Путь России. Новая опричнина, или Почему не нужно «валить из Рашки»

Михаил Делягин, 2011

Эта книга – разговор об острейших моментах российской жизни. Это выраженная словами автора позиция молчаливого или пока молчащего большинства, выстоявшего в катастрофах 90-х и в мнимом «процветании» 2000-х. Россияне хотят нормально и честно жить в нормальной и честной стране, готовы мириться с чужими ошибками – если станет понятно, как и кем они устраняются. Страна велика и разрушена, но в ней нужно строить нормальную, достойную жизнь для нас и наших детей. Чтобы Россия менялась к лучшему, нужно, наконец, превратиться из «населения» в народ, надо осознать свою правоту и предельно четко ее сформулировать. Только так, по мнению автора, из «России отчаявшейся» родится «Россия благословенная». Книга для всех, кому не безразлична судьба нашей страны.

Часть 1

Уроки истории справедливы

День народного единства: почему, кого и с кем?

4 ноября — самый загадочный праздник в году. Большинство россиян не может вспомнить его правильного названия.

Бывший праздник Великого Октября, в 1996 году (не без черного юмора) переименованный в День примирения и согласия, теперь официально положено именовать «Днем проведения на Красной Площади в Москве парада в ознаменование 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции».

Изумительный выверт сознания: текущую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции или, как ее звали первые 10 лет, Октябрьского переворота, праздновать нельзя, а вот очередную годовщину ее 24-й годовщины не просто разрешено, а даже нужно!

16 декабря 2004 года Госдума РФ молниеносно, практически без обсуждения (правда, после провозглашения принципа «парламент — не место для дискуссий» обсуждения, если и случаются, носят все более формальный характер) приняла поправки в Федеральный закон о днях воинской славы. Одной из поправок было введение нового праздника — Дня народного единства — и перенесение государственного выходного дня с 7 ноября на 4-е. Основной причиной переноса стало желание полностью снять ассоциации с годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции 25 октября (7 ноября) 1917 года. Обращает внимание пояснительная записка к этому законопроекту, в которой отмечается: «4 ноября 1612 года воины народного ополчения под предводительством Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского штурмом взяли Китай-город, освободив Москву от польских интервентов и продемонстрировав образец героизма и сплоченности вне зависимости от происхождения, вероисповедания и положения в обществе».

Идея в принципе хорошая — как обычно у российской бюрократии, все портят только замысел ее реализации и практическое исполнение.

Если обращаться к историкам, то выяснится, что драматических, серьезных событий как раз 4 ноября и не происходило. Главным московским укреплением был Кремль, а Китай-город представлял собой лишь передовую линию крепостной обороны.

Фактическая капитуляция гарнизона произошла, по новому стилю, 5 ноября, а окончательная сдача поляков и подписание формальной капитуляции, после которой польские знамена были сброшены в кремлевскую грязь, — 7 ноября.

То есть если бы наши уважаемые руководители хотели просто праздновать, закрепляя в общественном сознании те ценности, о которых написано в пояснительной записке, они должны были бы либо сохранить праздник 7 ноября, либо перенести его на два дня — на 5-е.

Но они, насколько свидетельствуют их действия, совсем не хотят праздновать. Их цель в ином — вычеркнуть, вытеснить, выдавить из памяти общества память о советском периоде его жизни.

Принципиально важно, что они вычеркивают эту память отнюдь не из ненависти к советскому периоду как таковому — сами они почти все бывшие коммунисты, хотя и не вступавшие в партию с произнесением всех положенных обязательств и заклинаний чуть не накануне XIX партконференции, как А. А. Собчак.

Причина попытки вычеркнуть советский период из исторической памяти народа намного проще: сами они, сама эта часть наших нынешних руководителей, являются настолько ничтожными, насколько бездельными, а иногда и порочными, что практически любая память о Советском Союзе, при всех его недостатках, является для них смертельным обвинением, на которое просто нечего возразить.

Подчеркну: Советский Союз отнюдь не был идеальным: будь он таковым, мы бы и сейчас в нем жили.

Формально он действительно был уничтожен активным внешним воздействием, но ведь такое воздействие имеет место практически всегда. То, что оно вдруг оказалось смертельным, — следствие его собственных недостатков, и с этой точки зрения утверждение, что он развалился под грузом собственных проблем, является правильным.

Основная проблема нашей страны, о которой почему-то умалчивают даже самые лютые ее ненавистники, даже самые ярые антисоветчики, заключается в массовом принуждении людей к предательству. Обычных, нормальных людей, совершенно не идеологизированных, не желающих заниматься политикой, в массовом порядке принуждали к предательству своих близких, своего прошлого, своей веры, своих убеждений и представлений.

Пусть даже и в душе.

Именно в этом глубинная, фундаментальная причина того почти всеобщего отторжения и отвержения, под бременем которого и распался Советский Союз.

Однако на фоне всех недостатков СССР нынешнее государство, нынешнее руководство выглядит скопищем бездельников, говорунов, пиарщиков, иногда просто глубоко и безнадежно порочных людей. И вероятно, именно поэтому многие из них прилагают колоссальные усилия, чтобы уничтожить, стереть, вымарать из памяти любое позитивное воспоминание о Советском Союзе.

Это даже не глупость — это просто недобросовестная конкуренция, исторически обреченная, как и всякая недобросовестная конкуренция.

Так и хочется спросить: ребята, а вы работать не пробовали? Ну завидно вам, ну чувствуете вы себя ничтожествами в тени советской цивилизации — так не будьте ничтожествами! Проведите модернизацию страны, если вы действительно считаете ее своей!

Вам не нравится, что лучшая категория домов в Москве до сих пор заслуженно носит название «сталинка»? Ну так постройте «медведевки» или «путинки» — в чем проблема?

Но у нас «путинка» — не более чем водка…

Есть много людей, которые не приемлют 7 ноября, но есть и много тех, которые по нему скучают. Однако в любом случае праздник 4 ноября большинство наших сограждан, насколько можно судить, просто не понимают. Потому что изгнание поляков из Кремля в XVII веке можно отмечать в любой день или не отмечать вовсе: это событие, в общем и целом, давно утратило актуальность.

Если действительно хотели бы мягко, не травмируя людей, перейти от одного праздника к другому, — поступили бы так же, как когда-то православная церковь с Масленицей, вобрав этот, по сути дела, языческий праздник в новый строй жизни. Народ остался доволен.

Но вся беда в том, что, насколько можно судить, нашим руководителям надо не плавно заменить одно другим, а именно сломать народ через колено, демонстративно самоутверждаясь таким образом. Похоже, они больны какой-то мистической, иррациональной ненавистью к самой дате 7 ноября. Ненавидя Советский Союз, либеральные фундаменталисты остаются глубоко советскими людьми в худшем смысле слова — подлинными «совками»… в костюмчиках за 5 тыс. евро и с собственными замками в Австриях и Швейцариях.

Правда, у защитников идеи празднования Дня народного единства есть аргумент: они ссылаются на то, что еще в 1649 году указом царя Алексея Михайловича день Казанской иконы Божией Матери, 22 октября, по старому стилю, был объявлен государственным праздником.

И действительно, 600 лет назад единство российского общества было обеспечено за счет православной церкви, и в XVII веке эта технология вполне сохраняла свою актуальность и эффективность. Это святая (в том числе и в прямом смысле слова) правда. Но вот вопрос: мы что, действительно собираемся вернуться на 600 или хотя бы на 360 лет назад? Что, именно в этом и заключается суть предлагаемой нам «модернизации» — в возвращении в прошлое более чем на полтысячи лет?

Наши руководители, среди которых, насколько можно понять, помимо православных есть и мусульмане, и представители иных религий, предлагают нам забыть обо всех этих представителях? И заодно, кстати, и об атеистах?

Да, конечно, если считать православных по национальному признаку или по факту принадлежности к русской культуре — у нас их большинство и наша страна является монорелигиозной точно так же, как мононациональной (напомню, что, по международным нормам, мононациональной является страна, более 80 % населения которой принадлежат к одному народу; в России доля русских составляет 84 %).

Но если оценивать принадлежность людей к религии по активному исполнению требуемых этой религией обрядов, то здесь ситуация постыдна. Почему так, в чем причина того, что православные по культуре люди инстинктивно стремятся иметь поменьше общего с православной церковью, а то и отходят от нее — это вопрос интересный, но заслуживающий отдельного обсуждения. Пока же зафиксируем: безусловно, различные религии конкурируют друг с другом, а атеизм конкурирует со всеми ними. Но государству от этой конкуренции лучше держаться подальше: целее будет.

Попытка вернуться на 600 лет назад и восстановить национальное единство на основе религии, пусть даже православной, кончится плохо.

* * *

Сказанное выше о Советском Союзе в полной мере относится и к царской России. Она рухнула под своей собственной тяжестью, и защищать ее оказалось некому.

Даже генералитет выступил против царя, так как его управление было откровенно некомпетентным и разрушительным.

