Депутат за семь миллионов

Кирилл Казанцев, 2012

Вот и пришло время тайной антикоррупционной организации «Антикор» жестко разобраться с теми, кто торгует властью, продает за баснословные деньги депутатские мандаты. Глава «Антикора» генерал Дугин знает, что существует целая сеть посредников, занимающихся этим преступным бизнесом. Но вот кто управляет сетью – тайна. И Дугин решает, что лучший способ вскрыть механизм преступной машины – внедрить в нее своего человека. Лучший боевик «Антикора» Андрей Ларин устраняет одного из посредников и, войдя в доверие к торговцам должностями, занимает его место. Но не все склонны доверять новичку, и над головой Ларина нависает смертельная угроза…

Глава 3

Средиземное море плескало в берег ласковыми волнами. Небольшой старинный город Сичез поблизости от Барселоны жил своей обычной курортной жизнью. Белели паруса и топорщились мачты в яхт-клубе, отгороженном от открытого моря длинным волноломом из каменной наброски. На пляжах нежились туристы. Парочка бомжей-албанцев, стоя на пирсе, добывала себе на выпивку ловлей крабов. Они на веревке опускали на полчасика в воду тухлую курицу-гриль, завернутую в рваную майку, а потом вытаскивали и собирали уцепившихся за нее крабов, чтобы сдать в ближайшее кафе.

Сичез — городок не только старинный, но и фешенебельный, без больших денег там делать абсолютно нечего. Во все времена здесь любили останавливаться знаменитости. Постоянно отдыхали и писатель Честертон, и режиссер Бюнюэль. А через дорогу от променада на клумбе перед одним из средневековых домов высился небольшой постамент с памятной табличкой, извещавшей, что именно здесь жил и творил великий художник эпохи Возрождения Эль Греко. Естественно, владелец этого исторического дома не упустил случая заработать на этом. На первом этаже располагался один из самых дорогих ресторанов на здешнем побережье, названный скромно и со вкусом «Эль Греко».

Дорогой — это еще не значит броско-шикарный. Солидная мебель, сделанная на века, компактный и уютный зальчик на десяток столиков, небольшое возвышение, на котором по вечерам исполняли классическую музыку, на стене две оригинальные картины кисти самого Эль Греко. А подобными не каждый столичный музей живописи может похвалиться. Как обычно, днем посетителей было немного. Чуть слышно звякали столовые приборы, велись тихие задушевные разговоры.

С улицы зашел старый испанец в добротном светлом костюме и сел за столик. Официант торжественно подал ему меню в кожаной обложке. Старик хлопнул себя по карману, виновато улыбнулся и сильно прищурился — не мог, бедняга, прочитать без забытых дома очков ни строчки. Официант, солидный, как университетский преподаватель, попросил подождать секундочку, сходил за перегородку и вернулся с деревянным ящичком, в котором ровными рядами были составлены десятки очков всех мыслимых и немыслимых диоптрий. Посетитель привычно выбрал себе подходящие очки и погрузился в чтение. Все это священнодействие, невозможное даже в самом крутом российском ресторане, произошло не показушно, а без лишних понтов, чинно и спокойно. Чувствовалось, что традиция держать очки для забывчивых посетителей существует тут уже целое столетие, а то и больше.

Внезапно «скромное обаяние буржуазии» в стиле Бюнюэля было нарушено самым наглым образом. Жалобно звякнул колокольчик у входной двери, и в небольшой зал не зашла, а ввалилась шумная компания. Похмельный Паша Янчевский, прилетевший в Барселону на выходные, решил оторваться с двумя девицами, прихваченными из Москвы.

Столовые приборы, которыми почти бесшумно ела солидная публика, зависли над блюдами. Троица нормально смотрелась бы на пляже, но только не здесь. На Паше были широкие шорты, доходящие до колен, и крикливо-красная майка с державной эмблемой родной партии-кормилицы и с двуглавым орлом. Длинноногие девицы своими вызывающими нарядами подозрительно напоминали проституток.

— Вау… — разочарованно протянула блондинка. — Ты же, Пашка, обещал самый дорогой и навороченный ресторан. А тут забегаловка какая-то, — оглядела она однотонные стены с ренессансной лепниной и белоснежные скатерти.

— Пошли отсюда, — предложила брюнетка.

— На хрен мотаться? Лишь бы бухло человеческое нашлось, — Янчевский, шлепая сланцами, пересек зал, плюхнул на стол борсетку, после чего звонко щелкнул пальцами над головой и выкрикнул: — Эй, человечек!

