Рубин из короны Витовта

Николай Дмитриев, 2014

Есть поверье: драгоценные камни способны влиять на своего владельца – они могут и помочь ему в трудную минуту, и грозить смертельной опасностью, особенно если человек, в руки которого попал этот камень, слаб и не обладает должной властью. Вот и рубин, ограненный мастером Антонио Цзаппи, изменил судьбы многих людей, прежде чем попал в Великое княжество Литовское, где ему была предназначена особая роль… Новый роман признанного мастера остросюжетной литературы!

Глава первая. Загадочный рубин

Мастер Антонио Цзаппи, огранщик драгоценных камней, был в полном восторге. Сегодня у него работа спорилась как никогда. Он трудился с утра и не чувствовал усталости, наоборот, чем ближе было к завершению, тем больший подъём охватывал мастера. Огромный индийский рубин, купленный за гроши у портового проходимца, изначально был почти овальной формы, потому Антонио рискнул: нанес на него аж двадцать четыре грани и сейчас окончательно полировал их.

День кончался. Солнце на западе вот-вот должно было коснуться поверхности моря, и последние его лучи, проникая через распахнутое настежь окно, заставляли изумительный камень играть ярко-красными вспышками. Антонио наконец закончил работу, отложил инструмент и, полюбовавшись камнем, мечтательно посмотрел в окно. Там, в море, далеко на горизонте, таяли паруса и Цзаппи вдруг показалось, что теперь всё будет по другому…

Когда довольный Антонио заворачивал готовый рубин в кусочек бархата, солнце почти село и дневная жара понемногу стала спадать. Мастер прошёл в кухню и, наконец, вспомнив, что с утра ничего не ел, с удовольствием поужинал. Покончив с привычной тарелкой спагетти и завершив трапезу бутылкой кьянти, Антонио, как всегда, прилёг отдохнуть, но тут с ним стало происходить нечто необычное.

Во-первых, куда-то подевался вроде бы уже сморивший его сон, а во-вторых, недавнее радостное возбуждение непонятно почему сменилось тревогой. Напрасно Антонио крутился на постели. Спать так и так не хотелось, а вот неясное беспокойство натолкнуло на размышления. Антонио не один год работал с драгоценными камнями и хорошо знал, как они могут повлиять на человека. Похоже, сегодняшний рубин, если ещё принять во внимание обстоятельства его приобретения, должен был подействовать наверняка…

В конце концов, Антонио оставил напрасные надежды на отдых и, прекратив зря крутиться на кровати, поднялся. Словно подчиняясь неясному зову, он прошёл в мастерскую, вздул свечку и долго приглядывался к свечению огранённого им камня, стараясь проникнуть в его тайну. Потом, поняв, что ему самому этой загадки не отгадать, Антонио снова завернул рубин в бархатку и одевшись решительно вышел из дома.

Как и всегда с приходом сумеречной прохлады, на улицах возникло оживление, которое обычно продолжалось почти до полуночи. Вокруг было много прохожих, звучал смех, разговоры, а в одном месте Антонио даже услыхал приятное пение в сопровождении лютни, доносившееся из глубины двора. Однако торопившийся мастер ни на что не обращал внимания и, пройдя улицу почти из конца в конец, постучал в дверь неприметного строения.

Мэтр Терезини был известный маг, чародей и звездочёт и поэтому, когда встревоженный Антонио возник на пороге его жилища, больше похожего на убежище колдуна, хозяин, который возился у своего стола, только вопросительно глянул на позднего гостя.

— Высокочтимый мэтр, — Антонио вежливо поклонился. — Я по делу.

— Я вижу, — кивнул маг и спросил: — Ну что там у тебя?

— Вот, — и Антонио, развернув бархатку, выложил на стол огранённый рубин.

— Так… — Маг взял камень, поднёс его к пламени свечки и, крутя во все стороны, начал бормотать что-то непонятное.

Антонио Цзаппи заходил сюда достаточно часто и уже давно привык к чудачествам мэтра, который, похоже, просто говорил сам с собой. А потому мастер позволил себе отвлечься и в очередной раз принялся рассматривать всё вокруг. Однако в комнате ничего нового никогда не появлялось. Как и раньше, на полках стояли реторты, чем-то наполненные склянки, бутыли с загадочными жидкостями, наверху шкафа покрывалось пылью высохшее чучело небольшого крокодила, а позади самого чародея с потолка свешивалась полусфера, изображавшая звёздное небо, с помощью которой мэтр вразумлял начинающих мореходов.

Неожиданно маг повернулся, снял с полки бутыль, плеснул в стеклянную чашу немного зеленоватой жидкости и положил в неё камень. К превеликому удивлению Антонио, рубин сначала постепенно потерял свой цвет, потом понемногу приобрёл дивный оттенок, после чего вокруг него возникло необычное свечение, какое никогда раньше огранщику, постоянно имевшему дело с камнями, видеть не приходилось.

Маг долго молчал, потом достал рубин из посудины, вытер его чистой тряпочкой, положил на стол и только после этого обратился к мастеру.

— Хочу тебя обрадовать, Антонио… — мэтр произносил слова медленно, со значением, делая длинные паузы. — На этот раз ты приобрёл нечто чрезвычайное… Только предупреждаю, сделав именно такую огранку, ты, вероятно сам того не зная, освободил скрытую силу камня… Теперь он сначала будет помогать своему владельцу, однако потом, по прошествии некоторого времени, представит для него большую опасность…

Мэтр замолчал. Антонио же от неожиданности сначала даже не мог раскрыть рот, а потом, внезапно вспомнив, как хорошо ему сегодня работалось, дрожащим голосом спросил:

— Так что, его теперь нельзя даже продать?

— Почему нет? — Маг пожал плечами. — Конечно можно. Если камень у владельца будет недолго, никакой опасности нет.

— Простите меня, высокочтимый… — перебил мэтра Антонио. — Но опасность всё равно остаётся?

— А это уже зависит от владельца, — жёстко ответил маг и пояснил: — Если этот человек при власти, причём — большой власти, никакой порчи не будет. Но есть одно условие. Тот, кто купит камень, уже должен иметь достаточно большую власть. И чем сильнее власть владельца, тем дольше камень будет ему безопасен и полезен, но если пройдёт отведённое время, то…

Маг, не договорив, важно поднял палец и многозначительно посмотрел на ошарашенного Антонио, который, едва сумев осмыслить услышанное, закрутился на месте.

— Я всё понял, уважаемый, и, значит, если у меня на власть нет и намёка, я должен избавиться от камня как можно скорее. Так?

— Возможно, какое-то время есть… — Маг задумчиво наклонил голову и добавил: — Однако благоразумнее поспешить. И, пожалуй, могу ещё добавить… По моему мнению, лучше чтоб этого камня вообще не было в нашем городе. Пусть себе путешествует среди сильных, оставив простолюдинов в покое… А потому дам тебе совет, Антонио…

— Я весь внимание, высокочтимый…

Антонио и сам не заметил, как поклонился магу, а тот, восприняв это как должное, закончил:

— У меня как раз сегодня был капитан Бенито Гарибольди. Днями он отплывает. На твоём месте я бы уже завтра утром предложил бы ему камень, и пусть сам капитан продаст рубин где-нибудь в Константинополе…

— Спасибо, уважаемый, я так и сделаю…

Антонио вздохнул с облегчением, в знак благодарности положил на стол мэтра золотую монету и старательно завернул сверкающий рубин в бархатку…

* * *

Патрон Бенито Гарибольди — хозяин и капитан большого грузового нефа^[2] «Сан Себастиан», стоя на верху кормовой надстройки, с удовольствием осматривал паруса. Вообще-то и комит — старший офицер, и пилот — штурман, тоже были рядом, однако паруса — это главное дело патрона, и потому Бенито пока что не позволял себе спуститься в каюту, хотя ему очень хотелось этого.

Наконец патрон не выдержал. Он напоследок окинул взглядом большой парус, потом передний — тунигету, а за ним задний — менцану. Поскольку ветер понемногу слабел, капитан отдал распоряжение поднять ещё и верхний парус — топсель, посмотрел, хорошо ли натянут парусиновый тент, прикрывавший полупалубу, чтобы создать тень для особо важных пассажиров, и только после этого спустился вниз.

В последнее время у Гарибольди было чудесное настроение. Всё время дул только попутный ветер, благодаря которому пузатый неф, поставив все паруса, неожиданно ходко шёл открытым морем. Выходило, что на этот раз «Сан Себастиан» пройдёт путь к архипелагу почти на треть скорее, чем обычно, а это означало только прибыль!