После Февральской революции Временное правительство, по сути дела, уничтожило армию — разумеется, из лучших демократических побуждений. Огромная часть убийств среди офицерского состава была прямо спровоцирована Временным правительством.

Это ужасно.

Большевики сознательно восстанавливали армию — после того, как Временное правительство бессознательно ее разваливало. И офицерство видело это очень хорошо — и огромная его часть поддержала большевиков.

Не потому, что они были за социальную справедливость. Как говорил В. И. Ленин, каждый придет к коммунизму своим собственным путем. Офицеры видели, что управлять так, как при царе, нельзя, и так, как при Временном правительстве, тоже. И вот пришли люди, офицерам абсолютно чуждые, непонятные, даже враждебные, но они пытаются восстановить Россию для народа, которому привыкли служить офицеры, и по-честному восстанавливают армию. Поэтому большинство офицеров перешло к большевикам вопреки своим интересам. Это было самопожертвование в чистом виде.

Даже из Генерального штаба сторону большевиков приняло 55 % офицеров. Не потому, что предали свою Родину, а потому, что видели: при всех пороках большевиков, при всех троцких, латышских стрелках, чрезвычайках, — Россия стоит с их стороны баррикад. А со стороны белых — да, прекрасные, культурные, милые люди, но там не Россия — там непонятно что.

Среди прочего большевикам до сих пор ставят в вину разгон Учредительного собрания.

А ведь это ярчайший пример того, как недемократическое действие в критической исторической ситуации может быть абсолютно правильным.

Царский режим довел людей до такого отчаяния, что депутаты Учредительного собрания, насколько можно судить по историческим материалам, не могли противостоять четкому наказу избирателей — разделить, разрушить страну.

Эти депутаты действительно выбирались демократически — примерно так же, как у нас демократически выбирались последние Верховные Советы СССР и РСФСР, которые даже не боролись с развалом страны…

Наказ избирателей выделить из России части, в которых они проживали, и обеспечить независимость тех или иных территорий шел не только от национальных окраин, но даже от Сибири — я уж не говорю про Дальний Восток. Если бы это Учредительное собрание начало по-настоящему работать, России сегодня бы не существовало.

Естественно, большевики разогнали его депутатов совершенно не поэтому, а прежде всего потому, что Учредительное собрание было формально более легитимной и при этом абсолютно чуждой им властью: там они были в меньшинстве. Но за время, прошедшее между выборами в Учредительное собрание и началом его работы, страна стала другой, и Учредительное собрание превратилось в историческую тень. Поэтому его разгон прошел практически незамеченным: за него почти не сражались.

Учредительное собрание — классический пример того, что демократия требует процедур, процедуры требуют времени, а в условиях стремительных революционных изменений порой оказывается: демократические процедуры конституируют вчерашнюю власть, которая сегодня уже неадекватна и мало кого представляет — просто потому, что избиратели изменили свой взгляд на вещи. И в результате самое логичное, что можно сделать с такой вчерашней, хотя и безупречно демократической властью, — просто от нее избавиться.

Справка

Трагедия белых: без образа будущего победить нельзя

Рассмотрим теперь тех офицеров, кто не пошел к большевикам и чуть позже организовал героическое белое движение.

В конце концов, того же адмирала А. В. Колчака.

В первую очередь это великий полярный исследователь. Он много раз был в США, откуда вернулся в Россию, потому что его позвали коллеги. А дальше он проявил полководческий талант.

Но никакой политической программы у него не имелось. А когда у вас нет идеологии, вы либо неэффективы, либо избыточно жестоки. И Колчака сейчас в Сибири вспоминают примерно как Гитлера в Белоруссии: до сих пор слово «колчаковец» — тяжелейшее, серьезнейшее оскорбление. Потому что колчаковский террор был чудовищным, и именно он обеспечил поддержку советской власти Сибирью. Большевиков не любили, но по сравнению с Колчаком они были заведомо меньшим злом.

При этом у Колчака была возможность почти гарантированной победы. В 1919 году Маннергейм, возглавивший Финляндию, которая боролась за независимость, предложил ему свою помощь — пожалуйста, вот мощная и воодушевленная обретением независимости финская армия, пойдем на Петроград, сметем большевиков, — а вы нам потом официально оставьте независимость. Существенно, что в тот момент она уже была получена — и де-факто, и де-юре, — но из рук Ленина, что полковнику царского Генштаба Маннергейму совершенно не нравилось.

А Колчак отказался.

Этот отказ неслучаен: он представляется еще одним проявлением того, что за белых стояли вчерашние люди, мыслящие прошлым, а не будущим, не понимающие не только еще только свершающихся, но и уже свершившихся в России и ставших необратимыми изменений.

Сопротивляться этим глубинным, фундаментальным процессам можно было, опираясь только на национализм — других стратегических путей просто не существовало. Это вполне подтверждает судьба гетмана Скоропадского — ему, генерал — адъютанту Николая Второго, истовому патриоту России, пришлось стать украинским националистом, потому что ему просто больше не на кого было опереться в борьбе против большевиков.

Надо сказать, что русские офицеры, эмигрировав, создали — или качественно укрепили — государственность во многих странах мира, не только в Финляндии.

Заслуга Маннергейма, за которую его чтят в Финляндии прежде всего, в том, что он сделал очень много именно для самосознания финского народа, поэтому его и чтят там. И он был достаточно лоялен, насколько это было возможно, по отношению к России, даже и к советской. Ведь во время блокады Ленинграда финны, естественно, попытались его взять. Но, получив один раз по зубам, просто заняли ту территорию, которую считали своей, и дальше шли крайне неохотно.

Логика понятна: с налета взять не удалось, а тратить жизни финских солдат на то, что мы сами не считаем своим, — неправильно.

Это не дружба, не партнерство, не сотрудничество, но это некоторые внутренние правила, которые очень сильно помогли нам.

А вот Колчак этих внутренних правил не понимал. Он долго находился за границей и не видел, что вернулся в другую страну. Он не видел предательства позднего царизма. Распутинщина, которая была чудовищным шоком для общества (хотя сам Распутин, может, являлся и прогрессивным общественным деятелем), прошла мимо него. То, что царский режим сгнил, Колчак, как и многие другие офицеры, просто не успели осознать. В этом их трагедия.

И нам нужно извлекать из этого уроки, потому что тот, кто забывает свою историю, обречен на ее повторение, и, к сожалению, отнюдь не в виде фарса.

Так вот, возвращаясь к царизму: то, что сделали большевики, при всех своих зверствах, неудачах и порочности, за первые же полвека своего правления, вполне сопоставимо со сделанным царским режимом, по крайней мере династией Романовых, за триста лет. И это несоизмеримо больше, чем сделали люди, «пашущие на галерах» и «отливающие в граните», за 20 лет своего руководства страной, если вести отсчет с Ельцина.

* * *

Сама по себе идея народного единства прекрасна и актуальна: здесь даже обсуждать нечего. Можно только восторгаться тактической гениальностью Березовского, на ходу «перекрестившего» спешно, буквально на коленке создававшийся под его кураторством в кризисе второй половины 1999 года избирательный блок «Мужики!» в партию «Единство» (ныне известную как «Единая Россия»).

Безусловно, я за единство: мы все принадлежим к одному, общему народу, одной, общей цивилизации. И каждый из нас — неотъемлемая часть этого народа и этой цивилизации. «Без меня народ неполный», по словам А. П. Платонова.

Но, с другой стороны, когда-то еще Евтушенко писал: «Но подлецу, кастрату не то, что как-то «не хочу» — я не могу быть братом!» Просто не выходит.

Когда приходится читать про массовые преступления — вплоть до убийств, — массово же покрываемые нашей якобы правоохранительной системой…

Когда приходится слышать разъяснения, пусть даже и в частных разговорах, что «это быдло должно работать 12 часов в сутки и не иметь никакой социальной защищенности, потому что оно быдло, а бизнес превыше всего», — вспоминается другое «превыше всего»: «Uber alles», как фашисты говорили…

Да, конечно, проект, выдвинутый было руководителями Российского союза промышленников и предпринимателей, официально был оформлен другими словами, а когда олигархи столкнулись с общественным негодованием, они сразу же сдали назад и объяснили, что их неправильно поняли, но суть дела от этого не меняется.

Какое единство может быть у нормального члена общества с людьми, которые систематически и последовательно ведут себя антиобщественно? Пусть даже они и поставили себя во главе общества при помощи сложных, непрозрачных и, вероятно, фальсифицированных процедур?

Сначала нужно их привести в норму, в чувство, встряхнуть по — хорошему или просто заменить — так, похоже, и дешевле выйдет, и проще…

Ответственное и разумное руководство государства спокойно решит эту задачу за полгода — другое дело, что пока взяться ему просто неоткуда.

Но когда оно будет создано — все поймут за эти полгода, что не надо выступать против российского общества, против народа. Поймут, что мы все являемся его частью. И олигархи, которые пока ведут себя не всегда культурно, побегут впереди процесса нормализации, по-есенински задрав штаны. И деятели, у которых головы кружатся от упоения своим величием, начнут следить за тем, что они говорят и в какой аудитории.

