Шамбала

Алина Дмитриева, 2016

Кая росла сиротой, ведомая опекой нелюдимого наставника, пока однажды не столкнулась с самой могущественной организацией страны и не узнала, что единственное, ради чего ее воспитали – тайная политическая миссия. Самой сложной преградой на этом пути становится не война, а осознание, что самый дорогой человек принадлежит миру врагов.

Часть 2. Восстание

16

Когда прибежали к дому, город и долину накрыла тьма. Это выпала безлунная ночь, и мы могли спокойно идти сквозь лес и поля, не опасаясь быть замеченными. Издали зоркие глаза наши заприметили сильную фигуру Герда — очевидно, и он только что вернулся из своего мистического похода. Мы не замедлили шага, дабы не выглядеть подозрительно. Мало ли для чего шастали мы по лесу: в поисках мха, хвороста, за снопом сена или пристрелить птицу к ужину… Реакции наставника доводилось бояться слишком часто. Телесные наказания — не его сфера; он ведает куда более изощренные способы заставить почувствовать себя виновным ничтожеством.

Герд вошел в дом с парадного. С площадки шагал Натаниэль. Видимо, запирал хлев и кормил свиней.

— Нат, — шепнула я, он обернулся. Я кинулась к нему, позабыв, что лучше держаться от него подальше. — Ты разговаривал с Гердом?

Он с подозрением нас осмотрел.

— Нет. Он только вернулся. А что?

— Есть новости, — Киану кивнул в сторону двери, и мы направились внутрь.

Мальва — заботливая из самых заботливейших женщина на планете — уже приготовила таз с теплой водой и подавала Герду ужин. Выглядел он уставшим. Увидав нас, попросил меня сделать ему перевязку. Рана все еще кровоточила и, видимо, изрядно нарушала болью любое движение тела. Он сел ужинать. Мы переглянулись с Киану. он кивнул Натаниэлю, мол, начинай. Мы не имели права говорить, пока наставник не давал свое позволение. Довольно медленно разделываясь с бобами и мясом, он жестом дал понять, что готов слушать.

— Дайте же ему спокойно поесть, — возмутилась Мальва. — Ни минуты покоя.

— Время не спокойное, Мальва, — спокойно ответил он. — Я наслышан о забастовке на заводе.

В комнату вошли Ной с Орли и тихо примостились где-то в стороне.

— Они бастовали все утро. Сет подвергался пыткам. Стражи и начальство и слушать не желали о переговорах.

— Этого следовало ожидать, — ответил Герд.

— Есть еще кое-что, — вступил Киану. Вошла Руни; теперь мы все оказались в сборе. — Они расстреляли некоторых рабочих. Туда прибыли представители Комитета. И капитан. Он разговаривал с Сетом. Кто-то из толпы взорвал автомобили, и люди разбежались.

— Это революция, — изумилась Руни.

— Еще рано об этом говорить, — серьезно отвечал наставник. — Революцию поднимают массы, — он взглянул на меня, затем вытер куском хлеба тарелку и отправил в рот. Жевал он степенно, будто мы обсуждали художественную книгу и никуда не торопились. А в действительности, спешили ли мы?.. — Сегодня также случился взрыв в Метрополе.

— Кто это был? — спросила Орли. Она стояла в дверях, сложив руки на груди, и надменно наблюдала за происходящим.

— Это меня не интересует, — Герд отодвинул тарелку, вытер руки и губы. — Дело рук не наших. И не любительских групп, вроде той, что у Сета. Взрыв произошел на четко отмеченной территории и задел ровно одну кофейню и прилегающую к ней летнюю площадку — не больше. Погибло девять человек, около двадцати в госпиталях или реанимациях — все по паспорту метрополийцы. Среди них также любовница старшего сына Правителя — главы Комитета.

Он с такой легкостью и равнодушием рассказывал о людских жертвах, будто это был всего лишь сюжет дешевого фильма или пустые россказни какого-нибудь гуляки, что не прочь пропустить рюмку-другую каждый раз, едва завидит бутылку. Как будто смерть в его глазах ничего не значила!

— Это кто-то из наших, — отозвался Ной, — больше никто не осмелится.

— Это должно было произойти после выборов, — сказал Герд. — Наши оповещены об этом. Есть согласованность.

