Эрхегорд. Сумеречный город

Евгений Рудашевский, 2017

Евгений Рудашевский – журналист, путешественник, лауреат Всероссийского конкурса «Книгуру», литературной премии «Золотой Дельвиг», Южно-Уральской литературной премии. В 2016 году с первой книгой серии «Эрхегорд» он стал лауреатом конкурса «Новая детская книга». Что делать, если повсюду происходят загадочные и ужасающие события? Предметы, доставшиеся людям от неведомых Предшественников и ранее дарившие благоденствие и покой, словно сошли с ума и теперь причиняют людям боль и страдания. Единственный способ понять, что творится в некогда процветавшем мире, – это отправиться в опасное странствование по землям, охваченным предчувствием страшной беды. И уже в самом начале пути оказывается, что небольшой город Багульдин окружает туман – непроницаемый, лишающий чувств и рассудка. Что стоит за всем этим? Откуда появился туман и какие тайны хранят жители города?

Глава 3

Квартал теней

На левое плечо жителям Земель Эрхегорда, прежде всего, наносят сигвы об образовании, гражданской службе и семейном положении. На правое ставят отметки строевой службы.

На шее слева отмечают дату и город рождения, а также первое имя. На шее сзади указывают каторжные заключения (подробнее о них можно узнать по сигвам на спине). Сигвы на лбу и щеках означают принадлежность к древнему роду. На кистях разрешается наносить любые изображения; как правило, это символы приверженности, личных идеалов или знаки веры; они не ограничены обычными точками, кружками и полосками, как на официальных сигвах.

Сигвы, которые перестали соответствовать действительности, очерчиваются рамкой и называются закрытыми.

«Собрание путевых заметок». Дафнар-младший из рода Ниноэла

Прошла неделя с того дня, как моя гартолла остановилась на заднем дворе «Нагорного плеса». За это время чувство, что я угодил в западню, усилилось. У меня было достаточно времени изучить центральные кварталы города, наведаться в самые большие таверны, постоялые дворы, на рынки и в другие места, где можно было надеяться на встречу с проводником. Я говорил с охотниками, следопытами, травниками, скотниками, бродячими музыкантами, видел двух проповедников — все они, как и Громбакх с Тенуином, приехали сюда в сенозар, надеясь заработать на охоте, сборе трав или выступлении перед отдыхающими, а в итоге оказались заперты туманом. Предложение вместе выехать в низину вызывало лишь смех или раздраженную отповедь.

— Ищи дурака, хангол! — брюзжал старый охотник в «Хмельном подклете». — Ты бы сперва научился нормально выговаривать «Целиндел», а потом бы приставал к людям.

— Спросите у коменданта, — советовал травник на Подвозном рынке. — Говорят, умнейший человек. А я нет, я обратно в туман не хочу. Я ведь был на Саэльских лугах. Там зацвели вальтинки. То есть нет, сейчас они уже распушились, а тогда… Кстати, если хотите, могу вам продать. Два медяка за большой туесок. Я ведь корзины не бросил. Из-за них чуть и не погиб.

Я терпеливо выслушивал упреки в невежестве, обвинения в безумстве и снисходительные утешения, надеялся найти хоть малейшую зацепку, которая помогла бы мне покинуть Багульдин. Подумывал даже рискнуть и самостоятельно отправиться назад, в Харгой — все говорили, что с востока туман не такой гибельный, — но понимал, что никогда на это не соглашусь. Спуск к Целинделу был единственной дорогой вглубь Земель Эрхегорда. Возвращаться в Западные княжества я не хотел; объезд к южному проходу отнял бы у меня не меньше года.

По какой бы улице Багульдина я ни шел, она неизменно приводила к стене тумана. И чем ближе была мгла, тем реже встречались прохожие. Город затихал. Ни карет, ни повозок, ни всадников. Даже стражники тут встречались редко.

Отчаявшись найти проводника в оживленной части Багульдина, я решил со временем заглянуть в ту часть, где власть была отдана туману, — ведь и там до сих пор жили люди. В первый день, пробираясь от восточных ворот, я видел наглухо запертые до последнего окошка дома, но сквозь щели проглядывал свет. В конце концов, в туманных кварталах могли прятаться контрабандисты, такие дельцы порой находят лазейки даже из осажденных городов и могут оказаться лучшими проводниками, знающими скрытый тоннель или просто выверенную тропу.

Но с возвращением во мглу я не торопился. Для начала нужно было воспользоваться приглашением, которое я получил от местного распорядителя. Меня, как вольного путешественника, ждали на званом обеде в резиденции наместника. Гостей в Багульдине в последнее время было немного, и распорядитель наверняка рассчитывал, что я буду развлекать всех рассказами о пройденном пути, о приключениях, которые мне довелось пережить за последние годы. В другой ситуации я бы отказался от подобной роли, но сейчас это был шанс познакомиться со знатными людьми города, расспросить их о том, где искать проводника.

До званого обеда оставалось несколько дней, так что у меня было время заглянуть в Заложный дом — обменять часть своаналирских золотых на местные вольмарские монеты и купить дорожные билеты золотых и серебряных залогов, которые я мог предъявить в любом Заложном доме по всем Землям Эрхегорда. Мне объяснили, что для подтверждения права на залоги достаточно будет показать въездную сигву на левом плече, однако предупредили, что из-за тумана еще не скоро передадут мою запись в головное отделение.

