Похищение Эдгардо Мортары

Дэвид Керцер, 1997

23 июня 1858 года в Болонье шестилетний еврейский мальчик Эдгардо Мортара был изъят из семьи по приказу церковных властей. Борьба родителей за возвращение сына быстро перестала быть внутренним делом еврейской общины и проблемой католических иерархов – к ней подключились самые влиятельные люди своего столетия, включая Наполеона III и Ротшильдов, – и сыграла свою роль в ослаблении Ватикана и объединении Италии. Американский историк, специалист по истории Италии Дэвид Керцер воссоздает летопись семьи на фоне важнейших геополитических перемен в Европе. Погружаясь в водоворот событий бурной эпохи, читатель наблюдает за тем, как в судьбе одного еврейского мальчика отразилось зарождение современных представлений о личности и государстве, гражданской солидарности и свободе вероисповедания.

Глава 2

Евреи на папской земле

Bologna la grassa, Bologna la dotta — “Болонья жирная”, “Болонья ученая”. Уступая одному только Риму численностью населения и общественным, политическим и экономическим весом, Болонья никогда не позволяла Папской области окончательно переварить себя. Она сделалась средоточием международной торговли еще до начала XVI века, когда там начали хозяйничать папские войска, и являлась родным городом старейшего в Европе университета, где тысячи студентов со всего континента сами платили профессорам и управляли факультетами еще до того, как все прибрали к рукам клирики. Именно Болонью, а не Рим Карл V выбрал местом своего коронования, принимая в 1530 году титул императора Священной Римской империи.

В ту пору, когда Карл V получал благословение Климента VII в огромной базилике Сан-Петронио на площади Пьяцца Маджоре, в Болонье имелась шумная еврейская община, активно участвовавшая в прославленной болонской торговле. В центре города, где и проживало большинство из 800 болонских евреев, разместились одиннадцать синагог. Типографии, печатавшие книги на древнееврейском языке, и прославленные книжники-гебраисты лишний раз подтверждали репутацию Болоньи как центра учености.

Однако XVI век оказался немилостив к болонским евреям. Римская церковь, которую далеко на севере Европы теснили лютеране, кальвинисты и прочие реформаторы-еретики, перешла в контратаку. Одной из жертв ее кампании по насаждению единственно правильной веры стали евреи, давно уже мозолившие глаза христианской Европе.

Болонских евреев ждала катастрофа. В 1533 году их книги на древнееврейском языке, в том числе сотни экземпляров священного Талмуда, были публично сожжены по указу папы римского и Священной канцелярии инквизиции. Спустя три года им было велено переселиться в один-единственный, отгороженный стеной, квартал в тени двух знаменитых болонских башен. Папская булла 1555 года Cum nimis absurdum, призывавшая ограничить свободу перемещения евреев, опиралась на основные богословские положения: “Нелепо и совершенно неприемлемо, что евреи, коих собственная вина обрекла на вечное рабство, под покровом христианского благочестия и терпимости к их соседству среди нас доныне выказывают неблагодарность к христианам…” Отныне евреям запрещалось жить бок о бок с христианами: их надлежало согнать в закрытые гетто.^[5]

Не успели они как следует свыкнуться с этой жизнью в заточении, как в 1569 году вышел первый папский указ об их выдворении из Болоньи. Тысяча евреев, взвалив на плечи пожитки или бросив их на деревянные телеги, покинули город. Среди узлов с одеждой, связок книг и кухонной утвари оказались свалены и кости их предков. Папа Пий V передал болонское еврейское кладбище в дар монахиням из обители Святого Петра Мученика, велев им “разрушить все могилы… евреев… и забрать себе надписи, памятники, мраморные надгробья и сокрушить их, не оставляя камня на камне… и выкопать из земли трупы, кости и останки мертвецов и вывалить их куда им заблагорассудится”.^[6] После семнадцати лет изгнания, в 1586 году, болонским евреям позволили вернуться, однако уже в 1593 году папа Климент VIII снова приказал выдворить их из Болоньи и вдобавок изгнать за пределы всего Папского государства, за исключением самой столицы — Рима — и расположенного на Адриатике города Анконы, где разрешалось сохранить еврейские гетто. Ранее в том же столетии, вдохновившись примером Испании, правившие югом Италии испанские Бурбоны очистили от евреев все свои владения от Неаполя до Палермо. На юге, где с XI века благополучно существовали самые богатые еврейские общины Италии, не осталось ни одного еврея.

