Похищение Эдгардо Мортары

Дэвид Керцер, 1997

23 июня 1858 года в Болонье шестилетний еврейский мальчик Эдгардо Мортара был изъят из семьи по приказу церковных властей. Борьба родителей за возвращение сына быстро перестала быть внутренним делом еврейской общины и проблемой католических иерархов – к ней подключились самые влиятельные люди своего столетия, включая Наполеона III и Ротшильдов, – и сыграла свою роль в ослаблении Ватикана и объединении Италии. Американский историк, специалист по истории Италии Дэвид Керцер воссоздает летопись семьи на фоне важнейших геополитических перемен в Европе. Погружаясь в водоворот событий бурной эпохи, читатель наблюдает за тем, как в судьбе одного еврейского мальчика отразилось зарождение современных представлений о личности и государстве, гражданской солидарности и свободе вероисповедания.

Глава 3

На страже веры

Пока австрийские войска продолжали бдительно охранять мир в Болонье, Марианна Мортара вынашивала и рожала новых детей. Арнольдо появился на свет незадолго до переезда в Болонью, а в 1851 году у Марианны родилось первое болонское дитя — Эдгардо. Через несколько месяцев после рождения Эдгардо в семью поступила новая служанка Анна Моризи — девушка из близлежащего небольшого городка Сан-Джованни-ин-Персичето. Анна, как и все ее родственники и друзья, не умела ни читать, ни писать. Ей было 18 лет, но сама она имела лишь смутные представления о своем возрасте.

Ни одна уважающая себя купеческая семья в Болонье, даже с самым скромным достатком, не могла обойтись без домашней прислуги. В обязанности служанки входило держать дом в чистоте, стирать белье, закупать на рынке необходимую провизию и прочие товары, выполнять разные мелкие поручения и помогать хозяйке в уходе за детьми. Купцы побогаче и аристократы держали мужскую и женскую прислугу, а люди со средними доходами нанимали только женщин — чаще всего молодых и незамужних. Анна была одной из множества таких служанок. Ее родители, отправив Анну и еще трех ее сестер в большой город наниматься в услужение, во-первых, избавлялись от лишних ртов в семье, а во-вторых, давали девушкам возможность самостоятельно накопить на приданое, откладывая понемногу из скромного жалованья, чтобы со временем выйти замуж. По этому пути пошли все сестры Моризи, и трое из них потом вернулись в Сан-Джованни для замужества. Одна только несчастная Маддалена так и не вернулась: она умерла от укуса бешеной собаки.

Вскоре после рождения Эдгардо 27 августа 1851 года Марианна обнаружила, что снова беременна. Эрколе родился в конце 1852 года, а потом, в 1856 году, после четырехлетнего перерыва, появился на свет Аристид, которому суждено было прожить всего год. Семья заметно разрослась: теперь в ней было уже шесть мальчиков и девочки-близнецы. Риккардо, самому старшему, исполнилось только 12 лет.

Тем временем в Болонью вернулась стабильность, хотя ненависть к австрийским оккупационным войскам не угасала. В 1855 году умер, не дожив всего двух дней до своего восьмидесятишестилетия, кардинал Карло Оппиццони, занимавший пост архиепископа Болонского целых 52 года. Видевший в начале века своими глазами разорение болонских церквей наполеоновскими солдатами (некоторые церкви они превратили в стойла для своих лошадей), переживший беспорядки и мятежи, которые вспыхивали в последующие десятилетия, и не раз подвергавшийся за свою примирительную позицию нападкам более несгибаемых церковных иерархов, Оппиццони олицетворял в глазах болонцев милосердную сторону церковной власти — ту добрую церковь, которая оставалась неотъемлемой частью их жизни.

Его преемником стал человек совершенно иной закваски. В пору своего назначения на место архиепископа Болонского Микеле Вьяле-Прела уже был одним из самых известных в Европе кардиналов. В должности папского нунция в Вене (посланника папы в Австрийской империи) он совсем недавно заключил конкордат между Австрией и Ватиканом, который церковь объявила важной победой. Это достижение увенчало его блестящую карьеру папского дипломата.

