Любовь-морковь и третий лишний

Дарья Донцова, 2005

Голову даю на отсечение – каждому из вас хоть раз хотелось выступить на сцене и сорвать шквал аплодисментов! А мне, Евлампии Романовой, представилась эта потрясающая возможность! Дело было так: меня попросила выйти вместо нее на подмостки Жанна, актриса театра «Лео». И не думайте, что я совсем завралась! Никто бы не заметил подмены: роль горничной была без слов, а все актеры в этой странной пьесе играли в масках. И вдруг прямо во время спектакля скончалась известная театральная прима Тина Бурская. Все уверены – убийца Жанна. Именно она подала Тине сосуд с водой. Лишь я одна точно знаю, что Жанна невиновна. Ведь отравительница под маской – это я! Что же делать? Уносить ноги?! Но я решила поступить в точности наоборот – прыгнуть в самое пекло…

Глава 4

Ровно в указанный срок я толкнула дверь с табличкой «Театр «Лео». Служебный вход» и вошла в полутемный предбанник. Слева стоял письменный стол с уютно светящейся лампой, в кресле рядом, уткнувшись в газету, восседала бабка, замотанная в платок.

— Это кто? — равнодушно поинтересовалась она, не отводя взора от полосы.

— Привет, баба Лена, это я, Жанна.

— Ох, детонька, не заболела ли? Голосок сипит.

— Мороженое мясо на улице ела, — выпалила я выученный текст и быстро пошла по длинному коридору.

— Ну шутница, — проскрипела старуха и потеряла ко мне всякий интерес.

Дальнейшие события развивались без сучка без задоринки. Комната под номером тринадцать была открыта, в шкафу, как и обещала Жанна, нашлось атласное длинное платье, туфли и маска. Быстро переодевшись, я нацепила сильно пахнущую клеем и краской маску и услышала из громкоговорителя, висевшего на стене:

— Антракт. Второй акт начинается с выхода горничной, Кулакова, займите место во второй кулисе.

Осторожно переступая через всякие шнуры и железки, я добралась до места и увидела тощую вертлявую девицу в джинсах.

— Привет, Жанка! — воскликнула она.

Я кивнула.

— Вон поднос и чашка, видишь?

Я опять кивнула.

— Ой, воду забыла налить, — опомнилась реквизиторша, — ща принесу, ты про реверанс помнишь? А то опять не сделаешь, и Валерка пеной изойдет!

В этот момент из темноты послышался шепот:

— Алиса, сколько можно тебя звать? Куда гром сунула? Как мне грозу изобразить?

— Вау! — подпрыгнула девица. — Совсем я плохая стала!

— Чеши за громом!

— Сейчас, сейчас, — засуетилась Алиса, — только Жанке воды припру.

— Шевелись, убогая, — донеслось из мрака.

Алиса, причитая, исчезла за кулисами, меня неожиданно охватила тоска. Я подошла к закрытому занавесу и посмотрела в щелочку. Плотные ряды кресел были почти пусты, публика в массовом порядке понеслась в буфет. Боже, как давно я не стояла вот так, вглядываясь в зал, впрочем, я никогда не получала оваций, госпожа Романова плохо играла на арфе, нет во мне нужной энергетики, ну не обладаю я ярко выраженной харизмой. Ладно, хватит предаваться тоскливым воспоминаниям, лучше сейчас еще раз повторить то, что предстоит сделать.

Значит, так, выхожу, пересекаю сцену, приближаюсь к баронессе, сидящей в кресле, делаю глубокий реверанс…

Неожиданно в голове возникло еще одно воспоминание.

Поздний вечер, наша квартира наполнена тишиной, только на кухне горит свет. Десятилетняя Фрося ^[2], большая любительница подслушивать беседы папы и мамы, скрючилась на унитазе. Санузел в родительских апартаментах граничил с кухней, если сидеть тихо, то станешь незримой участницей чужого разговора. Папа, как всегда, описывал маме прошедший день.

— Представляешь, — смеясь, говорил он, — сижу сегодня в академии на экзамене…

Я сначала удивилась, услышав это заявление, но потом мигом сообразила, что папочка, кроме того что является ученым, еще и преподает в вузе, и слушала его дальше.

— Отвечает Николаевич, помнишь его?

— Ну да, — отвечает мама, — майор из Ростова.

— Верно, — подтверждает папа, — в принципе приятный дядька, старательный, одна беда, не слишком образованный. В общем, вышел казус.

Выступил Николаевич вполне пристойно, отец уже решил поставить ему «отлично», но потом подумал и сказал:

— Билет вы знаете, но не хватает завершающей фазы в рассказе, если сейчас сделаете красивое резюме, получите пятерку.

