Метаморфоза. Историко-приключенческий роман

Михаил Валентинович Ежов

Русь и Византия, прошлое и настоящее – все связано в единую цепь событий для которых понятие времени утратило свое привычное нам значение. Золото Руси и его предназначение, как вечная борьба низменного с великим, свободы воли и однозначности выбора и все это ради одной цели – могущества Руси и сохранения Веры.

Глава 3. Домой

Зарево пожаров бесновалось над Вторым Римом. Горели городские кварталы, горели портовые склады полные товаров и продовольствия. В этот вечер многим казалось, что сами небеса разверзлись, чтобы покарать ромеев за их трусость и предательство.

Городской гарнизон оказался таким же продажным, как впрочем, и большинство жителей Константинополя, погрязших в долгах у венецианских купцов и, в конце концов, продавших свою родину и веру за долговые расписки. Огнеметатели знаменитого греческого огня, который должен был испепелить флот венецианцев, ворвавшийся в бухту Золотого Рога, разбежались кто куда, как только на горизонте показались, ощетинившиеся копьями суда крестоносцев. И лишь только несколько тысяч греков из всего пятисоттысячного Константинополя еще бились на стенах, защищая уже никому не нужную цитадель.

Крестовое воинство разбрелось по беззащитному Царьграду, грабя, убивая и насилуя его жителей. Сидя за огромным письменным столом, Волк наблюдал за всем происходившим в городе через большое распахнутое окно своего кабинета императорской библиотеки, главным смотрителем которой был уже не один десяток лет. Рядом с его стулом, лежала простая холщовая сумка туго набитая книгами в дорогих кожаных переплетах. Он оторвал взгляд от окна, закрыл рукопись, лежавшую перед ним на столе, и аккуратно опустил ее в сумку с книгами.

Поднялся, снял монашескую рясу, по привычке глянул на себя в стоявшее неподалеку большое зеркало. В нем отразился среднего роста пожилой человек, с густой гривой взъерошенных седых волос, совсем не похожий на немощного книжного червя, каким и должен был быть смотритель Императорской библиотеки в представлении папы Иннокентия III и десяти монахов-францисканцев, посланных им для того, что бы взять из нее то самое ценное ради чего он и собрал этот четвертый по счету крестовый поход.

Все они так и остались здесь в ее центральном зале, каждый там, где застала его смерть от его клинков. Волк не убивал безоружных. Монахи сами пришли сюда убивать. Каждый из десяти имел при себе меч. Просто добыча оказалась не из легких, вопреки всем их ожиданиям. Все закончилось всего за несколько минут. Последний, самый молодой, испустил дух на мраморной лестнице у самого выхода, так и не успев убежать от странного старика в монашеской рясе, ловко орудующего короткими кривыми мечами.

Выпускать их живыми было нельзя. За собой они бы привели подмогу, а там уже через какое-то время, во всем разобравшись, поняли, что Императорская библиотека наполовину пуста, и как знать, как далеко от бухты Золотого Рога успели уйти последние корабли, груженные древними фолиантами.

На протяжении целого месяца он вместе с монахами, прибывшими специально для этого с Афона и благословения Патриарха, тайно ночью вывозил самые ценные манускрипты на подводах в порт, где и их грузили на корабли. Спасти все было выше человеческих сил. Императорская библиотека хранила знания, накопленные за последнюю тысячу лет.

Волк обходил библиотечные залы, прощаясь с книгами, как со своими друзьями, с которыми он проводил все время, последнюю сотню лет жизни в Царьграде. На выходе, он снял заплечные ножны со спины, из которых торчали рукояти дамасских клинков, и засунул их в щель между полом и лестницей.

«Здесь их вряд ли найдут, а то, как знать, идти то через весь город, путь — не близкий. А эти клинки — ценная добыча».

Подобрал, лежащий на полу франкский меч, взвесив его в руке, что-то недовольно пробурчал себе под нос, закинул холщовую сумку с книгами за спину и, отворив массивную, обитую медью дверь, вышел в пылающий город. Он шел быстрым шагом по знакомым улицам центра Константинополя, стараясь, как можно скорее миновать этот самый опасный участок пути до городских стен. Пройдя по ним какое-то время, на одном из перекрестков, свернул в узкий проулок.

По мере того, как Волк удалялся от центра, улицы сужались все больше и больше. Иногда для того, чтобы пройти по ним, ему приходилось переходить на бег, чтобы не быть опаленным жаром горевших строений. Ночь уже была на исходе, по редким крикам и звону оружия, доносившимся из богатых кварталов, он сделал вывод, что крестоносцы уже изрядно притомившись грабить и убивать ромеев, вдоволь напились греческого вина, отпраздновавали свою победу, и теперь устраиваются на отдых во дворцах византийских императоров и домах городской знати.

Улицы продолжали сужаться, убогие дома, окружавшие его, говорили о том, что сейчас он уже находится в районе Константинопольской бедноты и городские стены где-то неподалеку. Это место, по всей видимости, первым подверглось нападению. Об этом свидетельствовали уже начавшие остывать угли сгоревших домов, и трупы, мирных жителей иногда встречающиеся ему на пути.

Грабить в этих домишках особенно было нечего, и доблестные рыцари со своими оруженосцами, в отместку за это, нещадно прошлись по ним огнем и мечом, поджигая убогие хижины вместе со спрятавшимися там жителями, убивая ради забавы и куража, мечущихся в поиске спасения от огненной смерти по узким улочкам женщин и детей.

«Варвары! Христиане убивают христиан, дожились», — подумал он про себя.