К счастью для обездоленных болонских евреев, недалеко от Болоньи, к северо-востоку и северо-западу, располагались (соответственно) Феррара и Модена — земли, остававшиеся под властью герцогов из дома Эсте. Когда евреев во второй раз вынудили покинуть Болонью, большинство изгнанников устремились не в Рим и не в Анкону, а прочь из Папской области, решив искать прибежища в землях династии д’Эсте. Хотя Феррара в скором времени и сама оказалась включена в состав папских владений, папы не стали трогать евреев, живших в этом городе, и еврейские общины Феррары продолжали существовать, заметно разросшись благодаря притоку беженцев из Болоньи и других мест, откуда их изгнали.

В 1598 году, когда д’Эсте лишились власти над Феррарой, герцогская семья переехала в Модену. В Моденское герцогство входил не только сам этот город, расположенный в 39 километрах от Болоньи, но и город Реджо-Эмилия, лежащий в 24 километрах еще дальше к северо-востоку, в долине реки По. В те века, когда евреям запрещалось жить в Болонье, и в Модене, и в Реджо продолжали существовать преуспевающие еврейские общины, и именно оттуда вышла семья Эдгардо Мортары. В 1858 году Болоньей, неофициальной столицей северных территорий Папской области (носивших название “легаций”, или дипломатических миссий), правил папа римский Пий IX, а Модена и Реджо находились под властью герцога Франческо V.^[7]

Момоло Мортара родился в Реджо всего через два года после того, как герцог д’Эсте вернулся к власти в Модене — вслед за падением Наполеона и уходом французских войск с территории герцогства. Отец Момоло Симон, родившийся в 1797 году, почти не сталкивался с ограничениями, присущими жизни в гетто, потому что его собственное детство пришлось на ту пору, когда в Италию хлынули французские войска, когда запылали ворота гетто и были отменены все запреты, навязанные евреям церковными властями.^[8] Как и многие другие евреи в Реджо (всего их там насчитывалось 750 человек), Симон владел небольшой лавкой, где ему помогали в работе жена и четверо детей. Его родня жила в Реджо уже больше столетия, но все они ощущали себя частью гораздо более обширной еврейской общины. Наравне с другими евреями, жившими на Апеннинском полуострове, они несли бремя направленных против них законов и ощущали себя не вполне желанными гостями на чужой земле. А еще их объединяло множество обрядов и предписаний, отраженных в священных текстах.

Вернувшись к власти в Модене в 1814 году, герцог Франческо д’Эсте вновь придал силу большинству старых дискриминационных постановлений. Согласно этим законам, евреи не имели права ночевать за пределами гетто — даже в собственных лавках, помещавшихся за его стенами. Христианам запрещалось входить в гетто после наступления темноты, им не позволялось поступать в услужение в еврейские семьи. С другой стороны, христиан предупреждали: недопустимо унижать евреев или глумиться над ними. Это представляло отдельную проблему в герцогстве (да и во всей Италии) во время Карнавала и Великого поста, когда насмешки над евреями были неотъемлемой частью народного обряда. А чтобы не вводить христиан в искушение, закон возбранял евреям покидать гетто в течение всей Страстной седмицы.