В какую-то секунду я поняла, что происходящее мне непонятно. Я видела восстание собственными глазами, и полагала, что это подтолкнет Герда к действию, однако это вдохновляло его не больше, чем укус назойливого комара в летний зной. И кроме этого, он говорил «мы», как если бы мы все рассыпались по стране, хотя гнили в горах Седьмой провинции…

— Народ поднялся раньше, — произнесла Орли.

— Нам пора действовать, — Герд поднялся из-за стола и опустил пальцы рук на стол.

— Еще вчера ты убеждал меня, что все пустое, и мы не можем ничего сделать, а теперь, когда невинные люди погибли ни за что, ты говоришь, что пора действовать? — Нат и Киану напряглись, стоя рядом.

— Невинные люди? Это метрополийцы, Кая. Они для нас хуже гитлеровцев, — встряла Орли.

— Сейчас самое время взять инициативу в свои руки, Кая, — строго отвечал наставник. — Держи язык за зубами, — Орли радовалась, что меня поставили на место, но я не могла успокоиться. — Метрополь умалчивает о взрыве. Это не передали в новостях, и ни один журналист не попал на место происшествия. Несколько улиц по периметру оцепили. Правительство явно что-то задумало.

— А что же Кара? — также самодовольно продолжил Орли.

— Это вас не касается, — охладил ее любопытство наставник, и я опустила голову, пряча улыбку. — Я должен решить, как поступить далее. Обсудим это утром.

Все, как по команде, принялись расходиться по своим углам, и только я, как в тумане, все не унималась.

— Герд, что ты имел в виду, когда сказа «дело рук не наших»?

Он поднял ладонь, будто дозволяя кому-то из присутствующих говорить. Многие уже открыли рты, дабы что-то выпалить, но Киану резко их остепенил:

— Замолчите.

Они переглянулись с Гердом, и все покинули столовую. Если бы у меня осталось больше сил, я бы набросилась на него с кулаками.

— Так, значит, еще одна тайна? — устало спросила.

— Это не то, что я имел право разгласить. Герд велел мне молчать.

— То, что ты старше, не дает тебе права держать меня в неведении! Как будто я никто — пустое место!

— Кая, — глаза Киану подозрительно блеснули, — мы — не пустое место. Мы — девять самых значимых людей государства.

Я не понимала, о чем он. Меня лишь удивила цифра.

— Девять?

Из-за двери показалась Руни — подслушивала, стоя в коридоре.

— Мальва знает много любопытного.

— Мальва? Да вы рехнулись! Она присматривает за домом.

— Кая, мы наёмники. Пришло наше время повлиять на ход истории.

17

Именно так я узнала о том, что пятнадцать лет назад Герд начал искать детей-сирот, чтобы создать из них настоящих солдат. Первой из нас стала Кара, далее Киану, Орли с Ноем, Руни, Натаниэль и я. Он искал детей без прошлого и будущего, чтобы заставить их изменить настоящее. Меня к нему привели добровольно, чтобы я могла работать и зарабатывать деньги. Я вспомнила, как после неких хаотичных событий долгими зимними вечерами тетка постоянно сетовала на нищету, и как Мун ее успокаивал.

Этот пузатый мужлан, третий представитель рода, посвятивший свою жизнь местному заводу и добыче мела, относился ко мне с долей отцовского покровительства, и, если бы не его врожденная грубость, я бы даже стала утверждать, что он меня по-своему любил. Его единственная дочь — Мария — моя двоюродная сестра — характером, как и лицом абсолютно точно повторяла свою маменьку; и, сдается мне, он не находил особого удовольствия в ее характере или манерах. Впрочем, до этого мне не было никакого дела.

