Зимний излом. Том 1. Из глубин

Вера Камша, 2006

Невозможное все же случилось. То ли волей высших сил, то ли золотом и интригами таинственных гоганов принц-изгнанник Альдо Ракан занял столицу предков. Король Фердинанд Оллар в плену. В плену и непобедимый Рокэ Алва, обменявший свою свободу на жизнь Фердинанда. Свято верящий в свое божественное происхождение, Альдо с упоением готовится к коронации и возрождает древние порядки. Счастлив и обретший себя в служении делу Раканов Ричард Окделл, но принцесса Матильда и принявший из рук Альдо маршальскую перевязь Робер Эпинэ в ужасе от того, чем оборачивается победа. Тишина в столице, это тишина в центре смерча. Только зима и нависшие над границами Талига вражеские армии мешают сохранившим верность Олларам войскам ударить по захватчикам. Только чувство долга удерживает Робера рядом с Альдо, а время уходит. Пегая кобыла, древняя вестница смерти, ходит по кругу, и круг этот все шире.

Том первый. Из глубин

О человек, кто бы ты ни был и откуда бы ни явился, — ибо я знаю, что ты придешь, — я Кир, создавший персидскую державу. Не лишай же меня той горстки земли, которая покрывает мое тело.

Надпись на гробнице Кира в Персиде^[5]

Чистая правда со временем восторжествует…

В. Высоцкий

Часть первая

«L’IMPERATRICE»^[6]

Достойно вести себя, когда судьба благоприятствует, труднее, чем когда она враждебна

Франсуа де Ларошфуко

Глава 1

Оллария

399 года К.С. 11-й день Осенних Волн

1

Первый маршал Талигойи не обязан самолично чистить лошадей, но что делать, если никого не хочешь видеть, а каждый день превращается в пляску то ли среди тухлых яиц, то ли среди ядовитых змей? Тут сбежишь не только на конюшню, но и на кладбище. Покойники ни о чем не просят и ничего не требуют, а выходцы… Живые бывают отвратнее. И опасней.

— Ну что? — тоскливо спросил герцог Эпинэ своего жеребца. — Что скажешь?

Дракко ответил коротким фырканьем и чувствительным тычком в плечо. Робер решил, что в переводе с лошадиного сие означает: «Хватит отмерять, пора отрезать».

— Уверен? — рука герцога скользнула по огненной гриве, такой же, как у иноходца из то ли снов, то ли видений. Дракко еще разок фыркнул и ухватил хозяина за ухо. Не больно, а в шутку. В отличие от Робера полумориск был в отменном настроении и желал одного — пробежаться.

— Успеешь, — заверил Эпинэ расшалившегося друга, — мы с тобой еще погуляем, а сейчас мне нужно еще кое к кому…

«Кое-кто» прижал уши, но войти позволил. Моро смирился с присутствием Робера, но больше не подпускал к своей особе никого. Даже тех, кого знал по прошлой жизни. Королевские конюхи, воспринявшие перемены с философским спокойствием, обходили черного змея по стеночке. В их присутствии мориск не желал ни есть, ни пить, смотрел зверем и норовил врезать любому, до кого удастся дотянуться.

Конечно, управа бывает и на таких: жажда сломит любую лошадь, но Эпинэ наорал на умника, предложившего оставить строптивца без воды. Робер не мог предать Моро, ведь он был тенью клятвы, о которой знали только Повелитель Молний и Повелитель Ветров. По крайней мере, Роберу хотелось думать, что Алва знает. И Первый маршал Талигойи самолично таскал ведра и мешки, возился со скребницей и проминал осиротевшего жеребца, несмотря на ревность Дракко и скрытые ухмылки конюхов, вбивших в свои дурные головы, что Эпинэ приспичило прокатиться на чужой лошади.

— Здравствуй, — маршал Талигойи медленно протянул руку к черной шее. Моро не отшатнулся, но и не потянулся вперед, а остался стоять, как стоял. Жили только глаза, да вбирали знакомый, но все равно чужой запах влажные ноздри. Гематитовая статуя из мертвого города, которая вдруг почти ожила.

— Есть будешь? — спросил герцог, он всегда спрашивал, хотя Моро никогда ничего не брал из рук. Не взял и сейчас. Эпинэ выждал пару минут — пусть в очередной раз привыкнет к неизбежности — и, взявшись за недоуздок, велел конюхам приниматься за уборку. Моро коротко и зло всхрапнул, превратившись на мгновенье в живую лошадь.

Робер с радостью бы забрал Моро в родовой особняк, но жизнь Первого маршала Талигойи протекала где угодно, но не в построенном Рене Эпинэ доме на улице Синей Шпаги. Оставить вороного там означало обречь его на заточение в деннике, от чего даже лучшая лошадь за месяц выйдет из порядка^[7]. Робер выбрал меньшее из зол и привел мориска в дворцовые конюшни. Альдо это не нравилось, коню тоже.

— Монсеньор, осторожней!

Никола… Разыскал-таки. От настырного коротышки уйти не проще, чем от судьбы.

— Успокойтесь, Карваль, — Эпинэ скосил глаз на вновь окаменевшего мориска, — смерть от лошадиных копыт мне не грозит.

— Так то от лошадиных, — скривился южанин, — а этот зверь похлеще Чужого будет.

— Ничего он мне не сделает, — отрезал Робер. — Что случилось? Ведь просил же…

— Вас хотят видеть.

Раз «хотят», значит, речь о Его Величестве Альдо Первом Ракане. Никола, хоть и прыгнул из капитанов Талига в генералы Талигойи, благодетеля не возлюбил, избегая называть того по имени, не говоря уж о титулах. А Робер так же упрямо называл, тем более что считать Альдо другом мог уже с трудом. Когда-то это выходило само собой, но чем дальше, тем больше походило на вранье.

Робер угрюмо глянул на суетившихся конюхов, и те, не дожидаясь окрика, замахали вилами еще чаще. Пять минут сюзерен подождет, не стоять же Моро целый день среди навоза. Эпинэ поймал довольный взгляд Карваля — радуется, что его «Монсеньор» не мчится к королю, задравши хвост. Любопытно, что б выбрал Никола, окажись он между Альдо и Алвой?

Повелитель Молний вздохнул, предвкушая очередной неприятный разговор. Конюхи уйдут, и верный вассал в сотый раз спросит, когда они вернутся в Эпинэ, а сюзерен в сто первый ответит, что не сейчас, и спрячется за присягу, хотя дело в другом. Нельзя бросать Олларию на милость обалдевшего от победы вертопраха и падальщиков, которых становится все больше.

Глупо звякнули вилы. Конюхи закончили работу, и Робер кивнул — уходите. Здоровенные дядьки бочком скользнули за дверь, казалось, они боятся не столько Моро, сколько чего-то, чего сами не понимают. Иноходец тоже многого не понимал и еще большего боялся. Боялись многие — заливающие страх вином солдаты, ошалевшие от ужаса горожане, шарахающиеся от людей псы. Боялись и ждали то ли зимы, то ли беды, то ли того и другого.

— Никола, — окликнул Робер, — принесите воды. Я его держу.

Карваль без лишних слов приволок четыре ведра, вылил в каменную колоду и поспешно отступил. Робер выпустил недоуздок, Моро передернул ушами, но к воде не потянулся. Не хотел, чтобы видели его пьющим, сдавшимся, предавшим. Людям бы такую гордость и такую верность! Эпинэ едва сдержал желание потрепать лоснящуюся шею. Нет, Повелитель Молний не боялся, что конь его покалечит, просто это было чем-то, на что он не имел права. Все равно что лезть в постель к жене угодившего в беду друга. Может быть, потом, когда он расплатится с долгом, он и попробует приласкать Моро. С разрешения хозяина…

— Идемте, Никола. Что нового? Дождя нет?

— Нет… Курше повесил пятерых мародеров. На сей раз из полка Окделла. Бывшие люди Люра.

Пятерых поймали, а пять тысяч живут в свое удовольствие. Лэйе Астрапэ, ну как объяснить Альдо, что король в своей стране не завоеватель, а хозяин. Грабят те, кто не надеется удержаться, но сюзерен уверен, что пришел навсегда, и делает глупость за глупостью.

Конечно, можно махнуть на все и вся рукой и удрать. Мятеж, ибо как еще назвать то, что случилось, захлебнется в своей и чужой крови, но к этому времени они будут далеко. Из Эпинэ можно попробовать договориться с Савиньяками или хитрюгой Валмоном, а не выйдет — удрать в Алат…

— Никола, я должен вам сказать раз и навсегда, что не уйду из Олларии. По крайней мере, пока не прекратятся грабежи.

А прекратятся они, когда «победителей» вышвырнут из столицы к кошачьей матери…

— Монсеньор! — Карваль резко остановился — борец за великую Эпинэ не мог на ходу говорить о том, что его волновало. — Монсеньор, я бы счел бесчестным бросить жителей столицы на произвол судьбы. Кроме нас их защитить некому. Ублюдки-северяне горазды только грабить и предавать.

У Никола во всем виноваты «ублюдки-северяне», хотя среди северян мародеров как раз и нет. Или почти нет. Уроженцы Придды, Ноймаринен, Бергмарк, Надора испокон веку шли в северные армии, а в принявшей сторону Альдо Резервной большинство составляли жители центральных графств, только для Никола все, что не юг, то север. Впрочем, для бергеров все, что не Торка, то юг…

— Карваль, — Робер взял генерала под руку, — я намерен просить у Его Величества особых полномочий для себя и место коменданта Олларии для вас.

Никола в ответ уставился на свои сапоги, и Робера осенило, что Карваль похож на молодого бычка, сильного, упорного и все равно смешного.

— Я готов, — маленький южанин, усугубляя сходство, с шумом выдохнул воздух, — но у вашего Ракана можно только требовать, иначе без толку.

Требовать тем более без толку потому, что Альдо вообразил, будто ему принадлежит весь мир. Сюзерена разуверит разве что армия фок Варзов в предместьях Олларии, да и то не сразу, но виноват не Альдо, а тот, кто начал, то есть герцог Эпинэ. Можно криком кричать, что ты не хотел, не собирался, не думал, толку-то? Это Создатель видит намерения, люди живут по другому закону: сделал — отвечай. Или беги, если у тебя нет совести.

— Не нужно было забираться за кольцо Эрнани, — не удержался Никола, — пускай бы сами выкарабкивались. Только раз зашли, нужно держаться и думать, как быть дальше.

— Да, — эхом откликнулся Повелитель Молний, — нужно думать.

И не только думать, но и делать. Спасать город, горожан и тех солдат, которые просто выполняют приказы. И растерявшихся тоже надо спасать, и запутавшихся в чужих делах и делишках, а еще есть Багерлее и ворохи доносов и жалоб в новой канцелярии.

2

— Заходи, — Альдо Ракан приветливо улыбнулся, и Дик невольно улыбнулся в ответ, — как дела?

— Хорошо, — выпалил герцог Окделл, потому что все действительно было хорошо, даже погода. Утреннее солнце заливало королевский кабинет золотом, играя на старинном оружии и начищенных до блеска подсвечниках. Дворец словно бы радовался возвращению законного хозяина.

— Я тоже думаю, что неплохо, — кивнул сюзерен, — а будет еще лучше. Да ты садись, нечего над душой стоять. Ты мне вот что скажи — ты по-прежнему живешь у Рокслеев?

— Да, — Дик с готовностью уселся на вызолоченный стул. — Они наши соседи и вассалы… То есть были нашими вассалами.

— И будут, — твердо сказал Альдо. — Ричард, пока это тайна для всех или почти для всех, но не для тебя. Я верну старые порядки. Не кабитэлские — гальтарские. Золотые земли вновь станут единой империей. Не будет никаких гайиф, гаунау, фельпов, только Золотая Талигойя от моря до моря. Ну, Повелитель Скал, что скажешь?

Дик был бы и рад что-то сказать, но слова куда-то делись, остались лишь восторг и неистовое желание немедленно броситься в бой. Альдо слов на ветер не бросает. Он обещал привести их до конца года в Олларию — и привел! Теперь последний из Раканов обещает возродить Золотую империю — и сделает это, а Ричард Окделл встанет с ним рядом. Сюзерен усмехнулся.

— Вижу, согласен, ну и слава истинным богам! Глава Великого Дома должен жить в собственном дворце, а не в гостях у вассала, пусть и верного. Кто захватил дом Окделлов?

Дом Окделлов не захватывал никто. Когда расширяли Триумфальную улицу, корона выкупила и снесла мешавшие здания, среди которых был и особняк с вепрями на фронтоне. Это было при деде Ричарда герцоге Эдварде, закладывать новый дворец Повелитель Скал не стал, предпочтя увезти деньги в Надор. Отец пустил золото Алисы на нужды восстания, но его все равно не хватило.

— Ты не знаешь, что за тварь прибрала к рукам твой дом? — сюзерен казался удивленным. — Или кого-то покрываешь?

— Ваше Величество…

— Я, конечно, твой король, — сюзерен откинулся в кресле и закинул ногу на ногу, — но прежде всего я — твой друг. Пока мы вдвоем, зови меня Альдо, а то я, чего доброго, позабуду собственное имя. Так кто вас ограбил?

— Дед сам продал особняк, — объяснил Ричард, — и его снесли. Когда строили дорогу.

— Понятно, — протянул Альдо, — и теперь у потомка Алана Святого в столице нет собственного угла. Впрочем… Ты почти год жил во дворце Алвы, как он тебе? Нравится?

— Да, — начал Ричард, но договорить не успел.

— Он твой. Со всеми потрохами. — Сюзерен взял перо и что-то быстро набросал на плотном листе. — Вот тебе дарственная, только мой тебе совет — выгони слуг. От кэналлийцев можно ожидать любой подлости.

Альдо Ракан в очередной раз был прав, слуги Ворона — враги. Особенно Хуан со своими головорезами, хотя бывший работорговец наверняка удрал, бросив и дом, и господина. Наживающиеся на чужих страданиях всегда были и будут трусами, бьющими в спину.

— Что молчишь? — поднял бровь Альдо. — Язык проглотил?

— Благодарю, Ваше Вели… Извини, Альдо. Спасибо тебе. Я могу взять к себе сестру?

— Разумеется. — Король почему-то нахмурился, или ему показалось? Показалось… Из-за освещения: только что было солнце, а сейчас набежали облака.

— Айрис — фрейлина Ее Величества, — напомнил Ричард, — она была с королевой в Багерлее.

— Дикон, — рука Альдо легла на плечо Дика, — я понимаю, ты вырос в Талиге, но сейчас ты живешь в Талигойе. Не сомневаюсь, что Катарина Оллар — достойная женщина, но она не королева и никогда ею не была. Так же как ее жирный муженек никогда не был королем.

— Но… Да, конечно… Ты говорил, что олларианство незаконно, значит, Катарина Ариго не жена Фердинанда Оллара.

— Не жена, — медленно произнес король, — и, вместе с тем, жена. В глазах других. Четыреста лет не выкинешь за дверь, как грязную тряпку, как бы этого ни хотелось. Понадобится года четыре, чтоб вымарать из памяти Олларов, и в десять раз больше, чтоб вернуть Талигойю к истинным богам. Я не могу встать и объявить, что с сегодняшнего дня олларианские браки недействительны, ведь тогда во всей стране не найдется ни одного законнорожденного. Представляешь, какая поднимется неразбериха?

Дик представил и понял, но легче от этого не стало. Перед Создателем Катари свободна, но для людей она прикована к своему проклятому мужу, оставшемуся в живых из-за дурацкой выходки Ворона и глупости Робера.

— Катарину Ариго выдали замуж насильно!

— Не сомневаюсь, — кивнул Его Величество, поигрывая кинжалом, — ни одна девушка по своей воле за Оллара бы не вышла, но это не наше дело. Я жду нового кардинала. Если госпожа Оллар захочет развестись, эсператист ее разведет. Ты мне другое скажи, почему ты поселился с Рокслеями, а не с Робером? Поссорились?

Нет. И да. Потому что Иноходец изменился не в лучшую сторону, но Альдо и Робер друзья, а Ричард Окделл не наушник.

— Мы не ссорились, — твердо сказал юноша, — просто… Герцог Эпинэ очень занят. Он дома почти не бывает, и у него живут его южане.

— Неприятные люди, — скривил губу король, — лично я предпочитаю север. Он прямей, благородней, преданней… Робер никогда мне не изменит, но юг думает лишь о себе. Им нет дела до величия страны, справедливости, чести, лишь бы накормить овец и нажраться своего чеснока. Южане по духу не воины, а крестьяне и торговцы, даже дворянство.

Ричард промолчал, чтоб не показаться подлизой, но в глубине души не мог не согласиться. Пусть Альдо не был великим бойцом, но в людских душах он читал, как сам Дидерих, с первого взгляда понимая, кто чего сто́ит.

— Смотри, — Альдо отдернул занавеси, — снова солнце. Это наша с тобой судьба, Дикон. Свет, тень и снова свет… Ты согласен?

— Да, — твердо ответил Повелитель Скал.

— Вот этим ты от Робера и отличаешься, — взгляд сюзерена стал грустным. — Эпинэ не верит в хорошее, он идет за мной не побеждать, а умирать. Я его не виню, на беднягу и так свалилось слишком много: Ренкваха, Дарама, смерть деда и матери… Иноходец не в состоянии понять, что мы победили, я уже отчаялся отучить его бояться.

Бояться? Ричард с непониманием уставился на Альдо. С Робером в последнее время было ужасно тяжело, но трусом он не был. Кто угодно, только не Эпинэ!

— Альдо… — Святой Алан, как же это объяснить? — Робер — смелый человек. Он ведь Повелитель Молний!

— А я и не говорю, что Иноходец — трус, — король невесело улыбнулся, — его беда не в том, что он боится умереть, а в том, что он боится жить. Эпинэ всю жизнь терял тех, кого любил: отца, братьев, друзей, деда, мать… И чем меньше у него остается близких, тем больше он боится. Не за себя, за уцелевших, то есть за нас с тобой, за Матильду, за своих вонючих южан… Его б воля, он запер бы нас всех в сундуке, а сам бы сел сверху. С пистолетом.

Если мне, избави Ушедшие, придется отступать, никто лучше Эпинэ не прикроет спину, но наступать он не умеет и вряд ли сумеет. Робер — мой арьергард, а мой авангард, Дикон — это ты. Ты, и никто другой, потому что Придды думают только о себе, а перебежчики тем более.

— Ваше Величество, — Ричард вскочил, едва не опрокинув стул, — я уже дал присягу, и я буду верен делу Раканов до смерти.

— Я знаю, — Альдо засмеялся и протянул юноше руку, — садись, мы не на Совете. А теперь, Ричард, мне придется тебя огорчить. Ты говорил мне о своей даме. Вы уже виделись?

— Нет, — вспыхнул Дик, — еще нет… Она нездорова, и я не знаю…

— Зато я знаю, — резко бросил Альдо. — Герцог Окделл не может жениться на куртизанке, неважно, замужем она или нет. Можешь думать, что хочешь, но подбирать объедки Валмонов и Савиньяков я тебе не дам.

На куртизанке?! Дик задохнулся от удивления, но потом сообразил: сюзерен говорит о Марианне. О встречах Повелителя Скал с Катари не знает никто, а баронесса и ее расфранченный супруг секретов из его визитов не делали. Что ж, тем лучше! Прежде чем рассказать сюзерену о них с Катари, нужно ее подготовить, объяснить, что от Альдо можно ничего не скрывать.

Хорошо, что Айри — фрейлина, она ему поможет, а в том, что брат добивается встречи с сестрой, нет ничего удивительного. Он и вправду будет рад встрече, герцог Окделл больше не нищий, он может дарить сестре коней, ожерелья, меха…

— Ну, — рука Альдо стиснула плечо Дика, — что замолчал? Злишься? Ничего, потом сам спасибо скажешь.

— Ваше Величество, — Ричард с трудом сдержал улыбку, — клянусь, я никогда не женюсь на Марианне Капуль-Гизайль.

— Ну и слава истинным богам. Но нанести красотке визит ты просто обязан, — Альдо от души стукнул Ричарда по спине, — она будет в восторге.

Дик невольно рассмеялся. Марианна будет рада, но он верен Катари и только Катари. Вот Альдо удивится, когда узнает правду! А может, не ждать встречи и сказать прямо сейчас? У Окделла нет и не может быть секретов от Ракана.

Дверь распахнулась, и на пороге появился гвардеец с белой перевязью.

— Ваше Величество, герцог Эпинэ. По вашему приказу.

3

Альдо был не один. У стола стоял Ричард Окделл, и вид у мальчишки был, мягко говоря, блаженный. Наверняка Альдо накормил сына Эгмонта очередными великими замыслами, а тот проглотил и не поморщился. Лэйе Астрапэ, вместо того чтоб думать, как выбраться из ловушки, сохранив голову на плечах, сюзерен ловит в пруду луну, а Дикон держит ведро.

— Я тебе нужен? — улыбнулся Робер, устраиваясь в свободном кресле. Раньше он не думал, как садиться и что говорить.

— Ты мне всегда нужен, — заверил король на час. — Ричард, отправляйся домой. Смотри, устраивайся хорошенько, мы к тебе в гости придем. Примешь?

— Альдо, — расцвел Дикон, — я…

— Идите, герцог, — махнул рукой Альдо, — и не забудьте взять с собой солдат, мало ли…

— Куда ты его? — полюбопытствовал Робер, разглядывая невыгоревшее пятно на обитой серо-голубым шелком стене. Альдо Ракан успешно избавился от портрета Франциска Оллара, великая победа, ничего не скажешь!

— Отдал ему особняк Алвы, — сообщил сюзерен, — заслужил.

— Алвы?! — Роберу в который раз за последние месяцы показалось, что он ослышался. — Ты с ума сошел?

— Ну что ты взъелся? — не понял сюзерен. — Хватит герцогу спать у графов!

— А ты подумал, каково жить в доме, где каждая тряпка напоминает о предательстве?

— Какое предательство? — не понял Его Величество Ракан. — Долг эориев — служить анаксам, и никому больше.

— А долг оруженосца — служить эру, — опять этот разговор глухого с глухим, сколько можно и, главное, зачем? — На этом стояло талигойское рыцарство. Если ты собрался возвращать старые порядки, не превращай преступление в подвиг.

— Ерунда, — отмахнулся Альдо, — я могу освободить своего вассала от любой клятвы.

— Можешь, — вздохнул Эпинэ, — но от совести не освободит даже сюзерен. Дикон по уши обязан Ворону.

— А ты? — перебил Альдо.

— Что я?

— Ричард по уши обязан герцогу Алва, а ты? Уж не должок ли ты возвращал, когда у тебя на глазах располовинили беднягу Люра, а ты пальцем не пошевелил?

— Это правда, — медленно произнес Робер Эпинэ, — я обязан Алве жизнью, но тогда я об этом забыл.

— Забыл так забыл. В любом случае вы теперь квиты.

Ой ли? Алва выпустил Повелителя Молний из ловушки, в которую его заманили Лис и собственная глупость, а Ворона никто не ловил. Он пришел сам, вот только зачем?!

— Альдо, почему меня не пускают в Багерлее?

— Потому что тебе там нечего делать, — отрезал Альдо. — В Багерлее собралось не то общество, которое тебе нужно. После коронации решим, куда их девать.

— Ваше Величество, — зря он затеял этот разговор, ничего, кроме ссоры, из него не вырастет, — каковы будут ваши распоряжения?

— Успокойся, — хмыкнул Альдо, поправляя новое кольцо со Зверем, — на твой век войн хватит, а еще раз обзовешь наедине величеством — придушу.

— Войны пока ждут. — Не величество так не величество, и на том спасибо. — Нам бы бунта не допустить. Карваль делает, что может, но он всего лишь генерал. Один из многих. Если тебе нужно, чтоб в городе был порядок, назначь его комендантом.

— Ричард от твоих чесночников не в восторге, да и я тоже.

— А горожане не в восторге от твоих мародеров. Альдо, нужно что-то делать, пока нас окончательно не возненавидели.

— Ты нашел деньги? — осведомился Его Величество. — Тогда одолжи.

— Откуда? — пожал плечами Робер. — У меня золотых приисков нет.

— И у меня тоже, — сюзерен поднял какие-то бумаги, потряс ими в воздухе и бросил на стол. — Пока мы не можем платить, приходится брать.

— «Брать»? — переспросил Иноходец. — Ты называешь это «брать»?

— Назвать можно как угодно, — пожал плечами Альдо. — Мне нужны солдаты, а солдатам нужно платить. Если б не твое чистоплюйство, деньги бы у нас были, а так — терпи.

— Деньги бы были, а честь вряд ли. Если ты король, ты должен держать слово.

— Я и держу, — огрызнулся Альдо, — но ты никакого слова никому не давал. Тебе в руки попался убийца отца и братьев. Кто тебе мешал его прикончить? Я б тебя громко отругал, а тихо поздравил, зато мы бы избавились от Ворона. Навсегда… Ладно, что не сделано, то не сделано. Садись, пиши.

— Что писать?

— Рескрипт о назначении барона Айнсмеллера цивильным комендантом Кабитэлы, а твоего Карваля — военным. Под твою ответственность. Пусть гоняет мародеров, но за каждого убитого солдата будут вешать четверых горожан. Найдут виновных — хорошо, не найдут, сгодятся первые попавшиеся. К коронации в Олларии, тьфу ты, в Кабитэле должно быть тихо.

Спорить бесполезно. Отказаться? Столицу отдадут на откуп Айнсмеллеру, которому самое место на эшафоте, только и всего. Герцог Эпинэ со присными останется чист, только вот убитым и ограбленным от этого легче не станет.

Первый маршал великой Талигойи пододвинул кресло к столу и взял золотистое дриксенское перо.

— Диктуй, я готов.

Глава 2

Ноймаринен

399 года К.С. 12-й день Осенних Волн

1

Из осенней мглы закатным мороком проступили шпили аббатства Святого Хорста. На излете Двадцатилетней войны Михаэль Ноймаринен и Алонсо Алва не пожалели золота для усыпальницы погибших в начале бойни. Нашлось под сводами из серебристого кэналлийского мрамора место и Ги Ариго, если только похороненный с почестями изломанный скелет принадлежал повешенному после смерти генералу. Из заступившего дорогу дриксам отряда уцелело четырнадцать человек, до победы дожило двое — герцог Михаэль и получивший баронство капрал-южанин…

— Мой генерал, — голос был низкий и хриплый, — разрешите представиться. Полковник Ансел. Приказ регента.

