Игра с отражениями (оборванная исповедь)

Эдвард Даль, 2016

Пытаясь возместить непереносимую утрату любимого человека, герой повести идёт на отчаянный и противозаконный эксперимент с непредсказуемыми последствиями.

Автор выражает глубокую признательность Диане Ким за подаренный сюжет

Фантастическая повесть

Перевод с эсперанто Владимира Гончарова

…А ведь я знал, что так и получится. Почти наверняка знал. И на что же я надеялся тогда, когда на всё это пошёл? На то, что у Дианы каким-то чудесным образом возникнут воспоминания, которых у неё никак не могло быть, прорежется, прорастёт память о нашем с ней (или всё-таки не с ней?) общем прошлом?

Сам. Сам я загнал себя в этот угол, где теперь схожу с ума от бешеной ревности и обиды, в сущности, не имея права ни на то, ни на другое. Вот, умом всё понимаю, а сделать с собою ничего не могу! Больше того, я всё время ловлю себя на пакостной мысли, будто Диана каким-то образом виновата в том кошмаре, который твориться у меня в душе. Вот уж это — вовсе ни в какие ворота! Ничего такого она за собою чувствовать не может. С какой, к чёрту, стати ей себя винить?

Она по документам моя дочь. То, что лишь по документам, — знаю только я. Ну, наверное, ещё те знают, кто эти документы тогда, почти восемнадцать лет назад, фабриковал. Если они ещё живы, эти люди. И если, конечно, помнят. Что вряд ли. Помнить об этом, кроме меня, никому не нужно. Незачем. Ну, разумеется, и Диана ни о чём таком даже не подозревает. Я для неё отец — и точка. Самый обыкновенный такой папашка: довольно заботливый (что хорошо, поскольку даёт средства к относительно беззаботному существованию), в меру занудливый (что тоже хорошо, именно потому, что в меру), но иногда (что плохо) излишне достающий своей отцовской, как она думает, любовью и родительской, как ей представляется, ревностью по отношению к её первым девичьим увлечениям.

Чёрт бы подрал этот инстинкт продолжения рода!

Поначалу, когда она была совсем маленькой, мне всё казалось, будто до этого очень далеко. Точнее, мне было легче, когда я так думал. В этом отношении я сам поступал, как малолетка, и просто гнал от себя мысли о будущем. Знаете, так ребёнок обороняется от опасности тем, что зажмуривает глаза и прячет лицо в собственных ладонях.

Но, прячь — не прячь, а время-то идёт. Я бы даже сказал, с присвистом несётся мимо…

В общем, когда ей исполнилось четырнадцать лет, появился первый мальчишка, которого она стала воспринимать не только как компанию для игры в песочнице.

Я испугался! Я сорвался с места, сдёрнул посреди учебного года из школы Диану, и мы перебрались в другой город. Чем-то я ей это объяснил… какими-то серьёзными взрослыми делами… Наврал, в общем, но нужного результата добился: первый «Ромео» довольно быстро вылетел из её головы. И не удивительно. Чувство, чтобы стать прочным, должно иметь время укорениться, развиться, а я не намерен был этого допускать.

Мне показалось, что я нашёл способ оградить Диану ото всех этих пугавших меня влюблённостей, и за последние три с небольшим года мы с ней четыре раза меняли места жительства, находя себе пристанище в разных концах Европы. Но мальчишки, будь они не ладны, обнаруживались везде — в любом городе и в любой стране. Наверное, от них нельзя спрятаться и в Антарктиде.

И вот теперь, будьте любезны, — некто Сташек! Имя не важно. Где-то он мог бы называться Луисом, или Рихардом, или Васей каким-нибудь… Без разницы. Важно то, что отделаться от него тем же простым способом вряд ли удастся. Диана выросла. Она учится на филологическом факультете Краковского университета и запросто может сказать мне: «Не поеду!» И ведь не поедет. И я ничего не смогу сделать. Если, конечно, эта Диана — та самая Диана. Но я же не слепой, — конечно, та самая.

Смотрит на своего Сташека такими глазами, какими смотрела на меня тогда, двадцать пять лет назад. Или всё-таки не смотрела? Или смотрела, но не она?