Скончался он от сердечного приступа. Мне было двенадцать. С тех пор детство перестало принадлежать чужой девочке, чье воспитание лежало на плечах ворчливой тучной женщины. Больше никто не доставал из кармана потрепанной куртки сладкие карамельки, засахаренные груши и, может быть, где-то украденные тайком шоколадные конфеты с настоящим какао. Никто больше не рассказывал о похождениях молодости, о дедах, живших в лучшие времена, о детских играх и премудростях вбивания гвоздей в деревянное покрытие…

Существенный доход семейства крылся в живой душе доброго старика; папаша скудного рода занимал пост, выгодный государству — физический труд ценился куда выше умственного на обездоленной, бедной земле без рекреационных ресурсов, — и ни разу в жизни ему не довелось сменить своего направления. Согласно одного из указов Правителя, гражданин, проработавший физическим трудом двадцать лет кряду, каждый год с текущего момента получал выплаты — «благодарность процветающей державы», как выразился Президент в одной из своих речей. Беда лишь в том, что не каждый добрый житель пяти рабочих провинций — Третьей, Четвертой, Пятой, Шестой и Седьмой — сумел дожить до установленного срока. Тяжкий физический труд, постоянная нужда, голод, бесконечные налоги и бессилие, значительно укорачивали жизнь тех, кто отдавал свои годы служению правительственным приказам. С наступлением смерти, добрый старик Мун котировался в ранг «мертвых душ», причем в одночасье, уж эта система работала слаженно, как часы; а наивная тетка, в надежде перехитрить почти пятидесятилетние устои, привлекла к себе внимание местных властей.

В опустевшей вдруг лачуге жить мы стали хуже некуда. Не успело тело остыть в холодной апрельской земле, как Бона помчалась в большое, золотисто-желтое здание городского Совета и потребовала выплаты денег «по потере кормильца». Она трясла перед носом у руководителя какой-то бумажкой из морга, которую подписал даже священник, читавший молитвы над телом несчастного, но добиться так ничего и не сумела. Вымученная, разъяренная, она вернулась поздно вечером, кутаясь от промозглого ветра и так скверно ругаясь, что мы с Марией в страхе закрыли себе ладонями уши. Это было наше первое единение за те годы, что мы прожили под одной крышей.

С Марией мы несильно ладили. Назвать наши отношения, страстно-сестринскими как то случалось наблюдать у иных жителей Ущелья, представляется затруднительным. Наши матери произвели нас на свет с разницей в два года, и тетка с первых же минут проживания в их доме дала понять: я — старшая. С меня спрашивали неурядицы, меня клеймили в неудачах, я отвечала головой за промахи кровной родственницы. Поначалу это пугало; но много позже я осознала истинную причину отсутствия взаимопонимания между двоюродными сестрами: Мария была той девочкой, которая все сознательное детство жила внутри меня — пугливая, робкая, застенчивая, эгоистичная — и которой я никак не хотела быть. По прошествии лет она так и осталась юной белоручкой, страшащейся запятнать глас собственной натуры; мне же пришлось перекроить истины, отыскать новые идеалы, научиться соответствовать собственным ожиданиям. Вероятно, эта неприязнь, крывшаяся в отдельных человеческих чертах, и стала той причиной, по которой я не переносила ее на дух, и жаждала уйти оттого как можно дальше.

Совсем скоро после того случая с бумагами к нам в дом наведался высокий молодой человек. Он работал в здании Совета, иногда выступал на центральной площади перед жителями Ущелья, провозглашая новые законы, принятые в Метрополе, или делая важные объявления, касающиеся города. Каждый волчок знал его в лицо, а людишки, — жалкие, точно мухи, — даже кланялись ему или делали реверансы, встречая на улицах. Увидать его в собственном доме, означало прославить себя на всю округу, ибо это ни с чем не сравнимая сенсация, снисхождение богов. Мы все занимались хозяйственной работой: тетка набивала тюфяки соломой, Мария пыталась не запачкать руки, перебирая фасоль для ужина, а я, на заднем дворике, возилась в маленьком огородике, где собирала последние крохи урожая. Две двери — почти напротив друг друга — оказались распахнуты, но первыми жандарма увидали тетка с сестрой.

— Здравствуйте, уважаемый, — никак не смутилась родительница.

— Добрый день, госпожа Бона.

В затхлом, скудном домишке со старой мебелью, крошащимися потолками и трухлявыми половицами, этот денди пытался отыскать себе место поприличней, дабы усадить свой священный зад. Тетка постелила старую газету, которую я украла из библиотеки, на кухонный стул, и указала гостю рукой. Я тут же себе представила роскошные залы его собственного дома — хоть никогда в жизни их не видала, — стерильно чистые, блестящие, с дорогой мебелью, выписанной из Ас-Славии или Метрополя… Весь его вид говорил о том, что он насмехается над нами.