И это произойдет, что очень важно, без насилия — просто в силу примера. Ведь современное российское общество устроено очень забавно: у нас слабые традиции, слабая правовая культура, смешная — в прямом смысле слова до ужаса — судебная система. И либеральные реформы только усугубляют ситуацию.

В результате для общества именно государство — причем не его слова, но его поведение — является главным источником норм и правил. Государство выступает в роли командира танковой роты в эпоху, когда на танках еще не было раций и командир осуществлял руководство по принципу «делай, как я».

Сейчас государство в силу своего разложения далеко не всегда вообще понимает, что своим поведением невольно дает обществу команды и подает ему пример.

А общество воспринимает эти сигналы «всей кожей» и прекрасно их понимает. Среди плохих пиарщиков и либералов его модно обижать — определенной категории деятелей всегда мешает народ, — но наши люди по-прежнему если и не самые умные, то самые мудрые в мире. Вот пропаганду мы действительно не понимаем и с каждым годом воспринимаем все хуже, — а зачем ее понимать? Она что, имеет отношение к жизни?

Зато поведение государства россияне понимают очень хорошо. Как только отморозки с мигалками начинают тупо, цинично и массово нарушать правила дорожного движения, люди идут в ближайшую мастерскую, покупают мигалку и ставят ее на крышу своей машины. Кто-то — чтобы тоже безнаказанно нарушать правила дорожного движения, а кто-то — чтобы обезопасить себя от разного рода безумцев.

Один из моих знакомых лет восемь назад вырезал из фольги из — под шоколада какой-то безумный, совершенно фантасмагорический пропуск в Кремль. В Кремль он по нему, конечно, не порывался, но по городу ездил примерно год — пока не попал в очередную облаву. Но когда поймавшие его осознали, что этот навороченный спецталон не просто скопирован, а вообще выдуман от начала до конца, что таких форм не бывает в принципе, а сделан он из фольги и обертки от шоколада «Гвардейский», — они были настолько потрясены, что моего приятеля просто отпустили.

При желании оформить его можно было по-всякому. Но у задержавших был такой шок, что они даже сфотографировались с ним и с этим якобы спецталоном.

Кстати, тоже ведь пример народного единства.

Правда, в целом народного единства в нашей жизни, увы, нет. Народное единство — всеобщая мечта, которая в исполнении нынешней власти превратилась в абсолютную профанацию. Нельзя сказать даже, что это подмена реальности чем-то желаемым: политика государства внятно свидетельствует, что оно совершенно не хочет никакого единства.

Народное единство было при советской власти. А до и после — не было.

И много чего еще не было: мы живем сейчас в технологической и социальной среде, созданной при советской власти, а все, что сделано после нее, — это Интернет и свободная торговля. Вы ездите на метро, живете в квартирах, ходите по улицам, включаете лампочку Ильича…

Так вот, если кто хочет отречься от своего прошлого, от труда и усилий своих прадедов, дедов и родителей — берите лучину, выкиньте на помойку холодильник, да и утюг заодно, и сидите в избе, обогревая ее хотите печкой, а хотите — ноутбуком, подключенным к широкополосному Интернету.

Кстати, царя расстреляли не большевики. Из семи человек иркутской директории, принявшей решение об этом убийстве, их было один или двое. И на фоне террора, впоследствии развязанного в Сибири тем же Колчаком, это выглядело, увы, не таким уж и значимым эпизодом.

* * *

Почему обо всем этом приходится говорить?

Потому что гражданская война не окончена.

Потому что до сих пор «красные» и «белые», легко поддаваясь на провокации, с восторгом сшибаются лбами, ослабляя наше и без того не слишком сильное общество.

И это не наследие прошлого.

Это — в чистом виде результат нынешней пропаганды: разрушение идентичности. Я совершенно не фанат 7 Ноября и готов даже праздновать 4 Ноября, хотя скептически к нему отношусь, но не из лояльности непонятно к чему, а потому, что нам действительно нужен праздник, который объединит страну.

Сегодня это только 9 Мая, День Победы. 22 июня — не праздник. Это очень тяжелый, очень страшный день. Крайне негативно относясь к «Идущим вместе» и прочим нашистам, я хорошо помню, что это именно они в 2001 году восстановили традицию возложения венков 22 июня к памятникам павшим в войне. Это сделали именно они — впервые за все постсоветское время, — и я всегда скажу им за это спасибо.

За нашим общим праздником должно стоять созидание, и он должен звать нас к созиданию, а так — хоть 200 лет русскому граненому стакану празднуйте! Но когда введенный государством праздник объективно способствует не созиданию и тем более не укреплению, а разрушению идентичности народа, — это неправильно.

Напомню, какие еще есть праздники; часть их можно скопировать у американцев. День труда, 1 Мая: ну придите к олигарху и скажите ему, что он бездельник. Обидится ведь: он считает, что он работает! — и это надо использовать.

День международной солидарности трудящихся — чем вам не нравится солидарность? Понимайте ее в широком плане. А есть и другие чудесные праздники: День матери, День отца, День влюбленных, в конце концов! в самом деле: совсем недавно его придумали — и кому он мешает? Шикарный праздник! Я тут заработался недавно на этот праздник и поздно пришел домой — у, что было…

Согласитесь, нелепица: день святого Патрика, по сути дела, день пива праздновать парадом по Новому Арбату, а 1 Мая и 7 Ноября считать неправильными днями.

Наша проблема в том, что мы — народ, контуженный своей историей.

Надо вылечиться от этой контузии.

Нашей стране, нашему народу, нашему государству нужно научиться принимать свою собственную историю, жить с ней.

Мы ведь все принимаем свою семейную историю. В большинстве семей есть вещи, о которых неприятно говорить вслух, — как говорят англичане, «скелеты в шкафу». Что-то когда-то в чем — то было не так, и очень многие люди знают или понимают что — то не то про своих родителей. Но это не мешает им их любить. Как говорил один успешный человек: да, папа часто был нетрезв и даже иногда бил маму. Да и мама, как я теперь, став взрослым, понимаю, — объяснял этот человек, — иногда позволяла себе значительно больше свободы, чем может позволять себе полностью идеальная жена. Но это моя семья и это мои родители, это часть меня, и я их люблю и принимаю такими, какими они были.

Так вот: это наши родители, это наши предки. Они нашу страну сделали — ту страну, в которой мы все живем. Дай бог нам так сделать нашу страну, так поднять ее, с поправками на новое время и новые технологии, как подняли ее якобы плохие большевики. Вот когда страна, которую создадим мы, окажется счастливее, могущественнее и значительней той, что создали они, — вот только тогда мы получим моральное право их осуждать. Но, думаю, к тому времени мы уже настолько повзрослеем, что у нас такого желания не появится.

А кратчайший путь к взрослению заключается в понимании и приятии причин ключевых как для нашей истории, так и для нашего самосознания поворотных пунктов, в первую очередь — причин Великой Октябрьской социалистической революции.

Почему случился Великий Октябрь и зачем его хотят забыть

Одна из трагедий, которые пришлось пережить мне уже во взрослом, сознательном возрасте, — осознание неизбежности революции 1917 года. Любая революция — чудовищный социальный катаклизм, страшная судорога, которой общество, если у него есть инстинкт самосохранения, избавляется от системы управления, ставшей несовместимой с его жизнью.

К сожалению, какие бы чудесные фильмы ни снимали сейчас о царском времени, царская система управления действительно была обречена.

Началось-то с Февральской революции, а та, в свою очередь, началась с бунтов женщин, которые стояли в безысходных очередях за хлебом и за мукой в завьюженном Петрограде. Им не давали ничего даже по карточкам, которые сейчас нам пытаются представить как изобретение «проклятых коммуняк».

В результате этих бунтов и, естественно, сопутствующих им заговоров, царизм и рухнул. А ведь чтобы довести общество до революции, до восстания, нужно очень здорово потрудиться. Абсолютное большинство людей нормально: никто на амбразуру ложиться не хочет, никто с ОМОНом драться не жаждет, все хотят заниматься исключительно своей частной жизнью — и это правильно.

Только когда власть доводит общество до такого состояния, что людям уже некуда деваться, что они не имеют никаких возможностей существования, что они готовы умереть, но не жить под этими начальниками, — вот тогда происходит социальный катаклизм. Тогда происходит социальная революция, тогда, грубо говоря, возникают «приморские партизаны» и прочие сопутствующие им явления.

Принципиально важной особенностью является именно отношение управляющей системы с управляемыми. Источник легитимности — не «мировое сообщество», не «вашингтонский обком» и даже не «все прогрессивное человечество». У любого государства есть только один источник легитимности его власти: собственный народ, каким бы неразвитым и некультурным он ни казался его интеллектуальным представителям.