1 ноября 1856 года, в День всех святых, состоялся триумфальный въезд нового архиепископа в Болонью, завершившийся торжественным входом в городской собор. На следующее утро все церковные колокола города залились звоном, к которому вскоре присоединились громкие залпы австрийской артиллерии, и длинная процессия священников, монахов и местных сановников, а также всех университетских профессоров, облачившихся в свои длинные мантии, двинулась к Сан-Петронио на Пьяцца Маджоре, чтобы приветствовать нового архиепископа и проводить его до расположенного рядом собора.

Вьяле-Прела в пурпурном одеянье являл собой внушительную фигуру. Казалось, этот высокий худощавый мужчина с глазами, излучавшими ум, всегда владел собой, всегда держался с сознанием собственного достоинства. У него были тонкие черты лица и большой лоб. Одевался он продуманно, с изыском. Когда нужно, кардинал благосклонно улыбался, однако люди, знавшие его близко, не могли припомнить, чтобы он когда-нибудь смеялся. Вьяле-Прела провел много лет в высших дипломатических кругах и славился эрудицией, хорошим знакомством с историей, искусством и литературой. Он был человеком серьезным (по мнению некоторых, чересчур серьезным) и непреклонным в своей преданности церкви.^[21]

Среди горожан, пришедших в собор посмотреть на нового архиепископа, был Энрико Боттригари — внимательный, хотя отнюдь не благожелательный очевидец: “Отслужили торжественную мессу с величавой музыкой. Посередине мессы его преосвященство произнес длинную, полную повторов проповедь, которая навевала скуку не только своим содержанием, но и монотонным голосом оратора. Под конец он передал папское благословение всем многочисленным слушателям”. Затем архиепископ удалился в свою официальную резиденцию, а хор, собравшийся перед церковным порталом, исполнил песнь в его честь. В ту ночь в окнах архиепископского дворца горел свет газовых ламп.

В заключение Боттригари заметил: “Репутация нашего нового пастыря, которую он сюда привез, не очень-то лестна. Поговаривают, что он слишком симпатизирует иезуитам и чересчур ревностен как священник. Достаточно вспомнить пресловутый конкордат, который он подписал в Австрии, — и все про этого человека становится ясно”. В городе, который перенес семилетнюю оккупацию австрийскими войсками, знаменитая дружба архиепископа с князем Меттернихом и с правителями Австрийской империи нисколько не располагала к нему новую паству.^[22]

Микеле Вьяле-Прела был вторым из четверых сыновей, родившихся в богатой корсиканской семье с генуэзскими корнями. Он родился в 1798 году в Бастии на Корсике, и, можно сказать, ему на роду было написано добиться высокого духовного сана. Его дядя по матери, кардинал Томмазо Прела, состоял врачом при двух папах — Пие VI и Пие VII. В знак почтения к дяде, сыгравшему важную роль в его воспитании, Микеле присоединил девичью фамилию матери к фамилии отца, Паоло Вьяле. В 1823 году, пройдя посвящение в духовный сан, Микеле начал быстро продвигаться по служебной лестнице внутри папского дипломатического корпуса. С 1828 по 1836 год он состоял помощником при папском нунции в Швейцарской конфедерации. Еще два года Вьяле-Прела прослужил в Риме у папского государственного секретаря, а потом был отправлен в Мюнхен, где уже сам стал нунцием и получил сан епископа. Наконец, в 1845 году он переехал в Вену и сделался нунцием при дворе Австрийской империи. Находясь там, в 1853 году он узнал, что его произвели в кардиналы.^[23]

Известие о своем назначении архиепископом Болонским Вьяле-Прела получил в тот день, когда в Вену стекались епископы из всей Центральной Европы для подписания подготовленного им конкордата. Эта новость, которая сопровождалась личной запиской от папы Пия IX, стала для кардинала неприятным сюрпризом. Он-то рассчитывал, что, прослужив столько лет за границей, вскоре вернется в Рим. У него имелись для этого не только профессиональные, но и личные соображения. Как-никак он прожил в Риме большую часть юности и теперь мечтал провести оставшиеся годы в Вечном городе. Кроме того, ему хотелось оказаться поближе к родному брату Бенедетто, который преподавал медицину в Римском университете и, продолжая семейную традицию, состоял лекарем при Пие IX.

