W: genesis

Кирилл Гелех, 2018

Далекий мир. Прошлое. Настоящее. Будущее. Искалеченный военный. Больной революционер. Городской смутьян. Что могло связать их? Почему первый потерял память, каким образом второй победил Мировую Республику? И чем стал третий? Юный Эш и его старшая сестра Аня пытаются выяснить события прошлого. Ведь поначалу оно кажется забавным… Им предстоит узнать про тайны их Нового Мира – мира открытой информации. Но почему тогда все взрослые отказываются говорить о том, как они пришли к их светлому будущему? И такое уж ли оно светлое? Это первая часть фантастической истории, объединяющей комедию, ужас и кровавые баталии. Многочисленные философские отсылки и нелинейный сюжет заставят даже самого искушенного читателя проникнуться атмосферой. Продукт многолетней работы, где ни одна строчка или символ не использованы без причины. Содержит нецензурную брань.

Глава 2. Новости и больница

Светлый взгляд радует сердце, добрая весть утучняет кости

Притчи, гл. 15, ст. 30

Просыпайтесь, молодой человек. Поднимайтесь. Хватит стоять на краю бездны.

Никто не может заставить вас, никто не в силах принудить вас делать выбор.

А выбор — штука тонкая. Меня извиняет факт, что вы не одним лишь благодаря своим усилиям пришли сюда. Вследствие этого, а именно жизни под ярмом несобственных решений, ваше положение горемычно. Ни жив, ни мертв — пикантное состояние, согласны? Царство теней — ваша нынешняя вотчина. Вы видите сны о мировой тени, сотканные из тьмы… Ах, простите меня за многословность, не часто выпадает шанс перекинуться парой слов с наилучшим из слушателей — тишиной.

Да, согласен, что неприлично с моей стороны, можно сказать, по-варварски эдак неэтично и грубо врываться в мысли кого-то, кто столь долго борется с самим собой. Потратив уйму времени, дабы, наконец, окончательно выбрать: жить или умереть.

И вот что я вам укажу: вы должны жить, молодой человек. Ваш путь… Он далек от завершения. Или, во всяком случае, ему не суждено оборваться именно здесь и сейчас. Не в этой палате, не в этой лечебнице, не в этот миг.

Разумеется, нельзя не признать: миру вы отдали ужасно много самого себя. Достаточно боли, мучений, страданий, сотворили немало действий, разного качества; пролили много пота, слез и крови.

Вне каких бы то ни было сомнений, вы заслужили отдых. Вы заслуживаете отдых. У вас есть всеполнейшее право на шаг вперед. Во тьму.

И вы уже не боитесь ее, старушки смерти, вопреки инстинктам, заложенными природой. Вы видели чрезмерную долю жизни, чтобы бояться этого жалкого пустяка, известного как «Смерть».

Клятвенно божусь: мне претит, что я должен чуточку попридержать вас за плечо и вернуть назад. Подобное недопустимо, да чего уж — непростительно с моей стороны. Мне стыдно, противно от самого себя.

Но вы должны жить. О, вы истинно обязаны хотя бы чуть-чуть пожить.

Я молю вас о прощении, молодой человек, ведь я знаю, — несмотря ни на что, в вашем сердце осталась прорва места для этого неземного чувства, — прощения.

Также льщу себя надеждой, что вы не держите на меня зла за мое весьма фамильярное обращение к вашей персоне. Количество солнц, кое вы зрели, позволяет мне величать вас мужчиной. Мужчиной у седых вершин старости.

Но все относительно, и ваша старость относительна, к примеру, моей. Как собственно моя, относительна некоторых и многого. Особенно в масштабах космоса или интеримарной бесконечности… И потом, неужто людей, подобных нам, заботит возраст?

Итак, восстань, юноша. Восстань, недобитый солдат, кровавый осколок прошлого, поднимись и снова приди туда, где ты нужен. Точнее, как раз НЕ нужен.

Ведь история не единожды показывала: именно ненужные люди и в самое ненужное время делают наиболее нужные вещи. Ирония. Но не является ли сама жизнь своим фактом существования ироничной насмешкой смерти?

Ко всему прочему, согласитесь, что умереть в забытьи — скучно, безвкусно и неэстетично, как считаете?