Герцогский указ 1814 года, в котором для начала осуждалось сотрудничество евреев с французским оккупационным режимом, возвращал силу прежнему своду законов, однако отменял некоторые наиболее обременительные пункты — например, требование запирать ворота гетто с заходом солнца и возвращаться в гетто до наступления темноты. Кроме того, было наконец отменено многовековое правило, согласно которому евреи обязаны были носить на одежде особый знак отличия, позволявший каждому встречному опознавать в них евреев. В Модене таким опознавательным знаком была красная лента, пришитая к тулье шляпы. Хотя запрет, возбранявший евреям жить и владеть лавками за пределами гетто, продолжал значиться в своде законов, его предложили снять — в обмен на внушительную денежную сумму, которую евреи ежегодно выплачивали бы в казну герцога. После падения французского режима Мортара были в числе тех еврейских семей из Реджо, которые продолжали жить и держать магазин за пределами стен городского гетто.^[9] В целом евреи, жившие в герцогстве Моденском, можно сказать, дешево отделались. В Риме реставрация папской власти в 1814 году не просто обернулась повторной геттоизацией: от всех городских раввинов потребовали унизительного публичного появления на Карнавале. Их заставляли надевать нелепые черные наряды — короткие штаны и кургузый плащ — и в таком виде участвовать в уличных шествиях. Их свободно повязанные галстуки становились мишенями для гнилых овощей и прочих “снарядов”, которые метала в них веселившаяся толпа.^[10]

Когда приходила пора сватовства, евреи из Реджо обращались за советами к обширной и разветвленной группе родственников, раскинувшейся, как плотная сеть, поверх политических границ. Разумеется, невесту выбирали исключительно из еврейских семей — и не только потому, что так предписывали законы иудаизма, но и потому, что государство тоже запрещало браки между евреями и христианами.

После свадьбы жена переезжала к мужу. Дед Момоло женился на девушке из Мантуи, и она переехала в Реджо в 1789 году; в 1815 году отец нашел себе жену в Вероне, и она тоже переехала к нему. В 1843 году пришла пора женитьбы для Момоло, и его невеста Марианна Падовани (она тоже происходила из семьи преуспевающих купцов) переехала к нему из Модены.

Как правило, в Модене и Реджо евреи жили большими, расширенными семьями. Момоло тоже последовал этой традиции и ввел невесту в родительский дом. Бог дал им много детей. В 1848 году, когда родился их четвертый ребенок, Аугусто, в доме уже становилось тесновато. Кроме Момоло, Марианны и их детей, там жили мать и отец Момоло, его 26-летний холостой брат Абрам и еще один брат, Моисей-Аарон, который только что привел в дом молодую жену, Рикку Болаффи. Через месяц после появления на свет Аугусто, когда у Моисея и Рикки родился первенец, Момоло и Марианна наверняка не только ощутили тесноту в доме, но и заметили, что магазин, раньше обеспечивавший всю семью средствами к существованию, уже явно не справляется с этой задачей. Настала пора переезжать.

В результате браков, соединявших мужчин и женщин из разных гетто на протяжении многих поколений, сложились обширные родственные связи, тянувшиеся от Рима и Анконы через Ливорно и Флоренцию до Феррары, Турина и Венеции. Решая, куда именно переехать, Момоло и Марианна поступили точно так же, как поступили бы любые другие евреи и как всегда поступали их предки: они обратились к многочисленной родне. Расспрашивая родственников и друзей и прося у них совета, они поняли, что больше всего их привлекает Болонья.

Молодые супруги знали несколько еврейских семей (в их числе были Сангвинетти, богатые моденские соседи Марианны), которые недавно перебрались в Болонью. Будучи значительно более крупным городом, чем Реджо или Модена, и гораздо более важным торговым центром, Болонья предоставляла более широкие возможности для молодых предприимчивых людей вроде Момоло. Почти полное отсутствие в городе евреев (из-за двухвекового изгнания — с 1593 года — и в результате новых запретов, которые правительство наложило на евреев в годы Реставрации) уже говорило о том, что экономическая ниша, которую в местной торговле обычно занимали итальянские евреи, в Болонье практически пустует. Разумеется, это влекло за собой и другое следствие: в Болонье не существовало той плотной паутины еврейских общественных, экономических и религиозных связей и институтов, к которым Момоло с Марианной привыкли в Реджо и Модене. Но чету Мортара не ждало на новом месте полное одиночество. Семейный совет решил, что примерно в то же самое время, когда в Болонью переедут Момоло и Марианна с детьми, туда переберутся родители Марианны, ее дядя, ее женатый брат и замужняя сестра.