Назначение Вьяле-Прела духовным вождем беспокойной Болонской епархии выглядело странным еще по одной причине: за всю свою блестящую карьеру священник-корсиканец никогда не возлагал на себя роль пастыря. Он был человеком, более всего подходившим для самых высоких постов на государственной службе Ватикана. Кроме того, ходили слухи, что именно он является главным кандидатом на роль преемника всеми поносимого, но могущественного государственного секретаря Джакомо Антонелли. Те, кто был бы рад такой перестановке, даже подозревали, что за неожиданным назначением Вьяле-Прела в Болонью стоял не кто иной, как сам коварный государственный секретарь. Они были уверены, что Антонелли пустил в ход свое — для многих прискорбное — влияние на политически наивного папу, чтобы убрать своего соперника-корсиканца подальше от других кардиналов и расстроить их козни против него самого.

Хотя новый архиепископ Болонский испытывал не больше радости по поводу своего приезда в город башен, чем многие из его новообретенной паствы, он рьяно взялся за возложенные на него обязанности. По мнению Вьяле-Прела, его предшественник, человек хотя и благонамеренный, но чрезмерно снисходительный и к тому же в последние годы жизни недужный, оставил ему в наследство паству, опасно уклонившуюся в сторону от истинного пути христианского благочестия.^[24]

Результатом такого подхода к делу стали, по рассказам некоторых болонцев (не чуждых преувеличений), гонения, которые напомнили о худших днях инквизиции. Действительно, чаще всего можно было услышать, что кардинал Вьяле-Прела начал плотно сотрудничать с доминиканским инквизитором, отцом Пьером Гаэтано Фелетти, чтобы придумать наиболее действенные меры надзора за населением. Пространные манифесты кардинала, в которых он сурово напоминал своей пастве о необходимости соблюдать пятничные посты, украшали двери всех церквей епархии. Рассказывали, что по пятницам он рассылал по всей епархии шпионов-“нюхачей”, которые шастали под окнами кухонь и вынюхивали, у кого из котлов доносится запах запретного мясного. Репутацию деспота, закрепившуюся за Вьяле-Прела, лишний раз подтвердили рассказы о том, что однажды вскоре после приезда в Болонью он заметил на улице человека, забывшего снять перед ним шляпу. Кардинал не поленился остановить свою свиту и приказал зазевавшемуся прохожему обнажить голову.^[25]

Еще Вьяле-Прела прославился своим неудовольствием по поводу распространения в Болонье народного театра. Когда он только прибыл туда, чтобы взять в руки бразды архиепископства, весь город только и говорил, что о сенсационных номерах мисс Эллы — американки, выступавшей в ослепительном Театро дель Корсо. Болонцы были в полном восторге от потрясающих акробатических трюков, которые она исполняла — причем с изяществом балерины, — прямо на спине скачущей лошади.^[26] Кардинал наверняка хмурился, слыша об этом.

Некоторое представление о той суровой ортодоксии, за которую ратовал архиепископ, можно получить, ознакомившись с его ежегодными “пастырскими посланиями”. В письме, которое он разослал всем священникам епархии, чтобы те зачитали его своим прихожанам на Рождество 1858 года, он разъяснял свой взгляд на церковное учение. “Нет, — увещевал Вьяле-Прела свою паству, — земная жизнь дарована нам не для того, чтобы мы наслаждались радостями мира сего — радостями, каковые отчуждают нас от Господа, развращают сердце, помрачают наше разумение, подавляют нашу волю. Радости сии, увы, лишь порождают смятение, злобу, соперничество, ревность, приносят страдание и несчастье”.

В том же послании, приуроченном к концу года, архиепископ особо отмечал, что нет человеческой заслуги выше и благороднее, чем стремление завоевать души неверующих и обратить их к благодати Иисуса Христа путем крещения. При этом он ни словом не обмолвился о случае, который произошел здесь, рядом, хотя в то время, когда появилось это письмо, споры о крещении и похищении Эдгардо Мортары велись весьма широко и громко.

