Золотые купола (сборник)

Иль Дар, 2013

Наверно, редкий человек сегодня не замечает, как меркнут в нашей жизни простые общечеловеческие ценности – дружба, участие, благородство, уважение, и как расцветают – малодушие, тщеславие, стяжательство, подлость, обман. Как так случилось, что за каких-то два десятилетия мир внутри нас так изменился? Эта книга ориентирована на читателей разного возраста и предназначена для семейного чтения.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Золотые купола (сборник) предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Золотые купола

Вторая часть

Бабье лето! Оно развлекалось с природой, как только могло-выдумывало, кокетливо пестрило и дефилировало, по-разному, с причудами красками хвалилось. Рубинами рябин сотнями гроздьев прогибалось. Уж недолго, прилетят снегири, вволю полакомятся и устелют первый снег жатыми ягодами. Это скоро… А пока бабье лето так хорохорилось! Землю золотом осыпало. Солнечными лучами расстреливало. И всё живое быстрее под эти лучи торопилось — ими насытиться. Скудное лето нынче не баловало. А зима не за горами уж! Отслужив вечерню, отец Серафим направлялся домой. Душу его это самое бабье лето распирало во все стороны так, что и конца краю ей нет вовсе; даже грудь, казалось, для неё — простор бескрайний, и она там по этим просторам песни разные хороводом ходит. Танцы разные вприсядку не стесняется! — О как распирало отца Серафима! Благодать просто! Ноги его сами несли. Отчего он к реке свернул — сам того не понимал. Шёл совсем не туда, где дом был. Шёл и чувствовал непонятное влечение куда-то, словно как тянет его кто непонятно куда. Божий промысел необъясним. Бывает так: делаешь что-то, а потом сам себе же и не можешь объяснить, отчего так делал. Какое-то время он шёл по берегу, пока не вышел к заводи, заросшей густым ивовым кустарником. В одном месте он приметил: из кустов торчит бамбуковая удочка. Раздвигая кусты, преодолел заросли и оказался на маленькой полянке. Малец-рыбачок с бамбуковой двухколенкой удил рыбу. В школьной форме, в кедах… В стороне валялся портфель. В воде, в полуметре от берега воткнута рогатина. На ней висит наполовину в воде пакет, в нём рыба, мелочь — кошке на радость… Пескарь да сорожка.

То, что необъяснимо толкало Серафима — угомонилось. Он понял, что шёл сюда. Ему нужен был этот малец.

— Клюёт? — спросил отец Серафим.

— Не-а, — ответил малец и, помолчав, добавил: — мелочь, иногда, погода сменилась, — со знанием дела он повторял чьи-то чужие слова, слышанные им где-то тут же, на берегу, от взрослых рыбаков, — рыба этого не любит, — утверждал он по взрослому.

— Кошке сегодня пир будет, — говорил Серафим.

Тут малец присел, ловко подсёк снасть и вытащил на берег пескаря… не маленького… с ладонь в длину — для пескаря это возраст.

— Ого, кабанчик! — воскликнул он.

Только тогда, когда малец снимал рыбу с крючка, отец Серафим разглядел его. Он был белобрыс, жидковат на волос, худощав, но крепок. Серафим нередко видел его, порой так, что в то время он должен быть ещё в школе. А он с удочкой и почему-то с портфелем к реке направлялся. И тут — время уже позднее, а он всё на речке.

— Нет у нас кошки, — говорил малец. — Да что кошка, я и сам её жареную люблю.

— Тебя дома-то не потеряли? — забеспокоился Серафим.

— Не-а, — привычно бросил он, — мамка знает, что я на речке. Ждёт. Я ж рыбу принесу.

— Кто твоя мамка? — интересовался священник, не понимая: отчего он задаёт ему эти мало что значащие вопросы. — Город наш маленький, все на виду, многих знаю, тебя часто вижу, а чей ты — не ведаю.

— Учительницей была, — отвечал он.

— А теперь?

— А теперь… — он не знал, что говорить, замолчал. — Болеет, — тихо сказал он.

— Родитель твой чем занят? — не унимался Серафим.

— Вдвоём мы с мамкой. Папка помер, когда мне четыре года ещё было. Я его совсем не помню. В тот же год старшая сестрёнка потонула. С тех пор мамка и болеет.

Не переживал малец того горя, от того и говорил, как и не с ним это вовсе всё было. Мал тогда он ещё был. Не прочувствовал.

— В школу какую ходишь?

— В двадцать вторую, — отвечал малец.

* * *

…Встреча та произошла ещё в сентябре. Уже месяц прошёл. Отец Серафим не успокаивался. Странное, непривычное беспокойство одолевало его. Всё время глаза мальца вспоминал… больные… не физическую боль в них видел он. Душа пацана болела. Отрешенный… Без веры тому, с кем говорит. Малец пребывал в каком-то другом мире… Своём. Сам себе его строил и в нём жил… В одиннадцать-то лет! Это непонятное беспокойство и двигало отцом Серафимом. Он побывал в школе, говорил с учителями. В неблагоприятной семье рос парень. Только с матерью. Он постеснялся тогда на речке сказать: болезнь матери было — пьянство. Семь лет назад она схоронила мужа. Он был шахтёром. Получил получку. Шёл домой со второй смены. И — не дошёл. Лихих людей всегда хватало… В кустах и нашли. Голову проломили, деньги забрали. Беда одна не приходит — пришла беда, отворяй ворота! Не предупредит: готовьтесь, мол. Спустя два месяца утонула старшая дочь. Семья была на пример многим. Она закончила пединститут, учила начальные классы. Он — шахтёр, дай Бог заработки были. Всё в доме было. Жили не хуже многих. Кто позавидовал…? Кто сглазил…? Сломила бабу беда. Выпьет стакан, оно и на душе легче, мир сразу в цвете, жизнь радует. Потеряла работу. Друзья отвернулись. В коллективе забыли. Вспоминают иногда, с сожалением — «сломало девку» — этим всё участие и ограничивалось. Стакан к стакану не заметила, как всё потеряла. Искать снова уже и сил нет. Не та уже, с пятном. Пятно это ни одна хлорка не возьмёт… Восстанавливать, не строить… Так и покатилось: встанет с похмелья, сына обстирает, если есть из чего — поесть приготовит, и опять… друзья-собутыльники… пьяной душу изольёт… Они и слушают, по-собутыльничьи так, по близкому поддержат, посочувствуют, слово скажут. Она-то и рада радёшенька — не безучастны к её беде люди.

Вот такая история открылась отцу Серафиму.

Повелось так, что теперь он временами справлялся в школе о мальце. Позвонит, узнает, если на уроках — успокоится. Нет — знает где искать. Найдёт на реке и в школу приведёт. Иногда и после уроков встретит.

* * *

Старый опер, мент на пенсии дед Федот служил вахтёром. Суровым стражем стоял на воротах. Впускал, выпускал, следил за порядком как полагается, мышь незамеченной мимо него не пробежит. Дисциплина в нём со службы корнями сидит. Вообще-то любой желающий мог покинуть детский дом через дырки, во множестве имеющиеся в заборе по всему периметру, и тщательно замаскированные от всевидящего ока администрации, беспрестанно следившего за каждым воспитанником в отдельности. Хоть где, но только не мимо деда Федота. Сидит он на своём посту, чаи гоняет, усы гусарские поглаживает и спиной, по шагам знает, кто к воротам приближается. Ленка с ним дружбу завела. Поначалу дед посмеивался над её веснушками:

— Не отмыла! Лицо что, с утра не мыла?! — вечно он пытался ткнуть жёлтым, прокуренным пальцем ей в лицо. — Так с мылом надо! — хватал её за нос, и заливался в безудержном смехе.