В своей каюте Бенито уселся за узенький стол, поставил перед собой шкатулку палисандрового дерева и достал из неё завёрнутый в бархатку огранённый рубин. Эту драгоценность капитан купил почти перед самым отплытием, когда к нему на корабль заявился мастер-огранщик и предложил из-за сложившихся у него обстоятельств приобрести камень.

Тогда, едва увидев чудесный рубин, Бенито сразу решил, что купит его по любой цене, и тем не менее начал торговаться. Мастер, запросивший по первости огромные деньги, мало-помалу стал уступать, и в конце концов они пришли к соглашению. И что странно, оба были довольны сделкой, поскольку Антонио (а это был именно он) получил гораздо больше, чем ожидал, а Бенито заплатил намного меньше того, что было заявлено сначала.

Что ж до дальнейшего, то, откровенно говоря, Гарибольди ещё колебался. Ему очень хотелось оставить драгоценный камень себе, поскольку, как известно, такая вещь никогда не потеряет в цене. В то же время Бенито отлично понимал, что в Леванте или даже в самом Константинополе найдётся немало богачей, которые выложат ему за рубин деньжат намного больше, чем заплатил он сам.

Внезапно дверь каюты распахнулась и, не входя, матрос выкрикнул с порога:

— Наблюдатель из «вороньего гнезда» видит чёрные паруса!

Рука Бенито, державшая рубин, на какой-то момент замерла. Но, сообразив, что матрос, ещё торчавший в дверях, всё видит, капитан торопливо сунул рубин в шкатулку и, забыв повернуть ключ, помчался наверх.

Да, Пьетро Мариано, по судовой роли галиот^[3] (именно он примчался с сообщением), видел драгоценность. Нельзя сказать, что она очень уж поразила матроса, просто рубин напомнил ему об его собственном безденежьи. К тому же Пьетро слишком долго «был на мели» и за этот рейс надеялся кое-что заработать…

Всё это, пока матрос бежал вслед за капитаном, промелькнуло в его мозгу, но как только Пьетро очутился наверху, подобные мысли сразу вылетели у него из головы. Реальная опасность была так близко, что ни о каких деньгах речь уже не шла. Чёрные паруса неотвратимо приближались, и Мариано, которому уже доводилось встречаться с пиратами, в момент понял, что на этот раз дела плохи.

Раньше нападавшие просто брали с капитана выкуп, но сейчас их тихоходный неф стремительно догоняла сарацинская саэта^[4].

А что это значит — Пьетро знал слишком хорошо: ему (если посчастливится уцелеть при абордаже) светило до конца жизни быть прикованным к «банке» турецкой галеры…

Впрочем, на нефе это понимали все. Пассажиры во главе с капитаном торопливо одевали доспехи. Те, у кого был аркебуз^[5] или лук, вставали к бойницам, проделанным в фальшборте^[6], а остальные матросы вооружались кто тесаком, а кто и просто веслом или вымбовкой^[7].

А тем временем хищная саэта приблизилась на расстояние выстрела, и над её бортом враз вспыхнуло несколько дымов, сопровождавшихся грохотом. Получалось, что у пиратов есть бомбарды^[8], и уже одно это лишало неф каких-либо шансов на победу. Однако, несмотря на явный перевес пиратов, жестокая борьба началась и с обеих сторон в противников полетели стрелы и арбалетные пули.

Держа в руках весло, Пьетро ожидал начала абордажа и вдруг ощутил нечто странное. Будто кто-то подталкивал бедняка-галиота воспользоваться случаем и завладеть сверкающим камнем… Подчиняясь неожиданно возникшей непреодолимой тяге, Пьетро сбежал в капитанскую каюту, открыл незапертую шкатулку и, удивляясь самому себе, ухватил завёрнутую в бархатный лоскут драгоценность.

И мгновенно мысли матроса приобрели совсем иное направление. Прячась от товарищей, он спустился в твиндек^[9] и там, засунув похищенный рубин под большой палец правой ноги, соорудил сверху фальшивую повязку. Да, только так можно было надеяться сохранить камень, потому что ни один пират не станет разматывать грязную тряпку на ноге какого-то нищего матроса.

Теперь, когда появилась хоть какая-то надежда, Пьетро почувствовал себя совсем иначе и, подхватив весло, поспешно выбрался назад на палубу. То, что он здесь увидел, испугало его. Огнестрельный бой с саэты сделал своё дело. На помосте рядом с бойницами лежали убитые или корчились раненые. Матросы, прячась от пуль, сгрудились на полупалубе, а капитан неподвижно висел на поручнях трапа и по его панцирю миланской работы текла кровь…

Сама же саэта, на время прекратив обстрел, медленно наваливалась бортом на неуклюжий неф, и там, возле абордажных мостков, уже толклась орава размахивающих оружием и дико орущих сарацин. От такой картины Пьетро стало тоскливо. Он поднял голову, увидел на приличном расстоянии остров, мимо которого как раз проходил неф, и шальная мысль промелькнула в мозгу попавшего в переплёт матроса.

Отлично понимая, что никакого выбора просто нет, Пьетро попятился, бросил весло, и в тот момент, когда борта кораблей с треском столкнулись, а сарацины с жутким воем полезли на неф, Мариано, откинув колебания, прыгнул за борт. Когда он, отфыркиваясь и хватая ртом воздух, поднял над водой голову, то увидел, как окутанные пороховым дымом неф и саэта, так и не спустив парусов, быстро удаляются, предоставив бедолагу самому себе.

Много позже, когда на горизонте уже не было заметно ни одного паруса, вконец обессилевший Пьетро выбрался на песчаный пляж и долго лежал, ещё не веря в собственное спасение. Потом, превозмогая себя, он поднялся, пошёл берегом и, внезапно ощутив, что что-то не так, посмотрел на ногу. Камня под пальцем не было. Осталась длинная мокрая тряпка, которая волочилась по песку и держалась на ноге только потому, что была привязана к ступне…

* * *

Маленький Спиро старательно всматривался в мокрую полоску камней, только что с шорохом выброшенную на берег очередной волной. У мальчика была цель. Однажды, гуляя, он забрёл в руины какого-то давнего строения и там, на чудом уцелевшем полу нашёл изображение дельфина, выложенное из маленьких цветных камешков. Спиро каждый день видел в море много живых дельфинов и твёрдо решил, что сделает похожий рисунок сам. Надо было только собрать побольше ярких цветных камешков и можно приступать к работе.

Сегодня отчего-то ничего интересного не попадалось, но вдруг вроде как красный лучик, вырвавшись из общей россыпи, заставил мальчишку остановиться. Спиро мгновенно нагнулся, и в его руках оказался удивительный камень. Большой, прозрачный, и не как все округло выглаженный волнами, а наоборот — чуть плосковатый с поверхностью, будто сложенной из одинаковых маленьких пластинок.

Зажав камень в кулачок, мальчик радостно помчался домой и едва успел спрятать свою находку, как мать усадила его за стол и поставила перед ним целую сковороду жареной рыбы. Однако едва Спиро взялся уписывать за обе щеки, как двери открылись и в дом вошёл отец, который ещё до зари ушёл по каким-то своим делам.

— Ну что там? — женщина, не прекращая возню у стола, обеспокоенно посмотрела на мужа.

Говоря так, она имела в виду другую сторону острова, где были не только разбросанные по берегу рыбачьи хижины, а и целое поселение с добрым десятком домов. Отец Спиро, старый рыбак Христо Костанди, молча скинул дорожную накидку, как-то суетливо присел к столу и было придвинул сковородку с рыбой к себе, но, видимо, новости оказались такими важными, что он, так и не начав есть, заговорил:

— Это ж когда бывает такое… — Спиро удивлённо покачал головой. — Сам Хасан-бей, важнейший человек в вилайете^[10], прибыл на наш остров…

— И что ж теперь будет? — встревожилась женщина.

— Что, что… — Христо обвёл взглядом своё убогое жилище. — Кто даст хороший бакшиш, тот и станет тут властвовать. Вот что будет…

Отец умолк, некоторое время сосредоточенно ел, а потом, видимо отгоняя таким способом собственные заботы, обратился к Спиро:

— Ну, сынок, как успехи? Скоро выложишь своего дельфина? Наверное, уже набрал много камешков?