Ничего особенного папа не хотел, всего лишь чтобы слегка туповатый Николаевич подвел итог своему выступлению. Отец всегда говаривал:

— Информацию и дурак запомнит, а вот подвести правильный итог сказанному — прерогатива человека мыслящего.

Но Николаевич отреагировал странно, он резко покраснел и ответил:

— Никогда.

— Голубчик, — принялся уговаривать его отец, твердо решив дотянуть ученика до пятерки, — поверьте, это совсем нетрудно, вы попытайтесь.

— Ни за что.

— Опасаетесь неудачи? Но четверка уже ваша, неужели не желаете повысить балл?

— Резюме делать не стану, — словно взбесившийся попугай, затвердил Николаевич.

— Ну, не стесняйтесь!

— Не могу!

— У вас достаточно знаний для столь простого действия.

— Не могу.

— Ей-богу, смешно.

— Не могу!

Видя, что майор находится почти на грани истерики, отец вздохнул.

— Вы мужчина, обязаны быть смелым, а как военный — подчиняться приказам старшего по званию. Стыдно, в конце концов, так себя вести, мы в академии призваны научить вас не только зазубривать учебники, но и делать резюме, это же элементарно.

Николаевич стал пунцовым, как рак.

— Хорошо, — просипел он, — если отдаете приказ, тогда конечно.

— Отлично, голубчик, — кивнул папа, — начинайте.

Отец ожидал, что тот сейчас подойдет к доске, возьмет мел, напишет пару формул… Но майор поступил самым невероятным образом.

Смахнув пот со лба, он шагнул на середину аудитории, взялся руками за полы кителя и присел в… реверансе.

Все — и профессор, и великовозрастные курсанты — замерли с открытыми ртами, Николаевич выпрямился и самым несчастным голосом спросил:

— Хватит? Или еще раз сделать резюме?

Бедный папа, боявшийся обидеть тупого майора, собрал в кулак всю волю и выдавил из себя:

— Достаточно, голубчик, вот ваша зачетка.

Когда Николаевич покинул помещение, остальные зрители «шоу» молча уставились на профессора.

— Э… э… голубчики, — простонал отец, — милосердие является доблестью не меньшей, чем храбрость. Надеюсь, никто из вас не станет смеяться над коллегой, перепутавшим понятия «резюме» и «реверанс».

— Хорошо, — пискнул кто-то с галерки, — мы че? Ниче! Бывает.

В ту же секунду в аудитории грянул хохот, отец попытался справиться с собой, но не сумел, впервые в жизни ему отказало самообладание, и он уткнул лицо в идеально выглаженный платок.

С тех пор, когда человек произносит слова «реверанс» или «резюме», я вспоминаю несчастного Николаевича. Интересно, кто-нибудь указал ему на ошибку? Если да, то это был не мой папа, он не смог побеседовать на сию тему с учеником.

— Начинается второй акт, — понеслось с потолка, — горничная в кулисе, Кулакова, проверьте поднос и чашку с водой.

Я обернулась и увидела на колченогом столике весь необходимый реквизит: жестяной поднос, на нем фарфоровую емкость в виде пузатой «бомбочки» и чуть поодаль бутылочку с газировкой.

— Внимание, музыка, — вновь ожил громкоговоритель.

Я, ощущая легкий испуг, быстро схватила бутылочку. Как правило, пластиковая тара закрыта просто насмерть, у меня не хватит сил, чтобы свернуть пробку. Ну неужели Алиса не могла сама налить воду в чашку!

Но голубая крышка неожиданно легко поддалась, обрадовавшись, я плеснула воду в фарфоровую «бомбочку» и услышала раздраженное:

— Горничная! Жанна, блин, ты где? Жанна!!!

Вцепившись в холодный поднос, я шагнула на сцену, свет софитов ударил в лицо, зрительный зал напряженно молчал, и на первый взгляд казалось, что там, в темноте, никого нет, но я очень хорошо знала: за яркой полоской прожекторов находятся люди, все они сейчас уставились на меня.

Еле-еле передвигая ставшие каменно-тяжелыми и отчего-то негнущимися ноги, я пошла к креслу, в котором восседала фигура, облаченная в синий атлас, с маской на лице. Разглядеть внешность баронессы было совершенно невозможно, я обратила внимание на ее волосы, ярко-рыжие, прямые, красиво блестевшие в электрическом свете.

Так, теперь реверанс. Чашка поехала по подносу, с огромным усилием я сумела удержать ее и протянула поднос баронессе.

— Туда, Амалия, туда, — послышался капризный голосок.