Этот проклятый Сташек, между прочим, похож на меня — такого, каким я был двадцать пять дел назад, Ну не двойник, разумеется, однако все общие черты внешности совпадают: рост, сложение, тип лица, цвет волос, даже, кажется, голос… Наверное, это логично, что Диана сейчас выбрала его, как когда-то выбрала меня.

Я, кстати, не знаю, насколько далеко у них всё зашло.

Хотя и догадываюсь. Достаточно вспомнить, как развивались наши с ней отношения, когда я был только немного постарше Сташека, а ей было всего на два года больше, чем теперь.

Тьфу, дьявол! Совсем запутался. Точнее, сам всё запутал. Как я теперь буду объяснять ей… всем, собственно, как я буду объяснять, что она мне вовсе не дочь, а любимая, даже обожаемая женщина… жена, наконец? Я ведь, и вправду, схожу по ней с ума, и тем больше, чем она ближе подходит к тому возрасту, в котором я её когда-то встретил. Дурею я от любви, и, чёрт побери, от страсти точно так же, как тогда — четверть века назад. Ну как, скажите мне, это можно соотнести с тем, что все считают меня её отцом? Вот если я дам волю своим настоящим чувствам, что будет? Скорее всего, меня примут за извращенца, одержимого идеей инцеста.

А если я смогу как-то объяснить… доказать… ей, конечно, прежде всего, как всё обстоит на самом деле? Разве это что-нибудь изменит в моём положении? В её отношении ко мне? И, если изменит, как это будет выглядеть? Она, что? Немедленно забудет своего Сташека и срочно полюбит меня, уже не как отца, а как мужчину? Только потому, что именно так любила меня когда-то? Но тогда она любила парня, которому не было тридцати, а сейчас мне перевалило за пятьдесят, в то время как Диане идёт только восемнадцатый год. То есть она даже младше, чем в дни нашей первой встречи.

А может быть, она возненавидит меня? Ведь я использовал её как подопытный материал в своём жутковатом эксперименте. И пусть этот эксперимент был порождением отчаяния и последней надежды безумно любящего сердца, что этот факт меняет для неё? Сможет ли она перенести новое знание о себе и как-то научиться жить с этим грузом? Нет! Я положительно был безумен, когда всё это задумал и осуществил…

* * *

Утверждают, что мужчина — существо полигамное. Дескать, это естественное следствие того пути, по которому на Земле пошла эволюция млекопитающих. Скорее всего, оно так и есть, однако правило (простите за трюизм) подразумевает исключения.

Вот и в мужской линии моих предков, похоже, возникла такая странная поведенческая мутация. Что дед, что отец, — оказались строгими однолюбами. Во всяком случае, ни от одного из них, а также ни от кого другого из близких или знакомых, я не слышал никаких слов или историй, которые содержали хотя бы намёк, позволявший заподозрить, что мужчины в нашей семье имели склонность «ходить налево».

А вот женщины нашей фамилии, в силу какой-то печальной игры судьбы, уходили из жизни раньше своих верных спутников, будто желая подвергнуть жестокой проверке силу их привязанности.

Ну и что же? После смерти жены дед протянул меньше года. А ведь пока бабка была жива, он производил впечатление чрезвычайно крепкого старика. Знаете, такого… вроде можжевёловой палки — высохшей, трескучей, но без малейшего признака гнили. И вдруг как-то сразу сдал, сгорбился, расслабился, будто из него выдернули стержень, наконец слёг от какой-то первой попавшейся простуды и через неделю после этого умер.

Отец овдовел в сорок лет. Они с мамой тогда поехали в туристическую поездку в Россию и в одном из аэропортов Москвы (я не помню его названия) попали под бомбу террориста. Вернее, попала одна мама. Пока отец выуживал с ленты транспортёра их небольшой багаж, она вышла в зал прилёта и оказалась в нескольких метрах от смертника…

Мне тогда исполнилось шесть лет. Конечно, как это принято поступать в отношении детей при подобных ужасных обстоятельствах, меня долгое время обманывали касательно причин внезапного и труднообъяснимого «отъезда» мамы в какое-то новое дальнее путешествие, из которого она так и не вернулась. Так что я имел время смириться с её отсутствием и к моменту осознания истинного положения вещей был избавлен от слишком тяжёлой душевной травмы, связанной с потерей близкого человека.