Пока они обсуждали предстоящий переезд, в мире происходили драматические события, игнорировать которые было невозможно. В 1848 году по всей Европе прокатилась волна мятежей и восстаний и не одному правителю пришлось покинуть свой дворец. В Модене и Болонье народ тоже бунтовал и вооруженные мятежи сопровождались общими беспорядками. В том самом месяце, когда у четы Мортара родился сын Аугусто, герцог Моденский Франческо V бежал из своей столицы, испугавшись донесений о том, что войска повстанцев, стягиваясь со всей территории герцогства, идут на Модену вместе с сотнями вооруженных мятежников из Болоньи. И в Модене, и в Реджо образовавшийся вакуум власти заполнило народное ополчение, учредившее временное правительство, которое решило отстаивать конституционные законы и права личности.

Центром восстания стала сама Болонья. Даже принадлежа другому государству, она оказывала значительное влияние на Модену. Прошло меньше тридцати лет с тех пор, как в годы французского правления две эти области слились под властью единого правительства.^[11] По окончании наполеоновских войн в 1814 году, когда папская власть восстановилась, церковь попыталась установить более жесткий контроль над мятежными северными “легациями”. Болонцы оказали отпор этим попыткам: за годы французской оккупации в высших слоях населения либеральные идеи успели пустить крепкие корни, а образованные люди, число которых в этом университетском городе продолжало расти, видели в мирской власти пап несносный пережиток прошлого.

Разумеется, власти рассматривали публично организованное сопротивление как государственную измену, а потому политическая оппозиция принялась учреждать тайные общества, в числе которых были и знаменитые карбонарии. Бунты против старого строя в Неаполе и Турине в 1820–1821 годах побудили папу Пия VII отлучить карбонариев от церкви. Полиция начала расследования в отношении тайных обществ, и среди людей, чьи имена всплывали в связи этим в Модене чаще всего, оказался один из представителей банкирского семейства Сангвинетти.^[12]

Лев XII, избранный папой в 1823 году, решил, что необходимо принимать чрезвычайные меры. За пять лет своего правления он отменил довольно скромные реформы, проведенные его ближайшими предшественниками, и установил повсюду суровый полицейский надзор. Он потребовал воплотить в жизнь старые запреты, касавшиеся евреев, и приказал пристально следить за остальным населением, дабы все христиане неукоснительно соблюдали церковные предписания относительно постов и других религиозных заповедей. Все, что казалось чересчур “современным” (а потому заведомо богопротивным), подвергалось нападкам. Духовенство запретило даже прививки от оспы.^[13]

Чтобы усмирить волнения в Романье — той области легаций, что простиралась от Болоньи в сторону Равенны и Феррары, — папа назначил кардинала Агостино Риваролу своим legato straordinario (чрезвычайным послом). Кардинал, наделенный неограниченной властью, быстро завоевал репутацию жестокого и беспощадного человека. В 1825 году, после наскоро проведенных судов под его председательством, был вынесен смертный приговор пяти сотням человек из Романьолы, обвинявшимся в причастности к движению карбонариев и в антиправительственном заговоре. Через год — в “благодарность” за проявленное рвение — на кардинала-легата было совершено покушение в Равенне. Едва избежав гибели, он спешно покинул территорию папских миссий, однако человек, сменивший его на посту легата, продолжил его политику “железной руки”, для начала постановив казнить четверых из тех, кто был признан виновным в покушении на жизнь кардинала.

Несмотря на кампанию, призванную искоренить политическую оппозицию, следующее десятилетие началось с новой волны беспорядков в легациях. В начале 1831 года местные элиты возглавили восстание, целью которого были получение более широких свобод и конституционное правление. В феврале у кардинала-легата сдали нервы, и он бежал из Болоньи. Народ хлынул на Пьяцца Маджоре — праздновать падение папской власти. Люди сорвали с двери папского дворца папскую эмблему и водрузили на положенное место трехцветное итальянское знамя. Видя всеобщий революционный пыл, папские войска бежали из города. Было сформировано временное правительство, которое возглавил видный местный законовед Джованни Вичини. Услышав об успешном восстании в Болонье, герцог Моденский Франческо V поспешно покинул свою столицу. В Реджо вместо герцогского флага взвился итальянский триколор, и, пока высшие чины торопились вслед за своим правителем, основная масса войск переходила на сторону повстанцев.