Жермон оторвал взгляд от вызолоченных игл, сшивавших прошлое с настоящим, и обернулся. Полковник Ансел был немолод и спокоен, как и положено человеку, в полном порядке выведшему солдат из захваченного предательством города.

— Рад знакомству, — совершенно искренне произнес Ариго. — Чего хочет регент?

— Монсеньор поручил мне временно принять вверенный вам авангард, вам же в сопровождении теньента Сэ надлежит незамедлительно отправиться в резиденцию маршала фок Варзов. Вот рескрипт.

— Что-то случилось? — Жермон развернул приказ, в котором, кроме печати и подписи, имелось лишь семь слов: «Сдай командование Анселу. Жду в Вальдзее. Срочно». Рудольф никогда не страдал бумажным многословием и никогда не торопил зря.

— Не имею достоверных сведений, но полагаю, что да, — отчеканил Ансел. Есть ли у него родичи или только друзья и сослуживцы? Ариго кивком попрощался с золотыми шпилями и лежащим под ними предком. Ансел ждал указаний, за спиной полковника блестели черные глаза виконта Сэ. Закатные твари, половину Савиньяков звали Арно, а до старости дожил лишь пасынок Алонсо. Один за всех. Генерал подкрутил усы.

— Ансел, представляю вам полковника Карсфорна, он все объяснит. Гевин, я на вас надеюсь. Желаю удачи. Едемте, теньент.

Гевин Карсфорн дотошен, как четыре бергера, а полковник Ансел не из тех, кто теряется, до Гельбе как-нибудь доберутся, а что дальше — сам Леворукий не знает, а знает, так не скажет. «Жду в Вальдзее…» Регент счел возможным отстать от армии и задержать командующего авангардом, а может, не только его. Дело плохо или, наоборот, хорошо?

— Арно!

— Мой генерал?

— Регент в Вальдзее?

— Я оставил его утром в Абентханде. — Арно умело развернул коня, пропуская здоровенную фуру. — Это три часа кентером до Вальдзее.

— Знаю, — еще бы ему не знать Северную Придду. — Фок Варзов в Гельбе?

— Насколько мне известно, в Хексберг, — улыбнулся Арно. — По крайней мере, герцог послал курьера именно туда.

Маршал покинул Гельбе. Это может значить лишь одно: дриксы решили начать с оставшейся без флота крепости. Удачный момент, ничего не скажешь. Взяв Хексберг, Его Величество Готфрид положит в карман всю Приморскую Придду, а Западная армия окажется в мешке. Весело!

Граф и виконт конь о конь ехали вдоль марширующих мушкетеров и артиллерийских запряжек. Скрипели колеса, фыркали кони, переговаривались и напевали возчики. Рудольф перебрасывал из Ноймара в Придду то, что называлось личными резервами Проэмперадора Севера, а на деле было пусть небольшой, но отменной армией, которую содержали герцоги Ноймаринен. Теперь Людвиг может рассчитывать лишь на бергеров, а что, если «гуси» рискнут и там? Принц Фридрих упрям и завистлив: куда Ворон с когтями, туда и «гуси» с перепонками.

Хексберг, Гельбе, Агмарен… Агмарен, Гельбе, Хексберг… Хочешь не хочешь, силы дробить придется, а резервов теперь не дождешься. И пушек новых не дождешься, и фуража…

— Мой генерал, поворот на Вальдзее!

— Вы здесь впервые, виконт?

— Да, сударь!

Двадцать лет назад все было наоборот. Почти наоборот. Генерал Савиньяк и потерявший имя и отца теньент. Арно-младшего еще не было на свете, Арно-старший сказал «забудь и воюй». И Жермон Ариго воюет до сих пор.

— Красивое место, — генерал привстал в стременах, приветствуя гранитную стелу с неуместной среди лесистых холмов касаткой, — и замок красивый. На юге строят иначе. Вы давно были в Сэ?

— Перед Лаик, — Арно улыбнулся немного виновато. — Мне Давенпорт на Зимний Излом обещал отпуск, но теперь отпусков нет. Вы знаете, что Сэ сожгли?

Розовое от заката озеро, золотистые башенки, флюгера в виде оленей и розы, множество роз. Арлетта Савиньяк обожала цветы и сыновей…

— Что с матерью? — Жена Арно любила Сэ больше остальных замков. — Она была там?

— Матушка в безопасности. Она уехала в Савиньяк, успела. Так говорит барон Райнштайнер.

— Если Райнштайнер что-то говорит, — подтвердил Жермон, — так оно и есть.

— Мой генерал, спасибо…

Дорога на Вальдзее казалась безлюдной. До первого поворота, за которым обнаружились мушкетеры с бирюзовыми обшлагами. Бергеры, отпущенные маркграфом в распоряжение тестя. Под увенчанной роскошными перьями шляпой мелькнуло знакомое лицо. Катершванц, но который? Жермон натянул повод и поднял руку, приветствуя огромного полковника.

— Добрый день, сударь. Я просто обязан передать вам привет из Агмарена. От родича.

— Я есть очень благодарный, — беловолосый гигант расплылся в улыбке, которая сошла б за волчью, не будь ее обладатель размером с медведя. — В горах есть холодно или имеет быть жарко?

— Когда я уезжал, гуси махали крыльями, но не взлетали, — хорошо, что на белом свете существуют Катершванцы, их присутствие успокаивает, — но я вынужден уточнить, с кем из сыновей барона Зигмунда я беседую.

— Я есть Эрих, — с готовностью признался огромный полковник, — я и находящийся в Гельбе Дитрих есть средние близнецы. Мы меньше Эрхарда и известного вам Герхарда, и мы еще не есть два генерала, а только полковник и еще один полковник. Мы похожи, да. Когда мы с Дитрихом в одном месте, я надеваю на шею малиновый платок, а брат-близнец — белый. И все становится совсем просто.

— О, да, очень просто. — Разговор с горцами требует обстоятельности, и Ариго совершенно искренне добавил: — Я рад, что рядом со мной будет сражаться Катершванц из Катерхаус.

— Я тоже есть весьма горд, — не моргнув глазом заверил брат Герхарда, — рядом с нами есть также двое мои юные племянники. Я буду рад представлять их другу моего старшего брата.

— Буду очень рад. — Чем больше бергеров, тем лучше, а еще лучше было бы, заявись в Придду сам Зигмунд со всем потомством и потомством потомства. Увы, глава фамилии отпускал в Талиг только младших, а старшие сидели на перевалах. — Эрих, вы давно здесь?

— С конца ночи, которая закончилась, — сообщил полковник. — Мы есть личный эскорт герцога Ноймаринен, который находится в резиденции графа фок Варзов, который сейчас есть отсутствующий и исполняющий свои обязанности в Хексберг, которая имеет подвергнуться нападению большого количества «гусиных» кораблей с моря и «гусиных» человек со стороны суши.

Говори Катершванц по-бергерски, он бы уложился в четыре слова. Другое дело, что каждое состояло бы из шестнадцати талигойских. Когда-то Жермон Ариго едва не упал в обморок, услышав в ответ на свое приветствие словечко длиной в Рассанну, теперь привык.

— Йоган и Норберт были со мной в Лаик, — сообщил Арно Сэ, когда они отъехали. — Мой генерал, дриксы не должны взять Хексберг!

— Значит, не возьмут, — отрезал Жермон. — Хексберг никто еще не брал, на то он и Хексберг.

Агмарен тоже никто не брал, но все когда-то бывает впервые. Взяли же Барсовы Врата, а Олларии не повезло дважды, правда, первый раз она была Кабитэлой.

— Мой генерал, — Арно доказал, что умеет молчать и держать субординацию, и теперь был не прочь поговорить, — вы не думаете, что Дриксен или Гаунау усилят натиск на перевалы?

Иными словами, не прорвутся ли «гуси» в Ноймаринен, раз оттуда ушли войска. Его отец так бы и спросил, но нынешний Арно не только Савиньяк, но и Рафиано. Сразу и дипломат, и военный… Такой и с закатной тварью справится. Не клинком, так языком!

Жермон поймал выжидающий, серьезный взгляд. Виконт Сэ хотел знать все и наверняка. Граф Ариго тоже бы не отказался, но ясновидящие водятся только в сказках.

— Ноймаринен, Агмарен и Бергмарк держатся много лет. — Это очевидно, но иногда об очевидном следует напоминать и другим и себе. — Правда, принц Фридрих не прочь покрыть себя славой, но зима защитит перевалы лучше любой армии, а к весне Альберт наберет несколько новых полков, да и бергеры поднимут тысяч десять-пятнадцать. Торка отобьется, это в Придде может по-всякому повернуться.

— Да, — кивнул Арно, — раньше у фок Варзов было не тридцать четыре тысячи, а все пятьдесят.

Внук Рафиано не сказал, что мысль усилить Надор и экспедиционную армию за счет Западной оказалась не лучшей, вопрос был написан у теньента на носу, и Жермон ответил:

— Это казалось разумным. Твоим братьям нужны были обстрелянные полки, а не набранный в окрестностях Олларии сброд. Талигу повезло, что Лионель успел разбить Кадану и перекрыть восточные проходы из Гаунау. Другое дело, что резервы из Олларии нам больше не светят, но Двадцатилетняя война началась еще хуже.

— На границах хуже, — тряхнул головой родич и тезка Арно Каделского, — но не в столице.

— В Олларии тоже бывало по-разному, — усмехнулся Жермон. — Алонсо королевского братца не просто так расстрелял, но ты прав, Излом нам еще тот достался. Ничего, выпутаемся.

— Конечно! — расцвел виконт Сэ. Он был умницей, потомком маршалов и экстерриоров, но ему не было и двадцати.

2

На Гербовой башне реял регентский штандарт, а рядом торчал пустой флагшток, знаменуя отсутствие хозяина. Когда Вольфганг фок Варзов был в Вальдзее последний раз? Скорее всего, весной, в годовщину смерти жены. Принес в склеп незабудки и кленовые ветви, подождал, пока сгорят четыре свечи, и вернулся к армии. Другой семьи у маршала не осталось, да она ему и не нужна.

— Вас ждут. — Бравый — еще бы, Рудольф других не держал — капрал принял лошадей. Сэ откозырял Жермону и смешался с молодыми офицерами. К ногам графа Ариго упал бурый дубовый лист: Вальдзее славилась дубравами, это в Гайярэ росли каштаны.

— Мой генерал, сюда. — Дежурный порученец, задыхаясь от чувства долга, провел генерала в кабинет фок Варзов. Жермон мог ходить по резиденции фок Варзов с закрытыми глазами, но зачем огорчать мальчишку?

Знакомая дверь с взметнувшейся на гребне волны касаткой, мягкий свет камина, запах яблок. В Вальдзее всегда пахнет яблоками, даже зимой.

— Заходи. — Рудольф Ноймаринен в черно-белом мундире стоял у окна, за столом сидели еще двое. С графом Гогенлоэ-цур-Адлербергом Жермон был знаком, второй, темноглазый толстяк в годах, слишком походил на Арлетту Савиньяк, чтобы быть кем-нибудь, кроме ее брата-экстерриора.

— Садись, — регент махнул рукой и пошел от окна к камину. — Гектор, это генерал Ариго. Жермон, перед тобой экстерриор Рафиано. Он, впрочем, настаивает на слове «бывший», но мы с ним не согласны.

Жермон пожал плечами — дескать, регенту видней, и сел напротив Гогенлоэ. Герцог дошел до камина, обернулся, усталый взгляд не предвещал ничего хорошего, но кому?

— Альмейда возвращается! — сообщил регент рогатому подсвечнику. — И Вейзель с ним. Алва завернул эскадру и отослал Курта к нам.

— Ворон прав, — с чувством произнес бывший геренций. — Хоть что-то хорошее.

«Что-то» — мягко сказано. «Гуси» полагают Хексберг не то чтобы беззащитным, но уязвимым. То, что Талиг может не только кусаться на юге, но и брыкаться на севере, их не обрадует. Закатные твари, если б не заваруха в Олларии, кесарии пришлось бы весело, но Рудольф начинает с приятного, только когда дело плохо.

— Ну вот, — раздвинул губы регент, — я вас и порадовал, а теперь к делу. Да будет вам известно, что Бруно вышел к границе и армия у него хорошая. Я бы даже сказал, слишком.

К тем тридцати тысячам, что у него были, добавлено шесть кавалерийских полков и не менее пяти вновь набранных полков пехоты. Набирали их из приддских и марагонских ветеранов, по сути — просто собрали тех, кого распустили после гельбского провала, и, говорят, набирают еще. Вдвое увеличили артиллерию. Когда фельдмаршал перейдет границу, у него будет не меньше пятидесяти тысяч.

— Простите мне мою неосведомленность, — шевельнул холеными пальцами Рафиано, — но какими силами располагаете вы?

— Мы, — поправил Гогенлоэ. — Надеюсь, вы не собираетесь вернуться на родину и вспомнить, что Рафиано когда-то было суверенным герцогством?

— Я этого не забывал, — улыбнулся экстерриор. — Кстати, вы не знаете притчу о некоей девице, которая предпочла вручить свою невинность и сундуки соседу с большим мечом, полагая, что в противном случае у нее не останется ни сундуков, ни невинности?

— Девица была мудра, — заметил регент, — обменять свою слабость на чужой меч не каждый может. Что до мечей, то в Гельбе тридцать тысяч, а обороняться легче, чем наступать, благо Придда изобилует водными преградами и крепостицами.

— Вы упомянули Альмейду, но не маркграфа, — заметил Рафиано сварливым голосом, — значит, пятьдесят тысяч «гусей» в Придде — еще не все.

— Вы правы, — регент взял кочергу и пошевелил угли, — я буду не я, если «гуси» забудут про перевалы, так что бергерам дело найдется. Тем не менее Вольфганг отдал нам агмаренских стрелков, а старик Катершванц пожертвовал Талигу половину своих родственников.

Пятьдесят тысяч против тридцати в обороне под зиму, не так уж и страшно. Если только за спиной все в порядке.

— Как обстоят дела с припасами, — полюбопытствовал экстерриор, — и с дорогами? Рафиано готово кое-чем поделиться, но это кое-что должно достаться фок Варзов, а не мятежникам.

— Альмейда займется морем, — Рудольф с видимым трудом разогнулся. — Дорога на Кэналлоа тоже свободна, но мы не должны тянуть соки из юга.

— Что ж, — медленно произнес экстерриор, — будем ждать Альмейду и думать, кто обглодал фламинго. Поверьте небывшему экстерриору, «гуси» и «павлины» были поражены не меньше нас.

Рудольф вопросительно поднял бровь, но ответить не успел. На пороге возник Ойген Райнштайнер собственной персоной. Бергер сдержанно поклонился, он был таким же, как всегда. Бледным, невозмутимым и деловитым.

— Господин регент, господа, королевский кортеж прибыл.

— Хорошо. — Рудольф Ноймаринен тронул регентскую цепь и прошествовал к окну. — Господин Манрик не удивился вашему появлению?

— Граф Манрик не счел возможным уведомить меня о своих чувствах, — объявил барон, и Жермон едва не расхохотался. Воистину в этом мире есть кое-что надежней гор и серьезней Книги Ожидания.

3

— Господа, — усмехнулся регент Талига, — ставлю вас в известность, что в шестой день Осенних Волн полковник Райнштайнер встретил кортеж бывшего кансилльера и бывшего же обер-прокурора. Господа, предусмотрительно прихватив казну, кардинала и наших с Жермоном племянников, направлялись через Придду в Ардору. Барон убедил их свернуть в Вальдзее.

— Жаль, барон предъявил свои доводы в Придде, а не в Олларии, — свел брови Рафиано. — Господа, вы не представляете, как нам его не хватало.

— Я получал ваши письма, граф, — Ноймаринен задержался у стола, поглаживая шрам на левом запястье, — но гонцы и армии не летают. Остается утешаться тем, что у Бруно крыльев тоже не имеется.

— Простите, — наклонил голову дипломат, — я забылся. Мне и впрямь пора в отставку.

Отчего ж сразу в отставку? Экстерриоры тоже люди, они злятся, ненавидят, негодуют, сожалеют точно так же, как регенты и генералы. Что сделает Рудольф с зарвавшимися дураками? Повесит, расстреляет, где-нибудь запрет? Жермон бы расстрелял. Перед строем.

— Ваше Высокопреосвященство, прошу вас, — Ойген Райнштайнер распахнул дверь, и в кабинет Михаэля вошли четверо, вернее, трое и один. Русый олларианец испуганно оглядывался на лысоватого господина в розовом и зеленом, памятного Жермону еще по Олларии. Леопольд Манрик был на два года старше Рудольфа, но ровесниками они не казались никогда. Двадцать лет назад Первый маршал Талига выглядел моложе старообразного тессория лет на пятнадцать, теперь Рудольф изрядно сдал, а Манрик остался прежним — рыжим, наглым и настороженным, как кот в поварне.

Спутников Леопольда граф Ариго в лицо не знал, но холеный красавец с герцогской цепью мог быть только Колиньяром, а суетливый клирик — новым кардиналом. Третий, худой и светловолосый, с лошадиной физиономией и легонькой шпагой, не попадался Жермону ни в Олларии, ни в Торке.

— Ваше Преосвященство утомлены, — герцог Ноймаринен еще медленней, чем обычно, пересек комнату и наклонился к руке кардинала, не замечая остальных. В торских сказках горные хозяева взглядом превращали смертных в камень, Рудольф пошел дальше: он превращал собеседников в пустое место.

Кардинал вздрогнул и затравленно оглянулся на поджавшего губы Манрика. Колиньяр уставился на бронзовый кэналлийский подсвечник, лошадинолицый поднял бровь и едва заметно улыбнулся. Молодец, хоть и не военный.

— Увы, здешние дороги по силам лишь бывалым путешественникам, — с нажимом произнес регент, глядя в растерянное, незначительное лицо.

— Да, — начал кардинал и запнулся, — да, сын мой.

— Дела мирские не стоят вашего внимания. — «Сын» старше духовного отца лет на двадцать и выше на голову, но дело не в росте и не в возрасте. Кардинал не духовный владыка, а кукла, кто ухватил, тот и играет.

— Благодарю вас, Монсеньор — бормочет черный болванчик новому хозяину, — будьте терпеливы, ожидая Его, и будете спасены.

И это преемник Сильвестра?! Худой, остролицый, с мелкими ненужными движениями?

— Чту слово Его, ожидаю возвращения Его и уповаю на прощение Его. — Благочестивые слова в устах Рудольфа напоминали речения, выбитые на пушечном стволе. Может, Создатель и вернется, может, даже простит незлобствующим, но герцог Ноймаринен себе не простит, если пустит «гусей» в Марагону. И фок Варзов не простит, и Жермон Ариго, и малыш Арно…

— Да возрадуются благочестивые души Возвращению Его в землях ли Талигойских, в Садах ли Рассветных.

Его Высокопреосвященство переминался с ноги на ногу, Манрик вскидывал голову, как бракованный жеребец, Ойген Райнштайнер смотрел на всех и ни на кого.

— Я прошу Ваше Высокопреосвященство о беседе наедине и о благословении, — мягко произнес регент. Бергер с невозмутимым видом распахнул двери, и кардинал, придерживая полы запыленного черного одеяния, исчез за порогом вместе с герцогом.

4

— Прошу садиться, — вежливо произнес Ойген, становясь рядом с Манриком. То ли без задней мысли, то ли наоборот.

Бывший кансилльер шумно втянул воздух, но опустился в кресло рядом с Рафиано, Колиньяр устроился напротив, а слева от Жермона оказался обладатель лошадиной физиономии.

— Разрешите представиться, — физиономия изысканно качнулась, — граф Креденьи, в недавнем кратком и неудачном прошлом — тессорий.

Креденьи… их земли лежат в Приморской Эпинэ, а встретиться выпало в Торке.

— Генерал Ариго, — представился Жермон и в приступе вежливости добавил: — Я слышал о вас. Вы ведь были интендантом Северной армии?

— Давно, — вздохнул сосед, — но я всегда вспоминал Придду с любовью и мечтал вернуться. Увы, я не мог предположить, что это произойдет при столь плачевных обстоятельствах.

— «Наши желания суть листья гонимые», — покачал головой Рафиано. — Господа, вы не находите, что в этом году удивительно теплая осень?

— О да, — согласился с дипломатом Колиньяр. Манрик промолчал. Ойген перешел к камину, достал из стоявшей на треножнике корзины еловую шишку, бросил в огонь. Взлетели рыжие искры, и, словно в ответ, замерцала одна из свечей.

Жермон потянулся за щипцами для нагара, но Гектор Рафиано его опередил. Пламя выправилось. Оно было золотым, а небо за окнами — багровым. Завтра будет ветер, сильный и холодный, он принесет в Придду запоздавшую зиму, но не снег.

— Судя по всему, дорога из Олларии в Придду безопасней, чем в Ургот и Эпинэ? — Граф Гогенлоэ поправил массивный обручальный браслет. На ком был женат геренций, Жермон не помнил.

— На что вы намекаете? — А голос у Манрика тихий и скрипучий, одно слово — тессорий. Тессорием бы и оставался.

— Время намеков кончилось, — зачем-то произнес Жермон, глядя в полыхающее зарево. Окна на закат — радость Леворукому, но в Торке закатов не боятся. Как и ветра, и выстрелов. В Торке боятся тишины.

— Сейчас не время для ссор, — весомо произнес Колиньяр, — нужно спасать Талиг.

— Верно, — подтвердил Жермон Ариго, — но прежде следует уяснить, как Резервная армия и часть гарнизонов перешли на сторону молодого человека, у которого нет ничего, кроме забытого имени.

— Измена, — буркнул Манрик. — Заговор был раскрыт, но слишком поздно.

— Нелепо объяснять предательство изменой, а измену — предательством, — приподнял губу Гогенлоэ. — Тем более, изменили те, кому вы покровительствовали. Как это понимать?

— Граф, — лицо Манрика пылало не хуже неба за стеклами, но голоса он не повысил, — я не намерен ни перед кем отчитываться.

— В таком случае вам следовало бежать в другом направлении, — любезно сообщил геренций. — Впрочем, куда б вы ни приехали, вас спросят об одном и том же и за одно и то же. Бросив Их Величества, вы совершили государственную измену.

— Фердинанд исчез, — быстро сказал Колиньяр. — Мы не сочли возможным подвергать опасности жизнь наследника короны, принцесс и Его Высокопреосвященства.

— А также свои собственные, — кивнул Ариго, понимая, что на него накатило, — но у меня нет уверенности, что сейчас вы в бо́льшей безопасности, нежели в Олларии.

— Это угроза? — хмуро осведомился беглый обер-прокурор.

— Никоим образом, — Жермон улыбнулся отцу Леонарда. — У нас на носу война. Пока с Дриксен, но Гаунау вряд ли заставит себя ждать. Вы изволили удрать от мятежников и изменников, которых вряд ли больше двадцати тысяч, а «гусей» по наши души слетелось, самое малое, тысяч пятьдесят.

— Мне неприятен ваш тон, — угрюмо сказал Манрик, — но вы правы в одном. Сейчас не до личных счетов. Мы отвечаем за Талиг.

— Нет, сударь, — возразил Гогенлоэ, — вы за Талиг никоим образом не отвечаете. Такова воля Его Величества.

— Чем вы можете подтвердить ваши слова? — Теперь у рыжего кансилльера побагровели и уши и шея. — Если Его Величество здесь, я требую аудиенции.

— Мы требуем, — уточнил Колиньяр.

— Его Величества здесь нет, — сообщил Рафиано, — к несчастью. Но его распоряжения относительно вас известны.

— Мы, — отчеканил Гогенлоэ-цур-Адлерберг, — вместе с графом Гектором Рафиано присутствовали на Совете Меча, созванном Его Величеством Фердинандом после бегства кансилльера и, не побоюсь этого слова, его сообщников. Его Величество лишил должностей всех, отбывших из Олларии без его разрешения.

— От себя замечу, — подал голос от камина Райнштайнер, — что причиной постигших Талиг бед стали действия бывшего кансилльера Манрика и бывшего обер-прокурора Колиньяра, среди всего прочего способствовавших назначению Симона Люра и маркиза Сабве, что и стало причиной поражения в Эпинэ.

— Люра казался хорошим генералом, — с усилием произнес Манрик, — он не давал никаких поводов усомниться в его верности.

— Видимо, вода для этого рыбака была недостаточно мутной, — пожал плечами Гогенлоэ, — но времена изменились, и «хороший генерал» стал плохим.

— Я ошибся в Люра, — Манрик сцепил и расцепил руки, — и готов это признать. Рано или поздно предатель получит по заслугам, как получил Поль Пеллот. Увы, не ошибается только Создатель. Я делал то, что считал своим долгом…

— Долгом? — скривился геренций. — Леопольд, вы, часом, не сменили имя на Алва или фок Варзов? Нет, долг здесь ни при чем. Вы не желали зла Талигу, это так, вы искали добра для себя. Зла ради зла редко кто добивается, оно вырастает само собой. Из желаний, превышающих и права, и возможности.

— Вы не Создатель и не король, чтоб судить, — окрысился Колиньяр. — К тому же прошу не равнять моего брата с негодяем, которого навязал Его Величеству бывший кансилльер.

— Господин Рафиано, — светским тоном осведомился Креденьи, — вам, часом, не пришла на ум какая-нибудь притча?

— Рассказывают, — кивнул экстерриор, — что жили у пастуха рыжий пес и бурый козел. Пес отгонял волков, козел исправно крыл коз и водил за собой овец и баранов. И все шло хорошо, но пастух был немолод. Пес и козел сетовали, что хозяин по старости своей не гонит стадо на новый луг, но перечить открыто не смели. Потом пастух умер, а пес и козел решили, что без труда справятся со стадом, и погнали овец туда, где трава была всего зеленей. Увы, луг оказался трясиной, и овцы стали тонуть. Тогда пес и козел бросили стадо на произвол судьбы и сбежали в лес…

— Мне не нравится ваша притча, граф, — прорычал обер — прокурор, привставая и кладя руку на эфес. — Тем более что вы тоже сбежали в лес.