Вернувшись в «Нагорный плес», я решил сделать первые записи для своего путеводника. Стражники Зельгарда по-прежнему следили за мной, хоть и не так настойчиво, как в первую пору, и я понимал, что подобные записи могут однажды меня выручить, подтвердить цель моей поездки в Земли Эрхегорда, которую я указал еще в Харгое.

Разместившись на балконе, я приготовился писать. Отсюда открывался чудесный вид на Ярмарочную площадь и на окружившую город стену непроницаемой мглы. Кроме того, сейчас можно было насладиться ярким, вычищенным от облаков солнцем — оно заглядывало в Багульдин лишь в полуденные часы и задолго до вечера уходило за кромку тумана.

Открыл роговую чернильницу, достал из футляра любимое костяное перо с серебряным наконечником и первым делом записал вчерашний разговор с травницей в «Буераке». Старуха, отказавшись сопроводить меня до Целиндела и заметив, что я удручен таким отказом, поторопилась рассказать об истинном, как ей казалось, значении тумана. Подобных легенд я в тавернах Багульдина услышал немало, но эта, пожалуй, была самой любопытной.

Травница, одетая в просторные льняные одежды, говорила с улыбкой; она не сходила с ее лица даже в те мгновения, когда голос старухи выдавал искренний суеверный страх.

— Наш город старый. Старый… Еще в годы Миноса, пятого Венценосца из рода Эрхегорда, здесь, под горой Багуль-наар, обвалилась скала. Камнями засыпало пастбище и пастушьи балаганы. Но страшным было другое. Открылась расщелина, в которую из горных глубин поднялся свир.

— Свир? — переспросил я.

— Да. Ядовитый свир. Он как туман, только густой-густой. Как молоко, только легче воздуха, — попыталась объяснить старуха.

Ее темно-зеленые губы выдавали увлечение наэрлой. Сок этого корня обостряет чувства. Его пьют разведчики, добытчики, следопыты; нередко им увлекаются и простые горожане — находят в обостренных чувствах особенное удовольствие. Главное не пить сок наэрлы перед сражением. После него даже обыкновенная царапина бывает нестерпимо болезненной.

— Люди верили, что это — дыхание калургов, древних чудищ, живущих в недрах земли, — продолжала старуха. — Над Целинделом, в низине, собирались синие тучи свира. Тяжелые дожди губили урожай, калечили людей и скот. Калечили… Когда Минос узнал, он велел лучшим каменщикам Земель отправиться сюда, под гору Багуль-наар, и соорудить не то колпак, не то крышу над расщелиной — такой, чтобы свир не выходил наружу.

Старуха отчего-то захихикала. Я терпеливо ждал, когда она перейдет к рассказу о тумане.

«Буерак» — дешевая таверна на окраине квартала Скорняков, в сотне шагах от мглы. Здесь под голыми желтыми стенами в ряд стояли хмельные бочки. Несколько деревянных дверей вели в съемные комнаты. Каменные столы, стулья. За каменной стойкой кравчего висели полки, заставленные глиняными горшками и плетенками. Под балочным потолком на металлической цепи держалась почерневшая свечная люстра.

Посетителей в «Буераке» было немного.

— Тогда много каменщиков погибло. Отравились. Сгорели, — улыбалась травница. — Говорят, хотели завалить расщелину. Не смогли. Свир выбивал любые глыбы. Мучились долго и построили башню из кумаранского камня — такую, чтоб весь этот свир поднимался по ее внутренностям. А верхушку подожгли. Подожгли… Вот тебе, считай, основание Багульдина. Свир тогда вспыхнул. А башня стала… как факел, который известил о большой победе. Громче всех ликовали в Целинделе. Их свирным ядом славно пожгло. Славно… Вот и наместник тамошний уговорил каменщиков остаться возле башни, следить за ней, чтобы не ломалась, не осыпалась.

Она выше, чем кажется. Башня то есть. Выше… Над ратушей торчит ее верхушка. Как шея с огненной головой. А все другое — само тело — внизу, под городом. Там же каменщики сделали кузни. Они, может, и усластились словами наместника, а остались, потому что быстро прознали свойства свира. Быстро…

Оно ведь, когда металл обработаешь на огне из свира, его лезвие пропитывается синевой и делается прочным, острым, им можно на камне вырезать узоры так же легко, как и на дереве. Даже я такими резцами картинки делала не хуже некоторых мастеров.

Старуха рассмеялась особенно громко. Кравчий, с которым я успел поругаться на входе в таверну, с подозрением покосился на травницу. Качнул головой и продолжил тереть тарелки темным от старой влаги полотенцем.

— Я бывала в кузнях. Там работал мой отец. Работал… Видела, как обрабатывают металл. Работа никогда не прекращается. Ведь не проходит и дня, как синева слезает с резцов, они притупляются. У нас, бывало, пытались украсть инструменты мастеров, да всегда оставались в дурачках. Далеко его не унесешь. Только до Целиндела доскачешь, а металл уже притупился.