6 февраля 1831 года, в тот самый день, когда кардиналы в Риме собрались, чтобы усадить на священный престол Григория XVI, новый папа получил известие о восстании в Болонье. Через два дня временное правительство Вичини провозгласило конец папского владычества над Болоньей. 19 февраля Григорий, видя, что легации ускользают у него из рук, попросил Австрию срочно прислать войска и подавить восстание. Спустя две недели тысячи австрийских солдат вошли в герцогство Моденское, чтобы вернуть эти земли герцогу, которого связывали родственные узы с имперской династией Габсбургов. 24 марта австрийские войска вступили в Болонью, и Вичини с соратниками пришлось спасаться бегством.^[14]

Вичини уже не в первый раз навлекал на себя гнев папских властей. Всего за пять лет до восстания 1831 года он уже подвергался наказанию за публичную защиту прав евреев в Папской области, вызвавшую громкий скандал. Его подтолкнула к такому поступку проповедь, которую в 1826 году, в дни Великого поста, произнес в болонской церкви Сан-Петронио Фердинандо Жабало — монах, славившийся своим ораторским пылом. Желая, чтобы с его проповедью ознакомилось как можно больше верующих, монах распорядился отпечатать ее текст. Главной темой этой проповеди были евреи: Жабало называл их бичом человечества, скопищем грязных ростовщиков и не ведающих закона разбойников, которые сполна заслужили божественную кару, обрушившуюся на их головы.

Обличения Жабало уходили корнями в давнее церковное учение. В католическом богословии, на которое уже много веков опирались папские указы и постановления, евреи рассматривались как народ, к которому следует относиться терпимо — но лишь в строго определенных рамках. Как народ, откуда произошел сам Иисус, и народ, чье Пятикнижие вошло в состав чтимого церковью Святого Писания, евреи занимали особое почетное место среди прочих, не пользовавшихся такой привилегией, нехристианских народов. Вместе с тем на них лежала особая вина: ведь именно евреи распяли Иисуса. И если некогда евреи были богоизбранным народом, то теперь они давно уже они стали врагами Господа. Кара Божия не замедлила последовать: храмы иудеев в Палестине подверглись разрушению, а их самих Господь обрек на участь вечных скитальцев, влачащих жалкое существование.

До середины XVI века церковная политика в отношении евреев отличалась определенной сдержанностью. Им позволялось соблюдать свои религиозные обряды и иметь синагоги: ведь их далекие предки сыграли особую роль в свершении промысла Божьего на земле, и их собственное существование являлось живым свидетельством той давней исторической роли. Однако когда-нибудь еврейский народ узрит истину, войдет в лоно церкви Господней и тем самым поможет приблизить второе пришествие. Но потом случилось так, что этому миролюбивому подходу пришел конец: в 1555 году папа Павел IV издал буллу, повелевавшую согнать всех евреев в гетто. Отныне никто не собирался терпеливо дожидаться, когда же они сами обратятся в истинную веру: добиваться этой цели надлежало более решительно.^[15]

В 1827 году Вичини, решив выступить против антисемитской кампании в Болонье и против дискриминационных законов, ущемлявших евреев в Папской области, обнародовал собственные взгляды в форме краткого изложения одного юридического вопроса, недавно разбиравшегося в суде. Джузеппе Леви, еврей-выкрест, умер, не оставив завещания. У него осталось три брата, один из которых тоже обратился в христианство, а двое других продолжали исповедовать иудаизм. Среди законников в Папском государстве преобладало мнение, что право наследования принадлежит единственному брату, перешедшему в христианство, потому что, согласно каноническому праву, принимая крещение, новообращенные разрывали связи с родственниками-иудеями. Как написал Вичини в своем 154-страничном разборе этого дела, главный вопрос состоял в том, “правомерно ли полагать, что крещение одного из членов еврейской семьи отменяет кровные узы, которые тесно связывают его с другими родственниками, не вышедшими из иудейства”. Сам Вичини считал, что эти узы родства не распадаются, а значит, братья-иудеи не лишаются своего права на наследство.^[16]