Поэтому, если вы управляете чудовищным для внешнего наблюдателя образом, но сам управляемый считает, что это нормально, — у вас все в порядке. Именно поэтому более двухсот лет просуществовало крепостное право на Руси, окончательно оформленное в 1649 году, при Алексее Михайловиче Тишайшем (между прочим, в других странах Европы оно тоже имело место, и часто в намного более жестоких формах). И пока российскому народу оно казалось нормой, оно вызывало протест лишь у ничтожно тонкого слоя образованных и при этом гуманистично настроенных людей.

Здесь стоит особо остановиться на личности Алексея Михайловича — невероятно интересного русского царя, сделавшего много для укрепления России и становления ее как великого государства. В части реформ — предшественник и Петра, и даже Екатерины. Чего стоят проведение переписи (по эффективности, похоже, превышающей переписи и 2002, и 2010 годов), создание целых полков «иноземного строя», Тайного приказа — прообраза КГБ, строительство первого полноценного русского военного корабля, нормативная защита российских купцов от иностранных конкурентов! Чего стоит и то, что Алексей Михайлович первым из русских царей нарушил традицию и стал подписывать документы собственноручно!

Он, хоть и заложил серьезные мины под будущее России, вроде церковного раскола, значительно больше подобных мин, которые мы уже прочно забыли, вынул из тогдашнего прошлого. Его роль в истории недооценена, а ведь это был, среди прочего, подлинный гений пиара, выражаясь современным языком.

Вдумайтесь только: при нем произошли вызванные его собственными не вполне адекватными действиями Соляной и Медный бунты, крестьянская война под предводительством Степана Разина, множество более мелких бунтов и волнений. При нем — и во многом в результате его собственного потакания Никону — произошел раскол церкви, пиком которого стало Соловецкое восстание. С другой стороны, именно при нем Россия вернула себе Смоленск и Северскую землю, твердо стала в Сибири (в частности, были основаны Нерчинск и Иркутск), воссоединилась с Украиной — благодаря не только воле двух братских народов и наличию внешних опасностей для тогдашней Украины, но и титанической, до сих пор остающейся в тени работе российской дипломатии. Наконец, именно Алексей Михайлович, издав Соборное уложение 1649 года, окончательно закрепостил крестьянство.

И при таком насыщенном бурными событиями царствовании, причем событиями, в значительной степени вызванными им лично, этот царь сумел войти в историю под данным им современниками прозвищем «Тишайший»!

Крепостное право в России в целом было не изуверским. Напомню, что за свои исключительные зверства Салтычиха была после многолетнего следствия осуждена на смертную казнь, замененную пожизненным заключением, и умерла, просидев в яме 33 года.

Хотя существовали, например, и военные поселения Аракчеева, по сравнению с которыми ГУЛАГ отдыхает. Потому что в ГУЛАГе, по крайней мере, не заставляли вдобавок ко всему заниматься военной подготовкой, и люди имели надежду на освобождение, а в военных поселениях Аракчеева таких надежд не было.

Было много относительно не свободных, но почти свободных крестьян. Были огромные территории, где крепостного права так никогда и не было, так что потом там даже не смогли ввести колхозы, — например, в значительной части Сибири.

Все было по-разному: у нас вообще очень разная страна.

* * *

Октябрьскую революцию нельзя понять до конца без обстоятельств отмены крепостного права. Во время этой отмены главный вопрос заключался в том, что делать с помещиками — с тогдашним правящим классом.

В России успешное развитие всегда происходило по принципу, извините за выражение, опричнины: лидер и его окружение вступали в неформальный союз с народными массами, выражая их интересы и чаяния, против правящего класса. Так же, как Иван Грозный, поступали и Петр I, и И. В. Сталин, и многие другие, менее жестокие руководители.

При освобождении крестьян от этой модели отказались: царизм оперся на помещиков и в их интересах заставили крестьян выкупать у них свою землю. Результатом, помимо непримиримого противоречия между народом и связанной с ним интеллигенцией, с одной стороны и государством, с другой, стала длительная разрушительная инфляция, потому что под этот выкуп пришлось эмитировать деньги.

При этом значительная часть помещиков вести свое хозяйство не смогла, а некоторая и просто не захотела. Она стали закладывать имения, получать под них огромные кредиты, проматывать эти кредиты в Европе, потом опять перезакладывать, а банкротить их никто не смел, потому что помещикам их земля была дарована почти богом.

В результате к концу XIX века экономика оказалась разбаласированной — эмитировали слишком много денег. В качестве реакции на это безобразие к управлению были призваны, выражаясь современным языком, монетаристы, символом которых стал Витте. Они стабилизировали экономику при помощи предельно жесткой финансовой политики, за счет социальной деградации общества. П. А. Столыпин в этом процессе весьма энергично участвовал и, в конечном счете, из-за него и пострадал.

В силу этого почти гайдаровского монетаризма бурное развитие капитализма шло, к сожалению, на костях народа — не только из-за понятной алчности капиталистов, но в первую очередь из-за сознательной политики государства. Именно из-за нее та сдерживающая сила, которая оформила профсоюзы Германии в конце XIX века, которая проявилась в США (через профсоюзы и, с другой стороны, через приток мигрантов, который позволял удерживать эти профсоюзы в узде), у нас не сложилась совсем.

В отсутствие этой системной, интегрированной в производство и управление сдерживающей силы в качестве коллективного морального авторитета стремительно выросла интеллигенция, которая оказалась абсолютно враждебной государству. Это произошло благодаря пафосу великой русской культуры, проповеди доброты и милосердия, — ведь большинство людей жило действительно ужасно, а ценности у интеллигенции были вполне европейские, гуманитарные. С другой стороны, причиной враждебности интеллигенции государству стала ограниченность, жестокость, чтобы не сказать тупость и самодурство правящей бюрократии.

А исторически противостояние интеллигенции и государства восходило к освобождению крестьян, при котором государство вопреки опричному принципу оперлось на помещиков против народа, а разночинная интеллигенция как раз из народа-то и происходила.

Это главное.

Именно в ограблении крестьян при их освобождении — коренная причина саморазрушительной, самоубийственной для общества вражды интеллигенции, вышедшей из этих крестьян, и государства.

В силу изложенного в начале XX века Россия обладала великолепной экономикой, пятой в мире по масштабам производства, со стабильной валютой и огромным экспортным доходом, но внутри раздиралась жесточайшими социальными конфликтами. Власть же вместо того, чтобы умерять эти конфликты или хотя бы дирижировать ими, сама была одной из конфликтующих сторон. По своей природе призванная быть арбитром, она с упоением лезла в самую гущу социальной драки.

Результат — первая русская революция: ужасное событие, ужасные жертвы, буквально озверение режима. Ведь людей действительно убивали без суда, забивали нагайками, рубили топорами, — а с другой стороны имел место революционный и особенно постреволюционный террор. Но власть не смогла извлечь из трагедии должных уроков.

Царь попытался. Николай Второй был человеком, судя по всему, добросердечным, но как управленец — предельно неэффективным. Он честно попытался демократизировать систему управления, сделать ее более гибкой и лучше учитывающей интересы и мнения общества, но сделать этого не сумел. А просто улучшить жизнь рабочих, переселив их значительную часть из подвалов в комфортабельные по тем временам общежития, было уже недостаточно.

Кстати, о подвалах: один из моих радиослушателей рассказал, что по мере разжигания антисоветской истерии в последние годы все чаще вспоминает рассказы о своем прадеде, который работал в вагонных мастерских, за Ярославским вокзалом в Москве, по 10–12 часов и домой приходил только ночевать. Семья жила в подвале, и из девяти детей выжило только трое последних, которые родились, когда они уже переехали из этого подвала. Потому что в подвале, где они жили, у ребенка не было никаких шансов на выживание.

Если бы нынешние любители царского режима пожили в таких условиях, они, скорее всего, изменили бы политические взгляды. А то большинство из них думают, что при крепостном праве, да и при царизме, были бы только графьями и князьями.

Царизм пал жертвой столкновения, с одной стороны, внешних сил, с другой — внутреннего раздражения и недовольства. И Николай Второй в какой-то момент, вероятно, просто устал и захотел «выйти из боя», а в политике, да еще и в условиях кризиса, это самый надежный способ самоубийства. Ведь принцип бандитских «стрелок» — во всем виноват отсутствующий — слишком часто применяется и, казалось бы, относительно цивилизованными кругами.

* * *

Однако Николай Второй, вероятно, был слишком интеллигентен (или слишком много пил), чтобы понимать это, — и отрекся.

А ведь как царь он являлся помазанником Божьим — и сам в это, скорее всего, свято верил.

Когда же помазанник Божий отрекается от власти, он отрекается тем самым и от Божьего помазания. Это не секретарша, не ночной сторож, которые могут психануть и написать «заявление по собственному желанию». Добровольный личный отказ от Божьего помазания — поступок, который, если и не является святотатством, вполне может привести, если говорить религиозным языком, к богооставленности. Другое дело, что своей смертью он это, по-видимому, искупил.

Сейчас некоторые монархически настроенные историки говорят, что, мол, ничего этого не было. Николай Второй (он же Кровавый — такое прозвище у народа надо было заслужить) ни от чего не отрекался, а так называемое «отречение» было фальсифицировано масонами и английскими шпионами.