Официант нервно сглотнул, но все же сохранил профессионально-вежливое выражение лица и подал Янчевскому с «дамами» меню.

— Что ты мне тут тычешь? — отмахнулся от кожаной обложки Паша. — Все равно по-вашему ни хрена не понимаю. Ты нам пельмешек, что ли, сообрази, да и водочки.

Официант смотрел непонимающе. Старик-испанец, ничего не говоря, положил очки в ящичек, закрыл меню и покинул ресторан.

— Пель-ме-ни, — по складам произнес Янчевский, словно от этого официант мог понять незнакомое ему слово. — Я же тебе человеческим языком говорю. Пельмени сообрази и водочки. Мы же вам всем деньги платим — великая энергетическая держава, могли бы уже и русский выучить.

— Да не видишь, он же чурка неотесанный, — засмеялась блондинка.

— Пельмени? — наконец повторил официант, хотя было ясно, что слова не понял.

— Водяру сперва принеси, — напомнила брюнетка.

Официант удалился, на ходу бормоча под нос «пельмени», боялся забыть это слово.

Ларин, сидевший за угловым столиком вполоборота к компании соотечественников, ненавязчиво к ним присматривался и чинно ел суп-гаспачо.

На кухне ресторана, наверное, все же нашелся тот, кто разгадал «ребус» Янчевского. Ведь вернувшийся официант принес-таки равиоли.

— Видишь, — обрадовалась брюнетка. — Они, как и наши чернозадые, только вид делают, что не понимают. Пельмешки!

Официант поставил перед Янчевским рюмку, хотел влить в нее немного водки — клиенту на пробу. Вдруг не понравится? Но Паша прижал ладонью горлышко.

— Полную лей! И телкам рюмашки принеси. А то они типа трезвые будут, а я вдребезги бухой?

Ларин продолжал наблюдать за Янчевским. Следил он за ним с самого утра, а потому теперешнее хамство молодого политика его особо не впечатляло. И не такое вытворял. Правда, теперь хоть мата от него не слышал. Удивляло другое: в принципе люди типа Янчевского, когда надо, умеют вести себя относительно пристойно, но временами позволяют себе форменное скотство.

Паша тем временем поставил полную рюмку на локоть и, поднявшись, громогласно произнес:

— За Великую Россию! Гип-гип, ура! — после чего по-гусарски, с локтя, и выпил.

По смыслу вроде бы все было правильно и идейно выдержано. Ларин и сам не имел ничего против величия России. Но «мелкий бес» Янчевский заражал вирусом похабства все, к чему прикасался. О любви к Родине ли, к женщине ли нельзя кричать, паясничая на публике. Любовь — она должна быть в сердце, в голове и в поступках.

Водка, принятая на вчерашние дрожжи, быстро подействовала. Янчевский принялся нести девицам всякую муть, похваляясь тем, какой он «великий и ужасный». Троица явно начинала скучать, маяться.

Ларин не мог взять в толк, какой смысл было ехать за тридевять земель в Испанию, чтобы пожрать водку и пельмени, если все это и на родине сделать можно. Вряд ли и сам Янчевский мог бы дать толковый ответ на этот вопрос. Наконец заскучавший Паша вновь подозвал официанта щелчком пальцев.

— Ты, это… нам с собой собери. Пузырь еще один холодненький, ну и пайку. Мы на пляже догонимся.

На этот раз Янчевский все же удосужился объясняться не только словами, но и жестами. Показывал на бутылку, на девиц и на пляж, видневшийся за променадом. Официант не заставил себя ждать, ему и самому хотелось поскорее избавиться от шумных и наглых посетителей, начисто выпадавших из формата ресторана «Эль Греко».

Вскоре перед троицей уже стояла корзина для пикников, из-под белоснежной салфетки выглядывало запотевшее горлышко бутылки.

— Могут же, когда захотят, — Янчевский заглянул под салфетку. — Службу рубят, даже рюмки положили.

Паша извлек из борсетки тугой пресс цветастых евро, поплевал на пальцы, отсчитал то, что был должен по счету, а затем сунул сотенную купюру официанту в нагрудный карман и хлопнул его по плечу — мол, заработал. Девицы повисли у Паши по бокам, троица двинулась к выходу.

Ларин попросил счет, заплатил за суп и морковный фреш.

Янчевский с девицами уже устраивались на берегу. Служащий пляжа притянул им лежаки, поставил столик и воткнул зонтики. Андрей прошел мимо них и свернул к яхт-клубу.