— Нет, — экстерриор остался сидеть, — я сбежал не в лес, а в деревню. К пастухам.

Барон Райнштайнер угостил огонь очередной шишкой и подошел к столу.

— И все же, чем закончилась притча? — полюбопытствовал он. — Овцы утонули?

— Надеюсь, что не все, — бросил Гогенлоэ. — Пришли пастухи и спасли отару, пес попробовал укусить козла, а козел забодать пса, но их обоих отправили на живодерню.

— Вы сменяли должность геренция на обер-прокурорскую? — зло бросил Колиньяр. — Или вы предпочитаете маску палача?

— Это вы успешно сочетали сии ипостаси, — процедил сквозь зубы Гогенлоэ, — но решать вашу участь не мне. К счастью для нас обоих.

— Я не желаю продолжать беседу в таком тоне, — теперь бывший обер-прокурор смотрел только на бергера. — Более того, я не желаю продолжать беседу в присутствии графа Гогенлоэ-цур-Адлерберга и графа Ариго. Возможно, вам неизвестно, что их имена раз за разом всплывали во время следствия по делу о государственной измене. Про причины, по которым присутствующий здесь генерал оказался в Торке, я считаю излишним даже упоминать.

— Так не упоминайте, — рука Креденьи легла на плечо Жермона. Надо полагать, сосед решил, что сейчас здесь произойдет убийство. Он опоздал со своим беспокойством лет на пятнадцать.

— Покойный герцог Придд, возможно, и в самом деле был заговорщиком, — граф Рафиано многозначительно кашлянул. — Ее Величество и Август Штанцлер также вызывали подозрения, укрепившиеся после бегства последнего, но Симон Люра оказался изменником без всякого «возможно».

— Господа, — натянуто улыбнулся для разнообразия побледневший Манрик, — заговор был много шире, чем думалось вначале, и закрывать глаза на связь дома Гогенлоэ с домом Приддов, на мой взгляд, недальновидно.

— Я помню, кто был мужем Ангелики Гогенлоэ, — сообщил с порога получивший свое благословение регент. — Но, господин бывший кансилльер и господин бывший обер-прокурор, предателями оказались ваши люди. Я далек от того, чтоб считать вас изменниками, так как ваше благополучие напрямую зависит от благополучия Олларов. Тем не менее дом горит, и подожгли его вы.

— Вы слишком много себе позволяете, герцог, — Манрик медленно поднялся, побледневшая было физиономия стремительно наливалась кровью. — Слишком много.

— Ровно столько, сколько может позволить себе регент государства, в которое вот-вот вторгнется враг, — отчеканил Рудольф.

— Вы не регент, — выдохнул стремительно поглупевший временщик, — вы присвоили себе это звание самочинно.

— Граф, — не повышая голоса, сообщил Ноймаринен, — вы не в том положении, чтобы решать, кто я. Это я решаю, кто вы и не пора ли вам предстать перед тем судией, который не ошибается.

Леопольд Манрик не ответил, только выпирающие из розовых манжет веснушчатые кулаки то сжимались, то разжимались. Хочет убить, но не убьет, такие за шпаги не хватаются, по крайней мере своими руками. А жаль, Жермон бы не отказался от поединка.

— Садитесь, — махнул рукой Рудольф. — Крики — довод осла, а не кансилльера, хотя б и бывшего.

Манрик сел, чтобы не сказать плюхнулся на скрипнувшее от неожиданности кресло. Ноймаринен улыбнулся. Или оскалился, как и положено отродью Леворукого^[8]. В неправдоподобной тишине тяжелые шаги герцога вполне бы сошли за поступь Зверя. Если б только регент был лет на десять помоложе и не хватался то за спину, то за бок… А еще был бы жив Арно Савиньяк, в армию фок Варзов вернулись бы отозванные третьего лета мушкетеры, а на деревьях росли пули и ядра, хотя ядрам больше пристало расти на огородах. Как тыквам.

— Монсеньор, — граф Креденьи попытался поймать взгляд старательно вышагивающего регента, — вам не кажется, что разговор зашел в тупик? Мы не знаем, что нас ждет, а люди в таком положении — дурные собеседники. Насколько мне известно, регентом Талига является герцог Алва, но это обстоятельство нашу участь никоим образом не облегчает. Напротив. Я, как здесь любезно заметили, удрал от мятежников, но я не генерал и не герой, к тому же мне надо было вывезти внуков.

— Креденьи, — покачал головой Гектор Рафиано, — вас, как и меня, можно упрекнуть в нежелании обнажить шпагу, но никак не в погоне за чужим наследством. И уж точно вы не покровительствовали изменникам и не навязывали свою волю королю, кардиналу и Талигу.

— Экстерриор прав, — подтвердил Рудольф, меряя шагами лиловый ковер, — вы всего лишь не рискнули бросить вызов обстоятельствам, а господа Манрик и Колиньяр эти обстоятельства создали. Тем не менее я не намерен делать больше, чем необходимо. Герцог Колиньяр, граф Манрик, вашу судьбу решит либо Его Величество Фердинанд, либо герцог Алва. По возвращении из Ургота. Шпаги можете положить на кресло, вам они больше не понадобятся.

— Вы совершаете ошибку, — шея Манрика все еще была красной. Что поделать, с рыжими всегда так.

— Напротив, — Ноймаринен отвернулся от бывшего кансилльера и взял из рук Ойгена кочергу, — я ее исправляю. Ошибкой было позволить вам взяться за вожжи. Вы отправитесь в Бергмарк до конца кампании. Утром барон Райнштайнер сообщит вам время отъезда, а сейчас вам приготовлены комнаты. Я вас долее не задерживаю.

— Как вам будет угодно, — дернул щекой Манрик, — но я чувствую ответственность за Их Высочества и Его Высокопреосвященство.

— Место кардинала рядом с регентом, — Ноймаринен невозмутимо занялся камином. — Это же относится к экстерриору, геренцию и тессорию, каковым придется и впредь исполнять свои обязанности. Что до наследника престола и принцесс, то о них позаботятся ближайшие родственники. Как вы помните, ими являются сестры Его Величества и присутствующий здесь брат Ее Величества. Дети будут препровождены в замок Ноймар и переданы на попечение своей тетки, герцогини Георгии. Граф Ариго, вы согласны с этим решением?

— Разумеется, — подтвердил Жермон.

Глава 3

Оллария

399 года К.С. 17-й день Осенних Волн

1

Щит с фамильным гербом повесили именно так, как велел герцог Окделл, но вышло не слишком удачно. Соседство с охотничьими трофеями превращало геральдического вепря в поросенка, маленького, обиженного и жалкого. Приказать снять? А что взамен? Или убрать кабаньи головы?

Дикон еще раз оглядел бывший кабинет Ворона. Здесь мало что изменилось, разве что исчезли гитара и часть оружия, да кэналлийцы, удирая, опустошили стол и бюро. Рвущиеся к столице армии Альдо почти не оставили мародерам времени, но деньги, драгоценности и лошадей украсть успели. Особенно жаль было Соро — жеребец, хоть и был норовистым, отличался отменным ходом и прекрасной статью, да и Дикон к нему привык.

Конечно, в бою и в походе лошади лучше Соны не сыскать, но во время коронационных церемоний глава Великого Дома должен ехать на жеребце. Так было в гальтарские времена, и так будет теперь. Что ж, придется купить линарца, потому что связываться с Моро Ричарду не хотелось. Пусть с черной тварью возится Робер, а герцог Окделл не желает свалиться с коня на глазах сюзерена и всяческих приддов.

Юноша вытянул из лежащего на столе черного сафьянового бювара лист нухутской бумаги и крупным почерком написал: «Жеребец для парадных выездов — 5 тысяч». Меньше не выйдет. Повелитель Скал может уступить лишь Его Величеству, но не равным и низшим, а найти коня лучше Дракко непросто.

Воспоминания о лошади разбередили воспоминания о ее хозяине. Бывшем. Не то чтоб Дикон был обижен тем, как Оскар распорядился своим жеребцом, но Дракко более чем хорош. Почему Ворон отдал его Эпинэ, а не кому-то из своих офицеров? Не хотел вспоминать о Феншо или поддался минутной прихоти? Не все ли равно, главное — коня придется покупать. И не только коня, трат предстояло множество.

Повелителю Скал надлежало заказать портреты государя, отца и Алана Святого, обновить гардероб, заменить обивку хотя бы в приемной и в гостиной, и это не считая приданого для Айрис! По самым скромным подсчетам, требовалось не меньше пятидесяти тысяч талов, а у Ричарда на руках не было и половины, хотя Альдо для друзей не жалел ничего. Кроме особняка со всем содержимым, герцог Окделл получил двадцать тысяч. В Надоре на эти деньги жили несколько лет, но у столицы свои законы.

К счастью, в доме была прорва вещей, без которых можно обойтись: мебель, ковры, посуда… Одно оружие стоило сотни тысяч. Ричард без сожаления расстался бы с морисскими саблями и каданскими секирами, но как и кому их продать? Не Валентину же, хотя у Спрута деньги и водятся. Еще бы! Придды выжидали, а не поднимали восстаний, копили, а не тратили, зато теперь Повелитель Волн ни в чем себе не отказывает. Его серый сто́ит не меньше Дракко, а на коронации главы Великих Домов следуют друг за другом. Их будут сравнивать все кому не лень, значит, за коня придется отвалить не пять тысяч, а все восемь, если не десять. И еще надо поторопить портных и написать в Надор.

Дикон понимал, что вдовствующая герцогиня должна присутствовать на церемонии. Этого требовали память отца и законы Чести, но юноше мучительно не хотелось, чтобы мать приезжала. Повелитель Скал не мальчишка, которым помыкают родичи и друзья отца, но как объяснить это женщине, для которой чужие чувства ничего не значат?! Для всех будет лучше, если Мирабелла Окделл останется в Надоре, но как этого добиться? Юноша откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, прикидывая, как, не нарываясь на новую ссору, отговорить матушку от поездки. Это мог сделать эр Август, но бывший кансилльер в Багерлее, и к нему никого не пускают.

Робер из-за кольца причислил Штанцлера к негодяям и убедил в этом сюзерена. Дикон Иноходца понимал — кому понравится, когда твоих предков записывают в отравители, но Эпинэ после восстания отсиживался в Агарисе, а эр Август остался в Олларии. У тихой войны свои правила, в них есть место и кинжалу, и яду. Даже отец согласился на убийство Ворона, чего уж говорить о больном старике? До коронации Его Величеству будет не до бывшего кансилльера, но после Излома нужно уговорить сюзерена встретиться с узником самому, а не судить с чужих слов.

Ричард вытащил еще один лист и аккуратно вывел: «Месяц Зимних Скал 400 года К.С. Поговорить с Его Величеством об облегчении участи графа Штанцлера». Отец всегда записывал важные дела, но не потому, что боялся забыть. Дикон как-то спросил, зачем он это делает, и получил ответ: «Запись на бумаге — обещание, данное Создателю при свидетелях».

Песка в песочнице не оказалось, пришлось зажечь свечу и махать над ней бумагой, пока не высохли чернила. Насколько легче говорить с сюзереном, чем с матушкой и Робером, но без письма не обойтись. Если этого не сделать, вдовствующая герцогиня Окделл станет направо и налево рассказывать, что ее сын перешел на сторону Раканов по воле матери. Будь это правдой, Ричард сжал бы зубы и стерпел, но он пытался убить Ворона во имя любви и Чести.

Что же делать? Матушка останется в Надоре по приказу короля, но Альдо никогда не нанесет оскорбления вдове Эгмонта, да и Дик не посмеет просить сюзерена о подобной услуге. Айрис тоже не помощница, Ричард мог лишь гадать, какие страсти бушевали в Надоре, когда сестра сбежала в столицу. Айри и матери лучше не встречаться, но что-то делать нужно, причем немедленно! Хорошо бы послать гонца прямо сейчас, пока тот же Наль сдуру не написал о том, про что лучше помалкивать…

Наль! Вот оно! Кузен отказался подделать письмо перед варастийской кампанией, но теперь он поможет. Всего-то и дел — заменить «Ночь Зимнего Излома» на «Весеннего», а потом, когда будет поздно, извиниться за «ошибку». Да, это выход!

Ричард дважды дернул серебристый шнурок, вызывая дежурного лакея, доставшегося юноше в наследство от Люра. После убийства маршала Ричард, искренне симпатизировавший Симону, взял его людей к себе и не прогадал. Люра, несмотря на более чем скромное происхождение, был прекрасным полководцем, отличным воином и достойным человеком. Под стать ему были и подчиненные — умные, честные, преданные.

— Монсеньор? — Джереми Бич почтительно поклонился. Новенькая черная с золотом ливрея превратила бравого капрала в слугу из хорошего дома, но военная выправка давала себя знать. Дику это нравилось.

— Разыщите виконта Реджинальда Лара. Это мой кузен. Раньше он жил у церкви Святой Иларии. Мне он нужен немедленно.

— Слушаюсь, Монсеньор, — на лице Джереми читалось некоторое сомнение, — а если виконта не окажется дома? Должен ли я его искать и как долго?

Не окажется дома? Это вряд ли. Наль — домосед, а его распрекрасное казначейство закрыто, хотя странно, что кузен до сих пор не объявился. О чем, о чем, а о возвращении герцога Окделла знает весь город.

— Если его нет, узнайте, куда он уехал и когда вернется. Если в городе, вытащите хоть из-под земли. Вам ясно?

— Да, Монсеньор.

— Поторапливайтесь.

2

Встрепанная пятнистая кошка выскочила из подворотни и заячьими прыжками помчалась через улицу. Робер Эпинэ, помянув кошачьего повелителя, осадил коня, и тут сбоку что-то свистнуло. Жанно Пулэ, сдавленно охнув, ткнулся в конскую гриву, громко выругался сержант Дювье, кошка на той стороне обернулась, осев на задние лапы. Любопытство было сильнее страха.

— Монсеньор! Вы не ранены?

— Нет, — Эпинэ покосился на бросившихся к заколоченному особнячку южан. — Посмотрите, что с Жанно.

Бессмысленный приказ. С Жанно ничего нет и уже никогда не будет. Целились в одного, вмешалась кошка, и смерть в очередной раз досталась другому.

— Монсеньор, он мертв.

— Родичи у него есть?

— Кажется, три сестры где-то в Пуэне, — припомнил Сэц-Ариж, после возвышения Карваля угодивший в капитаны герцогской охраны. — Незамужние.

Робер молча кивнул, глядя на залитые солнцем крыши. На одной из них прятался враг, имевший все права на ненависть и месть, но поймать его следовало. Или попытаться поймать.

— Пошлите людей! — Девушкам нужно приданое, и герцог Эпинэ даст его сегодня же. Пока жив и может это сделать. — Пусть обыщут дворы.

— Уже пошли, — под глазами Никола лежали темные круги, хлеб военного коменданта сладким не был, — ищут.

— Тебе не кажется, что нам здесь не рады? — пошутил Иноходец, но шутка не удалась.

— Не нам, — буркнул военный комендант столицы, — а вашему Ракану.

— Я сто раз говорил, — устало бросил Робер, — любой из твоих людей может отправляться в Эпинэ, только пусть скажет, чтоб его не искали, а то…

«А то» может означать перерезанное горло, нож в спине, проломленный череп. Оллария не сопротивлялась, но и не покорилась. Горожане прятали глаза и ходили по стеночке, а солдаты то и дело исчезали, и это далеко не всегда было дезертирством, хотя случалось и оно.

— Мы не уйдем, — на физиономии Никола обида мешалась с возмущением, — но заложников с завтрашнего дня я брать буду. На тех улицах, по которым мы больше всего ездим.

— Ты уверен, что без этого не обойтись?

Зачем спрашивать? Карваль всегда уверен в своих словах и в своих делах.

— Лучше заложники, чем повешенные. Я за их жизнь ручаюсь, а вот если на охоту выйдут северяне…

— Северяне возьмутся не за горожан, а за нас. Если не сцепятся с дриксенцами. — Робер перехватил негодующий взгляд и добавил: — Я о настоящих северянах. Тех, что у фок Варзов и старшего Савиньяка, а нам с тобой досталась сволочь из внутренних провинций. Войны не видели, зато как грабить — они первые.

— Ублюдки, — припечатал Никола. — Нет, за Кольцом нам делать нечего. Эпинэ от Кольца до Рафиано, восемь графств, и все, хватит! Правильно вы решили.

Он ничего не решал, просто позволил Никола, Пуэну, Сэц-Арижу обманывать себя и других. Альдо не мешает Мэллит думать, что она любима. Повелитель Молний разрешает южанам считать себя своим будущим королем. Самый подлый вид вранья!

— Монсеньор, — будь Дювье пониже на голову, он сошел бы за брата Карваля. — Поймали на этот раз. Один был, поганец эдакий.

— Точно один?

— Все обыскали. С чердака бил.

Робер спрыгнул с коня, на душе было муторно, как перед встречей с «истинниками». Карваль уже стоял на замусоренной мостовой, на лице коменданта злость мешалась с обреченностью. Иноходец подозревал, что его собственная физиономия выглядит не лучше. Они оставили за спиной укрытого плащом Жанно и вошли в заваленный слипшейся листвой дворик. Симпатичный особнячок с фазанами на фронтоне был пуст: хозяева не стали дожидаться Раканов и куда-то откочевали.

— Вот, — коротко бросил сержант, — сопляк, а туда же… С арбалетом.

Пленник и вправду был сопляк сопляком. Лет шестнадцати, худой, прыщавый, длинношеий, словно гусенок, а глаза цепкие и злые. Прямо-таки злющие.

— Кто ты? — спросил Робер, потому что надо было что-то спросить.

— Талигоец, — выпалил «гусенок», — а вы… Вы — ублюдки. Убирайтесь в свою Гайифу и Ракана-Таракана прихватывайте!

Ну что с ним, с таким, делать? Подмастерье какой-нибудь… Вообразил себя святым Аланом. Стоп, а вообразил ли? Он ведь и есть талигоец. В отличие от победителей.

— Почему ты стрелял? — Робер понял, что отпустит дурня, припугнет и отпустит. Жанно простит.

— Потому, — огрызнулся пленник.

— Балда, — бросил кто-то из южан, — как есть балда… «Раканы-Тараканы», скажет же!

— Драть некому.

— Ишь, вскидывается, — с невольным восхищением пробормотал Дювье, — сейчас покусает.

— А чего б ему не вскидываться, северяне нагадили, до весны не разгребешь.

— На то они и гады, чтобы гадить.

— И то верно… Союзнички, раздери их кошки.

— Жанно жалко.

— Нашел в кого стрелять. Щенок шелудивый!

— Цивильников^[9] тебе мало, на людей кидаешься? Ослеп!

— Дык, может, он Айнсмеллера и стерег. Эта сука здесь кажный день ездит…

— Взгреть, и к мамке…

Карваль молчал, задумчиво глядя на мальчишку, а в нескольких шагах на мостовой лежал Жанно Пулэ с арбалетным болтом в спине. Они были ровесниками, но никогда бы не встретились, если б не кровавое безумие, затопившее сначала Старую Эпинэ, а теперь весь Талиг.

3

— Монсеньор, — доложил слуга, — пришел Реджинальд Ларак.

Наль! Нашелся наконец!

— Проводите в кабинет и подайте вина. «Вдовью слезу» двадцатичетырехлетней выдержки. Через час — ужин.

— Слушаюсь.

Лакей вышел, а юноша взялся за перо и бумаги — пусть кузен видит, что у герцога Окделла нет свободной минутки, но ради родича он бросит любые дела, даже самые важные. Сверху лежало письмо Энтала Кракла. Первый старейшина возрожденного Совета Провинций^[10] просил сообщить, кого из ординарных вассалов Повелителя Скал следует пригласить на коронационные торжества. Дикон с ходу вписал Дугласа Темплтона и генерала Морена и задумался, вспоминая, кто из отцовских соратников после восстания остался в Надоре. Глан, Хогберд и Кавендиш бежали в Агарис, Ансел и Давенпорты предали, несмотря на близость с Рокслеями…

— Виконт Реджинальд Лар, — возвестил Джереми, и у Дикона при виде кузена сжалось сердце. Они не виделись с Октавианской ночи, сколько же с тех пор прошло не лет, жизней!

Реджинальд был все таким же толстым, серьезным и опрятным. Поношенное платье, видавшие виды сапоги, плохонькая шпага… Сейчас этому придет конец! Ближайший родственник Повелителя Скал не может походить на затрапезного ликтора и жить у какой-то мещанки!

— Дикон, — кузен мялся в дверях, смущенно улыбаясь, — мы так давно не виделись.

— Да уж! — Юноша отбросил письмо и бросился к Налю, лишь сейчас поняв, как рад его видеть. Друзья друзьями, но кровное родство они не заменят. — Святой Алан, как же хорошо, что ты нашелся! Где ты был, раздери тебя кошки? Да садись же наконец!

— Здесь, — кузен казался удивленным, — в городе… Дома…

— А почему не приходил? — возмутился Дикон, берясь за вино. — Забыл, где я живу? Небось, в Октавианскую ночь сразу нашел.

— Ну, — заныл по своему обыкновению родич, и Дику захотелось его обнять. Потому что это был Наль, потому что они победили и можно не юлить, не прятаться, а смело смотреть вперед, — ну… Я не был уверен, что ты будешь рад… У тебя теперь такие важные дела.

— Ну и что? — не понял Ричард. — Окделлы никогда не забывают друзей и родичей. Мог не дожидаться, пока тебя с фонарями по всей Олларии искать будут. Твое здоровье и наша победа!

— Твое здоровье! — Наль поднес к губам бокал. — Создатель, какое вино! Что это?

— «Вдовья слеза». Неплохой год, но бывает и лучше.

— Шутишь? — Наль благоговейно поставил бокал на стол. — Лучше быть просто не может.

— Скоро убедишься, — засмеялся Дик. — Я не допущу, чтобы мой кузен и друг пил всякую дрянь, считал суаны и одевался, как мещанин. Завтра же расплатишься со своей хозяйкой и переедешь сюда.

— Сюда? — на лбу Наля выступили бисеринки пота. — К Алве?!

— Ко мне, — поправил Ричард. — Особняк Повелителей Скал снесен, но Его Величество Альдо ценит верность и честь по достоинству.

— Ричард, — Наль сжал губы, — ты меня извини, но мне хватит того, что мне принадлежит. Я не могу… Я не хочу жить за твой счет, и потом…

— Что «потом?» — Ох уж эти Лараки с их щепетильностью. — Ты меня не обременишь, не бойся.

— Ничего.

— Ты хотел что-то сказать? Говори!

— Пустяки, — глазки кузена забегали, как жучки-водомерки по старому пруду. — Право, не стоит…

— Я — глава фамилии, — если его не приструнить, дурак будет рыдать над каждой монеткой и есть на кухне, — и я требую, чтобы ты мне ответил.

— Ты заслужил все это, — зачастил Наль, смешно тряся щеками, — ты участвовал в сражениях, рисковал жизнью, а я не сделал ничего важного.

И кто это сказал, что сын не похож на отца? Еще как похож. Вылитый Эйвон, только толстый и бритый. А хорошо, кстати, что в гальтарские времена брились, бороды мало кому идут. Ричард, по крайней мере, был до смерти рад, что может и впредь обходиться без этого украшения.

— Реджинальд, — прикрикнул Дик, с трудом сдерживая смех. — Я тебе не только родич, я — глава дома, так что нечего юлить, говори, что думаешь.

— Изволь, — промямлил Наль. Какой же он все-таки нелепый. — Ричард, моя хозяйка… Я живу среди мещан…

— Ты ей задолжал? — поднял бровь Ричард. — Сколько?

— Понимаешь… Дик, она говорит, что к весне Альдо сбежит, а его людей называет мародерами и предателями. И не она одна…

— Негодяи!

— Ричард, — лицо кузена пошло красными пятнами, — они… Им стало хуже, намного хуже! Солдаты заходят в любые дома, берут, что хотят, пьют, едят, принуждают женщин… Людям это не нравится.

— За все надо платить. Альдо Ракан соберет из осколков великую страну, но кое-кому придется подтянуть пояса. — Дик оттолкнул бокал, тот упал на пол, разлетелся в мелкие брызги. — А чего они хотят, твои горожане? Они все предатели, предатели короля, предатели Создателя, предатели Талигойи! Где они были, когда мы умирали за их свободу?!

— Дикон, — Наль сопел, словно только что взобрался на гору, — людям не нужна великая страна, они просто хотят жить, как раньше. Есть досыта, не бояться ходить по улицам.

— А ты? — Дик смотрел на своего родича и не узнавал его. Это толстое ничтожество — сын Эйвона, будущий граф Ларак, Человек Чести?! Нет, это отпрыск трактирщика!

— Я? — губы Наля побелели. — Я… Все выходит очень плохо. Ты этого не видишь, у тебя здесь спокойно, но я живу в Нижнем городе… Там тревожно, даже хуже, чем в Октавианскую ночь.

— Скажи честно, — холодно произнес Ричард, — ты просто струсил. Ты не воин и ты не талигоец!

— Нет, — неожиданно твердо произнес Наль, — я не воин, но я талигоец и не хочу, чтобы одни талигойцы убивали других. Люди хотят жить, как ты этого не понимаешь? Жить и не бояться, а вы… То есть мы принесли им беду. Ты близок к королю, это все знают, расскажи ему.

— Что именно? — деревянным голосом переспросил Дик. — Что я должен передать Его Величеству? То, что мещане не рады его возвращению? Или что-то другое?

— Ричард, — кузен выглядел несчастным, — надень простой плащ и пройдись по городу. Ты сам увидишь, что творится. Или давай пойдем вместе, я знаю Олларию лучше, чем ты.

— Кабитэлу, — горло Ричарда перехватило от бешенства, — Кабитэлу! Олларии нет и никогда не будет.

— Это Кабитэлы нет, — растерянно пробормотал Наль, — для жителей город остался Олларией… И чем больше Ра… солдаты Его Величества будут грабить, тем больше будут вспоминать Олларов и Алву. Добром вспоминать.

— Ты понимаешь, что несешь?