Миссионерская программа, изложенная в послании архиепископа, не была направлена на немногочисленных болонских евреев, но исходила из тех же богословских постулатов, которые стояли за похищением мальчика. Как только Вьяле-Прела прибыл в Болонью, он начал искать способы взять под миссионерское крыло всех детей вверенной ему епархии, потому что его тревожило прискорбное нравственное состояние молодежи. Он ясно видел: здешние дети остро нуждаются в религиозном воспитании. И начал делать первые шаги в этом направлении уже вскоре после приезда. А в письме, разосланном всем приходским священникам епархии в сентябре 1858 года, то есть через три месяца после того, как забрали Эдгардо, Вьяле-Прела дал понять, что ждет от всех приходов участия в своей инициативе.

Это письмо рассказывало пастве о варварском обычае бросать детей, бытующем в Китае, и напоминало, что подобные вещи часто случаются среди других нехристианских народов мира. “Этот омерзительный обычай столь широко распространен среди этих кишащих орд, — писал архиепископ, — что мы видим сотни тысяч несчастных младенцев, которые вскоре после рождения тонут в море или в реках, или их пожирают звери, или давят кареты и топчут лошади”. Он призывал каждого ребенка в округе вносить еженедельный посильный вклад в дело церкви, стремящейся спасти нежеланных детей. Если церковь сможет вовремя их найти, то спасены будут не только их жизни, но “в придачу их ждет духовное возрождение благодаря водам Святого Крещения, и если даже им суждено умереть в раннем детстве, они обратятся в ангелочков и улетят на небеса, а если они выживут, то будут воспитаны в истинной вере и им суждено будет нести свет христианства в те земли, что ныне погрязли в богомерзком и глупом язычестве… О, какое благословение пошлет Господь нашим семьям, чьими стараниями эти ангелы отправятся на небеса!”^[27]

Архиепископ внес свой скромный (хотя необычный) вклад в победное обращение языческих душ в том же году, когда Эдгардо изъяли из семьи. Эта победа принесла ему особенное удовлетворение, потому что одновременно он нанес удар той самой “публичной непристойности”, которую всячески старался обуздать. Один из многочисленных бродячих цирков, переезжавших в Италии из города в город, остановился в Болонье и показывал представления с дикими зверями и прочими “чудесами”. Среди его самых ярких достопримечательностей был и чернокожий юноша, которого выдавали за настоящего живого каннибала. Он появлялся в звериных шкурах и действительно очень походил на дикаря. Слухи о цирковом “людоеде” дошли до архиепископа, и тот велел доискаться до правды. “Каннибалом” оказался неграмотный 16-летний паренек. Выяснилось, что он в самом деле родился в Африке и был некрещеным. Чтобы отобрать мальчишку у его французских хозяев (эта цирковая труппа приехала из Франции), архиепископу пришлось выкупить его, заплатив циркачам внушительную сумму.

Затем мальчика отправили в местный церковный интернат, где сначала познакомили с учением католической религии, заставили пройти катехизис, а затем крестили. Следующим летом, в 1859 году, архиепископу нанес неожиданный визит управляющий французского цирка. Похоже, лишившись своего самого экзотического аттракциона, цирк начал нести большие убытки, однако на все просьбы вернуть “каннибала” архиепископ отвечал твердым отказом. Молодой неофит — наделенный (по словам священника, которому поручили его перевоспитание) мягким и послушным нравом — уже поступил в услужение к одному из самых прославленных болонских семейств.^[28]

Появление Вьяле-Прела стало подарком для деморализованного сообщества болонских католиков-консерваторов. Одной из его наиболее амбициозных инициатив стало учреждение газеты L’osservatore bolognese (“Болонский наблюдатель”), главной задачей которой стала борьба с широко распространившимися либеральными идеями. Первый номер этого еженедельника вышел 9 апреля 1858 года, за два с половиной месяца до того, как в дом Мортара явился фельдфебель Лючиди. А первая статья, затрагивавшая дело Мортары, появилась в печати лишь в начале октября, когда газета разразилась негодованием по поводу тех масштабных протестов, которые похищение Мортары вызвало по всей Европе и даже за ее пределами. В статье, озаглавленной “Еврей из Болоньи”, сотни критических материалов, посвященных этому делу, именовались “выдумками, небылицами, наглой ложью и богохульством”, а газеты, где они публиковались, назывались “безбожными, еретическими, иудейскими”.^[29]