Не могу судить, какое отношение это имеет к реальности, но факт остается фактом: Николай Второй после отречения вел себя так, как будто отречение было его собственным, добровольно сделанным шагом. За власть он не боролся. Это — бесспорный исторический факт.

А теперь посмотрим на это с точки зрения отношений между Богом и человеком.

Бог вручает человеку власть — и эту Богом данную власть у человека похищают. Это преступление не против человека, но, в конечном счете, против Бога, но ограбленный человек отказывается восстанавливать справедливость, отказывается бороться за власть и тем самым соединяется против Бога со своими врагами, хотя это противоестественно во всех отношениях.

Так или иначе, отречение в пользу заведомо не желавшего власти младшего брата царя Михаила стало юридическим фактом. Тот тоже отрекся, наступило безвластие, и вины большевиков в этом никакой нет. Историческая вина всецело лежит на последнем царе, на тех, кто вырвал у него власть, и тех, кто создал Временное правительство и власть в итоге не удержал.

Да, большевики боролись с самодержавием, с царским режимом, но власть они в прямом смысле слова подобрали, когда та валялась на земле. И помнили это хорошо: десять лет после 1917 года они называли Великий Октябрь не революцией, а всего лишь переворотом. И это действительно был переворот: группа революционеров и матросов пришла в Зимний дворец (совсем не так, как это было потом показано в знаменитой картине Эйзенштейна, до сих пор иногда выдаваемой за документальную съемку), и там не оказалось никого, кто всерьез был готов защищать потерявшееся в истории Временное правительство, — как несколькими месяцами раньше практически никто не был готов защищать царя.

Тогда брат еще не пошел на брата, до весны 1918 года развитие событий шло удивительно мирно, даже иногда трогательно в своей наивности, — когда, например, офицеров, даже оказывавших сопротивление, действительно отпускали под честное офицерское слово больше никогда не воевать с новой властью. А офицеры очень хорошо помнили, как после Февральской революции их убивали, и на фронте, и в тылу, часто просто за наличие формы или за попытку отдать тот или иной приказ.

Ну, а весной пошло: с одной стороны серьезное сопротивление, с другой — раскрестьянивание, расказачивание, вплоть до национализации женщин и прочего безумия.

Но закончим все же с отречением.

Отречение Николая Второго действительно написано ненадлежащим образом, но ведь и весь царизм был в высокой степени неформальным инструментом.

Никакого закона о престолонаследии в России не существовало — и новый царь всякий раз, по сути дела, неформально избирался правящей элитой! Наша монархия, наше самодержавие опиралось на выборы, пусть даже не всенародные и осуществляемые весьма опосредованно, в форме государственного переворота или отказа от него, но все равно выборы, — это была выборная монархия!

Может быть, Николай, отрекаясь, думал о том, что отречение, написанное ненадлежащим образом, не является юридическим документом, но в то время его уже так ненавидели, что таковым документом было сочтено даже оно.

Очень интересен расклад политических сил на тот момент.

Уникальность нашей страны проявляется и в действительно уникальной причине того, что у нас нет или почти нет собственной толковой истории. Ведь история всегда очень идеологизирована, это родовая травма данной науки. История — вынужденно — не столько ищет истину, сколько формирует нацию. Поэтому очень сложно заниматься исследованиями: приходится понимать, что, если результаты этих исследований окажутся противоречащими внутренним потребностям коллективного сознания нации, они либо никогда не будут признаны (или, как минимум, не будут популярными), либо приведут к разрушению нации, к катастрофе.

Так вот, уникальность нашей страны проявляется и в том, что ее развитие примерно поровну определялось внутренними и внешними силами. Российское общество очень открыто внешнему влиянию, наш исторический способ существования — приятие чужой энергии и превращение ее в свою. Мы принимаем в себя внешнее влияние, перерабатываем его, используем в своих интересах: в этом секрет силы русской культуры, русской цивилизации, — и к сожалению, от этого же и страдаем.

Большинство историков неосознанно идеологизированы — и потому не могут принять это равное влияние внешних и внутренних факторов на развитие России. Для патриота-почвенника осознать, что народ-богоносец определяет свою жизнь не в большей мере, чем совершенно посторонние богомерзкие масоны и либералы, так же невыносимо, как для западника — осознать, что это быдло, эти холопы влияют на свою страну ничуть не в меньшей степени, чем блистательные ясновельможные паны (или «все мировое сообщество» — меняются только символы, суть практически не меняется).

К 1917 году главным фактором общественной жизни стало абсолютное, массовое отторжение царизма из-за чудовищной империалистической войны, которая перемалывала целые поколения — мучительно, страшно, изуверски и откровенно бессмысленно. Никому из обычных людей это не было нужно, все изнемогли от крови и лишений, все жаждали мира.

Первичный, истерический всплеск патриотизма закончился очень быстро, и начались бессмысленные, чудовищные, бесконечные жертвы. Кому-то грезился Константинополь, кому-то хотелось отобрать у России Польшу, но для основных участников войны она так и не стала отечественной, потому что слишком явно и откровенно с самого начала была империалистической.

Царь и вся система управления были обязаны отреагировать на эту бессмысленность и задуматься, как выйти из конфликта. Ведь война была братоубийственной даже для императоров: все королевские семьи Европы находились в родстве.

Но они не смогли захотеть это сделать, и в итоге Первая мировая уничтожила все империи, кроме Британской.

Парадокс России заключался, с одной стороны, в полном взаимном отторжении общества и власти, замкнувшейся на себя. Власть просто закрыла все окна, все двери и перестала интересоваться, что там про нее думает общество. С другой стороны, эта абсолютно недемократичная власть старалась быть гуманной: не попадающие в узкие категории совершенно нежелательных лиц (например террористов) могли совершенно спокойно бороться с ней. И наконец, открытая внешнему миру Россия находилась под очень жестким давлением внешних сил. Немцы хотели сепаратного мира, англичане и французы всеми силами старались его не допустить — и Россия стала еще одним полем их боя.

При этом царская Россия отнюдь не была диктатурой: наша монархия являлась очень мягким авторитаризмом, во многом вполне правовым государством, в котором спецслужбы в отсутствие закона, специально регламентирующего их действия и наделявшего их особыми правами, оказались беспомощными. А закона о спецслужбах не существовало из-за недоразвитости парламентской системы, недоразвитости демократии: парламент еще не мог реагировать на потребности общества, даже в области обеспечения его безопасности, а самодержавие было уже слишком косно, чтобы эти потребности замечать.

Все решения в этой сфере принимал лично государь, как сейчас говорят, — и он оказался весьма слабым управленцем.

В результате отречение царя явилось в чистом виде победой Антанты: победой англо-французского влияния и финансово связанной с этими странами российской буржуазии. Февраль действительно был классической буржуазно-демократической революцией, но в условиях крайне слабого развития капитализма и, соответственно, слабости и несамостоятельности буржуазии.

Семьдесят процентов тогдашних базовых отраслей — горной промышленности и машиностроения — принадлежало иностранному капиталу, представители которого потом, в настоящую революцию, вместо того, чтобы с пулеметом лечь перед заводоуправлением, просто уехали домой, списав российскую часть бизнеса в убытки.

Остальная, собственно российская часть крупного бизнеса, была теснейшим образом связана с царским режимом. Это были не предприниматели, а, выражаясь по-современному, олигархи, которые очень быстро поняли, что спекуляции безнаказанны и приносят значительно большую прибыль, чем собственно производство.

В результате они в тесном сотрудничестве с коррумпированными чиновниками начали создавать искусственный дефицит везде — от продовольствия до оружия.

Это непредставимо для современного сознания: производители оружия и его перепродавцы устроили, по сути дела, бойкот фронту. Из-за спекуляций фронт не получал патронов, снарядов, винтовок. Да, в критические моменты Великой Отечественной войны бывало такое, что ополченцам приходилось ходить с одной винтовкой на троих на танки, но ведь и в Первую мировую войну происходило нечто похожее. Не хватало патронов, не хватало снарядов, а на самом деле их было столько, что хватило на всю Гражданскую, на все конфликты двадцатых и тридцатых годов, и в начале Великой Отечественной этими патронами и снарядами еще довоевывали!

Февральская революция началась с восстания в очередях, когда женщины кричали: «Что ж вы с нами делаете?» А страна была завалена зерном, его девать было некуда — как гречку некуда было девать осенью 2010 года, когда искусственно создали ее дефицит.

Непосредственный толчок к Февральской революции дала, выражаясь современным языком, мелкая спекуляция чиновников средней руки мэрии Санкт-Петербурга, но всесокрушающим политическим фактором, когда требовать отречения своего главнокомандующего к нему приехали генералы с красными бантами, она стала лишь в результате мощного давления стран Антанты. Их интерес был прост: они боялись примирения русского царя с его немецким родственником, желали распространения на Россию демократического устройства общества и надеялись ослабить Россию, чтобы не допустить ее в полной мере на послевоенный пир победителей.

