ТалисМальчик

Елена Исаелева, 2012

В этой книге вы не найдете катастроф, случайных погибелей, амнезии и прочего, ведь чтобы услышать пронзительную игру чувств, вовсе не обязательно разбивать в щепки арфу человеческой души, достаточно одну струну ослабить, а другую надорвать… Алевтина, преуспевающая бизнес-леди из Москвы, запутавшись в отношениях с мужем, едет на море в город своего детства, чтобы разобраться в себе, а заодно встретиться со своей первой любовью, незадолго до этого случайно обнаруженной в социальных сетях. Виртуальный роман длился около трех месяцев и, казалось бы, эта поездка должна расставить в жизни разлучившихся десять лет назад влюблённых всё по своим местам и дать возможность реализовать неоконченный в юности роман, но на поверку провинциальный герой оказывается совсем не тем человеком, которого помнила и любила Алевтина. Возможен ли счастливый мезальянс? К чему приводит погоня за призраками неосуществленных желаний? Не мешает ли зависание в надуманном прошлом адекватному восприятию настоящего? Как выйти из острой депрессии, оказавшись без поддержки вдали от дома? На эти и другие вопросы читатель найдет ответы, погрузившись вместе с героиней в симфонию чувств и размышлений, звучащих в романе.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги ТалисМальчик предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Казалось бы — море, солнце, отпуск! Но дни шли гадкие, ползучие. Ночи ещё гаже, ещё отвратительнее. Сегодня снова снились кошмары. На этот раз Алевтина была в тёмной живой комнате, и комната громко шипела:

— Стремитесь всегда к идеалу, но не считайте каждую эмоцию идеальной, если она в действительности не такова (Э.Баркер. Послания с того света).

— И ошибка бывает полезна, пока мы молоды, лишь бы не таскать её с собою до старости (В.Гёте).

— Не висни на прошлом. Те, кто виснет на прошлом, не имеют будущего.

Звук доносился отовсюду: устремлялся из стен, свисал с потолка, поднимался с пола. И каждая умная мысль достигала её, Алевтининого, тела, пронзая насквозь. И это была даже не боль, а нечто большее. Боль проходит, а это — это большее — Аля знала, не пройдёт никогда. И она слушала, и слушала, и пронизывалась новыми мыслями, потому что деться ей было из этой комнаты некуда.

— Когда одна дверь счастья закрывается, открывается другая; но мы часто не замечаем её, уставившись взглядом в закрытую дверь (Хелен Келер).

— То, что ты называешь страстью, — это не сила души, а трение между душой и внешним миром (Герман Гессе).

Комната шипела и шипела, но с каждым афоризмом Аля понимала, что эта мудрая живая комната права.

Алевтина тяжело проснулась и снова потащила себя на пляж.

Она уже выходила из моря, когда огромные тяжёлые волны, почему-то тёмно-лилового цвета, куда-то её поволокли, подталкивая. Странные какие-то волны, невесёлые. Море нефритовое, спокойное, а это нечто другое. Тянет, давит. А-а-а… Понятно. Вот ты, значит, какой бываешь, Депрессия. Захлёстываешь тёмно-лиловой волной, молча и тяжело. Теперь нужно, чтобы лиловые волны не настигли посреди нефритовых. Раньше как-то быстро удавалось от неё отделываться: домашний сеанс самоанализа, задушевная беседа с любящими, крепкие объятия, поощрение себя какой-нибудь деятельностью — и только её и видели, депрессию эту. А сейчас не уходит, не отпускает.

Хорошо тому, кто умеет жевать шоколад и рыдать в подушку. Алевтина этого не умела — ни сладости поглощать, ни плакать свободно, от души, чтобы всю горечь выгнать, раз она сама выйти не может. Аля вообще не умела ничего, что делают в дешёвых романах, может, потому, что раньше не создавала себе дешёвых ситуаций.

Она снова погрузилась в лёгкое полузабытьё. А разве полузабытьё бывает лёгким? — мелькнула мысль перед погружением.

Ещё одно уродливо облепленное купальником туловище заволокло себя в воду — нехотя, неуклюже и некрасиво. Иногда кажется, что большинство так и живёт: нехотя, неуклюже и некрасиво. Будто каждым своим движением по жизни говоря: так уж и быть, я сделаю этот шажок, но имейте в виду, вы мне теперь за это будете пожизненно обязаны. Вот и эта колобочка в гадко-золотом заходит субмариной в воду, да так, словно одолжение делает и морю, и тем, кто содрогается от зрелища сего.