Потом красивый пальчик, украшенный огромным перстнем, ткнул в сторону крохотного столика. Я осторожно уместила на нем реквизит и, сделав еще раз реверанс, пошла назад, чувствуя, как тонкое платье противно прилипло к потной спине. Зрители, очевидно, потеряли к горничной всякий интерес, потому что баронесса принялась восклицать с фальшивым пафосом:

— Вода! Вот единственное, чего можно от них дождаться! Стакан, нет, чашка! Боже, как смешно! Пить или не пить? Возьму — унижусь, пренебрегу — измучаюсь от жажды!

Оставив баронессу решать почти гамлетовские вопросы, я нырнула в кулису и, не замеченная никем, добежала до гримерки. Следовало признать: затея удалась на все сто процентов, расчет Жанны оправдался полностью.

Радуясь удаче, я некоторое время посидела в кресле, унимая дрожь в теле, торопиться было некуда, до конца второго акта много времени, потом повесила платье в шкаф, поставила на место туфли, положила маску. Все это я проделывала под непрерывный бубнеж громкоговорителя.

— Любовница, на выход. Алиса, приготовь полотенце. Дайте музыку! Где Соня? Отчего… а… а… а!

Резкий вопль ударил по ушам, я вздрогнула.

— Занавес, занавес, занавес, — метался крик.

Я стала быстро всовывать ноги в сапоги, но, как назло, не застегивалась «молния». Проклиная некстати заевшую железку, я дергала ее туда-сюда, но без всякого результата.

Дверь гримерки распахнулась.

— Жанна, — завопил какой-то мужик, — живо к Батурину!

Я замерла и мигом оценила ситуацию. Стою спиной ко входу в весьма пикантной позе, вошедшему видно, простите, конечно, за подробность, одну обтянутую джинсами попу. Каким образом он догадался, что в комнате находится Жанна? Да по шевелюре! Мелко вьющаяся копна искусственных волос сейчас свисает до полу.

— Жанка, слышишь!

Я покивала головой.

— Живо к директору.

— М-м-м!

— Быстрей!

— М-м-м.

— Он бесится!

— М-м-м.

— Хорош мычать, беги давай!

— Ща, — просипела я, — ща, кха, кха, кха, кажется, я простудилась, голос-то как изменился от ангины.

— Поторопись, — велел дядька и исчез.

Я выпрямилась, черт с ними, с сапогами. Что делать, а? Идти к директору? Он мигом заметит подмену. Ледяная рука сжала желудок. Ну с какой стати я согласилась на идиотское приключение? Чуяло ведь сердце, беда приключится.

Дверь заскрипела и начала тихо открываться. Я сдернула с головы парик, сунула его в шкаф и села на обшарпанную табуретку.

— Жанна, — взвыл лысый мужик, входя в гримерку, — ну сколько можно… Ой, а где Кулакова?

— Сама ее жду, — максимально спокойно ответила я.

— Только что же была здесь!

— Верно, — подхватила я, — она велела мне: «Посиди, Лампа» — и исчезла, фр-р-р, и нету! Костюм швырнула и деру!

— А вы кто? — начал хмуриться дядька.

— Я?

— Ну не я же! Что вы делаете в гримерной?

— Так Жанну жду!

— Зачем?

— Почему я должна перед вами отчитываться? — нагло схамила я, ожидая, что лысый обозлится и заорет: «Убирайтесь отсюда немедленно».

Вот тогда я получу право с гордо поднятой головой покинуть помещение, но он поступил по-иному, на его лице появилась самая приветливая из всех возможных улыбок.

— А потому, душечка, — пропел он, — что вы видите Юлия Батурина, и все происходящее за кулисами является моей головной болью. Живо отвечайте, чем вы тут занимаетесь?

Я опять вспотела и завела:

— Понимаете, Юрий…

— Юлий, — перебил меня Батурин, — Юлий, как Цезарь. Очень не люблю, когда коверкают мое имя.

— Простите, я не хотела вас обидеть.

— Ничего, продолжайте. Вы кто?

— Евлампия Романова, для близких просто Лампа. В театр меня пригласила Жанна, мы дружим.

— У этой обезьяны есть подруги? — скривился Юлий.

— Ну…

— С чего бы это Кулаковой всех в гримерку тащить?

— Я не все.

— Уже понял! Цель вашего визита?

— Я хотела устроиться на работу, — ляпнула я.

— Вы актриса?

— Нет, нет, Жанна говорила, что тут есть вакансия…

— Гримера?

— Верно!

— Значит, вы гример?

— Да, да.

— А с волосами справитесь?

— Обожаю создавать прически, — лихо солгала я.

