Три кита. Шахтерский роман

Александр Кваченюк-Борецкий

Главный герой романа «Три кита» – горняк Гавриил Михайлович Грохов. Человек непростой судьбы, фанат своего дела, он находит свое счастье в работе. Однако личная жизнь у него не складывается. В самый неподходящий момент рушится его семья. И тогда, когда, казалось бы, в личном плане ждать ему уже нечего, к Грохову приходит настоящее большое чувство…

3

У Грохова было счастливое детство. А возможно, ему, лишь, так казалось? Лет до четырнадцати отроду, он все больше проживал у бабы Зоси. Бытовала она в двухэтажном казенном доме из рубленых бревен. Со временем бревна, хоть и оставались крепки, как и прежде, но потемнели, и казались, словно выкрашенными в черный цвет. В доме было два подъезда. На лестничных площадках располагались по две квартиры на двух хозяев — каждая. У бабы Зоси была всего одна комнатенка, в которой она ютилась с дедом Гошей. Да, еще маленький Гаврил путался у них под ногами. Зато соседи занимали две комнаты. Кухней соседствующие семьи пользовались совместно. Общими умывальником с туалетом — поочередно. Но имелись и исключения из этого для тогдашнего времени правила. На втором этаже в противоположном жилом отсеке квартировался Малахей Сухнин. Он был знатным горняком. Причем, одним из первых в городе. Поэтому ему была такая честь. Всю квартиру вместе со своей семьей он занимал полностью. Самому Малахею, седовласому старику, тогда уже мало, что нужно было. Как говорят, пожил свое. Грохов до сих пор отчетливо помнил его серые колючие, как две занозы глаза, сурово взиравшие из под мохнатых и оже седых бровей. Нос у Малохея напоминал картофелину средней величины. Но больше всего Гаврила впечатляла его грудь, увешанная бессчетным количеством фронтовых и медалей трудовой славы. Каждый раз в День Победы и на День Шахтера он появлялся при полном параде, и тогда все соседи двухэтажного барака с нескрываемым восхищением и жгучим любопытством глазели на него в окна. На лицах их вместе с гордостью за славного соседа, словно, читался немой вопрос: осилит ли Малахей Сухнин такое количество металла на своей груди? Не согнется ли под их тяжестью? Но Сухнин, словно подозревая, о чем думают соседи, лишь презрительно фыркал губами.

Иные из соседей выходили на крыльцо, чтобы лично поздравить Малахея с большим праздником и поднести рюмочку, другую. А, стало быть, и самим за былые и настоящие доблести своей Большой и Малой Отчизны порадоваться. Знали, что славный горняк выпить был не дурак, хотя и в стельку пьяным никогда и никто его не видел. Махнув стопарь, другой для бодрости духа Сухнин отправлялся на празднество, которое проходило на Главной площади города. Там, напротив памятника Ленину, располагалась трибуна. Словно мощный речной поток вдоль высокого берега, люди колоннами дружно курсировали мимо нее. С трибуны слышались поздравительные речи. Гремел оркестр.

После всего этого Сухнин, зачастую сопровождаемый сыном Иваном, тоже — горняком, а, подчас, его супругой Марусей и внучкой Офелией, возвращались домой. Во дворе шумной гурьбой их встречали соседи. Они, как видно, зря времени не теряли, и уже были слегка навеселе. И пока Маруся вместе с Офелией отправлялись готовить салаты и горячие блюда для своих героев и гостей, Сухнин и его сын важно усаживались на одну из скамеек, располагавшихся вкруг стола под сенью могучих тополей с раскидистыми ветвями, которые в летнюю жару давали прохладную и потому столь желанную тень. Осенью же заслоняли от дождя. Кто-то доставал непочатую бутыль водки. Тут же находились стограммовые граненые стаканчики. Слышалось, как при чоканье они глухо позвякивали. В раскрытое окно второго этажа появлялось недовольное лицо Маруси.

— Эй, Иван!

— Ну, чево — тебе! — досадливо восклицал Иван Сухнин, утирая влажный рот рукой.

— Смотри, особо не увлекайся! Неужели потерпеть нельзя, пока закусь готова не будет!

— А а а! — отмахивался Иван рукой от жены, словно от надоедливой мухи.