Ленку поначалу это выводило из себя, она взрывалась, но дед так умело, по-доброму сглаживал свою вину, что она привыкла и перестала замечать его насмешки. К каждой встрече дед приберегал для неё две-три шоколадные конфеты. Бывало, частенько они сидели на скамейке и болтали от нечего делать, так просто, ни о чём. Конфеты от него она съедала не все. Часть раздавала малолеткам. Не только ради угощения. За информацию. С пользой. Им на радость, и «Сметана», гнида, покоя не имел. Они докладывали ей обо всём, что замечали запрещённого за «Сметаной».

Подружились они с Федотом. И дружба эта по службе в пользу и деду самому приходилась.

Ранним утром Надежда на работу шла. Миновала ворота, и тут вслед ей:

— Мне тут по случаю тайничок один открылся, — говорил ей дед Федот.

Надежда задержалась.

— Интересно, — повернулась она к нему.

— За хоздвором, под досками, в углу — ящичек с детскими шалостями прикопан.

— Как знаете?

— Профессиональное, — пожал он плечами.

— Чей?

— Пришибленного.

«Пришибленным» им звался «Сметана».

— Хорошо, я разберусь, — сказала Надежда, повернулась и пошла.

— Во-во, — кивал дед.

Ящик Надежда обнаружила без труда там, где и указал дед Федот. В ящике сигареты, немного денег, конфеты, отстрелянные охотничьи патроны, колода карт с голыми девицами и ещё разная никчёмная мелочь. «Сметана» отпирался недолго. Положение его было незавидным. Что такое назначенное ему наказание мыть три дня коридор по сравнению с тем, что он перенёс только что за последние пять минут от директора. С чувством облегчения покинул он кабинет директора. Волосы его были растрёпаны, весь красный, уши горят.

…Поздним вечером он драил полы. Ленка шла мимо.

— Вон там, в углу грязь оставил, — указала она ему, — три лучше, старайся, — с издёвкой приказывала она.

«Сметана» из-подо лба зло смотрел на неё. Он понимал, что это она доносит на него. Он не знал, как это она всё про него узнаёт.

* * *

Отец Серафим уже какое-то время топтался у школы, пока не прозвенел звонок с последнего урока. Детвора высыпала на улицу. Играла, резвилась. Время развлечений, учёба на сегодняшний день закончилась. Он увидел его сразу, как только тот появился в дверях. Он ни с кем не играл. Или, может быть, с ним никто не играл… Кому он интересен. Сын пьяницы. Ничего у него нет. С завистью внимает чужим домашним радостям: кому что купили, кто где в выходные был, кто куда на следующие собирается… Нечем ему было похвастать перед сверстниками. Попросту неинтересный. Он отделился от школы и шёл прямо на отца Серафима.

— Отец Серафим! — опешил пацан.

Священник стоял и дожидался его. В руках был большой полиэтиленовый пакет.

— На реку с собой возьмешь? — спросил он.

— Рыбу удить умеете? — поинтересовался малец.

— Попробую, — неуверенно говорил Серафим, — не всё же я при церкви был. Было время, я, как и ты, на реке пацаном промышлял. Время было голодное… — отец Серафим сообразил, что ляпнул лишнего, и скорей перевёл разговор на другую тему. — Удочки свои где прячешь?

— Там, — парень махнул рукой, — у реки.

Малец на реке днями пропадал не оттого, что интерес у него особый к рыбной ловле был, а оттого, что дома пьяная мамка покоя не даст. Пьяным воспитанием займётся. И ещё оттого, что дома есть нечего. Наловит рыбы. Нажарит, поест и сыт. Тут ещё, поближе к вечеру, как сумерки сгустятся, слазит в сады невдалеке, как хозяева по домам разойдутся. Нарвёт с пяток яблок и обратно. Ловили его несколько раз. Бывало, одни простят, а на другой раз в комнату милиции сдадут. Кому попадёшь. Чаще отпускали. Иные понимали: что его судить — голоден, не наказывали. Щелки, где он в сады пролазил, только он знал, заборов не ломал, посадки не топтал.

— Пойдёмте, — предложил малец. Своим детским пониманием почувствовал искреннюю, отеческую заботу отца Серафима.

Доселе неизвестными отцу Серафиму тропками вёл его малец к реке. Непонятно как дорогу разбирал. С кочки на кочку, через болотину, не в обход, коротким путём. Малец весом, что лягушонок, кочки держат его, отец Серафим потяжелее, проваливается, все ноги промочил, но ничего, не жаловался, шёл за пацаном.

На сей раз он не к кустарнику не мелководье, а на крутой скальный берег, на глубину пришёл.

— Вчера просидел весь день на мели, хоть какая заблудившаяся бы клюнула, два пескаря, им-то чё нужно было, и те притихли, а мужики вчера тут сидели, окуньков по садку надёргали, — рассуждал малец.

Он привычно стащил ранец с плеча, раскрыл, что-то поворошил в нём, отыскал банку из-под майонеза, вынул из неё червя и наживил на крючок. Священник присел рядышком на корточки. И тут вспомнил о мешке, что таскал до сего времени за собой. С промоченными ногами, обеспокоенный завтрашней лихорадкой, он и вовсе едва не забыл о нём. «Так бы и унёс обратно, дурья башка», — посмеялся он про себя.

— Тебе это, — подал он его мальцу.

— Что там? — не понимал пацан.

— Посмотри, — говорил Серафим.

Парень взял пакет, раскрыл его и какое-то время рассматривал содержимое пакета. В сумке лежали новые вещи и немного еды. По-детски он был не готов к подобному.

— Зачем, — проговорил он. Совсем неожиданно для себя самого подал пакет обратно священнику. — Не надо.

Откуда-то всё то же детское понимание опять: церковь помогает бедным и беспомощным.

— Мы не бедные, — говорил он.

Серафим предполагал, что может обидеть парня подаянием, но думал, что так может случится, если он принесёт старые, ношеные вещи, может быть добротные, но кем-то ношеные, во многом количестве приносимые прихожанами. В пакете лежали вещи, купленные сегодня. Купленные на его скудную зарплату. Они были новые. И, как ему казалось модные. Он покупал их на рынке. Приметив подобное на детях из благополучных семей. Священник растерялся больше мальца.

— Возьми, — попросил отец Серафим. — Это скорее мне нужно, чем тебе подарок, — сухо проговорил он.

Перед мальцом был священник. Как ослушаться. С малых лет поп был для него чем-то непонятным, загадочным, совершенно отдалённым от того, многим большим чем то, где жил мальчик. Что-то обещающее для себя он видел в священнике. Пацан вытащил из пакета куртку — мечту многих его сверстников: тёплую, зимнюю, на пуху, с натуральным мехом оборки капюшона. Джинсы. Кроссовки.

Великоватые, к весне придутся в самый раз; и ещё в пакете был небольшой пакет с продуктами.

— Перекуси, — между прочим сказал Серафим.

Пакет имел в себе два яблока, два апельсина, булку, плитку шоколада и рогалик копченой колбасы. Он ел шоколад со вкусом… Не часто он его видел. Отправлял черные квадратики в рот и долго рассасывал их, растягивая удовольствие. Съел яблоко и апельсин. Остальное… Остальное он:

— Можно я это домой унесу, — попросил, — дома доем.

— Отчего же нельзя-то, — разрешил Серафим, — это же всё твоё.

— А вы что, не хотите? — неуверенно удивился он. Ему было непонятно: как можно не хотеть апельсины или тот же бутерброд с колбасой.