И, с некоторыми оговорками, им это удалось.

Придя к власти в результате Февральской революции, мелкая и незрелая, в том числе и по уровню своего самосознания, российская бюрократия ничего, кроме «войны до победного конца», придумать не могла. Просто потому, что она бегала на очень коротком поводке у своих хозяев из Антанты — точно так же, как российские либералы остаются на коротком поводке у своих хозяев из «вашингтонского обкома».

И сказать этим хозяевам: извините, пожалуйста, но мы пришли к власти и теперь отвечаем не столько перед вами, сколько в первую очередь перед своим народом, — все эти керенские и князья львовы не смогли даже попытаться. Эта слабость и оказалась для них роковой.

Между прочим, влияние Антанты на внутренние российские дела отнюдь не сошло на нет после победы большевиков, которые вроде бы ориентировались на немцев. Ведь так называемый «мятеж левых эсеров», в котором скрыто участвовало огромное количество большевистских руководителей и который был, насколько можно понять, попыткой антиленинского переворота со стороны Свердлова и Дзержинского^[1], — этот мятеж был и проявлением англо-французского влияния.

Да, конечно, имело место стремление к большей демократии, к опоре на крестьян, к расширению социальной базы, но и влияние Антанты прослеживается очень четко.

И исключительно мягкая реакция большевиков на этот мятеж была вызвана не только продержавшимся аж до тридцатых годов сентиментальным отношением к таким же, как и они, революционерам, не только инстинктом самосохранения, но и пониманием этого внешнего влияния как важной причины мятежа.

Ленин, кстати, очень хорошо умел помнить национальные интересы, даже находясь под внешним контролем. Классический пример — Брестский мир: из-за внутренней драки среди самих большевиков, я уж не говорю об эсерах и остальных, пришлось отдать немцам даже больше, чем те хотели вначале. Ведь Красной армии, что бы мы ни отмечали 23 февраля, в то время в природе просто не существовало: немцы шли и забирали все, что желали, не встречая вообще никакого сопротивления.

Но первое, чем занялись большевики после того, как уступили немцам все, что можно и чего нельзя, — это разжигание революции в Германии. Да, для Троцкого и компании это был шаг к мировой революции; но для остальных — и Ленина в том числе — это был национальный реванш, хотя они и не мыслили тогда в этих категориях. И очень быстро они ответили своим бывшим партнерам «по полной программе».

Примерно наполовину крушение России определялось ее собственным состоянием. На четверть — влиянием Антанты и еще на четверть — Германии.

Если Февральская революция была победой Антанты, то Великий Октябрь — стихийным бунтом против этой победы. Назвать его аналогичной победой Германии язык не поворачивается: победы обычно заканчиваются для победителей по-другому.

* * *

Почему же у нас сейчас стало так модно ненавидеть большевиков и Октябрьскую революцию — даже больше, чем в начале девяностых годов?

Отнюдь не за реки крови, не за террор, не за то, что перемололи страну: если внимательно слушать ненавистников Великого Октября, становится ясно: его ненавидят за то, что он был порывом народа к справедливости.

Ведь 7 Ноября в последние два десятилетия стал символом не столько революции, сколько вечного содержания, вечного смысла этого конкретно-исторического события. 7 Ноября для огромной части российского общества стало символом того, что стоит за этим событием: установления справедливости и покарания неправедной (пусть даже и «давно прошедшей» царской) власти. Да, справедливости во многом ужасной, да, покарания незаконного, но нынешних властителей России, насколько я могу судить, справедливость пугает больше ужасов прошлого. Многие из них ведут смертный бой с мертвыми именно потому, что память о них мешает живым грабить и насиловать Россию.

Ненависть значительной части правящей бюрократии к Великому Октябрю вызвана тем, что в революцию народ слишком наглядно и убедительно показал, что власть не может безнаказанно быть бесконечно несправедливой и что наглое, циничное, откровенное попрание интересов народа кончается для власти плохо.

Именно это вызывает сильнейшее раздражение, негодование, отторжение и даже ненависть нынешней правящей и владеющей Россией тусовки.

И в связи с этим нам сегодня пора вспомнить — и не стоит забывать, — что, если государство не выполняет свои обязанности по обеспечению социального мира, оно обречено.

«Выполнять свои социальные обязанности» для государства не значит забить всех несогласных дубинками и дать правоохране любые безумные права, какие та попросит, — это значит сделать так, чтобы люди были довольны жизнью.

И тогда никакая пропаганда, пусть даже самая сильная, самая враждебная, самая иностранная, не сделает ничего.

Надо просто сделать так, чтобы люди чувствовали себя в безопасности, чтобы развитие существовало не только в передачах официозного телевидения, но и в реальной жизни, чтобы люди не только слышали о нем, но и видели его вокруг себя.

Во время дебатов с одним неплохо владеющим предметом единороссом он с гордостью заявил: вдумайтесь — партия «Единая Россия» за семь лет построила по всей стране 12 мостов! И тут же признался, что строительство значительной части этих мостов было начато еще при Советском Союзе, а сейчас их просто завершили.

Ну давайте вдумаемся, как нас просят: за семь лет, в течение которых бюрократия и олигархи буквально захлебывались в нефтедолларах — и захлебываются ими до сих пор, — они достроили и построили 12 мостов на всю Российскую Федерацию. Неописуемо! На фоне такого цинизма меркнет даже то, что эти мосты построило, конечно, правительство, а не «Единая Россия».

Двенадцать мостов за семь лет по всей нашей стране — и они истово гордятся этим!

Это отказ от модернизации, причем отказ системный и последовательный. В сочетании с дикой, циничной пропагандой, которая ведет к тому, что люди перестают верить чему бы то ни было, — и самой этой пропаганде в первую очередь, — он смертельно опасен не столько для самой власти, сколько для общества, оказывающегося жертвой ее корысти или некомпетентности.

Такова ситуация, в которую сегодня заведена Россия, и правящей тусовке приходится быстро-быстро суетиться, чтобы Великая Октябрьская социалистическая революция не встала на повестку дня непосредственно в преддверии своего столетия.

Ненависть к ней насаждается еще и феерической самоидентификацией правящей тусовки. Укрепляя в нашей стране, насколько можно понять, военно-полицейский феодализм, обрушивая наше общество в средневековье, в варварство, — они начинают искренне, «всем телом, всем сердцем, всем сознанием» принимать соответствующие ценности. В нашей стране сейчас лозунг «Долой самодержавие и престолонаследие!» официально трактуется представителями государства как призыв к свержению государственной власти.

Прекраснодушная интеллигенция, нюхая цветочки, привычно считает это не более чем бытовым маразмом.

А я вот совершенно не уверен, что это маразм. С моей точки зрения — напротив, выражение самоощущения огромной части власти. И ее сегодня нужно оздоровлять по-хорошему, чтобы завтра не пришлось делать это по-плохому.

Чтобы праздник 7 Ноября действительно можно было сделать рабочим днем, чтобы он стал неактуальным для всех, кроме членов КПСС. Ну вот, например, день Куликовской битвы — он же не актуален. Битва на Калке — мы даже сейчас не вспомним, когда это было. Бородино тоже не актуально, мы ездим в Париж, любим французов, с восторгом смотрим французские фильмы.

Да, 22 июня актуально для нас, но при этом мы прекрасно относимся к немцам. Мы понимаем, что немцы уже другие: мы разгромили их, мы уничтожили в них мерзость, и они в результате этого стали нормальными.

Теперь нам нужно уничтожить мерзость в себе, в своей стране.

Хотя бы для того, чтобы в лучших коммерческих вузах Российской Федерации при ответе студентов на вопрос, с чем у них ассоциируется понятие «бизнесмен», понятие «вор» набирало менее половины ответов.

Повторюсь: я очень хочу, чтобы день 7 ноября ушел в историю и воспринимался бы нами так же отстраненно и спокойно, как, например, день Куликовской битвы. К сожалению, антинародная по сути дела, попирающая справедливость и отрицающая неотъемлемые повседневные интересы людей политика государства вольно или невольно ведет к тому, что этот праздник становится все более актуальным и возвращается в повестку дня.

Многими нелюбимый Сергей Михалков, автор трех последних гимнов нашей великой Родины, когда-то написал про большевиков слова, которые сейчас звучат абсолютным экстремизмом:

Они хотели, чтоб народ

Был сыт, обут, одет

И не работал на господ,

Как было сотни лет.

Они хотели, чтоб сильна

Среди соседей-стран

Стояла первая страна

Рабочих и крестьян.

Допустим, про рабочих и крестьян — это, конечно, некоторая дань времени, а вот все остальное сегодня звучит едва ли не составом преступления, едва ли не прямым обвинением нынешней правящей тусовке.

Но я верю, что мы оздоровим государство, сделаем его органом народа, и наши дети по поводу этих стихов будут спрашивать так же, как когда-то, при советской власти, спрашивали мы: «А неужели народ когда-то мог быть несытым? Неужели кому-то приходилось работать на каких-то господ? Неужели такое вообще могло быть?»