— Да, — потупился кузен. — А вот ты не понимаешь. И твой король не понимает. Дикон, прошу тебя, пройдемся по городу…

— Мне это не нужно. — Ричард с отвращением посмотрел на разбитый бокал. — Я, к твоему сведению, член Высокого Совета и о том, что происходит в государстве, знаю получше тебя и твоих трактирщиков. Наша победа многим поперек горла. Хватит, пей свое вино, иначе поссоримся, а в город я с тобой схожу. После Совета. Если дело так, как ты говоришь, виновные будут наказаны.

4

— Мой герцог, — цивильный комендант Кабитэлы Уолтер Айнсмеллер в окружении стражников стоял у калитки, влажно блестя черными глазами, — что случилось? Вы попали в засаду?

— Ничего серьезного, барон, — буркнул Робер, поворачиваясь лицом к гостю и одновременно пытаясь загородить пленника.

— Но я видел труп на улице, и мне доложили, что преступник схвачен на месте преступления.

— Боюсь, мы приняли желаемое за действительное, — пожал плечами Робер, проклиная себя за очередную глупость. Можно подумать, он не знал, что вешатель ездит по улице Адриана, а раз так, ухо нужно держать востро.

— Я полагаю, настоящий преступник скрылся, — неторопливо произнес Карваль. — Разумеется, мы будем его искать. Весьма вероятно, он связан с Давенпортом. Покушение на герцога Эпинэ является звеном той же цепи, что резня в Тарнике и нападение на Его Величество.

— Убийца — солдат, — внес свою долю вранья Жильбер Сэц-Ариж, — или разбойник. Я видел, как он убегает по крышам. Очень ловкий человек.

— А что делает здесь этот горожанин? — Уолтер Айнсмеллер протиснулся меж скривившихся южан, остановился в шаге от пленника и поднес к носу желтый платок. — Его взяли на месте преступления?

— А Леворукий знает, чего он здесь болтался, — влез Дювье, — может, спереть что хотел, дом-то пустой.

— Что ты тут делал? — палец в черной перчатке целил в грудь «гусенку».

— Что-что, — зло бросил тот, — охотился… Одного хлопнул, жаль, не тебя, змеюка усатая!

И вправду жаль. Того, кто прикончит Айнсмеллера, следует носить на руках и представить к ордену. А ведь выбери они с Карвалем другую дорогу, дурню могло б повезти, а с ним и Альдо. Айнсмеллеры и Люра еще ни одного короля до добра не довели. Робер торопливо произнес, глядя в злые юные глаза:

— Не ври, стрелял не ты. Стрелка мы поймаем, а ты дай слово, что не поднимешь оружие на слуг Его Величества.

— Подниму, — окрысился мальчишка, — и никого со мной не было. Это я стрелял. Я! Ясно вам?!

— Что ж, — вздохнул Айнсмеллер, — все ясно. Сбежавшего преступника следует найти, но перед лицом закона убийцами являются оба, а убийца должен быть наказан. Немедленно.

Усатый красавец знал, что говорил. Согласно высочайшему рескрипту пойманных с поличным надлежало вешать без исповеди на месте преступления, а имущество конфисковывать в пользу короны.

Родные казненных становились заложниками, головой отвечающими за безопасность защитников и приближенных Его Величества. Убитый солдат обходился городу в четыре жизни, офицер или чиновник — в шестнадцать, за придворного должны были умереть шестьдесят четыре ни в чем не повинных обывателя. Нет, нельзя давать за убийство Айнсмеллера орден, потому что отвечать за скотину будут другие. Головой. Во сколько жизней обойдется смерть Первого маршала, Робер предпочел не думать.

— Вы ведь куда-то торопились, барон? — Нужно быть спокойным. Но как бы пошла Айнсмеллеру дырка во лбу или «перевязь Люра»! — Не лучше ли вам продолжить свой путь?

— О нет, мой друг, — черные усы шевельнулись, сверкнули белоснежные зубы. — Говоря по чести, я искал вас. У меня к вам и господину Карвалю серьезный разговор. Между цивильной стражей и военными существует некоторое непонимание, его следует преодолеть, но сначала покончим с печальной необходимостью.

Айнсмеллер не отцепится, потому что ему нравится смотреть на повешенных. Кто-то об этом говорил… Джеймс Рокслей? Нет, Раймон Салиган! Неряха вчера в очередной раз напился и полночи рассказывал, как Айнсмеллер ездит на охоту за мятежниками, а если мятежников нет, обходится теми, кто попадается под руку. Раньше красавчик-ординар мучил любовниц и собак, потом не угадал с дамой и оказался в Багерлее. Там бы ему и оставаться, но Фердинанд выпустил ублюдка заодно с жертвами Манриков. Айнсмеллер принюхался и резво перепрыгнул к Рокслеям. Джеймса от этой твари мутит, но покойный маршал Генри брезгливостью не страдал. Альдо, к несчастью, тоже.

— Согласно статуту вам следует передать преступника цивильным властям. — Усатая тварь не могла оторвать взгляда от нахохлившегося «гусенка». — Каждый должен делать то, что положено, и делать хорошо. Не правда ли, герцог?

Цивильников не меньше двух дюжин. Это тебе не гоганы, а гарнизонная солдатня, так просто не перебьешь. А хоть бы и удалось, цивильный комендант — не ворона, за него прикончат сотню заложников и найдут нового мерзавца.

— Что ж, — глухо сказал Робер, — распоряжайтесь.

Можно уехать, обождать на улице, отвернуться, но совесть или, вернее, то, что от нее осталось, требовала досмотреть до конца. И запомнить.

— Монсеньор, — рука Жильбера Сэц-Арижа сжимает эфес, — вам не кажется… Пленника даже не допросили…

— Жильбер, пойдите проверьте лошадей.

— Монсеньор…

— Выполняйте, теньент! — хрипло рявкнул Карваль. — Живо!

Жильбер исчез. Цивильники, то ли не замечая, то ли не желая замечать тяжелой ненависти в глазах южан, занялись привычным делом. Двое взобрались на разлапистый клен, ногами пробуя крепость сучьев, третий возился с веревкой, еще парочка вломилась в дом и через несколько минут вернулась, волоча кухонную скамью. Пленник следил за приготовлениями со странной улыбкой на вдруг похорошевшем лице. Оказавшиеся светло-карими глаза сияли, ноздри раздувались, как у разыгравшегося жеребенка.

— Быстрее! — Красивое лицо цивильного коменданта казалось отражением лица приговоренного — горящие глаза, раздувающиеся ноздри, полуоткрытый, очень яркий рот. — Быстрее, я сказал!

— Готово, — сообщил тот, что забрался повыше, — выдержит.

— Давайте, — господин барон уже не мог скрыть нетерпения. Закатные твари, он и впрямь сумасшедший. Робер вздрогнул от захлестнувшего его тоскливого отвращения. Это была не первая казнь и тем более не первая смерть, которую он видел. И не последняя.

Двое цивильников подхватили талигойца под руки, тот дернулся. Испугался? Понял наконец, что его ждет?

— Пустите! — завопил пленник отчаянным ломающимся голоском. — Уберите лапы! Я сам пойду!

— А ну, пустите! — прикрикнул Карваль, без тени сомнений повесивший Маранов. Воистину все веревки связаны: начали в Эпинэ, дотянули до Олларии.

— Да, пусть идет сам, — прошептал Айнсмеллер, облизнув губу. — Медленно идет. Еще медленней… И петлю тоже пусть сам наденет.

Равнодушные лица цивильников, угрюмые взгляды южан.

— Эй, вы, — приговоренный ловко взобрался на скамью, — раканы-тараканы! Вам все равно конец! Мы вам…

Мальчишка ругался грязно, грубо, неумело, не понимая и трети слов, которые швырял в лицо палачам и солдатам. Худющий, босой, с петлей на шее, он стоял на закопченной лавке, выкрикивая угрозы, а цивильный комендант столицы, широко распахнув глаза, склонил голову набок, словно слушал какую-то серенаду. Потом Айнсмеллер убрал желтый платок и вынул черный с алой монограммой. Эпинэ почувствовал запах лилий и еще чего-то, похожего на мускус.

Цивильный комендант улыбнулся и поднес черный шелк к правильному носу. Из-за спин цивильников выкатился пузатый здоровяк. Робер понял, кто это, только когда ублюдочный красавчик махнул платком. Пузан одним пинком выбил из-под ног навсегда оставшегося просто талигойцем парнишки скамейку и, ухватившись за тощие ноги, навалился всем телом. Затрещала, но не обломилась черная ветка, упал на землю последний лист, помянул Леворукого Колен Дювье.

— Лэйе Астрапэ, пошли уходящему достойного спутника!

— Вы что-то сказали, герцог?

— Ничего, барон, ровным счетом ничего. Идемте.

— Постойте, — Айнсмеллер не мог оторваться от пляшущего в петле тела, — одну минуту…

— В таком случае догоняйте. — Робер сглотнул застрявший в горле комок и, расшвыривая бурые листья, пошел к калитке. Дракко понял, что с хозяином что-то не так, и прижал уши не хуже Моро. Робер оглянулся и напоролся на взгляд Сэц-Арижа. «Раканы-тараканы»… Оллария свое слово сказала. Можно вешать, стрелять, пороть — от позорной клички не избавит ничто. Появился Айнсмеллер, спокойный, довольный, сытый, замурлыкал о мятежниках, облавах, заложниках. Робер слушал, а копыта Дракко выстукивали: «Раканы-тараканы», «раканы-тараканы», тараканы, тараканы… Тараканы, заползшие в чужой дом и превратившиеся в чумных крыс.

Глава 4

Оллария

399 года К.С. 18-й день Осенних Волн

1

Эпинэ, Придд, Окделл, Алва, Савиньяк, Дорак, Ариго, фок Варзов, Гонт, Тристрам, Берхайм, Рокслей, Карлион… Эти имена Ричард помнил с детства: последний Высокий Совет Талигойи, принявший отречение Эрнани и избравший регентом Эктора Придда. Прошло больше четырехсот лет, и в Гербовом зале король Ракан вновь соберет Людей Чести. И пусть говорят, что остановить время и тем более повернуть его вспять нельзя, для Альдо слова «невозможно» просто нет. Изгнанник вернул трон предков, Оллария вновь стала Кабитэлой, в королевском дворце будет заседать Высокий Совет, а Повелитель Скал, как в прежние времена, встанет рядом со своим королем. Воистину

Миг и Вечность, Штиль и Шквал,

Скалы…

Четверых Один призвал,

Скалы…

— Монсеньору не угодно посмотреть на себя? — Куафер отступил назад и поднял пахнущие резедой руки, показывая, что сделал все, что мог, и даже больше. Ричард неторопливо поднялся с кресла и подошел к огромному, в потолок, зеркалу. Из загадочных глубин на Повелителя Скал глядел молодой вельможа в черном с золотой оторочкой платье. Сжатые губы, слегка, но не чрезмерно вьющиеся русые волосы, серые глаза. Герцогская цепь, фамильное кольцо с карасом на среднем пальце правой руки и два парных кольца с рубинами на обоих безымянных… Единственное, чего не хватает, — орденской цепи.

Награды и титулы, полученные из рук Олларов, Альдо объявил недействительными. Сюзерен поступил правильно и справедливо, но воспоминаний о первом бое было мучительно жаль. Ничего, будут другие сражения и другие ордена. Настоящие.

— Монсеньор доволен? — взволнованно спросил куафер.

— Да, Джакопо, — улыбнулся Ричард, — ты прекрасный мастер, просто прекрасный.

— Эскорт готов, — доложил Эндрю Нокс. Бывший офицер для особых поручений при генерале Люра впервые надел парадный мундир капитана Личной гвардии Повелителя Скал. Что ж, выглядел он отлично, уж всяко лучше коротенького Карваля или сменившего его Сэц-Арижа с мальчишеским ломающимся голоском и прыщами на шее.

— Благодарю, капитан! — с удовольствием произнес герцог Окделл. Кажется, он ничего не забыл и не упустил. — Ступайте вперед, я сейчас буду.

Ричард немного задержался, наблюдая, как в прихожей рабочие разворачивают рулон с золотистым обивочным шелком, и вышел на крыльцо, у которого ждал караковый линарец. Юноша взял у конюха половинку яблока и протянул изгибавшему шею жеребцу, ни статью, ни ценой не уступавшему покойному Бьянко. Конь деликатно принял угощение и взмахнул тщательно расчесанным хвостом. На ярком свету Карас понравился Дику еще больше, чем в конюшне торговца. Мысль приобрести для церемоний линарца была верной. Нет и не может быть ни лошади, ни человека, совмещающего в себе все. Для боя не найти коня лучше мориска, для парадов и прогулок нужен покладистый, добронравный красавец, на которого не страшно подсадить самую робкую даму.

Дик протянул Карасу вторую половинку яблока, которую тот и взял с видимым удовольствием. Конь хрустел угощением, а хозяин прикидывал, выезжать прямо сейчас или немного выждать. Прибывать первым так же глупо, как и последним. Лучше всего появиться сразу же после Валентина, чтобы тот увидел и Караса, и свиту Повелителя Скал. Юноша окликнул слугу:

— Поторопите виконта Лара.

— Слушаюсь.

Однако торопить никого не понадобилось — Наль, удивительно нелепый в темно-красной с золотом одежде наследника Дома Скал, выкатился на крыльцо и с нескрываемым восторгом уставился на Ричарда.

— Святой Алан, — пухлые щеки кузена от волнения стали красными, — настоящий Святой Алан!

— Ты же знаешь, — довольный жизнью и собой Ричард от души хлопнул крякнувшего родича по плечу, — Окделлы похожи друг на друга, как листья с одного дуба.

— О да, — с легкой завистью подтвердил кузен, — но как же тебе идет. Настоящий талигойский рыцарь!

— У Его Величества безупречный вкус, — окончательно развеселился Ричард, — а Джереми отыскал прекрасного портного. Ладно, поехали, негоже являться позже всех.

Ричард ухватился за гриву Караса и ловко вскочил в седло. Именно так садились на коня Савиньяки. Дику немного не хватало обоих братьев, и юноша в глубине души надеялся, что те рано или поздно присягнут настоящему королю и встанут на Высоком Совете за спиной Робера Эпинэ. Без Дораков Талигойя обойдется, но за Савиньяков, фок Варзов и графа Ариго нужно бороться. Конечно, кем бы ни оказался брат, на отношении Дика к сестре это не скажется, но Катари будет больно, если знамя Ариго запятнают еще больше.

Рассчитывать, что сосланный в Торку собственным отцом Жермон окажется Человеком Чести, было наивным. Дик это понимал и все равно надеялся. Сейчас графу Ариго сорок, бо́льшую часть жизни он провел в походах, а война облагораживает. Брат Катари мог измениться к лучшему. Надо ему написать. Ему, Катершванцам и Арно — пусть убедит Эмиля и Лионеля вернуться в Кабитэлу. Альдо только обрадуется, он не собирается никому мстить. Эпинэ тоже переходили на сторону Олларов, а Робер — лучший друг Его Величества.

— Монсеньор, — вполголоса спросил Нокс, — разрешите открыть ворота?

— Открывайте, капитан.

Кованые створки, с которых уже сняли воронов, но не успели прикрепить вепрей, медленно распахнулись. Первым двинулся знаменосец в багряном плаще. Его сопровождали двое солдат с обнаженными палашами и четверка трубачей, за которыми гарцевал капитан Нокс.

Ричард обернулся к восхищенному Налю, вцепившемуся в поводья очень приличного гнедого. Посадка кузена оставляла желать много лучшего, и Ричард невольно поморщился. Конечно, Полный Совет собирается не каждый день, а наследником титула Наль пробудет лишь до рождения у Повелителя Скал первенца, но подучиться кузену придется. Дом Окделлов не должен быть посмешищем, а Наль, как его ни одевай, остается толстым чиновником. Не хватало, чтоб какой-нибудь остряк «спутал» его с писцом или ликтором.

— Реджинальд, — Ричард постарался подсластить пилюлю улыбкой, — тебе бы не помешало похудеть.

— Я знаю, — вздохнул кузен, — это у меня от матушки, а ведь я очень мало ем.

— Ты еще и двигаешься мало, — засмеялся Дик, — то есть двигался. Теперь ты каждое утро будешь фехтовать и ездить верхом.

— А может, я заболею? — предложил Наль. — Заболею и уеду в Надор. Тебе не придется за меня краснеть, а мне не нужно будет худеть.

— В Надор ты поедешь, но не поэтому, — Дик запнулся, подбирая слова. — Понимаешь… Надо сделать так, чтобы матушка не приехала в Олла… В Кабитэлу. Понимаешь ли…

— Понимаю, — подхватил кузен, — ты не хочешь, чтоб эрэа Мирабелла встретилась с Айри. Я с тобой полностью согласен, они могут снова поссориться.

— Вот именно! — Дик возблагодарил небеса, избавившие его от объяснений. Предлог — лучше не придумаешь. Хотя никакой это не предлог. Он заберет сестру при первой возможности, а матушка, без сомнения, все еще зла на дочь. Зачем их сводить?

— Я давно хотел спросить, — Наль снова покраснел, — почему Айри не с нами?

— Я ее еще не видел, она в свите Ее Величества. — Что б ни говорил Альдо, для Ричарда Окделла Катарина Ариго остается и всегда останется королевой. — А Ее Величество никого не принимает.

— И Айри тебе даже не написала?

— Нет, — коротко ответил Ричард, делая вид, что занят дорогой и лошадью. Двадцатый раз пережевывать одно и то же не хотелось. Айри на письма не отвечала. Так же как и Катари. И это начинало тревожить.

Юноша ни на мгновенье не допускал, что Альдо Ракан может повести себя недостойно с женщиной. Значит, Катари молчит по другой причине. Королева слишком горда, чтобы, потеряв трон, просить помощи у тех, кто поднялся на вершину. И еще на ней лежит тень ее жалкого мужа или, того хуже, не мужа.

Дик только недавно осознал, что будет, если олларианские браки признают недействительными. Тысячи женщин, и среди них Катари, окажутся в положении Ровены из «Плясуньи-монахини», считавшей себя женой Галахада и лишь после его смерти узнавшей, что их брак не имеет силы. Но Ровена любила, а Катари!.. Ее молодостью и честью заплатили за жизнь соратников Борна.

Теперь Удо — один из доверенных сподвижников Его Величества, а Катарина Ариго одинока и опозорена, так чего удивляться, что она прячется от людей?! Но почему молчит Айри? Сюзерен заверил, что герцогиня Окделл совершенно свободна и может переехать к брату в любое время. В этом-то все и дело! Айри не знает Альдо, она может решить, что ее свобода — ловушка. Ей позволят выйти, а назад не впустят. Именно так поступили с дамами Алисы, Айри об этом известно, вот она и остается со своей королевой. Храброе и верное сердечко!

— Монсеньор, — капитан Нокс казался серьезнее самого Вейзеля, — нам предстоит проехать улицей Адриана, я прошу вас и вашего кузена поменяться плащами со мной и Томасом и смешаться с солдатами.

— Что за чушь, — пожал плечами Дик.

— Это не чушь, — Наль пытался говорить спокойно, но глазки кузена предательски бегали, а голос дрожал, — я же тебе говорил… Вас, то есть нас, в городе не любят.

— Виконт Лар совершенно прав, — Эндрю изо всех сил пытался скрыть презрение, — сбежали далеко не все олларовские прихвостни. Разумеется, они не нападают открыто, но… Вчера стреляли в герцога Эпинэ. Монсеньор, я не хочу искать себе нового господина. И мои люди не хотят!

Да, северяне не забыли Симона Люра, таких не забывают. Ричард тоже нет-нет да и вспоминал то шутки генерала, то его советы. Люра был умницей, но главное, в нем были благородство и смелость. В жилах генерала не текло ни капли крови эориев, титул и звание он получил из рук Олларов и все-таки перешел на сторону принца Ракана, что и решило исход восстания.

Симон понимал, что никогда не сравняется с новыми соратниками знатностью, победа Раканов висела на волоске, в Олларии отступника ждала даже не плаха, виселица, и все равно он послушался совести. Уцелеть в десятках сражений и так страшно и нелепо погибнуть! Ричард тепло улыбнулся напряженно молчавшему офицеру:

— Капитан, клянусь вам, имя Симона Люра не будет забыто, но я был бы недостоин вашей тревоги, если б стал скрывать лицо и герб. Держите ухо востро, и пусть решает Создатель! Наль, к тебе это не относится, можешь сменить плащ.

Кузен ощутимо побелел, затем покраснел и дрогнувшим голосом произнес:

— Я поеду рядом с тобой в своем плаще.

Воистину куда конь с копытом, туда и ызарг с хвостом, хотя он к бедняге Налю несправедлив. Чиновник не обязан быть храбрецом. Чиновник не обязан, но не будущий граф Ларак. Хорошо, что Реджинальд все-таки помнит свой долг. Ричард подмигнул кузену:

— Давай, покажи им, что Люди Чести ничего не боятся! Вперед!

2

— Убил бы, — Альдо Ракан зачем-то схватил с камина бронзовую фигурку и взмахнул ею, как булавой, — взял бы и убил. Уж лучше я, чем другие! Ты соображаешь, что творишь?

Робер пожал плечами, отвечать было глупо. Разве что сказать, что он-то как раз соображает. В отличие от сюзерена, родившегося и выросшего в Агарисе. Мать Альдо была агарийкой, отец — наполовину алатом! Наполовину неизвестно кем. Талигойская кровь в Раканах сошла на нет давным-давно, но беда была не в этом. Кровь может быть хоть гоганской, хоть бирисской, главное — понять и полюбить не свои выдумки, а настоящую страну или живого человека. Сюзерену это не грозило, Альдо видел только то, что хотел. А слышал себя и только себя. Иноходец невесело усмехнулся.

— Айнсмеллер нажаловался?

— Не нажаловался, а рассказал. — Его Величество с грохотом водрузил статуэтку на место. — Все! С завтрашнего дня изволь ездить по городу в кирасе и шлеме. Считай это приказом.

— Нет, — оказывается, герцог Эпинэ научился говорить спокойно, как бы ни клокотало внутри, — я не стану ездить по собственной столице в доспехах. И солдатам не дам. Иначе нас окончательно в захватчики запишут, а от пули в спину кираса все равно не спасет.

— Тогда меняйся плащами с гвардейцами. — Альдо был не на шутку встревожен и расстроен, и Роберу стало стыдно за издыхающую дружбу. — Ты совсем себя загонял, так дело не пойдет.

— Фураж сам не придет. — Эпинэ с трудом удержался от того, чтоб прикрыть глаза ладонями. — Альдо, подданные не овцы, чтоб их стричь и резать. Подданных надо если не любить, так хотя бы делать вид, что любишь. И уж всяко не грабить сверх меры.

— И что дальше? — Альдо не злился, ему было скучно.

— У нас только один выход, — Лэйе Астрапэ, пусть сюзерен хоть что-нибудь поймет, хоть самую малость! — Перевешать самых ретивых мародеров и самых ретивых вешателей.

— Погоди, — Ракан задумчиво потер переносицу и зевнул. — Закатные твари, опять не выспался! Если так и дальше пойдет, забуду, как женщина без рубашки выглядит.

— Так-таки и забудешь, — отшутился Робер, а в душу глянули зеленые глаза. Лауренсия… Кем она была, его последняя женщина? В каком огне она сгорела?

— С самой Сакаци безгрешен, — возмущенно объявил сюзерен. — С этим королевством столько мороки, один Совет чего стоит, а без него все к кошкам летит.

— Так уж и все? — задал Робер нужный вопрос и сразу стал себе противен. — Да и не выходит у нас никакого Совета. Нужен двадцать один человек, при Эрнани осталось тринадцать, а сейчас ты, мы с Диконом, Придд, Рокслей и все.

— Ничего не все, — замотал головой Альдо. — Еще Удо, разыщи его, кстати. Берхайм, конечно, зануда порядочная, но он тоже настоящий, так что живем! И вообще, Повелители заменяют своих вассалов, а я заменю любого Повелителя, так что законную силу Высокий Совет имеет.

— Ты это новому кардиналу сказать не забудь.

— Не бойся, — лицо Альдо стало плутоватым, — в еретики нас не запишут. Во-первых, мы нужны, во-вторых, против Эрнани Святого церковь не попрет, а Эрнани Высокий Совет собирал. Главное, чтобы твои распрекрасные талигойцы поняли — нет права выше права крови.

— Я бы предпочел другое, — проворчал Робер, растирая занывшую руку. — Неужели ты не хочешь, чтоб подданные тебя любили?

— Полюбят, — подбоченился Альдо, — куда денутся, но в чем-то ты прав. Это секрет, но тебе, так и быть, скажу, чтоб не страдал. Будут у нас праздники, только не сразу. С чернью следует обходиться, как со строптивой женой. Сначала долго бить, потом долго любить.

— Ты женился? — дурацкая шутка, но хоть что-то. — А я и не знал.

— Нет, — хмыкнул сюзерен, — я книжки читал, пока ты по Сагранне разгуливал. Про Мария Крионского слышал? Это он сказал, а у него и жена имелась, и королевство.

— У него еще и любовниц стая имелась, — огрызнулся Эпинэ, — и бил он алатов, а любил агаров.

— Все меняется, о друг мой. — Альдо задрал голову, приняв позу древней статуи, не выдержал, махнул рукой и расхохотался. — Добра и зла нет, неизменны лишь ум и глупость. Пусть глупцы поймут, что военный комендант — одно, а цивильный — другое. И что ты у нас добрый и справедливый, а Айнсмеллер — не очень. Кстати, добрый и справедливый, почему ты не в придворном платье?

— Потому что у меня его нет, — признался Робер, разглядывая фигурку на камине. Стройный крылатый юноша с невозмутимым видом наигрывал на свирели, но отчего-то казалось, что милый музыкант только что устроил какую-то каверзу. — Он такой же, как его Повелитель.

— Повелитель? — не понял Альдо. — Ты о ком?

— Об Анэме, — пожал плечами Робер. — Эвроты всегда смеются.

— Эвроты?

Закатные твари, не знает он никаких эвротов и знать не хочет! И еще он не хочет, чтоб Альдо это понял.