Ознакомившись с брошюрой Вичини, болонские законоведы — во всяком случае, те, кто занимал проправительственные позиции, — принялись выражать бурное возмущение. Самый выдающийся в городе знаток гражданского права, Винченцо Берни дельи Антони, профессор Болонского университета, подготовил обличительный ответ и в том же году опубликовал его. Следуя испытанному временем церковному взгляду на евреев, он прежде всего отказал евреям в праве считаться гражданами. Он назвал иудаизм вредной религией и напомнил, что сам Бог осудил евреев скитаться по всей земле, вызывая презрение у богобоязненных народов.

Далее профессор сформулировал следующие основные правовые принципы:

1. Что евреи на территории Папской области — рабы, с чьим присутствием нужно мириться, но не более того.

2. Что они не имеют права наравне с христианами становиться наследниками умершего без завещания родственника-христианина.

3. Что сами евреи, чья нечестивая религия запятнана неумолимой ненавистью к христианам, следуют ее призывам — ^{обманывать, обкрадывать и мучить христиан — и мечтают закабалить их на веки вечные.}

^{4. Что ограничения, налагаемые христианами на живущих среди них евреев, совершенно необходимы, ибо только они помогают избежать смертельного воздействия их религии.[17]}

Инквизиция в Болонье, лишь недавно возобновившая свою работу в доминиканском монастыре (в период французской оккупации ее деятельность была запрещена), весьма неблагосклонно отнеслась к ереси Вичини. И его самого, и типографа, который отпечатал его брошюру в защиту евреев, признали виновными и приговорили к восьми дням заточения в монастыре, чтобы там они поразмыслили о своем прегрешении.^[18] Через три года после того приговора Вичини ожидала особая мстительная радость (пускай и скоротечная): именно он объявил народу, что папской власти над Болоньей пришел конец.

Австрийские солдаты, которые заново захватили Болонью для папы, остались в городе еще на полдюжины лет: им поручено было присматривать за тем, чтобы никто больше не смел покушаться на режим кардинала-легата. Но не прошло и десяти лет после их ухода, как Болонья опять взбунтовалась, и на сей раз — одновременно почти со всем полуостровом.

Итальянские восстания 1848–1849 годов последовали за бунтами и мятежами, которые в тот роковой год вспыхивали по всей Европе. Февральское восстание в Париже закончилось рождением новой республики. Через месяц революция в Берлине привела к принятию конституции и учреждению либерального правительства в Пруссии. Но для Италии — почти целиком находившейся, в той или иной форме, под австрийским контролем — наиболее важной стала весть о мартовском восстании в Вене, в результате которого рухнула власть грозного князя Меттерниха и образовалось свое либеральное правительство.

В самой Италии бунтовали сицилийцы, боровшиеся за освобождение от бездарных Бурбонов, правивших Королевством обеих Сицилий. Когда восстание перекинулось на столицу этого королевства — Неаполь, король Фердинандо II был вынужден даровать своим подданным конституцию, а затем его примеру последовали другие правители полуострова, испуганные самой угрозой народных восстаний: Карл Альберт, король Сардинии со столицей в Турине, Леопольд II Тосканский и, наконец, сам папа римский Пий IX, занявший престол Святого Петра всего двумя годами ранее.

Венское мартовское восстание спровоцировало бунт против австрийского владычества в Милане — центре австрийской области Ломбардия-Венето, лежавшей к северо-востоку от территорий, которым суждено было стать новым итальянским государством. Те, кто мечтал о единой Италии, свободной от чужеземного ига, призвали сардинского короля из Савойской династии помочь им вышвырнуть австрийцев и их прихвостней. Казалось, возникновение в Италии нового национального государства, которым будут править сами итальянцы, уже не за горами. В Милане люди строили баррикады и начинали сражаться с австрийскими войсками. Через две недели после рождения Аугусто Мортары герцог Франческо V Моденский бежал из своего герцогства. К концу марта австрийские войска удалось выгнать из Милана и из Венеции, и место старых режимов заняли временные правительства. Король Карл Альберт решил отправить своих солдат в Ломбардию, надеясь выдавить оттуда австрийцев и расширить границы собственного королевства. Недавно учрежденные правительства — от Модены до Венеции — всерьез обдумывали планы, по которым их земли отошли бы Сардинскому королевству, а Карл Альберт сделался бы королем всей Италии. В начале апреля добровольцы из Модены и Болоньи уже отправлялись на север, чтобы примкнуть к войне против австрийцев.