Алевтина терпеть не могла плохо подобранные купальники. Такое впечатление, что все некрасивые туловища задались целью сделаться ещё некрасивее: помещают свои колобковые попищи в непомерного размера трусищи; приплюскивают грудь, едва прикрывая «шторочками» ореолы, когда можно подобрать отлично сидящие «чашечки»; или просто раскладывают грудь на пузе, в то время как её можно приподнять и создать иллюзию для посторонних глаз, не знающих настоящего положения грудей.

Пани Зоряна оказалась искренней и говорливой. Алевтину удивило, как та выдержала свои два одиноких дня на пляже — в молчании и без слушателя. Але общительность девушки-подсолнышка была на руку: она отвлекала от мучительных размышлений и при этом позволяла особо не откровенничать самой.

Алевтина узнала, что и доченьки у Зоряны чудесные, и муж хороший, не пьёт, и магазин автозапчастей держит, и дом просторный — они гостей любят принимать. Только сыночка им для полного счастья и не хватает. Вот и послал её муж в санаторий — оздоровиться перед беременностью.

− А у нас в Тернополе тоже красиво: замки, пещеры, костёл, и озеро есть… Приезжай в гости.

Классический украинский Алевтине было легче понимать — на него периодически соскакивали партнёры и клиенты из Киева, и именно его как-то в детстве Аля обнаружила во втором ряду бабушкиного книжного шкафа. Книги и два школьных учебника — наследство от папы и дяди — были усвоены девочкой за её пятнадцатое лето, и навыки, приобретённые тогда, неоднократно помогали Алевтине в работе и в жизни. Аля ни разу не пожалела о времени, потраченном на знакомство с ещё одним языком, и от души веселилась, услышав в новостях жуткий суржик из уст украинских политиков. А вот тернопольский диалект отличался от классического, и Аля часто переспрашивала, когда Зоряна вдруг срывалась с русского на свой родной.

Вслушиваясь в говор женщины с интересом доморощенного лингвиста, Алевтина улавливала отличия от русской речи и думала о ненависти к москалям. Той, которая из анекдота. Где она? Москвичка не прикидывалась украинкой, хотя могла бы, ведь здесь всё равно по-украински разговаривают только приезжие с Запада. И местной можно притвориться, но зачем? Они прекрасно ладили с украинкой и так — вот бы и странам так же хорошо общаться!

Один хороший Алин знакомый только этой зимой ездил в Карпаты на лыжах кататься, и когда узнавал по поводу охоты, местный фрукт ему пропел:

− А ти, москалику, не повернешся з цього лісу, не повернешся (А ты, москалик, не вернёшься из этого леса, не вернёшься).

Слушая новую знакомую, Алевтина не могла понять, где у людей могут обитать такие мысли и слова, и в какой дремучий лес забрели карпатские души. Чтобы край, живущий за счёт туризма, так ненавидел приезжих! Такого она ещё не встречала. Прикидываются, что не понимают по-русски, игнорируют, хамят. Интересно, есть ли ещё где в курортной местности подобная ненависть к туристам? Алевтина уже много стран объездила, но пока нигде не встретила аборигенов, что так не терпят приезжих, за чей счёт живут.

Звонок Даши отвлёк от закарпатских умствований.

− А что там у тебя играет такое красивое? − Аля перебила сестру на полуслове.

Она уловила скрипку где-то далеко, в самой Москве, и вдруг поняла, что скучает. Не по кому-то конкретному, а именно по скрипке, играющей в Москве.

− Да это Моцарт. В обработке.

− Хорошо вам. У вас там моцарты играют…

Пошлость какая-то. Не получается шутить. Совсем не получается. Но сестра, кажется, понимает, и не цепляется к словам, не ждёт искромётного юмора. Даша названивала несколько раз в день, мама тоже чаще, чем дома, а вот папа напомнил о себе лишь однажды: он всегда чувствовал, если человеку нужно побыть одному, хотя переживает − Аля знала — не меньше других.

Зоряна ещё во время разговора ушла купаться, и Алевтина занялась обычным пляжным делом — разглядыванием соседей.