Холодная водка на майском субтропическом солнце быстро сделалась противно-теплой. Салатные листья скукожились. Раскроенным на тонкие полоски хамоном — вяленой свининой — заинтересовались мухи. В голове у Паши образовался вакуум, он тупо смотрел перед собой на плескавшееся на мелководье немецкое семейство.

— Ни хера они в этой жизни не смыслят, — пафосно проговорил он. — Европейцы хреновы. Нет в них нашего размаха. Трахаются в презервативах и плавают вдоль берега. Нет, чтобы к горизонту! А ну-ка, подъем! Разлеглись тут, шалавы старые!

Янчевский вскочил и принялся пинать ногами топчаны со своими подружками. Девицы неохотно встали на ноги.

— Объявляю заплыв. Гип-гип, ура!

— Может, не стоит? — засомневалась блондинка. — Пьяному лучше на берегу посидеть.

— Это я-то пьяный? — изумился Янчевский. — Да я, пузырь засадивши, интервью перед выборами «BBC» давал. И никто не заметил. Пошли! — и он, покачиваясь из стороны в сторону, двинулся к морю.

— Паша, борсетку сопрут, — напомнила брюнетка. — Я покараулю, пока вы сплаваете.

— Резонно. Остаешься за старшего, — распорядился молодой политик.

Янчевский разбежался и прыгнул в воду, подняв фонтан брызг, а затем бешено заработал руками. Блондинка никак не поспевала за ним, хоть и плыла изо всех сил.

— Паша, да подожди ты!

— Русская баба — она и в горящую избу… и коня на скаку… и под водой… возьмет, — фыркая, огрызнулся Янчевский, минуя линию буйков.

Блондинка, матерясь, выгребала следом. И тут послышался ее отчаянный визг. Паша обернулся. Неподалеку резал воду черный лоснящийся треугольник.

— Акула! — завизжала блондинка и, выскочив из моря чуть ли не по пояс, погребла к берегу.

Паша не стал раздумывать о том, что вообще-то акуле нечего делать в здешних водах. Нет, они, конечно же, присутствуют в Средиземном море, но к берегу никогда не подходят, у них на мелководье жабры песком забиваются. Вид черного треугольного плавника, разрезающего воду, показывал, что акула не оптический обман.

— Нах! — замахал руками Янчевский, пытаясь догнать блондинку.

Но не получилось, плавник отрезал ему путь отступления к берегу. Обезумевший Паша вынужден был грести в открытое море. Круги тем временем сужались. Черная мокрая кожа плавника искрилась на солнце.

На берегу поднялась паника. Люди пробками выскакивали из воды. Никто и не думал бросаться на помощь. Блондинка, визжа, выбежала из воды и понеслась к променаду, брюнетка схватила ее на ходу и повалила на песок.

— Куда, дура? На пляж она не вылезет.

Янчевский уже нахлебался воды, ужас завладел всем его существом, он бестолково барабанил руками. Плавник грозно надвигался на него, а затем ушел под воду. И тут Янчевский почувствовал, как что-то коснулось его ног. Он изо всех сил с криком рванулся вверх. Крик разлетелся над морем и захлебнулся — выскочившее тело, повинуясь законам физики, ушло под воду.

Люди на берегу в тревожном молчании всматривались в море. Голова Паши, заплывшего за буйки, так и не появилась, как исчез и акулий плавник. От пирса, ревя мотором, уже мчалась моторная лодка со спасателями…

Бездыханное, посиневшее тело Янчевского уложили на песок. Вернуть ему жизнь пытался один из туристов — медик, но ничего не получалось. Прибывшей бригаде «Скорой помощи» оставалось лишь констатировать смерть.

Врач оглядел покойника, на теле которого не имелось видимых повреждений, и предположил, что у несчастного просто остановилось сердце.

— Да показалось тебе все, показалось, — пыталась успокоить подругу брюнетка. — Откуда тут акуле взяться?

— Ему тоже показалось? — всхлипнула блондинка. — И им всем показалось?

— Всем, всем показалось, — брюнетка встряхнула подружку. — В прошлом году я в Турции тоже акулий плавник увидела. Прямо в море, и чуть не обделалась. А потом оказалось, что это пакет черный с мусором углом кверху ветром на меня погнало.

— Пакет? — задумалась блондинка. — А куда он тогда сейчас подевался?

— Какая, на хрен, разница. Пока полиция не подошла, — брюнетка покосилась на остановившуюся на променаде полицейскую машину, — надо бабки из борсетки забрать. Паше на том свете они ни к чему…

Ларин стоял на палубе небольшой арендованной парусной яхты и смотрел на берег в бинокль. У борта лежали мокрые акваланг, ласты и квадрат гибкого черного пластика. Сложенный пополам — по диагонали, квадрат отдаленно напоминал акулий плавник. Но, как известно, у страха глаза велики.