Но тут, собственно, не обо мне речь, а об отце. Вот он-то испытал ужас утраты в полной мере. Будучи человеком очень сдержанным и неся ответственность за меня, он, насколько я теперь понимаю, постоянным усилием воли не давал себе погрузиться в трясину чёрной тоски и депрессии. При этом забыть маму, а точнее, как-то пережить, ослабить своё чувство к ней, ему так и не удалось.

Как мне известно, дед с бабкой, пока были живы, всё убеждали отца в необходимости взглянуть на мир по-другому и создать новый семейный союз. Даже я, когда немного подрос, солидно советовал папе «сойтись с какой-нибудь женщиной». Это выражение я запомнил из случайно подслушанного разговора отца с кем-то из его близких друзей. Отец в ответ на такие предложения и уговоры вроде бы согласно кивал, натянуто улыбался и тут же переводил разговор на любую другую тему.

За два с лишним десятка лет, прошедших со смерти матери, и до конца его собственной жизни около отца, конечно же, появлялись какие-то женщины, и он, похоже, пытался установить с некоторыми из них что-то вроде регулярных отношений, но ничего серьёзного и прочного из этого не выходило. Видимо, его брачный ресурс был рассчитан по странному капризу природы только на один случай любви, только на одну сильную привязанность и мог быть растрачен только на одну женщину…

Такие вот дела! Ну, а гены, как говорится, пальцем не раздавишь, и эти весьма опасные, как оказалось, качества натуры передались по наследству мне.

* * *

Я познакомился с Дианой на вечеринке, куда меня совершенно случайно затащил приятель.

То есть мы с Акселем после работы решили попить пива и уже устроились за стойкой бара, когда у него в кармане заверещал смартфон. Я не особенно прислушивался, о чём он там разговаривал, если это вообще можно было назвать разговором, так как речь его процентов на девяносто состояла из междометий, произнесённых с разными интонациями, и жизнерадостного ржания. Тем не менее, дав отбой, Аксель поведал мне, будто бы нас зазывают на некое сборище в офисе мелкой юридической фирмы, которую возглавлял его товарищ по университету — некто Хайм Гершель.

— Пива там попьём! — заявил Аксель, залихватски толкнув меня в плечо.

Я, чуть не слетев от неожиданного толчка с высокого барного табурета, попытался выставить доводы против: дескать, меня-то там не ждут, а разливное пиво однозначно лучше бутылочного. Однако Аксель отмёл все мои возражения следующими неотразимыми аргументами: «Во-первых, в данный момент, Хайм примет у себя как родного даже активиста «Хезболлах», лишь бы он пришёл со своей выпивкой. Я так думаю, для того он меня и вызвонил, жмот паршивый. Небось, со своими девками всё уже вылакал, а денег на новую порцию жалко. А, во-вторых, девки у него в конторе, я тебе скажу, хай класс! На мой вкус, во всяком случае. Пошли! Не пожалеешь!»

Нужно сказать, что термином «девки» Аксель обозначал всех хорошеньких особей женского пола в возрасте от восемнадцати до тридцати лет, вне зависимости от социального статуса и рода занятий. А мне тогда было без какой-то мелочи двадцать шесть, и у меня были вполне нормальные для такого возраста и при этом весьма традиционные мужские инстинкты. То есть я не заставил себя слишком долго уговаривать, мы подхватились и отправились по известному Акселю адресу.

Это оказалось не слишком близко: минут пятнадцать на автобусе. Хайм Гершель только начинал свой бизнес и не имел возможности раскошелиться на офис в деловом центре города, почему и открыл его в ближайшем спальном районе. Простенькое такое помещение из двух небольших комнат на первом этаже семиэтажного жилого дома, между парикмахерской и магазинчиком, в котором продавались разнообразные предметы для рукоделия.

Миновав стойло, в котором отдыхали на привязи штук десять велосипедов, мы, нагруженные булькающими пакетами (результат посещения ближайшего супермаркета), позвонили в дверь офиса под коротким бетонным козырьком.

Хайм встретил нас не слишком трезвым, но радостным воплем и сразу же потащил вглубь своих владений.