— Я что-то такое слышал в Кагете. Адгемар ценил старье не меньше Енниоля, но это его не спасло. — С улицы донеслась перекличка труб, и Робер отдернул портьеру, радуясь возможности сменить разговор. — Ну и зрелище! Повелитель Волн при всех регалиях. Не то что я!

— Именно. — Альдо встал рядом с Робером, разглядывая вливавшуюся в Триумфальные ворота процессию. — Смотри и учись. Знаменосец, музыканты, должным образом одетая свита, а ведь Придд — юнец, ни должности, ни заслуг.

— Потому и вырядился. — Иноходцы Спрутов не любили, и Робер не собирался становиться исключением. — Нет заслуг — нужны знаменосец и оркестр, есть заслуги — достаточно лица и шпаги.

— Для Первого маршала Талигойи недостаточно, — отрезал Альдо. — Уважение других начинается с уважения к самому себе. Следующий раз изволь одеться как положено, а сейчас найди мне Борна.

3

Повелитель Волн явился раньше Повелителя Скал и теперь стоял у окна в окружении фиолетовых офицеров. «Спрут» носил траур по убитым родичам и был в сером бархате с одинокой герцогской цепью на груди. Жизнь жестока, но справедлива. Когда Вепри и Иноходцы умирали, Спруты выжидали и дождались. Палача! Семь лет назад мертвых оплакивал Надор, теперь настал черед Васспарда^[11], но надорский траур был скорбным, а не вызывающим. Погибли многие, но побед без жертв не бывает, Придд же своей каменной физиономией бросал вызов радости и надежде.

Ричард, как мог, избегал бывшего однокорытника, но сейчас это было невозможно. При виде Повелителя Скал Валентин холодно поклонился. На вежливость следует отвечать вежливостью, Ричард поздоровался и быстро прошел мимо — говорить было не о чем. Дикон признавал заслуги Повелителей Волн, но они остались в далеком прошлом. Нынешнему Придду придется постараться, чтобы занять достойное место среди Окделлов, Эпинэ, Борнов…

— Ты уже выразил сочувствие герцогу Придду? — зашептал Наль. — Это был такой ужас… Такая несправедливость, мы все были поражены.

— Валентин Придд в моем сочувствии не нуждается, — отрезал Ричард, — и впредь прошу тебя воздержаться от подобных советов.

— Как скажешь, — сник кузен, — но вы же были вместе в Лаик, и потом…

— Наль!

Родич поджал губы и замолчал. Гвардейцы очередной раз развели алебарды, давая дорогу графу Рокслею и его свите. Джеймс благополучно переступил новый бронзовый порог^[12] и завертел головой, отыскивая знакомых. Ричард невольно улыбнулся и, мимоходом кивнув графу Тристраму, пошел навстречу Рокслею. Новый командующий гвардией юноше нравился так же, как когда-то Савиньяки, он не станет нести всякую ерунду и лезть с советами.

Было просто замечательно, что графский титул унаследовал именно Джеймс. Пусть маршал Генри погиб достойно, отец к нему относился прохладно, а Эмиль, говоря о прежнем Рокслее, заметил, что военному неприлично предпочитать казармам дворцовые паркеты. Маршал должен быть маршалом, а не придворным. Джеймс Рокслей в чине полковника командовал всей кавалерией Южной армии, а в столицу вернулся по просьбе Ги Ариго. Альдо Ракан произвел полковника в генералы и вручил ему талигойскую гвардию, пока, увы, немногочисленную. И все равно Джеймс целыми днями пропадал в казармах и на плацу. Он никогда не превратится в салонного шаркуна!

О том, что по этикету вассал подходит к главе Дома, а не наоборот, Дикон вспомнил как раз посреди зала. Уподобиться Придду и стать столбом было глупо, возвращаться к Налю — тем более. Ну и что, что положено наоборот? Титул титулом, а дружба дружбой. Ричард спокойно присоединился к Джеймсу, в конце концов, ругать Повелителя Стихий может только сюзерен, а он еще не появлялся.

— Монсеньор, — граф Рокслей слегка наклонил голову, — счастлив видеть вас в добром здравии.

— Пустое, — Дикон взял вассала под руку, — мы не на коронации, обойдемся без церемоний.

— Если мы не начнем тренировки прямо сейчас, — не согласился Рокслей, — мы неминуемо сядем в лужу. Кроме Валентина, разумеется. И еще Карлионов, если они приедут. Уж они-то в делах этикета не ошибутся.

Рокслей вряд ли намекал на матушку, но Ричард вспомнил именно ее. Поджатые губы, серая вуаль, четки в длинных пальцах… В глубине души Дикон признавал, что последний раз вел себя не лучшим образом, но мать тоже виновата. Повелитель Скал давно уже не мальчишка, за его плечами две войны, не считая октавианской бойни, и он, в конце концов, герцог и глава Дома. Женщина остается матерью, сестрой, женой, вдовой, но все решает мужчина. Так повелось от века. Если герцогиня Окделл чтит традиции, она должна смириться и с этой.

— Что с тобой? — Джеймс внимательно смотрел на замечтавшегося сюзерена. — Что-то случилось?

— Нет-нет, — замотал головой Ричард, — все в порядке. Что ты думаешь о Высоком Совете?

Генерал задумался, теребя эфес шпаги. Рокслея называли отменным фехтовальщиком, и Дику давно хотелось проверить на нем свое искусство. К сожалению, траур по маршалу Генри исключал фехтовальные забавы.

— Джеймс, — вполголоса окликнул юноша, — почему бы нам после Совета не размяться со шпагами? Приезжай в мой особняк, как-никак, ты мой вассал. Вот и явишься с визитом.

— С визитом? — переспросил Джеймс. — Ах, да… Я как-то еще не привык, где ты живешь. И в Совете сидеть не привык. Хорошо, если у нас получится, а если нет? По праву крови становятся графами, но не генералами и экстерриорами.

— Ты во многом прав, — в самом деле, почему ничего не сделавшие для победы имеют те же права, что и сражавшиеся за нее?! — но если мы хотим возродить Империю, нужно вспомнить старые обычаи.

— Все ли? — в голосе Рокслея звучало сомнение. — Мы же не откажемся от пистолетов и подзорных труб и не нацепим на себя доспехи? Время на месте не стоит, что ушло, то ушло.

— Уходит не все, — Ричард стиснул собеседнику руку, давая понять, что бо́льшего говорить не вправе. — И в конце концов, такова воля Его Величества.

— О да, — согласился Джеймс и замолчал. Для него король Ракан был не более чем ожившей легендой. Рокслеи шли за Окделлами, верили им, но это доверие не распространялось на рожденного в Агарисе сюзерена.

— Его Величество знает, что делает, — Дик покосился на торчащего слишком близко Придда. — Так ты приедешь?

— Не сегодня. После Совета я еду встречать новое Высокопреосвященство. Не сказал бы, что я в восторге.

Ответить Дикон не успел. Высокая золотистая фигура четырежды ударила жезлом и провозгласила:

— Его Величество Альдо Первый, Милостью Создателя король талигойский, скоро призовет вас. Готовьтесь!

Вообще-то следовало говорить «волею Истинных Богов владыка и повелитель Золотых земель», но это потом, когда власть Раканов будет столь же прочной, как право на нее, а сейчас придется лицемерить, заигрывая то с Церковью, то с соседями…

Двери бывшей Гвардейской распахнулись, вошли шестнадцать воинов в кирасах со Зверем, застыли вдоль стен. Новые гимнеты^[13] сменили Личную королевскую охрану после покушения на Его Величество. Теперь Ричард был даже благодарен мерзавцу Давенпорту. Если бы не он, Альдо до сих пор ходил бы без охраны.

Новый удар жезла. Одинокий, резкий, как выстрел в ночи. Так встречают капитанов гимнетов^[14]. Они обойдут Гербовый зал и вернутся за государем, чтоб провести его в Зал Совета. Первый встанет на ступени трона, место второго у двери, в которую без приказа никто не войдет и из которой никто не выйдет. Это традиция, и это необходимость, ведь будущее Талигойи держится на одном-единственном столпе, имя которому Альдо Ракан.

Два офицера с обнаженными клинками в руках прошли в шаге от Дика. Юноша был накоротке с обоими: с виконтом Мевеном их познакомил эр Август, а Дэвид Рокслей виконт Ройсли и вовсе был вассалом Окделлов. На верность Мевена и Ройсли можно положиться, но по силам ли вчерашним теньентам защитить государя не только от кинжала, но и от яда? Капитаны гимнетов исчезли и тотчас появились. Вместе с Альдо.

— Наши верные вассалы, — четко произнес сюзерен, — мы желаем говорить с вами в Зале Высокого Совета.

4

По гальтарскому этикету за анаксом следуют главы Домов в окружении кровных вассалов — один спереди, двое с боков, еще один прикрывает спину. В Золотой империи за государем входили Повелители Стихий и лишь потом — кровные вассалы, но шествие всегда возглавлял Хозяин текущего Круга. Сейчас первыми были Окделлы, хоть их время и кончалось.

Жезл распорядителя возвестил начало движения. Дик торопливо кивнул Рокслею. Задержка вышла совсем крохотной, но Валентину хватило и этого. Повелитель Волн четким военным шагом пересек зал, оказавшись между Ричардом и Альдо. Прямая серая спина маячила перед глазами, отделяя юношу от сюзерена. Окажись на этом месте Иноходец, Дикон бы не возражал. Эпинэ при всех своих странностях сделал для победы очень много, и потом, он был дружен с Альдо много лет, но Валентин?! Со Спрута станется повторить раз удавшийся трюк и на коронации. Альдо предпочитает общество тех, кто разделил его изгнание и его триумф, но откуда это знать простолюдинам? Для них все просто: кто ближе к королю, тот ему и лучший друг.

Возмущенный юноша чудом не зацепился за еще один испещренный странными завитками порог, это отрезвило. Ричард быстро и незаметно огляделся — в Зале Высокого Совета он не бывал никогда. При Олларах здесь была Парадная приемная, но Ворон избегал парадных выходов, а личных приглашений от узурпатора герцог Окделл не получал.

Придд резко остановился и застыл, вынуждая замереть и Дика. За спиной Спрут носил морисский кинжал, на вид такой же, как у Ворона, но не с сапфирами, а с аметистами. Игра лиловых огней затягивала, и Ричард не заметил, как Альдо Ракан и неотступно следующий за ним капитан гимнетов миновали четыре ведущие к трону ступени. Раскатистый звон вырвал юношу из аметистового сна. Сюзерен сидел в строгом белом кресле, а ударивший в гонг Мевен стоял рядом, готовый в любой миг прикрыть государя собой.

Валентин неторопливо двинулся к тронному возвышению. Все верно, члены Высокого Совета садятся без разрешения. Это право было даровано истинными богами, подтверждено анаксами и забыто королями.

Спрут картинно опустился в кресло по правую руку от сюзерена и застыл, словно копье проглотил. Над головой Повелителя поблескивала серебряная Волна. Четыре дома, четыре символа, четыре стихии. Они равны между собой, и они не смеют враждовать. Не смеют!

Ричард неторопливо поднялся на четыре ступени и занял предназначенное ему кресло. Скалам, как хозяевам Круга, принадлежало крайнее место слева. Окделлы должны начинать, а Эпинэ заканчивать. Пусть сегодня первым шел Придд, это не повторится, по крайней мере до Излома Эпох. А что будет через год, когда начнется эпоха Ветра? Повелителей должно быть Четверо, иначе ничего не выйдет. Или выйдет? Ракан может заменить любого, но во что это ему обойдется?

Его Величество что-то вполголоса втолковывал Мевену, вслушиваться было неприлично, а любоваться на Придда юноша не собирался. Иноходец, чье место было напротив, куда-то запропастился. Рокслей и Тристрам сидели внизу на скамье Скал. Джеймс явно держался подальше от соседа, благо место позволяло — Карлион еще не прибыл из своих владений, а Берхаймы были в Агарисе. Дому Скал еще повезло, у других нет и этого. Проклятые Оллары уничтожили все, до чего дотянулись.

Ричард поправил шпагу и принялся разглядывать плафон. Обойщики успели сменить обивку стен, но художники работают годами. К счастью, гальтарские мотивы вошли в моду сразу после Двадцатилетней войны. Именно тогда Альбрехт Рихтер потряс Талигойю «Триумфом Манлия», а его ученик Сайлас Хэрт получил заказ на роспись семи дворцовых залов. Ричард разглядывал голоногих древних всадников в гребенчатых шлемах и вспоминал походы Лорио Борраски и победы Лакония.

Любопытно, где сейчас картина, стоившая жизни Джастину Придду? Ричард не отказался б ее выкупить и повесить на лестнице. Спруту это пошло бы на пользу. Есть люди, которым следует напоминать о том, что на их одеждах есть пятна, иначе они становятся невыносимыми. Но кого все-таки изобразил Хэрт? Дикон по праву гордился своими знаниями по древней истории, но узнать двоих воинов, конь о конь врубившихся в толпу одетых в медвежьи шкуры варваров, юноша не мог — шлемы и красные плащи превращали неведомых гальтарцев в близнецов.

Четыре ровных удара в дверь. Так стучат лишь свои.

— Первый маршал Талигойи Робер Эпинэ к своему государю, — голос Дэвида Ройсли звучит ровно и спокойно.

— Мы ждем! — кивает сюзерен. Альдо без перчаток, и огонь свечей играет с королевскими кольцами. Карас, сапфир, аметист, рубин, россыпь мелких бриллиантов. У каждого камня своя душа и свой норов, они любят, дружат, враждуют, ненавидят, совсем как люди. Рубин никогда не сойдется с изумрудом, бирюза оттолкнет сердолик, но сильнее всех алмазы и ройи.

— Первый маршал Талигойи здесь! — Дэвид делает шаг в сторону. Гимнеты распахивают дверь, давая дорогу Роберу, за спиной которого не кровные вассалы и даже не Карваль, а Удо Борн. Почему? Борны славятся благородством, но они — потомки младшей ветви Гонтов и должны ждать в Гербовом зале вместе с Налем…

Робер коротко преклонил колено перед Альдо, то ли извиняясь за опоздание, то ли докладывая об исполнении приказа. Сюзерен махнул рукой, синей искрой вспыхнул сапфир. Какой у него неприятный блеск! Иноходец прошел к своему креслу, Удо остался стоять, склонив голову и положив руку на эфес шпаги. Раздался звон часов. Один, Два, Три, Четыре!

— Когда марагонец взял Кабитэлу, в Высоком Совете было тринадцать человек. — Альдо Ракан поочередно обвел глазами своих вассалов. — Прошло четыреста лет, и нас по-прежнему тринадцать. Тринадцать, потому что мы, Альдо Ракан, подтверждаем, что именно Борны являются единственными и законными наследниками Генриха Гонта. Агарисская ветвь неправомочна, ибо берет начало от дальних родичей, воспользовавшихся чужим несчастьем.

Удо, сын Олафа, брат Карла и Рихарда! Займи свое законное место на скамье Волн. Мы повелеваем тебе и твоему потомству впредь именоваться графами Гонтами и дарим тебе земли от Кольца Эрнани до Южного Ноймара. Твой брат Конрад предпочел покой и безопасность, да будет так. Конрад Борн и его потомство останутся графами Борн со всеми привилегиями, за исключением прав на имя и владения Гонтов.

Щека Удо дернулась. До гибели Рихарда этого не было. Свежеиспеченный граф Гонт растерянно взглянул на протянутую ему руку, темно-серые глаза блеснули. Слезы или нечто бо́льшее?

— Моя жизнь принадлежит моему королю и моему королевству, — губы Удо коснулись кольца с аметистом, кольца Волн. Борн не слышал о древних Силах, для него Альдо был королем, а Талигойя — королевством, но Гонт имеет право знать все.

— Так и будет, — улыбнулся сюзерен, придав ритуальным словам неожиданную теплоту, — так и будет! Займи свое место, граф Гонт.

Удо отошел. Жаль, что он вассал Приддов, а Берхаймы служат Скалам, но ничего не поделаешь. Альдо задумался, откинув назад красивую голову. Тикал маятник, трещали свечи, воины с плафона продолжали свою затянувшуюся на века битву. Они не видели, не слышали и не понимали того, что происходит внизу. Будь Ричард Окделл поэтом, настоящим поэтом, а не рифмоплетом вроде Барботты, он бы написал о гальтарских воителях, услыхавших в Рассветных Садах голос нового анакса. Древние повелители могли быть спокойны за оставленную ими землю и ее молодого вождя.

— Старый закон прост, — поднял руку Альдо Ракан, — в Высокий Совет попадают по праву рождения. Король волен в жизни и свободе подданных, но даже он не может лишить их того, что они обретают по праву крови.

Алва, Савиньяки, Дораки, фок Варзов предали свою честь и свою кровь, но они есть, и пока они есть, в Высоком Совете остается тринадцать человек.

По обычаю, глава Великого Дома говорит за отсутствующих вассалов. Ричард Окделл! Тебе принадлежат Слова графа Карлиона и графа Берхайма, пока те не прибудут ко двору. Валентин Придд, граф фок Варзов предал короля и Талигойю, и я забираю у него его Слово и вручаю твоей чести.

Робер Эпинэ, в доме Молнии — два предателя. Савиньяк и Дорак. Их Слова отходят к тебе, как и Слово отсутствующего графа Ариго, которого мы надеемся увидеть в этих стенах…

Сюзерен говорил всем, но Дику казалось, что слова государя предназначены только ему. И еще Вечности.

5

Если днем метаться по городу, а ночами читать бумаги, через неделю будешь засыпать хоть за столом, хоть в церкви, хоть на Высоком Совете. Лишь бы тебя не дергали.

Робер Эпинэ с силой сжал резные конские головы, но они были слишком гладкими, чтобы впиться в ладони, а сон затягивал, как болото. Вассалы на своих скамьях, стражники у дверей, колонны, статуи, фрески сливались в дрожащие пятна и отъезжали куда-то вдаль. И еще, как назло, было тепло и тихо. Ровный голос Альдо не мог тягаться с сонным маревом, из которого выныривали то физиономия Карваля, то пороховые мельницы, то стены Багерлее, над которыми кружило воронье. Ветер нес пожухлые листья, старый клен скрипел, жаловался, просил снять с него веревки, он не может уснуть, пока рядом бродит повешенный. А повешенный не уйдет, потому что у него нет имени. Значит, весны не будет, она больше не придет в Олларию, ее просто не впустят…

Рука Эпинэ соскользнула с подлокотника, герцог вздрогнул и поднял голову, неподъемную, как у мертвого коня. Спать было нельзя, не спать было невозможно. Иноходец с силой прикусил губу, потом щеку, солоноватый вкус во рту вернул Первого маршала на Высокий Совет. Альдо все еще говорил. Ноздри сюзерена раздувались, глаза блестели — он не хотел спать, он хотел царствовать.

— Мы вернем Золотой Анаксии ее величие, — объявил Альдо Ракан украшенной коронами двери, — мы пройдем от Седого моря до Померанцевого.

От Седого до Померанцевого? Зачем?! На юге Талиг и так выходит к морю, но нам не до тонкостей землеописания, нам нужно все и сразу. «Золотая Анаксия» корячится в столице и полутора графствах, а сюзерен сдирает шкуры с неубитых волков и натягивает их на зайцев.

Робер Эпинэ дорого бы дал, чтоб не слышать, что несет Альдо, но затыкать уши на Высоком Совете — это слишком. Даже для Первого маршала.

— Нам не нужны огрызки с марагонского стола! — вещал человек, ни единого дня не живший за собственный счет. — Мы отказываемся от всех побед Олларов. Вернее, от подлостей, которые узурпаторы и их последыши называют победами. Нам не нужна варастийская зараза, бергерские камни, марагонские зыбуны! Все, что лежит за пределами Талигойи Раканов, может отправляться к кошкам. До поры до времени! Мы начнем с того, чем закончил Эрнани Одиннадцатый, и придем к тому, чем владел Эридани Великий!

Лэйе Астрапэ, что он плетет?! Это не упрямство, не сумасшествие, а нечто бо́льшее. С такой рожей только вирши девицам читать, но не царствовать и не воевать.

— Мы есть закон, — возвестил потомок Раканов, — и мы есть власть! Мы и наши кровные вассалы. Остальные — лишь слуги анаксии. Мы напоминаем Повелителю Скал, что он владыка Полуночи и Рассвета и отвечает перед нами за земли, лежащие к северу от Раканы.

Ракана?! Это еще что такое?

— Вы удивлены? — Альдо довольно усмехнулся. — Вы думали, я верну своей столице имя, которое у нее отобрал марагонский бастард? Нет! Мы не желаем возвращать времена угасания. Кабитэла — это имя поражения, а нам нужно имя победы, залог силы, успеха, могущества. Столица — сердце империи, сердце подвластного нам Зверя, и залогом этого да будет ее имя. Ракана — главный город Золотой Анаксии! Ракана — столица Золотых земель! Ракана — центр мира и мироздания! Лэвон, лэвайе, эорианэ!

Непонимающие взгляды Придда, Борна, Рокслея, счастливое лицо Дикона, неуверенный писк Тристрама.

— Лэвон лэвайе эорианэ! — Бедные гвардейцы не понимают, что орут, для них это просто странно звучащие слова. Такие же дурацкие и непривычные, как их новое название.

— Лэвон лэвайе анаксэ Альдо! — Виконт Мевен с трудом сдерживает смех, для него происходящее забава, надолго ли?

— Лэвон лэвайе анаксэ Альдо! — Дикон выхватил шпагу, его примеру следуют Рокслей и Тристрам…

— Лэвон лэвайе… — А вот Придду все равно, что повторять — молитву или языческие здравицы. Удо Борн, то есть Удо Гонт, и вовсе не знает, чего от него хотят. И слов нужных не знает, не научили еще.

— Лэвон лэвайе, — требовательный взгляд сюзерена, старые, забытые тысячелетия назад слова, старое, вытащенное из Заката безумие. Может, это все-таки сон? Сон, в котором нужно кричать.

— Лэйе Астрапэ! — Золотые листья-искры, грохот копыт, крики ястребов, пронзительное ржание. — Лэйе абвение лаэтарэ!

Древние слова, новые места, вечная глупость, а сюзерен опять говорит. Теперь о могилах.

— Мы воздадим должное и чести и предательству. — Альдо ненадолго замолчал. — В Старом Парке будет храм, мы перенесем туда останки короля Эрнани. Рядом со своим сюзереном обретут пристанище его защитники Алан Окделл и Эктор Придд. Повелитель Скал, Повелитель Волн, вы слышите меня?

— Мой король! — Ричард с горящими глазами срывается с места. — Мой король!

— Да, Ваше Величество, — наклоняет голову Придд.

— Что до узурпатора и его прихвостней, — несется дальше Альдо, — то они не должны осквернять собой землю Раканы. Перед нашей коронацией бастард и его приспешники будут вывезены за пределы столицы и сожжены, а пепел развеян над марагонским трактом.

«Приспешники бастарда»… А что ждет маршала Эпинэ, защищавшего Талиг Франциска от наемников королевы Бланш? Шарль Эпинэ выбрал то, что следовало. В отличие от Анри-Гийома… Дед связался с Алисой и погубил семью. Внук связался с Раканом и губит Талиг. Чем он лучше Поля Пеллота, повешенного Рене Эпинэ? Намерениями, да кому они нужны, эти намерения?!

— Мы сказали, — возвестил Альдо, поднимаясь с места и кладя руку на эфес, — а вы выслушали. Завтра в полдень ждем вас в зале Зверя, где мы будем принимать иноземных послов и оказавших нам услуги ординаров.

Напоследок напомню о главном. Ординары за свои заслуги могут получать награды, чины, должности, но они останутся ординарами, а эории — эориями. Мы — спасение Талигойи, ее будущее, ее слава и сила! Идите и готовьтесь к войнам, нет, не к войне, к победам! Лэвон лэвайе!

К победам? К сыру в мышеловке, но кричать придется, не влезать же в перепалку с Альдо при солдатах, как их ни обзывай! Дикон в восторге, Мевену смешно, Рокслеи и Борн, который нынче Гонт, ничего не понимают, Тристрам и не поймет, а вот Спрут… Как бы он не понял слишком много.

Глава 5

Вараста

399 года К.С. 18-й день Осенних Волн

1

Холодная капля сорвалась с набухшей шляпы прямо на нос. Виконт Валме тихонько ругнулся и за какими-то кошками послал коня к самой воде, туда, где отнюдь не речные волны со склочным шипением лизали то ли очень крупный песок, то ли очень мелкий гравий. Исхлестанная ливнем Рассанна выглядела отвратительно. Дальний плоский берег сливался с неопрятным небом, превращая реку в грязно-желтое море. Дождь тоже казался желтым и злым, хотя с чего ему злиться, он же дождь, вода, которой вздумалось литься на тебя сверху… Раздался кошачий визг — над головой проплыла чернохвостая речная чайка. Валме проводил птицу злобным взглядом и выругался уже в полный голос.

— Ты чего? — Чарльз Давенпорт присоединился к Марселю, пытаясь понять, с чего бы того понесло к реке.

— Ничего, — буркнул Марсель, — не терплю речниц. Летучие ызарги!

— Голуби хуже, — утешил Чарльз, — зря мы съехали с тракта, на этой крошке только подковы терять.

— Да знаю я! — начал Валме и тут же мысленно закатил себе оплеуху. — Прости, я сегодня не с той ноги встал. Поехали?

— Поехали, — пробормотал Чарльз, не отрывая взгляда от мутной реки. Давенпорт разговорчивостью вообще не отличался, а сегодня и вовсе изображал из себя рыбу, благо воды хватало.

— Ты давно был в Тронко? — не отставал Марсель, которому расхотелось молчать.

— Вообще не был, — Чарльз все еще смотрел в воду. — Я же из Надора. До Лаик дальше Придды не забирался.

— А я из Эпинэ, — обрадовал спутника Марсель, — но все дороги ведут в Олларию, вот я там и болтался.

— И я болтался, — выдавил из себя Давенпорт. Горло у него болит, что ли? — Сначала — в оруженосцах, потом — в гарнизоне. После Октавианской ночки просился в Торку, а меня загнали в Личную охрану… Леворукий, убил я Генри или нет?

— Выбирай, что нравится, — посоветовал Валме, — и хватит страдать!