Посему подъем, солдат. Хватит лежать, да бесцельно дышать. Вы нужны нам.

Между прочим, он тоже хотел с вами перекинуться парой слов, именно он настоял на вашем… возвращении. Он тоже готовится вернуться. Хотя он даже более лишний, чем вы. И чем я. Лишнее перегружает. Но при пустоте именно лишнее вносит наполнение. Мое скромное суждение.

Но я настоял на своем ergo sum, чтобы не напрягать вашу и без того вымученную душу ненужными переживаниями. Пусть вы бы сейчас его не вспомнили. Как, впрочем, и он вас.

Что ж, пожалуй, буду закруглять ненужную прелюдию. Длинные вступления к любым пьесам — признак дурного вкуса или слабого сюжета. Не нужно утомлять и без того вечно утомленных зрителей.

Приходите в себя, юноша. Поднимайтесь, молодой человек.

Желаю с привычной доблестью отыграть на этом нашем фальшивящем пианино отведенный вам кусок пьесы.

Потому как больше некому.

Повторно прошу извинить за мое вмешательство.

За сим, — прощаюсь.

***

??? Год

Местоположение — ???

Темнота.

Нечто, позволяющее осознать себя, вспыхнуло быстро, но оформлялось очень медленно. Никаких связей с тем, что снаружи. Наружная реальность казалась чужой. Ни звуков, ни воздуха, ни запахов. Темнота.

Мысли струились пустым потоком вокруг идей: где я? Кто я? Что я?

Голова. Воспоминания о голове, как о человеческом органе. Человек. Чувствует глаза. С непривычки пытается их открыть. Трудно, веки не слушаются, дрожат.

Открываются. От внезапного оглушившего света стало дурно, кишки скрутило, живот сковало тошнотой. Пока лучше закрыть.

Живот, желудок, кишки. Чувствует ноги, шевелит пальцами на них.

Осознание себя, но соединиться с собой не получается. Словно внутри тела кто-то чужой. И само тело чужое.

Руки. Да, на них тоже пальцы. Тоже шевелятся. То же ощущение. Но почему-то слегка другое.

Ощущения…

Тепло. Тело лежит. Чем-то накрыто. Воздух приятный. Воздух вдыхается.

Осознание того, что дышишь. Делаешь глубокий вдох.

Воздух теплый, но в нем есть несвойственная помещению прохлада. Понимание того, что здесь есть окно, оно открыто.

Вторая попытка приподнять веки. Аккуратнее, аккуратнее, ага, та-а-ак…

Потолок. Белый. Просто белый потолок. Кругом солнце. Все окрашено его лучами. Значит, есть небо, есть звезды. Есть солнце.

Глотаешь слюну. Во рту сухо, горло с трудом производит движения кадыком.

Переводит взгляд влево. Небольшой столик. На нем вазочка, в ней три разноцветных цветка. Один завял. Сзади столика — окно. За ним — деревья, синева небес. Такое далекое, такое чистое и какое же оно яркое. А что за небом?…

Снова утыкается в потолок.

Морщит лицо. Чувствует щеки, губы. Двигает языком.

Поворачивает голову вправо. Какие-то приборы, проводки. Тянутся, тянутся, длинной своей утыкаются в правую руку.

Ощущение дискомфорта от иголок.

До слуха доходит звук: мерное попикивание.

Тииин. Тииин. Тииин.

И звуки птиц за окном. Почему-то жизнь за этим окном заставляет дышать тверже, глубже, увереннее. С некой целью.

Взгляд опускается от потолка в стену. Картина. Опять цветы. Подсолнухи.

Смотришь ниже: белое, кристально белое одеяло. Видны выпуклости ног.

Ты лежишь в больнице. Больница? Ага, больница. Что у тебя болит? Вроде ничего.

Тогда зачем ты здесь? Почему? Как долго?

А самое главное: кто ты?

Ты чувствуешь слова, под словами — категории понимания вещей. Глаза, руки, ноги, стол, цветы, окно, небо — вещи, предметы. Значения, подразумеваемые под ними ясны. Мысли бегут на каком-то языке. Какой он? Можешь ли ты помыслить на ином? А если произнести слова? Любые.