Поначалу большинство участников движения за объединение Италии полагали, что папа римский благословляет войну за национальное единство, за свержение чужеземного владычества и создание такого государства, которое будет опираться на конституционные принципы, гарантирующие основные права своим гражданам. Еще два года назад, когда Пий IX только сделался папой, многие видели в нем сторонника реформ и современного уклада жизни. Некоторые даже успели вообразить, будто папа сделается почетным главой некоей конфедерации конституционных государств, которые сообща образуют новое итальянское национальное государство. Однако всем этим надеждам суждено было вдребезги разлететься в конце апреля 1848 года, когда Пий IX заявил, что выступает против втягивания Папской области в войну с австрийцами. Тогда и в Риме, и во всей Папской области повстанцы осознали, что у них появилась новая мишень — сам папа-монарх.

В Болонье, где все стояли за войну с Австрией, прозвучавшее в конце апреля заявление папы всколыхнуло умеренных — тех, кто полагал, что будущая единая Италия вполне совместима с сохранением папской власти. Позже, когда той же весной австрийские войска перешли в наступление и начали поступать вести о первых поражениях пьемонтских войск, Болонья забурлила. В городе появлялось все больше солдат — участников проигранных сражений, а донесения о том, что австрийские войска направляются в Модену и Романью, сеяли в народе тревогу и страх.

В начале августа австрийцы вошли в Модену и восстановили там власть герцога. Затем они двинулись на Болонью, где вступили в кровопролитный бой с наскоро собранным (преимущественно из гражданского населения) войском и в итоге были отброшены от города. Рассказы о жестокости австрийцев во время отступления — о том, как на своем пути они разграбляли дома и убивали мирных жителей, — подпитывали народную ненависть.

Хватка Рима, все беспомощнее цеплявшегося за Болонью, окончательно ослабла осенью, когда папа Пий IX после убийства его премьер-министра и ввиду угрозы народного восстания бежал из Рима и вообще из Папской области. Он укрылся в Гаэте — укрепленном приморском городе к северу от Неаполя. Народные демонстрации в Болонье вынудили городской совет, состоявший из консерваторов, подать в отставку. В феврале 1849 года, после вступления Джузеппе Гарибальди в Рим, одержавшие победу мятежники провозгласили рождение новой Римской республики, а в Болонье был издан первый декрет Римской конституционной ассамблеи:

Статья I. Объявляется конец папского правления и мирской власти папы над Римским государством.

Статья II. Римский папа получит все гарантии, необходимые ему для осуществления духовной власти.

Статья III. Форма правления в Римском государстве будет чистой демократией, и оно примет славное имя Римской республики.

В Болонье — хотя консерваторы и предупреждали о надвигающейся анархии — демонстранты бросились к городским общественным зданиям, посрывали папские эмблемы с ворот, снесли их в кучу на самую середину Пьяцца Маджоре и запалили огромный костер.^[19]

Спустя три дня новоизбранный городской совет Болоньи торжественно объявил о верности города Римской республике. Но, сколь радостна ни была последовавшая за этим праздничная ночь, наверняка ее омрачали всеобщие опасения, что новому правительству суждено недолго продержаться под неизбежным натиском австрийцев, а также французов.