— Нет, — замотал головой священник, — брал-то я конечно же на двоих, видишь — всего по две штуки, но перекусил в церкви и теперь больше не хочу, — врал Серафим.

К колбасе и булке парень не притронулся, оставил на потом. Пацан аккуратно сложил вещи и продукты обратно в большой пакет. Махнул удилищем, булькнуло грузило, поплавок встал торчком и замер. На воде не было и ряби. На душе у двух человек на берегу стало у одного радостно, у другого спокойнее.

* * *

Он любил браваду. Его привычку трогаться с места с пробуксовкой, резко, так, чтобы камни летели из-под колёс, так, чтоб рёв двигателя на всю улицу, так, чтоб все знали — это он едет, подростки заметили уже давно.

Компания поклялась не давать ему покоя ни днем, ни ночью. Надолго он запомнит Дмитрия Холодова! Вынесли они ему приговор.

Этим днём он как всегда резко рванул свою «Волгу» с места. Автомобиль быстро набрал скорость. Спидометра для него не существовало. Он наслаждался скоростью. Как вдруг машина совершенно неожиданно врезалась в невидимую преграду. Всё случилось так молниеносно, что он и не понял, что произошло. Головой влетел в лобовое стекло и разбил его. После удара не сразу и в себя-то пришёл. С трудом разбирал действительность. Перед машиной ничего и никого не было. «Волга» медленно, по инерции катилась вперёд только на передних колёсах и издавала страшный скрежет. Задних колёс под ней не было. Мост остался далеко позади. От него тянулся толстый стальной трос метров сорока в длину до бетонного столба, задом к которому он всегда по обыкновению ставил машину. Мост был вырван из-под машины с корнями и маслом истекал на дорогу.

Недалеко над сараем торчало три головы. Они любовались своим злодеянием.

— Е-е-ес! — воскликнула Ленка, спрыгнув с сарая. — Как мы его! А-то всё колёса, да колёса.

Неразлучная тройка «не разлей-вода-компания»: Ленка, Игорь и Олег были очень довольны собой. Они возвращались в детский дом. Их захлёстывали эмоции. Они бурно обсуждали свершившуюся месть.

— Пусть помнит Холодова! — в сердцах повторяла Ленка.

— Думаешь, он понял: за что его? — говорил Олег.

Игорь молчал, шёл и посмеивался.

— Ай! — ехидно махнула Ленка. — Всё равно пусть помнит. Что бы ещё ему придумать… — злорадно потирала она руки.

Никто не видел, как они тайком перед акцией покидали детский дом. Они так же сделали всё для того, чтобы их не увидели и по возвращению спустя три часа. Распахнув окно, они взобрались в читальный зал библиотеки. Комната всегда пустовала. Библиотека — не самое посещаемое детьми место. По целым дням тут никто не бывал. Захлопнув книги три часа тому назад, разложенные здесь на столах, они направились сдавать их библиотекарше.

— Начитались? — листала она сдаваемые книги в поисках порчи.

Библиотекарша была толстая, вредная, расфуфыренная и рыжая, и думала о себе, что она самая модная. Всю жизнь она работала на работах, где совершенно не надо было ничего делать. Сама пользы никому не делала и себе ничего не получила. Прожила жизнь, протирая табуретки. Ждала счастья и не дождалась. Как-то не липло оно к ней. Оттого и обозлилась тётка на весь белый свет. Оттого, что она там, и не любили ходить воспитанники детского дома в библиотеку. Кто только кто с ней повстречается, так уже через секунду ему начинало казаться, что он ей что-то должен. Взял и не хочет отдавать.

— Столы ровно оставили стоять, стулья составили? — злобно говорила она. — Я тут после вас порядок наводить не намерена.

— Всё нормально, — отвечал Игорь.

— Нормально, — передразнила она его. — Знаю я ваше нормально! Небось нацарапали гадостей на столах… Ну, не дай Бог — увижу что, — ворчала она.

Не отыскав в книгах никаких изъянов, она разочаровалась. Повода наказывать не нашлось. Она сгребла подмышку книги и направилась к стеллажам.

— Идите, — разрешила.

* * *

Тоскливым серым ранним утром промозглого осеннего дня к подъезду ветхого двухэтажного дома подкатила синяя пассажирская «Газель» с чёрными тонированными стёклами. Из машины вышла группа из четырёх человек: женщина лет тридцати и три крепких мужчины постарше. Форменная одежда мужчин придавала особую официальность их визиту. Даже со стороны виделось: вряд ли кому будет по душе подобная процессия, направляющаяся лично к нему. Замусоленная кожаная папка уже не понятного цвета в руках женщины, три здоровых лба в форме… Подобные компании не приходят с добрыми намерениями, скажем, для того, чтобы поздравить с праздником… Тем более если это происходит так рано, так неожиданно и врасплох. Группа людей прошла в подъезд, старая лестница скрипела и стонала под тяжёлыми ботинками. Топот ног разнёсся по всему дому. Перед одной из квартир второго этажа они остановились. Забывшая про покраску дверь, протёртый порог, засаленное грязное пятно вокруг дверной ручки. От двери, сквозь щели тянуло запахом смеси перегара, прокуренного помещения и спёртого, сырого воздуха. Этот синюшный запах наполнил весь подъезд. Женщина нажала на кнопку звонка. Тишина. Звонок не работал. Провод в полуметре от кнопки был перерезан. Дальше визитёры стали будить обитателей нужной квартиры стуком. Сначала тихо. Не дождавшись ответа из-за двери, они стали барабанить по ней кулаками. Ранним утром слышимость превосходная. За дверью послышалось движение. За ней явно кто-то был. И этот кто-то на цыпочках отошёл от двери, после чего вновь наступила тишина. Один из мужчин в форме вышел на улицу и встал под окном, дабы исключить возможность побега через него. За дверями было всё так же тихо. Стук в дверь продолжили более яростно.

— Если сейчас же не откроете, то мы вынуждены будем выломать двери, — пригрозила женщина.

Продолжали беспрестанно стучать, наконец послышалось шарканье тапочек об пол с другой стороны двери, и они услышали хриплый, заспанный женский голос:

— Чё надо?

— Откройте судебным приставам, — ответили ей.

— Чё надо? — она была так пьяна, что не поняла: кто пришёл и что от неё хотят.

— Откройте дверь, — приказным тоном сказала женщина с кожаной папкой.

— Щяс… — глухо проговорил пьяный голос за дверью.

Время прихода приставы выбрали не случайно. Опыт работы уже научил их. Когда, как не ранним утром можно застать в более или менее понимающем состоянии постоянно пьяного человека.

— Да где же они… Щяс! — кричала она, долго возилась у двери, ушла в комнату, где слышалось недовольное ворчание — она что-то бубнила себе под нос, кричала сына, никто ей не отвечал, она материлась, вернулась к дверям, принялась шарить по карманам, пока не послышался звон ключей.

— Щяс открою, — твердила она, долго не могла попасть ключами в замочную скважину, тупо тыкала в область замка и, наконец, попала. Послышался поворот ключа, и дверь распахнулась.

Расставив ноги на ширину плеч для пущей устойчивости, перед ними стояла пьяная баба лет сорока. На самом деле, судя по документам в папке, ей должно быть только двадцать девять. На одной её ноге надет шерстяной, вязаный носок, подшитый снизу грубой материей, прикрывающей дырявую потертость. На второй ноге носка и вовсе не наблюдалось, одни только хлопчатобумажные колготки с вытянутыми, обвисшими коленями. На голое тело надета выцветшая, вязаная кофточка былого зелёного цвета, превращённая временем и стиркой в цвет хаки. Местами распускающиеся зацепы прошиты черными нитями. Сбоку красовался след в виде треугольника от оставленного утюга. Распухшие с трещинами губы. Жирные в сосульки волосы. Сквозь щелки распухших глаз она смотрела на непрошеных гостей. Она разочаровалась. Это был кто-то чужой и не с водкой.