— Ой, папа, что я нашёл сегодня!.. — Спиро сорвался с места, кинулся в свой уголок, где у него были сложены цветные камешки, ухватил тот самый ярко-красный и положил его перед родителями на стол. — Вот, смотрите какой…

Родители переглянулись, и Христо осторожно взял камень в руки и, щупая грани пальцем, спросил:

— Где ты его нашёл, сынок?

— А там, где и все! Море выкинуло… — беззаботно рассмеялся Спиро.

— Ах ты ж мой маленький! — Отец приласкал сына и заметил: — Камешек, правда, красивый, только красных дельфинов не бывает… А ты что хочешь с ним делать?

— А он его подарит мне, — женщина взяла у мужа камень и ласково посмотрела на Спиро. — Ты ж любишь свою маму, сынок, не так ли?

Широко раскрытыми глазами сын посмотрел на неё. Спиро никак не мог подумать, что простой камешек, пусть даже такой яркий, может заинтересовать самого дорогого ему человека, и он сразу согласился:

— Конечно, мама!

— Ах ты мой дорогой, — мать нежно прижала ребёнка к себе и красноречиво посмотрела на мужа: — Христо, мне кажется, эта счастливая находка поможет нам всем…

Рыбачье селение жалось к берегу рядом с пристанью, где сейчас стояла со спущенными парусами большая турецкая фелюга^[11]. К тому же чуть дальше, на холме, сейчас, словно попирая убогие домишки селения, красовался роскошный шатёр самого Гасан-бея, возле которого так и сновали слуги, а вокруг стояла вооружённая до зубов охрана.

Именно сюда не пришёл, а прибежал Христо Костанди, держа в запотевшей ладони найденную сыном драгоценность. Однако чем ближе Христо приближался к шатру, тем больше его охватывал страх. И правда, с какого такого перепугу уважаемый Гасан-бей будет разговаривать с простым рыбаком? Но и показывать камень другим, не попав на глаза Гасан-бею, было бы просто глупостью.

Так, подходя всё ближе к шатру, Христо понемногу терял уверенность, и, когда его остановил на удивление богато одетый охранник, Христо решил, что все его надежды напрасны. Однако тот оказался в хорошем настроении и весело спросил:

— Ну а ты куда прёшься?

— К ясновельможному Гасан-бею, — Христо судорожно проглотил слюну и добавил: — Высокочтимый…

— Несёшь бакшиш? — Охранник заржал и вдруг ухватил Христо за ворот: — Ну пошли, «высокочтимый»… Я, Али, сам отведу тебя. Пусть высокочтимый Гасан-бей увидит, что за важный господин к нему пожаловал, а потом…

Под насмешливое улюлюканье дворни Али приволок наглеца к самому шатру, и втолкнув Христо в середину, объявил:

— Высокочтимый бей! Этот оборванец первым принёс бакшиш!

Турок в золототканом халате лежал на ковре и курил кальян. Увидев Христо, он криво усмехнулся, но, предвидя потеху, вынул мундштук изо рта, мастерски пустил вверх кольцо дыма и благосклонно кивнул.

— Ну давай, посмотрим…

— Ясновельможный бей, я здешний рыбак Костанди и прошу прощения за свою дерзость, но море иногда делает нам подарки. — Христо сделал шаг вперёд и с низким поклоном протянул к турку руку, где на ладони своими гранями ярко сверкал рубин. — Вот и сегодня, когда высокочтимый гость прибыл к нам, оно выкинуло на берег этот камень, и потому я считаю, владеть им может только сам ясновельможный Гасан-бей…

Турок поспешно ухватил рубин, зажал в кулак, потом распрямил пальцы, снова полюбовался на необычный блеск граней и заметно взволнованным голосом объявил:

— Али, отныне этот человек, — Гасан-бей показал на Христо мундштуком кальяна, — главный на этом острове и мой друг! Ты понял, Али?

— Так, эфенди… — оторопевший от такого поворота дел Али приложил ладонь к груди и поклонился.

— Тогда иди объяви это всем… — и бей красноречивым жестом подвинул ближе к Христо блюдо с лакомствами…

* * *

Вскоре после возвращения с острова в жизни Гасан-бея началась чёрная полоса. Поначалу бывший управитель вилайета не догадывался, почему он вдруг попал в немилость, однако со временем начал кое-что понимать. Так, он пришёл к выводу, что всё пошло наперекосяк после того, как между ним и агою янычар ни с того ни с сего началась ссора.

В тот день у Гасан-бея было чудесное настроение, так как ему наконец-то сделали заколку к алмазному перу, украшавшему тюрбан, вставив туда новоприобретенный рубин. И надо ж было ему, принимая агу и прочих местных властителей, вспомнить поражение при Ангоре. Тогда сам султан Баязет пытался бежать, но был пойман и попал в плен.

Каким образом уважаемый, но, как оказалось, мстительный ага был причастен к этому делу, Гасан-бей так и не уяснил. Однако достаточно прозрачный намёк был сделан, и тут уж ничего не поделаешь. Вот и пришлось солидному Гасан-бею собирать караван и путешествовать, чтобы уладить дело, не куда-нибудь, а прямиком в крепость Едирне, где временно размещалась ставка самого султана.

Надо заметить, что время для страны, только-только поднимающейся на ноги, было непростым. Совсем недавно могущественный Тимур-ленг, Железный хромец, вырвавшись из азиатских просторов, принудил султана остановить движение на юг, чтобы достойно встретить нового врага. Однако вышло не так, как надеялись, и задержка получилась достаточно долгой.

Но времена менялись, опять же бакшиш — не последнее дело, и на круг вышло так, что после опалы Гасан-бей получил новое, достаточно престижное поручение. Ему было приказано наблюдать за придунайскими вассалами. И потом, когда янычары, припомнив победу под Никополем, должны будут двинуться походом на венгерскую пушту^[12], перед Гасан-беем откроются большие возможности.

Именно поэтому караван важного бея, состоявший из вереницы вьючных лошадей в сопровождении двадцати спаги^[13] и тридцати янычар, двигался не спеша. И ещё потому, что с собою вёз высокочтимый бей роскошный шатёр, а в середине каравана колыхался на конских спинах удобный паланкин, где за шёлковыми занавесками скрывалась несравненная в своей привлекательности одалиска Фатима.

Путешествие не было утомительным, и всё равно, задолго до вечера, едва караван вышел на поляну, возле которой журчал ручеек, Гасан-бей приказал становиться на бивуак. Янычары обрадовались и себе на ужин приготовили целый казан пилава^[14], а когда наконец стемнело, ещё долго шумели возле костра.

Сам же Гасан-бей удалился в свой шатёр и, нежась на ковре, курил походную трубку с длинным и тонким мундштуком. Четыре масляных светильника создавали вокруг переплетение теней, в трубке Гасан-бея потрескивал, сгорая, шарик гашиша, и под звуки зурны тонкий стан Фатимы обольстительно изгибался в такт музыке.

Под действием гашиша Гасан-бей всё глубже погружался в нирвану и, предчувствуя горячие ласки одалиски Фатимы, постепенно возбуждался. Но вдруг снаружи долетел нестройный гомон, непонятные вскрики, а потом и лязг клинков в сопровождении отчаянной ругани. Походило на то, что янычары, не поделив что-то со спаги, затеяли драку. Такое уже случалось, и зурна продолжала играть, а несравненная Фатима изогнулась в ещё более соблазнительной позе.

Однако это была не обычная потасовка, так как внезапно завеса шатра откинулась и внутрь ворвался неизвестный воин в панцире и железном шлеме. В руке он держал длинную саблю, а глаза его горели боевым задором. Мелодия мгновенно прервалась, и мальчик-музыкант, который до этого сидел у светильника, кинув зурну, с перепугу ткнулся лицом в ковёр.

Фатима, сначала не поняв, в чём дело, ещё какое-то время двигалась в том же ритме, а потом от испуга тоже замерла посреди шатра в своих полупрозрачных шальварах, и только медно-блестящие чашечки, прикрывавшие её груди, продолжали вздрагивать.

При виде такой соблазнительной картины молодой воин встал как вкопанный, неотрывно глядя на очаровательную одалиску. И тут Гасан-бей опомнился. Пытаясь стряхнуть действие гашиша, он ухватился за ятаган, но воин опередил его. Он молниеносно взмахнул саблей и ударил прямо по тюрбану, угодив в заколку с алмазным пером. От этого удара рубин вылетел из заколки и откатился на ковёр, а Гасан-бей, выпустив ятаган, схватился за залитое кровью лицо и повалился навзничь.