И для этого оздоровления необходимо пристальное внимание и тщательное изучение фигур и опыта людей, превративших наше государство в орган народа в прошлый раз.

В первую очередь — В. И. Ленина.

Ленин: победитель

«Не календарный — настоящий» XX век был открыт фигурой Ленина, прошел под знаком поклонения ему доброй половины человечества и завершен беспрецедентной хулой в его адрес.

Так бывает.

Как сказал продолжатель его дела, «после смерти на мою могилу нанесут горы мусора, но ветер истории развеет их».

И мы видим, что уже развеивает.

Разочарование людей, обнаруживающих под маской «самого человечного» почти бога вроде бы вполне обычного человека, с романами, болячками и ошибками, безмерно — и понятно.

Не зря ведь сказано «Не сотвори себе кумира».

И я совершенно не готов оспаривать конкретные обвинения, выдвигаемые в его адрес, — начиная с того, что в свободное время он возился не с абы какими детьми, а с детьми высокопоставленных коммунистов, и кончая тем, что он якобы отдавал приказы об убийствах детей.

В конце концов мне приходилось видеть аналогичные по значению приказы, отдаваемые не 90 лет назад, а совсем недавно здравствующими ныне, благополучными, уважаемыми и влиятельными людьми.

Работа с изнанкой истории воспитывает цинизм.

И в рамках этого раздела я готов, в отличие, думаю, от большинства читателей, принять все обвинения.

Просто потому, что истории, как это ни печально, результат важнее намерений.

Великий прагматик

Первое, что бросается в глаза в Ленине, — его тактическая гениальность.

Способность быстро, почти мгновенно оценить ситуацию, расставить приоритеты, с железной волей следовать им, преодолевая все и всяческие препятствия, а потом, увидев, что ситуация поменялась, резко и беспощадно к мешкающим и не понимающим развернуться, хоть на 180 градусов, и решительно двинуться в новом направлении.

«Решительно» в ленинском стиле означает с железной последовательностью, стремительностью и изобретательностью, позволяющей за счет тактической гибкости опережать более мощных противников и обтекать казавшиеся вроде бы непреодолимыми препятствия.

Именно за эту беспощадную и всепоглощающую последовательность, не останавливающуюся ни перед какими внутренними или внешними препятствиями, его назвали «мыслящей гильотиной».

Это об этом стиле сказал Роберт Рождественский: «Повороты бывали всякие, пробирающие, как озноб. Даже самых сильных пошатывало, слабых — вовсе валило с ног».

Однако даже слабые, за редким исключением, не бросали его и не отбрасывались им, получали возможность оправиться и вернуться в строй — и в результате качественно усиливали ленинскую организацию. Причина этого — в ленинском характере, в хрестоматийном «он к товарищу милел людскою лаской», во внимании и заботе к своим соратникам.

Ленин далеко не всегда поддерживался ими, часто был в меньшинстве, а часто вызывал насмешки — достаточно вспомнить реакцию руководства партии на десятилетиями казавшиеся хрестоматийными «Апрельские тезисы». Однако не свойственная времени и среде человечность, проявляемая им, качественно усиливала его политический ресурс, создавали дополнительный, не видимый ни друзьям, ни врагам «запас прочности».

А «не отступать, не сдаваться», через любые препятствия и любыми маршрутами идти к сияющей путеводной звезде, не теряя ее из виду, помогала колоссальная личная энергетика.

Один из очевидцев событий 1917 года вспоминал, как пришел на митинг с участием Ленина, который проходил в цирке. Автор мемуаров сидел на верхних рядах, а внизу, на арене, что-то кричал, почти бегая по ней кругами, маленький рыжеватый и лысоватый мужчина. Микрофонов не имелось, акустика была плохой, и не только слов Ленина, но и общего смысла произносимого им невозможно было разобрать. Но человек запомнил это выступление на всю жизнь не потому, что выступал Ленин, — в то время отношение к нему было значительно проще, чем в фильме «Ленин в Октябре», и обычные люди часто не выделяли его из общего ряда революционных вождей. Он запомнил Ленина потому, что был потрясен колоссальной позитивной энергией, буквально распиравшей этого маленького человека, — энергией, которой он заполнил и воодушевил весь цирк, основная часть которого просто не слышала его слов.

Жестокие и часто внезапные тактические повороты никогда не были беспорядочными суетливыми метаниями, как это кажется иногда при чтении по диагонали учебников, написанных враждебно настроенными к Ленину авторами. Они всецело подчинялись, как движение парусного судна галсами в условиях встречного ветра, достижению стратегической цели, которую он понимал четко и однозначно на всем протяжении своей сознательной жизни.

Уникальность Ленина — именно в сочетании тактика и стратега. В этом отношении он был универсалистом, обычным в эпоху Возрождения и столь редким для специализированного XX века.

Не потерять из виду стратегическую цель на протяжении всей жизни он смог только потому, что, помимо политика, был еще и разносторонним ученым, круг интересов которого простирался от экономической статистики до философии.

Наука занимала в его системе ценностей безусловно второстепенное значение и была, как и все остальное, подчинена цели построения нового, более справедливого общества. Именно это обусловило пламенную односторонность ряда его исследований — но никакой практический интерес не убивал в нем ученого, не отвлекал от поиска и обнаружения истины.

Ветер века дул в его паруса: научная истина открывала перед ним дорогу в будущее.

Мышление Ленина, в отличие от мышления многих тогдашних и сегодняшних профессиональных кликуш от политики, было осознанно-диалектичным; рассматривая значимые явления (речь, конечно, не идет о публицистике «на злобу дня»), он последовательно проводил свою мысль через отрицание отрицания, не останавливаясь вплоть до фиксации перехода количества в качество и не стесняясь (когда это, естественно, не противоречило текущим политическим нуждам) признавать единство борющихся противоположностей.

Сознательное следование «по диалектическому маршруту» вкупе со стремлением максимально полно и всесторонне рассмотреть изучаемое явление обусловило знаменитое спиральное движение ленинской мысли, вбивающее в глухое отчаяние конспектирующих его работы студентов.

Именно потрясающая дисциплина мысли наделила Ленина и его последователей «пугающим интеллектуальным превосходством» над своими противниками.

И отнюдь не только личная трагедия, но прежде всего изучение своего общества показало Ленину, что царизм нереформируем, что его невозможно улучшить «изнутри» — и, следовательно, ему попросту невозможно помочь: его можно только победить.

Он укреплялся в понимании этого, видя, с какой неизбежностью, а порой и жестокостью избавлялся царизм от всех профессионалов, способных повысить его эффективность, — включая самых верных и близких вроде В. К. Плеве и П. А. Столыпина.

И это — в сочетании с колоссальной энергетикой буквально клокочущих масс — вселяло в него веру в неизбежность революции.

Конечно, руки опускались, и отчаяние брало за горло, и вырывалось, что революция в России произойдет не при его жизни.

Что с того? Как и все великие люди, он работал на будущее, а не на поздний вечер сегодняшнего дня.

Он видел цель не для себя — для всей страны, а в конечном счете и для всего мира, — и только это позволило ему дойти до нее.

Согласитесь: в настоящее время здоровые силы России находятся в пугающе похожем положении.

Российская политика — упряжка из двух зайцев

Россия в силу своей фантастической открытости для общемировых тенденций является страной с самой непредсказуемой историей. Никакой «железный занавес», никакой изоляционизм, никакая гордость, никакие победы над Западом не могут помешать тенденциям общеевропейского (а теперь уже и глобального) развития проявляться в нашей общественной жизни — часто раньше и более ярко, чем в остальном мире.

В результате развитие России в долгосрочной перспективе определяется двумя равнозначными факторами: внешним влиянием и внутренними процессами.

Ленин виртуозно использовал оба фактора, за что его порицают усиленно и, с моральной точки зрения, вполне справедливо.

Не будем лишь забывать реалий того времени. Так, во время русско-японской войны японская армия, по некоторым сообщениям, покупала лучшие в то время винтовки — трехлинейки Мосина, — производимые даже не на казенных заводах, а на заводах, находившихся в собственности царской семьи. Да, покупки осуществлялись, разумеется, через третьи руки, но для заинтересованных лиц были секретом Полишинеля — и чудовищность этого была такова, что даже большевики после прихода к власти постеснялись (при всей своей легендарной беспардонности) предавать огласке соответствующие факты. Таким образом, получая деньги от японцев, революционеры, вероятно, просто следовали примеру царской семьи.

С другой стороны, рассуждения о том, что партия большевиков пользовалась-де неким покровительством царской охранки, как правило, не сопровождаются объяснением поведения последней. А ее мотивы были просты: большевики (в том числе из-за своей слабости) не вели, в отличие от эсеров, масштабного террора против государства — и уже поэтому воспринимались как относительно конструктивная группа, являющаяся вполне приемлемой альтернативой оголтелым террористам.