Когда тело на берегу запаковали в черный мешок и неторопливо понесли на носилках к машине, Ларин достал мобильник и отправил эсэмэску: «Отдохнул хорошо. Возвращаюсь». Почти незамедлительно пришел и ответ: «Жду. Стол уже накрыт».

Андрей не обольщался насчет «накрытого стола», эта кодовая фраза означала лишь то, что Дугин еще до гибели Янчевского успел продвинуться в том, чтобы ввести Ларина в думские коридоры.

* * *

Единственная конспиративная квартира, которая не вызывала у Ларина отторжения, — это помещение в тихом Колокольниковом переулке. Именно там Дугин и назначил сегодняшнюю встречу. Квартирой это можно было назвать лишь условно. Жители подъезда в старом трехэтажном доме были свято уверены, что на мансарде расположена мастерская художника. А чего сомневаться-то? Ведь еще в советское время мансарда принадлежала Союзу художников. Работавшие в ней творцы менялись один за одним. А художник — человек не публичный, его не обязательно узнавать в лицо.

Ларин сидел на краю дощатого подиума, занимавшего треть мансарды. Для маскировки в углу стоял мольберт, завешенный полотном, за стеклянными дверцами стеллажа виднелись тюбики с краской, палитра, из глиняных кувшинов торчали разнокалиберные кисточки. На стенах висело несколько московских пейзажей без рам.

Дугин стоял у окна и, раздвинув планки жалюзи пальцами, смотрел на город.

— Тебе испанские рестораторы по справедливости должны скинуться. Теперь там никто не купается, сидят по барам, кафе и ресторанам. Выручка выросла в разы, — произнес Павел Игнатьевич. — Но это так, лирика. Диск просмотрел? Информацию по нашей Думе изучил? Впечатлился? — спросил Дугин у Ларина.

— Впечатлился только масштабами и суммами, но не сущностью, — брезгливо поморщился Андрей. — Я и раньше знал, что у нас все продается и покупается.

— Вот-вот. Масштабы, — хмыкнул Дугин, отходя от окна. — А количество, как ты знаешь, всегда имеет особенность переходить в качество. Где крутятся фантастические суммы бабла, там и коррупция фантастическая, и ее последствия недопустимо разрушительные. Если государство превращается в мафию, то все его институты тоже автоматически превращаются в мафию! — Павел Игнатьевич по своему обыкновению взмахнул рукой, рассекая воздух. — А сколько там депутатов с судимостями, да еще по таким статьям, за которые на зоне приличные зэки «опускают»? А сколько в наш так называемый парламент отъетых харь пролезло только ради депутатского иммунитета?

— Проще перечислить тех, к кому эти определения не относятся.

— А ты таких знаешь?

Ларин развел руками:

— Люди вообще не знают фамилий депутатов. Им кажется, что вся эта мерзость их не касается и не коснется. В лучшем случае назовут их бездельниками, на которых пахать можно, и педерастами.

— В прямом или переносном смысле? — криво ухмыльнулся Дугин. — Там всяких персонажей хватает.

Павел Игнатьевич достал из кармана удостоверение и подал Андрею.

— Общественный помощник депутата Пронина… — прочитал и изумился Андрей. — И фотография моя. Надо же.

— Дорогая штучка, скажу я тебе.

— Знаю. От ста двадцати тысяч долларов до двухсот стоит по думским расценкам. В зависимости от того, к какой партии депутат принадлежит, от его веса или должности в Комитете.

— Я брал по минимуму, депутат Пронин пустышка — практически ничего не «весит», он для тебя лишь первый шаг к цели. По закону народный избранник может иметь только одного помощника на окладе. А вот общественных — сколько душе заблагорассудится, — подсказал Дугин. — Вроде бы просто общественная нагрузка, головная боль быть бесплатным помощником. Но это еще и пропуск, с которым помощник может беспрепятственно входить, например, в мэрию, попадать в любые… ну, почти в любые кабинеты. И, естественно, получает возможность решать вопросы.

— Вообще-то решают задачи, а на вопросы — отвечают, — поправил Дугина Андрей.

— Не передергивай, теперь и тебе надо в полном объеме овладеть властным новоязом. Чиновники от случайных людей денег не возьмут. А это удостоверение — как сигнал для распознавания «свой-чужой», как гарантия того, что ты принадлежишь к властной мафии и своих не сдашь.

