Тени старой квартиры

Дарья Дезомбре, 2016

Виолончелистка с мировым именем Ксения Аверинцева покупает квартиру с видом на канал Грибоедова. Узнав об этом, ее бабка умирает от сердечного приступа. По роковому совпадению, она жила в той старой квартире и была подозреваемой по так и не раскрытому делу. Но Ксения не может поверить, что ее бабушка – убийца. Она просит Марию Каравай о помощи, и та соглашается. Постепенно разгадывая секреты жителей коммуналки, Маша с Ксенией приближаются к главной тайне, смертельно опасной и для ныне живущих. История, начавшаяся как любительское архивное расследование, превращается в остросюжетный триллер. Скрываясь в лабиринтах питерских дворов и на старых фортах близ Кронштадта от преследующего ее убийцы, Мария Каравай пытается по крупицам отыскать затерянную во времени информацию…

Леночка. 1959 г.

У каждого дела

Запах особый:

В булочной пахнет

Тестом и сдобой.

Мимо столярной

Идешь мастерской —

Стружкою пахнет

И свежей доской.

Пахнет маляр

Скипидаром и краской.

Пахнет стекольщик

Оконной замазкой.

Куртка шофера

Пахнет бензином.

Блуза рабочего —

Маслом машинным.

Пахнет кондитер

Орехом мускатным.

Доктор в халате —

Лекарством приятным.

Дж. Родари, перевод С. Маршака, собрание сочинений, 1959 г.

Пригаром пахнет в детсаду. Зеленым яблоком от снега. Снег продавливается под полозьями саночек. Они пахнут железом. Окна домов, горящие в темноте, — как глаза. Желтые глаза следят за тобой всю дорогу от детсада до дома. Мокрой шерстью пахнет от овечьего платка, в который мама ее заматывает. Падает тихо-тихо снег. Валит. Лена оборачивается — и не видит больше санного следа, да и материну фигуру впереди заносит белым. Еще чуть-чуть — и она пропадет. Лена вцепляется в санки — однажды она заснула и упала с них. А мать еще долго шла вперед, не заметив, что поклажи нет. Лена ждет не дождется, когда окажется в тепле. Мать обещала слепить из скисшего творога сырники.

Дома теперь радостно: новая жиличка натирает полы воском, и оттого во всей квартире пахнет совсем иначе. Но лучше всего — на кухне. Лучше даже, чем от самой жилички в тот первый раз, когда они увиделись. Па-жит-ник, ча-бер, майо-ран, по слогам повторяет она за улыбающейся жиличкой. Хмели-сунели. Оле-Лукойе. Волшебство.

Все запахи в квартире идут из кухни: кухня — всему голова. Если там кипятят белье, то пахнет тяжелым паром, насосавшимися кипятком мужскими кальсонами. Если варят борщ, Лена с порога может понять — кто. Мама ее кладет чеснок и много мяса. А тетя Коняева — бережет желудок, делает постный. Запахи коридорные — как движение подводных течений. Сложнее. Но Лена чутко поводит тонким носом с шишечкой на конце. Вечные — из туалета, от сундуков в коридоре пахнет нафталином, смазкой — от подвешенных под потолок велосипедов, мазью с привкусом дегтя и смолы — от лыж, разношенной кожей, резиной и войлоком — от румынок, калош и валенок, выстроенных у входа. Каждый из жильцов, лишь откроет дверь, будто выпустит ненароком свою тайну. Запах пота из комнаты Аршининых, запах герани у Лоскудовых, запах земляничного мыла и въевшегося табачного дыма — у Коняевых. А теперь еще из комнаты Бенидзе пахнет волшебной смесью грузинской еды и французских духов. Лена может сидеть под их дверью часами, прикрыв прозрачные веки с бесцветными ресницами и втягивая тонкими ноздрями воздух. Но кроме запахов Лена слышит кое-что еще. Жужжание. Едва различимое, оно дублирует прочие звуки — крики мальчишек со двора, равномерный звук «вжик-вжик» вверх-вниз по ребристой стиральной доске из ванной, «тик-так» старинных ходиков из комнатки старенькой Ксении Лазаревны, дребезжание бокалов у них в буфете, когда по переулку едет грузовик. А этот звук будто идет задами, как зуд невидимых насекомых. «Леночка, да окстись, какие мухи в ноябре?!» — вплескивает руками мама. Руки пахнут рассолом и луком — мама кромсает «оливье» на праздничный стол. Рядом с тем же усердием склонилась над своим шедевром тетя Лали: растирает остро пахнущую свежестью траву — она называет ее тархуном — в уксусе для лобио. Мама вытирает пот со лба. На халате под мышками растеклось по пятну. А тетя Лали… у нее и халат, как платье, — красивый, в разноцветную полоску. И фартук под цвет халату, отделан «вьюнчиком» — яркой тесьмой.

— Если хотите, — продолжает тетя Лали беседу с мамой, — я подгоню вам по фигуре вашу юбку.

— Правда? — мама вскидывает на нее полные надежды глаза. Она уже давно не влезает в свою шерстяную юбку. Папа говорит — разжирела ты, мать!

— Конечно, — тетя Лали улыбается. Толчет чеснок с орехами. — И блузку вашу я бы подновила. Я так с тенниской мужа делаю — одну ложку краски завязываю в тряпочку в четыре слоя. И узелок этот — в таз после ополаскивания кладу, вместе с вещью. Будет как новая.

— Ммм… Пахнет-то как! — в кухню заходит папа. Лена заметила: с тех пор как у них живет тетя Лали, папа больше не ходит по квартире в пижаме. Мама тоже это заметила. И замерла с ножом в руке. Папа смотрит на тетю Лали, потом переводит взгляд на маму.

— Что это ты, мать, неприбранная, как солоха?

Мама краснеет. Вновь склоняется над доской.

— Не на балу, чай, — снова начинает она шинковать лук.

— Идите, идите, — машет с улыбкой на папу руками тетя Лали. — Нечего мужчинам на кухне делать!

И папа — вот странное дело! — глупо улыбается в ответ и уходит. А мама продолжает молча смотреть на полные свои, но ловкие пальцы, крепко прижавшие к доске половинку луковицы.

— Не обращайте внимания, — говорит Лали, добавляет к орехам чеснок. — Мой тоже иногда чего-нибудь такое скажет! А блузка розовая вам очень к лицу будет — это я вам как профессионал говорю…

Лена на секунду перестает слушать их беседу — вновь закрывает глаза, запах чеснока, грецких орехов, лука и тархуна смешивается в волшебное созвучие, у нее даже слезы выступают на глазах от счастья. И сквозь эту пелену слез она замечает в коридоре незнакомую девочку. Девочку в красных ботинках.