Когда я падаю во сне

Карен Уайт, 2018

1951 год На берегу реки стоит покрытый мхом дуб, Древо Желаний, что издавна хранит чужие секреты. По легенде, если написать свое сокровенное желание на ленте и положить ее в дупло, то оно сбудется. Три подруги – Маргарет, Битти и Сисси – решают испытать судьбу. Они загадывают желания, которые действительно начинают сбываться. Но совсем не так, как бы им хотелось. Наши дни Ларкин возвращается в необитаемый, полуразрушенный после пожара дом, где она когда-то жила со своей матерью Айви и с Сисси, которая их обеих вырастила. Пытаясь понять, из-за чего начался пожар в доме, Ларкин окунается в тайны далекого прошлого, и это заставляет ее переосмыслить собственную жизнь и отношение к любимым.

Четыре

Ларкин

2010

За полтора часа пути из Чарльстона до Джорджтауна ко мне, кажется, вернулось ощущение, каково это — оказаться дома. Я случайно обнаружила радиостанцию, транслирующую рок-хиты, и каждую песню узнавала с первых аккордов. Есть в этом нечто обнадеживающее; видимо, я все-таки не полностью переродилась.

В последний раз я приезжала в Южную Каролину полтора года назад. Прошлое Рождество я пропустила, наврав, что собираюсь покататься на лыжах с подругами. Мне было проще провести праздник в одиночестве бруклинской квартирки, чем возвращаться в детство. Каждый раз, попадая сюда, я словно сдираю с сердца пластырь. Не хочу снова и снова испытывать эту боль.

Приземлившись в Чарльстоне, я взяла напрокат машину и помчалась по семнадцатому шоссе. Не надо было и окон открывать: едва ощутив пьянящий запах болот и увидев щиты, предлагающие масляные бобы и наживку, я поняла, что преодолела гораздо больше, чем шестьсот миль, отделяющие Джорджтаун от Нью-Йорка. Говорят, в гостях хорошо, а дома лучше. Тот, кто придумал эту глупую пословицу, не знаком с моей семьей.

Дважды звонили папа и Беннетт. Я не взяла трубку, убеждая себя, что безопасность на дороге превыше всего. Можно подумать, мне нужны отговорки. Добравшись до дома Сисси, я наконец перестала плакать и сделала вид, будто у меня все в порядке. Этим навыком я владею в совершенстве.

Не прошло и десяти минут после моего приезда, и вот я снова в пути. Сисси обещала рассказать, куда мы едем, но они с Битти то и дело перебивали друг друга, так что я ничего не смогла разобрать.

— Говорите по очереди! — прикрикнула я. Перелет, долгая дорога и нехватка кофе сделали свое дело. — Ты первая, — обратилась я к Сисси, зная, что ей будет приятно.

— Мы едем в старый дом твоей бабушки. Тот самый, в котором родилась твоя мама.

Я взглянула на Битти в зеркало заднего вида.

— Эта земля отошла штату еще до моего рождения, дом нам уже не принадлежит. Зачем маме ехать туда?

Битти сделала большие глаза, а Сисси потупилась, разглядывая свои руки. Ногти у нее всегда коротко подстрижены; сколько я себя помню, она красит их светло-розовым лаком одного и того же оттенка. Удивительно, как мало здесь все меняется.

— Что такое? Я чего-то не знаю?

— Твоя семья по-прежнему владеет Карроумором и землями вниз по реке, — ответила Битти, кладя руку мне на плечо. — Это опасное место, поэтому мы решили, что тебе следует держаться от него подальше.

— Не понимаю. — И почему в моей семье все так сложно? Честное слово, иногда мне жаль, что я не круглая сирота, какой пытаюсь казаться своим нью-йоркским коллегам. — Не надо было мне приезжать, — проворчала я, словно обиженный ребенок.

Сисси недовольно взглянула на меня. Я впервые увидела ее без прикрас: семидесятисемилетняя морщинистая старуха, покрытая солнечными пятнами от долгого сидения на берегу и в саду.