Записав рассказ старухи об основании Багульдина, я ненадолго отложил перо. Встал к балюстраде. Рассматривал горожан, переходивших через площадь и толпившихся у торговых лавок. Наблюдал за тем, как на веранде одного из домов спрятался мальчик. Следом за ним из переулка выскочила женщина. Пробежала мимо. Мальчик скользнул обратно. Должно быть, прятался от матери. Обычная городская жизнь. Словно и нет никакого тумана, нет Хубистана: именно о нем я и сделал следующую запись в путеводнике:

«От пожилой травницы, бежавшей из своей хижины на востоке Закрайных полей и теперь живущей в Багульдине у дальней родственницы, я узнал легенду о Хубистане. Мне и раньше доводилось слышать о ней, правда отрывочно. Но могу предположить, что у местных обывателей распространено подобное суеверное толкование тумана. Чем дольше город будет осажден мглой, тем бóльшую крепость обретет в умах людей этот предрассудок. Уверен, что со временем вера в Хубистан, подобно безумию, поразит и другие, более просвещенные умы, ведь страх и отчаяние — это топливо, на котором суеверия горят особенно ярко».

— Почему, думаете, первый ойгур наших Земель, Эрхегорд Великий, укрепил свои границы не здесь, на горных полях Айликмы, а чуть ниже, в Харгое? — прищурившись, спросила травница.

Я пожал плечами, чем опять развеселил ее.

— Ведь не все так просто. Я в границах мало понимаю, но и мне, старухе, ясно, что на возвышении сражаться проще. Проще…

Травница замолчала, ожидая, что я поинтересуюсь разгадкой этой тайны. Я не стал ее разочаровывать:

— И почему?

— Что? — с наигранной вредностью уточнила она.

— Почему Эрхегорд не построил здесь пограничную стену?

— А-а! — Старуха обрадовалась и кивком похвалила меня за удачный вопрос. — Он знал, что скрыто в наших горах, что таится в их недрах. Знал… Два или три раза в век случается так, что свир иссякает. Огонь над ратушей гаснет. Ненадолго. На два или три дня. В Багульдине принято эти дни считать праздником. Мастера выходят из кузен. Потом свир возвращается. И все хорошо.

А лет десять назад наш наместник придумал спустить в расщелину следопыта. Отправить его в самую глубь и послушать, что он потом расскажет. Хотел узнать, откуда идет свир.

Все было хорошо. Свили десяток катушек картулины. Не хотели рисковать и решили, что от рассвета до полудня будут опускать следопыта вниз, а как солнце пойдет к Целинделу, так сразу тянуть его обратно. Обратно… Дали ему светильник, кувшин масла, туесок с чем-то вяленым и воды. Все сделали, как хотели.

Старуха опять замолчала, и мне пришлось спросить:

— И что он там увидел?

— Много чего, много… — Травница громко цокнула языком. — А вот рассказать никому не рассказал.

— Почему?

— А вот так. И достали его раньше времени. Еще до полудня солнце не поднялось, а веревка вся затряслась. Запрыгала, закрутилась. А потом так натянулась, будто на нее целую глыбу навесили. Вот все и перепугались. Стали скорее тащить. Думали, что уже не увидят следопыта. Что бы там с ним ни случилось. Это еще повезло, картулина выдержала. Тяжело было тащить. Тяжело…

Когда вытащили, увидели, что живой. Живой… Только вот весь седой. А ему и лет-то было не так много. И в глазах — страх. Кто видел, говорили, что в глаза ему смотрели и в ужасе разбегались.

Где он там был, никто не знает. Следопыт с тех пор ни слова не сказал. Ни слова… Уж чего наместник ни делал! И травниц ему с Ара-Култука вызывал, будто своих мало… — Старуха усмехнулась. — Его даже в Матриандир на лечение отсылали. А он знай себе молчал. И только ужас в глазах — так и застыл до последних дней. И тело у него стало тяжелое, будто не один человек, а сразу два. Чего уж там с ним случилось, что он увидел?

Помучили его да и оставили в покое. Сидел себе на стуле, покачивался. А на глаза ему повязку сделали. Ни жена, ни сын не хотели ему в глаза заглядывать. Говорили, будто туда, в расщелину, смотришь. Будто в расщелину…

Ночью, говорят, он иногда вскакивал и бежал к ратуше. Вроде как в кузни хотел спуститься. Его не пускали. Он не мог объяснить, чего ему там понадобилось, вот и не пускали. Мычал что-то, тряс головой. Когда успокаивался, его отводили домой.

Долго так жил, потом пропал. Может, все же пробрался в кузни. А может, в горы ушел. Никто не знает. Теперь о нем вспоминать не любят. Страшно. Не так уж глубоко его опустили, до недр-то далековато…

Травница впервые за все время, что мы с ней говорили, перестала улыбаться. Без улыбки ее лицо показалось особенно старым, к тому же — безобразным.

— Нельзя было этого делать. Так ведь и разбудили Хубистан.

«По словам травницы, Хубистан — некий дух забвения, живущий в подземной долине, под местными горами. Около десяти лет назад, по прихоти наместника Багульдина, в расщелину под ратушей опустили следопыта в надежде, что он увидит источник свира. Считается, что этот следопыт не то пробудил Хубистан, не то каким-то образом привлек его внимание. Дух забвения поднялся на поверхность горы в нескольких десятках верст от города».

— Он бы прошел мимо, но почувствовал нашу слабость… — Травница теперь подалась вперед, нависла над столом и шептала, глядя в пустоту: — Слабость… Хубистан нападает медленно. Ползет вниз по скалам. Не гремит, не пугает. От него легко убежать. И только те, кто не готов к переменам, кто боится собственных желаний, пропадают в нем навсегда.