— Х-х-х…

Закашлялся, горло сдавил спазм. Снова поюлозил по рту языком, широко открыл, потом закрыл челюсть.

— Х-хочу апельсинов. И устриц.

Почему эти слова? Они дурацкие. Но произносить их — невыразимо приятно.

Улыбнулся. Внутри потеплело. Это неловкое движение уголками губ вызвало прекрасные переживания.

…Но все изменилось с быстротой молнии. Некий рефлекс обострил чувства. Улыбка исчезла, как резко выключенная лампочка.

Шаги.

Новые ощущения: мурашки, холодок по спине.

Что-то внутри, глубоко за биением сердца, за дыханием, за животом, за внутренностями, где-то в самом нутре говорило: опасность!

Откуда подобное взялось? Почему?! Звуки шагов. Ну и что? По-прежнему тепло. Тебе хорошо. На улице ветер, слышны колыхания природы, древесный скрип.

Но от шагов становится дурно. Что-то приближается. Кто-то приближается.

Разумеется. Ты же не один такой. Кто-то дышит и видит, у кого-то точно так же стучит и бьется сердце. Идет такой же человек. По-видимому, прямо сюда.

Тук-тук-тук-тук. Звуки четкие. Узкие.

Ты дышишь чаще. Сигналы приборов из гипнотизирующе-монотонных превращаются в частые и неритмичные. Тревожные. Громкие.

Нет! Эти аппараты выдадут тебя. Прячься!

Ты открываешь и закрываешь рот, кусая воздух, дыхание участилось, из груди вырывается сердце. Тяжело совладать.

Пришло, наконец, что-то, что тебе известно, очень и очень хорошо. Чему ты не удивился, что для тебя не явилось некой новинкой.

Шаги у твоей двери на секунду остановились. Все затихло. И лишь предательское «тиин-тиин-тиин-тиин». Толком не осознавая что делаешь, поднимаешь левую руку и пытаешься выдернуть иголки из правой. С непривычки руки тебя плохо случаются, дрожат, неловко дергаются.

Чувство, составляющее твою сущность, побуждает тебя к действиям. Оно укрепляет мысли, концентрирует волю. От него сводит все тело судорогой, но, вопреки ей, ты двигаешься. Ты действуешь.

Двери палаты медленно открываются. Из них появляется голова с длинными волосами.

Ты задыхаешься. Гадкое ощущение заполнило всю глотку, сердце бежит ходуном. Аппарат издает свой писк, оглушая им все вокруг.

Нет! Нельзя лежать! Беги! Что такое бежать?! Неважно! Беги, уноси ноги! Вставай!

Все же иглы поддаются, ты вырываешь их из вены. Но выходит слишком грубо. Ты чувствуешь укол. По руке потекло нечто теплое. Теплое, влажное, темно-красное.

От одного вида жидкости из руки последние силы покидают твое тело. Едва нашедшее тебя сознание ускользало, как песок сквозь пальцы.

Но оно оставалось. То, что было известно хорошо. Чему не удивился, что не явилось некой новинкой. То, что пришло ожидаемо.

Остался страх.

10 год Новой Федерации

За 18 дней до встречи на земле Судей

Здание Новой Мировой Администрации

Марат оглядывал огромную карту, висящую перед ним.

Карта изрядно поистаскалась, виднелись участки с поблекшей краской, уголки пообтрепались. Да и сама она давно не отражала реальность. Многие наименования поменялись, что по идее, делало ее совершенно бесполезной.

Но топонимика в настоящий момент была не важна. В конце концов, названия на картах просто-напросто отражают победителей в борьбе за движения крови и капитала, иначе — отображают так называемые государственные границы. Той грозной конструкции, которая заполняла львиную долю карты, — больше нет, она уничтожена, истреблена, вытравлена, выдавлена, ластиком стерта. Она, Мировая Республика, осталась только на таких грязных, жалких картах, да в некоторых людях. Таких же грязных и жалких. Но сами-то континенты с ландшафтами остались прежними. Практически. А нации…Что нации? Огромные скопища подонков, навроде него, Марата, гнилых, вшивых, промерзших, которых загнали в определенные ареалы голод, холод, чума и чирьи. Взорвать бы это все к треклятой чертовой матери, взорвать пламенем какой-нибудь одной, — всего лишь одной! — великой идеи, да не хватает уже пороху.