— Не говори так, Ларкин. Может быть, твоя мама попала в беду. Она нуждается в тебе.

Битти сжала мое плечо.

— Если она попала в беду, просто скажи себе: нужно надеяться на лучшее. Не забывай, следует всегда верить в лучшее.

Она говорила это раньше, когда я уезжала из Джорджтауна навсегда. Тогда Битти подарила мне золотую цепочку с тремя подвесками: перьевой ручкой, пальметто^[7] и стрелкой. «Я горжусь тобой, — сказала она. — Ты отправляешься навстречу новой жизни, и вот мой тебе подарок. Пусть он напоминает о мечте и о родине, которая навсегда останется твоим домом». Я спросила, что означает стрелка, она ответила: «Ты должна сама это выяснить». С тех пор я ношу цепочку не снимая и всегда прячу под одеждой, чтобы избежать лишних расспросов.

— Твоя мама — необыкновенная, Ларкин, — произнесла Сисси. — И ты тоже. Она со многим справилась, справится и с этим.

В ее лице смешались гнев и нежность, неразделимые, неотличимые друг от друга. С самого раннего детства Сисси внушала мне, что моя принадлежность к семье Дарлингтонов делает меня безупречной — самой умной, самой красивой, самой талантливой. Она пребывала в убеждении, что мне суждено стать звездой, несмотря на все свидетельства обратного.

Желание быть похожей на маму — свободолюбивую, открытую всему новому и пренебрегающую общественным мнением — только подпитывало мои иллюзии. Все детство и юность мне казалось, будто я имею полное право помыкать родными и близкими, поскольку стою на пути к славе.

Сначала такое поведение помогло мне приобрести подруг, которых привлекал ореол звездности, но в конце концов они устали от моего мнимого превосходства и неприкрытого хвастовства. Все, кроме Мейбри и Беннетта: те дружили со мной, несмотря ни на что, пока однажды я не обнаружила — они такие же, как все остальные.

Я перевела взгляд на дорогу, по-прежнему чувствуя на плече ладонь Битти. Она как будто помогала мне сдерживать слова, готовые выплеснуться наружу.

Пока мы ехали, Сисси рассказывала о Карроуморе и происхождении его названия. Однажды, когда Айви была маленькая, отец привез ее туда, и она положила ленточку в дупло старого дуба под названием «Древо Желаний».

— Всего один раз? — Во мне кипели разочарование и возмущение. — Мама была там всего один раз, и ты считаешь, что сейчас она поехала именно туда?

— Вовсе не один раз, — подала голос Битти с заднего сиденья. — Как только Айви научилась водить машину, она приезжала туда, и довольно часто.

— Откуда ты знаешь? — резко спросила Сисси.

— Айви сама рассказывала. Она говорила, что таким образом хотела быть ближе к Маргарет, своей матери.

— А мне ни словом не обмолвилась, — недовольно проворчала Сисси.

— Ей не хотелось тебя расстраивать.

Сисси вся окаменела.

— Сбавь скорость, — велела она. — Нужно повернуть направо; там проселочная дорога, ее легко пропустить.

— Надо же, ты помнишь, как туда доехать, — пробормотала Битти.

— Может, Айви не единственная, кто навещал дерево.

По обеим сторонам дороги плотным забором стояли низкорослые сосны. Равнинные земли предпочитают скрываться от посторонних глаз, оберегая свои секреты, словно вечерняя примула перед закатом.

— Здесь поворот, — подсказала Сисси.

— Знаю. — Я повернула машину, вспомнив и этот поворот, и брешь между деревьями. Шорох шин по песку пробудил забытые воспоминания. — Я уже была здесь раньше. Очень давно, — пояснила я, почувствовав на себе взгляды пожилых дам.

Я без подсказки повернула на развилке налево. Деревья и кусты сгрудились плотнее, словно шепчущиеся дети.