В забвении есть и своя радость, — уже спокойнее и вновь с улыбкой проговорила старуха. — Люди в нем бывают по-своему счастливы. Только не замечают, как сами становятся туманом. Он их растворяет. А потом, когда уже весь город становится сумеречным, ведет за собой на поиск других городов.

Полчища сумеречных людей. Его воинство. Воинство… Мы их не видим, но они уже вошли в Багульдин. Стоят на его улицах, в его домах. Ждут своего часа.

— Если вы все это знали, почему не ушли из города? Ведь туман начал стягиваться еще год назад.

— Ну почему же? Ушла. Еще как ушла! — Травница залилась рваным, каким-то звериным смехом.

Безумная.

Я отложил перо. Вновь подошел к балюстраде.

Вспоминал слова старухи о Хубистане, о тумане забвения. Смотрел на гладкую стену мглы над городом. Поглядывал на прохожих и представлял, как туман поглощает их, делает послушными сумеречными воинами, как… Я весь подался вперед. Застыл над перилами. Там, в узком проходе между торговых лавок, на краю Ярмарочной площади… «Не может быть».

Не верил тому, что видел.

Еще несколько секунд стоял в растерянности, не зная, что делать, потом бросился в комнату. Задел письменный столик и опрокинул чернильницу. Ее содержимое выпросталось одним большим пятном. Часть рукописей была загублена. Я потянулся к испачканным листам, но понял, что нет времени тут копошиться. Нужно было скорее бежать на площадь — туда, к проходу между лавок.

«Как это возможно?»

Я засуетился в комнате. Еще не зная, что буду делать, что скажу и как объясню свое неожиданное появление, набросил путевой плащ. Накинул пристяжной капюшон.

«Лучше скрыть лицо. Он не должен меня узнать».

Выскочил из комнаты. Неверной рукой провозился с замком. Заперев его, сунул ключ в карман и побежал по коридору.

Вскрикнув, посторонилась служанка с умывальным тазом — грязная вода плеснула на каменный пол и ее передник.

«Неужели я ошибся? И волосы… Опять черные».

Скользя и едва удерживая равновесие, я промчался по двум лестничным пролетам. Ворвался в гостевой зал.

«Я должен понять!»

На ходу заметил, что Сольвин, хозяин подворья, испугался гораздо сильнее, чем может испугать чье-то неожиданное появление. Объясняться не было времени.

Распахнул входную дверь. Услышал, как Сольвин крикнул мне вслед:

— Вас все равно поймают! Можете не бежать.

Я мгновение помедлил, удивленный такими словами, но решил разобраться с этим позже. Сейчас нужно было бежать.

Тишина подворья резко сменилась шумом Ярмарочной площади. С балкона площадь была видна вся, теперь же я оказался среди людей и пришлось продвигаться наугад.

В лицо слабо задувал теплый ветер. Из-за тумана в Багульдине днем всегда чувствовалась духота. Свежесть и цветение гор угадывались лишь по вечерам.

Я расталкивал прохожих, торопливо извиняясь в ответ на возмущенные окрики. Уверенно шел вперед. Бежать было опасно. Я бы привлек слишком много внимания. Оставалось надеяться, что он не ушел далеко.

Чем ближе я подходил к торговым палаткам, тем сильнее сомневался. «Не может быть…» На таком расстоянии легко ошибиться. Но этот черный костюм с высоким воротом, неуклюжая походка, тонкие ноги и руки, свернутый кнут на поясе и длинные черные волосы… Да, волосы опять были черными.

Теор. Такого трудно с кем-то перепутать.

Палатки были совсем близко, а я в очередной раз спрашивал себя, как поступлю, если тот человек в самом деле окажется Теором. Подойти и потребовать объяснения — глупо. Ни Тенуина, ни Громбакха я с тех пор ни разу не видел. Подумал даже, что они скрываются в туманной части города, боятся наказания за открытое убийство — ведь о нем могли узнать люди коменданта.

— Ну куда, куда!

Я нечаянно задел женщину, нагруженную ткаными сумками и большой корзиной с хлебом. Услышав причитания, остановился и вовремя заметил Теора.

Теперь не было никаких сомнений.

Он о чем-то говорил с продавцом из скобяной лавки. Стоял ко мне вполоборота, так, что можно было без помех рассмотреть его лицо.

«Значит, жив. Следопыт не убивал его. Но тогда кого он убил?»

Я по-прежнему не знал, что делать. Подумал, что веду себя глупо. Сделал шаг, чтобы заговорить с Теором, но, помедлив, решил для начала за ним проследить.

Багульдин больше месяца был спрятан от обозов и торговых подвод, туман скрыл поля и угодья, а запасы местных лéдников, амбаров и складов должны были со временем закончиться; горожане понимали это и торопились скупить то, что еще было доступно на рынках, пусть даже цены поднялись до пределов, разрешенных наместником. Из южных селений еще поступали свежие продукты, и многие, готовясь к летней ярмарке, успели заполнить свои склады зерном, мукой, пряностями и прочей бакалеей, однако, проходя вдоль лавок, я видел, что торговцы уже не боялись выкладывать отчасти порченные, тронутые гнилью продукты — сейчас и на такой товар находился свой покупатель. Вечерние застолья в цоколе «Нагорного плеса» и в других тавернах могли показаться излишеством, но многие верили в скоротечность тумана. Встречались и те, кто считал гибель во мгле неминуемой, — они торопились утешить себя последними дарами жизни.