Помещение офиса оказалось самого что ни на есть эконом класса. Окно на улицу имела только передняя проходная комната, а другая, большая по размеру, по какой-то непонятной прихоти проектанта находилась в глубине здания и представляла собою глухой бетонный мешок, в котором можно было работать только при постоянном искусственном освещении. Зато для мероприятий, подобных тому, которое сейчас происходило в конторе Хайма, более подходящее место трудно было придумать. Свет здесь был приглушён до состояния интимного полумрака, и в нем угадывались три офисных стола, на одном из которых сгрудились остатки небогатого фуршета. Откуда-то со стеллажа мурлыкал танцевальную музыку невидимый плеер. Несколько стоявших в беспорядке стульев дополняли весьма спартанскую обстановку. Два стула были заняты. На них — каждая упёршись локтями в собственные колени — сидели друг напротив друга, голова в голове, две девушки и с жаром обсуждали что-то, видимо, очень интересное и очень женское. Ещё одна — стояла, опершись бедром о край стола, и сосредоточенно тыкала пальцем в светящийся дисплей айфона.

Не заметить нашего прихода было нельзя, поскольку не в меру возбуждённый Хайм, сопровождая нас в комнату, громыхал своим зычным голосом так, как громыхают сразу с десяток консервных банок, летящих по трубе мусоропровода. Все три девушки обернулись в нашу сторону, и Хайм, без каких-либо церемоний тыкая в направлении каждой из них пальцем, стал называть имена: «Лиза, Сарра, Дженни». Точно таким же образом он представил и нас с Акселем.

Не знаю, как насчёт «хай класс», но, насколько позволяло разглядеть скудное освещение, каждая из девушек была по-своему симпатична, и все они вполне укладывалась в возрастную категорию, представлявшую интерес как для меня, так и для Акселя.

Когда мы выгрузили на стол бутылки, пакетики с фисташками и ещё какую-то съестную ерунду, Хайм, повертев по сторонам головой, вдруг взревел: «Диа-а-на!»

Почти сразу в дверном проёме позади нас появилось совсем юное создание — девушка, по виду лет семнадцати-восемнадцати, одетая в короткое облегающее платье. Как уж мы её проглядели, проходя по офису, я не знаю. Скорее всего, она была в это время в туалетной комнате.

— Дианище, сокровище моё, — громогласно воззвал к ней Хайм, — ополосни стаканчики!

Скорчив обречённую рожицу и коротко втянув воздух носиком, Диана собрала захватанные стаканы и снова скрылась там, откуда только что вошла.

Помню, что я успел отметить про себя, когда её силуэт мелькнул на фоне света, ударившего в отворённую дверь: «А у девочки отличная фигурка!»

Как вскоре выяснилось, вечеринка в офисе Хайма не имела для себя никакого очевидного повода. Просто коллектив подобрался из молодых, жизнерадостных, не обременённых семьями людей, а его шеф, только недавно закончивший юридический факультет университета и решившийся начать собственное дело, ещё не успел закоснеть в понятиях субординации, в формах размежевания деловых и личных отношений, в осознании собственной значимости. В Хайме жили ещё привычки студенческого братства, и он легко поддавался на любые подначки по части организации спонтанных и легкомысленных сборищ, особенно если это не требовало от него лично сколь-либо значимых финансовых затрат.

Дальше покатилось по обычному в таких случаях руслу. Все моментально перезнакомились, пошёл общий, наперебой, весёлый трёп, анекдоты, россказни… Пиво быстро закончилось, сбегали ещё. При этом Аксель позволил себе разориться на бутылку «Смирнофф». Он, видите ли, недавно побывал в какой-то экзотической компашке, где пьянка происходила, как он утверждал, в «русском стиле» и под восхитившим его девизом «пиво без водки — деньги на ветер». Попробовали — ничего особенного. Совсем захмелевший Хайм с какой-то стати начал приставать к присутствующим с требованиями немедленно признать за Израилем право на возведение новых поселений на западном берегу Иордана. От него со смехом отмахивались, а он пытался обижаться. Аксель пробовал флиртовать со всеми девушками одновременно, но в какой-то момент до него дошло, что это самый ненадёжный способ добиться желаемого результата, и он сосредоточился на Дженни, потребовав при этом (видимо, для установления более тесного контакта) объявления танцев. Сначала все довольно лихо отплясывали в кружок под какие-то энергичные мелодии, а затем, накатившее романтическое настроение навело на идею переменить темп. Из плеера поплыли меланхолические звуки…

Во всё это время, за всей этой болтовнёй, выпивкой и шумством я периодически ловил себя на том, что меня буквально тянет вновь и вновь остановить взгляд на Диане. Просто не мог удержаться от этого.