В ужасе от увиденного Фатима, неотрывно глядя широко раскрытыми глазами на грозного молодца, стала пятиться, а потом и вообще спряталась за светильник в напрасной надежде, что медный столбик может её защитить. Однако воин не торопился. Наоборот, он опустил саблю, снял шлем и, откинув на плечи белокурые волосы, неожиданно улыбнулся девушке.

И тут в шатёр ворвались ещё какие-то воины и, едва углядев Фатиму, кинулись к ней. Девушка отшатнулась в дальний угол, но это вряд бы помогло ей, если бы светловолосый молодец не преградил путь товарищам и, откровенно грозя им саблей, не гаркнул:

— Отойти!.. Моя добыча!!!

Сначала ворвавшиеся, явно не ожидавшие такого отпора, замерли, потом кое-кто попробовал было напасть на молодца, но у того был такой грозный вид, что они отступили, столпившись у входа. И тогда вперёд вышел осанистый седоусый воин. Уже не грозя оружием, он обратился к воину.

— Ты не прав, Франтишек, это наша общая добыча.

— Нет, только моя! — запальчиво возразил тот.

— Нет, общая, — продолжал настаивать седоусый.

— Я не согласен! — решительно отказался Франтишек.

— Тогда… — седоусый недобро посмотрел на воина. — Тебе придётся это доказать перед всеми.

— И докажу! — пообещал воин, опуская саблю.

Остальные, всё ещё толпясь у входа, недовольно забубнили, но, подчиняясь приказу своего главаря, покинули шатёр. А Франтишек, снова надев шлем, неожиданно весело подмигнул Фатиме и вышел вслед за товарищами…

* * *

Бывший таборит Франтишек Гайда лежал на своём возу и, глядя вверх, наблюдал, как высоко в небе шли чередой белые облачка. Неказистый воз всё время качало, колёса прыгали по выбоинам плохо наезженного просёлка, и от непрерывных толчков рана на левой руке Франтишека, которая только-только начала подживать, ныла всё сильнее.

Франтишек обессиленно прикрыл глаза. Потом попытался примоститься удобнее и, как только боль чуть отступила, перед его внутренним взором в который раз возникли события позавчерашней ночи. Тогда багровые отблески пламени огромного костра, разожжённого посреди поляны, высвечивали перепуганные лица пленных и радостно ухмыляющиеся рты товарищей Гайды. По лесу разносилось не слаженное пение, а скорее общий рёв торжествующих победителей.

И каждый раз, когда Франтишек прикрывал веки, на фоне этого дикого гармидера возникало лицо сивоусого главаря, который остервенело нападал, а бывший таборит Гайда отчаянно отбивался. И ещё счастье, что раньше Франтишек побывал в настоящих сечах и потому приобретённые навыки дали ему возможность уцелеть в поединке с таким опытным бойцом…

Сама стычка возникла из-за нежелания Франтишека отдать на общую потеху захваченную им Фатиму. И то же самое упрямство привело к тому, что Гайда был лишён полагавшейся ему части добычи, получил весьма неприятное ранение в левую руку, но зато отвоевал право покинуть табор на собственном возу да ещё и в сопровождении приглянувшейся одалиски.

Надо отметить, что Франтишек был отпрыском вконец обедневшей, но всё-таки шляхетной семьи и потому имел право считать себя рыцарем. Из-за этого таборитские стремления к ликвидации собственности на землю и отказ от королевской власти Франтишек воспринял отрицательно. Ещё хорошо, что Жижка прогнал этих одержимых, однако такое развитие событий заставило Гайду основательно задуматься.

Вообще-то сам Гайда был убеждён, что без короля никакого порядка быть не может, а потому взгляды тех самых таборитов, изгнанных Жижкой, напугали Франтишека. Конечно, можно было податься к чашникам, но сделать это Гайда не торопился. В меру того как он всё больше и больше влезал в боевые дела, где-то в глубине души у него возникало совсем другое настроение.

Понемногу Франтишек сообразил, что воевать всю жизнь не стоит, и больше того, он начал понимать: такая драка просто не для него. В конце концов, Гайда пришёл к мысли, что неплохо было бы осесть в каком-нибудь тихом местечке. Впрочем, поблизости такого не оказалось, и к тому же — мечтай не мечтай, — а на всё это нужны немалые деньги.

В итоге, после долгих колебаний и сомнений, Гайда покинул войско и с несколькими товарищами пристал к сивоусому, оказавшемуся главарём одной из многочисленных разбойничьих шаек, которые сновали по приграничью в поисках наживы. Впрочем, больших денег не нашлось и тут, а последние события подтолкнули Гайду принять иное решение.

Во-первых, он сразу сообразил, что нападение на, как оказалось, не совсем простого турка вылезет им боком и надо как можно быстрее удирать подальше. А во-вторых, неожиданная встреча с одалиской и вызванная ею стычка с сивоусым выбила Франтишека из колеи, и теперь, едва не потеряв голову в прямом понимании и, похоже, утратив в переносном, он безрезультатно сушил мозги, решая, как быть дальше.

И надо же, именно в этот момент заднее колесо влетело в очередную промоину, воз перекосило, и Франтишек, не удержавшись, перевалился на левый бок. Рана на руке мгновенно напомнила о себе резкой болью, отчего Гайда, не сдержавшись, застонал и выругался сквозь зубы.

Услыхав это, Фатима, которая в мужском платье правила за возницу, сразу остановила коней и обратилась к раненому:

— Что, боля?..

Вообще-то общаться им приходилось больше при помощи жестов, но в случае крайней необходимости они разговаривали на забавной мешанине сразу нескольких языков. Вот и сейчас Франтишек сначала кивнул, а уже потом добавил:

— Само собой…

Фатима перелезла с сиденья на середину воза и наклонилась к раненому. От резкого движения шапка, явно великоватая для девушки, свалилась с её головы, и роскошные волосы, перед этим наскоро собранные в узел, рассыпались по плечам. Спешно приводя их в порядок, Фатима подняла обе руки вверх, и Франтишек, который неотрывно следил за каждым её движением, залюбовался девушкой.

Тем временем она справилась с волосами и как можно плотнее натянула шапку. После чего вытащила из-под соломы, битком набитой в воз, свой узелок и достала оттуда какую-то склянку. Потом осторожно сняла с руки Франтишека повязку, заскорузлую от крови, и, тщательно обтерев рану, принялась натирать её бальзамом из склянки.

Внимательно следя за движениями Фатимы, Франтишек вдруг поймал себя на мысли, что, кроме этой девушки, сейчас позаботиться о нём некому. Почему-то припомнив и всё случившееся раньше, Гайда обрадовался, что теперь Фатима рядом, и неожиданно для себя самого спросил:

— А ты меня не бросишь?

— Фатима?.. Кинешь?.. — словно уточняя, что она хочет сказать, девушка сначала показала на себя, а потом положила ладонь на грудь Гайды.

— Так ты… Не бросишь? — Франтишек прикрыл руку девушки своею.

— Нет… Нет, кинешь, — отрицательно покачала головой Фатима и пояснила: — Твоя воевать. Нет покупать. Ты драться за меня…

— Так. И дальше буду драться, — подтвердил Франтишек и вздохнул. — Вот только не знаю, как мы с тобою дальше жить будем… У нас же нет ничего, ведь мы с тобой бедняки…

— Мы? — удивлённо переспросила девушка, и Франтишек почувствовал, как её рука, лежавшая у него на груди, заметно вздрогнула.

— Так, мы вместе… — повторил Гайда и добавил: — Ты ж сама сказала, что не уйдёшь от меня.

— Нет, нет, уходить, — заволновалась девушка и неожиданно твёрдо заявила: — Мы не есть бедни. Совсем нет.

— Как это? — искренне удивился Гайда.

Вместо ответа девушка освободила руку, сунула её куда-то под одежду и неожиданно протянула к Франтишеку ладонь, на которой играл яркими отблесками пурпурный камень.

— Вот… Ты рубить шабля… Он падать… Я брать…

Гайда мгновенно вспомнил алмазное перо с этим камнем, что украшали головной убор знатного турка, и осторожно взял драгоценность. И то ли под действием бальзама, то ли от нового, отчего-то возникшего необыкновенно приятного ощущения, но за то время, какое Франтишек молча смотрел на щедрый подарок, рана, до сих пор неотступно мучившая его, наконец-то перестала ныть…

* * *

В прошлом ушлый меняла, а теперь солидный негоциант Соломон Барух был в чудесном настроении. Дела его шли как никогда хорошо, а две последние сделки принесли такую прибыль, что сейчас уже можно было думать о расширении дела. К тому же суконная мануфактура давала постоянный доход, и хитрый еврей уже намеревался завести собственное представительство не где-нибудь, а прямо в Венеции.