Теор выглядел беспечным. Никуда не торопился. Обошел еще несколько скобяных развалов. Отыскал интересовавшие его детали и отправился к Кузнечной улице. Я не отставал от него, стараясь при этом держаться на безопасном расстоянии.

Свернув на Смольную аллею и пройдя Скотный торг, он устремился вглубь квартала Каменщиков — прежде оживленного, шумного, а теперь таящегося в безмолвии.

Большинство каменщиков покинули Багульдин еще в те дни, когда это было возможно. Их не задержала даже близость ярмарки. Ежегодную ярмарку каменных изделий проводили в гумник^[12] — последний летний месяц. Всякий раз она становилась главным праздничным событием в городе. Сюда стекались закупщики со всех Восточных Земель. Приезжали кочевники-музыканты, бродячие художники, калики, бывавшие в песках Саам-Гулана, блаженные предсказатели из Дегауля. На ярмарку заглядывали даже из Пекель-Зорда — огненного города Северных Земель. Его жители привозили жидкие горящие камни, устраивали перед ратушей огненное представление.

У северных ворот Багульдина собирался целый остров из карет, гартолл и повозок. В крестьянских селах открывались летние постоялые дворы. Ярмарочная площадь застраивалась деревянными времянками. Лотки с поделками из разного камня стояли по всей Парадной улице. Город шумел, радовался. Снизу, из Целиндела, едва успевали подвозить новые бочки хмеля. Дети набивались в палатки, где странники рассказывали им о далеких краях, о затерянных землях.

Ярмарка работала и днем, и ночью. Одновременно с ней проводили Праздник хмеля и Праздник взросления — в эти дни подросткам, которым уже исполнилось шестнадцать лет, разрешалось сделать первую кистевую сигву.

В Багульдин приезжали богатые купцы, представители знатных родов. Они гостили в горных подворьях, гуляли по укрепленным тропинкам, а в конце месяца увозили домой узорные плиты, барельефы и даже статуи, нередко сделанные мастером на заказ — с фигурой и лицом заказчика.

Первая ярмарка прошла больше двух столетий назад, в правление Вольмара Адельвита, девятого Венценосца из рода Эрхегорда, и с тех пор отменялась лишь семь раз — в годы Венценосного траура.

Когда пришел Хубистан, каменщики испугались. Просьбы Тирхствина, наместника Багульдина, не удержали их в городе. Из главных мастеров остался лишь Орин — наследник рода Торгорда. Возле его дома сейчас и ходил Теор.

Он по-прежнему выглядел беспечным, при этом уже трижды обошел владения каменщика. Моя слежка становилась навязчивой — Теор мог заметить неотступно идущего за ним человека. Впрочем, его внимание было явно отдано чему-то другому. Он то и дело поправлял завязки на рукавах, останавливался, чтобы перешнуровать ворот или проверить подошвы кожаных баерок, но, конечно, думал вовсе не об одежде.

«Что он тут потерял?» Я решил спрятаться на веранде соседнего пустующего дома.

Все рассказы Громбакха об охоте, о желании скорее вернуться в Целиндел могли быть ложью. Я допускал, что в действительности они с Тенуином и Теором — простые грабители или мародеры, придумавшие наведаться в отчасти пустые кварталы Багульдина. Дом Орина охраняли наемники: безусловно, там было, чем поживиться.

«Если они воры, то знают, как выбраться из города. Иначе бы так не рисковали. Награбят свое и уйдут. А я — с ними. Найти их убежище, сказать, что знаю их планы, но не буду вмешиваться. И предложить хорошую плату за сопровождение, — думал я, глядя на то, как Теор в четвертый раз пошел вдоль ограды. — Ну да. Они согласятся. А при первой возможности пустят мне стрелу в горло, заберут мою гартоллу со всеми сундуками… Хороший план».

Дом Орина был самым большим и богатым в квартале Каменщиков. Приблизиться к нему не давала витая металлическая изгородь, но и с улицы хорошо просматривалось его великолепие. Все балконы были сделаны в виде молотов, их рукоятки колоннами опускались к узорчатому цоколю. По карнизу вереницей тянулись огромные, вырезанные из камня инструменты: кирки, зубатки, колотушки. Над окнами висели маскароны горных зверей. Мансарда была исполнена в виде красной наковальни, над которой, взметнув молот, высилась статуя каменщика — первого из рода Торгорда, в свое время приложившего руку к возведению Свирной башни.

Вокруг дома тянулись крытые аллеи. Они были уставлены всевозможными изделиями: фигурами, капителями, фонтанами. Отдельно, в деревянных оградках, стояли вырезанные из карнальского камня виноградные кусты, орешники, разлапистые эльны. Орин и в самом деле не прекращал работу. Несмотря на туман и отъезд других каменщиков, продолжал готовиться к ярмарке.

«Если она состоится, то пройдет под его именем. У каменщика, должно быть, настоящая армия помощников. Одному столько не сделать…» — подумал я и заметил, что Теор, в последний раз взглянув на изгородь, пошел дальше, в сторону квартала Теней. Я последовал за ним.

Мы приближались к стене тумана, и прохожих тут почти не осталось. Редкие торговцы уныло сидели перед полупустыми прилавками. Все чаще попадались заколоченные, оставленные хозяевами дома.