— Да, нормально все, Маруся! — кричали соседи. — Праздник, все ж таки, а не будни какие! Да и закусь у нас тоже имеется! Вот…

И они тыкали пальцами на аккуратно расстеленную на столе газетенку, на которой горсткой лежали малосольные огурцы, свежий лук, помидоры, ломтики хлеба.

Подле взрослых, веселившихся прямо во дворе, крутилась детвора. Мальцы, то тянули ручонки к столу, чтобы выклянчить кусочек хлеба, огурчик или помидор, не потому, что были голодные, а чтобы, глядя на взрослых, поучаствовать в пиршестве вместе с ними, то принимались за свои детские забавы вновь. Но игры у них не особенно получались, так как взрослые о чем-то чересчур громко беседовали, потом еще громче смеялись, спорили. И, тогда ребятня снова приближалась к столу и с любопытством наблюдала за взрослыми. Но те, занятые разговором, казалось, не обращали на озорников совершенно никакого внимания.

— А скажи, Малохей Иваныч, где ты наград боле схватил, на хронте или когда уголек лопатил? — с серьезным видом интересовалась соседка Груня.

Это была очень крепкая довольно упитанная пожилая женщина, которая до пенсии также немало потрудилась на благо Отчизны лопатой и киркой, и вместо тягловой лошади. Однако, наград не имела и жила одна без мужа и детей. Словно у нее их никогда и не было.

— А ты сама посчитай, коли в этом разбираешься! — важно отвечал Сухнин, бережно касаясь рукой медалей.

— Не… Еще без одной рюмки я никак не разберусь! — отвечала Груня. — А то, может, и — без двух!

— Чего врешь! — хитро щерился Иван Сухнин. — Без двух…

Внешне он мало чем походил на своего доблестного родителя. Во-первых, почти на голову был выше ростом. К тому же, немного сухощав. С лица у него почти никогда не сходила плутоватая улыбка. Вместе с тем, в ней было что-то подкупающее. Это и настораживало, и бесконечно располагало окружающих к Ивану.

— Ну, без трех! — уперев огромные ручища в распухшие бока, не сдавалась боевая Груня.

— Без четырех…

— Без пяти…

— Да, разевай свой балабольник слюнявый пошире, я тебе в него всю полулитру отожму!

Закрыв глаза, Груня и впрямь раскрыла рот. Этого Иван никак не ожидал. Но не в его характере было отказываться от своих слов. Прямо из-под лавки он выхватил еще непочатую бутыль с водкой.

— Эй, Иван, ты, что с ума спятил! Пол-литра-то — последняя! И вся Груне достанется… Да и не она за ней в магазин бегала… — всерьез загоношились собутыльники.

Только мысль о том, что компания останется без выпивки, остановила Ивана. Бутылка с этикеткой «Столичная», зажатая в его пятерне, замерла в воздухе. Груня еще какое-то время так и сидела с закрытыми глазами и раскрытым ртом, словно и впрямь до последнего надеялась, что Сухнин непременно сделает, что намеревался. Компания притихла, в тревоге глядя на Груню, как будто бы до боли в сердце опасалась, что бутылка сама по себе вдруг возьмет и, ни у кого не спросив, выскользнет из Ивановой клешни и выльется ей прямо в рот.

— Закрой скворечню, Груня! — не выдержав, громко и отчетливо произнес Иван. — А то воробей залетит…

Соседи дружно и пьяно расхохотались.

— Так, как раз — на закуску!

И Груня ловко выхватила пол-литру из рук Ивана. Скатившись со лба, капля пота с точностью приземлилась в его пустой граненый стаканчик.

— Вот — зараза! Хваткая…

Сухнин даже немного опешил.

— Ну, все! Домой! — зашипела Маруся прямо в ухо своему суженому, возникнув подле него точно из-под земли.

Только теперь, обнаружив присутствие жены, Иван как-то сразу обмяк.

— А дома-то, есть чо выпить?..

— А то ты не знал! Мало, что ли, тебе здесь досталось?

— Так, Груня все оприходовала… Почти — все!

— Вот — брехло! — вскипела Груня.

И, никого не дожидаясь, она наполнила зельем граненый стаканчик.

— Семь наград у тебя, Малохей, хронтовых и столько же — трудовых! Значит, воевал ты под землей так же справно, как и на хронте…

Но Маруся, круто повернувшись к соседям спиной, и, крепко держа под руки слегка пошатывающихся при ходьбе мужа и свекра, насколько это было возможно, уже торопилась вместе с ними домой.