Дабы вдохнуть в горожан новое религиозное рвение, архиепископ организовал миссионерскую деятельность во всех приходах своей епархии. Делая такой шаг, он присоединялся к более широкому движению, которое в ту пору захлестывало всю католическую Европу. Искусные церковные ораторы — чаще всего иезуиты — разъезжали из прихода в приход, устраивая короткие собрания для пламенных проповедей и совместных молитв. Среди критиков Вьяле-Прела и так ходили толки о чрезмерной симпатии кардинала к иезуитам, и такая репутация лишь закрепилась, когда он примкнул к этой миссионерской кампании, начавшейся в апреле 1857 года и опиравшейся в первую очередь на иезуитов. Приступив к выполнению задачи — обращать в свою веру и нести духовное обновление, иезуиты повадились посещать одну за другой приходские церкви города. Взгляды болонских либералов на эту кампанию коротко отразились в дневнике Боттригари: иезуиты, писал он, распространяют “идеи, которые не просто ретроградны, но и абсолютно враждебны гражданскому и нравственному прогрессу народа”.^[30]

Не успел архиепископ затеять свою духовно-обновленческую кампанию, как пришло волнующее известие: сам папа римский решил совершить поездку по своим дипломатическим миссиям, и целых два месяца он собирается провести в Болонье, желая продемонстрировать всему миру, как любят его подданные и как поддерживают сохранение папской власти над их землями.

Идею подобного большого путешествия выдвинул папский государственный секретарь. Кардинал Антонелли не просто надеялся упрочить внутреннюю поддержку папского режима в легациях: его тревожило шаткое дипломатическое положение Святейшего престола. Годом ранее, в 1856-м, главы крупнейших европейских держав встречались на Парижском конгрессе, и там они услышали официальные протесты от народа Болоньи и остальных территорий легаций. Податели петиции обвиняли папский режим в административной несостоятельности, плохом финансовом управлении и неспособности обуздать вопиющее беззаконие. Лишь присутствие австрийских войск, утверждали авторы петиции, удерживает недовольных подданных папы от открытого восстания. Прелаты уже не в состоянии ничем управлять; эти территории следует освободить от папского ига. На том же конгрессе граф Камилло Кавур, представлявший королевство Сардинии, выступил за скорейшее присоединение Модены и Пармы к Пьемонтскому государству, а также за вывод австрийских войск с территории Апеннинского полуострова.

Папу задели и эти нападки, и упреки, высказанные английскими и французскими делегатами конгресса: они обвиняли правительство Ватикана в некомпетентности, которая привела к многолетней оккупации дипломатических миссий австрийскими войсками. Кроме того, Пия IX тревожило национальное движение за объединение Италии, которое, по всем признакам, заново набирало силу на полуострове. Как раз в 1857 году было создано Итальянское национальное общество с базой в Турине, имевшее своей целью объединение разрозненных итальянских областей в единое монархическое государство под властью Виктора Эммануила II, короля Сардинии.^[31]

Разумеется, сама эта идея — снарядить караван для государя, чтобы он мог лично благословить своих подданных, живущих в самых дальних уголках его владений, — стара как мир. Традиционный королевский объезд с давних пор служил любимым способом “продемонстрировать скептикам верховную власть”, как удачно выразился Клиффорд Гирц.^[32] В памяти папы был свеж и совсем недавний пример: в начале того же 1857 года австрийский император Франц-Иосиф лично посетил своих беспокойных подданных в Ломбардии и Венеции. В общем, смысл такой поездки состоял в том, чтобы вызвать народное ликование во всех подконтрольных папе землях и убедить Англию, Францию и Пьемонт в прочности его власти.