Так думал мужчина, впившийся, как клещ, в пожухлую ткань огромной карты. Если конкретнее, в одну точку слева: скромную, почти незаметную, одинокую. На ее месте красовалась узенькая, кем-то прожженная дырочка. Это обугленное отверстие выглядело необычайно бедно и пугливо по сравнению с величавыми кусками суши правее.

Тем не менее, Марат смотрел точнехонько на прожженный круглешок.

— Значит, говоришь, заметили движение?

— Да, господин консул, — ответил широкоплечий человек, только и ждавший, когда молчание начальника прекратится.

— Какое именно, понятное дело, неясно?

— Сотрудники успели передать одно это странное: видим движение. На этом все. Связь пропала.

Марат не поменял позиции, никак не пошевелился, стоял, коптил воспаленным взором карту. Но сморщился, как от притерпевшейся зубной боли.

— На Ультимо-Сперанзо дует ветерок, а я должен знать, — прохрипел Марат. — Начался дождь — я в курсе.

— Господин консул, я…

— Но вот там началось «движение», а я стою в неведении. И, следовательно, меня охватывает страх.

— Мы делаем все возможное, чтобы вновь наладить поступление информации. В какой-то мере мы ожидали подобного, когда… придет пора, — голос мужчины звучал уверенно, в нем не имелось волнения лентяя, плохо выполняющего свою работу и от того вечно боящегося нагоняев от начальства. Ему можно было верить: действительно делалось все возможное, в этом Марат не сомневался.

Но уже поздно. Все его чутье говорило о том, что они опоздали, проспали, — просрали! — нечто важное. Агенты, наиопытнейшие разведчики, самые грамотные специалисты, не могут ни с того, ни с сего взять и в наиболее нужный момент «не выйти на связь». Особенно, если учесть, за Кем, а точнее за Чем они следили.

Сегодня, шестнадцатого июля десятого года где-то там, на другом конце планеты невообразимо далеко отсюда, что-то случилось. Остров, находящийся в совершенно непривычном для себя десятилетнем коматозе, ожил, вновь привнося в окружающий мир движение и смуту.

Там что-то зашевелилось. И тут же люди не выходят на связь.

Марат сделал глубокий вздох.

— Ладно, расскажи заново. Детально.

Он прошел к столу, сел, сложил руки, закрыв ими пол лица и оставляя взгляд своих прогноенных глаз на собеседнике. Широкоплечий, смуглый мужчина напротив кивнул и заговорил:

— В ноль часов семь минут по общепринятому времени сего дня мы получили сообщение от агентов, действующих в районе Зеро. Оно гласило, что на объекте происходили, цитирую «нетипичные погодные явления», а сами агенты стали чувствовать себя не очень хорошо.

— Они не объяснили в чем выражалось это нетипичное самочувствие?

— Никак нет, — отрапортовал мужчина. — На наши вопросы о том, что они имеют в виду, четкого ответа не последовало. Надо сказать, что все происходило в течение пары минут. Уже в ноль часов девять минут коммуникации начали давать сбои, агент, последний раз вышедший на связь, торопливо сообщил: «Видим движение». На этом все оборвалось, больше никакой информации не поступало. Связаться вновь не получилось. И до сих пор, то есть десять часов тридцать минут, не получается.

— Голос агента: он был напуган? Взволнован? Или, быть может, рад?

— Мы не зафиксировали каких-либо изменений в речи работника.

Марат опустил руки, склонил голову. Он думал, помощник молчал.

Нельзя сказать, что произошедшее стало неожиданностью. Десять лет они ждали новостей с Ультимо-Сперанзо, десять лет велась планомерная, скрупулезная слежка. Десять лет полнейшей тишины. Десять лет покоя. Всему приходит конец, думал Марат. Что ж, тишина горазда на многое, но только не длиться вечно.

— Какие меры приняты в связи с произошедшим? — спросил называемый консулом после недолгой паузы.

— К последнему месту связи направлена пара усиленных групп, все средства защиты на ближайших территориях, так или иначе находящихся в нашей юрисдикции, приведены в действие. Оповещены оборонительные силы…

Продолжать мужчина мог долго. Терять на это драгоценные теперь минуты — нецелесообразно.