— Чё надо? — ворчала она, её ещё шатало, она держала себя за дверь.

Не дожидаясь приглашения, визитёры прошли в квартиру. Женщина остановилась перед ней. Раскрыла папку и достала листок с каким-то текстом, печатями и подписями. Размахивая бумажкой перед лицом, она говорила:

— Это постановление на лишения вас материнства. Где ваш сын? — спрашивала визитёрша.

— А я почём знаю, — она совсем не понимала, что от неё хотят, она силилась соображать, и до неё лишь дошло, что они вовсе и не к ней пришли, а к сыну заявились. — Опять чё натворил? — спросила она. — Вчера был, вечером видала: убёг куда-то с утра, прощелыга.

Один из приставов подошёл к окну, отдёрнул штору, посмотрел вниз и остался доволен. Его коллега сторожил под окнами. Он вспомнил крадущиеся шаги за дверью. «Это была не она, — подумал он. — Он должен быть дома», — сделал он вывод.

— Он должен быть в квартире. Сбежать он не мог, — проговорил он.

Среди мужчин он был старший.

Комната в квартире имела привычный для приставов вид притона. Пол давно не мыт, его, может быть, если только подметали, и то — иногда, не чаще, чем хозяйка пребывала в трезвом виде. Со стен местами отваливалась штукатурка, обнажая решётку рёбер стен. Под потолком без люстры болтается на электропроводке одинокая лампа. Диван без покрывала, с подушкой и одеялом. Старый сервант с одной дешевой вазой на полке и разным непонятным хламом за стеклом. Стол. Два стула. Прожжённое кресло. Чёрно-белый телевизор в углу на табуретке. Провод вместо антенны тянулся к гардине, на ней — только тюль во всё окно. На кухне один стол с болтающейся дверцей и полная раковина немытой посуды. В туалете видавшая виды чугунная ванна. Нерабочий унитаз с трещиной на всю высоту. Нужда справлялась в ведро рядом и затем прикрывалась крышкой. По мере наполнения ведро выносили на улицу. В маленькой, дальней комнате порядка наблюдалось больше. Кровать заправлена бельём, не отбеленным, но стираным, не глаженным, пожелтевшим, но чистым. Письменный стол, на нём стопка книг. В углу, под накидкой, подольская швейная машина. Шифоньер. На окне тюль и шторы. Прятаться в квартире было негде.

— Если в туалете удочек нет, то он уже на реке, — говорила хозяйка.

Она была сильно пьяна. На столе ещё стояла бутылка водки, початая наполовину. Шатаясь, она благополучно пересекла комнату наискосок к дивану. Совершенно не отдавая себе отчета о происходящем в её квартире, она завалилась на диван, поджала под себя ноги, натянула на голову одеяло, и уже через секунду по комнате разнеслось пьяное сопение.

Удочки были на месте — в туалете за дверью. Искать было негде. Старший из приставов направился прямиком к шифоньеру и распахнул дверцы. На плечиках висела старая, пока ещё не нужная зимняя одежда, под ней свален разный прочий хлам. Разворошив его с правого угла, он обнаружил сорокалитровую флягу. В левом он нашёл то, что искал. Андрей, сын спящей в беспамятстве в другой комнате пьяной бабы, одиннадцати лет от роду, свернувшись калачиком, прятался под тряпками. Его испуганные глаза дико стреляли с коротко стриженой головы.

— Вот ты где. Давай, выбирайся, — приказал он ему.

Без особого рвения пацан выбрался из шифоньера и вышел в большую комнату. Увидев его, пришедшая с папкой женщина изобразила на лице глубокое умиление и заговорила сладким голосом:

— Андрюшенька, — воскликнула она, — что ж ты прячешься! Мы же добра тебе желаем. Понимать должен… А ты прячешься. Мы сейчас с тобой поедем, и ты какое-то время, до своего совершеннолетия, будешь жить в другом месте, под присмотром государства.

Пацан склонил голову набок и, из-под бровей, с испугом, смотрел не неё. С ней он был знаком. Она уже не единожды беседовала с ним. Это была Татьяна Ивановна — инспектор детской комнаты милиции.

— Не хочу я жить в другом месте, — на глаза его наворачивались слёзы, он вытирал их рукавом, — я же ни чего не сделал! — кричал он.

Он бросал взгляды на диван, как на спасение, он искал защиты матери, но с дивана был слышен только пьяный сап.

— Там тебе будет лучше, — утверждала Татьяна Ивановна.

Она попыталась взять его за руку. Парень вырвался и кинулся к дверям. Путь ему преградил один из приставов. Он схватил его за шкирку, подкинул подмышку и понёс в «Газель». Пацан, как мог, сопротивлялся, брыкался, пинался, кусался, но справиться с силой взрослого мужчины не мог.

— Татьяна Ивановна, — умолял он, — я же не хулиганю, я исправился, у меня уже нет двоек, спросите у отца Серафима! — надрывался он. — Хочу дома, с мамкой! — он захлёбывался и бился в истерике. — Мне не будет там лучше! Я попрошу, мамка бросит пить, я уговорю её… я хочу с ней! — ревел он.

Пацана втолкнули в машину. Люди в форме забрались в неё следом за ним. «Газель» дала газ и уехала.

Надежда прошла мимо деда Федота, кивнула ему и уже было направилась к административному корпусу, как в спину ей прозвучало:

— Имею оперативную информацию, — докладывал дед Федот.

— На этот раз кто провинился? — повернулась и спрашивала она.

— «Пришибленный», — говорил вахтёр.

— Опять он! — удивлялась Надежда.

— Опять, — кивал дед.

— И?.. — спрашивала она.

— Вещи ему за сигареты и сладости младшенькие стирают, — отвечал Федот.

— Зараза… — тихо сказала она.

— Во-во, — кивал дед.

Надежда негодовала. В последнее время Сметанин доставляет ей слишком много хлопот. Это ей не нравилось. «Он чувствует моё покровительство. И нагло пользуется. Он же просто использует меня, — шла и думала она. — Кто-то всё это на вид выносит. Кому-то он занозой сидит».

Вечером «Сметана» драил полы. Ленка шла мимо.

— Тряпку лучше полощи, — указывала она, — разводы вон, какие остаются, — заботливо замечала Ленка.

Не могла она пройти мимо и не съязвить. Выше сил её это было. «Сметана» с тряпкой ей бальзам на душу лил.

* * *

Весть о том, что в детском доме появился новичок, как и подобает закону физики, по которому живут звуки, разнеслась со скоростью звука. На новичка ходили посмотреть, как на товар. Оценивающе осматривали и уходили. Не принято в детских домах сближаться на первых порах. Принято присмотреться, прицениться, да он и сам должен себе цену показать. Со временем только кто-то возьмёт его в свою компанию. Как обживётся. Как покажет себя. От того-то и будет зависеть его будущее в этих стенах. Не по своей воле он сюда попал, но выживать и считаться с местными порядками придется. Неразлучная троица так же незамедлительно пришла поглядеть на пополнение. Даже скучно. Ничего необычного. Одно и то же. Спившаяся мамаша, лишенная материнства. Сынок полный обормот. Таких, как он — полный детский дом. Ещё он поразил их. Вылитый «Сметана»! Рост, тот же овал лица. Противный и белобрысый. Бубнит что-то невнятное, бессмысленное. Даже походка — они его уже ненавидели — какая-то вкрадчивая и предательская. Какая-то уже натренированная.