Болонья должна была стать главным пунктом турне Пия IX, и архиепископ, кардинал-легат и местное австрийское командование изо всех сил готовились к приезду папы, чтобы придать событию подобающую пышность. Австрийский генерал предложил развернуть посреди Пьяцца Маджоре тяжелую артиллерию, чтобы нагнать страху на потенциальных смутьянов во время визита его святейшества, однако церковные власти, отлично понимая, какое неблагоприятное впечатление может произвести на папу такое зрелище, убедили его найти менее заметное место для своих пушек.

Въезд Пия IX в Болонью вечером 9 июня был обставлен довольно торжественно. Возглавляла процессию красивая, запряженная лошадьми карета, где сидел сам папа, а перед ней по древней римской дороге, Страда Маджоре, скакали армейские трубачи и громогласно возвещали о скором прибытии понтифика в город. Карету его святейшества окружал конвой из аристократов: с одной стороны ехал высокопоставленный чин папской жандармерии, с другой — важный австрийский чиновник. За экипажем следовал внушительный кортеж из генералов в полной парадной форме, а за ними — кареты со знатными лицами из папского двора. Следом, растянувшись длинной вереницей по дороге, ехали коляски с местными аристократами, которые явились поприветствовать папу.

Приблизившись к городу, то и дело кренившаяся процессия подъехала к триумфальной арке, сооруженной специально для этого случая и украшенной полотнищами, где накладывались друг на друга цвета болонского и папского флагов. Там экипажи остановились, и папу приветствовала делегация городской знати. Высокому гостю вручили ключи от города, лежавшие на бархатной подушке. Пий IX взошел на подготовленный для него роскошный трон рядом с аркой и благословил собравшихся сановников. Затем он снова сел в карету, где его дожидались архиепископы Феррарский и Пизанский. Папская процессия двинулась дальше, проехала под большими воротами Порта Маджоре и вступила в город, где улицы были украшены яркими знаменами и нарядными полотнищами. Наконец, папский экипаж остановился возле болонского собора, и кардинал Вьяле-Прела лично подал папе руку, помогая выйти. Они вместе вошли в церковь, где их приветствовали четырнадцать епископов.

Какое впечатление приезд папы произвел на рядовых болонцев, сказать трудно. Многочисленные елейные отчеты о его триумфальном посещении города, опубликованные церковью по следам того визита, живописуют трогательную картину всенародного трепета и преклонения. Согласно одному из типичных образчиков этого житийного жанра, на улицах толпились горожане: “оживленные, воодушевленные, счастливые, они простирались ниц при виде папского экипажа в знак религиозного благоговения”. Далее автор отчета говорил, что люди вели себя “как дети, которые радостно тянутся к отцу и, как только могут, выказывают восторг”. Появление “нескольких недовольных душ, которые попытались омрачить всеобщую радость” было упомянуто с горечью и уподоблено прискорбному, но нередкому присутствию — даже в лучших семействах — невоспитанного дитяти.^[33]

Энрико Боттригари, который тоже был очевидцем событий того вечера, рисует совершенно иную картину. “На лицах толпы, — записал он, — читалось скорее любопытство, нежели благоговение, и уж тем более не ликование”.^[34]

Вечер продолжали все новые ослепительные и оглушительные церемонии. Отслужив мессу в соборе, собравшееся духовенство явилось на Пьяцца Маджоре, где играло множество военных и гражданских оркестров. Празднества продолжались достаточно долго, чтобы папа, стоя на балконе над главной городской площадью, успел благословить своих подданных. За этим последовал внушительный парад: по площади проехали австрийские военные на лошадях, украшенных цветными фонарями и факелами. Зрелище пришлось папе по душе: он довольно улыбался, выглядывая из окна с застывшей в благословляющем жесте рукой.

Хотя правительственные учреждения в Риме и запретили любые намеки на протест в городах, лежавших на пути следования папы, в Болонье папским чиновникам поступила петиция с жалобами, подписанная сотней виднейших горожан. Однако план вручить петицию лично его святейшеству прямо во время визита потерпел неудачу.^[35]

И все же, находясь в Болонье, папа встретился с несколькими видными критиками его правления — с людьми, которые просили его, пока не поздно, провести реформы в Папской области. В числе этих людей был граф Джузеппе Пазолини, которому спустя несколько лет предстояло войти в кабинет нового итальянского правительства. Однако в ту пору папа считал его своим верным другом. Действительно, в 1848 году граф недолгое время служил министром торговли в папском правительстве. Встреча прошла очень эмоционально: казалось, два светила старого мира с опаской смотрят в будущее.