— Но вы сами сказали, что Пронин, о котором я слышу первый раз, — пустышка? — возразил Ларин.

— Тебе нельзя возникнуть на пустом месте. Технология внедрения — сложный процесс. Я помогу тебе подняться наверх. Самый влиятельный человек в партии большинства — это политтехнолог Стариканов. Он что-то вроде начальника отдела кадров властной партии, составляет избирательные списки. Основные деньги от покупки мандатов идут через него. Я уже разработал план, как тебе войти к нему в полное доверие и занять место Янчевского. Вот тогда ты сможешь купить практически любую должность или устроить на нее своих людей.

— И каков план? — без особого энтузиазма поинтересовался Андрей.

За время работы на тайную организацию по борьбе с коррупцией в высших эшелонах власти Ларину приходилось видеть много мерзости, пожимать руки и улыбаться негодяям, проходимцам и оборотням в погонах. Но теперь Андрей чувствовал — Дугин внедряет его в настоящую клоаку, где придется не только подыгрывать, но и изображать из себя «брата по разуму».

Павел Игнатьевич словно прочитал эти непроизнесенные сомнения и поспешил добавить:

— Утешай себя тем, что потом последует возмездие. Главное для тебя — войти в цепочку продажи должностей в качестве своего человека, в котором никто не сомневается, разобраться, что где исчезает и в чьих карманах потом материализуется. Проследить ее от самого верха. Ну, а теперь слушай мой план. Для начала тебе придется просто случайно нарисоваться перед Старикановым в новом качестве, ну а потом…

* * *

Майский ветер трепал ленточки на многочисленных похоронных венках. Надписи на них напоминали набор визитных карточек, скопившихся в письменном столе очень влиятельного человека. От фракции… от министерства… от соратников по партии… от… от…

Неприлично дорогой, отливающий глянцевым лаком гроб торжественно ехал на неторопливом катафалке по аллее Троекуровского кладбища. Глухо вздыхали трубы военного оркестра, мерно, задавая темп движения похоронной процессии, ударял барабан.

Похороны Павла Янчевского были организованы масштабно и в меру державно. Сразу же вслед за родственниками покойного шел Нил Константинович Стариканов, за ним тянулся шлейф из других партайгеноссе. Политтехнолог ступал тяжело, другие обходили разбросанные по дорожке живые цветы, а он шел — давил их подошвами туфель из тонкой страусовой кожи. Этот мерзкий звук соответствовал его настроению. На носу была предвыборная кампания, а тут — на тебе.

Рядом проплывали величественные памятники. «Жильцы» на кладбище сплошь были или знаменитостями, или толстосумами. А потому все так называемые бесхозные могилы обретали новых квартирантов. «Старожилов» на престижных местах оставалось не так уж и много.

Не впервой Стариканов провожал здесь в последний путь соратников, а потому изменения сами собой отмечались в памяти. Нил Константинович хорошо запомнил на аллее памятник какому-то генералу из-за его нетривиальности.

Скульптор весьма реалистично изваял генерала торчащим по пояс из скалы. В руке поднесенная к уху так же реалистически повторенная трубка полевого телефона. Этот шедевр времен раннего Брежнева вдобавок был забран в параллелепипед из толстого органического стекла на латунном каркасе. Это чтобы кладбищенские вороны на гадили на скульптуру. Зато теперь плексигласовый фонарь густо усыпали белые размашистые пятна. Рядом с генеральским захоронением еще полгода тому назад была и скромная могила его жены, но теперь на ее месте виднелась аккуратная яма — последнее пристанище Паши Янчевского. Видимо, и ее умудрились признать сперва неухоженной, а потом уже и бесхозной. А ведь квадратный метр на престижном кладбище стоил не меньше, чем аналогичная площадь в центровом пентхаусе.

Оркестр доиграл марш, гроб сняли с катафалка. Зазвучали прощальные речи. Их мало кто слушал, разве что родственники покойного. Они справедливо подозревали, что в дальнейшем об их погибшем родиче никто и слова не скажет. Разве что желтая пресса доберется до его прошлых делишек.

Если верить выступавшим, то более полезного и перспективного для России человека не было и больше не предвиделось. В чем-то Стариканов был согласен с такой мыслью, ведь в лице Янчевского он лишился посредника между собой и соискателями должностей, депутатства. То есть все, конечно, знали и расценки, и правила игры, но ведь не пойдут соискатели к Стариканову напрямую с чемоданом кэша! Для этого Паша и существовал, этакий курьер-посредник. Воровал, конечно, подлец, но как относительно честный приказчик у толстопузого купчины — лишь пятиалтынные. Короче говоря, приближался сезон выборов, а нужного человека не стало.