«Хочу открыть тебе тайну», — говорит мама. Она ведет машину, а я, совсем еще маленькая, сижу на пассажирском сиденье. Я приподнимаюсь, чтобы выглянуть в окно, и ремень безопасности впивается в шею.

— Да, я уже была здесь раньше, — убежденно повторила я, не в силах определить: запах разросшегося сада — это воспоминание или реальность.

По обеим сторонам сузившейся дороги стояли кирпичные столбы, призванные сдерживать буйную растительность, к ним приварены большие железные петли — останки некогда внушительных ворот. Растрескавшийся раствор и выпавшие кирпичи служили наглядным свидетельством поражения в битве со стихией.

Солнце нырнуло за облако, и нас накрыла тень. У меня зазвонил телефон.

— Это папа. Сисси, ответь, пожалуйста. Скажи ему, где мы, на случай, если связь прервется.

Я сильнее нажала на газ. Из-под колес полетели камушки. Мама здесь, предчувствие не обманывает. Я словно вернулась в свой сон и падаю, ожидая столкновения с землей.

— Он уже едет, — сказала Сисси. — С ним Беннетт.

Я резко затормозила:

— Зачем он его взял?

Сисси вскользь глянула на меня:

— Потому что нам может понадобиться помощь.

Я надавила на педаль, и машина рванулась вперед. Дорога превратилась в две песчаные колеи, разделенные полосой травы. Заросли поредели, и вдруг вместо сосен и мелий по обеим сторонам потянулись дряхлые дубы. Согнутые от старости стволы склонялись над нами, словно пытаясь разглядеть получше. С искривленных ветвей свисали лохмотья мха.

Я хотела спросить, почему Беннетт с отцом и зачем они пытались до меня дозвониться, но отвлеклась. На шестах и ветках висели полые тыквы, таращась круглыми отверстиями. В прошлый раз я испугалась их странного вида, а мама рассказала мне про ласточек — они селятся в тыквах, потому что за сто лет сосуществования с человеком разучились строить гнезда.

Мы с мамой подошли к старому дереву у реки; его ствол шире нашей машины. Мама отпустила мою руку, вытащила из кармана скатанную ленту и прижала ее к сердцу.

— Что это? — спросила я.

— Желание. Я написала его на ленте.

— Что за желание?

Мама опустилась рядом со мной на колени; я хорошо это запомнила, потому что впервые заметила, как она смотрит сквозь меня, будто я призрак.

— Если скажу, не сбудется. Это все равно что загадать желание до того, как начнешь задувать свечки на торте.

Она засунула ленту в узкое отверстие в стволе. Небо потемнело: стая ласточек, оглушительно щебеча, вернулась к своим гнездам.

— Нам пора. — Мама пошла прочь, даже не взяв меня за руку, словно торопилась побыстрее уйти.

Не раздумывая, я вытащила ленту и развернула ее. На ней были какие-то слова. Я еще не умела читать, поэтому не поняла, что там написано.

Я смотрела маме вслед, крепко сжав кулачки. Сисси обязательно бы рассказала про желание. Она ничего от меня не скрывала: по ее мнению, я была весьма развитой для своего возраста. Мама всегда говорила, чтобы я не торопилась взрослеть и наслаждалась детством. А мне хотелось поскорее вырасти и стать похожей на нее.

Я сунула ленту под резинку трусов, побежала за мамой и, сев в машину, пристегнулась без напоминаний.

— Что такое? — спросила Битти.

Сама того не заметив, я нажала на тормоз.

— Просто… — Я повернулась к Сисси, ведь она знала маму лучше всех нас. — Мама здесь, я чувствую.

Мы доехали до конца дубовой аллеи и оказались перед развалинами Карроумора. Старинный особняк в неоклассическом стиле величественно возвышался над согбенными деревьями; даже обвалившаяся крыша и зияющие оконные проемы не нарушали образа светской дамы, приветствующей гостей. Из второго этажа, точно поднятые кулаки, торчали кирпичные дымоходы. Коринфские колонны невозмутимо тянулись вверх, несмотря на осыпавшуюся штукатурку и полуразрушенные основания.