— Образование какое?

— Высшее.

— А именно?

— Консерватория по классу арфы.

Брови Юлия поползли вверх.

— Консерватория? — удивленно повторил он.

— Ну да, потом я освоила еще мастерство гримера, — принялась изворачиваться я, больше всего мечтая исчезнуть из крохотной комнатки. Юлий крякнул, а я почему-то добавила: — Давно замужем, имею двух взрослых сыновей и дочь, владею компьютером, умею при помощи словаря читать и переводить английский текст, в тюрьме не сидела, СПИДом не болею.

Батурин закашлялся, потом вдруг ласково сказал:

— В принципе вы нам можете подойти, если имеете постоянную московскую прописку, но сейчас нужно найти Жанну, говорите, она внезапно ушла?

— Да, да, — затараторила я, изо всех сил пытаясь внушить Юлию, что Кулакова лично принимала участие в спектакле, — прибежала сюда, мигом переоделась и унеслась. Видно, очень торопилась! Вы не сомневайтесь, она замечательно сегодня подавала чашку с водой баронессе.

Выпалив последнюю фразу, я замерла, сейчас Юлий справедливо заметит: «Однако странно, она пригласила вас якобы на работу и смылась. И зачем вы ее ждете, если она ушла?»

Но Батурин почесал подбородок и сердито промолвил:

— Ее все на сцене видели, полный зал и наши, очень глупо убегать, ведь все равно поймают.

Я разинула рот, но тут в гримерку влетела девица, страшная, словно голодная смерть. Тощее тельце было втиснуто в красную кожаную мини-юбчонку, которая заканчивалась почти сразу там же, где начиналась, мосластые, жилистые ножки украшали высокие черные кожаные сапоги-ботфорты с неправдоподобно узкими мысами, сверху на небесном создании была ядовито-лиловая кофточка-стрейч, из рукавов которой торчали руки, более всего напоминавшие лапы больного воробья, копна иссиня-черных, слишком ярких, чтобы быть натуральными, волос водопадом лилась с макушки до плеч.

— Ой, ой, ой, — безостановочно верещала девица, — ой, ой…

— Софья Сергеевна, — сердито оборвал ее Юлий, — немедленно успокойтесь, говорите внятно, без визга и истерик.

— Юлий, — фистулой завизжала Софья и быстрым жестом отвела за уши волосы, почти полностью до этого прикрывавшие ее лицо.

Я вздрогнула, у слишком худой девушки оказалось лицо хорошо пожившей тетки лет пятидесяти. Щеки, глаза, лоб, губы покрывал толстый слой макияжа, но из-под тонального крема и килограмма пудры проступали морщины вкупе с пигментными пятнами.

— Юлий! Она умерла, — на едином дыхании выпалила Софья. — Ой, ой, ой, ай! Я так ее любила! О-о-о! Немедленно найди Жанну!

— Ты уверена? — деловито осведомился Батурин, спокойно глядя на колотящуюся в истерике Софью.

Та тряхнула головой и почти нормально ответила:

— Да.

— Кто сказал?

— Врач.

— Но она дышала, когда ее уносили.

— А сейчас скончалась, доктор говорит, похоже, ее отравили, а яд…

— Сам знаю, — отмахнулся Юлий, — я думал, она ей какой-то гадости подсыпала, просто чтобы напакостить. Но отрава! Эй, перекройте выход и никого без моего распоряжения на улицу не выпускать, слышишь? А все баба Лена! Вот дура старая, глухарь, а не вахтер! Всех уволю!

Резко повернувшись на пятках, Юлий выскочил в коридор.

— Что случилось? — налетела я на Софью.

Та совершенно спокойно плюхнулась на диван, вытащила из крохотной сумочки пачку ароматизированных сигарилл, закурила и равнодушно спросила:

— Ты кто?

— Э… новый гример.

— Вместо Ксюши?

— Наверное, да.

— Будем знакомы, — кокетливо прищурилась тетка, — Софья Сергеевна Щепкина. Да, да, родственница того самого, слышала небось?

Я кивнула. Михаил Семенович Щепкин, великий русский актер, основоположник реализма в русском сценическом искусстве, вроде умер в 1863 году, в консерватории у нас был факультатив по истории театра, отсюда и знания.

— Можешь звать меня Соня, — разрешила Щепкина, — мы почти одногодки, и я совсем не чванлива, в театрах важен любой винтик, даже такой, как гример. О, театр! Только беззаветно любящий искусство человек способен пожертвовать всем ради мгновений…

— Так что случилось? — весьма нетактично перебила я ее.

— Тина умерла.