— Хоть что-то путное бы появилось, — ворча, покинули они жилой корпус.

Они сидели на улице в беседке, когда увидели самого «Сметану». Тот шёл от административного здания. Заметив компанию, он хотел было свернуть в сторону и обойти их стороной, но поздно, его заметили:

— О, идёт! — брезгливо говорила Ленка. — Стучал на кого-то… вон, как светится.

«Сметана» старался идти непринуждённо, высокомерно, не обращая на них внимания, показать, что он их совершенно не боится, он неприкосновенен, он под крылом администрации. Кичился этим открыто. Но так увлёкся, что запнулся и едва не растянулся перед друзьями на асфальте.

— Чтоб ты лоб себе расшиб! — бросила Ленка.

«Сметана» ей что-то ответить хотел, но промолчал. Трусовато и молча он сдержал свою злость до лучших времён. Он обязательно им отомстит. «Придёт время. Я их проучу», — сверкал он глазами, охваченный бессилием.

— Чё зыркаешь!? — не унималась Ленка. — Зенки повыпадут. Иди давай, там тебе дружка привезли.

Не могла она молчать при виде его.

* * *

С утра Надежда сделала все необходимые распоряжения и раздала все указания. К двенадцати у неё высвободилось время. И теперь он сидела в своём кабинете. До обеда оставалось ещё немного времени. Решив потратить его с пользой, она принялась за дело. Беспорядок в бумагах давно не давал ей покоя. Никому не нужные уже, отслужившие службу на ниве бюрократии листочки она комкала и бросала в корзину подле стола. Ещё нужные она складывала в папки, подшивала их или откладывала в сторонку до востребования. Она никого не ждала. Тем неожиданней оказался визит незнакомца. Он был разъярён. Она слышала его ещё задолго до его появления перед ней. Его крик доносился ещё с улицы, спустя какое-то время дверь распахнулась, и он влетел в её кабинет разъярённым быком. Толстый, потный, раскрасневшийся, в дорогом костюме, белой рубашке, расстегнутой по вороту под ослабленным галстуком. Он махал руками и низвергал на окружающих нечленораздельные ругательства.

— Я им покажу, — рычал он, — они у меня увидят, где раки зимуют!! Никакого покоя от них нету! — возмущался пришелец.

Надежда отложила бумаги и спокойно смотрела на мужчину.

— Кто мне восстановит мою машину?! — ревел он. — Я её даже застраховать не успел! Ваши беспризорники меня разорили!!

— Сядьте, — жёстко попросила она. Её едва не вывело из себя поведение мужчины.

— Сядьте?!! — взревел он на неё. — Да я сам их всех попересажаю! Одного посадил, и этих пересажу!!

— Сядьте! — строго прикрикнула на него Надежда, начиная терять над собой контроль.

Она узнала его. Это был тот коммерсант, которого когда-то обокрал Холодов.

— Сядьте и объясните, пожалуйста, — сдерживала она себя, — в чём, собственно, дело. Что случилось?

— Случилось! — рычал он. — Да они уже у вас совсем обнаглели! Мало того, что они по три раза в неделю колёса прокалывают, сразу все четыре зараз, — он махал руками, брызгал слюной с матом через каждое слово, — сегодня моё терпение лопнуло!! Они подчистую уничтожили мою машину! Я её только неделю как купил! Кто мне её восстановит?!!

Многоярусный мат дополнял колорита в негодование мужчины. Надежда не выдержала:

— Я попрошу вас контролировать свой лексикон, — попросила она сдержанно, — всё-таки здесь детское заведение, а не пивная.

Посетитель, не спрашивая, совершенно бесцеремонно схватил со стола графин, налил в стакан воды и осушил его одним махом. Пододвинув под себя стул, сел, склонил голову и снизу вверх спрашивал Надежду:

— Кто мне восстановит мой автомобиль, я вас спрашиваю?

Надежда выслушала мужчину. Он вызывал у неё отвращение.

— Не обязательно, что это были мои воспитанники.

— Кто же ещё! — вспылил он.

— Мало ли, — пожала она плечами.

— Дык они ж, — заикался он, — наглые, наблюдали, умилялись, когда у меня мост вырвало! После чего скрылись. Их же видели!!

Надежда постукивала колпачком ручки о стол.

— Как они выглядели? — спросила она.

— Два крепких парня и конопатая девка, — отвечал мужчина.

«Компания Холодова», — поняла Надежда.

— Я разберусь, — заверила она. — Заявление подавать в милицию будете?

— Уже подал! — бросил он.

— Хорошо, — кивнула она, — в таком случае попрошу меня больше, пожалуйста, не отвлекать от дел по этому вопросу, — давала она понять мужчине, что разговор окончен. — Милиция разберётся.

Надо отметить, что претензии к её воспитанникам не совсем беспочвенны, даже правомерны. Это — очередное ЧП в её заведении. Тень на неё — как на плохого руководителя, никчёмного педагога. Это её беспокоило больше всего. Недоглядела. Со стороны пришедшего не прекращались ругательства без разбора, теперь уже и в её адрес.

— Их надо держать в ежовых рукавицах, — кричал он, — не занимаетесь детьми! Пораспустили их тут! У меня бы они шага боялись ступить! Наберут директоров!! Не хотят работать! За что деньги вам платят!

Выслушивала она молча.

— Оставьте, пожалуйста, мой кабинет, — наконец спокойно попросила Надежда.

Только к концу разговора она отчётливо различила, что у мужчины с психикой не совсем всё в порядке и стала вести себя подобающе сложившейся ситуации.

— Если виноватые есть, заплатим, — уверяла она.

— Заплатят они… — ворчал посетитель.

— У меня много дел, — намекала Надежда.

Нежелательный посетитель хлопнул дверью и ушёл. Надежда перевела дух. Она устала от общения с ним. Недолго сидела, о чём-то размышляя, после чего попросила секретаря вызвать к ней всю подозреваемую компанию.

Их нашли быстро. Только за ними закрылась дверь, Надежда спросила:

— Это что за выходки? — сурово сверлила она их взглядом.

— Какие выходки? — спросил Игорь.

— А вы не знаете? — усмехнулась она их наглости.

— Не знаем, — спокойно говорил Игорь.

Друзья дружно пожимали плечами.

— Мстить задумали… — она встала и подошла ближе к детям.

— Кому? — говорил Олег.

Она прошлась вдоль кабинета туда-обратно и остановилась.

— Ну, хватит! — ударила ладонью по столу. — Кто теперь восстановит повреждённую вами машину? В тюрьму захотели? Вслед за своим дружком? Вас видели! В милиции уже есть на вас заявление.

— Какую машину? Какое заявление? — не понимали дети.

— Вы тут из меня дурочку-то не делайте! Где вы были сегодня утром?

Уверенность детей все же смутила её.

— В библиотеке, всё утро, в читальном зале, — в один голос отвечали они. — Спросите у Нины Фёдоровны.

— Я спрошу, я-то спрошу! — совсем ничего не понимала она. Надежда была твёрдо уверена, что месть коммерсанту — это их рук дело. — Я так с вас спрошу!

Она открыла дверь и с порога приказала:

— Вызовите ко мне Нину Фёдоровну.

Дети виновато переминались с ноги на ногу. Весь их вид говорил за них. Они совершенно не понимают, о чём идёт речь.

— Ох, если это вы! — трясла она перед ними указательным пальцем. — Вы у меня поплачете! Ишь чё, мстить они вздумали!

— Да не мстили мы никому! — вставила Ленка.

— Не мстили, — передразнила её директор. — Выясним вот, мстили или нет…

Дверь отворилась и в кабинет вошла Нина Фёдоровна.

