Ахульго

Шапи Казиев, 2008

В книге писателя Шапи Казиева в художественно-историческом плане воссоздаются события времен Кавказской войны в Дагестане (первая половина XIX века). Героями увлекательного повествования стали многие известные исторические личности, а также образы, созданные воображением автора. Книга представляет интерес для широкого круга читателя.

Глава 3

Уже оправившаяся после родов, даже похорошевшая Екатерина Евстафьевна Граббе в окружении очаровательных деток являла собой воплощение семейного счастья. За обедом в доме Граббе присутствовала Елизавета Нерская, кузина фрейлины императрицы и душевная подруга Катеньки Граббе. Лиза, как звали ее близкие знакомые, была пикантная, хотя и несколько экстравагантная особа, полная нерастраченных чувств.

Судьба Лизы была романтически трагична. Ее муж, князь Михаил Нерский, оказался среди главных участников заговора, приведшего к декабрьскому восстанию на Сенатской площади. Не желая присягать Николаю, восставшие звали на престол Константина, считая его законным наследником неожиданно скончавшегося императора Александра I. А заодно требовали принятия Конституции. Солдаты и мужики полагали, что Конституция — просто жена Константина, до которой им дела не было. Но им сулили волю и отмену крепостного рабства, за которыми и пошли с их благородиями. Бунт — дело веселое, но обернулось оно кровавой бойней. На следствии выяснилось, что на самом деле заговорщики мечтали свергнуть самодержавие и учредить республику на европейский манер.

Свадьба Лизы была назначена на следующий день после восстания, которое началось внезапно, в надежде не допустить переприсяги новому царю. Михаил смог скрыться после расстрела на Сенатской площади, но его быстро выследили. Жениха ждали у церкви, позволив лишь обвенчаться. Вместо брачного алькова Михаил оказался к казематах Шлиссельбургской крепости.

Но несчастная супруга была преданна мужу и бросилась к кузине-фрейлине хлопотать за Нерского. Но ни ее слезы, ни влияние княжеской семьи не смогли умалить тяжести его преступления. Лиза только и смогла, что передать супругу медальон, в котором был миниатюрный портрет Лизы.

Лишь милость нового императора Николая позволила Михаилу избежать плахи. Неустанные хлопоты Лизы вырвали Михаила из каторжных рудников. Он был отправлен на Кавказ искупать вину простым солдатом. И, хотя общество весьма сочувствовало ссыльным декабристам, тянуть солдатскую лямку дворянам было нелегко. Оставалось выбивать штыком офицерские эполеты и утраченное дворянство. Многие сложили на этом поприще головы, как тот же Бестужев-Марлинский, книжками которого зачитывались молодые офицеры. Но кому-то все же удалось вернуться в благородное общество. Вот и Михаил Нерский, явивший в делах с горцами примерную храбрость, получил офицерский чин прапорщика. Чин, хотя и был 14-м, последним по классу, но все же был первым обер-офицерским.

Прочитав об этом в особом отделе «Русского инвалида», Лиза бросила все и помчалась на Кавказ. Однако само производство все не выходило, дело о нем где-то застряло. И вместо встречи с мужем, Лиза только получала от него письма.

Лиза решила дожидаться его тут, и жила в доме Граббе. Она усердно слала кузине душераздирающие письма, а в остальное время пользовалась лечебными водами, надеясь облегчить свои душевные недуги.

Вот и сегодня она уже успела посетить несколько источников и поговорить со множеством людей, совершавших утренний моцион. Это давало ей возможность знать все, что происходило на Водах, расспрашивать офицеров, не встречал ли кто ее мужа, и узнавать о ходе войны.

Все это было нелегко. Дичавшие на войне офицеры только и думали, за кем бы поволочиться. Надеясь расположить к себе пикантную особу, они живописали свои геройские подвиги, приводя в подтверждение свои раны. А некоторые, подвыпив, и вовсе вдруг сообщали, что муж ее, Михаил, перешел к горцам или — и того хуже — убит. Все это приводило несчастную Лизу в ужас. Она не спала ночами, воображая себе опасности, которым подвергался ее любимый супруг, хотя письма его были совсем другого свойства. Он называл ее, как прежде, Лизонькой и описывал чудесные кавказские пейзажи, а военные походы представлял увлекательными прогулками. Она плакала и без конца перечитывали его драгоценные письма.