— Рокслею место в Закате, — и без того сжатые губы Давенпорта превратились в сухую щель, — и не только ему. С Джеймсом и Дэвидом мы приятельствовали, но это — дело прошлое.

«Дело прошлое»… А что настоящее? Взбаламученная река и взъерошенный спутник. Теньент, пристреливший маршала. Или не пристреливший. Какая прелесть, как сказал бы Алва.

Вот так всегда, начнешь с желания выпить и прихвастнуть шикарным знакомством, а кончишь войной, которую не прекратишь, пока жив. Даже если того, кто тебя в нее втянул, уже нет.

— Я никак понять не могу, — Давенпорт в упор глядел на Марселя, — кто меня во дворец засунул? Рокслеи или Савиньяк?

— А тебе как приятнее? — Валме стянул с мокрой головы мокрую же шляпу, хорошенько стряхнул и снова нахлобучил.

— Предпочел бы Рокслеев. Лучше подвести их, чем Лионеля или Ворона, хотя его мне раз восемь убить хотелось.

— Даже так? — брови Марселя подскочили вверх, и в глаз тут же попала вода. Мерзость! — Ты в своих желаниях не одинок.

— Представь себе, — подтвердил Давенпорт, понукая коня, — очень хотелось…

2

— Что происходит в городе? — Первый маршал Талига смотрит на встречающего его теньента. Черный конь зло прижимает уши и долбит копытом плиты двора. Смуглые солдаты в беретах молчат и ждут. Чего?

— В городе волнения, — объясняет теньент Давенпорт. Он командует ночным караулом и знает, что творится в столице, то есть ему кажется, что знает. — Они охватили Нижний город…

— Тогда почему вы в казармах?

Почему? Чарльз не знает ответа, но он слышал, как Джордж Ансел спорил с Мореном, а потом прошел к коменданту. Через десять минут полковник вернулся и скучным голосом отчитал сержанта за дурно вычищенные мушкеты. Ворота закрыли, солдат погнали на плац. Гарнизон Олларии под несмолкающие колокольные вопли отрабатывал парадные повороты. До одури, до полного отупения.

Из-за стены тянуло дымом, орали взбудораженные птицы, по синему небу ползли черные полосы. Кто-то колотил в ворота, громко и отчаянно. Колотил и кричал, а они маршировали. Потом трубачи заиграли отбой, настало время ужина, и они отправились ужинать… Килеан-ур-Ломбах аккуратно резал ножом жареное мясо и говорил о диспуте в Нохе и о новых мушкетах, Морен отвечал, Ансел хмуро слушал, что делал он сам, Чарльз не помнил. Может, даже ел…

«Почему вы в казармах?» Бесстрастное лицо, ровный голос, белые парадные перья, а перчатки черные, походные. Чарльз Давенпорт первый раз видит Кэналлийского Ворона так близко. На Первом маршале Талига парадный, с иголочки, мундир и белый плащ, из-за атласного плеча таращится встрепанный мальчишка в кирасе. Кирасы и на сопровождавших Ворона кэналлийцах, но сам герцог не унизился до забот о собственной шкуре.

— Господин комендант не счел нужным. — Килеан-ур-Ломбах — снулая рыбина, дурак, зануда, очень может быть, что подлец, но он старший. Старший, раздери его кошки! Что останется от армии, если наплевать на приказы? А что останется от совести, если выполнять все, что велят?

— Где он? — Небо за спиной Алвы отливает багровым, муторно и тревожно пахнет гарью.

— В своих апартаментах. — Господин комендант просил его не беспокоить, но говорить об этом нельзя. Это правда, но и правда бывает доносом.

— Прекрасно. — Равнодушный взгляд, ровный голос, и кто только сказал, что у южан все написано на лице? — Поднимайте людей, теньент. Приказ Первого маршала. Идемте, Ричард, поговорим с господином комендантом Олларии.

Ричард? Конечно же! Ворон взял в оруженосцы сына Эгмонта Окделла, а тот пошел. Год назад Дэвид Рокслей от этой новости чуть с моста не свалился, теперь все привыкли.

Сын мятежника растерянно вертит головой. Откуда ему знать, где комендантские апартаменты? Чарльз хочет показать, но герцог отмахивается от помощи, как от уличной собачонки.

— Я знаю дорогу, теньент. — Белые перья и черные, походные перчатки, безупречная вежливость. Крик или пощечина не унижают, унижает пренебрежение. Кто он такой, чтоб судить о других, судить и выносить приговоры?! Корнет Окделл тоже задирает голову и крутит носом. Куда ворон, туда и воробей.

— Через полчаса гарнизон должен быть готов, — велит Ворон. — Одежда — праздничная, кирасы и шлемы — боевые.

Хлопает дверь, это выскочили полковники. Оба! Кто им сказал? Караул вот он, здесь!

— Полковник Ансел, полковник Морен, прошу за мной, — Первому маршалу Талига не до младших офицеров, начальству тем более. Они уходят вчетвером, надо полагать, к Килеану.

Если б не Ансел с Мореном, Чарльз не удержался бы, ответил, и гори все закатным пламенем, но время упущено. Для слов, не для выстрела.

Давенпорт видит прямую спину маршала, захоти кто всадить в Ворона пулю, это труда не составит. Теньент трогает пистолет и думает — нет, не о том, чтоб выстрелить, а о том, что не следует поворачиваться спиной к тем, кого оскорбляешь…

— Утро, сударь, — голос Валме возвращает в дождь и дорогу. Все уже случилось и все еще случится. — Просыпайтесь, сейчас будет шадди.

— Простите, задумался. — Они с Марселем давно на «ты», но память не только будит прошлое, но и топчет настоящее.

— Думать вредно, — хмыкает недавний щеголь, придерживая коня, — здешние обитатели это, без сомнения, понимают и тратят время на более полезные вещи. Например, на беседы с мокрыми путниками.

— Закатные твари, ты о чем? — Чарльз никогда не был силен в светских беседах, а Марсель упорно изъяснялся, как салонный балбес.

— О том, что за теми ивами собралось премилое общество военного образца, — виконт Валме неторопливо расправил складки плаща, — а поскольку в здешних краях Раканов не наблюдается, остается предположить, что мы у цели.

3

— День добрый, господа, — усатый кэналлиец откинул капюшон и приложил руку к начищенной каске, — сержант Пахарильо, Вторая Южная Армия, полк рэя Бадильо. Кто вы и куда едете?

— Капитан Валме, — представился Марсель, с явным одобрением разглядывая обветренную физиономию, — офицер для особых поручений при особе Первого маршала Талига Рокэ Алвы. С устным поручением к генералу Дьегаррону и Его Преосвященству Бонифацию. Мой спутник — теньент Чарльз Давенпорт. Вот наша подорожная.

Сержант честно подержал перед носом протянутые Валме бумаги, вернул владельцу и улыбнулся, обдав путников мощным чесночным духом.

— А мы вас третий день ждем. Хоть сейчас в седло.

— Ждете? — переспросил Марсель, убирая изготовленную им же подорожную в кожаный футляр. — Нас?

— Ну, кого соберано пошлет, — пояснил Пахарильо. — Только вы, правду сказать, всех обставили. Вас с севера ждали, а вы с юга заявились.

— Есть такое, — Валме многозначительно улыбнулся, как всегда, когда ничего не понимал. — И все бы ничего, да вымокли, как мыши…

— А просушиться не желаете? — Пахарильо полез за пазуху. — Если не побрезгуете.

— Шутите, сержант, — развеселился Валме, принимая фляжку, — кто ж касерой брезгует? Разве что гайифцы, ну так они и девиц не жалуют. Так, говорите, третий день? Тогда надо спешить. Вы с нами?

— Вас капрал Азулес проводит, — кэналлиец привстал в стременах и заорал: — Бласко, веде аи^[15]. А нам тут еще два дня крутиться, пока подменят. Мало ли кого принесет, а в Тронко кому попало делать нечего.

— А мы когда доберемся? — только оторвавшись от фляжки и передав ее Чарльзу, Марсель понял, как хочет выпить и увидеть наконец Дьегаррона.

— К вечеру, — обрадовал Пахарильо. — Только коней бы вам сменить. Езжайте на наших запасных, а ваших мы приведем.

— Не наши они, — Марсель погладил мокрую лоснящуюся шею, — сменные, на своих бы мы еще Леворукий знает где болтались, а у вас что слыхать?

— Тихо было, — свел брови кэналлиец, — потом про дурь в Эпинэ слушок пошел. Губернатор тамошний солдат требовал, только не наше дело — чужой навоз разгребать. Бонифаций, епископ наш, так гонцу ихнему и влепил. Дескать, сам обгадился, сам и прибирай. Но дороги мы перекрыли, мало ли… Так и жили, пока от соберано курьер не прискакал. Манрик-младший армию угробил, а мятежники обнаглели и на столицу рот разинули. Тут уж не до шуток, зима не зима, а драться придется. Бласко, давай сюда Бронку с Карбоном, проводишь рэев в Тронко.

4

Снова чужие лошади, не поймешь, какие по счету, но дорога кончается. Еще немного, и они будут у Дьегаррона. В последний раз Чарльз видел кэналлийского маркиза в Гельбе. Энтони Давенпорт командовал пешими мушкетерами, Хорхе Дьегаррон — конными стрелками.

Худой быстрый кэналлиец не терпел намеков и доносов, служить с ним было одно удовольствие. Тогда еще корнет Давенпорт дорого бы дал за то, чтоб остаться в Придде, но отец не счел возможным служить в одной армии с сыном. Пришлось возвращаться в столицу…

— Чарльз, — Валме придержал доставшегося ему рыжего Бронку, — кажется, мы никого не удивим, зато ты наконец узнаешь, что с Рокслеем.

— Они готовы выступить, — теньент глянул на ехавшего впереди капрала, — я иду с ними.

— И куда? — Марсель задрал голову к небу. — Я себя обманываю или облака стали пожиже?

Облака оставались прежними, и дождь никуда не делся, просто все гораздо лучше, чем казалось. Алва в Талиге и действует, так что Рокслеи с Раканами скоро будут завидовать Эгмонту, тот хотя бы удостоился дуэли.

— Вы становитесь все мечтательней, — Валме укоризненно покачал головой. — Что ж, попробую завести светскую беседу с капралом Бласко.

— Я задумался, — честно признался Чарльз. — Мой отец служил с Дьегарроном, я хотел определиться к нему, не вышло.

— Теперь выйдет, — жизнерадостно заверил Валме, — теперь у нас все выйдет.

— Ну а ты? — Давенпорт в упор взглянул на улыбающегося приятеля. — Ты куда?

— Как сказал бы милейший Пахарильо, к соберано, — наследник Валмонов церемонным жестом приподнял умученную дождями шляпу. — Я офицер для особых поручений при персоне Первого маршала, и ему от меня не отделаться.

Неунывающий виконт дал шпоры Бронке, жеребчик взвизгнул и прыгнул вперед, Давенпорт пожал плечами. «Соберано»… Всюду у них соберано, Монсеньор, маршал… Вот и он бросился не к отцу, не к старшему Савиньяку, а к Алве. Нет, обида и злость никуда не исчезли, просто стало не до них.

Накрытый по всем правилам стол, разлитое вино, круглые, удивленные глаза Фердинанда, женские вопли, торжествующие лица, такие знакомые….

— Сложите оружие, — шепчет тень короля. — Ваша присяга никому не нужна, как и ваша честь.

— Уберите шпагу и уходите, — приказывает маршал Рокслей, выигравший сражение с верившим ему сюзереном.

Подчиниться? Уйти? Остаться с победителями, друзьями, покровителями?

Теньент не может ослушаться. Теньент ничего не решает, да и решать уже нечего. Фердинанду конец, столица в руках Рокслеев. Все решено без тебя, ты ни в чем не виноват, ты ничего не изменишь…

— Именем Талига! — Чарльз спустил курок, почти не целясь, промахнуться было столь же невозможно, как и не стрелять.

Он вышел из своих казарм вопреки всем приказам мира, иначе было нельзя. Разве что застрелиться самому, но это было бы трусостью.

— Гуэн ва? — окликнул веселый голос. — Елес Бласко?

— Ектой, — откликнулся Азулес, — cон тос офисьялес. Хенераль?

— Экта айки, — из-за угла показался здоровенный нос, к которому было приделано достойное его тело. — Дор каворэ! Эктэра ун ворко

^[16].

Обладатель носа исчез. Капрал завернул коня вправо.

— Генерал у себя, — пояснил он, — это близко.

5

Хорхе Дьегаррона Марсель в лицо не знал. Генерал был не из тех, кто торчит в столицах, а Валме до недавнего времени принадлежал к столь нелюбимому вояками племени придворных шаркунов. Тем не менее маркиз указал на обитые рыжим атласом кресла.

— Прошу… Полагаю, вы голодны. — Выглядел кэналлиец неважно, говорили, он так до конца и не оправился от раны.

— Мы обедали, — заверил Марсель. Давенпорт молчал, надо полагать, сочинял рапорт о переводе в Южную армию.

— Значит, будете ужинать, — постановил генерал, — и я с вами, с утра ничего не ел. Виконт Валме, я третьего дня получил письмо от вашего батюшки, он о вашем приезде не упоминал.

— А он о нем и не знал, — признался Марсель, — я и сам-то не знал. Все случайно вышло. Рокэ уехал, я за ним, неподалеку от Шевр-Нуар налетел на Давенпорта, он ехал из Олларии. Мы обменялись новостями и свернули к вам.

— И правильно сделали. — Маркиз Дьегаррон откинулся на спинку кресла. Валме когда-то слышал, сколько ему лет, но как назло забыл. — Я слушаю.

— Чарльз, — встрял Марсель, — похоже, ваши новости важнее моих.

— Благодарю, сударь. — Давенпорт встал и вылез на середину комнаты. С этими военными не соскучишься. — Правильно ли я понял, что вы ждете приказа Первого маршала?

— Жду, — кивнул курчавой головой Дьегаррон, — этот приказ у вас, не так ли?

— У меня нет никакого приказа, — отчеканил теньент, отчаянно напоминая Герарда, — я покинул столицу вместе с полковником Анселом, когда Рокслеи захватили короля.

— Что вы сказали? — генерал вскочил и болезненно сморщился. Бедняга! С больной головой и узнать такую пакость. — Постойте!

Дьегаррон распахнул дверь.

— Лиопес, — голос маркиза звучал почти весело, — разыщите епископа, да поживее!

— А губернатора? — спросили из-за двери.

— Успеется. Придет Бонифаций, накрывайте на четверых. — Кэналлиец вернулся к рабочему столу, но не сел, а как-то странно, одними плечами, прислонился к стене. — Подождем святого отца, он у нас умный. Ты когда выехал?

— Пятнадцатого Ветров, — начал Чарльз, его лицо стало жестким, — то есть шестнадцатого. Пятнадцатого я убил маршала Рокслея и пробрался к полковнику Анселу. Когда начался мятеж, он заперся в казармах с резервным полком из Дорака и третью гарнизона. Я рассказал о захвате Фердинанда и предательстве Морена и Рокслеев. Отбивать город и штурмовать дворец с нашими силами было бессмысленно. Ансел принял решение уйти в Ноймаринен. Мы выступили ранним утром, нас не задерживали, по крайней мере, до Корты. Оттуда я повернул на юг.

— И встретил виконта, — внимательные черные глаза уставились на Марселя. — Что ж, сударь, теперь ваш черед, расскажите про свои похождения. О фельпской кампании я в общих чертах осведомлен.

— Тогда не буду повторяться. — За какими-то кошками Валме тоже вскочил, вот уж с кем поведешься. — Маршал Алва получил приказ оставить армию на Эмиля Савиньяка и переехать в Урготеллу. Мы переехали.

— Кто «мы»?

— Сам герцог, его порученец, ваш покорный слуга и кэналлийская охрана. Да, с нами были еще фельпцы.

— А это что еще за птицы? — маркиз прищелкнул пальцами и смутился. Иногда он казался пожилым человеком, иногда чуть ли не мальчишкой, только виски были седыми. Славный человек, жаль, расхворался не ко времени.

— Сын адмирала Джильди, он капитан галеры и наш друг. Рокэ… Маршал Алва откупил на три года «Влюбленную акулу» у Фельпа.

— Что дальше?

— Дальше? — вздохнул Валме. — Дальше мы сидели, как куры в мешке, потому что письма, которые не крал Манрик, крал Фома. Мы не получали ничего, кроме королевских приказов, Алву это бесило… Мы понимали, что в Талиге что-то не так, и готовились к войне с Бордоном.

— Только с Бордоном? — Рокэ Дьегаррону родич или нет? Наверняка какой-нибудь троюродный кузен, но по виду не скажешь. — О Гайифе речь не шла?

— Маршал говорил, — припомнил виконт, — дожи — это закуска.

— Так и есть, — кивнул генерал, — «дельфины» — дорога к «павлину». Что было потом?

Потом были отравленные лилии, маэстро Гроссфихтенбаум с его скрипками, принцессы, дождь и последний вечер, когда и слепой бы сообразил… Валме прокашлялся, лилии и принцессы маркиза не интересовали, а последняя песня… Про нее не расскажешь даже кэналлийцу.

— Двенадцатого Осенних Ветров Алва что-то узнал… — И делал вид, что все в порядке, мерзавец. — Он исчез утром вместе с галерой Джильди, даже кэналлийцев бросил.

— И вы?

— Я поехал в Талиг. — Из Тронко все его эскапады казались смешным и нелепыми, каковыми и являлись. Виконт Валме бросается на помощь кэналлийскому Ворону! Изумительный сюжет…

— Понятно, — нарочито равнодушным голосом сказал Дьегаррон. — Дороги в это время года оставляют желать много лучшего.

— В этом мире многое оставляет желать лучшего, — заявил Марсель, понимая, что совершает очередную глупость. — Генерал, мы просим нас использовать соответственно нашим способностям и умению.

— Погодите, виконт, — махнул рукой кэналлиец, — что делать со способностями Валмонов, лучше всех знают Валмоны. Карло, ты давно видел отца?

— Весной в Давенпорте.

— Поедешь к нему, но не сразу, а через Надор. Армии Талига должны стать единым целым. — Генерал потянулся было к чернильнице, но передумал. — Ничего нет глупей приказа, написанного до ужина. Капитан, Алва вам этого не говорил?

— Нет, — передернул вдруг замерзшими плечами Марсель, — он говорил, что армия войны всегда бьет армию мира…

За стеной что-то хлопнуло, потом еще раз, уже ближе. Валме оглянулся и узрел внушительного олларианского епископа с богатым наперсным знаком, но в тяжелых стоптанных сапогах. У святого отца всего было много, но особенно — бровей и чрева.

— Хляби небесные разверзлись, — возвестил клирик, — «и не смогла принять земля в лоно свое всю воду, и вышли из берегов реки…», а все потому, что низверглась на землю вода, а воды много не выпьешь.

Дьегаррон молча подошел к бюро и вытащил оттуда бутыль и четыре стакана. Бонифаций, а бровеносец мог быть только им, хитро глянул на кэналлийца и поворотился к Марселю:

— Сказано: добродетель жены проступает в лицах детей ее, а стезя воинская есть удел храбрых и сильных духом. Вижу я, наследник Валмонов сменил багрец и парчу на доспехи, а злато — на сталь.

— Самому странно, — пробормотал виконт, оторопело глядя на святого отца, — вышло так.

— Нет пути, аще не от Создателя, — поднял толстый палец пастырь, — но выбор стези жизненной, равно как и выбор супруги, есть дело благое и непринужденное. Ты не перекати-поле, а человек, и не ветер тебя катит, а сам идешь. Потому и говорю, молодец. Что привез? Когда «павлина» щипать будем?

— До «павлина» далеко, — Дьегаррон плеснул в кубки какого-то подозрительного пойла, похожего и не похожего на касеру, запахло полынью, — и до Олларии тоже. Опоздали мы, и Ро́сио тоже опоздал.

Глава 6

Ракана (б. Оллария)

399 года К.С. 20-й день Осенних Волн

1

Розовые зимние лилии пахли парфюмерной лавкой и осыпа́ли неосторожных липкой красно-коричневой пыльцой. Мерзкие цветы и утро мерзкое! Луиза Арамона с ненавистью ткнула воняющий духами веник в пузатую нухутскую вазу и, держа ее на вытянутых руках, чтоб не щеголять пятнистым носом, предстала перед утонувшей в креслах королевой, которую велено было называть «госпожой Оллар».

Катарина не возражала. С приходом Ракана кошка сочла за благо превратиться в полудохлого ангела — если она не лежала в обмороке, то молилась или тряслась в лихорадке, Луиза никак не могла решить, поддельной или нет. Выглядела Катарина — краше в гроб кладут, но капитаншу не радовало даже это.

— Откуда они? — пролепетала королева, глядя на устрашающий букет.

— Из оранжерей Рокслеев. — Графский братец влюблен в тебя, как весенний заяц, и ты это прекрасно знаешь. И лилии эти знаешь, потому что Придд присылает хризантемы, а Окделл — цикламены и фуксии. Ослы!

— Я… Я благодарна. — Ее бывшее Величество соизволило коснуться пальчиком розового, как подштанники Манриков, лепестка, вздохнуть и прикрыть глазки. Приставленная к хворому агнцу Одетта Мэтьюс колыхнула ватной грудью и прогавкала:

— Какая роскошь!

— О да, — шепнула Катарина, — но мне ближе лесные и полевые цветы… От запаха лилий мне становится дурно. Милая Луиза, вас не затруднит их вынести?

Милую Луизу не затруднило. Какой бы Катарина ни была, от лилий ей и впрямь становилось худо. Можно лгать словами, глазами, губами, но зеленеть по собственному почину еще никто не выучился. Госпожа Арамона торопливо выволокла из спальни проклятущий букет, немного подумала, отправилась в небольшую комнату, превращенную в подобие приемной, и водрузила ношу на камин. Будь ее воля, женщина б шмякнула вазу с вонючками об пол, а еще лучше — об башку влюбленного капитана Личной тараканьей охраны или как его там, но приходилось брать пример с Катарины и сидеть тихо.

— Госпожа Арамона, — Луиза вздрогнула не хуже дражайшей Катари и столь же торопливо обернулась. Одетта Мэтьюс прижала палец к губам и прикрыла дверь, — госпожа Арамона, меня волнует здоровье Ее… госпожи Оллар. Она ничего не ест!

Не ест — и Леворукий с ней! Меньше, чем об аппетите Катарины Ариго, Луиза думала только о собственном. Нет, она понимала, что их с Селиной жизни зависят от того, насколько удачно немощное создание в гостиной заморочит голову нынешним хозяевам Олларии, но понимать — одно, а жалеть — другое.

Капитанша пару раз усиленно вздохнула.

— У госпожи такое слабое здоровье! Она всегда ела, как птичка.

Может, у кошки и вправду не было аппетита, но вернее всего несчастная боялась растолстеть. В страдания коровы никто не поверит, хотя коровы страдают не меньше, чем бабочки.

— Вы не знаете, — Одетта была собакой добродушной и изо всех сил опекала доверенную ей овцу, — такие приступы бывали и раньше?

Кто ж ее знает? Такой бледной Катари не была даже в Багерлее, но тогда дура еще не загнала в петлю человека, без которого умирала. И лучше б умерла! Если б не жена, Фердинанд был бы в Придде, а Рокэ — на свободе. Милой Катари не хотелось в тюрьму к Манрикам, и она удержала мужа в столице…

— В последние месяцы на долю госпожи Катарины выпало слишком много испытаний, — с достоинством произнесла Луиза, — ее разлучили с детьми, она перенесла заточение.

Как же, думает эта кукушка о детях! Ждите! Только о себе. Ну, может, еще о Рокэ, только что теперь думать? Свое дело она сделала!

— О да, — качнула щеками Одетта, — как я ее понимаю. Я и сама…

«Я и сама…» Луиза уже забыла, сколько раз слышала эту фразу. У Одетты была дочь, которую взял в жены родич Рокслеев. Теперь «малютка Джинни» была в деликатном положении, о чем мать трещала с утра до вечера. Немногочисленная свита бывшей королевы билась от Одетты в конвульсиях, но Луиза слушала безропотно. Хорошие отношения с надсмотрщиками еще никому не помешали, к тому же, пока Мэтьюс гудела об утренних рвотах, можно было думать о своем.

Будь здесь Аглая Кредон и догадайся она, что в голове у дочери, Луиза бы в очередной раз узнала, что она — вылитая мармалюка. К счастью, матери в Олларии не было. Папенька уволок любовницу и младших внуков прочь из города, так что за Жюля и Амалию капитанша не беспокоилась. Граф Креденьи был не из тех, кто попадает в ловушки и считает суаны. С Герардом тоже было все в порядке. Матери, даже самые мармалючные, всегда знают, что с их детьми. Когда семилетняя Селина по дурости Арнольда едва не утонула, Луиза это почувствовала. И когда Жюль сломал руку, а Герард провалился в колодец — тоже. Нет, Жюлю, Амалии и Герарду не грозит ничего, а Селина на глазах. Старое крыло дворца, куда поместили «госпожу Оллар», было одним из самых безопасных мест в загаженной Олларии. И самых тихих, потому что Катарина Ариго не желала никого видеть, Ракан не хотел видеть жену Оллара, а влюбленный Рокслей прятал свое сокровище от соперников.

— Вы, как мать, меня понимаете, — дудела озабоченная Одетта, — хотя нет, вам это только предстоит. По-настоящему осознаешь, что такое материнство, лишь когда твоя собственная дочь носит дитя. Но, раз уж мы с вами заговорились, давайте пройдем в буфетную. Дэвид прислал засахаренные груши, совершенно роскошные! Они все равно пропадут, у ее вел… у госпожи Оллар нет аппетита. Кстати, лекарь сказал моей дочери, что с ее телосложением…

Вот бы убить мать и дочь вместе с нерожденным младенцем и податься в выходцы! Луиза с пониманием закивала головой:

— Доктор прав, много сладкого вредно, особенно если носишь мальчика.

— Вы думаете? — Одетта ухватила Луизу под руку. — Ну идемте же! Уверяю вас, нашего отсутствия не заметят.

— С удовольствием, если честно, я обожаю сладкое.