Теор утратил прежнюю вальяжность. Шел быстро. Начал изредка оглядываться. Судя по всему, он приближался к цели своей прогулки.

Когда Теор скрылся за первым поворотом в квартал Теней, мне пришлось задержаться на окраине квартала Каменщиков, чтобы не выдать свое присутствие.

Квартал Теней располагался в южной части города. Здесь жили богатые горожане, большинство из которых покинуло Багульдин еще два месяца назад, когда туман только приближался к Саэльским лугам.

Вдоль узких улочек, вымощенных черным диабазом, стояли плотные ряды трехэтажных домов. На тротуарах росли лианы ниалутии, они поднимались по креплениям на стенах, а между вторым и третьим этажом ложились на деревянные рейки и плотным навесом простирались над всей улицей. Это густое сплетение веток и листвы цвело тяжелыми оранжевыми бутонами и едва пропускало солнечный свет.

В квартале Теней даже в ясные дни таился полумрак. По стенам и на брусчатке лежала солнечная мозаика; последовав за Теором, я сразу угодил в ее паутину, и теперь она мягко мерцала, будто струилась по моей одежде.

Двери и окна здесь были заколочены, затянуты стальными цепями. Ни прохожих, ни карет. В тишине хорошо слышался шелест листьев.

Взглянув на цветущие лианы, я подумал, до чего красивым должен быть вид с третьего этажа! Открыть окно и увидеть перед собой зеленую реку навеса. Особенно ночью, когда внизу, на улице, зажигают фонари и река наполняется золотым свечением, оранжевые бутоны, словно рыбки, колышутся в ее спокойных водах.

Впереди, за поворотом, послышались голоса. Я дал Теору уйти слишком далеко, выпустил его из виду и теперь должен был поторопиться.

Говорили громко. Кто-то даже кричал. Кажется, женщина.

Не теряя осторожности, я прижимался к стенам домов, проскальзывал по верандам.

Улочка изогнулась последним поворотом и вывела на площадь Трех фонтанов. Полог из цветущих лиан тянулся по ее кромке, держась на высоких каменных столбах, а сама площадь была полностью открыта солнцу — из сумерек я вышел в яркий летний день.

Оглядевшись, пробежал вперед и спрятался на аллее — она узкой гравийной дорожкой шла вокруг площади и была укрыта плотными рядами цветущих пузырников.

В двадцати шагах от меня, возле каменной чаши фонтана, стояли четверо. Двое стражников в легких кожаных доспехах держали мальчика лет десяти. Рядом суетилась женщина в темно-коричневом сарафане. Фонтаны бездействовали, и я хорошо слышал голоса людей. Они ругались. Но происходившее на площади меня не интересовало. Теор исчез. Ни мертвого, ни живого, ни с черными, ни с золотыми волосами — его на площади я не видел, и сейчас это было моей единственной заботой.

Возможно, Теор заметил слежку и затаился где-нибудь в отдалении — наблюдал за мной. Или давно ушел в один из переулков, скрылся в убежище, к которому изначально шел. Тут бы понадобился следопыт, чтобы его отыскать.

Оба варианта мне не нравились.

Нужно было действовать, но я не знал, что предпринять. Пойти напрямик через площадь — опасно. Стражники наверняка остановят меня и допросят. Ничего преступного я не совершал и, несмотря на столкновение с Зельгардом, не боялся ареста, но такая задержка окончательно лишила бы меня всех шансов найти Теора.

Обогнуть площадь по аллее — затея сомнительная. По гравийной дорожке быстро не пройти: шум моих шагов привлек бы внимание. Оставалось идти вдоль домов, но там мне могли помешать кусты пузырников.

«Куда же делся Теор? Как он тут прошел?»

— Пусти! — вновь заверещал мальчишка, и я невольно прислушался к ссоре возле фонтана.

— Молчи, пакость! Только дерни мне! — взревел один из стражников.

— Прошу, прошу, поймите, он по глупости, по глупости! — тараторила женщина.

— Вот теперь поумнеет, — осклабился второй стражник.

Правые наплечники у них были закрыты, значит, они здесь оказались на боевом дозоре. Хотели отправить мальчика в тюремный глот. Должно быть, он забрался в пустующий дом и поживился там чем-нибудь съестным или вовсе схватил какое-нибудь украшение.

Я опять осматривал площадь, чуть выглядывая из-за колонны, и тут услышал от женщины:

— Сама не знаю, где он нашел бритву. Его бы никто не пустил! Не знаю… Он же по глупости, не понимает еще!

— Все я понимаю! — огрызнулся мальчик.

— Ну вот видишь. Все, давай! — Стражник медленно зашагал в мою сторону, волоча мальчика за шиворот.

Его мать опять запричитала, со слов сбиваясь на слезы.

— Волосы, — прошептал я.

«Опять волосы».

Голова мальчика была гладко выбрита.

«Золотые волосы убитой Оэдны, жены коменданта».

На улицах города мне попадались объявления, в которых Зельгард запрещал горожанам стричься наголо.

«Поначалу черные, затем золотые волосы Теора. Убитого, а теперь ожившего».

Безумное распоряжение было подтверждено гербом Багульдина, а значит, заверено наместником.

«Сегодня, на входе в „Буерак“, кравчий потребовал от меня снять капюшон. Я подумал, что он хочет увидеть пограничную сигву. Но его интересовали именно волосы».