— Приношу соболезнования, — заученно изрек посетитель. — Вы, стало быть, супруга скончавшегося?

— Все так.

— Нас насторожил один инцидент, имевший место несколько дней назад. Вы пытались ввести в заблуждение государственных деятелей, внушая о необходимости выплатить вам деньги, причитающиеся вашему супругу. Но супруг погиб, а, значит, государство вам больше ничем не обязано.

— Я лишь хотела получить свои деньги по праву, — не испугалась тетка.

— В мои обязанности входит выписать вам штраф за неподобающее поведение. Однако этот штраф мы пришьем к вашему личному делу. — Он порылся в своей кожаной сумке-почтальонке и достал несколько выбеленных листов бумаги. — Ах, вот оно что. Это ваш второй штраф. Если подобное повториться в третий раз, вы вынуждены будете отправиться в тюрьму на известный срок — двадцать дней, после чего обязаны еще десять дней добровольно-принудительно работать там, где вам укажет Совет.

Тетка никак не реагировала.

Жандарм выписал квиток и передал его Боне. Она отложила его на буфет, оставшийся от нашей бабушки, и прикрыла каким-то камнем-бруском.

— Сроку вам ровно месяц, далее штраф растет и…

— Знаю я эту вашу систему, — отрезала тетка.

— Тем лучше для вас, — улыбнулся гость. — Я должен заполнить кое-какие бумаги и взять с вас подпись, — довольно мирно продолжал он.

Они разговаривали о родственных связях, и, когда он услыхал о том, что сестра тетки погибла вместе с мужем несколько лет назад при взрыве, лицо его тут же стало серьезным, будто ему это совсем не понравилось. Он стал расспрашивать о собственных детях тетки, но в эту секунду я что-то уронила, и лицо жандарма — красивое, если бы не злые глаза — обратилось в мою сторону.

Он встал и решительно направился к другой раскрытой двери, где я, уже испугавшись, глазела на его высокую фигуру.

— А ты кто такая, девочка?

Он присел рядом и подолы его серого, блестящего пиджака, едва коснулись простой черной земли.

Сердце мое колотилось от чудовищного страха — людей я всегда боялась. Но тут подбежала тетка и затараторила, точно наседка:

— Это так, просто девчонка, соседская девчонка. Она ходит к нам помогать по хозяйству. Видите, спина моя уже немолода. Уже совсем сложно справиться. А дочь моя болеет часто, незачем ей на сквозняках находиться… Ступай, — она скоро подтолкнула меня в плечо и указала на соседский дом, — возвращайся домой, Армина, ты сегодня нам очень помогла. Приходи ужинать.

Все эти секунды мы с жандармом испепеляли друг друга взглядами. Тетка снова меня подтолкнула и принялась шипеть мне что-то на ухо. Я отправилась за дом, а сама спряталась за небольшой стопкой дров, оставшихся еще от мужа Боны. Там, недалеко от входа в дом, стоял поразительной красоты спортивный автомобиль. О таких рассказывали мальчишки. Я сидела за этими дровами, и молилась, чтобы этот странный человек скорее уехал из нашего дома, или чтобы соседи меня не заметили и не стали причитать на всю улицу.

Тетка еще разговаривала с жандармом — я слышала их голоса. Я наблюдала за пасмурным днем и за светло-серым небом, по которому бежали полупрозрачные облака. На улицах было пусто, и небольшой ветер колыхал немногочисленные фруктовые деревья, пораженные какой-то заразой. Голоса утихли, но автомобиль все еще стоял у дома. Я вознамерилась встать, но рука накололась на что-то острое. Веточка малины! У рудников растут леса, и иногда — очень редко — рабочим удается опочить в тени деревьев. Добрый старик порой приносил из лесу несколько веточек малины, затаенных в кармане, а вечером отдавал нам с Марией. Ягоды на них немного мялись, но сохраняли свою свежесть и сладость вкуса. Должно быть, я выбросила ненужную ветвь через кухонное окно, что как раз над моей головой, а она так и высохла под осенними ветрами.

Я больно уколола палец и принялась высасывать из него кровь.