— Я понял, — оборвал консул.

Мужчина мигом замолк.

— Об этом еще кто-то знает?

— Замять подобное не вышло, хоть мы и перекрыли каналы доступа всем сми, — вина таки просочилась в слова подчиненного, довольно искренняя. Он помолчал и нехотя добавил. — Шила не утаили.

— Однако ж. Какие темпы… Учитесь! За пол дня раструбят всему миру. Сгустят краски, наведут мраку и ужасу. С упоением взвалят все на нас, придумают какую-нибудь вину. И ее повесят. Заставили их умы клокотать.

— Пока что говорить о какой-либо угрозе со стороны Зеро нельзя, — немножко упрямо выговорил короткостриженый подчиненный, — Агенты не выходят на связь — да. Но считать их мертвыми тоже неразумно.

— Конечно, конечно… — Марат саркастически хмыкнул, взял огрызок карандаша, придвинул к себе листок. Морщинистая, худосочная рука начала выводить непонятные рисунки.

Мужчина помолчал. Проследил за творчеством начальника, потом спросил:

— С вашего позволения…

— Да, да… Свободен. Скажи Шарлотте, чтобы она… Хотя нет. Сам приготовь отчет для всех других членов Администрации.

— Он готов. Ждет вашего заверения. Пришлю немедленно, — собеседник Марата поклонился и направился к выходу. Не получив никакой реакции от начальника, бесшумно вышел.

Марат не видел что именно он рисует. Звериное предчувствие, выработанное десятилетиями жизни в революционном подполье, потом в политических интригах, потом в борьбе за удержание власти, — говорило ему: это не конец, дорогуша. Буквально сейчас начнутся остальные события. Не менее важные и не более приятные.

Минуты не прошло. За громадными, массивными дверьми его нового, с позволения сказать, кабинета, послышались переговоры.

Двери порывисто раскрылись. Короткостриженный, черноволосый Гаспар перебегал глазами по листку в руке.

— Господин консул, можно…

— Можно, ага. Неужели что-то случилось?

Гаспар дочитал донесение, полностью не заметил сарказма в голосе начальника, аккуратно сложил листок.

— Сегодня в семь часов тридцать семь минут по общепринятому времени, — четко сказал давний консульский помощник. — В лечебнице Аллхилл, находящейся в нейтральных водах архипелага Эйсав, объект «В» вышел из комы и пришел в сознание.

Гаспар сказал это на одном дыхании и без эмоций.

Консул отреагировал странно. Он все так же продолжал рисовать свою околесицу. Одна слабенькая улыбка коснулась его рябого и земленистого лица.

— Ну… понеслась, — слабо проговорил Марат.

***

10 год Новой Федерации

Один из островов Ланиакеи

За 18 дней до встречи на земле Судей

Длинный, тощий доктор в немного помятом, но аккуратном белом халате поводил по глазам фонариком, ловким движением убрал его в нагрудный карман. Аккуратно коснулся твердыми пальцами твоей головы. Что-то пощупал за ушами, нажал на гланды… Ты вспомнил про гланды? Откуда? Неважно… Снял с шеи стетофонендоскоп, — а это откуда тебе известно?! — одной рукой приложил к сердцу холодную мембрану, на другой, одернув рукав с тыльной стороны кисти, заметил время. Передвинул правее. Пониже. Немного левее. Снова повыше.

— Ну-с, — он повесил обратно на шею свой инструментарий, сунул руки в карманы, присел на край твоей кровати. — Дела не так уж и плохи, гм?

Его старенькие, маленькие очечки представлялись еще более узенькими и нелепыми на таком длинном и сухом лице. Практически лысая голова была седой, хотя на вид он был не очень-то и стар.

— Должен сказать, дорогой мой, вы нас порядком напугали. То лежите себе спокойненько, то, в кои-то веки очнувшись, начинаете себе кровь пускать. Нехорошо, как думаете?

Молчишь. И правильно. Тебе сейчас сказать нечего, да и говорить незачем. Слушай.

— Мы и обрадоваться не успели вашему новому состоянию, как вы, видимо, по старой привычке, всеми силами его пытаетесь ухудшить. Взбудоражили всех, — врач указал на невысокую светловолосую девушку. Она копошилась рядом с твоими приборами и с иглами в руке.