Любого, кто нарушит запрет, ожидало заточение в тюремном глоте до тех пор, пока не станет очевиден цвет его волос. «Безумие…»

«Что так напугало Сольвина в „Нагорном плесе“? То, что я бежал? Или то, что я был в капюшоне и он не видел моей головы?»

«Вас все равно поймают! Можете не бежать».

«Там, в тумане, ты меня не видел?»

«Я не думаю, что они виноваты в тумане. Скорее, наоборот».

Я зажмурился. Понимал, что все это как-то связано, что у всего этого безумия есть какая-то внутренняя логика — логика, которую я никак не мог уловить.

«Это мерзость. Это болезнь. Это обман».

И Зельгард, и Тенуин походя убили людей с золотыми волосами — так, будто они не были людьми. Тела… Их тела исчезли после смерти. Остались только одежды. Влажные одежды.

— Гаденыш! — закричал стражник.

Мальчик ухитрился укусить его за руку: между перчаткой и наручем оставался зазор, прикрытый лишь обшлагом нательной рубахи.

Мальчик вырвался, но второй стражник сбил его с ног. Женщина бросилась к сыну и упала на колени.

«А ведь я видел их сегодня на Ярмарочной площади», — не вовремя, отстраненно подумал я.

Первый стражник, заметив кровь на укушенной руке, процедил:

— Ну как скажешь…

Потянулся к мечу, но не успел его выхватить. Из-за фонтана выскочил Теор. Будто паук с длинными, тонкими руками и ногами. Оттолкнувшись от каменной чаши, выпрыгнул за спину стражникам.

«Сигва с акробатом», — еще одна неуместная, напрасная мысль.

Женщина застыла и даже перестала плакать. Мальчик тоже молчал и только неуверенно отползал в сторону.

Черный костюм. Черные волосы. Хлястник был раскручен и готов к бою. На упругих отростках блестели лезвия. Широкий взмах. Свист рассеченного воздуха. Стражник хотел что-то сказать, потом весь сжался, отстранился, но увернуться не смог. Боевой кнут полоснул его по лицу. Крупными каплями брызнула кровь. Стражник взвыл и, неестественно изогнувшись, упал навзничь.

Женщина ладонями зажала себе рот. Глотала прорывающийся крик, задыхалась в нем. Мальчик, приподнявшись на локтях, замер.

Второй стражник выхватил меч и попытался ударить Теора. Тому даже не пришлось уклоняться. Два быстрых шага. Боевая стойка. Кнут на изготовку.

— Эй! — сгорбившийся стражник, стоя на полусогнутых ногах, говорил с придыханием от страха. — Эй! Ты… Подожди. Ты хоть понимаешь… Ты… — Он посмотрел на лежавшего рядом друга; тот, обхватив окровавленное лицо руками, стонал и дергано ворочался из стороны в сторону.

Теор поймал это мгновение. Кнут взвился в воздух. Отростки разошлись по сторонам, будто гадрильская кобра, готовясь к нападению, раскрыла свой капюшон. Стражник дернулся влево; уверенный, что ему удалось избежать удара, он приготовился пронзить Теора, не видя ловушки. Развернувшись, Теор махнул кнутом наотмашь — и тот, собрав свои отростки, обрушился единым кулаком лезвий.

Мучения первого стражника прекратил удар ножа. На площади стало тихо.

Теор расстегнул доспехи одного из убитых. Оторвал лоскут от его рубахи и бережно протер лезвия кнута. Свернул его. Закрепил на поясе. Склонился к мальчику. Помедлив, протянул руку, хотел погладить того по голове. Мальчик, засучив ногами, отполз, а когда Теор повторил попытку, грубо отмахнулся.

— Лин! — с негодованием произнесла женщина.

Она стояла на коленях и выглядела потерянной, словно так и не поняла, что произошло на ее глазах.

— Вам есть где спрятаться? — спросил у нее Теор.

С дрожью в голосе, путаясь в словах, женщина сказала, что работает служанкой в доме Орина.

— Там и живу…

— Уходите. Постарайтесь пару дней обойтись без прогулок.

— А как же… они? — Женщина кивнула на стражников.

— Уходите, пока не поздно. А ты, — Теор посмотрел на мальчика, — ты будь умнее. И держи хвост трубой, все будет хорошо!

В последних словах прозвучали веселые интонации, которые запомнились мне за ужином в «Нагорном плесе». Теор еще о чем-то переговорил с женщиной, затем изобразил, что на прощание снимает невидимую шляпу, и заторопился к одной из дальних улочек.

Только сейчас я заметил, что и сам крепко сжимаю рукоятку меча. Как я и подозревал, Теор был хорошим бойцом.

Он уходил в туман. Сейчас я не сомневался в этом. Нельзя было отпускать его слишком далеко, но пришлось подождать, пока мальчик с матерью уйдут с площади, прежде чем броситься вдогонку.

Проскользнув мимо фонтана, я мельком взглянул на обезображенные лица стражников. Хлястник — страшное оружие, если умеешь с ним обращаться.

Пробежав два переулка, я успел заметить, где именно Теор вошел в туман, и последовал за ним, — теперь можно было не бояться звука собственных шагов, во мглу он все равно не проникал.

Задержался перед самой кромкой. Вдохнул поглубже, словно готовился нырнуть в воду. Положил руку на меч и шагнул вперед.