В самом деле, Болонье почти нечем было защищаться (не считая старинной оборонительной стены) от австрийских войск, которые вскоре — именем папы римского — подступили к городу. После восьмидневной осады в середине мая 1849 года австрийцы вошли в Болонью, водрузили на прежнее место папскую символику, запретили все общественные собрания, потребовали от жителей покидать улицы с наступлением полуночи, вернули цензуру печати и запретили вывешивать где-либо национальное трехцветное знамя. Болонья снова стала частью Папской области. Спустя две недели в Модену въехал Франческо V, которому вернули власть над герцогством. А еще через месяц в Рим вошли французские войска, уничтожили последние остатки республики и отправили Джузеппе Гарибальди и Джузеппе Мадзини в изгнание.^[20]

Отныне папская власть в Болонье, чересчур слабая, чтобы удерживаться там самостоятельно, опиралась на постоянное присутствие многочисленного австрийского гарнизона и на политику репрессий. В 1850 году, когда порядок восстановился, семья Мортара переехала из Реджо в Болонью, где арендовала квартиру в центре города. Хотя супруги с интересом следили за политическими событиями, их гораздо больше занимали более насущные задачи — забота о пятерых маленьких детях и хлопоты, связанные с обустройством новой лавки. Они, насколько могли, старались не попадаться на глаза австрийским военным и папской полиции.

Примечания

5

О Cum nimis absurdum см. Luciano Tas, Storia degli ebrei italiani (1987), p. 64, и Attilio Milano, Storia degli ebrei in Italia (1992), p. 247.

6

Выдержка из папского бреве Пия V взята у Lucio Pardo, “Il ghetto e la città”, в Sergio Vincenzi, ed., Il ghetto: Bologna. Storia e rinascita di un luogo (1993), p. 56.

7

Существовало пять северных легаций, протянувшихся с севера на юг, от Феррары, Болоньи, Равенны и Форли (вместе составлявших область Романью) до легации Пезаро и Урбино, входившей в область Марке.

8

Lazzaro Padoa, Le comunità ebraiche di Scandiano e di Reggio Emilia (1986).

9

Об истории законодательства Моденского герцогства в отношении евреев в этот период см. Guido Fubini, La condizione giuridica dell’ebraismo italiano (1974), и Gino Badini, “L’archivio Bassani dell’ Università Israelitica”, Ricerche storiche 27, № 73 (1993): 27–80. Более общие сведения по истории евреев, живших в герцогстве в XVIII и XIX веках, см. в Andrea Balletti, Gli ebrei e gli Estensi (1930).

10

См. Giacomo Blustein, Storia degli ebrei in Roma (1921), p. 215.

11

Mario Caravale e Alberto Caracciolo, eds., Lo stato pontificio da Martino V a Pio IX (1978), p. 526.

12

Ermanno Loevinson, “Gli ebrei dello Stato della Chiesa”, часть 2, Rassegna mensile di Israel 9 (1934): 164; Augusto Pierantonio, I carbonari dello Stato Pontificio, vol. 2 (1910), pp. 21, 99, 117.

13

Umberto Marcelli, “Le vicende politiche dalla Restaurazione alle annessioni”, в Aldo Berselli, ed., Storia della Emilia Romagna (1980), p. 72.

14

Австрийцы снова покинули Болонью в июле 1831 года, после чего наступил период хаоса. Вернулись они в январе 1832 года. Подробности в Steven C. Hughes, Crime, Disorder and the Risorgimento: The Politics of Policing in Bologna (1994), pp. 114–135.

15

Превосходное обсуждение богословского учения церкви о евреях, а также изменений, введенных в XVI веке, см. в Kenneth R. Stow, Catholic Thought and Papal Jewry Policy, 1555–1593 (1977).

16

Здесь приведена цитата из Giovanni Vicini, Causa di simultanea successione di cristiani e di ebrei… (1827), p. 154.

17

Vincenzo Berni degli Antonj, Osservazioni al voto consultivo… (1827), p. 70.

18

Помимо Gioacchino Vicini, Giovanni Vicini (1897), см. обсуждение в Luzzato Voghera, L’emancipazione degli ebrei in Italia (1994), pp. 83–85.

19

Bottrigari, Cronaca, vol. 2, pp. 36–37.

20

Luigi Carlo Farini, Lo stato romano dall’anno 1815 all’anno 1850, vol. 4 (1853), p. 139.