Неподалёку многоголосое семейство усаживало в шезлонг грузную пожилую женщину. Та вяло помогала процессу, придерживая шляпу на голове.

Бабушка была не такой. Ей хватало скромного складного стульчика, она была щуплой и не пассивной. И ни разу никого не заставила суетиться вокруг себя, всю жизнь хлопотала сама.

По зиме бабушка надолго — на целый месяц! — приезжала в Москву и встречала Новый Год с семьёй «московского» сына. Так уж у них было заведено. За бабушкой следом в поезд, а затем и в квартиру затаскивали ящики с консервацией — банки с вареньями и бутыли с соленьями.

Мама не любила консервировать, а бабушка, памятуя время, когда в столице за клубникой-черешней надо было очереди недетские выстаивать, варила в сезон разнообразные варенья и передавала поездом, и привозила потом с собой.

С приездом бабушки для Даши с Алей начинался месяц безделья и обжорства. Если летом удавалось гулять, бегать, плавать и не поправляться, то месяц зимой изрядно округлял девчонкам щёчки, а любимые брюки переставали застёгиваться на поплотневших талиях. Может, поэтому им обеим так легко контролировать вес теперь, ведь они ещё сызмальства уяснили: малейшая объедаловка влечёт за собой невозможность пойти на день рождения в любимом платье, которое скорее лопнет, чем застегнётся!

Мама тоже любила печёное, но готовила не каждый день, и рецепты использовала поизысканнее — тортики, пирожные, наполеоны. А для бабушки главными были не изыски, а чтобы стол от яств ломился. И готовила бабушка вкусняшки каждый день: оладики, блинчики, сырники, лепёшки, пирожки и пироги с разнообразными начинками.

Аля с Дашей наедались до отвала, а потом перед сном шли в кухню и доедали то, что осталось — всё равно завтра с утра пораньше будет что-нибудь свеженькое.

Мама в «бабушкин» месяц отдыхала от кухни и готовила дом и себя с девчонками к Новому Году. Она спокойно курсировала с детьми по магазинам, тщательно выбирая наряды и подарки к празднику, зная, что неугомонная свекровь не оставит семью голодной.

И хотя мама несколько отличалась от бабушкиного идеала, старшая женщина была достаточно мудра, чтобы не раздражаться на сноху и не сеять раздор в семье сына. И тому был целый ряд причин.

Первое. Сноха была красива, а это очень важно. Смотришь на её совершенство, и кажется, что придраться не к чему.

Второе. Сын до потери сознания жену любил, и это замечали все.

Третье. У них получились чудесные детки — в сына умные, в невестку красивые, в обоих — с характером. Всегда ухоженные и счастливые, девчонки обожали маму, а значит, как мама она состоялась. И это главное.

А то, что невестка консервировать и хозяйством заниматься не любила, так зато она очереди московские умеет выстаивать — тоже нужное занятие.

В тот последний с бабушкой Новый Год Аля что-то чувствовала. Она не убегала из дому, как раньше, по своим неотложным девичьим делам, а стремилась как можно больше времени проводить с бабушкой. Они тогда много разговаривали на серьёзные темы, и девочка всё предвкушала, что летом, когда окончит школу, поступит и станет совсем взрослой, они с бабушкой наговорятся ещё больше.

В планах Алевтины было забирать бабушку в Москву на весь холодный сезон, где-то с октября по апрель. Что ей одной куковать в бледном зимнем городке? Но для этого надо сначала окончить университет, потом обзавестись собственной семьёй и жилплощадью. В общем, ещё много чего надо сделать. Аля подробнейшим образом распланировала семь лет своей послешкольной жизни, и ни разу при этом, ни на миг, не могла себе представить, что из её планов так неожиданно уйдёт бабушка.

Ну почему так рано уходят те, кого любят? И так надолго задерживаются те, кто никому не нужен? Ответы Аля искала в философии. Становилось чуть легче, но боль не уходила, лишь приглушалась.

Шумная стайка детворы на трёх велосипедах рассыпалась у воды, заняв сразу много места. Аборигенчики. Сразу видно по тому, как уверенно себя ведут. Они тоже так делали в детстве. Вместе с малышнёй со двора, несколькими велосипедами. Денис сажал кого-нибудь мелкого на раму, Аля занимала жёсткий неуютный багажник, хотя предусмотрительно положенная на него подстилка и пыталась сделать его удобнее; и они катили на море.