Всё шло к тому, что Барух всё больше и больше приближался к осуществлению своей мечты, которую вынашивал ещё тогда, когда самолично торчал на улице с кошелем, туго набитым обменной монетой. Мечта была на удивление незатейлива — Барух очень хотел заиметь когда-нибудь ювелирную мастерскую, причём совсем не для того, чтобы самому трудиться там, так как собственноручно он не умел делать ничего.

Конечно же он хотел стать хозяином, чтобы по собственному усмотрению распоряжаться изделиями, у которых, благодаря мастерству ювелира, ценность возрастает в несколько раз. Пока же кроме мануфактуры Барух имел солидный дом в центре города с конторой на первом этаже, где предпочитал сидеть сам, не в силах преодолеть давнего опасения, что кто-нибудь, чуть что не так, обведёт его вокруг пальца.

Двери конторы хлопнули, и Соломон, который как раз просматривал счета, поднял голову. К его удивлению в помещение уверенным шагом вошёл человек в простой, почти селянской одежде.

— Чего тебе? — подозрительно глянув на вошедшего, небрежно кинул Барух и только потом заметил на боку вошедшего рукоять.

Что это за оружие, или короткий меч, или ловко спрятанный грозный фальшион^[15], понять было трудно, так как ножны на две трети укрывались в складках штанов. У Соломона мелькнула мысль, что к нему ворвался грабитель, и он, с перепугу сорвавшись с места, неловко шлёпнулся на пол, зацепив ногой бронзовый канделябр.

Мгновенно вскочив, Барух метнулся к выходу, но это ему не удалось, так как неизвестный загородил дверь и, откровенно издеваясь, приказал:

— Садись и не дёргайся.

Соломон, не сводя глаз с устрашающей рукояти, покорно попятился и, натолкнувшись на придвинутый к стене стул, наощупь сел. Неизвестный подождал, пока приказ будет выполнен, и всё так же издевательски спросил:

— Это мне правду сказали, что ты самый богатый меняла в городе?

Казалось, предположение Баруха начало осуществляться. От страха у Соломона отнялся язык, и он бестолково забормотал:

— Я, да… Я, нет…

— Так, вижу деньги у тебя и вправду есть…

Незнакомец вдруг приветливо улыбнулся и, видимо давая Баруху время опомниться, не взялся за рукоять, а сунул руку под одежду. Пока он там что-то выискивал, Соломон помалу пришёл в себя и, сообразив, что пока никто ни убивать ни грабить его не собирается, дрожащим голосом спросил:

— Простите, мне кажется, вы что-то хотели?..

— Так. Хотел.

Незнакомец подошёл ближе и неожиданно выложил на стол пурпурный камень, который сразу заиграл искристыми отблесками. Какое-то время Соломон зачарованно следил за игрой света на гранях, потом осторожно протянул руку и, поднеся камень почти к самому носу, принялся его внимательно рассматривать. Больше того, Барух достал из стоявшего на столе ящичка линзу и начал скрупулёзно изучать через увеличительное стекло каждую грань.

Окончательно убедившись, что держит в руке немалую ценность, Соломон подозрительно покосился на необычного посетителя и в конце концов отважился спросить:

— А вы… ваша честь, кто?

— Я?.. — Человек гордо усмехнулся. — Я шляхтич Франтишек Гайда. А тот камень, моя военная добыча.

Услыхав чешское имя и намёк на боевые стычки, Барух снова перепугался, однако на этот раз жадность победила, и он, как бы между прочим, поинтересовался:

— А что пан шляхтич хочет?

— Думаю, любой меняла хотел бы заиметь такой камешек, — усмехнулся Гайда и демонстративно взялся за рукоять.

Вот теперь всё встало на свои места и, ощутив некую уверенность, Соломон Барух скептически поджал губы.

— Ну что сказать пану… Вообще-то я мог бы его приобрести… Только вот цена… Кстати, а сколько пан за него хочет?

— Много хочу, — решительно заявил Гайда.

— Ну много, так много… — с самым безразличным видом согласился Соломон и начал доставать из стоявшего рядом со стулом сундучка большие серебряные талеры.

Искоса наблюдая за поведением шляхтича, Соломон выложил на стол десятка три монет, но потом, заметив насмешливую ухмылку шляхтича, добавил ещё пяток и нарочито вздохнул.

— Э, нет, — фыркнул шляхтич, и в его голосе прозвучала насмешка. — Я человек слабый. Мне цену украшения в талерах не поднять. Они, сам видишь, серебряные, тяжёлые…

— Но это хорошая цена! — честно округлил глаза Соломон.

— Ну ты… Меняла паршивый! — неожиданно грозно рявкнул на Баруха Гайда. — Ты из меня дурака не делай. Камень этот украшал тюрбан самого турецкого паши, которого я зарубил в честном поединке! И это, можешь мне поверить, было главным украшением его наряда. А он был дорогущий! Так что, плати золотом.

— Как золотом? — растерялся Барух, который никак не ожидал такого от простоватого на вид шляхтича, но всё равно попробовал настоять на своём. — Я говорю правду, моя цена хорошая…

— Хорошая, значит? — Гайда резким движением забрал со стола камень и чётко, со значением, заявил: — Или ты, паршивый меняла, даёшь мне настоящую цену в цехинах^[16], или, чёрт бы тебя побрал, я сам еду в Нюрнберг!

Сразу сообразив, что шляхтич вовсе не шутит, Соломон, который уже давно прикинул настоящую цену камня, теперь испугался, что может упустить такой случай, снова полез в сундук, поспешно вытянул оттуда тугой кожаный мешочек и послушно стал доставать из него золотые монеты…

* * *

Бывший вертопрах отчаюга-студиозус Иоганн Эгер солидности ради сменил собственное имя на Гебер. Теперь он стал настоящим алхимиком и жил на Златой улочке в Праге, сняв там под лабораторию и жильё каменный полуподвал, причём большую часть этого тесного помещения занимал кирпичный очаг, над которым висел широкий вытяжной раструб.

Под стеной громоздился шкаф с полками, заставленными всякими склянками, ретортами, горшочками и бутылями. Немного в стороне приткнулся дубовый стол с бумагами и светильником, а рядом на стенку Гебер повесил нарисованный на доске знак мышьяка в виде закрученной спиралью змеи. На оставшемся пространстве теснились рукомойник и убогая лежанка с придвинутым к ней грубоватым стулом.

Зато рядом с очагом стояли небольшой мех, массивная ступка, из которой торчал тяжёлый пест, подставка с весами, чашки которых чуть колебались от гулявшего по подвалу сквозняка. Центр маленького рабочего столика занимала глиняная миска с каким-то тщательно растёртым веществом, а сам алхимик неотрывно следил за внушительных размеров ретортой, гревшейся на огне, где уже что-то, переливаясь разными цветами, булькало и парило.

Одет Гебер был подстать своей берлоге. Алхимик кутался в халат, на отворотах которого красовались тайные знаки, его голову прикрывал остроконечный колпак с нарисованными звёздами и полумесяцем, а бледное лицо украшали усы и бородка — несколько коротковатые, поскольку Гебер то и дело наклонялся к огню и иначе подпалил бы волосы.

Время от времени Гебер кидал в реторту с кипящим варевом ту или иную добавку и, подождав, пока она с бульканьем растворится, заглядывал в большую развёрнутую тетрадь, лежавшую рядом с миской, и, словно соревнуясь с гудением пламени, начинал читать вслух:

— «Если Марс в своём блестящем одеянии кинется в объятия Венеры, которая растаяла от горючих слёз, он неминуемо покраснеет…» — А прочитав, бормотал ещё от себя: — Следовательно, блестящее железо, погружённое в раствор медной соли, добытой растворением металла в кислоте, неминуемо покроется слоем красной меди…

Несколько раз повторив рецепт, алхимик склонился над ретортой, внимательно присматриваясь к цвету содержимого, но неожиданный стук в дверь заставил его вздрогнуть. Гебер повернулся и, не понимая, кого это принесло в такой поздний час, пожал плечами. Однако стук повторился, и тогда Гебер. подойдя к двери, спросил через щель:

— Кто?..