Как же я люблю малину! Жаль только, что она доставалась мне такой ценой — ценой опасности жизни доброго старика и попытками не уколоться и не причинить себе боль.

Приезд этого жандарма я, конечно же, позабыла. После отъезда тетка отыскала меня за стопкой дров и велела идти в дом, чтобы я не простудилась. Она была зла, но еще больше — напугана. Маленькая девочка не могла разбираться в таких тонкостях, но я это чувствовала. А еще мне показалось, что эта встреча знаменовала перемены. И я не ошиблась.

Совсем скоро, одним самым обыкновенным днем, когда я принялась стирать белье на старой терке, тетка Бона подозвала меня к себе и прямо, как всегда без единой утайки или хотя бы намека на маломальский такт, сказала:

— Кончилось твое безделье, голубка моя. Нам деньги нужны. Кормить тебя не на что. Родители твои ни гроша не оставили. Только и придумали, что смотаться на тот свет.

Она дала мне строгий наказ, и я, несмелая девчонка, не позволила себе ослушаться.

18

Тетка, хоть и жуткая упрямица да своевольница, все же настаивала на необходимости ходить в школу. Представитель науки, пусть и в закоренелом селении, ей нравились люди прогрессивного ума и, кажется, будь то возможность или средства, она непременно отправила бы Марию в Метрополь — хоть бы в тот Международный Университет, где в свое время училась моя мать.

Но мне она велела сидеть дома и заниматься хозяйством. Уж не знаю, что тому было причиной; до известного срока я воспринимала это, как зависть, некую зловредность, что ли; но едва смела задать какие-то вопросы, как тетка хмурилась и все трещала, точно трясогузка: «Ой, на что тебе вся эта ерунда? Пойди, займись чем-нибудь полезным». Но любые махинации с науками я всегда выполняла быстро — совсем не то, что Мария, которая часами прозябала над учебниками, из-за чего цвет ее лица напоминал кожицу посеревшей свеклы. В итоге я оставалась без нужной мне информации, а тетка вновь и вновь нагружала меня домашней работой.

Прекрасно помню тот день. Набрав на Волчьем Пустыре грибов, я шагала домой, где меня ждало множество поручений: стирка, уборка, готовка… Мария оставалась еще на час в школе — тетка уделяла ее образованию много внимания, так что обе они должны были возвратиться не ранее трех часов пополудни.

Меня остановила наша соседка — тетка Сфорца. Дом у нее был побольше нашего, дюжина детишек, слабеющий от непосильных работ муж, да корова на сносях. Бона часто задолжала у нее молоко, а их младшая дочь — Ми — постоянно вертелась у моих ног, особенно если я работала на улице.

— Что, к вам вчера важный гость приезжал, а, Армина?

— Не знаю, тетя Сфорца, — отвечала я.

— Что-то к вам зачастили важные вельможи. И вот когда ты маленькая была кто-то приезжал. Какой-то пингвин надутый. Что он хотел от вас?

Она-де думала, что наивный ребенок выложит все на духу, как есть, давая пищу сплетням, да только моего жалкого умишка хватало в те годы, чтобы умалчивать некоторые факты. И, сдается, не зря.

— Они с тетей говорили о дяде. Он ведь умер.

Сфорца разочаровалась. За ее тучной фигурой показался тоненький силуэт мальчика. Его звали Вит, он был старшим из всех детей, и уже проявлял дар лекаря, подстрекаемый глубокими познаниями собственного деда. Он помахал мне рукой — также сдержанно и скромно, как и я ему. Мы всегда были немного скованны в изъявлениях собственных чувств.

— Эти изверги не хотели отдавать мне деньги по потере кормильца, — прогремел вдруг голос тетки над ухом. Она шла точно за мной. — Нечего тебе расспрашивать девчонку, Сфорца. Займись лучше своей работой.

Сфорца фыркнула, затянула потуже фартук и хлопнула дверью.

Тетка потянула меня в дом. Когда закрыли дверь, она наставительно сказала.

— Армина, не говори никому о том, что к нам в дом приезжал жандарм, поняла? И даже если тебя будут спрашивать, молчи.

Я не стала интересоваться, почему, опасаясь праведного гнева. Но вечером произошло кое-что еще.