Все мог предположить воевода. Сам когда-то пророчил грекам погибель. Но что бы так бесславно…. Ромеи продали и предали себя сами. Государство разворовали, торговлю отдали на откуп венецианским купцам. Армию и ту умудрились испоганить, набрав в нее место славян, как это было раньше, норманнов. Нетрудно догадаться против кого они обернули свои мечи в этой битве. Унижение своего и восхваление чужеземного. Что твориться в этом мире? Властитель Первого Рима, торгует мирскими грехами, а лучшим своим развлечением считает публичное сожжение баб на кострах. Все продается и покупается. Ради нескольких древних папирусов сжечь целый город? Сволочь! Хрен ему, а не коптские евангелия! А второй, старый торгаш — венецианский додж, который думает, что может продать и купить весь мир, а потом за свои деньги получить полное отпущение грехов. Пара ненормальных латинян, один из которых возомнил себя наместником Бога на земле, а второй никак в свои преклонные годы не может унять свою пагубную страсть к наживе, решили подчинить себе весь мир.

Не выйдет. Почти сто лет прошло, как Русь стала могучим государством, пройдя на этом пути все трудности и невзгоды. И как бы там ни было, а Вера ее крепка. Так, что если следующие по их расчетам — мы, тогда милости просим. Только, как с ромеями у них точно не выйдет. Земля у нас большая, богатая, привольная и места им для могил в ней всем хватит…

А нам путь греков повторять нельзя. Отдаваемые на откуп высокие государственные и церковные посты, вконец истощили империю, превратив церковные приходы и монастыри в торговые лавки, а государственную казну — в кошелек нечистых на руку проходимцев.

От этих мыслей его оторвал, посторонний шум. Мертвые городские кварталы были беззвучны. В этой вязкой и липкой от пролитой на них человеческой крови тишине, все отчетливее слышался звук конских копыт, громыхающих подковами по каменным мостовым. Судя по силе звука, всадник приближался. Первую мысль — укрыться в ближайших развалинах и переждать опасность, продиктованную ему инстинктом самосохранения, Волк отогнал от себя сразу. Он слишком зажился на этом свете. Всех тех, кого он знал и любил, давно уже не было.

Многое прошел на своем пути. Славу, изгнание и забвение. Он до конца выполнил свой долг, и Господь должен был в конце то концов дать ему шанс умереть. Мысли вихрем проносились в его голове, в тот момент, когда закованный в латы конный рыцарь, завидев неподвижно стоящего посреди улицы человека, в странной одежде, пришпорил своего коня, в предчувствии легкой добычи. А когда его меч, в рубящем ударе, на полном скаку, должен был неминуемо раскроить голову воеводы, тот лишь сделал небольшое движение в сторону крестоносца. Удар прошел мимо. В этот момент перед его глазами промелькнул конский круп и щель между латами, заваливающегося по инерции к гриве коня всадника. Туда он и вонзил свой меч, разжал пальцы рук на рукояти, что бы конь на полном скаку не потащил его за собой.

Вытер пот со лба, рукавом посеревшей от копоти городских пожарищ рубахи, поднял глаза на предрассветное небо, где солнце уже начинало пробиваться сквозь сумрак ночи и дым, поправил сбившуюся на бок холщовую суму, и даже не обернувшись в сторону поверженного врага, уносимого обезумевшим от пылающих со всех сторон пожаров, оставшимся без управления скакуном, куда — то вглубь городских развалин, сделал шаг вперед к своей цели — ставшей отчетливо видимой при дневном свете, пробитой при штурме, бреши в городской стене. И не услышал, или не захотел услышать, как где-то за его спиной, щелкнул спусковой крючок арбалета, взвизгнула туго натянутая тетива, отправляя в смертельный полет тяжелый арбалетный болт, предназначенный пробивать насквозь тяжелые рыцарские доспехи.

Резкий удар в спину отбросил его на несколько шагов вперед. Тупая боль разорвала сердце. «У каждого рыцаря есть оруженосец», — пронеслось в его голове. Дальше мысли смешались, спутались, закрутились водоворотом, а через несколько мгновений он умер и уже не увидел того, как грязные мозолистые руки, в прошлом крестьянина, из захудалого графства на юге Франции, а ныне оруженосца своего обнищавшего господина, отправившегося в крестовый поход с целью поправить пошатнувшееся финансовое положение, шарили в его сумке, в надежде обнаружить там хотя бы что-то ценное.

Но холщовая сума была пуста, набита лишь пачками никчемной, потому как исписанной бумаги, в кожаных обертках, годной лишь на растопку очага в его деревенском доме. С досады, он пнул бесполезную сумку ногой, забросил арбалет за плечо и побрел неуверенной походкой хорошо подвыпившего человека в сторону горящего города, на поиски более стоящих трофеев.

Ближе к полудню воевода Волчий Хвост был похоронен за городскими стенами, вместе с остальными убитыми в тот день и ночь тысячами жителей Константинополя. Отпевавший его перед погребением молодой монах, тот, который и обнаружил тело странного старика, и разорванный мешок, полный старинных рукописей, обратил внимание на то, что лицо его не было искажено гримасой боли и ужаса, как у многих, кого он уже успел отпеть и предать земле в этот день. Оно было умиротворено, а иногда ему казалось, что старик даже счастливо улыбался уголками бескровных губ. И лишь только потом, через несколько лет, когда он дочитал последнюю из перепачканных кровью рукописей до конца, он понял, что Волк действительно улыбался, потому, как в момент своей смерти был счастлив. Ведь он возвращался домой…