Там Денис плескался с мелюзгой на мелководье, словно ему поручили отвечать за каждого маленького купальщика, Алевтина же заплывала далеко и наблюдала за пёстрым мячом, в который играли у берега, и думала, что Денис наверняка будет хорошим папой.

Но опекал лучший рыцарь района не только Алю и малышей. Бывают крёстные отцы, а Денис был известным всему двору Кошачьим Папой. Именно он давал котятам имена, причём наряду с Мурчиками, Рыжиками и Мурёнками довольно неожиданные. Так, в разные годы по двору бегали Гамлет, Пистон, Кирпич, Тормоз, КотоВася, Гардемарин и Карлсон. Но любимцем двора был Мурлыка: рыжий, с белыми перчатками на всех четырёх лапках, и белой манишкой − точно как в старой детской песенке поётся на бабушкиной пластинке. Мурлыка был заводилой в кошачьей компании и авторитетом у всей кошачьей братии. Прямо как Денис у пацанячьей.

Этот гордый кот признавал только Дениса, но жить у него не хотел. Так, поесть заходил время от времени, но никогда не оставался на ночь, иногда пропадая где-то на улицах неделями. Более независимого кота Алевтина не встречала. Это был воистину Кот, который гуляет сам по себе.

Жители двора исподволь любовались двумя рослыми жилистыми красавцами с редким достоинством во взгляде и настоящей кошачьей пластикой в движениях: котом Мурлыкой и Денисом, которому кто-то дал кошачье под-имя Мур.

В общем, было во что влюбиться. Все мамаши округи с сентября по май прочили Дениса себе в зятья, но наступало лето, приезжала Аля, и разговорчики в строю мамаш смолкали до осени, а московская принцесса всё лето считывала с лиц потенциальных тёщ лёгкое выражение неприязненной зависти. С отъездом москвичей ропот в нестройных рядах мамаш возобновлялся.

Соседка Юля, чем-то тоже напоминая ласковую кошечку, была влюблена в Дениса по самые свои кошачьи ушки. Однако куда было смазливенькой, но самой обычной бердянской девочке до Алевтины! И всего того, что влекло за собой общение с москвичкой. Каждое появление сестёр на каникулах производило очередной фурор, и весь двор где-то неделю — от детей и мамаш с колясками до мясистых лавочных бабушек — обсуждал приезд обеспеченных москвичей.

В какой-то момент Але показалось, что Денис интересуется Юлей больше, чем ею. Но, приглядевшись, девочка сообразила, что это Юля глаз не сводит с Дениса, а он её совершенно не замечает. Как качели во дворе — есть они, нет их — ему безразлично.

Тогда подрастающая Аля — был грех! — свысока смотрела на несчастную Юлю, мама которой работала продавщицей в магазине за домом, где с заднего хода часто слышался пьяный ржач и повизгивания, сопровождавшие общение с грузчиками.

Как-то Даша отдала Юле пёстрый плотный жакетик до талии, из которого выросла. По идее, этот радужный предмет одежды был хорош на младшую сестру, но Алевтина наотрез отказалась его даже примерить, поскольку он ей казался чересчур аляповатым.

Но глаза Юли, когда она увидела добротную фирменную вещь! В то лето девочка донашивала обвислое чёрное платьице, липшее к ногам, и раздавленные долгожительством чёрные босоножечки. Издалека жакетик очень подходил, но вблизи контраст был велик. Однако Юля носила его с радостью и даже не по погоде — тогда, когда в нём было жарко.

Денис рассказывал, как весь подъезд слушал вопли Юлиной мамы на тему «побирушки и проститутки, которой дают подачки, а она и рада». Потом женщина вроде успокоилась и завелась по поводу того, что «мало дали, могли бы и больше, не обеднели бы!»

На следующий год, собираясь к бабушке, Даша с Алей, не сговариваясь, отложили две стопки одежды — для Юли.

− Я бы и раньше так делала, − оправдывалась Аля, − но я не знала, подойдёт ли по размеру, да и возьмёт ли она. Я бы ни за что не взяла.

Но нищета, идущая от предков, раздавит всякое внутреннее благородство, как старые босоножки. Алевтина тогда ещё этого не понимала. Между встречами с Бердянском девочка забывала, что существует такая бедная одежда и такая скромная жизнь, однако провинция ей об этом регулярно, каждое лето, напоминала.