Сегодня мы просто не можем себе представить ожесточения революционного террора. С февраля 1905 по май 1906 года, по официальным данным, было убито восемь губернаторов и градоначальников, пять вице-губернаторов и советников губернских правлений, четыре генерала и семь офицеров армии, восемь жандармских офицеров, 21 полицмейстер, уездный начальник и исправник, 57 урядников, 70 приставов и их помощников, 125 околоточных надзирателей, 346 городовых, 18 агентов охраны, 85 гражданских чиновников, 12 священников, 52 представителя сельских властей, 51 землевладелец, 54 фабриканта (включая старших служащих на фабриках), 29 банкиров и крупных торговцев. Общее число жертв в 1901–1911 годах составляет 17 тыс. человек. А в 1907 году, после провала попыток вооруженных восстаний, в среднем убивалось до 18 человек в день.

Власть, выстоявшая под этим кровавым смерчем, была прочной и во многом самоотверженной, но ее представителям становилось по-человечески страшно, и большевики, шедшие на преступления преимущественно ради грабежа, виделись если и не «социально близкими», то, во всяком случае, более приемлемыми.

Кроме того, не будем забывать результата этого сотрудничества: революции, едва не принесенной в Германию на деньги ее Генштаба, и одного из высших жандармских офицеров, уволенных во время Первой мировой войны за настойчивые указания на большевистскую опасность, а затем возвращенного из эмиграции и успевшего еще в 1930-е годы потрудиться консультантом Сталина по некоторым деликатным вопросам.

Формальная демократия или жизнь? — трагедия выбора

Ключевой момент жизни каждого политика — приход к власти.

Для Ленина это 1917 год: между Февральской революцией и разгоном Учредительного собрания.

Февральская революция была демократической революцией в полном смысле этого слова. Объединенные лидеры буржуазии, интеллигенции и военных, вдохновленные помощью Запада (представителям которого нужно было разрушение колониальных империй для расширения рынков сбыта; процесс закончился лишь с распадом Британской империи), свалили самодержавие, принудили слабовольного царя к отречению в пользу младшего брата, который заведомо не хотел царствовать и отдал им власть…

И они позорнейшим образом провалились во всех сферах общественной жизни.

Они сумели лишь развалить армию, государство и сам уклад обыденной жизни, смытый не столько митинговой стихией, сколько начинавшейся разрухой.

Это ничего не напоминает вам, друзья мои, пережившие демократическую власть в начале девяностых и видящие либеральное информационное наступление сейчас, в начале 2010-х?

Временное правительство, состоявшее из исключительно умных, цепких и талантливых по отдельности людей, оказалось коллективным ничтожеством.

По очень простой причине: оно не имело никакой содержательной позитивной программы после первого же своего шага — после предоставления народу стандартного набора свобод.

Его члены хотели политических свобод — и взяли их, и дали народу — и оказались в полном недоумении перед тем простым фактом, что народ хотел не столько свободы слова, сколько хлеба, работы и мира.

А обеспечить всего этого Временное правительство не могло, ибо в тогдашней ситуации, как и в любом кризисе, для решения содержательных проблем нужно было ограничивать эти свободы, а главное — обеспечивать развитие.

Не на уровне болтовни о «войне до победного конца», «модернизации», «инновациях» и «борьбе с терроризмом», а на уровне решения конкретных проблем за счет реализации стратегических модернизационных программ.

Именно это потом сделали большевики, вся вина которых заключалась в том, что они не путали демократию с импотенцией.

А ведь для своего времени именно Ленин был главным демократом — человеком, обеспечивающим максимальное участие в управлении максимально широкому кругу людей. И даже диктатура пролетариата, при всех зверствах и жестокостях, с точки зрения учета властью интересов и мнений большинства была демократией по сравнению с устройством царской России — да и многих других тогдашних стран. Другое дело, что искренне считающие «людьми» только социальную верхушку всякого общества до сих пор не в силах заметить это.

Коммунизм охватил полмира и стремительно распространился во всем человечестве не из-за подкупа, лжи и спецопераций (всего этого было в избытке и у него, и у его противников), но прежде всего потому, что в то время именно он был идеологией освобождения и раскрепощения человека, идеологией реальной, а не «суверенной» демократии. Не случайно США, разглагольствуя о свободе и демократии, в своей внешней политике последовательно поддерживали диктаторов и «давили» демократов вплоть до самого президентства Дж. Картера, когда Советский Союз, раздавленный гниющей бюрократией, уже не был фактором раскрепощения человека.

Но при Ленине, при большевиках наша страна была не только одной из самых жестоких и страдающих, но и одной из самых демократичных в мире — если, конечно, понимать под демократией не соответствие формальным правилам, а реальный учет властью интересов и мнений населения. Классическим проявлением этого стал поворот к нэпу: да, всецело вынужденный крестьянской войной, на которую не хватало уже снарядов и газов, но и демократичный по своей сути.

Сколько режимов рухнуло именно из-за своей недемократичности, из-за неспособности встать на сторону народа против самих себя вчерашних?

* * *

Целью Ленина было построение в условиях уже более чем столетней давности более свободного, более справедливого, более гуманистичного общества.

И несмотря на весь ужас, грязь и кровь революционной деятельности и гражданской войны, несмотря на то, что основная часть созидательной работы была сделана уже после его смерти, а во многом и помимо его непосредственных замыслов, — она была сделана его людьми и его организацией, любовно собранной и свинченной им руками, по человечку и камешку.

И потому в мировом историческом процессе он — победитель.

Зачем нам память о Сталине

Тем не менее, несмотря на колоссальную историческую роль Ленина, в настоящее время его образ практически утратил свою актуальность для нашего общества. Самой популярной, самой важной для современного общества исторической фигурой, подлинным «именем России» является Сталин. Недаром была шокирована авиакомпания «Люфтганза», объявившая в Интернете конкурс на лучшее название своего самолета и получившая благодаря широкому голосованию из России в качестве наиболее популярного имени «Сталинград».

Между тем широкие дебаты о Сталине практически отсутствовали в общественном сознании еще 10 лет назад, а лет 5–7 назад они лишь разворачивались.

Что произошло за это время?

Похоже, ответ прост: осознание обществом недееспособности нынешней власти и крах надежд, связанных с нею. Хотели Штирлица, а Штирлиц оказался Шелленбергом, да еще и проворовавшимся.

Надежды на цивилизованную справедливость опадают, как осенние листья, обнажив фигуру нецивилизованной, дикой справедливости — Сталина.

Это единственный руководитель в нашей истории, который осуществил успешную техническую и социальную модернизацию — причем буквально из пепла. И, несмотря на все ужасы (не только коллективизации и большого террора, но и повседневной мирной жизни), это самый близкий к нам во времени пример успешного и быстрого качественного развития нашей страны. То пространство, в котором мы живем, и та социальная структура, в которой мы вертимся, созданы в своей основе Сталиным, а в кризисы людям свойственно возвращаться к истокам.

А Россия XX века, как русская литература из «Шинели» Гоголя, вышла из шинели Сталина.

Я плохо к нему отношусь: для интеллигенции в 1920–1930 годах он был примерно тем же, чем для нынешней интеллигенции является Рамзан Кадыров, — но говорить из-за моих эмоций, что дважды два пять, невозможно.

В том числе потому, что Хозяин учил не лгать.

Нынешняя активизация дебатов о нем — это активизация не дебатов, а антисталинских истерик.

Помимо испуга коррумпированной бюрократии, примерившей на свои поступки и свою мораль сталинские нормы наказаний, важно и то, что В. В. Путин, осознанно или нет, пытался подражать Сталину. У него получился «не маленький, но очень маленький Сталин», однако общество уловило это едва ощутимое сходство, и антипутинское либеральное наступление развертывается и как антисталинское: Сталин выступает всего лишь псевдонимом Путина, хотя это и оскорбительно для обоих (оскорбительно равно — правда, по разным причинам).

Нынешняя натужная антисталинская кампания, насколько можно судить, представляет собой попытку извратить историю не в стратегических интересах, как это делалось в нашей стране в прошлом, а в корыстных и сиюминутных политиканских целях. И предпринимают ее не люди, думающие — пусть даже и неправильно — о будущем своего народа, а контуженные своей историей, пусть даже и взобравшиеся на высокие посты, подрабинеки^[2] всех мастей.

Это попытка лишить нас всего советского периода нашей истории, превратив нас в Адольфов, не помнящих родства. Это попытка, разрушив тем самым нашу идентичность, лишить нас способности защищать свои права: как народа — в глобальной конкуренции, как граждан — во внутриполитической борьбе с клептократией.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Дзержинский быстро понял, что переворот не удался, и вернулся к поддержке власти.

2

Подрабинек — бывший диссидент, прославившийся провозглашением в качестве героев «своей страны» бандеровцев, литовских «лесных братьев» и чеченских бандитов — всех, воевавших с Советской армией в годы Великой Отечественной войны. Он не включил в список этих героев даже власовцев — вероятно, потому, что они прилагали все усилия для недопущения братоубийственных столкновений с Советской армией.