Все разом стихло. Я нарочно стукнул подошвой о брусчатку, убедился, что звук поднимается глухой, едва приметный, и дальше бежал без опасений до тех пор, пока не различил впереди спину Теора.

Изредка попадались жилые дома. В щели окон и дверей просачивался свет. Но большинство зданий в этом квартале пустовало. Двери были распахнуты, будто хозяева нарочно решили впустить к себе мглу, подчиниться ей без остатка. Проходя возле веранд, я видел мебель в прихожих, и мне казалось, что она вся припорошена не то пылью, не то пеплом, не то каким-то илом, словно в комнатах Наэльского острога. Ветхость, увядание и теплая, будто воды Арнака, смерть.

Когда спина Теора сливалась с туманом, я пробегал вперед, затем шел спокойнее.

Мгла становилась гуще. Звуки окончательно притупились. Мы приближались к городским стенам.

Дышал и не слышал своего дыхания. Прикасался к запястью и не различал сердцебиения. Тело стало легким. Я будто погружался в сон.

Чем дальше мы шли вперед, тем реже я заглядывал в окна и двери покинутых домов. Мне начинало казаться, что там стоят сумеречные люди — те, кого Хубистан поглотил за долгие века существования и теперь пригнал в Багульдин. Они молча наблюдали за мной.

«Насытившись, пожрав весь город, Хубистан уходит назад, в недра гор, — скривив зеленые губы, шептала мне старуха-травница. — И ты уходишь с ним. Бескрайнюю вечность слушаешь свои страхи, кормишься отчаянием, пьешь боль».

С главной дороги Теор свернул направо. Обогнул баррикаду из телег и вышел на небольшую круглую площадь. Чуть позже скрылся за дверью скромного двухэтажного дома, который, судя по вывеске, раньше был торговым.

«Хозяйник Анаэллы».

Что делать дальше, я не знал. Решил для начала подождать — Теор мог выйти из дома, чтобы отправиться куда-то еще.

Спрятался на веранде. Затаился.

Поблизости были только мертвые, изъеденные темнотой дома.

Я почувствовал, что окружен сумеречным народом. Каждый из них принес сюда тяжесть своей истории, своих тревог и воспоминаний о собственной гибели. Лишенные тела и очага, они спокойно наблюдали за мной — живым, пока еще не подвластным их хозяину.

Я понимал, что это лишь суеверие, что нет ни малейшего основания верить рассказам полоумной травницы, но страх растревожил меня до озноба. Я не хотел уходить, но и стоять на месте не мог. Боялся смотреть в окна. Был уверен, что увижу сумеречные глаза. Чувствовал, будто кто-то гладит мне спину легкими, как ветер, прикосновениями. Обхватывает мои руки. Туман завлекал меня в свою глубь. Просил отыскать в нем безвозвратно утраченное.

Я представил, как выхожу из городских ворот. Как бреду по затерянным во мгле полям. Как, обессиленный тревогой, падаю на землю. Как закрываю глаза и все равно вижу полумрак тумана. Чувствую, как надо мной склоняются люди, как меня уносит дальше — в вечность Хубистана.

Нужно было уходить. Что бы там ни происходило в «Хозяйнике Анаэллы», это можно обдумать и выведать позже. Сейчас хотелось одного: вернуться в жилые кварталы Багульдина.

Сбежав с веранды, я едва успел остановиться и припал к брусчатке. Еще несколько шагов — и меня могли бы обнаружить. Из-за поворота на площадь вышли два человека.

Я понимал, что в тумане меня никто не услышит, и все же затаил дыхание.

Это были Швик и Шверк — портные, с которыми я познакомился в «Нагорном плесе» в ту самую ночь, когда Тенуин убил Теора.

Они быстрым шагом шли к «Хозяйнику Анаэллы». Нас разделяло не меньше двадцати шагов, но даже с такого расстояния я хорошо видел, что их короткие и прежде темно-русые волосы изменили цвет. Они стали ярко-золотыми. Совсем как волосы убитого Теора. И волосы убитой Оэдны. Впрочем, значительно больше меня удивило другое…

Приподнявшись, я весь подался вперед, будто так мог лучше разглядеть близнецов. Наконец сделал в их сторону несколько шагов на четвереньках.

Сосредоточил во взгляде все силы своего ослабевшего здесь ума.

Я не ошибся.

Вокруг Швика и Шверка туман расступался. Они шли в коконе прозрачного воздуха, оставляя за собой чистую борозду, которая лишь несколько секунд спустя начинала вновь густеть, затягиваться привычной мглой.

Близнецы даже переговаривались на ходу. Значит, хорошо друг друга слышали. Звуки не покидали окружавшего их кокона — не удавалось различить ни единого слова.

Я и сам почувствовал себя онемевшим воином Хубистана, способным лишь издали наблюдать за живыми людьми.

Портные зашли в «Хозяйник Анаэллы».

Когда борозда свежего воздуха затянулась окончательно, я поднялся на ноги и бросился назад — скорее выйти из мглы в квартал Теней. Еще будет время обдумать увиденное.

Примечания

12

Гýмник — третий, предпоследний летний месяц по вольмарскому календарю (24 дня). Название по старому календарю, когда этот месяц был последним летним месяцем, — «Месяц ветров» или «Ветряк» (37 дней).