Ей всё казалось, что она чем-то виновата перед Бердянском и всеми людьми, что живут небогато. Вызывая в приморских душах зависть, она не гордилась своим социальным статусом, а стыдилась его. Позже она прочувствовала на себе формулу: количество и качество труда, осуществлённого вовремя, равняется благосостоянию.

То есть:

(количество труда + качество труда) × нужное время = благосостояние.

И узнала, что если бы каждый человек работал так, как её папа, то бедных показывали бы в музее естественной (или неестественной) истории рядом с реликтовыми динозаврами. Никогда, ни разу Алевтина не встретила исключений из этого простого правила. Напротив, она знала немало людей, которые изменили свою жизнь всего за год настоящего труда. Они просто пахали триста дней из трёхсот шестидесяти пяти. Иными словами, если шесть дней в неделю трудиться от зари до зари в нужном направлении, то через год достигнешь даже больше того, о чём мечтал, превзойдёшь себя. Эта формула работала на всех, кого встречала Аля. Но тогда юной москвичке казалось, что если она составит супружеское счастье мальчика Дениса, который её так любит и так о ней заботится, то она будто извинится перед бедными бердянцами за всех процветающих москвичей.

Обычно стесняются неблагополучной семьи, Алевтина же испытывала неловкость из-за преуспевания своих родных. Много позже девочка поняла, что ни плохой, ни хорошей семьи не стоит стыдиться, если сам человек что-то из себя представляет. Ещё много чего осозналось потом, когда Бердянск остался далеко в прошлом.

Как-то, выходя из магазина, Аля заметила неприятный долгий взгляд, которым её проводила компания Серёги Курткина. Они стояли над сваленными в кучу велосипедами, курили, матерились, смеялись над анекдотами, но вдруг смолкли, когда Алевтина на секунду замерла на границе между прохладой магазина и душным слепящим днём. Таких тяжёлых долгих взглядов было множество. Их замечала и Даша. Всякий раз, когда девочки шли по улице без Дениса, около них притормаживал то один, то другой велосипед, и кто-нибудь из курткинских в упор их разглядывал. Будто на общей сходке они что-то решили и, видя сестёр, вспоминали об этом решении и раздумывали: осуществлять его или не стоит? Мурашки шли от этих взглядов, и только Мур мог от них защитить.

Лишь в последний свой приезд Аля случайно узнала, как важно для неё было числиться девушкой Дениса в глазах местной шантрапы. Им всё равно было, чья она дочь — Москва казалась нереально далёкой, и потому не пугала, а вот Мур мог топнуть лапой и махнуть хвостом так, что мало не показалось бы. А мог кликнуть клич и собрать целую велосипедную армаду. Так что Аля, а с нею вместе и Даша, находились под негласной защитой Дениса и его компании.

Все бердянские месяцы Аля проживала в эйфории, до неё даже не доходили слухи о том, что где-то кто-то обидел какую-то девочку — Денис старался не омрачать Алины лета грустными историями. И авторитета Мура как раз хватало на то, чтобы Аля могла без опаски ходить по городу.

Вот об этом папа ничего не знал. Он был уверен, что его имя защитит дочерей и на нешироких улочках Бердянска. Но есть дорожки, где царят велосипеды, а не внедорожники…

Набережная постепенно пустела.

Алевтина стояла у парапета и дышала глубоко и медленно, вглядываясь в закат. Замкнув руки под грудью, она будто поддерживала собственное сердце, которому нелегко пришлось в последние дни. Для него, для сердца, после бешеных болезненных толчков, настал период апатии и почти покоя. Иногда его совсем не было слышно, и тогда Алевтина определяла, что её мотор ещё живёт, только по факту своего существования: она двигалась, дышала, над ней не плакали, значит, мышца работает. Но временами сердце несильно, но тупо напоминало о себе глубокой неискоренённой болью, будто говоря: не забывай, я здесь, внутри, и мне всё ещё очень плохо. И думалось, что сердце начинает барахлить не от возраста, а от износа: аккуратно с ним обращались или издевались; трепетали над ним или трепали…

− Девушка, я тут остановился на закат посмотреть, но залюбовался вами: вы красивее заката…

Это кто-то сказал. Кажется, за левым плечом. Не дьявол, конечно, а парень — остановился рядом и ждёт реакции. Волна отсчитывала мгновенья, шлёпая мокрой тряпкой по скользкому зелёному камню, и Алевтина знала, что если не отреагирует через пару волн, будет просто невежливо, а парню обидно за зря потраченный комплимент. Но ей не хотелось отвечать. И даже глянуть на парня — а вдруг симпатичный? — не было желания.