Гроб опустили в яму, люди проходили мимо, бросали пригоршни земли, а затем спешили отойти, чтобы покурить, переброситься словом с другими участниками похорон. Ведь иногда только на подобных мероприятиях и есть на это время. К тому же кладбищенская обстановка располагает к воспоминаниям и искренности.

Стариканов, зайдя за генеральский памятник, запахнул плащ, пригладил бороду. К нему неслышно подошел депутат Пронин, и не один. Рядом с ним был стильно и хорошо одетый мужчина, находившийся в отличной физической форме. Внимательный взгляд, умные глаза, никакого подобострастия в движениях, хотя и сразу было видно, что пришел именно он с Прониным, а никак не наоборот.

— Как-то не принято говорить в такие минуты «добрый день», поэтому здравствуйте, Нил Константинович. Такая утрата, такая утрата… — даже не пытаясь изображать искренность, произнес дежурные слова Пронин. — И как такое могло случиться? Молодой, многообещающий — и вдруг утонул. Полная несправедливость получается.

— Мало ли что и с кем случиться может, — пожал плечами политтехнолог, обводя взглядом недавно установленные памятники, на многих из которых промежуток между датой рождения и датой смерти не превышал и полувека. Ты что, всерьез думаешь, Пашка не случайно утонул?

— Никто так не думает. Я уже с людьми говорил. Утонул и утонул. Тут уж, как говорит мудрый русский народ, кому суждено утонуть, того не…

Пронин запутался, понял, что сморозил двусмысленную бестактность, и поспешил сменить тему.

— А это мой новый помощник… — представил депутат своего спутника Ларина. — Очень толковый.

— У тебя помощников — как секретарей у Левы Троцкого, который на самом деле — Бронштейн. Один из семидесяти? — несколько раздраженно произнес Стариканов, поскольку Пронин, не просчитав ситуацию, наступил на больную мозоль политтехнолога, неожиданно лишившегося Янчевского.

Пронин развел руками, как бы говоря, что лишние сотня-другая тысяч долларов на дороге не валяются. А сам он не олигарх — надо же как-то «перебиваться».

Стариканов еще раз окинул взглядом Андрея. Сама собой в голове Нила Константиновича родилась странная мысль:

«Вот этот бы ни за что не утонул. Мусорного пакета не испугался бы».

— А еще я слышал, что некоторые говорили, вроде акула возле Пашки плавала, — прищурился, глядя на Пронина, Стариканов.

— И я такое слышал, — признался депутат. — Только не верю. Откуда акула в Средиземном море?

— И правильно делаешь, что не веришь. Мне документы из испанской полиции прислали. Так вот, как оно было со слов свидетелей: увидел Пашка в море черный пакет с мусором, который острым краем кверху из воды торчал, и от страха сердце у него остановилось. Потом тот пакет возле яхт-клуба и выловили. Понимаешь, пакета мусора до смерти человек испугался.

— Эка оно бывает, Нил Константинович. Но мусор мусору рознь, — попытался вновь неудачно пошутить Пронин.

Ларин не терял времени даром, неприметно осматривался. Охрана у Стариканова была поставлена круто. Телохранители не маячили, но находились поблизости, профессионально фильтровали — кого можно подпускать к хозяину, а кого ни в коем разе нельзя. Так, они ловко перехватили на далеких подходах к Нилу Константиновичу сестру и основную наследницу Янчевского. Оттеснили ее не зря. Моложавая женщина справедливо полагала, что не собиравшийся в ближайшее время умирать братец львиную долю своих сбережений держал на тайных счетах. А потому рассчитывала «наехать» на Стариканова, чтобы узнать правду и добраться до этих денег.

Прилюдно объяснять неадекватной от потери единственного брата особе, что часть счетов, оформленных на Янчевского, это всего лишь перевалочная база для взяток за купленные мандаты и должности, Стариканову было не с руки. Для него самого вопрос получения этих застрявших денег стал головной болью.

Нил Константинович обменялся с охраной взглядами и понял, что долго удерживать ситуацию под контролем не получится — на кладбище зрел гнусный скандал, свидетелями которого могли стать несколько ушлых журналистов.

— Пойду я уже, — обронил Стариканов и, даже не подумав протянуть руку на прощание, пошел к выходу с кладбища.

За воротами его ожидал автомобиль. Водитель распахнул дверцу. Пока Нил Константинович забирался в свой «Бентли», охрана зорко осматривалась по сторонам.