Ты коротко осмотрел ее. Лицо мясистое, толстый нос, плотное сложение. Какое-то слишком плотное и крепкое…

— Так, вижу, речь мою понимаете, верно?

Киваешь.

— Слышите хорошо, эхом не отдаюсь?

Отрицательно качаешь головой.

— В глазах не двоится, головокружения нет? — продолжал вкрадчиво расспрашивать доктор.

Продолжаешь водить ею из стороны в сторону.

— Ощущаете себя и ощущаете ясно?

Опять медленно киваешь.

— Пока что говорить, конечно, с полной уверенностью рано, однако, думаю, выразить скромную надежду можно: вы, дорогой мой, в общем и целом, в порядке. Учитывая каким мы вас получили десять лет назад… Черт возьми, да мы можно сказать чудо совершили. Эх, жаль, что никто об этом не узнает.

Врач тебе подмигнул, ухмыльнулся, похлопал по ноге — она отдалась неожиданной болью в колене. Ты сморщился. Он заметил. Девушка тоже.

— Угу, правая, — кивнул врач. — Да. У Вас в колене стоит протез. Новейший, последнее слово техники. Мы ногу, можно сказать по костям собирали. Но об этом давайте позже. Пока что отдыхайте, набирайтесь сил, обязательно, повторяю, обязательно хорошо питайтесь! — лицо твоего лекаря в очках приобрело некоторую суровость, но весьма легкую. — Я к вам вечерком зайду непременно. У вас, понятное дело, куча вопросов. Сейчас отвечать на них, пожалуй, не стоит. Но мы обязательно поговорим.

Девушка закончила с приборами. Они опять запикали, в этот раз — на порядок тише.

— По… — ты опять закашлялся, — подождите.

Да, так и есть. Ты выражаешься на другом языке. Хватило слова, чтобы это осознать. От осознания этого даже голова закружилась, ты зажмурился, в ушах загудело, торопливо собрался, взял себя в руки. Так… Но, с другой стороны, ты понимаешь врача. Значит язык твоих мыслей не единственный, коим ты владеешь.

Голова странно заработала, сама реальность немного исказилась, треснула от чудно́го понимания: в тебе несколько языков… Как подобрать нужный?

Врач на твои слова отреагировал с интересом.

— Любопытненько, — произнес он на том же языке, что и ты. Это было очевидно. Язык твоей речи и мыслей был намного сложнее и мелодичнее, в нем чувствовалась красота и сила, идущие рядом. — Вспомнили именно сорминорский. Но до этого понимали мою речь?

Киваешь.

— Угу, вполне ожидаемо. Не совсем типично, однако в рамках допустимого. Если честно, я предполагал, что вы заговорите именно на сорминорском.

— Скажите, где я? Кто вы? И кто я?

Врач с сестрой коротко переглянулись. Тебе это не понравилось. Почему? Чутье подсказало: такое обычно происходит тогда, когда не хотят что-то говорить.

Лысый мужчина снял свои маленькие очки, потер глаза, снова их надел.

— Ладно, держать вас в полном неведении тоже не слишком корректно, не так ли? — снова его эта ухмылка. — Вы находитесь в лечебнице Аллхилл. Название что-нибудь говорит?

Даже не пытаешься вспомнить, снова отрицательно качаешь головой. В мозгах царит пустота, какое уж тут название больницы, — имени своего не знаешь.

— Тогда о нашем заведении пока рассказывать не буду. Что до нас, то меня зовут профессор Паэльс. Лука Паэльс. Это моя ассистентка Лиза.

Не проронившая ни слова девушка — или женщина, хрен поймешь, — медленно поклонилась.

— Десять лет вы провели в этих стенах. А я и Лиза, вместе с нашими коллегами, занимались восстановлением вашего здоровья. Если уж быть максимально откровенным, то спасением вашей жизни.

— Что со мной случилось? — ты и профессор все так же говорите на этом красивом языке.

— А вот это давайте обсудим попозже, — мягко сказал доктор Паэльс. — Если излагать, как вы сюда попали, то придется объяснять очень и очень много, а сейчас, как я говорил, вам нужен отдых. Сам факт того, что вы после подобной комы так быстро можете разговаривать — чудо.