Придется жрать груши в сиропе и хрюкать, а Рокэ в Багерлее. Один! Герцог не из тех, кто тянет за собой в Закат других. Он не взял с собой никого… Никого! Герард цел и в безопасности, а синеглазый кэналлиец — в лапах возомнившего себя королем ублюдка. Святая Октавия, ну почему он это сделал?! Фердинанд — хороший человек, но ТАКОЙ жертвы не стоит. Если бы бывшего короля казнили, Луиза б ревела, не просыхая, ночи напролет, но сейчас капитанша собственноручно бы придушила глупого толстяка, из-за которого Алва полез в пасть к Зверю.

2

Кабинет Его Величества находился во власти обойщиков, и Альдо ждал своего маршала в зале Высокого Совета. Робер бы выбрал для работы комнату попроще, но он править миром не собирался. Гимнеты стукнули об пол зверского вида алебардами, и Первый маршал Талигойи ввалился в пристанище мудрости. Сюзерен сидел на троне, уткнувшись в документы, на полу у ног Его Величества возвышались две бумажные кучи. Альдо небрежно бросил то, что читал, в левую и потянулся.

— Иди сюда, а то кричать придется.

— А ты комнаты поменьше не нашел, — Эпинэ с сомнением оглядел бумажные горы, — и чтоб со столом?

— Не подумал, — признался Альдо, — а скакать туда-сюда непочтенно, короли не скачут.

— Короли думают, — не выдержал Иноходец, плюхаясь в ближайшее кресло, оказавшееся синим. Что ж, вот и повод для безнадежного разговора.

— Кажется, я становлюсь наследником Ворона. Сначала — конь, теперь — кресло…

— Было б неплохо, если б ты и меч нашел, — живо откликнулся Его Величество. — Закатные твари, корона у меня, жезл у Эсперадора, а меч у этого негодяя!

— Альдо… — Главное — равнодушие, ты не хочешь влезать в это дело, но ты не можешь не предложить другу свои услуги. — Хочешь, я поговорю с Вороном? Пусть отдаст меч, а мы…

— Нет! — свел брови Альдо.

— Вот как? — легкая обида и недоумение. Еще бы, хотел помочь, а нарвался на грубость. — Ты мне не доверяешь?

— Я не желаю, чтоб мой маршал метался между долгом и ложной благодарностью, — отрезал сюзерен. — Я дал Ворону время на раздумье. До коронации. Дальше пусть пеняет на себя!

— Так ты с ним говорил?

— Говорил. — Альдо явно не рвался передать подробности, но складка между бровями говорила сама за себя. — Редкостный наглец! Он еще не понимает своего положения.

Алва не понимает? Как бы не так! Это ты ничего не понял, ничему не научился и не видишь, что скоро предстоит выбирать между шкурой и короной. В Эпинэ еще можно было отступить, это не поздно и сейчас, но Альдо вцепился во власть, как бракованная гончая в зайца. Трясет и не замечает, что вокруг — волки. Робер залихватски махнул рукой:

— Ну и пошел он к кошкам. Ты мне лучше скажи, кардинала Талигойского кто встречает?

— А ты откуда знаешь? — подозрительно сощурился Альдо.

— Я Первый маршал или нет? — из последних сил зевнул Иноходец. — Мне доложили о курьерах Эсперадора.

— Никола?

— Он — комендант Олла… Тьфу ты, Раканы. Но что в письме, он не знает.

— Надеюсь. — Альдо откинулся на спинку кресла и лукаво подмигнул. — Но тебе я скажу. К нам едет Левий из ордена Милосердия. Как видишь, обошлось без «истинников», а ты боялся.

— Боялся, — признался Робер, — и сейчас боюсь: так просто они нас не оставят.

— Сколько раз тебе говорить, это мы их оставим, когда будет нужно. — Альдо изловчился и перепрыгнул через разложенные бумаги. — Но сейчас без клириков не обойтись. Мне нужно благословение, и мне нужен жезл, и он будет!

— Не думаешь ли ты, — Робер тоже поднялся, на синем бархате завивался серебряный смерч, предвещая ненастье, — что Эсперадор расстанется с подарком Эрнани Святого?

— Расстанется, — заверил Альдо Ракан, — когда у меня будут меч и корона. Вот тогда можешь есть цивильников с потрохами, я слова тебе не скажу.

— Я — Иноходец, а не ызарг, — копившаяся с утра злость вырвалась наружу, оскалилась и зашипела, — падалью не питаюсь.

— А падаль есть, — засмеялся Альдо, — и ее надо есть, чтоб не воняла, значит, без падальщиков не обойтись. Ладно, я тебя не за этим звал. Пора нанести визит твоей кузине, а то бедняжку совсем забросили.

— Ты собрался к Катарине? — Других кузин у него нет, по крайней мере законных. — Зачем?

— Именно, — подтвердил Его Величество. — За сию особу ходатайствует герцог Окделл, а мог бы и ты.

Сюзерен поправил перевязь и подмигнул. Он был собой доволен, как, впрочем, и всегда.

3

Луиза остервенело пилила проклятые фрукты, не забывая манерно отставлять мизинец и охать и ахать в подходящих, с ее точки зрения, местах. Груши были приготовлены по всем правилам кондитерского искусства, только вот госпожа Арамона с детства не терпела сладкого.

— Жаль, что госпожа Оллар не принимает посетителей. — Луиза героически проглотила кусок засахаренного кошмара. — И не может поблагодарить господина капитана за заботу. Он такой достойный молодой человек! У него сейчас, наверное, много дел?

— Ужасно много, — подтвердила Одетта и подналегла на серебряный фруктовый ножик. Груша лопнула, плюнув в обидчицу медовым соком. Луиза выхватила платочек и протянула заляпанной дуре.

— Скорей сотрите! А пятна на платье мы сейчас засыплем солью!

— Благодарю, — пропыхтела сластена, вытирая рожу, — вы так любезны.

— Ах, что вы! — пропела Луиза. — Я виновата перед вами. Я отвлекла вас разговорами о ваших родичах, но поймите и меня, вы — особа, приближенная к трону, а я так любопытна…

Приближенная к трону особа благожелательно улыбнулась и вновь взялась за фрукт. Если б только она поменьше болтала о своей брюхатой дочери и побольше о политике.

— Да, мой зять ничего не скрывает от моей дочери, — половина груши исчезла в мягкой пасти, — и это меня волнует. Ей в ее положении не стоит знать о некоторых вещах…

А госпоже Арамоне в ее положении знать о них просто необходимо! Значит, будем жевать сладкое и кивать. Кивать, жевать и спрашивать.

— Госпожа Мэтьюс, вы меня пугаете! Что-то случилось?

— К счастью, нет, но Джеймсу Рокслею придется выехать встречать нового кардинала. Это очень опасно.

— Опасно? — квакнула Луиза, слегка открыв рот. — Вы говорите, опасно?!

— На дорогах очень тяжелое положение, — госпожа Мэтьюс, без сомнения, повторяла слова зятя, — в Олларии — трудности с продовольствием, а эти негодные трактирщики и торговцы прячут припасы. Вы не поверите, но за хлебом теперь приходится отправлять солдат.

И почему это она не поверит? Очень даже поверит. Какой дурак повезет товар, если его все равно отберут?

— Благодарю, — будущая бабушка протянула Луизе липкую, пропахшую корицей тряпку, — вы меня так выручили.

— Но бунта не будет? — Луиза двумя пальцами взяла испакощенный платок и нечаянно уронила под стол. — Какое счастье, что мы под защитой гвардии! И как замечательно, что гвардией командует Джеймс Рокслей. Ему так идет новый мундир. Он ведь настоящий красавец! Наверное, он скоро женится?

— Видите ли, — закатила глаза Одетта, — тут есть некоторые сложности. Надеюсь, я могу быть с вами откровенна?

Луиза всем своим видом изобразила, что тайна уйдет с ней в могилу, но услышать о затруднениях семейства Рокслеев не удалось. В прихожей раздался шум, госпожа Мэтьюс всплеснула руками и бросилась к двери, Луиза потрусила следом. Они успели увидеть, как красивый кавалер в белом и золотом отвешивает изысканный поклон сжавшейся в комочек Катарине Ариго.

— Сударыня, мне следовало сделать это раньше, но у меня слишком много дел. Вы мне простите, если я обойдусь без церемоний и представлю себя сам. Я — Альдо Ракан.

Этот?! Глаза Луизы впились в новоявленного короля. Он и впрямь был хорош. Стройный, высокий, светлые волосы, голубые глаза, на подбородке — ямочка. От таких ангелочков женщины млеют, но Луиза Арамона была стервой и не терпела сладкого в любом виде.

4

Молодая хрупкая женщина съежилась в огромном вызолоченном кресле. На кожаных подушках поместились бы три Катарины, но она была одна. Совсем одна. Напуганная, ничего не понимающая, больная. Лицо неподвижно, руки теребят янтарные четки. Золотистые, как глаза Мэллит, камни дрожат в длинных пальцах…

Робер стоял за спиной Альдо и смотрел на двоюродную сестру, сам не понимая, узнает ее или нет. Он не раз видел Катари сначала девочкой, потом — девушкой, но запомнились лишь алые фамильные платья и светлые, как у матери-северянки, волосы. Косы у бывшей королевы остались прежними, слишком тяжелыми для тоненькой шеи. Платье кузины теперь было черным, а вот лицо Робер забыл насмерть, хотя по всем законам отвечать за эту женщину теперь ему. Если, разумеется, не объявится ее блудный братец, но это вряд ли.

Сбоку что-то зашуршало, наверное, слуги. Бывшая королева вздрогнула, словно очнувшись, бросила четки, торопливо соскочила с кресла.

— Я… Я приветствую… я счастлива видеть потомка Эрнани Святого…

Янтарь соскользнул с гладко выделанной кожи и беззвучно упал на ковер. Альдо галантно поднял четки и протянул собеседнице:

— Успокойтесь, сударыня, вы и ваши дамы в полной безопасности.

Королева моргнула и робко коснулась солнечных бусин. Несчастное существо! Кто же ее так запугал? Уж точно не Фердинанд. Сильвестр? Манрики? Покойные братья? Или все сразу. Жозина говорила: мать Катарины тоже была не из храбрых.

Альдо взял вцепившуюся в камешки женщину под локоть и подвел к креслу у окна. К счастью, не столь огромному.

— Умоляю, сядьте. — Эпинэ не мог видеть лица сюзерена, но с женщинами Альдо обращался более умело, чем с лошадьми. Его не боялись и ему верили, иногда слишком.

Бывшая королева вымученно улыбнулась и почти упала на парчовые подушки. Альдо самолично подвинул стул и устроился напротив собеседницы.

— Сударыня, я понимаю, вы привыкли к другому положению, но ваш супруг никогда не был законным королем этой страны.

— Я знаю… Но его называли королем, а меня — королевой, только… Только… — Женщина в кресле замолчала, разглядывая обручальный браслет на тонком запястье. — Я была никем… Даже больше, чем никем. Не оправдавшей надежд заложницей, помехой на дороге мужчин, узницей… Нет, Ваше Величество, в моем положении ничего не изменилось. Я ничего не потеряла и ничего не обрела.

— О нет, — мягко поправил Альдо, — вы обрели свободу. Вас выдали замуж насильно, вы и Фердинанд Оллар принадлежите к разным церквям. Этого достаточно, чтобы новый кардинал объявил ваш брак недействительным и вернул вам родовое имя.

— Ваше Величество, — Катарина подняла глаза на гостя, словно прося извинить ее, — я благодарю вас за вашу доброту, но я не могу ею воспользоваться.

— Почему? — Альдо выглядел удивленным. — Вы молоды, хороши собой, вас ждет счастье.

— Ваше Величество, — в голосе женщины слышались тоска и непреклонность, — я согласилась выйти замуж за Фердинанда Оллара и прожить с ним до конца дней своих, когда он был королем. Да, я сделала это по просьбе родных, но добровольно. Меня никто не принуждал. Я дала клятву, и я ее исполню. В мире один Создатель, а девушка лишь единожды может отдать свою невинность… Я перед Создателем и своей совестью — жена Фердинанда Оллара и должна разделить его судьбу, какой бы та ни была.

А Дикон на этот раз прав, Катари и впрямь жемчужина! Не любить мужа, но не оставить его в беде! На такое пойдет не всякая, хотя благородство Катари может спасти ей жизнь, когда вернутся Оллары. А они вернутся.

— Ваши чувства и ваши слова делают честь вам и вашему дому, — наклонил голову Альдо. — Судьба Фердинанда Оллара еще не решена, мы вернемся к нашему разговору позже.

— Это ничего не изменит. — Катарина поднялась, вынудив к тому же царственного гостя. — Я не хочу, чтобы про меня говорили: эта женщина отдала себя королю и отреклась от узника. Если я оставалась с мужем, когда он был на троне, как я могу уйти сейчас? Это… Это бесчестно!

Сюзерен улыбнулся, и Робер понял — ему пришла в голову мысль, от которой он в восторге.

— Сударыня, — Альдо Ракан поцеловал тонкую руку, — вы — истинная талигойская эория, но я — ваш король. Я не позволю вам губить свою жизнь, но вы слишком слабы и взволнованны. Умоляю, сядьте.

Она не спорила. Не потому что сдалась, а потому что все равно сделает по-своему. Через страх, нежелание, отвращение, но сделает. Потому что считает нужным. У некоторых женщин чувство долга превыше всего. Такова Катари, а у Мэллит превыше всего любовь… И та и другая достойны счастья, но есть ли оно в этом мире?

— Эрэа, — Альдо тоже уселся, он в отличие от Катари разговор законченным не считал, — ваш супруг — враг Талигойи, но вы ни в чем не виноваты. По закону вы должны перейти под покровительство вашего ближайшего родича. Я надеюсь, граф Ариго скоро будет с нами.

Граф Ариго не приехал в столицу, даже когда получил титул. Кузен всю жизнь проболтался в Торке и, говорят, стал настоящим бергером. Вряд ли стоит ждать его сейчас.

— Жермон… — взгляд Катарины затуманился. — Я писала ему, но мои письма не доходили… Окружение моего… моего супруга оторвало меня от всех, кого я любила.

— Забудьте об этом, — потребовал Альдо. — Раз и навсегда. К тому же одного родственника я вам привел. Если я не ошибаюсь, мой Первый маршал — ваш кузен, и он здесь.

5

Что говорить, он не знал. И Катарина не знала. Эпинэ смотрел в голубые глаза двоюродной сестры, о которой не вспоминал десять лет. Беспамятный подонок! Хорошо, Альдо по просьбе жмущегося за дверью Дикона отправился к бывшей королеве с визитом, ему самому бы это и в голову не пришло. Повелитель Молний барахтался в воображаемом одиночестве, а рядом был человек, женщина, отчаянно нуждавшаяся в помощи и слишком гордая, чтоб напоминать о себе.

— Ну что, родственничек, — хохотнул Альдо, — речи лишился?

Лишился. Сначала совести, а потом речи. Он думал о ком угодно: о южанах, Альдо, Рокэ, повешенном мальчишке, о Моро, наконец, — но не о кузине. И ведь он не один такой! Удо тоже приходится Катарине братом, только троюродным. И тоже забыл. Несчастную девочку бросили в змеиное кубло и там оставили. За ненадобностью.

— Катарина, — слова застревали в горле, — что я могу для вас сделать?

— Ничего, — в голубых глазах появились и исчезли слезы, — у меня все есть… Не беспокойтесь обо мне… Хорошо, что вы пришли… Я хочу тебе сказать. Я все знаю… И про эра Гийома, и про твою матушку… Мне так жаль!

Ей жаль! Вместо того чтобы дать ему пощечину, она плачет о его матери. Робер поднес к губам сухую горячую ручку:

— Катари, я тебя совсем не знал.

— Откуда? — она героически улыбнулась. — Я не была дома со… со свадьбы, а ты?

— Я после Лаик первый раз в Олларии!

— В Ракане, Робер, — добродушно поправил сюзерен. — Ничего, теперь наговоритесь. Эрэа, если кузен будет к вам невнимателен, я посажу его в Багерлее как государственного преступника.

— Нет! Только не Багерлее! — Катарина вскочила, тяжелая прическа не выдержала, на худенькие плечи обрушился пепельный водопад. — Простите! Я… Я просто испугалась. Так глупо…

— Это вы простите, — в голосе Альдо звучало весьма несвойственное ему раскаяние, — я неудачно пошутил. Робер — мой лучший друг, мы никогда не сделаем друг другу ничего плохого. Однако, сударыня, если б не моя бестактность, я бы лишился возможности рассмотреть лучшие волосы моего королевства.

— Ваше Величество, — Катари вскинула руки, словно защищаясь, — не говорите так.

— Сударыня, — сюзерен часто прятал смущение то под бравадой, то под игривостью, но откуда знать об этом Катари? — Я — король Талигойи, и я говорю все, что считаю нужным. У вас воистину чудесные волосы.

— Ваше Величество, — сказал, что они друзья, пусть терпит, — на правах опекуна прошу вас не смущать мою кузину. Она слишком мало нас знает и может неправильно понять.

— Увы, — Альдо от души хлопнул Робера по плечу. — Но скоро она узнает нас лучше. Эрэа, я всю жизнь мечтал встретить женщину, в которой добродетель уживается с красотой, и наконец встретил.

Пустой комплимент. Был бы пустым, если б не оскорблял Мэллит, о которой этот вертопрах и думать забыл. Только бы Катарина не приняла все за чистую монету, она и так несчастна.

— Ваше Величество, — пробормотала кузина, — я… Я счастлива видеть вас… И Робера, но я не ждала гостей. Если вы позволите… Я хотела бы привести себя в надлежащий вид.

— Разумеется, — сюзерен встал и поклонился, — в вашем распоряжении будет столько слуг, сколько понадобится. Я надеюсь видеть вас на коронации.

— Ваше Величество, — она снова подняла голову, как тогда, когда отказалась оставить Фердинанда, — я прошу меня освободить от этой чести. Супруга не должна бывать при дворе, когда супруг в Багерлее.

— Как вам будет угодно, — в голосе Альдо раздражение мешалось с восхищением, — но портных и образцы тканей я вам все-таки пришлю.

— Вы очень добры, мне ничего не нужно.

— И после этого кто-то утверждает, что ангелов не бывает?! Что ж, эрэа, мы подчиняемся и уходим, но ненадолго. — Альдо честно поднялся, но до двери не дошел. Лоб сюзерена прорезали две морщинки. О чем-то вспомнил, и, видимо, о чем-то не очень приятном.

— Эрэа, я знаю, среди ваших дам есть девица Окделл.

— Айрис — моя подруга, — глаза королевы внезапно стали молящими, — я ей стольким обязана. Она меня поддерживала… Она и вдова капитана Лаик с дочерью. Если б не они, я бы… не выжила.

— Я рад, что молодая герцогиня достойна отца и брата, — с явной неохотой заверил Альдо. — Ричард писал ей, но не получал ответа. Он полагает, Айрис опасается разлуки с вами.

— Ваше Величество, — личико Катарины посерело. — Мне… Мне дурно. Разрешите мне…

Робер все-таки опередил Альдо, подхватив падающую женщину.

Сюзерен громко требовал лекаря и ругал служанок. Первыми вбежали две дуэньи — толстая и худая, затем в дверях мелькнуло испуганное девичье личико. Костлявая дама с роскошными светлыми косами втиснулась меж Робером и сюзереном и потребовала:

— Ей нужно лечь. Немедленно.

Эпинэ покорно опустил свою ношу на огромную постель. Катарина была без сознания. Хлопнул дверь, пришел врач. Белокурая дуэнья сделала реверанс:

— Сударь, есть вещи, которые женщины скрывают даже от королей. Прошу вас удалиться.

Глава 7

Ракана (б. Оллария)

399 года К.С. 20-й день Осенних Волн

1

Сколько можно посылать цветы и записки, когда нужно прийти самому и сказать о своей любви. Громко и открыто! Пусть все знают, что Ричард Окделл любит Катарину Ариго и защищает ее своей честью, своим клинком и своим именем! Катари восхищалась отцом, но счастлива будет с сыном. Они сочетаются браком в Олларии, а потом он увезет жену в Надор, но не сразу. Замок надо перестроить, только сначала придется уговорить мать переехать во вдовью крепость.

Катарина слишком мягка и уступчива, ей нельзя жить под одной крышей со свекровью, да и сестрам пора выйти из-под материнской опеки. Этой зимой в столице опасно, но на следующий год все войдет в свою колею, и невесты из Дома Скал займут подобающее им место. Конечно, лучшей партией для них стал бы Валентин Придд, но породниться со Спрутами?! Робер старше Айрис на тринадцать лет, но это можно было бы пережить, если б не вконец испортившийся характер. Альдо считает, что Иноходца загубили старые поражения. Он не верит в победу и в свои силы. Говорить с ним все труднее, но руку Катари придется просить или у ее брата, или у Робера, только это случится не раньше, чем Ее Величество избавится от Фердинанда.

Жирного узурпатора, все еще считавшегося мужем Катари, отправили в Багерлее, хотя вернее было бы отправить его в Закат. Каким бы ничтожным ни был Оллар, он — повод для мятежа. Пусть сейчас «навозники» притихли, не следует обольщаться, весной они заявят о себе. За свободу Талигойи придется драться, и до окончательной победы доживут не все.

В дальнем конце галереи раздались голоса и топот, глухо стукнули древки алебард, хлопнули двери — сменился караул. О чем можно говорить столько времени? Юноша не знал, что и думать: Альдо не собирался задерживаться у Катари, только заверить ее в своем покровительстве и разрешить девице Окделл переселиться к брату. Это должно было занять несколько минут, но часы отбивали четверть за четвертью, а король не появлялся. Теперь Ричард ругал себя за то, что не пошел с Альдо, но первая после разлуки встреча не для чужих глаз. Своих дам королева может отослать, а заупрямившихся, буде такие отыщутся, герцог Окделл сумеет призвать к порядку, но короля выйти не попросишь. Знай Альдо правду, он бы не стал мешать, но фамильная сдержанность помешала Дикону открыться даже другу и сюзерену.

В Алатской галерее, соединявшей дворец с Охотничьим флигелем, где разместили Катари, было два десятка забранных витражами окон. Дикон третий раз кряду принимался пересчитывать разноцветные стеклышки, но всякий раз сбивался и начинал заново, а время шло, и к мыслям о Катари подленько приплетались другие, мелкие и нелепые. О горячем вине, куске хлеба с мясом и хоть какой-нибудь скамейке.

Увы, галерея не предназначалась для ожидания, в ней не было мебели — только картины и охотничьи трофеи, хорошо хоть обошлось без кабаньих голов. Злые языки могут извратить все, в том числе и герб, а злых языков в Олларии хватает даже сейчас. Намарал же кто-то на воротах: «Свинья в вороньих перьях». Надпись смыли, осадок остался.

Ричард вздохнул, привалился к стене, стараясь, чтобы вес приходился на спину, и опять принялся считать стекла. Он так и считал, пока в дальнюю дверь не ввалился наглец в лиловой ливрее с корзиной хризантем. Ричард никогда не любил эти разлапистые, пахнущие дымом цветы, но сегодня они казались особенно нелепыми. Хотя чего ждать от Спрутов? Даже хорошо, что Валентин ничего не понимает в цветах.

Лакей Приддов проволок свою корзину мимо Дика, то ли не разглядев его сквозь топорщившиеся цветы, то ли не пожелав разглядеть. Связываться со слугой не хотелось, и Ричард побрел от картины к картине, изображая, что полностью поглощен алатскими забавами. То ли на юге зверье было крупней, чем в Надоре, то ли художник перестарался, но оскалившиеся черные и бурые чудища не уступали размерами лошадям, на которых они вопреки здравому смыслу бросались. От нечего делать юноша принялся считать гончих и обнаружил одну лишнюю ногу, втиснувшуюся между еловым пнем и здоровенным охотником в распахнутой на груди шубе. Юноша хмыкнул над просчетом давным-давно умершего мазилы. Пятая собачья лапа была забавным казусом, а вот его собственные ноги дошли до предела. Топтаться на одном месте трудней, чем идти, особенно когда на тебе парадная обувь. Ничего не скажешь, выглядит она красиво, но высокие изогнутые каблуки превращают черные с золотом сапоги в орудие пытки.

Из апартаментов Катари вышла толстая дура в сборчатом платье, приняла корзину, глупо хихикнула и исчезла. Спрут тоже уполз, останавливать его Ричард не стал — нельзя опускаться до расспросов, как бы ни хотелось узнать, кто эта толстуха и почему вышла именно она.

Юноша мужественно добрался до конца галереи, за скрещенными алебардами Полуденных гимнетов виднелись лестничная площадка и уголок Голубиной гостиной с диванами, креслами и придворными. Еще нарвешься на кого-нибудь, от кого не отцепиться, и вообще, он слишком долго ждал, чтобы уйти. Хорош Повелитель Скал, не может часок постоять! Ричард Окделл решительно направился к окну, выходящему в один из «висячих» садиков, разбитых прямо на крышах.

Золото витражей не могло скрыть низких серых туч, растрепанной сухой травы, пустых ящиков. Летом тут, без сомнения, было прелестно, но сейчас южные растения и клетки с птицами вынесли, фонтанчики иссякли, и только статуям осень была нипочем. Обнаженные юноши и девушки явно не желали спасать свою душу, изнуряя плоть. Интересно, потребует новый кардинал убрать «гальтарскую бесовщину» или закроет на нее глаза? Хорошо, что Левий из ордена Милосердия, он наверняка знал Оноре.

Только б Его Высокопреосвященство не разделил судьбу епископа, ведь на дорогах полно предателей и просто грабителей. Джеймс выехал навстречу кардиналу, но не слишком ли поздно? Нужно было сделать это самому еще неделю назад. В дороге люди сходятся быстро, он бы рассказал Левию о Катарине Ариго, а так Его Высокопреосвященство утонет в политике и коронационных торжествах, до него не доберешься.

— На красоток любуешься?

От неожиданности Дикон вздрогнул. Так всегда бывает, когда ждешь слишком сильно.

— Ваше Величество!

Альдо казался довольным, а Робер откровенно расстроенным. Что-то случилось? Альдо сжал плечо Окделла.

— Ты был прав, Дикон, Катарина Оллар — удивительная женщина. Будь она хоть на четверть столь же красива, как благородна, я б не устоял.