За дверью завозились и приглушенный голос ответил:

— Это я… Соломон Барух…

Кто это, алхимик знал. Богатей Барух был известен как хозяин суконной мануфактуры, как ловкий делец и само собой, как ростовщик. Что касательно столь позднего визита, то причиной его, вероятно, было недавнее приобретение ростовщиком ювелирной мастерской. Придя к такому заключению, Гебер поднял крючок и открыл дверь. Перед ним стоял невзрачный человек в заношенном лапсердаке и с кипой на голове. Вид у посетителя был такой, что, если не знать наверняка, кто он, можно было подумать, что это бедняк-неудачник.

Убедившись, что ростовщик один, Гебер отступил на шаг и сделал красноречивый жест:

— Заходите…

Барух как-то боком переступил порог, зашёл в темноватое жилище Гебера и, остановившись посередине, не скрывая удивления, начал осматриваться. Конечно, всё кругом было загадочно и вдобавок пламя очага, где разогревалась реторта с чем-то непонятно-цветастым, бросало кругом неверные отблески.

Несколько попривыкнув, ростовщик ещё раз всё осмотрел и только тогда негромко сказал:

— Я много слышал про вас и уверен, что вы кое-что можете…

Такое уважительное обращение конечно же не осталось без внимания, и Гебер благодарно поклонился.

— Я тоже слышал о вас…

— Надеюсь… — кивнул Барух и, покосившись на реторту, которая вдруг стала наполняться зеленоватым паром, усмехнулся. — Наверное, должен получиться философский камень или эликсир долголетия, не так ли?

— Все мы ищем… — алхимик вздохнул. — Однако я пока безрезультатно…

— Тогда что?.. — в глазах Баруха мелькнул хищный огонёк. — Золото?.. Или, может быть, серебро?

— Может, и так, — грустно согласился Гебер и сокрушённо добавил: — Вот только, увы, ни золота, ни серебра у меня нет…

— А вот я, скажу откровенно, имею и золото и серебро, — похвалился Барух.

— Тогда на что я вам? — пожал плечами Гебер, и его длинный колпак, образовывавший на стене остроконечную тень, чуть приподнялся вверх и опустился снова.

— А вот для чего… — Барух засунул руку куда-то под лапсердак и, вытянув оттуда нечто блестящее, протянул Геберу. — Вот, посмотрите…

Гебер взял в руки прозрачный, огранённый под алмаз камешек, покрутил его в пальцах и презрительно хмыкнул:

— Так это же обыкновенное стекло…

— Так, — с довольным видом подтвердил Барух и передал Геберу ещё один камешек. — А этот?

Другой, огранённый точно так же, похоже, был полудрагоценный. Гебер внимательно рассмотрел его и безошибочно определил:

— Это златоцветный камень.

— Именно так, именно так… — обрадовался Барух и ткнул в камень пальцем. — А нельзя ли сделать так, чтобы то стекло каким-нибудь образом приобрело такой же цвет и стало похожим?

— Похожим?.. — Гебер поднёс камень к глазам, а потом долго и придирчиво смотрел через него на огонь, прежде чем негромко сказал: — Интересно… Очень интересно…

Ещё не дав окончательного ответа, Гебер затрепетал от догадки. То, что предлагал Барух, в случае удачи давало возможность при изготовлении украшений подменять драгоценные камни простым стеклом и обещало сказочные доходы. Конечно, пока вот так сразу, с уверенностью ничего сказать нельзя, но если потрудиться и к расплавленному стеклу примешать что-нибудь цветное, то…

Поглощённый мыслями об открывающихся возможностях алхимик забыл про гревшийся на огне состав, и давно начавшееся кипение достигло предела, бурлящая масса, до отказа заполнив посудину, потекла наружу, а потом реторта с грохотом разлетелась на куски. Геберу такое было не в новинку, и он за момент до взрыва закрыл лицо ладонями, а вот его посетителю не повезло.

Барух перепугано метнулся в сторону, поскользнулся, попав ногой в выплеснувшееся содержимое реторты и не устояв, сначала ударился головой об угол стола, а потом мешком свалился на пол. Сквозь клубы ядовито-жёлтого дыма, заполнившие помещение, Гебер углядел Баруха и сразу же кинулся к нему.

Первое, что увидел алхимик, был кроваво-багровый синяк на виске гостя. Скорее всего, бедолага, падая, неудачно треснулся о дубовый стол. Гебер изо всех сил затряс ростовщика, стараясь привести его в чувство, но всё было напрасно. Алхимик присмотрелся к лицу Баруха и почти сразу безошибочно убедился: это всё…

Гебер машинально отвёл взгляд в сторону, мельком обратив внимание, что пола лапсердака откинута, а к поясу ростовщика подвязаны две кожаные кисы^[17]. Ещё не отдавая себе отчёта, Алхимик машинально потянул стягивающие их шнурки и увидел в одной золотые монеты, а в другой — уже обработанные драгоценные камни, среди которых бросался в глаза большой, чудесно огранённый рубин…

* * *

Алхимик Иоганн Эгер, в очередной раз сменивший непритязательное имя Гебер на чисто немецкое Вейс, грелся возле камина, лениво наблюдая за языками пламени, которые, закручиваясь, уходили вверх. Сейчас он был убеждён, что ему таки повезло и, наверное, не слишком ошибался, поскольку двухэтажный домик в тихом германском городке означал не что иное, как полный достаток.

Надо заметить, тогда, на Златой, он страшно перепугался и сначала не знал, что делать. Однако, после того как клубы жёлтого дыма понемногу рассеялись и никто из соседей, которые могли слышать взрыв, не прибежал в полуподвал, алхимик опомнился, ухватил тело Баруха и, стараясь остаться незамеченным, переволок его на соседнюю улицу, конечно же оставив обе принадлежавшие ростовщику кисы себе.

Потом он несколько дней выжидал, пока переполох, вызванный гибелью известного богача, поутихнет. Только после того, как всё вроде успокоилось, Гебер, убедившись, что его, неприметного алхимика, никто не подозревает, собрал свои манатки и отправился подальше от Златой, туда, где не слыхивали про какого-то там Иоганна Эгера.

Тихое баварское местечко понравилось алхимику, и он, выдавая себя за состоятельного человека, купил этот дом, в котором на первом этаже имелась поварня, кладовка и две комнаты, а на втором, где сейчас и сидел Эгер, была ещё одна, облюбованная новым хозяином для себя. К тому же в доме имелся отличный полуподвал, гораздо больший, чем там, на Златой, и где Эгер сразу же устроил свою лабораторию.

Однако дом требовал присмотра, и впервые в жизни Эгер обзавёлся прислугой. Домовитая пышнотелая Грета нравилась алхимику, и он время от времени начинал обдумывать их дальнейшие отношения, однако, даже слишком благосклонно относясь к служанке, пока не говорил ничего. Но та, сразу кое-что почувствовав, повела себя соответственно. Вот и сегодня, вместо того чтобы хлопотать по хозяйству, она отправилась в церковь.

Стук дверного молотка поднял алхимика с кресла, и он не спеша спустился на первый этаж. Тем временем стук не прекращался, и Эгер, положив руку на засов, строго спросил:

— Кто?

— Именем короля! — прозвучала за дверью пугающая фраза, и Эгер, отодвинув дрожащими руками засов, послушно открыл.

На пороге стояло сразу пятеро. Все они были вооружены, на головах металлически поблёскивали шапели^[18], а шлем старшего украшало яркое перо. Эгер безошибочно определил его как офицера городской стражи, остальные четверо были ему неизвестны. Офицер сначала окинул алхимика строгим взглядом, а потом уверенно заявил:

— Так, поскольку Греты нет дома, будем говорить с тобой.

То, что офицер всё знал о служанке, не на шутку перепугало алхимика, однако поначалу он смог держаться уверенно и спросил:

— У вас ко мне дело?..

— Эге, дело… — как-то нехорошо усмехнувшись, ответил офицер и, не спрашивая разрешения, оттеснил хозяина и прошёл в комнату, на ходу кинув остальным: — Осмотреть всё!

Трое из сопровождавших его сразу принялись шарить по закоулкам, а один остался стоять позади офицера, который непринуждённо уселся на стул и, прижмуриваясь, посмотрел на алхимика.

— Ну так что, пане Гебер, дела на Злотой шли плохо?

От неожиданности Вейс-Эгер вздрогул. Он и допустить не мог, что о нём известно так много. Больше того, походило, что его вот-вот спросят о судьбе Баруха и, обмирая от страха, алхимик едва пролепетал:

— Ваша милость, я не понимаю…

— А что тут понимать? — офицер хмыкнул. — Нам известно, что ты был бедняком, но однажды в твоём нищем подвале там, на Злотой, случился взрыв и оттуда повалил жёлтый дым. После чего ты подался сюда и тут везде начал расплачиваться чистым золотом. Или что-то не так?..