— Пожалуйста. Прошу.

Эти слова ты не сразу нашел в своей голове.

— Скажите, хотя бы коротко, — я кто? Как меня зовут?

Человек в белом халате посмотрел на тебя очень внимательно.

— Давайте я скажу, как вы сюда попали. Остальное — на потом, идет? — слова он говорит на том первом, примитивном языке. Звучит ужасно.

Спорить смысла нет. Сил тоже. Киваешь.

— Вы принимали непосредственное участие в последней войне… — начал профессор с тяжелым вздохом. — Какой именно войне — отдельная история. Возникнет необходимость — расскажу. Да вы и сами все узнаете рано или поздно. Так сказать, вы крутились в самой гуще. По информации очевидцев, вступили в… Как там… Э-м… В «достойную песен схватку с рейханом». М-да, журналисты… Сюда вы попали уже в состоянии комы, с сотней инородных тел в организме, переломом большинства костей, которые только есть в человеке. Любой другой сто раз умер бы, но вы… Вы, — доктор скрутил губы, чмокнул ими, глаза его устремились куда-то в сторону, он явно подбирал слова. — Вы… Вы крепче, скажем так.

Можно было и не спрашивать. Ничего не понятно. Давай соображай и соображай скорее! Что имеешь на данный момент: видимо, ты солдат. Какой страны? Неясно. И неважно. Война. Кого с кем? Неизвестно.

— Кто победил? — задаешь вопрос несознательно, будто что-то моложавое взыграло в душе. Что-то закостенелое, закоренелое в тебе заставило это спросить, что-то нутряное. Животное.

Врач издал резкий и нервный смешок. Отвернулся к окну.

— Все проиграли. Как в любой войне, — произнес Лука Паэльс. — Но если конкретно, то победили те, кто сейчас у власти.

Медсестра подошла к нему и что-то тихо прошептала ему на ухо. Он покивал головой.

— Да, да, Лиза. Вы правы. Да. Все. Пока на этом закончим, идет? — это уже адресовано тебе. — Все хорошо в свое время. И сейчас определенно неподходящий момент для разных историй, как думаете?

Ты думаешь, что он сейчас чего-то боится, вот что ты думаешь. Но утвердительно киваешь на его вопрос

— Чудно. Тогда мы больше не будем вас утомлять. Отдыхайте, ни о чем не переживайте, а лучше всего — поспите. Побеседуем с вами вечером.

С этими словами седоватый доктор и крепкая сестра вышли из палаты.

Ты остался один. Смотришь в потолок. Думаешь.

***

Марат и Гаспар шли по длинному светлому коридору с необычайно огромными окнами, многие из которых не имели стекол. Несмотря на кажущееся богатое убранство здания, всюду чернели трещины и следы разрушений. Поджарый Гаспар немного отставал от своего тощего, тщедушного начальника, часто и нервно перебирающего несоразмерными ножками, искалеченными к тому же сильной хромотой.

— А я вам говорил! — сиплый голос пронесся эхом и вылетел в окна. — Я вас предупреждал, когда его уносили!

— Господин консул, вы же сами помните, он был кровавой кашей…

— Ожила ваша каша, олухи! Слышишь?! Ожи!… — всегда хриплый, надтреснутый голос консула, сорвался и он закашлялся.

Гаспар этим сразу воспользовался и торопливо произнес:

— Умри он, тем более при странных обстоятельствах, появилось бы слишком много вопросов, Мало того, он тогда спас целый город от уничтожения. Стал чем-то вроде героя, — короткостриженый мужчина на секунду умолк, обдумывая следующие слова, после чего добавил. — Общественность нам бы не простила.

— Помилуй, Гаспар! — обсыпанное рытвинами от оспин, серо-желтое лицо консула скривилось. — Хотел бы я видеть, как эта пресловутая общественность учинила бы суд над нашими деяниями… И зачем ей защищать кого-то? Общественность, Гаспар, это лишь толпа. Толпой была, ею остается и ею пребудет. А толпе решительно все равно повесят кого или расстреляют. И ей, толпе, решительно все равно в каких количествах это произойдет… Ой, уж нам ли этого не помнить! Побурчали б годик-два, ну устроили бы следствие, но на том бы и заглохло. У смерти маршалов армии Республики тоже есть срок давности. И потом: ты же видел его тогда? Будь он обычным, нормальным, сука, человеком, подох бы давным-давно, с-с-собака. Так нет же, эта тварь еще и сражаться могла!