«Милый мой ангел! Судьба разлучила нас, но таков уж промысел Божий, без испытаний нет любви! Медальон с образом твоим ненаглядным всегда у моего сердца, он бережет меня от несчастий, а любовь твоя освещает мой путь светлой надеждой. Скоро уже, поверь, душа моя, очень скоро мы будем вместе. Поцелуем запечатываю письмо сие, и ты непременно ощутишь жар его страсти.

Муж твой Михаил Нерский».

Только письма его пахли порохом, а почерк становился все более резким. И это еще больше пугало Лизу.

Ей было уже тридцать, красота ее увядала, пленительные прежде взоры теряли свое очарование. Она была замужем, но не имела ни настоящего мужа, ни детей. И это становилось все невыносимее, когда подруги ее давно обзавелись большими семействами, новыми связями и блистательным положением в свете. Дети Граббе ее умиляли, а в Павле Христофоровиче она видела олицетворение своих сокровенных надежд. Ведь он тоже когда-то был декабристом. Но когда она заговаривала об этом, Граббе нервно прерывал ее:

— Сударыня! Это дело прошлое. Это пора забыть!

Упоминание о тех днях декабря 1828 года его коробило. Не случись ему оказаться среди членов «Союза благоденствия», его судьба могла сложиться куда лучше. Он вышел из Общества за четыре года до известных событий, но тень их преследовала его всю жизнь. Эта злополучная «прикосновенность» висела над ним Дамокловым мечом, грозя обрушиться в любую минуту, несмотря на все его отличия и награды на государевой службе.

— Простите, Павел Христофорович, — утирала слезы Лиза.

— Но если он теперь офицер, отчего письма по-прежнему приходят вскрытыми? Разве можно этак бесцеремонно?

— У нас все можно, — многозначительно отвечал Граббе, у которого были свои обиды на правительство.

Лиза этого не понимала. Ей казалось, что тайные цензоры безжалостно вынимают из писем душу, а ей достается что-то другое, утратившее самое драгоценное, на что никто, кроме нее, не может иметь прав.

— А верно ли, что есть тайный указ насчет декабристов, чтобы за отличия не представлять к повышению, но доносить только, какое отличие ими сделано?

Граббе знал про этот указ, как и про многие другие, но обсуждать действия правительства, тем более с женщинами, не считал возможным.

— Но вот ведь повысили князя, — сказал он.

— Не князя, — поправила Лиза.

— Солдата.

— Как вам будет угодно, — развел руками Граббе.

— Все мы у государя — солдаты.

— И все же, — не могла взять себя в руки Лиза.

— Когда вы были… То есть когда Михаил оказался в заговорщиках, он ведь желал отечеству пользы? Пусть он ошибался, но ведь из любви… Вот и мне говорил, отчего, мол, мы французов разбили, вернули Европе свободу, а сами и мечтать о ней не смеем?

— Химеры! — вспылил Граббе.

— Разве не сами же главари декабристов, Пестель да Муравьев, царство им небесное, в проектах своих указывали, что для спокойствия государства надобен специальный жандармский корпус, особая тайная полиция? Вот государь и прислушался. А граф Бенкендорф возглавил. Потому и письма ваши приходят вскрытыми.

Граббе хотел было продолжить обличительную речь, но сумел взять себя в руки. Как бывший тайный агент, он отлично видел, что на Кавказских Минеральных Водах шныряли стаи субъектов, которые следили за всем и доносили обо всем. Не говоря уже о собственно голубых жандармских мундирах, к которым все давно привыкли, но брезгливо сторонились. И для Граббе не было секретом, что любое неосторожное слово, всякое подозрение в неблагонадежности становились известными в столице. Даже храбрый служака-офицер, далекий от политики, а только, захмелев, чистосердечно порицавший процветавшее на Кавказе казнокрадство, раздачу наград приближенным или бездарность воинских начальников, мог дорого поплатиться за свое вольнодумство.