Пию IX было больно услышать от Пазолини, что он, папа, совершает роковую ошибку, не желая идти на компромиссы, и сам невольно подыгрывает революционерам, вознамерившимся свергнуть старый строй. В конце этой злополучной встречи расстроенный и расчувствовавшийся папа, весь в слезах, спросил: “Так значит, граф, вы меня покидаете?” — “Нет, ваше святейшество, — отвечал Пазолини, — это не мы покидаем вас, это вы нас оставляете”.^[36]

Пока папа находился в Болонье, монахи из Сан-Доменико пригласили его к себе на на празднование Дня святого Доминика 8 августа. И сами доминиканцы, и отец Фелетти — до недавних пор приор этого монастыря, а также его давний инквизитор — несказанно обрадовались, когда услышали, что папа согласился к ним пожаловать.

Доминиканская братия вдвойне обрадовалась его визиту, потому что надеялась заручиться его помощью. С тех пор как в конце прошлого столетия наполеоновская армия выдворила монахов из церкви и монастыря, им удалось вернуть себе лишь часть своей бывшей обширной недвижимости. К несчастью для монахов, как раз напротив расположился военный штаб австрийского гарнизона, расквартированного в Болонье, и значительная часть доминиканских строений оказалась превращена в казармы для солдат.

После торжественного богослужения в честь основателя ордена доминиканцы устроили папе экскурсию по своей библиотеке. Некогда она была одним из лучших книгохранилищ в Италии, но в результате наполеоновских грабежей прискорбно оскудела. Мало того что множество книг похитили французы, значительная часть оставшихся фондов была изъята, чтобы пополнить собрание муниципальной библиотеки Болоньи. После этой экскурсии монахи препроводили своего гостя на торжественный прием в его честь. Там они попросили его убрать австрийские войска из их монастыря.

Желая выказать папе признательность, отец Фелетти и другие высокие монастырские чины подарили его святейшеству красивую раку с частицей мощей святого Доминика. Это был самый драгоценный дар, какой только они могли ему преподнести. Хотя в монастыре Сан-Доменико имелось немало сокровищ, наибольшую ценность в глазах братии имели святые мощи отца-основателя доминиканского ордена.^[37]

Пий IX принял дароносицу с благодарностью, ибо сам с трепетом относился к святыням и искренне верил в могущество духовной сферы. Через два года желание доминиканцев исполнится: всех австрийских военных вытеснят из принадлежавших им монастырских зданий, хотя совсем не при таких обстоятельствах, какие они, вероятно, рисовали себе в то славное августовское утро.

Через неделю Пий IX покинул Болонью. Его старый друг граф Пазолини так описывал эту сцену: “Трогательный и одинокий отъезд. Видно было, как из двери папского экипажа высовывается рука Пия IX и благословляет немецких солдат, которые, замерев по стойке смирно в одной шеренге, берут на караул. Больше на дорогах не было ни души”.^[38]

Примечания

21

Francesco Fantoni, Della vita del Cardinale Viale-Prelà (1861).

22

Bottrigari, Cronaca, vol. 2, p. 362.

23

О родственных связях Вьяле-Прела см. Paul-Michel Villa, La maison des Viale (1985).

24

Борьба между консервативным крылом церкви в Болонье и церковниками, более открытыми реформам, испытывала воздействие параллельной борьбы, происходившей в то же время во Франции. См. Aldo Berselli, “Le relazioni fra i cattolici francesi ed i cattolici conservatori bolognesi dal 1858 al 1866”, Rassegna storica del Risorgimento, 41 (1954): 269–281. См. также Rodolfo Fantini, “Sacerdoti bolognesi liberali dal 1848 all’unità nazionale”, Bolletino del Museo del Risorgimento di Bologna, 5 (1960): 451–484, и Fantini, “Un arcivescovo Bolognese nelle ultime vicende dello stato pontificio: il Card. Michele Viale Prelà”, Pio IX 2 (1973): 210–244.