У Марата заиграли желваки, щеки задергались от ненавистных тиков.

— Мы десять лет за ним следили…

— Ага, так же, как и за Зеро, — мрачно усмехнулся консул.

Загорелый Гаспар, шедший сзади, проглотил нагоняй и продолжил.

— Врачи кое-как собрали его по костям, а потом смогли его ввергнуть в контролируемую кому. И все, больше сподвижек не случалось. Ни одной за десять лет. С каждым годом «В» становилось хуже, по прогнозам ему оставалось месяц или два. Максимум полгода.

— Гаспар, тот, кому остается полгода, обычно в себя не приходит! — выхрипел консул, достал желтенькую бумажку и прочел. — И о нем не доносят, что… м-м-мнэ… «пациент находился в неожиданно стабильном состоянии, жизни ничего не угрожает».

— Я к этому и веду, Марат, — на полтона тише и на пол-октавы ниже пробасил Гаспар.

Они остановились. Консул обернулся к подчиненному. Кругом не раздавалось ни звука, ожидаемый на такой высоте ветер по каким-то причинам не гулял в проходах, не создавал сквозняков.

— Слушаю.

— Никак не смогу подтвердить фактами, но мне почему-то кажется… Если вкратце, то уверен: Зеро и «В» чем-то или как-то связаны. Хотите, считайте мое чувство интуицией.

В словах мужчины с мощной шеей и короткой, жесткой стрижкой проскользнуло смущение.

Марат оценивающе осмотрел его. Чуть улыбнулся. Как всегда, лицо консула от улыбки стало только уродливее. Он медленно полез в пальто, достал зеркально-серебряную коробочку. Похлопал себя по карманам в поисках огня.

Гаспар невидимым движением с готовностью чиркнул спичкой и засмолил начальнику папиросу.

Постояли в молчании. Коридор или нечто вроде, в котором они находились, был всего лишь небольшим связующим звеном от одной обитаемой колонны к другой этого необъятного строения. Потолки уходили далеко ввысь, закругляясь под конец в форму изнанки яичной скорлупы. Некогда и сверху красовались рисунки, орнаменты и фрески. Но что-то отвалилось, что-то потрескалось до неузнаваемости, некоторые места выцвели.

— Если честно, я ожидал, что «В» очнется сразу после новостей о Зеро. Или одновременно. Назовем это интуицией, да. Готовься в ближайшие дни получать много совпадений, да необъяснимых звонков интуиции — спокойно и как-то будто сквозь потаенную боль проговорил Марат, выпуская терпкий дым прямо в лицо Гаспара. Подчиненный не курил, но от дыма не подавал никакого вида недовольства. Привык. Не шелохнулся и от прикосновений.

— Мне идейка пришла. И не одна, — продолжил консул. — Раз уж все сорвалось с катушек, нужно действовать нестандартно. А для нестандартных действий нам нужны такие же неординарные люди.

Гаспар молчал.

— И в кои-то веки нам придутся к месту бандюги, всю жизнь проведшие в борьбе с Республикой.

— Вы хотите обратиться к оставшимся джиханам?

Марат щелчком выкинул окурок в окно. Казалось невероятным, но промахнулся, попал в раму. Окурок, вытряхивая искры, упал на грязный пол.

— Не только к ним. А что касается «В»… Надеюсь, хотя бы об этом не прочухали?

— Не прочухали, — эхом отозвался Гаспар.

— Славно. С ним вопрос надо закрыть. Не спеша. Но оперативно. В этот раз — наверняка.

Марат подошел к окурку, поднял и сделал вид, что внимательно изучает его.

— Про то, о чем я говорил ранее… Вы не думаете, что Зеро не допустит подобного? — в голосе Гаспара не было тревоги, скорее присутствовала хорошая, деловая озабоченность.

— А вот мы как раз и проверим.

Со второй попытки Марат попал в окно.