Мы укладывались спать; только тетка все беспокойно поглядывала на часы, целуя в щеку болезненного вида Марию. Родительница натянула на веревку одеяло, превращая его в обыкновенную ширму, но сама ко сну не отошла. Меня, хоть и трусливую, но до ужаса любопытную девчонку, волновало все, что происходило кругом. Тогда же я лежала в постели, вперившись взором в потолок, и все думала, отчего тетка не идет спать, чего ждет? В следующую секунду за дверью послышался шорох, и внутри все обмерло.

Тетка тихо подошла к двери, глянула в угол окошка и едва слышно впустила кого-то в дом. Соседские бездельники часто трубили про волколаков да упырей, что Ущелье оттого и характеризуется столь малоприятным эпитетом, как Волчье; да только я кривилась и бросала им что-то вроде: «Не верю!» или «Чепуха! Вздор!» Но в ту секунду я почему-то подумала о муже тетки, об этом добром старике с его нескончаемым потоком щедрости и широтой улыбки. Вдруг он, в роли мертвеца, решил посетить горячо любимую семью?..

Мария уснула сном младенца — ей всегда хотелось спать, не то что мне, вечно истеричной, пугливой, взбалмошной сестрице, свалившейся на голову нерадивым родственникам.

Тетка едва слышно разговаривала с гостем. Он был немногим крупнее тленного супруга, но много сильней. Волосы его были аккуратно острижены, и форма на нем виделась куда более представительной, нежели линялая рубашка с двумя дюжинами заплаток. Они обмолвились еще парой слов, тетка закуталась в платок и проводила ночного гостя. В окне его фигура мелькнула, точно призрак, и я, напугавшись еще больше, спряталась ничком под одеялом.

Эта встреча произошла под покровом ночи, а, значит, случилось нечто, что не должно быть известно ни соседям, ни кому бы то ни было еще. Что-то противозаконное. Мне это не нравилось. Я больше не чувствовала себя в безопасности.

Рано утром тетка разбудила меня, велела надеть свое лучшее платье и отправляться за железную дорогу, через Волчий Пустырь.

— Но тетя!.. — попыталась я возмутиться, и не без оснований, но она заставила меня умолкнуть.

Эти места, куда мне надлежало идти — равнины, серые и неприглядные, куда добрые матери не пускают своих детей под страхом смерти, а отцы и братья встречают послушных дочерей и сестер, если путь тех лежит через эти земли. Ущелье оттого и прозвали волчьим, что тут, на безлюдных просторах, бродили дикие звери, выли холодными ночами да наводили страху на селян. Если взобраться по холму — в долине можно увидать кладбищенские кресты, а рядом с ними — заброшенное здание некогда функционировавшей фабрики. Муж тетки рассказывал, когда-то на этой фабрике работал его собственный отец, и производство это процветало. Однако после Шестых Выборов, когда народ поднял исторические восстания, вошедшие в национальные учебники, у Метрополя не нашлось денег для поддержания убыточного предприятия и модернизации оборудования, — и теперь на меня смотрели серые, почти бурые стены с пустыми окнами, в немом ужасе разинувшие свои каменные рты, как тот диковинный персонаж на картине Мунка «Крик».

Именно здесь я должна была ожидать кого-то, кто меня встретит и проведет к заветному месту работы, ибо на пустынных просторах не наблюдалось ни одного цивилизованного жилища.

Стоял лютый холод, и в равнинной полосе дули леденящие ветра. Единственным укрытием могла служить шапка облезлой автобусной остановки, которой уже никто не пользовался лет десять. Я присела на холодную перекладину, сжала ноги и принялась дожидаться. Ветер поднимал пыль, и песок летел прямо в лицо.

— Эй! — раздался зов, и я подскочила. — Сейчас здесь нельзя гулять — вот-вот начнется буря.

Сквозь пелену песка на мосту виднелась худая фигура паренька, немногим старше меня. Половина его лица скрыта черной материей, одежда на нем виделась диковинной, вроде какого военного обмундирования да некие предметы защиты у пояса; сам он щурился и прикрывал ладонью, как козырьком, глаза. Он быстро сбежал вниз и наклонился:

— Как тебя зовут?

— Кая, — впервые я назвалась тем именем, каким меня нарекли много лет назад.