25

Alfredo Testoni, Bologna che scompare (1905), p. 119; Oreste F. Tencajoli, “Cardinali corsi: Michele Viale Prelà”, Corsica antica e moderna, 4–5 (1935): 148.

26

Bottrigari, Cronaca, vol. 2, p. 363.

27

Два документа, написанные Вьяле-Прела в 1858 году, — это “Lettera pastorale al clero e popolo della città e diocese di Bologna”, отпечатанное Болонской архиепископской типографией, и “Circolare ai RR. Parrochi di Città, e Diocesi. Intorno alla S. Infanzia”; оба документа хранятся в AAB-N. Есть какая-то горькая ирония в словах кардинала, называющего обычай выбрасывать младенцев языческим, потому что в ту пору в Италии такой обычай практиковался очень широко. См. David I. Kertzer, Sacrificed for Honor (1993).

28

Fantoni, Della vita, p. 125, AAB-AC, b. 151, protocollo n. 231, 1859.

29

“L’ebreo di Bologna”, L’osservatore bolognese, 1 октября 1858 года, с. 2.

30

Энрико Боттригари, цитируется в Tencajoli, “Cardinali corsi”, p. 148.

31

Marcelli, “Le vicende politiche”.

32

Clifford Geertz, “Centers, Kings, and Charisma”, в J. B. Davis and T. N. Clark, eds., Culture and Its Creators (1977), p. 162.

33

Pio Nono ed i suoi popoli nel 1857 (1860), pp. 430, 440. Другой образец этого репортажного жанра можно найти в: Albo a memoria dell’augusta presenza di Nostro Signore Pio IX in Bologna (Bologna, 1858).

34

Bottrigari, Cronaca, vol. 2, pp. 377–378.

35

Caravale e Caracciolo, Lo stato pontificio, p. 700.

36

Giacomo Martina, Pio IX, 1851–66 (1986), p. 28.

37

Охранять это священное сокровище было нелегко, потому что из века в век целый ряд властителей желал приобщиться к божественной благодати, заключенной в святых мощах. В конце XVII века монахи ответили отказом великому герцогу Тосканскому, Козимо III Медичи, когда тот попросил кусочек святого черепа. Тогда, решив заполучить частицу мощей святого Доминика без позволения монахов, великий герцог заручился помощью своего брата кардинала, и тот в итоге убедил папу Иннокентия XII оказать давление на монахов, чтобы те удовлетворили желание великого герцога. В результате в одну январскую ночь 1699 года в присутствии делегации из болонского сената профессор анатомии и два хирурга вскрыли священную усыпальницу в Сан-Доменико. Слегка отклонившись от папского приказа, они решили не откалывать кусок от самого черепа и, к облегчению братьев-доминиканцев, просто выдернули из челюсти задний правый коренной зуб. Но и это не стало последним покушением на кости святого Доминика. В 1787 году, несмотря на возмущение и протесты доминиканцев, им пришлось отдать кусочек святого черепа по требованию герцога Пармского, которого одолела духовная жажда. См. Alfonso D’Amato, I domenicani a Bologna, vol. 2 (1998), pp. 630–635, 798–801, 951–952. О визите папы в Сан-Доминико также см. Abele Redigonda, “Lo studio domenicano di Bologna”, Sacra dottrina, 2 (1957): 134–135.

38

Martina, Pio IX, pp. 27–28. Слова Пазолини про немецких солдат отражают распространенное в тогдашней Болонье народное представление о том, что немцы и австрийцы, по сути, одно и то же. Но в действительности все обстояло еще сложнее, потому что среди тех солдат было очень мало собственно австрийцев или немцев в национальном или этническом смысле. Если офицерский корпус австрийских войск состоял преимущественно из австрийцев, то рядовой состав в подавляющем большинстве набирался из различных дальних областей Австрийской империи, т. е. там служили хорваты, венгры и т. д.