Та, что красивее заката, всё так же смотрела на оранжевеющее над маяком солнце, и теперь, в такт морю, ощутила лёгкие покалывания где-то глубоко, за левой грудью, будто сердцу обидно стало за зелёный камень, что хлещет мокрая тряпка волны.

− Пойдём, − парня одёрнул друг и потянул за локоть дальше. − Странная она какая-то, на своей волне. Такой комплимент пропал!

Алевтина усмехнулась и прошептала:

− Я красивее рассвета…

И двинулась вдоль парапета, увеличивая расстояние до молодых людей, взвешивающих свежие и испорченные комплименты. Почему люди так предсказуемы? И почему, порой, так трудно предугадать их порывы и поступки?

Они встречали рассветы. Это можно было делать вдвоём. А провожать закаты всегда находилось много желающих, и это исключало интимность действа и рассеивало волшбу.

Особенно ей запомнилось их последнее, самое взрослое лето, которое они с Денисом провели полностью вдвоём, уже без всякой визжащей вокруг малышни.

В тот год Дашка с головой и всеми другими частями тела погрузилась в личную жизнь, а братьев с Дальнего Востока не привезли. Только шестнадцатилетняя Аля радовала бабушкино лето, хотя и проводила дома не так уж много времени. Дни были заняты общением с Денисом, и обычно они виделись трижды за день.

…Они встречали рассветы — нежаркие, скромные, нежные. Уезжали на велосипеде за дамбу или выходили к ближнему морю. Был найден час, когда людей там не было совсем. Один спортивный дедушка маячил красной майкой. Но дедушка, сопя, пробегал мимо, и казалось им — они одни. Если стоять, обнявшись, смотреть на море и молчать, то будто за спиной дома не спят, не ждут нападок солнца злого. Как будто мир весь их, и вся планета — лишь пляж, и море, и песок… И смуглый дедушка в трусах и майке красных. Да ладно, бог с ним, с дедушкой! Они его почти пустили на своё необитаемое побережье. Вот эти звонкие минуты тишины и сцепка рук — вот чего ради они так рано просыпались: чтобы побыть вдвоём. Купаться не купались. Аля намеренно не надевала пляжного. Её любимый белый сарафан светился супернежно при пастельном солнце. Как хорошо, наверное, смотрелась там издалека на тонкой талии девичьей, Дениса загорелая рука. И так хотелось, чтобы он её чуть опустил! Но он не опускал. Ничем, ничуть не сдвинул Алю с пьедестала. Кто ж ведает, о чём мечтает недотрога?

Аля любила их рассветы и часто думала, какими будут их утра, когда одни с Денисом будут вместе. Совсем-совсем вместе.

Потом, сонные и прохладные, они возвращались домой. Алевтина шла досыпать, а бабушка только качала головой, видя мечтательную деву в белом, и приглушённо громыхала за закрытой дверью кухни, чтоб не тревожить сон единственной на то лето внучки. Проснувшись, Алевтина обедала, рассеянно, едва участвуя в разговоре с бабушкой, потом заходил Денис, и они шли купаться. А вечером, накидывая кофту для длительной прогулки допоздна, Аля мечтала, когда же он сорвёт и кофту эту, и платье, и её с пьедестала, на который сам поставил.

Засыпая после насыщенного Денисом дня, Аля вдруг вспоминала, что сегодня снова почти не общалась с бабушкой. Точнее, в те несколько часов, что она бывала дома, бабушка не успевала поговорить, потому что любимая внучка или спала, или прихорашивалась, или мечтательно улыбалась, поедая бабушкины обеды и ужины. Тогда Аля решала, что завтра они с бабушкой обязательно пойдут на пляж, когда солнце немного спадёт. Внучка, как и раньше, будет нести складной стульчик, а бабушка снова станет жаловаться на большие веснушки, что обсыпают кожу, прячься от солнца или нет. И у них — у бабушки и внучки — будет вдоволь времени, чтобы обо всём поговорить.