С перепугу неспособный хоть что-то ответить Эгер так и торчал с открытым ртом, а офицер, довольный произведённым впечатлением, тем временем продолжал:

— А жёлтый дым, ты и без меня знаешь, откуда и от кого идёт…

Намёк на святую инквизицию был более чем прозрачен, и, уже совсем теряя голову, Эгер забормотал:

— Ваша милость, я ничего…

— Как это ничего? — делано возмутился офицер. — А откуда у тебя тогда настоящее золото, а?

— То… То мои сбережения… — болтнул первое пришедшее на ум вконец перепуганный Эгер.

— Сбережения?.. У тебя?.. Откуда?

Офицер рассмеялся прямо в лицо алхимику и хотел ещё что-то добавить, однако ему помешало появление одного из помощников, который пришёл, чтобы передать найденную где-то большую тетрадь.

— Это ещё что такое? — офицер перевернул несколько листков. — Это же бумага, а не золото…

— А вот, ваша честь, смотрите, — помощник ткнул пальцем в страницу. — Видите, круг с точкой посередине…

— Вижу… — Офицер недоумённо посмотрел на него. — Ну и что?

— Это, ваша честь, знак золота, — пояснил помощник и добавил: — А вот тут, ниже, описание, как его делать.

— Это правда? — обрадовался офицер и довольно откинулся на стуле. — Тогда читай вслух!

Помошник отступил поближе к окну, повернул тетрадь страничкою к свету и начал:

— «Возьми меркурий и обжигай его, пока он не превратится в зелёного, а потом в красного льва. Потом кипяти его в виноградном спирте, чтобы стал он камедистым веществом. Помести его в реторту и перегоняй, пока кимврийские тени^[19] не покроют стекло тёмным покрывалом и там возникнет чёрный дракон. Коснись его раскалённым углём, и он вспыхнет лимонным цветом. Сделай так, чтобы он сожрал собственный хвост, и опосля второй перегонки ты получишь искомый еликсир…»

Помощник дочитал, закрыл тетрадь, и тогда офицер, который, судя по его виду, ничего толком не уразумел, обратился к Эгеру:

— Выходит, ты и правда умеешь делать золото?

При этих словах офицера к алхимику сразу возвратилась уверенность. Теперь было понятно, какие надежды питает тот, кто послал к нему этих людей, и уже с некоторой долей пренебрежения Эгер взялся пояснять:

— Аристотель учит, что есть четыре элемента мира: земля, вода, воздух и огонь. Есть также четыре основные стихии: тепло, холод, влажность и сухость. Объединяясь тем или другим способом между собой, они образуют самые разные вещества…

— Ты мне голову не морочь! — перебил алхимика офицер. — Говори, по этому чудаковатому описанию можно получить золото?

Эгер точно знал, что по такому рецепту можно получать и превращать уксуснокислый свинец и действительно с его помощью добывать немного золота из раствора соли, которое, кстати, не образуется из чего-то, а просто там есть, и потому уверенно заявил:

— Так, ваша милость. Только должен предупредить, его будет очень и очень немного.

Это было именно то, что надо, и потому офицер решительно приказав:

— Собирайся, пойдёшь с нами! — стремительно встал со стула…

* * *

В середине дня кривыми узенькими улочками маленького немецкого городка шла длинная процессия. Впереди, опустив голову, с руками, связанными за спиною, облачённый в жёлтый балахон, с жёлтым колпаком на голове, брёл неудачник-алхимик, бывший студиозус Эгер, в прошлом житель Златой Гебер, и он же местный негоциант Вейс.

Сразу за ним, выпятив вперёд солидный живот, шагал краснолицый офицер в сопровождении маршировавших по мостовой солдат. Дальше, немного поотстав от охраны, толпой валили горожане, которые в ожидании предстоящего зрелища сбегались со всех сторон.

Хмурая процессия дошла до центра города и остановилась возле ратуши. Тут, посередине небольшой площади, на фоне серых, малость закопчённых зданий, ярко сверкал свежевыкрашенный огненно-жёлтый столб виселицы. Возле него была поставлена на попа бочка, а рядом с нею прохаживался палач в красном одеянии, пряча лицо под чёрным колпаком с прорезями для глаз и раскинутыми по плечам широкими отворотами.

Солдаты в своих мисюрках^[20] и шапелях, похожих на железные тазы, выстроились вокруг виселицы, а офицер, заставив алхимика стоять, вытянул из-за отворота мундира бумагу и, глухо откашлявшись, начал громко, так чтоб, было слышно по всей площади, читать:

— «Мы сообщаем, что это известный шарлатан Гебер, который, спрятавшись за чужое имя, поселился в нашем славном городе, чтобы и дальше обманывать добропорядочных бюргеров. К тому же этот нахальный пройдоха, введя в обман нашего правителя, утверждал, будто бы он знает секрет добычи золота из любого вещества, и таким способом старался, по своему обыкновению, обмануть и других уважаемых людей. За эти действия, после тщательного расследования, решением суда мошенник и шарлатан Гебер присуждается к казни через повешение!»

Слыша это, Эгер ошеломлённо крутил головой, поскольку кроме имени в обвинении не было и крошки правды. Тем временем офицер закончил чтение, свернул и спрятал свиток, а затем строгим взглядом обвёл притихшую толпу. Убедившись, что приговор произвёл должное впечатление, офицер вызверился и толкнул Эгера в сторону палача, который сразу же ухватил горе-алхимика за локти и поволок к бочке, стоявшей под виселицей.

Только теперь до Эгера дошёл весь ужас происходящего. Мысли, как горох, заскакали в голове, отчаянно ища какого-нибудь спасения. И именно в этот момент бывший студиозус углядел неприметный возок, запряжённый четвернёй, стоявший немного в стороне от главного входа в ратушу. Не было сомнения, что кто-то из весьма уважаемых горожан приехал посмотреть на жутковатое зрелище, и окрыленный последней надеждой Эгер изо всех сил рванулся к офицеру.

— Ваша честь!.. Умоляю!! Выслушайте!!!

Какой-то момент офицер колебался, но всё же подошёл на шаг и недовольно скривился:

— Ну, говори… Слушаю.

— Там, — Эгер кивнул головой в сторону возка, — кто-то есть. Прошу! Передайте… Я действительно кое-что умею!

Офицер удивлённо посмотрел на приговорённого, который трясся от страха, и неожиданно пошёл-таки к возку. Там он, полуоткрыв дверцу, что-то сказал и, уже трусцой вернувшись назад, потянул за собой Эгера.

— Пошли… Зовут.

Следуя за офицером, Эгер на ватных ногах подошёл к возку и увидел, что там на бархатном сиденье вальяжно развалился в общем-то неприметный человек, который, придирчиво посмотрев на алхимика, кинул:

— Говори… Что ты умеешь?

— Ваша милость, я показать могу… — Эгер судорожно сглотнул слюну. — Только всё у меня дома…

— Показать?.. — человек задумался и вдруг усмехнулся. — Ну ладно, садись. Поедем, покажешь, что у тебя там есть…

Человек подвинулся, и Эгер, ещё не веря в удачу, неловко, боком, поскольку связанные руки мешали, втиснулся в возок. Подождав, пока бедолага-алхимик кое-как умостился, человек коротко приказал офицеру:

— Ждите… — после чего два вооружённых форейтора вспрыгнули на запятки, а кучер тряхнул вожжами и возок, обогнув толпу, собравшуюся на площади, быстро покатил улицей…

Дорогой Эгера удивило то, что его не стали спрашивать, куда ехать. Наоборот, кучер поехал самым коротким путём. И вскоре возок остановился возле дверей Эгерова дома. Выбираясь следом за алхимиком из возка, человек кинул слугам:

— Развяжите!.. — и Эгер, на ходу растирая занемевшие руки, совершенно свободно зашёл в собственное жилище.

Там, не теряя времени, он заглянул в только ему известный тайничок и, вытянув оттуда кожаный мешочек, отдал его человеку:

— Вот, смотрите…

Человек сам развязал шнурок, высыпал на ладонь пяток красиво огранённых, игравших всеми цветами радуги камешков и заинтересованно взялся их рассматривать. Потом подошёл к окну, выбрал камень покрупнее и провёл по нему краем бриллианта, украшавшего его собственный перстень. Увидев глубокую царапину, сразу появившуюся на грани, человек как-то двусмысленно хмыкнул и удивлённо спросил:

— Это что же… стекло?