Генерал несколько раз уже порывался отказать Лизе от дома, но положение при дворе ее кузины, которой она не ленилась сообщать о герое Граббе, незаслуженно пребывающем не у дел, удерживало его от резкого шага. Никогда не мешает напомнить о себе при дворе, даже таким способом. Кроме того, Лиза снабжала семейство Граббе последними сплетнями, которые деликатно именовались новостями, и только в особых случаях это называлось «нонсенс».

Новость, которую она сообщила на этот раз, повергла Граббе в изумление.

— А вы про генерала Вельяминова слышали? — спросила Лиза, отпивая чаю.

— А что Вельяминов? — насторожился Граббе.

— Говорят, умер.

— Как умер?!

Граббе вскочил и заходил по комнате, не в силах осознать случившееся.

— Алексей Александрович, такой крепкий мужчина, герой, и вдруг — умер? — не верила Екатерина Евстафьевна.

— Вероятно, вы хотели сказать — убит? — нервно говорил Граббе

— На войне, случается, убивают.

— Да нет же, — настаивала Лиза

— Умер! Заболел и умер.

— Чем же он болел? — все еще сомневался Граббе.

— Не слышал, чтобы он лечился.

— Говорят, открылась тяжкая водяная болезнь. Он в экспедиции был против черкесов. Солдаты из сил выбивались, а граф решил подать пример и полдня шел по глубокому снегу.

— Это же надо так простыть! — перекрестилась Екатерина Евстафьевна.

— А какой был красавец!

— Государь даже своего лейб-медика прислал, но все оказалось напрасно, — продолжала Лиза.

— А хоронить где будут? — спросила Екатерина Евстафьевна.

— У покойного имение в Тульской губернии, — сказал Граббе и перекрестился.

— Туда и повезли, — кивнула Лиза.

— Все только об этом и говорят.

Неожиданная смерть генерал-лейтенанта Вельяминова могла многое изменить. Граббе знал его еще по войнам с Наполеоном. Вельяминов был сверстником Граббе и служил в артиллерии у Ермолова, когда Граббе был у того адъютантом.

Став командующим на Кавказе, Ермолов сделал Вельяминова начальником штаба Отдельного грузинского корпуса, и с тех пор его протеже участвовал во всех войнах, случавшихся на Кавказе и вокруг него. После Турецкой войны он получил пост командующего войсками на Кавказской линии и в Черномории. Он не гнулся перед начальством и не всегда соглашался с военным министром Чернышевым, за что Граббе уважал его особенно, так как имел свои счеты с этим царедворцем, больше занятым интригами, чем настоящими военными делами. Наперекор Чернышеву, Вельяминов не признавал оборону и отдавал предпочтение сильным набегам. Его считали вольтерьянцем за томик веселого философа, с которым Вельяминов не расставался даже в походах. Читал он в очках, за что солдаты прозвали его «четырехглазым». Он сочинил «Способ ускорить покорение горцев», но применить его на деле так и не сумел. Вельяминов слыл распорядительным и хладнокровным командиром, умевшим вселять отвагу в самое слабое сердце. Но в смысле гражданского управления Граббе его не одобрял, потому что здесь творились очевидные безобразия и полнейшая неразбериха.

Взволнованный Граббе понимал, что Лиза не могла знать всего, а происходить теперь должно было многое. Генерал решил выйти в город, чтобы узнать о чрезвычайном событии побольше.

Граббе надел мундир и украсил его своим главным орденом — Святого Георгия 3-й степени, который красноречиво свидетельствовал о множестве прочих. Золотой крест с расходящимися белыми лучами давался за особые боевые заслуги, его полагалось носить на шейной ленте и никогда не снимать. Граббе получил его за Польскую компанию. Тогда, в должности начальника штаба 1-го пехотного корпуса, он участвовал в нескольких сражениях и штурмовал Варшаву.