— Кая? — скривился. — Тьфу! — огляделся и разочарованно произнес: — Ты же Армина.

Он совсем не походил на ребенка в привычном понимании этого слова: его серьезный, сосредоточенный взгляд, продуманные движения, непредвзятая скованность — все кричало о преждевременном взрослении, и я несколько испугалась этого юноши. В те годы я боялась многого.

Ветер все становился сильней, и волосы давно выбились из привычно тугой косы, когда вдруг он схватил меня за руку и потащил в сторону. Мы шагали через сухое поле с цепкими остатками скошенной пшеницы или срубленной кукурузы. Здешние жители приспосабливали под свои нужды каждый кусочек земли, хоть власти, пронюхав, часто карали за это. Мы обошли стороной кладбище и приблизились к лесу. Всего несколько шагов — и перед нами стена, естественная природная граница, разделяющая Волчье Ущелье и Шестую провинцию. Пересекают границу в подобных местах только самые отчаянные: преступники, беженцы или те, кому нечего терять. Законом установлено, что ни один житель не имеет права покидать своего края без веской на то причины; но чтобы добиться желаемого, необходимо получить письменное разрешение от Городского Совета, и на официальных пограничных пунктах вас непременно остановит дюжина военных, чтобы убедиться в подлинности документов. Мун рассказывал, те, кто пытался подделать документы или же вовсе осмеливался самостоятельно искать лазейки, — карались сурово. Кого-то обязывали платить баснословные штрафы, работать ночью, у кого-то отнимали часть жилища и пахотных земель, если таковые имелись. Многих калечили дубинками в попытках задержать. Запуганный народ дорожил еще оставшимися крупицами свободы, как и теми немногочисленными благами, что удалось обжиться. Прекрасно помню, как я испугалась, увидав эту стену, сразу в голове стали рисоваться ужасающие картины избиений, смерти, позора семьи тетки, — и моментально отшатнулась в сторону, греховно помянув родственницу: «Она решила от меня избавиться и убить, раз направила на нарушение закона!»

— Что это ты? — парень повернул ко мне свое светлое лицо с темными глазами.

— Туда нельзя идти, — твердо сказала я.

— Ферма находится за этой стеной, так что выбор у тебя невелик.

Я страшно перепугалась, но что еще хуже, стала люто ненавидеть этого самоуверенного паренька.

— Тетка не могла направить меня за границу Ущелья! — причитала я.

— Мне велено тебя привести в дом. Так ты идешь? Или нам искать другую помощницу?

Нужно отдать ему должное: он всегда умел находить рычаги действия и бездействия. Я начала представлять себе гнев родственницы, если сегодня вернусь домой, отказавшись от данного обещания. Дело здесь отнюдь не в чести — в страхе. Я боялась всего, и даже шелеста листвы кругом. У меня не было выбора, кроме как нарушить закон.

Безымянный незнакомец отодвинул толстый ковер засохших веток, и взору открылись выдолбленные в камнях ступеньки — кривые, скользкие, небезопасные. До чего ловко они прятали их от остальных граждан! Парень указал рукой, как будто шесть лет назад, я стояла на том же месте, когда впервые здесь появилась и я полезла наверх. Прежде чем исчезнуть за высокой стеной, я еще раз оглядела неприступный, дикий лес, и почему-то попросила Бога дать мне смелости. Странное желание для маленькой девочки. Проводник закрыл ступеньки свисающими сухими ветками, и мы исчезли за каменной оградой, будто нас и не было во всей этой утренней мгле.

Если шагать вдоль стены на юг, можно дойти до последнего склона Ущелья — он служит частичной границей, дальше — равнины. Каждая провинция расположена на равнине; каждая, кроме Волчьего Ущелья. Ландшафт его много разнообразней, и часто власти занимались поиском преступников именно на наших территориях: средь холмов и возвышенностей отыскать себе временное убежище куда проще. Недолго мы шествовали вдоль границы — хотя я постоянно прислушивалась и молилась, дабы блюстители порядка не оказались где-нибудь поблизости. Вскоре стена начинала врастать в гору, мы прошли и… средь скалистых камней, в самом настоящем ущелье взору пал большой дом.

Конец ознакомительного фрагмента.