— Так, ваша милость, простое стекло, — с готовностью подтвердил Эгер.

— Значит, ты научился делать такие сам?.. Интересно. Очень интересно… — Человек задумался, а потом, отойдя от окна и ссыпав украшения назад в мешочек, остановился против алхимика. — И что же ты хочешь?

— Жить хочу, ваша милость… — вкладывая в эти слова всю свою надежду, проникновенно сказал Эгер.

— Значит, жить… — задумчиво повторил за ним человек и усмехнулся. — А тебе не кажется, Гебер, что для того, чтобы выйти живым из-под виселицы, обычных стекляшек маловато?

— Так, ваша милость, я понял!

Эгер рывком бросился к тайнику, куда-то глубоко засунул руку и, вытянув небольшой бархатный узелок, развернул его перед человеком.

— Вот… Это не я делал… Это настоящий…

Человек придвинулся ближе и от восхищения зацокал языком. В руке Эгер держал большой, лучисто-красный рубин, огранённый на все двадцать четыре грани…

* * *

На улицах Нюрнберга гремели барабаны. Под сенью красных знамён, украшенных свастикою, по Кинг-штрассе парадным шагом шла большая колонна. Сопровождавший её оркестр громко играл прусскую «Глорию», а стройные юноши, одетые в короткие штаны и белые гетры, демонстрируя солдатскую выдержку, маршировали в ногу.

Весна 1940-го года выдалась прохладной, и какой-то невзрачный парень зябко жался возле широко открытых дверей бывшего универмага Ионаса, откуда так и несло теплом. Действительно, в облике Теодора Гашке, узкоплечего, типичного книжного червя в очках, не было ничего воинственного. А вот в душе… И хотя именно сегодня ему как никогда повезло, сейчас больше всего он желал быть не просто наблюдателем яркого зрелища, а вместе с другими идти в колонне и слаженно гупать коваными каблуками по отшлифованным за столетие камням мостовой…

Колонна прошла, и, словно возвращаясь к повседневности, Гашке счастливо прижал к груди папку, которую держал в руках. И было за что… И поэтому, вышагивая и дальше не мостовой, а тротуаром, Теодор в очередной раз вспоминал всё, что случилось утром.

День выдался хмурый, погода настраивала на грустный лад, и, казалось, всё будет как обычно.

Последнее время Гашке копался в архивных документах, отыскивая сведения, необходимые для его научной работы. Однако дело шло медленно, а вот сегодня… Всё началось, когда фрау Мозель, осанистая, начинающая седеть женщина, открыто симпатизировавшая Гашке, с загадочным видом положила перед ним пожелтевший лист.

Теодору с первого взгляда на подвешенные снизу красные печати, одна из которых была оборвана и от неё остался только кончик верёвочки, стало понятно, какая бесценная вещь лежит перед ним. Словно не веря самому себе, Гашке потрогал пальцем печати и, наскоро пробежав глазами текст, благодарно посмотрел на фрау Мозель.

— Откуда это?.. Я же перерыл весь архив…

— Это не из архива, — фрау Мозель усмехнулась. — Ко мне документ попал случайно. Догадываюсь, что его просто нашли на улице после известной вам «Хрустальной ночи»^[21].

Гашке рассыпался в благодарностях и, спрятав бесценный для него лист в папку, отправился домой, на ходу обдумывая, как им воспользоваться. Неожиданно ход приятных мыслей оборвал наглый толчок. Гашке растерянно посмотрел на нахала и расплылся в улыбке. Перед ним в чёрной эсесовской форме, туго перетянутый ремнями, стоял не кто иной, как сам Вернер Минхель, единственный гимназический друг, с которым Теодор четыре года просидел за одной партой.

— Что ты тут делаешь, старина?.. — Вернер кивнул на оставшуюся за спиной витрину универмага. — Купил себе ещё пару очков?

Это была излюбленная шутка Минхеля, и Гашке, ни капельки не обижаясь, пояснил:

— Нет, я смотрел, как маршировали наши ребята… Какая впечатляющая сила, какая красота! Вернер, я убеждён в этих молодцах — будущая мощь нашей любимой Германии!

— И вовсе не будущая, дружище, — Вернер, как когда-то прежде, тряхнул Гашке за плечи, — а самая что ни на есть современная! Мы с тобой свидетели просто потрясающих событий!

— Да, ты прав… Вот только жаль, что свидетель именно я… — Гашке сокрушённо вздохнул и завистливо посмотрел на мундир Вернера. — А вот ты… Ты участник… Кстати, где ты был? Я тебя два года не видел, хотя… Понимаешь, я всё время в архиве…

— Сначала в Испании… Потом в Польше… — после короткой паузы ответил Вернер.

— Счастливчик, ты всё время в самой гуще событий, а я вот… — и Гашке безнадёжно махнул рукой.

— Да что ты, дружище! — сейчас Минхель вовсе не насмехался, а говорил искренне. — Ты занимаешься историей, а это ох как важно…

— Ну конечно, история это да, а вот я…

— Да ты не переживай, старина! — Вернер заговорщически подтолкнул Гашке в бок. — На улице что-то прохладно. Пошли, зайдём тут в одну кнайпу, посидим… Я угощаю.

Для Гашке с его мизерными доходами последний аргумент стал решающим, и давние товарищи дружно зашагали рядом. Пройдя с полквартала, Вернер завёл однокашника в довольно приятное и тихое помещение, где несколько в стороне от стойки разместилось с десяток столов. Едва дождавшись, пока Вернер, подозвав официанта, сделает заказ, Гашке нетерпеливо спросил:

— Ну, так ты расскажешь мне?.. Как там было… в Польше?

— Всё как показывают в «Вохеншау», — отмахнулся Вернер. — Лучше ты расскажи, как у тебя?

— У меня? — переспросил Гашке и, внезапно вспомнив про документ, спрятанный в папке, повеселел и, чтобы в свою очередь хоть чем-то поразить Вернера, принялся рассказывать: — Знаешь, мне удалось отыскать кое-что интересное из времён Сигизмунда. Тогда по приказу императора велось некое расследование, но я не мог понять, что к чему… И вот представь себе, именно сегодня я сообразил, в чём дело…

— Ну и в чём же? — Вернер старательно изобразил интерес.

— А вот в чём!

Гашке поспешно раскрыл папку и выложил перед товарищем пожелтевший лист. Вернер скептически посмотрел на старинные печати, пробежал глазами пару строк и усмехнулся:

— Ты смотри, тут какой-то Минхель упомянут. Может, мой предок, а?

— Может. Только главное здесь «Королевский камень»! — теперь Гашке говорил увлечённо и больше не походил на книжного червя. — Оказывается, загадочный рубин, как я сегодня убедился, действительно был тут и даже больше, он и сейчас где-то здесь!

— А в чём же его необычность? — по-настоящему заинтересовался Вернер.

— О, это большая загадка!.. — Гашке поднял вверх палец. — По легенде, рубин может принадлежать только истинному властителю и, больше того, этот камень помогает ему стать ещё могущественней.

— Это что?.. Что-то вроде Ковчега, чаши Грааля или копья Судьбы?

— Может быть! — решительно подтвердил Гашке.

— Тогда дело другое… — начал было Вернер, но тут к ним подошёл официант с подносом и внимание друзей целиком поглотил щедро накрытый стол…

Примечания

2

Торговое судно того времени.

3

Гребец.

4

Быстроходная галера.

5

Арбалет со стволом для стрельбы пулями, арбалет — лук, прикреплённый к ложу и снабжённый прицелом.

6

Сплошное ограждение по борту, защищающее палубу от попадания.

7

Съёмный рычаг на вороте.

8

Огнестрельное оружие.

9

Небольшое пространство под верхней палубой.

10

Часть территориального деления.

11

Большая парусная лодка.

12

Травянистая равнина.

13

Вооружённый всадник.

14

Рис с мясом.

15

Клинок с односторонней заточкой.

16

Венецианская золотая монета.

17

Кошель, вешавшийся на пояс.

18

Защитный шлем в виде колпака с полями.

19

Так алхимики называли затемнение стекла реторты во время химической реакции.

20

Небольшой шлем с дополнительной защитой шеи в виде кольчужной сетки-бармицы.

21

Первая массовая акция прямого физического насилия по отношению к евреям на территории Третьего рейха, произошедшая в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г.