Но завтра встречало Денисом и рассветом, и Аля забывала о своём мысленном обещании. Ощущение того, что она теряет что-то очень важное, снова навещало перед сном, но девочка отмахивалась и засыпала. Какой серьёзности в шестнадцать ждать?

Ни родители, ни сестра не чувствовали связи с Бердянском. Бабушка — да, но не сам городок, и даже не море. Алевтина же росла как бы между Москвой и Бердянском, где была не только бабушка с морем, но и Денис с любовью. И в школе, и в университете она отвергала кавалеров, всегда очень приличных. Бердянский принц входил в планы московской принцессы так же естественно, как и бабушка, и Аля ни разу не задумалась о возможной семье с другим человеком. Она чувствовала, что место партнёра для жизни в ней уже занято. Так редко бывает, но им с Денисом просто повезло. Одно время Алевтина даже всерьёз собиралась перебраться в Бердянск — то ли от мегаполиса устала, то ли от опеки родителей, то ли к бабушке хотелось поближе быть и ещё что-то успеть ей дать, а не только взять. Скорее всего и то, и другое, и третье.

Так думала Алевтина до самого несчастья с бабушкой, неожиданного для всех.

На похоронах Денис вёл себя безупречно. Помогал с организацией, не отходил от Али, ей всегда было, в чьи руки упасть в обморок. Но обморок тогда не случился, хотя много раз она была на грани. Тогда слёзы спасли — через них вылилось всё горе. Тогда она выплакала себя всю — досуха, допуста. Слёзы помогли. Где же они сейчас? Какой день? Четвёртый? Десятый? Алевтина потерялась во времени. Нет, только пятый день после всего, а слёз не было.

Аля собиралась в августе, после поступления, погостить месяц у бабушки, и как раз в этот месяц, она решила, всё и должно произойти. Она уже считала себя достаточно взрослой и готовой к серьёзным отношениям, к тому же думала, что своим примерным поведением заслужила Дениса и всё то, что он мог ей дать.

Но бабушка умерла, и Аля долго страдала, не вспоминая больше ни о чём.

Потом была учёба и только. Алевтина немного отошла от траура и решила отложить торжественное вручение себя Денису на лето. Как раз после первого курса, уже восемнадцатилетней, это было бы уж совсем хорошо и правильно.

Но вдруг непонятно всё стало между Россией и Украиной, и папа решил продать бабушкину квартиру. Не оттого, что в средствах нуждались, а просто ухаживать за квартирой было некому, а заграничные курорты стали такими доступными и так хорошо себя зарекомендовали. Опустевшее жильё продали, не спросив у Алевтины, а саму Алю отправили в Карловы Вары, а не в Бердянск. Пришлось снова отложить день собственной капитуляции на неопределённое время. Алевтина нырнула во второй курс с головой — учёба оказалась ещё более серьёзной и захватывающей, чем на первом. Денис писал, звонил, обещал приехать на Новый Год, но Аля улетела с родителями в Финляндию на лыжах покататься. Денис собирался на майские праздники в Москву, но снова что-то не получилось…

Где-то совсем близко за спиной мелькнуло большое белое тело.

Машина! — пронеслось в голове Алевтины.

Будто из-за бетонной стены донеслась ругань перепугавшегося водителя.

Да что такое! Уже второй раз! И вчера машина чуть не сбила.

Алевтина сама была водителем со стажем — треть жизни за рулём, поэтому старалась не позволять себе некорректного поведения на дороге. Ей тоже периодически кидались под колеса всякие идиоты и идиотки, и она знала, как это страшно. Как минимум день после этого испорчен: содрогаешься от воспоминаний и мыслей типа «а что, если бы на долю секунды» и боишься сесть за руль. И вот теперь Аля сама в роли такой кидающейся под колёса курицы. Прости, дорога!

Идиотка! Как могла оказаться в такой ситуации?

Но это оттого, что её предали. Предали так, что, казалось, ничего не осталось здесь, в этом мире, за что можно было бы уцепиться и держаться всеми силами души и напряжением мышц.