— Ну, как все прошло, Нил Константинович? — поинтересовалась секретарша политтехнолога, просидевшая все похороны на заднем сиденье.

— Как, как? Плохо, — раздраженно ответил Стариканов и пригладил растрепавшуюся на ветру бороду. — Мало того что этот мерзавец неоконченными финансовые дела оставил, так теперь еще из-за его похорон полдня сгорели.

Между политтехнологом и его секретаршей — Екатериной Медниковой — отношения сложились доверительные. Естественно, у обоих существовали и свои личные тайны, но если уж о чем-то они говорили, то предельно откровенно. Стариканов справедливо полагал, что нельзя все время находиться в напряжении, фильтруя сказанное. А поскольку с секретаршей они общались каждый день, приходилось ей доверять.

Медникова была молода, но умна. И это был тот редкий случай, когда ум вполне сочетался с красотой. Причем красота эта не сразу бросалась в глаза. Екатерина ловко маскировала ее за образом деловой женщины. Глаза и губы красила так, что мужчины были уверены — они такие от природы. Густые и длинные волосы на службе всегда носила заплетенными в неброскую косу, которую укладывала вокруг головы. Короче говоря, она не пыталась повторить раскрученные в массовом сознании образы успешных женщин-стерв и женщин-вамп. К чему? Лишнее. Она и так была успешной. Вот только сейчас вид немного портили излишне длинные ногти да гламурный розово-перламутровый нетбук «Apple» на коленях.

Машина тронулась, плавно набирая скорость.

— Потеряли мы посредника, — вздохнул Стариканов. — И не вовремя потеряли. Это как если бы в самую страду у крестьянина единственный конь сдох. Выборы приближаются. У тебя, случайно, на примете никого нет? Чтоб человек был надежный и не сильно вороватый. Ну, ты понимаешь, что я подразумеваю под словом «не сильно»…

Медникова и рада была бы помочь Нилу Константиновичу, лишний раз показав ему свою необходимость. Но таковых, кто бы мог заменить Янчевского, у нее на примете не было. А потому отрицательно качнула головой.

— Хорошие посредники товар штучный, на помойке не валяются.

— Не будь ты, Катька, бабой, я б тебе это дело доверил, но уж очень мужское наше общество. Русский мужик в бабе только бабу и видит, за задницу ущипнуть норовит или коленки пожмякать.

Стариканов недовольно покосился на открытый нетбук, стоявший на коленях у молодой женщины. Коленки и впрямь выглядели соблазнительно.

— А ты, Катька, опять в своих социальных сетях сидела. Тьфу и еще раз тьфу на тебя.

— Зря вы, Нил Константинович, социальные сети недооцениваете. Теперь в них вся страна живет. Даже известные журналисты прежде свежую статью на своих страницах вешают, а уж только потом отдают в издание или на сайт. Из Интернета новость можно быстрее узнать, чем из телевизора. Или, скажем, нужно сделать вброс информации, а потом самим на нее сослаться… — Катя хотела продолжить мысль, но вовремя заметила, что Стариканов хочет возразить.

Медникова не зря была умной женщиной, а значит, умела не только говорить, но и слушать, потому замолкла, склонила голову набок. Внимательных слушателей люди любят — это она знала четко.

— Всякие твои твиттеры-шмиттеры, Интернеты — враги наши придумали, чтобы дурить голову православному люду. Чтобы он духовность свою растерял и соборность. Молодежь на цветные революции агитируют. Одна только порнография чего стоит, — проговорил Стариканов. — Не зря при Сталине кибернетику лженаукой считали.

— Но есть же от всего этого и польза? — попыталась возразить Медникова. — Скажем, ножом можно и человека убить, и икру на бутерброд намазать.

— От компьютеров я только одну пользу знаю — электронное голосование. Вот это настоящее дело! — усмехнулся Стариканов, прикрыл глаза, словно вспоминал что-то из давно ушедших дней. — Я ж, Катька, можно сказать, у его истоков стоял. Концепция-то, получается, моя, креативчик-то мой. Еще в начале семидесятых придумал. Ай да сукин сын, — бахвалился он.

— Интересно, — в тоне, каким Медникова произнесла слово, послышалось недоверие.