— Надо объехать дом вокруг, — распорядилась Сисси, взволнованно подавшись вперед. — Айви не стала бы заходить внутрь.

Откуда такая уверенность в том, что мама сперва подумала, прежде чем что-то делать? Она никогда не отличалась рассудительностью. Наверное, Сисси просто пытается убедить себя, что ничего плохого не может произойти, словно ребенок, услышавший шум в темной комнате.

Машина выехала на неровную почву. По днищу заскребла сломанная ветка. Я остановилась у развалившихся деревянных ворот, некогда преграждавших вход в сад. Сквозь лобовое стекло, усеянное трупами насекомых, виднелась река. Знаменитый двухсотлетний дуб по-прежнему стоял на берегу, такой же величественный и безучастный, как и дом. И такой же заброшенный и одинокий.

— Дальше не поедем. Боюсь застрять. — Я выключила мотор. — Ждите здесь, я проверю, что там.

Словно не слыша меня, обе пожилые дамы вышли из машины.

— Ларкин, ты оставайся тут, подожди папу и Беннетта, — велела Сисси. — Битти, иди к дереву, а я пойду в дом. Если увидишь Айви, кричи.

Я открыла было рот, чтобы возразить, как вдруг заметила мамин темно-синий «Кадиллак». Мама уже много лет хранит верность одной марке. Каждый год, после осмотра у зубного, папа покупает ей очередную модель. Он любит повторять, что для его благополучия важнее всего две вещи — здоровые зубы и уверенность в маминой безопасности на дороге. Если бы я не знала правду, то считала бы, что они счастливы в браке.

— Мама! — Я побежала к машине, зная, как будет пахнуть в салоне (новой кожей и маминым лаком для волос) и как он будет выглядеть (идеально чистым, потому что папа пылесосит и моет его почти каждый день). — Мама! — крикнула я, распахивая водительскую дверь.

На пассажирском сиденье лежала мамина сумочка, в замке торчал ключ зажигания. Я заглянула на заднее сиденье и проверила багажник.

— Она здесь? — спросила Битти, тяжело дыша и обливаясь потом.

За ней семенила Сисси, прижимая ко лбу бумажную салфетку; у нее был такой вид, будто она вот-вот упадет в обморок.

Я отрицательно покачала головой. Меня наконец накрыла паника, которую я сдерживала с того самого момента, как увидела звонок Сисси в Нью-Йорке.

— Ты взяла телефон? — спросила я запыхавшуюся Сисси. Та кивнула. — Хорошо. Звони папе. Скажи, мы нашли мамину машину. Я пошла в дом, а вы ждите здесь.

Щербатые кирпичные ступени вели к деревянной двери, некогда выкрашенной черной краской. Стекла в верхней части выбиты, на месте дверной ручки дыра.

Сисси наконец обрела дар речи.

— Где это ты научилась так командовать?

Не отвечая, я принялась подниматься по лестнице, выбирая кирпичи понадежнее.

— Такое воспитание, — заметила Битти то ли одобрительно, то ли осуждающе.

Впрочем, какая разница, что она думает? Мое воспитание меня и погубило. От этого мне до сих пор не оправиться.

Я толкнула дверь; петли протестующе заскрипели. Внутри пахло дымом, отсыревшим деревом и временем. Сквозь разбитые окна в дом проникали полосы мутного света, уцелевшие стекла почернели от сажи. Помещение, в которое я попала, когда-то было застекленной террасой с видом на дуб и реку. Я осторожно двинулась вперед, обходя поеденные молью ковры и сломанную мебель, и очутилась в просторном холле.

Наверх поднималась изогнутая лестница; полированные перила казались по-прежнему надежными и элегантными в отличие от заплесневевших обоев и провалившихся ступеней, источенных термитами. Подняв голову, я увидела темнеющее небо; края обрушенного потолка обуглились, на закопченном полу валялись горы пепла.