Время от времени она замирала, застывая в самом необычном месте в нелепой позе, и ловила себя на мысли, что вот сейчас настал момент, в который она может просто исчезнуть, раствориться, испариться, уйти, переместиться в другой мир. Ведь известны случаи — об этом пишут, говорят и даже кино снимают, − когда люди бесследно исчезали поодиночке и целыми селениями или военными отрядами. Почему бы нет? Почему бы не исчезнуть и ей? И неважно, где оказаться — хоть в жерле вулкана или в пасти дракона, главное, чтобы подальше от этого мира, такого неожиданно подлого.

Но мир держит цепко. Але за него цепляться незачем и нечем, а он вцепился и держит. Вот бы отсюда — в иное время, в другое измерение, в далёкую галактику. С такими же душами неприкаянными познакомиться, которые так же когда-то сбежать хотели и сбежали. Интересно, они жалеют или нет?

Нет, всё-таки ощущение разверстой пасти никак не пропадало. Какой-то зев находился рядом, и Алю тянуло в него. Она чувствовала его — тянущее это — то сильнее, то слабее, иногда казалось, что стоит ей поддаться, только дать понять, что согласна, и её затянет, но вот только куда — в пасть дракона или под колесо автомобиля? И она старалась держаться: тот, кто за рулём, не виноват и не должен отвечать за неё и за него.

Можно, конечно, взять и уехать. Есть прямой поезд «Бердянск-Москва», но на него билеты раскуплены на месяц вперёд. Можно до ближайшего аэропорта автобусом, потом — самолётом до Москвы. Такие-то билеты точно есть. Но нельзя в таком виде дома появляться, там всё поймут, начнут сочувствием доставать. Фу! Нет! Нужно сначала успокоиться, прийти в себя.

− Ну, чего я так расстроилась? Ну, подумаешь, негодяй встретился! Женщины сплошь и рядом в таких мерзавцев влипают! Ещё и детей им рожают, и годами терпят. Так что это не самый плохой вариант.

Она всё пыталась успокоить сама себя, периодически произнося краткие монологи вслух. Просто для Алевтины и такое разочарование было страшным, ведь раньше никто не осмеливался так с нею поступить. После смерти бабушки это были её самые глубокие душевные переживания.

Внешне ей быстро удалось привести себя в порядок. Сначала не спала, не ела, потом стала жить. Механически. Начала отсчитывать секунды, минуты, шаги: сколько раз чай помешивает, сколько остановок до пляжа, сколько гребков в море сделала, через сколько волн перепрыгнула. Наверняка это ещё одна защитная реакция организма: постоянное напоминание о том, что секунды капают, время идёт, жизнь продолжается, и с каждым гребком Аля отдаляется от случившегося всё дальше.

Сжившись с образом обычной отдыхающей, гостья раздавала хозяевам психологические советы и консультации. Бескорыстно, от щедрости душевной. Она даже рассказала о приёмах самообучения английскому дочке хозяйки. Студентка кое-что законспектировала. Но будет ли толк? Вряд ли. Провинциалы обычно считают, что у них в жизни всё бы получилось, живи они в столице. Как будто у всех столичных жителей выходит всё, и в Москве не мёрзнут на рынках коренные москвичи! Мёрзнут, ещё как. И дворы метут, и мясом мороженным торгуют. В их нереализованности тогда кто виноват? Не провинцию надо винить, а собственную бесхарактерность. Столицы традиционно распахнуты для всех желающих — растягиваются до бесконечности. У их семьи было много знакомых, всего достигших, как и папа, только за одну жизнь в столице.

Перед сном наставало время сеанса психотерапии. Измученная самоконтролем, она доставала тетради, и одной отдавала то, что накопилось, из другой же, напротив, черпала запас сил. Похоже, позитивная психология уже давала эффект.

Жаль, что не взяла с собой лэптоп. Удобнее было бы писать. Хотя нет. Такое нужно делать вручную. Есть вещи, которые нельзя автоматизировать и тем самым умертвить. Нет, только вживую.

Я полностью свободна от прошлого.

Я знаю, чего я стою. Всё при мне.

Всё разрешится само собой наилучшим образом.

Всё идёт хорошо.

На обеззвученном экране телевизора появилась Тамара Гвердцители. Алевтина включила звук.

Ах, далеко до неба!

Губы близки во тьме.

Бог! Не суди, ты не был

Женщиной на земле.

Умеет всё-таки эта женщина петь то, что хочется услышать.

И душу исцелять голосом, дрожащим на кончиках ресниц.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги ТалисМальчик предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я