— Кто? — отшатнулась я.

— Актриса Бурская, игравшая роль баронессы, — без всякого трепета пояснила Софья, — Валентина ее имечко, но оно Вальке простонародным казалось, велела звать себя Тиной. Все выделывалась, пальцы гнула. Да уж!

— Но почему она скончалась? Пожилая была? Инфаркт?

Софья захихикала.

— Уж не девочка, но о своем возрасте молчала. Боже, она не понимала, что смешна! Мне вот тридцать два, и я смело говорю об этом.

Я покосилась на дряблую шею молодки и, тактично промолчав, задала следующий вопрос:

— Так от чего умерла Бурская?

Софья попыталась было округлить глаза и вздернуть брови, но лоб, обколотый ботоксом, не хотел двигаться, и очи прелестницы просто вылезли из орбит.

— Ее отравила Жанна! Вот маленькая дрянь! Хотя лично я не поддерживала Валентину!

— Жанна? — заорала я. — Не может быть!

— Ты ее знаешь? — склонила набок раскрашенную мордочку Щепкина.

— Да, и абсолютно уверена, она здесь ни при чем!

Софья вытащила новую сигариллу.

— Ха! Все видели. Эта бесталанная мадам приволокла чашку воды.

— На сцену?

— Да, роль у нее такая, поднос носить, — ехидно сказала Софья, — ну очень сложная, философская, напряженная работа, нужно воды подать и уматывать. А Тина сначала произносит небольшой монолог, потом отпивает из чашки…

Я, оцепенев, слушала болтающую Софью. Голос ее, резкий, визгливый, вонзался в мозг раскаленным железом. Через пару минут ситуация стала мне понятна. Бурская, выпив воды, должна была встать, подойти к шкафу, открыть дверцу, откуда вываливалась любовница ее мужа, ну и так далее.

Но сегодня все пошло наперекосяк, Тина одним глотком осушила чашку, сморщилась, будто уксус глотнула, начала говорить, икнула и лишилась чувств. Зрители решили, что так положено по роли, и сидели тихо, но помреж живо понял: дело неладно, и велел дать занавес. Бурскую унесли за кулисы, людям в зале сообщили о внезапной болезни исполнительницы главной роли и вызвали «Скорую», но, пока та ехала, Валентина умерла. Актеры сначала подумали, что у Бурской инфаркт, но прибывший врач мигом заявил:

— Это очень похоже на отравление, надо сообщить в милицию.

— Жанка ее на тот свет отправила, — подвела итог Щепкина.

— Почему вы подозреваете Кулакову? — прохрипела я.

— А кто еще? — удивилась Софья. — Водичку она принесла и повод имела! Да уж, красотища! Никому Павлик не достанется! Одна на кладбище, вторая в тюрьме. Какой накал страстей, Шекспир отдыхает!

В гримерку вошел толстый парень.

— Где Жанна? — спросил он. — Ее все ищут!

— Сбежала красавица, — взвизгнула Софья, — послушай, Алик…

Воспользовавшись тем, что Щепкина переключила свое внимание на другого человека, я выскользнула в коридор, добежала до вахтерши и увидела Юлия, допрашивавшего бабку.

— Значит, как она приходила, ты видела?

— Точно, — закивала баба Лена, — приволоклася вовремя, волосьями занавесилась и летит.

— А выходила ли она, ты не помнишь?

— Ну…

— Да или нет?

— Э… э… э.

— Безобразие, — обозлился Батурин, — чем только на посту занимаешься! Газеты все читаешь!

— Мимо меня и муха не пролетит, — обиженно прогудела бабка, — в туалет я отлучилась, живот схватило, а все потому, что после огурцов молочка попила.

— Сделай милость, — взревел Юлий, — не рассказывай тут о своих кишечных проблемах!

— Вы же спрашиваете!

— Но не о твоем поносе, вопрос звучал: «Уходила ли Кулакова?»

— Вот ща я точно вспомнила, — всплеснула руками бабка, — она дико торопилась, пронеслася молнией, один запах остался, духи у нее шибко вонючие, спасу нет, тошнить начинает, как до носа доберутся!

— Ты куда? — рявкнул Юлий.

Последний вопрос относился ко мне.

— Домой, — пролепетала я, — похоже, вам сейчас не до нового гримера.

— Прибегай завтра к четырем часам, — деловито сказал Батурин, — не опаздывай, ты мне подходишь, люблю не пафосных.

Я кивнула и вылетела на улицу.

Примечания

2

История о том, как Ефросинья Романова превратилась в Евлампию, рассказана в книге Дарьи Донцовой «Маникюр для покойника». Издательство «Эксмо».