— Ты не думай, я с ума не сошел, — улыбка Нила Константиновича проступила сквозь клочковатую бороду. — С годами не ошибся. Меня тогда только-только освобожденным секретарем комсомола в универмаг областной поставили. Тебя еще на свете не было. Ну, молодой я, дурак инициативный. Тогда весь Союз на разных автоматах был помешан. Пятачок бросишь, кнопку нажмешь, тебе аппарат почтовую открытку выплюнет. Рядом другой стоит — две копейки проглотит, вот тебе уже и свежая газета. Автоматы и обувь чистили, и одеколоном прыскали. Даже в рюмочной, помню, на рубль металлический тебе аппарат сто граммов наливает и бутерброд с черной икоркой выдает.

— Тогда рубль типа доллара был? — уточнила Катька.

— Типа доллара, только «деревянный», — расплывчато уточнил Стариканов. — За доллары тогда статьи были предусмотрены. До пятидесяти баксов — административный кодекс, а свыше — уже уголовный, — в голосе Нила Константиновича совсем не слышалось сожалений о прошедшем «золотом времени» развитого социализма, просто ему самому стало интересно вспомнить, ощутить, сколько же всего поменялось в стране за эти годы. — Вот и я аппарат для нашего универмага придумал. На подшефном заводе нам его за пару дней склепали.

— И что ваш аппарат продавал? — улыбнулась Катя.

— Счастье, Катечка, форменное счастье для людей. И денег за это не требовал. Поставили мой аппарат посреди универмага. Жестяный ящик, серой «молотковой» краской выкрашенный, а на нем две кнопки и две лампочки — красненькая и зелененькая. Сверху плакат: «Товарищ, выскажись, как тебя обслужили в нашем универмаге?» Народ в очереди выстраивался, чтобы кнопку нажать — на одной написано «хорошо», на другой «плохо». А внутри-то всего только четыре проводочка к лампочкам от двух кнопок и тянутся, больше нет ничего. Сколько раз чего нажали, нигде не фиксируется, а народ счастлив, что его мнением интересуются, — мигают целый день лампочки, кнопки щелкают. Уже больше никто в книгу жалоб и предложений не пишет. Мне директор универмага даже премию выписал за «рацуху».

— Но счастье не бывает вечным? — догадалась Катя.

— Именно так. Нашелся пенсионер-правдоискатель, поднял мой аппарат и заглянул внутрь. Скандал закатил, в партконтроль написал. Короче, забрали мой аппарат, а вместе с ним и счастье у народа забрали. Видать, когда систему электронного голосования разрабатывали, то и о моем изобретении вспомнили, только мне не сказали. Но я не в обиде.

«Бентли» в сопровождении двух джипов с охраной тихо полз в плотном потоке машин. Водитель оглянулся и вопросительно посмотрел на хозяина.

— Ты только не вздумай мигалку сейчас включать, — погрозил ему пальцем Стариканов. — Выборы скоро.

* * *

После похорон Паши Янчевского Ларин исчез на три дня. Где он был и чем занимался, знали только он и Дугин. Но на четвертый день Андрей вновь объявился в Москве. Поздним вечером, уставший и мрачноватый, он вошел с большим пакетом в руке в больничный холл. Время для посещений уже закончилось. Полицейский, сидящий перед стеклянной дверью, оторвался от чтения газеты с кроссвордом и недовольно посмотрел на визитера — мол, чего приперся?

Ларин не стал пользоваться удостоверением помощника депутата Госдумы. В больнице не обязательно сработало бы. Полицейский мог оказаться нормальным мужиком, которому было бы в радость обломать владельца крутых купленных корочек. Тут тебе не московская мэрия.

— Сержант, — сразу взял задушевный тон Андрей. — Женщина у меня тут любимая в хирургии лежит. Сегодня только приехал, а завтра уезжаю. Нельзя ли…

Если человек когда-то служил в «органах», то это останется написанным на его лице до конца дней. Полицейский тут же почувствовал в бывшем наро-фоминском опере родственную душу, к тому же более высокую по званию, а потому, не задумываясь, ответил:

— Можно. Только халат накиньте, — и указал на вешалку…

Ларин по своей привычке поднялся по лестнице пешком, он всегда старался избегать лифта. Лифт — это ловушка, достаточно отключить электричество, и человек оказывается на время замурованным в кабинке, бери его голыми руками, без шума и пыли. Понемногу и Андрей перенимал осторожность Дугина, который любил повторять, что все плохое случается неожиданно, и если ты в деле, то никогда нельзя расслабляться.

Он прошел по больничному коридору. Стол дежурной медсестры пустовал, лишь тускло горела настольная лампа. Андрей коротко постучал в дверь одноместной палаты-люкс и толкнул ее. Маша, одетая в байковую пижаму, лежала поверх одеяла. Загипсованная нога смотрелась монументально.

Конец ознакомительного фрагмента.