— Мама, — негромко позвала я, словно опасаясь кого-то разбудить. — Мама!

В затхлой тишине раздался топоток невидимых зверьков. Где ты? Что с тобой? Я медленно обернулась, оглядывая сгоревший и разрушенный дом и пытаясь понять, что маме могло здесь понадобиться и зачем она привозила меня сюда, когда я была маленькой.

Я потеряла равновесие и ухватилась за перила, едва не провалившись в дыру, которая до этого казалась лишь тенью на полу. Свежая сухая древесина ярким пятном выделялась на фоне закопченных и отсыревших половиц.

— Мама! — Я опустилась на колени, вгляделась в зияющую тьму, трясущимися руками достала телефон и включила фонарик.

Луч света выхватил распростертую фигуру миниатюрной женщины в джинсах и фиолетовых сандалиях; волнистые светлые волосы, выпачканные красным, закрывали ей лицо.

— Она здесь, она здесь! — отчаянно крикнула я, не отрывая взгляда от мамы на случай, если она шевельнется. — Звоните в «Скорую», она ранена!

Мама не двигалась, ее глаза были закрыты, а рука неестественно вывернута. Я не могла определить, дышит она или нет, но это и к лучшему: если мама умерла, не хочу об этом знать. Мне не вынести даже мысли о том, что долгие годы я откладывала наш разговор на потом, а это «потом» никогда не наступит.

До меня донеслись голоса: Сисси что-то сказала папе, а он попросил ее подождать снаружи. Раздался звук шагов — два человека осторожно направлялись ко мне.

— Я в главном холле… идите аккуратно, — крикнула я. — Мама провалилась под пол.

Я не плакала; мозг включил режим самосохранения, однако во рту чувствовался соленый металлический вкус слез. Все-таки я не настолько несгибаемая, какой хочу казаться.

Папа положил ладони мне на плечи, оттащил в сторону, и там кто-то обхватил меня, не давая упасть.

— «Скорая» уже едет, Ларкин. Все хорошо.

Беннетт. Будь это кто-то другой, я бы расслабилась и дала волю слезам, но только не в его присутствии. Я застыла, не сводя глаз с дыры в полу. Мы все ждали звука приближающейся сирены.

Меня вывели из дома. Вместе с Сисси и Битти я наблюдала, как маму выносят на носилках и укладывают в машину «Скорой помощи». Папа сказал, что мама жива, но сильно пострадала; ее отвезут в больницу, и он поедет с ней.

Я направилась к своему автомобилю. Беннетт удержал меня. Его лицо до боли знакомо, взгляд дымчато-зеленых глаз — такой же настороженный и непроницаемый, как во время нашей последней встречи на берегу реки Сампит.

— Тебе не стоит садиться за руль. Оставь машину здесь, а я отвезу вас всех в больницу.

Конечно, он прав. Я кивнула, не в силах сказать «спасибо»: язык и губы словно онемели.

Беннетт открыл пассажирскую дверь папиного автомобиля, помог нам сесть и поехал вслед за «Скорой» под глумливый вой сирен.

Пошел дождь. Тяжелые капли падали на развалины дома, оставляли темные пятна на земле, мочили остатки крыши и пола — последнее оскорбление и бесчестье некогда прекрасного и горделивого особняка, в котором мне довелось побывать лишь однажды.

Я повернулась, чтобы еще раз взглянуть на Карроумор, и увидела удивленные лица и незрячие глаза тыкв. Мне вспомнился мой первый приезд сюда, лента, которую мама положила в дупло, и слова, которые я впоследствии прочла.

Возвращайся ко мне, Эллис. Я всегда буду любить тебя.

По щеке потекла горячая слеза. Я и сама не понимала, о ком плачу: о маме, которую никогда толком не знала, или о незнакомце, которого она обещала любить вечно.

Примечания

7

Пальметто, или сабаль пальмовидный, — вид пальм рода Сабаль, символ Южной Каролины.