— Были они у вас сегодня? — тут же спросила её директор.

— Как же, всё утро штаны протирали.

Говорила она с таким видом, словно сегодня они помешали случиться чему-то очень важному в её жизни, и что это очень для неё важное теперь из-за них не случится больше никогда. Должно было исчезнуть то, что до сей поры мешало ей жить. И теперь уже не исчезнет. И всему виной — они. Эти, ещё пока недочеловеки. От неё прямо таки излучалось: эх, если бы не их сидение в библиотеке… Она так выразительно подтвердила их алиби, что даже дети заулыбались. Надежда же пребывала в замешательстве.

— Хорошо, вы свободны, — отпустила она её.

После ухода библиотекаря надежда прошла к себе за стол и, не смотря на детей, произнесла:

— Вы тоже.

«Даже если это всё-таки они, — думала она, — то против этого алиби не устоит никакое обвинение».

Скрип тормозов отвлёк её. Она выглянула в окно. У ворот стоял милицейский уазик. Два милиционера шли к ней по аллее.

* * *

Поместите в железную бочку несколько крыс. Самая сильная съест других. Так выращивают крысоеда.

Воспитанники присматривались к Андрею с расстояния. Не отталкивали и не приближали, любили и не любили, уважали и не уважали, понимали и не понимали, «навидели» и ненавидели. Относились — никак. Присматривались… Просто оттого, что он есть такой… Уж совсем какой-то неинтересный…

Андрей и не стремился с кем-то сойтись. Привык… Он всегда был один. Одиночество не было для него чем-то новым. Пристальные взгляды не смущали. Он далёк от многого, чем они жили. Впрочем, тоже для него не явившегося чем-то новым. Просто, здесь всё виднее. Достать покурить, нанюхаться клея, выпить водки, украсть, накуриться анаши, попробовать наркотик посильнее. И потом бравировать тем, что он пробовал запретное. Смог попробовать! Вот я какой! Всё это он и дома видел, но там оно как-то расползалось по поверхности и было не так заметно. Здесь всё это всплывало где угодно. Стремления жить тем же у него не было.

Щемило детское сердце. Снились мать и река. Их отобрали. Рукой подать. За забором. Не достать. Теперь всегда должен жить по расписанию, по порядку, ходить на собрания, после которых ничего не меняется. Бесполезные линейки. Называть семьёй то, что семьёй никогда не считал и считать никогда не будет. Должен! Не понятно кем сделанный для него долг… Должен быть благодарен за это. Должен с утра до вечера, и ночью — тоже. Сверстников, что вокруг, он не боялся. Будут бить, за своё буду зубами грызть. Чужого не трону. Он этого не помнил, но мамка говорила, что так ему говорил папка, когда ещё был жив. Не помнил, но верил и чувствовал. Хотел верить, что он так говорил. Навещал отец Серафим, непременно с гостинцами. Часть Андрей съедал сам, частью угощал, — безразлично кого, кто оказывался волей случая рядом, кому повезёт. Часть припрятывал.

За забором шли день за днём…

…Андрей ел медленно, дождался, когда за столом никого не останется, быстро сложил котлету, хлеб и булочку в приготовленный заранее пакет и спрятал всё это за пазухой. Никто не видел. Он ещё раз огляделся по сторонам — никто. Видела конопатая девчонка, она сидела через несколько столов от него, но он боялся воспитателей, девчонку в расчёт не брал. И напрасно…

Спустя полчаса Ленка уже рассказывала об увиденном Олегу и Игорю:

— Этот — «Сметана» два, — возмущалась она, — не наедается. Глядите-ка, какая цаца. Привык дома сколь угодно и когда угодно. Ещё с наглой рожей со стола тащит. Весь оставшийся хлеб со стола сгрёб, обжора! — негодовала она. Он так напоминал «Сметану», что её ненависти не было предела. — С общего стола воровать! — не могла успокоиться она.

— Его надо проучить, — говорил Олег.

— Надо, так проучим, — соглашался Игорь. — Вечером.

— Мы его так накормим! — предвкушала уже вечер Ленка. — Навек забудет, как со стола воровать! Уж я подготовлюсь! — пообещала она.

За ужином всё снова повторилось. Хлеб, сосиски и печенье исчезли за пазухой у Андрея. Компания наблюдала за ним. Для того, чтобы проучить новичка, у них уже всё было готово.

Они поймали его возле лаза в заборе в тот момент, когда он собирался покинуть территорию детского дома.

— Эй, оголодалый! — окликнула его Ленка.

Он остановился. За спиной конопатой девчонки стояли два крепких спортивных парня. Андрей молчал. Хорошего от них ждать не приходилось.

— Чё молчишь? — надвигалась она на него.

— Крыса! — сказал Олег.

— Я не крыса, — ответил Андрей.

— Крыса! — неприятно-спокойно утверждал Игорь.

Андрею стало не по себе оттого, что они так о нём думают. Однако он не мог сказать им и правды. Отчего он ушёл в себя и замолчал.

Компания обшарила его. Нашла котлету, сосиски, хлеб, печенье и невесть откуда ещё и шоколад. Заставили его съесть всё это у них на глазах. В руках Ленки был пакет. Из него она извлекла литра на три кастрюлю, до краёв набитую кашей, две буханки хлеба и две полуторалитровые пластиковые бутылки с чаем. Так Ленка приготовилась преподать урок новенькому. Всё это они заставили его есть прямо сейчас. Его правда мешала ему. Ему было стыдно. Он не знал детдомовские законы и порядки. По щекам текли слёзы. Он ел. Его рвало… Он снова ел… Он давился и ел… Бледный. Его тошнило.

— Это стол, с него едят, — назидательно утверждала Ленка. — Будешь ещё со стола таскать?

— Нет, — обещал Андрей, теряя сознание.

Им нужен был повод, и они нашли его. Удовлетворённая уроком, который она преподала новичку, компания удалилась.

Андрей остался сидеть на земле. Рядом валялась пустая кастрюля и две пластиковые бутылки. Чуть в стороне облёваны кусты. Он откинулся на забор и плакал от бессилия. Горечь переполняла его. Ещё горше было оттого, что это теперь был его дом. И так будет надолго…

* * *

Ранним утром Надежда направлялась прямиком к деду Федоту. Склонившись к окошечку, она спросила:

— Ну?

Дед Федот сидел к ней спиной. Он швыркал горячим чаем из блюдца, прикусывая его комковым сахаром.

— Дань берёт с младшеньких, — сказал он.

— Что-то новенькое, — удивлялась она.

Дед Федот швыркал чаем и не поворачивался.

— Мелкие в электричках промышляют, попрошайничают. Он с них дань берёт. За то, что вам не докладывает. Двадцать процентов берёт, — выкладывал старый опер.

— Убью! — вырвалось у неё.

— Во-во, — соглашался дед Федот.

* * *

Вечером после тренировки компания собралась в беседке по событию. Они получили письмо от Холодова. Извлекли письмо из конверта и кружочком читали:

Салам-папалам! Привет, братцы! Привет, Ленка!