Да что он понимает в красоте?! Ракан — умница, благороднейший человек, истинный вождь, но в женщинах не разбирается. Ему подавай смазливых алаток и алые розы, разве он оценит прелесть фиалки или гиацинта?!

— Я могу навестить Ка… мою сестру? Я хочу взять ее к себе.

— Почему бы и нет? — Альдо как-то поскучнел. — Мы твою сестрицу не видели, но Катарина знает, что я не намерен лишать ее общества девицы Окделл.

— Можно я пройду к… к сестре прямо сейчас?

— Дикон, — сюзерен нарочито вздохнул, — ты — Повелитель Скал и опекун всех женщин своего рода. Тебе не нужно никакого разрешения, чтоб забрать Айрис.

2

Слава Создателю и Катари, сахарный красотун и его хмурый приятель убрались к кошкам. И неважно, с чего Катари взбрело в голову грохнуться в обморок, главное, она свалилась вовремя. Луиза поправила подушку, на которую опиралась позеленевшая королева, и доложила:

— Герцог Придд прислал хризантемы.

— Пусть госпожа Одетта поблагодарит герцога, — проблеяла Катарина и судорожно сглотнула. Подозрение, что обморок был самым что ни на есть настоящим, усилилось. Вот так и бывает — врешь, врешь да и наведешь на себя порчу! Болезни липнут к притворщикам, как мухи к дохлятине, простолюдинки это знают, а дворянки корчат из себя страдалиц, пока не доиграются.

— Ваше Величество, — Луиза почитала за благо наедине величать Катарину прежним титулом, — Альдо Ракан весьма учтив, он разрешит пригласить лекаря.

— Нет! — прошептала Катари, но шепот весьма походил на крик. — я… Я им не верю!

Может, она и права. Жалует Альдо, не пожалует какой-нибудь генерал или посол. И вообще Леворукий знает, чего доктора суют в свои тинктуры! Уж если в святую воду яд подсыпали, лекарство тем более отравят и не чихнут, а Катарина Ариго нужна Луизе живой. Пока хитрохвостая кошка при сливках и подушках, они с девочками в безопасности. Госпожа Арамона укоризненно покачала головой.

— Как угодно моей королеве, но плоды кошачьей розы я вам заварю. Сама.

— Спасибо, — улыбнулось бывшее величество, — кошачья роза — то, что нужно… И еще крупноцвет…

А рвотное-то зачем? Неужели и вправду травят, но чем? Все едят и пьют одно и то же, да и отравителей вокруг не видать. Не Одетта же!

— Хорошо, Ваше Величество.

— Мы будем пить его все вместе…

Или рехнулась, или что-то подозревает, а чутье у ведьмы лисье. Что ж, от крупноцвета еще никто не сдох, а зеленую морду она как-нибудь переживет. Да и Селине сейчас красота не нужна, не те времена.

— Как прикажет Ваше Величество.

— Милая Луиза, — Катарина укоризненно покачала головой, — как я могу приказывать? Я прошу…

Просит она… Мать тоже «просила», особенно при господине графе, но попробовал бы кто-то не сорваться по просьбе госпожи Аглаи с места, он жалел бы об этом месяц! Талигу повезло, что девица Кредон не вышла замуж за короля, хотя будь маменька помоложе, лучшей пары Ракану не найти.

Госпожа Арамона со злостью отпихнула кресло, на котором только что сидел мальчик-розанчик, и принялась за цветы. Когда в спальню ввалилась Одетта, капитанша держала в руках жбан с хризантемами, вполне годящийся для убийства.

— В приемной герцог Окделл, — глазки будущей бабушки вращались, словно у влюбленного рака. — С разрешения Его Величества.

— Милая Одетта, — Катарина завозилась среди своих подушек и вновь схватилась рукой за горло, — милая Одетта… Я нездорова, попросите герцога прийти завтра.

Толстуха вышла. Катарина откинулась назад и прикрыла глаза. Луиза расценила это как желание остаться одной и выскочила из комнаты. Любопытство сгубило кучу баб и кошек, не говоря о мужиках, но, пока не наступит конец света, носы в замочных скважинах не иссякнут.

Госпожа Арамона давно облюбовала дверцу, которой пользовались истопники, зажигавшие камины, выходящую в нишу, отделенную от приемной тяжелым бархатным занавесом. Луиза с детства примечала то, что могло сгодиться, и вот оно сгодилось.

О том, что Окделл вернулся вместе с Раканом, Луиза знала. Попробовала бы она не знать, если брат Айрис заваливал Катарину мелкотравчатой дрянью, но поглядеть на бывшего оруженосца Ворона не получалось. Катари не желала никого принимать, а из апартаментов выпускали только Одетту. Надо полагать, после тараканьего визита что-то изменилось, и хорошо… Луиза извелась и от неизвестности, и от безделья, не считать же делом вышивание осточертевших розочек и возню с цветами.

3

Толстая дама в платье с оборками звалась госпожой Мэтьюс и находилась в родстве с Рокслеями. Это было странно — Рокслеи славились худобой и узкими лицами, отец шутил, что его вассалы портят Скалам всю породу и им место в Доме Молнии. Доживи герцог Эгмонт до сегодняшнего дня, он был бы счастлив и за Талигойю, и за сына, но, будь жив отец, что бы было с Катари?! Смогла бы она преодолеть девичью влюбленность или так бы и страдала всю жизнь о женатом Повелителе, который никогда не запятнает себя изменой? Даже любя.

— Монсеньор, — Одетта Мэтьюс колыхнула юбками, что, видимо, означало реверанс, — госпожа Оллар нездорова, но, если она завтра будет чувствовать себя лучше, она вас примет.

Завтра?! Еще один день без Катари! А если она и завтра не сможет? Или не захочет?

— Что с Ее… с вашей госпожой?

— Она дурно спала ночь.

И только? Нет, здоровье ни при чем! Катари больно показываться тем, кто знал ее раньше. Она всегда думала о других, о Создателе, но не о себе, и ее столько раз предавали. Юноша едва удержался от того, чтоб схватить родственницу Джеймса за топорщащиеся оборки.

— У меня очень важные известия, — это было ложью или не было? — Я должен ее увидеть.

— Мне очень жаль, — пропыхтела дуэнья, — это невозможно. Госпожа Оллар проводит время в молитвах, она не принимает даже врача.

В молитвах? Она и раньше молилась день и ночь, не за себя — за братьев, за Талигойю и за… Окделлов. И вот теперь ее молитвы услышаны, но сама Катари чувствует себя одинокой и беззащитной. Если ее не остановить, она уйдет в один из вновь открытых монастырей. Уж не об этом ли она столько времени говорила с Альдо?! Нужно что-то делать, и немедленно, иначе будет поздно!

Толстуха сделала еще один реверанс, прощальный. И Ричард решился:

— Сударыня, королева больна, я понимаю, а моя сестра?

— Ваша сестра? — дама выглядела озадаченной. — Что ваша сестра?

— Айрис, Айрис Окделл здорова?

— О да, — кругленькие, темные глазки растерянно заморгали, — герцогиня Айрис здорова.

— Я должен ее видеть. Приказ короля!

— Монсеньор, — пропела дуэнья, — я сейчас же ее приглашу.

Оборчатая туша с неожиданной прытью метнулась к двери, всколыхнулись бархатные занавески, запахло пылью.

Ричард пригладил волосы и поправил шпагу. Айрис… Сестренка, плакавшая над мертвой лошадью. Девочка, у которой достало мужества последовать за опальной королевой в Багерлее. Айри всегда была смелой и преданной, она должна быть счастлива! Пусть она выросла в нищете, сейчас у нее будет все, и только самое лучшее. Она так жалела о Бьянко, надо купить ей такого же! Или нет, белый линарец будет напоминать о старых неприятностях, а вот серый в яблоках… Серый конь для сероглазой девушки — как раз то, что нужно! И неважно, что среди линарцев эта масть встречается редко, для сестры Повелителя Скал торговцы в лепешку расшибутся. Так же, как и для супруги. Вот Катари и впрямь пристало ездить на белоснежной длинногривой кобылице.

В особняке Штанцлеров Ричард видел картину, изображающую свадьбу Лорио. Юная Беатриса так походила на Катари! Те же нежность, чистота и мужество. Герцог Окделл закажет для своей королевы такие же подвески, только не из серебра Боррасок, а из золота Окделлов. И достойного невесты коня тоже найдет. Белые мориски — неописуемая редкость, но у Катари в день свадьбы будет именно белая мориска с вплетенными в гриву фрезиями и колокольчиками.

— Монсеньор, герцогиня Айрис Окделл счастлива видеть своего отважного брата.

Айрис влетела, словно за ней кто-то гнался. Щеки сестренки разрумянились, глаза блестели. Наль прав, она в самом деле стала славненькой! Как же давно они не виделись! Но изгнанник вернулся с победой. Ричард бросился навстречу, готовясь подхватить девушку на руки, но Айри увернулась. Дикон не успел ничего понять, а сестра с воплем «ызарг поганый!» с маху ударила его по щеке.

4

Ричард обалдело тряс головой, а раскрасневшаяся Айрис налетала на братца, словно разъяренная воробьиха. И не просто налетала.

— Свинья! — Звуки пощечин были громкими и нелепыми, словно повар отбивал мясо. — Свинья из вонючей лужи! Трус! Предатель! Тварь болотная!

Герцогиня колотила герцога по лицу, а дуэнья ее не останавливала. Понимала, что надо, но стояла и наслаждалась. Пусть хоть один «победитель» получит по заслугам не когда-нибудь «потом», а сейчас.

— Гадина! — худые пальцы вцепились в светлые вихры. — Ты мне не брат! — В двери мелькнула и пропала физиономия Одетты с открытым ртом. — Я тебя убью, убью, убью! — Град ударов, неловких, нелепых, но сильных и злых, очень злых. — Отправляйся в Закат! — Подсвечник с камина отправился в голову Ричарду, белые свечи падают вниз весенними сосульками, катятся по полу…

— Ты хуже «навозника»! — Айрис по-лошадиному топает ногой и вздергивает подбородок. — Ты сам навоз… Чтоб ты сдох! Кукушонок! Клещ собачий!

Если братец — полный ызарг, неприятностей не оберешься, а нет — подерутся и помирятся. Айри давно пора было сорвать злость, и лучше на родиче, чем на раканыше.

— Свинья кошачья! Изменник… Жаба бородавчатая! Клялся, да?! Клялся?!!

Сбоку громко охнули, нелепо и глупо защебетала морискилла. Дура-птица! Луиза наконец взяла себя в руки. Бить морды — дело благое, но делать это надо с умом. Капитанша опрометью выскочила в коридорчик и помчалась к законной, добропорядочной двери. В проеме, отставив сборчатый зад, торчала Одетта, Луиза отпихнула тещу родича Рокслеев и ворвалась в приемную. Герцог Окделл удерживал разъяренную сестру за руки, на щеке Повелителя Скал алели свежие царапины. Айрис вырывалась неумело, по-жеребячьи отчаянно, не прекращая ругаться.

Девушка то замолкала, словно проваливаясь в невидимый ухаб, то выкрикивала новые оскорбления. Морискилла щебетала, слуги и стражники подслушивали, даже не особо скрываясь.

— Тварь… Какая же ты погань, Дикон. — Если она будет так орать, то начнет задыхаться. Святая Октавия, она уже дышит, как утопленница. — Ты его каблука не стоишь! Урод неблагодарный… Я убью тебя, слышишь. И Ракана-таракана твоего убью… Задушу…

Тараканов не душить надо, а травить, но поди объясни это разбушевавшейся дурехе, даже если она кругом права.

— Айрис, Ричард! — Сейчас братца с сестрицей новым криком не остановишь, нужно говорить спокойно. Раздельно и спокойно. — Успокойтесь, как вы себя ведете?

— Я его убью! — Айри не слышала, не желала слышать, в ее глазах не было слез, только ненависть. — Ты не будешь жить, слышишь, ты?! Не будешь! И как тебя такого земля носит?! И твоего поганца белобрысого.

— Айрис! — Вопль брата мало чем отличался от визга сестры. — Как ты смеешь оскорблять…

— А как ты жить смеешь, паскуда?! — выпалила Айрис. — И почему тебя только в Варасте ызарги не сожрали!

— Заткнись! — Лицо Повелителя Скал пошло такими же пятнами, как у сестры.

— Гадина! — взвыла Айрис, изворачиваясь даже не кошкой, а змеей. Зубы герцогини впились в удерживавшие ее руку, пальцы Ричарда разжались, девушка вырвалась и немедленно вцепилась обеими руками в ненавистное лицо. Одна рука соскользнула и ухватилась за герцогскую цепь, вторая рвала лицо, ухо, волосы.

— Закатная тварь! — так мычат очумевшие быки и одураченные мужья. Арамона тоже так орал, когда не знал, что делать. И Ричард не знает!

Повелитель Скал рванулся, с кухонным лязгом лопнула герцогская цепь, юноша пошатнулся, девушка отлетела к стенке и зашипела. Луиза, сцепив зубы, кинулась к камину, ухватила рокслеевский веник вместе с вазой и швырнула между сынком святого Эгмонта и его же доченькой. Грохнуло, как из хорошей пушки. Ваза разлетелась вдребезги, выплеснувшая вода окатила дерущихся, мерзко и сладко запахло лилиями. Ричард Окделл раздавил каблуком жирно хрустнувший стебель, и наступила тишина, прерываемая судорожным дыханием и тиканьем часов.

— Айрис, — вплывшая в гостиную Катарина Ариго была бледно-зеленой, как раздавленные бутоны, — вы мне нужны, но сначала вам следует поправить прическу. Герцог Окделл, я буду рада видеть вас завтра. Госпожа Арамона, могу я вас попросить проводить герцога?

— Разумеется, Ваше Величество, — скучным голосом произнесла Луиза. — Монсеньор, прошу вас.

Бывший оруженосец герцога Алвы уставился на нее, как на выходца. Повелитель Скал был мокр, как мышь, оторванный воротник открывал шею с тщательно замазанным юношеским прыщом и оставленной лопнувшей цепью багровой полосой. Еще восемь вспухших полос украшали щеки, а левое ухо стремительно приобретало свекольный оттенок. Для юной девы Айрис проявила незаурядную сноровку.

— Герцог, — промурлыкала бывшая королева, — если вы не сможете нанести мне визит завтра, приходите в любое удобное для вас время. Я буду ждать.

Окделл очнулся. Зыркнул на стоящую среди осколков сестру, попытался поклониться, поскользнулся на некстати подвернувшейся свече. Катарина этого не заметила, как не замечала ни луж на полу, ни расцарапанного лица.

— Сударь, — напомнила о себе госпожа Арамона, — разрешите вас проводить.

Ричард шумно выдохнул и побрел к двери вслед за Луизой. Что творилось сзади, капитанша не видела, но там что-то звякнуло. Хриплый крик «Убирайся к кошкам!» слился с каким-то свистом, золотая змеюка смачно хлестанула Ричарда Окделла по спине, свалилась вниз и оказалась все той же герцогской цепью. Повелитель Скал поднял изувеченную регалию, его лицо перекосило то ли от ярости, то ли от боли. Госпожа Арамона ловко подняла занавес, за которым скрывалась пресловутая дверца, и самочинно взяла Окделла за локоть.

— Монсеньор, сюда.

Молодой человек тупо оглянулся и остался стоять. Пришлось его подтолкнуть. Повелитель Скал являл собой весьма жалкое зрелище, но Луиза была далека от сочувствия. Капитанша с наслаждением оторвала б кабаненку уцелевшее ухо, но не выпускать же из апартаментов Катарины мокрого исцарапанного герцога, будь он четырежды свиньей. Придется сушить, штопать и запудривать…

5

Леворукий бы побрал эту дрянь! Устроить такое! При Катари! И что только на дуру накатило?!

— Здесь ступенька, сударь, — предупредила белобрысая страхолюдина, которую он откуда-то знал. Она все видела. И сборчатая толстуха видела, и стражники, и Леворукий знает сколько слуг и служанок, но на слуг герцог Окделл мог не оглядываться. На слуг, но не на Катари.

Предстать перед своей королевой с расцарапанным свихнувшейся кошкой лицом! Эту тварь мало убить, но что сделано, то сделано.

— Монсеньор, думаю, будет лучше, если я зашью ваш воротник и обработаю ваше лицо квасцами. Такие царапины иногда гноятся.

Еще бы, когти у Айрис наверняка ядовитые, как у закатной твари, а уж язык!

— Монсеньор, вы согласны? Тогда лучше снять камзол. Я его просушу, пока буду заниматься воротником, но сначала — лицо.

— А потом? — язык сам спросил, Ричард о «потом» не думал.

— Потом я запудрю ваши щеки. Уверяю вас, ничего не будет видно.

Зато будет слышно, слуги обязательно проболтаются, и не только слуги. Айрис визжала, как резаная. Скоро весь дворец узнает, что Айрис Окделл назвала своего брата предателем. Его, готового умереть за дело Раканов и Талигойю?!

— Выпейте, — рука в черном рукаве протянула Ричарду стакан, — это вас успокоит.

— Что это? — переспросил юноша, недоверчиво разглядывая пахнущий чем-то противным отвар.

— Кошачий корень, — пояснила уродина, — он успокаивает.

Делать герцогу Окделлу нечего, кроме как пить всякую дрянь. Ричард брезгливо скривился, и щеки ответили острой болью.

— Я не стану это пить, — юноша решительно поставил стакан на столик.

— Как вам угодно, — женщина равнодушно пожала костлявыми плечами, — но учтите, будет больно.

Дик угрюмо кивнул. Эта боль не шла ни в какое сравнение с тем, что было, когда ему чистили рану на руке, но она унижала. Честные раны мужчину украшают, но такое!

Смоченный чем-то жгучим тампон из корпии коснулся щеки, но Ричард даже не вздрогнул, хотя казалось, что его сунули лицом в костер. Кто же эта вдова? А, кем бы ни была, главное, ей доверяет Катари.

— Монсеньор, теперь вам придется ждать, пока просохнут ваши вещи, а я с вашего разрешения займусь вашим воротником.

— Вы очень любезны. Надеюсь, я смогу отблагодарить вас за вашу помощь.

Час назад Дик бы добавил, что Повелители Скал не забывают оказанных им услуг, но выходка Айрис опозорила всех Окделлов. Святой Алан, сестрица безумна или больна, но разве это остановит сплетников? И что теперь прикажете с этой кошкой делать? Может, выдать ее за Наля? Но кузен при всей своей суетливости и невзрачности хороший человек. Не стоит привязывать его на всю жизнь к гадюке, хотя любовь зла. Что ж, если Реджинальд, зная все, попросит руки Айрис, он ее получит.

Глава 8

Вараста. Тронко

399 года К.С. 20-й день Осенних Волн

1

Спроси кто виконта Валме о разлуках год назад, Марсель бы с чистой совестью сказал, что, не будь расставаний, он бы повесился. В самом деле, что могло быть хуже родителей или любовниц, от которых нельзя сбежать, да и от приятелей рано или поздно устаешь. Валме знать не знал, что значит кудахтать от беспокойства и сморкаться, глядя в спину уходящим, за что и получил. Кошка-судьба подсунула неунывающему виконту Ворона с его дуэлями, войнами и кардиналами, и понеслось… Муцио, Дерра-Пьяве, Луиджи, маэстро Гроссфихтенбаум, дядюшка Шантэри, прекрасная Франческа, — все они откуда-то выскакивали, отгрызали кусок сердца и пропадали с глаз, но не из головы. И это не говоря об утреннем чудище, паре заплаканных принцесс и заварившем всю кашу герцоге, болтающемся Леворукий знает где.

Виконт потрепал по шее прижившегося у него Бронку и во всеуслышание заявил:

— Найду — убью!

— Марсель, — Чарльз Давенпорт в кожаном варастийском плаще держал под уздцы белолобую Манчу, — кого ты хочешь убить?

— Тебя! — огрызнулся Валме. — Если утонешь, можешь не возвращаться.

— Не паясничай, — Чарльз был серьезней дворового кота, собравшегося лезть в кухонный ларь, — мы не можем знать, когда встретимся и встретимся ли. Я должен убить Джеймса Рокслея и полковника Морена. У тебя тоже есть долги. Кто? Я могу встретить этих людей?

— Можешь, если в зеркало посмотришься. — Ну нет у виконта Валме таких врагов, чтоб из-за них гнать коня через полстраны, а друзья, раздери их кошки, есть, и один как раз в поход собрался. — Ладно, поехали.

Ничего нет глупее проводов. И лицемернее. Хорошо, если есть дело, которое можно обсосать, а если нет? Остается нести всякую чушь о погоде и красотках.

— Адуаны уже ждут, — Чарльз оглянулся на приютивший их дом, — наверное.

Через полчаса Давенпорт уедет, исчезнет, утонет в мокрой степи. В Варасте провожают до последней рогатки, дальше — дурная примета. В Варасте не любят прощаний, их нигде не любят.

— Конечно, ждут. — Еще можно уехать вместе, только что делать Марселю Валме у Лионеля Савиньяка? — У Дьегаррона не забалуешь. Генерал — человек душевный, только вот злить его не надо.

Злить вообще никого не надо, даже Марселя Валме, пусть он и не кэналлиец.

— Мир вам, дети мои!

Епископ Варастийский и Саграннский восседал на могучем гнедом мерине и являл собой воистину великолепное зрелище. Особенно для пешего.

— Что смотрите, чада? — вопросил Его Преосвященство и почесал мизинцем опаленный винным пламенем нос. — Покаяться хотите?

— Не совсем, — Марсель вскочил в седло, отрешаясь от дурных предчувствий и прочей чепухи. Хорошо, что заявился Бонифаций, иначе б они с Чарльзом докатились до завещаний и прощальных приветов, а при епископе не попохоронствуешь. Было в Его Преосвященстве нечто древнее, мощное и веселое, запрещающее думать о смерти и прочей чепухе.

— Ты, сыне, обождешь, — Бонифаций прищурился и ловко перехватил поводья, — не сегодня расстаемся, а приятеля твоего я исповедую. На дорожку, а то непорядок.

— В самом деле, Чарльз, — поддержал Его Преосвященство Марсель, сдерживая Бронку, — облегчи душу, а я сзади поеду.

Теньент пожал плечами, отдавая себя на волю Создателя, судьбы и Бонифация. Радости и благолепия на лице приятеля не наблюдалось. Ничего, потерпит.

Марсель поправил шейный платок и потрусил за клириком и его жертвой, искренне сожалея, что не слышит епископских напутствий. Давенпорт от Бонифация с непривычки шарахался, а вот Марсель проникся к епископу неподдельной симпатией. Его Преосвященство при всей несхожести напоминал виконту собственного родителя. Варастийский епископ казался бражником и обжорой, годным лишь на то, чтоб долдонить накрепко вбитые в голову церковные тексты, папенька тоже обожал дурачиться.

На первый взгляд граф Валмон был честным занудой, озабоченным собственным здоровьем и своими астрами, в которые Марсель в детстве запустил козу. О том, что стонущий домосед держит в узде не только собственные владения, но и все графство, сын и наследник узнал только после восстания Эгмонта.

Новым губернатором Эпинэ сделали Фернана Колиньяра, который и завалился в Валмон с визитом. Чего он хотел, Марселю не говорили, но гость стоически слушал хозяйские жалобы на бессонницу, несварение и грозящую ненаглядным астрам черную гниль, которая куда опасней гнили мучнистой. На одиннадцатый день губернатор сдался и уехал, получив в подарок настойку от чрезмерной потливости и завернутую во влажный мох рассаду, а мигом выздоровевший батюшка потребовал кэналлийского и наследника.

— Марсель, — возвестил граф, кромсая холодную оленину, — запомни, что нет ничего хуже сановных дураков со связями. Я не про оболтусов вроде тебя, ты рано или поздно перебесишься, а про баранов, вообразивших себя морисками. Ездить на них нельзя, но их можно и нужно стричь. Будь добр, собери всю эту лекарскую ерунду и спрячь куда-нибудь. Видеть ее не могу!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

«Когда Александр узнал, что могила Кира разграблена, он велел казнить Поламаха, совершившего это преступление, хотя это был один из знатнейших граждан Пеллы. Прочтя же надгробную надпись, Александр приказал начертать ее также и по-гречески». Плутарх. Избранные жизнеописания.

6

«Императрица» — высший аркан Таро. Символизирует соединение внешнего и внутреннего могущества, уравновешенного разумом, указывает на то, что некий процесс близок к завершению, можно надеяться на успех, все происходит естественно, без напряжения. Может говорить о предстоящем рождении ребенка, а также указывать на деспотичную особу женского пола, у которой отсутствует способность критически оценивать свои действия. Перевернутая карта (ПК) указывает на бесполезный труд, безрадостность, упадок творческих сил, домашние хлопоты, материальные затруднения, часто мщение, семейные неурядицы, служебные трудности.

7

Вышла из порядка (спец. термин) — лошадь стала вялой, потеряла аппетит, неохотно движется во время тренинга, снизила упитанность, стала хромать и т. д.

8

Намек на основателя рода герцогов Ноймаринен Манлия Ферру. Манлий был левшой, и недоброжелатели прозвали его Леворуким.

9

Цивильники — презрительная кличка «цивильной стражи», сменившей прежнюю городскую стражу. «Цивильники» подчинялись цивильному коменданту столицы, в свою очередь подотчетному лишь королю. В их обязанности входило бороться с мятежниками, взыскивать налоги и расследовать преступления против короля и жителей столицы.

10

Созданный при Эрнани Святом и постепенно сошедший на нет совещательный орган при особе Императора, куда входили наиболее значимые ординары — дворяне, чей род не восходил к Высоким Домам.

11

Фамильный замок Приддов.

12

В гальтарские времена все парадные помещения имели бронзовый порог высотой «в четыре мужских пальца», покрытый символическими абвениатскими значками.

13

Гимнеты — в гальтарские времена легковооруженные воины, охранявшие анакса и эпиархов.

14

Капитанами гимнетов могли быть только эории, но не главы Домов и не старшие в Высоком роду.

15

Иди сюда (кэналл.).

16

— Кто идет? Это ты, Бласко? — Я. С офицерами. Где генерал?

— Здесь. Пожалуйста, подождите немного (кэналл.).