Получил от вас желанную весточку. Молодец, Ленка, как обещала — каждая строчка заполняет воспоминаниями. У меня все по накатанной. Тут тоже жить можно. Что там забор, хоть и без колючки, что тут клетка. Отличий особых я и не приметил. Все одно — и там люди, и тут люди. Скучно, быстрей бы увидеть вас. С администрацией я опять почему-то не поладил. Наверное, оттого, что стучать не стал… Очень просили… Пишу так открыто и не боюсь, потому что знаю, письмо мое получите. Я его, минуя читку, через «вертухая» отправляю. Кушать везде хотят, немного конфет детишкам, и письмо уже в дороге. К тому же еще я его на адрес Алексея Владимировича послал. Он вам его на тренировке и отдаст. Кстати, он вас хвалит. Он мне тоже часто пишет. Говорит, успехи ваши заметные. В каждом письме вас хвалит. Пишет только, что Олег ленится. Вес набирает. Вес в боксе, это хорошо. Ты, Игорь, проследи, пусть кушать не прекращает, чтоб ел так же, как при мне, я то помню: ел без меры — как аллигатор. Ха-ха! Пусть ест, только что бы в пользу было. Гоняй его на тренировках, чтоб жирок не образовывался, на мышцу его жевательный аппарат должен работать. Гоняй без меры, так же, как ест он. Тебе говорю это, потому что ты посерьезнее этого шалопая. Ха-ха! Шучу, Олег, не обижайся. Ленку в обиду не давайте. У нас два солнышка — она, и на небе. Берегите ее…

— Ага, — воскликнул Олег, — дашь её в обиду.

— Не говори, — усмехнулся Игорь и продолжал разбирать каракули в письме:

…Проследите, чтоб одежда на ней была самой лучшей в детском доме среди всех девчонок. Она это заслужила…

— Отстал от жизни, — снова встревал Олег, — ей только волю дай. Прошлым днём она сама мне такую рубаху подкинула. Где взяла?

— Где взяла, там её уже нет, — бросила Ленка. — Не мешай.

От неожиданной такой тёплой заботы от старших друзей лицо её зарделось, она зарозовелась, веснушки под розовым попрятались. Плечики приподнялись. Внимание куда-то потерялось. Глазки улыбались. Юное, девичье «я» порхало.

…А о тех приветах, о которых вы мне постоянно пишите, которые вы постоянно шлете всем моим недоброжелателям. Как-то они у меня из головы не выходят. Думаю вас просить о следующем: прекратите и простите их. Приветами ничего не решишь. Они не поймут, а еще одно зло родилось. О себе думайте. Их и без вас Бог обидел. Надо ж было такими на свет уродиться! Ха-ха. Пусть живут, как живут, это их жизнь. Не уподобляйтесь. Они не виноваты, что они такие. Простите их.

Вот еще, вспомнил, чуть не забыл. Вы мне писали, что появился, как его Ленка называет, «Сметана-два». По письму вижу, вы его уже заранее приговорили. Но то, что он на «Сметану» похож, это еще не о чем не говорит. Присмотритесь. Раньше времени на него не стоит ярлыки навешивать. Знаю я вас! Дров наломать всегда успеть можно. Сначала разберитесь. А он, «Сметана-один» — тот еще тип. Но и снаряд в одну воронку два раза не падает. Ха-ха! Имейте это ввиду…

— Сколько каши сожрать? Видел бы он его, — перебила Ленка, — проглот, копия «Сметана», убила бы! — И рассмеялась.

…На этом буду заканчивать свое короткое к вам послание. Надеюсь на недалекую встречу. Не залетайте. Не доставляйте удовольствия вас наказывать. С вами Бог! Бог им судья. Обнимаю, жму руку! Ваш друг и брат Димарик.

С уважением — Я!

* * *

Через пролом в заборе сначала пролез новичок. Оглядываясь, он в спешке удалялся от детского дома. Прошло немного времени, и в этот же самый пролом пролезла конопатая Ленка. И так же, в том же направлении, торопилась скорее скрыться из вида. Она заметила, как новичок сегодня в столовой снова украл продукты со стола. «Неймётся ему! Ладно, посмотрим!» — негодовала она. Сегодня был день тренировки. Поэтому её друзей с ней не было. В одиночку она задумала проследить за новеньким. Она не видела и, скорее, даже и не ожидала, что в это же самое время, следом за ними, через тот же самый пролом выбрался ещё один человек — «Сметана». По их следам он торопился тоже. Попадись и его накажут. Делай. Не попадайся. За это его, может, и ценила Надежда. Торопился он ещё и из боязни упустить следящую друг за другом парочку. Ему-то это наблюдение как раз-то и приходилось в самый раз на руку. Стремление отомстить закадычной компании его не покидало никогда. И тут — такая удача. И теперь: Андрей шёл по каким-то своим делам, за ним, соблюдая конспирацию, следовал Ленка, за ней, совсем без всякой конспирации потому, что она и подумать о слежке за собой не могла — «Сметана». Он даже насвистывал мелодию, не боясь быть замеченным. Настроение его было хорошее. Друг за другом троица пересекала весь город. Андрей, петляя, шёл улицами и закоулками, через пустырь, вроде как следы запутывал, на самом деле шёл путями короткими, экономил время. «На речку бы забежать», — мечталось ему. Но никак. Успеть нужно вернуться. Заметят, наказания не избежать. «В следующий раз как-нибудь», — решил он. Город он хорошо знал. В то время, когда дома жил, весь город вдоль и поперёк избегал. Дойдя до дома, он поднялся в свою квартиру. Пока тот поднимался на второй этаж, Ленка забежала в подъезд и на слух определила, в какую примерно квартиру он пришёл. Ей ничего не оставалось, как подслушивать под окнами. Она безошибочно определила нужное окно и слушала:

— Сынок! — услышала она. Возглас матери утонул в пьяном гаме. — Ты что, опять сбежал? — спрашивала она. Ленка едва различала слова.

В квартире шла пьянка. Громкие разговоры, споры, ругань — кто о чём. Возбуждённое пьяное сознание — кто в лес, кто по дрова. Что на уме, о том и говорим. О таких семьях Ленка много слышала. Пьют круглыми сутками, допиваются до ручки, потом пьют от безысходности. Таких, как новенький, в детском доме пруд пруди. Вагон и маленькая тележка. А видеть таких семей сама — не видела. Её беда в другом. Без беды в детский дом не попадают. Родители её на машине разбились. С дачи ехали. Родственники её не взяли. Вот в детском доме и оказалась. Счастливые дни теперь только снятся. Мама блины печёт… Папа на шее катает, или на спине… «И-и-го-го» кричит. Куклы в кроватках… Даже ей, ещё не взрослой, стало жаль новенького. И мать жива, и как нет её.

Слышимость была никудышная.

— Пойдём в другую комнату, — попросил новенький.

Ленка тоже перешла от одного окна к другому. Двери в комнате они за собой притворили, пьяные голоса притихли, форточка немножко открыта, тем чётче под этим окном различались голоса новенького и его матери. Скрипнула сетка, кто-то сел на кровать. Шелест развёртываемой бумаги. Дробный стук о стол дешёвой, без фантиков, карамели. «Сегодня их давали на ужин», — сообразила она.

— Это тебе, мам, — говорил новенький. — Не носи им, — просил он.

…Затянулось продолжительное молчание…

— Зачем ты, сынок… — послышалось наконец.

— Мне хватает там, — говорил сын, — нам там много дают, остаётся…

Ленка не видела, только редкие всхлипы доносились сверху. Пьяная мать сидела в обнимку со своим сыном. Он по-детски прижимался к ней. Текли слёзы, и они оба шмыгали носами.

— Ты ж мне душу всю клочками рвёшь, — встала она.

— Не пей, мам… Они вернут меня! Я домой хочу! — просил он.

Она промолчала.

— Коли просто было бы… — говорила она через время.

Она вытерла слёзы. Глаза от них были красные. Её пошатывало. Она прошла к гостям. Подошла к столу. Сын стоял позади в дверях.

— Уходите, — попросила она.

— Куда? — возмутились пьяные голоса. — Не на улице же пить, не май месяц, холодина такая! — просились они остаться.

— На улице допьёте, — настаивала она, — не видите, у меня сын пришёл.

— Что теперь, свет клином сошёлся? Сын пришёл! — возмущался кто-то.

Гости нехотя засобирались. Своё недовольство кто как выражал. Кто под нос, кто выговаривал. Недовольные, что её обормот не дал им допить, они сгребли всё спиртное со стола и вскоре покинули квартиру. Андрей приметил перемену. Раньше бы она их не выгнала. Мать села на край дивана. Водку собутыльники унесли всю с собой. Она слила в один стакан разлитое и не выпитое ими. Получился целый стакан. Опрокинула его залпом, и прилегла на диван. Из её стекленеющих глаз бежали слёзы.

— Тоже уходи, — попросила она. — Не бей душу.

Он продолжал сидеть, он соскучился по ней, он держал руку матери в своей руке. Она уснула. Он немного ещё посидел и ушёл. Могут хватиться.

Ленка возвращалась вперёд. Она не сдержалась. Она ревела навзрыд. Новенький казался ей счастливым. У него есть, кого любить. Ему есть, о ком заботиться. Она прятала глаза от встречных прохожих и бежала к детскому дому.

Мать не уснула. Она только делала вид, что уснула. Как только стихли шаги сына в коридоре, она открыла глаза. Долго смотрела сквозь пространство. Отчаянно схватила пустую бутылку и швырнула её в стену. Стекла рассыпались по всему полу и напоминали ей её слёзы. Она хотела встать и закрыть двери на замок, но локти её провалились и она, наконец, уснула.

* * *

— Я случайно увидел, смотрю, он конфеты в карман складывает, сосиски в пакет и тоже в карман, весь хлеб несъеденный со стола собрал, — докладывал «Сметана», — думаю, что-то тут не чисто, стал следить. А он после ужина сквозь забор и на волю. Хотел за ним идти, тут у дырки я чуть с Ленкой конопатой лоб в лоб не столкнулся. Вовремя у кустов присел. Она меня не заметила. Гляжу, а она-то тоже за ним следит. Ну, тут и я за обоими. Он как по лабиринту, переулками петлял. Я их уж было…

— Давай покороче, — перебила она, — меня уже ждут.

Сметанин появился совсем не вовремя. Надежда торопилась. Она уже опаздывает в милицию. Сегодня будут очные ставки с пенсионерами, видевшими детей на месте порчи автомобиля. В то же время Сметанин никогда не приходил с пустым. Опять эта компания. Вернее, член этой компании. Что с девкой случилось. За последнее время она слишком много напоминает о себе. Ещё год назад скромница, прилежная ученица, не имела нарушений. Не слышно и не видно было. Теперь — что? Правду говорят — в тихом омуте черти водятся. Она взглянула на часы. Времени уже было в обрез.

— Я и говорю, — осёкся «Сметана», — домой он к себе сбегал, полчаса там побыл и обратно. Ленка, та вперёд него вернулась. Чё ей от него надо было, ума не приложу?.. — пожимал он плечами.

— Хорошо, молодец, иди, — приказала она.

«Вот новость, этого ещё не хватало! Дети уже начали продукты пьяницам таскать», — думала Надежда. Она задержалась ещё ненадолго. Вызвала к себе воспитателя и приказала наблюдать за новеньким. После выбежала на дорогу и поймала такси.

Следующим днём у забора детского дома была замечена женщина. Выглядела она очень бедно. Зелёный однотонный тканный шерстяной платок, косынкой подвязанный, прикрывал жирные рыжие крашеные волосы. Серое в мелкую ёлочку осеннее пальто висело на ней как на вешалке. Или женщина за последнее время сильно похудела или же оно с другого плеча. Коричневые хлопчатобумажные колготки. На ходу подол пальто распахивался, и мелькали вытянутые коленки. На ногах дешёвые боты из кожзаменителя на каблучках. От женщины несло перегаром. Она ходила вдоль забора и ждала, беспрестанно выглядывая кого-то за кустами у забора.

Надежда стояла у окна и заметила её, занятая своими делами; сначала она не придала значения увиденному. На днях у неё должна состояться плановая проверка. С проверкой будет Сам из гороно. Вчера у неё отлегло от сердца. Пенсионеры не указали на компанию. Пожалели или и правда — не они. Тем не менее, ЧП получилось избежать. И всё же могут обнаружиться мелкие недочёты, но это не в счёт. Их всегда находят. Слишком хорошо — тоже плохо. Для профилактики пожурить всегда найдут за что. Чтоб не расслаблялись. Поэтому она не боялась результата проверки. Так, присутствовал лёгкий озноб от предстоящей суеты. Она вызывала к себе сотрудников и рекомендовала устранить ещё имеющие место быть недочёты. Через полчаса она снова стояла у окна. Женщина всё так же ходила вдоль забора. «Что ей тут нужно?» — подумала она. Сейчас её насторожило нездоровое любопытство женщины по отношению к забору не у ворот, а там, где её не видно со всех сторон. Надежда видела только потому, что её кабинет находился выгодно на высоте. Больше ни дед Федот, ни кто-либо другой видеть женщину не могли. «Это что ещё за номер?» — возмутилась Надежда. Через минуту она увидела совсем уже удручающее. От забора к женщине бежал белобрысый воспитанник. Новичок, которого недавно определили в её детский дом, радостно бежал к своей матери. «Вот оно что!» — взорвалась она. Надежда тут же вызвала воспитателя, которому днём раньше поручила наблюдать за новеньким. Слова Сметанина — это одно, его выдавать нельзя, новенького нужно поймать с поличным. Вот как, значит, выполняются её поручения! Она пребывала в диком бешенстве.

— Я вам поручала наблюдать за новеньким! — с порога набросилась Надежда на воспитателя.

— Я глаз с него не спускаю, — ничего не понимала воспитатель.

— Где он сейчас? — спрашивала Надежда.

— Отпросился в библиотеку, — отвечала воспитатель.

— Подойдите сюда, — попросила Надежда.

Она приглашала её к окну. Под окном, вне территории, за забором детского дома, сквозь ветви, освободившиеся уже от листьев, отчётливо различались два человека. Женщина и новый воспитанник. Ребёнок что-то хотел передать ей, та отказывалась. Он настаивал. Женщина сдалась и положила свёрток в карман.

— Это что, по-вашему, библиотека? — спрашивала Надежда.

— Но… — начала было воспитатель.

— Что — но?! — перебила её директор. — Знаете, что вы сейчас увидели?

Воспитатель окончательно ничего не понимала. Всему детскому дому, всем без исключения известно, что детей, у которых имеются родители, последние посещают тайно. Негласно. Это было обычным делом. На подобные вещи всегда смотрелось сквозь пальцы. Воспитатель отказывалась понимать директора. Она не видела в сложившейся ситуации той проблемы, от которой мог отталкиваться такой, столь категоричный тон. Словно вдруг небо свалилось на землю.

— Мать, — робко говорила воспитатель.

— И всё!

— Всё, — пожимала плечами воспитатель.

— Этот новенький уже который день таскает ей продукты из столовой. Что вы только что и видели.

Воспитатель от удивления раскрыла рот. Надежда продолжала:

— И меня, — и как директора и, в первую очередь, как человека задевает за живое то, что продуктами с того стола, который предназначен для того, чтобы напоить и накормить детей, закусывают водку пьяницы, бомжи и разного рода конченые и никчемные личности. И ещё меня задевает то, что это происходит в том заведении, которым руковожу я!

Надежда едва не сорвалась на крик. Виновато хлопая глазами, воспитатель произнесла:

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Золотые купола (сборник) предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я