Чёрт её знает, что в ней было. Хорошая фигура? Что я раньше хороших фигур не видел? Милое лицо? Таких лиц, в общем-то, немало. Светло-русые с едва заметным рыжеватым оттенком волосы, подстриженные в «каре»? У рекламных красавиц они не в пример шикарнее. Яркие, серо-голубые глаза? Пол-Европы таких глаз…

Тогда, в своём возрасте, я уже успел заметить, что внешняя притягательность дело тёмное, классификации и логике мало поддающееся. Кто-то из моих приятелей и друзей считал красавицами таких девиц, в которых я не мог найти вообще ничего привлекательного. Их внешность оставляла меня совершенно равнодушным или даже вызывала безотчётное отторжение. Вот начнёшь разбирать по частям, — вроде всё в порядке: отдельно ноги, отдельно грудь, отдельно глаза, отдельно губы… А вместе — чёрт-те что! Ну, на мой вкус, конечно.

Или вот была у нас на факультете, на моём же курсе, одна девушка. Не ослепительная красавица, правда, но то, что называется «сексопилка». Всё при ней, и лицо такое модно-дерзкое, и одета со вкусом. Но при всём при этом от неё постоянно исходил такой запах… Как бы это выразить? Вот разрежьте очищенную луковицу пополам, положите половинки полежать с полчасика в тепле и получите что-то вроде. Я, заметьте, не сомневаюсь, что девушка регулярно принимала душ, — во всяком случае, со стороны она всегда выглядела чистой и опрятной. Может быть, ей по каким-то неведомым идеологическим причинам претило использование дезодорантов? Или химия её тела сводила их действие на нет? Не знаю… Однако, если мне случалось оказаться с ней в каком-нибудь одном и при этом небольшом помещении, я стремился удалиться оттуда в то же мгновение, и никакие женские прелести, соблазнительно трепыхавшиеся за вырезом её кофточки, эффектно обтянутые джинсами или соблазнительно приоткрытые разрезом юбки, не могли заставить меня поверить, что не вся она состоит из этого проклятущего запаха.

И вот, представьте себе, когда мы учились на третьем курсе, в университете появился молодой американский профессор, которого пригласили прочитать курс, кажется, на физическом факультете. Где и как он познакомился с нашей «сексопилкой», я не знаю, но очень скоро их стали часто встречать вместе в разных местах небольшого старинного города, в котором находилась наша древняя альма-матер. Профессор, судя по всему, совершенно дурел от девушки, и, как я подозреваю, не в последнюю очередь от её аромата. Во всяком случае, я сам однажды невольно подглядел, как он, обнимая свою европейскую подругу в укромном уголке одного из пригородных парков, притиснул свой длиннющий нос к её шее над самым вырезом воротника кофточки и, ритмично раздувая ноздри, страстно втягивал в себя ненавистный мне запах, который со всей очевидностью доставлял ему неизъяснимое наслаждение. Меня тогда чуть не стошнило, а профессор, успешно отчитав свой курс, увёз нашу однокурсницу с собою в Штаты, где, по слухам, женился на ней.

Всё это я к чему? Ах да. Зацепила меня чем-то Диана. Я не смог себе тогда объяснить, чем именно, но сильно зацепила.

Что было дальше? Помните? — Начались медленные танцы, которые, как обычно, представляли собою относительно ритмичное топтание попарно в обнимку в полутёмном помещении. Партнёры в этом соблазнительном кружении постоянно менялись, и вскоре под моими руками оказались талия и плечи Дианы. А её лицо, волосы, шея — у самых моих глаз, рядом со щекой, вплотную к подбородку…

Ох, уж эта талия! Когда я только положил на неё руку, меня тут же захлестнуло какое-то необычно сильное и при этом совершенно физическое удовольствие. И ведь обнимал я до этого других девушек за талии и достаточно часто, надо сказать, но всё это было не то… А тут что-то такое, — как бы самостоятельно живущее, приятно упругое и одновременно нежное, будто бы передающее руке удивительно тёплый и мягкий, слегка пульсирующий ток необъяснимо приятного ощущения… Трудно представить, да? Есть в чувственных восприятиях вещи, которые вообще невозможно объяснить. Вот, оргазм, например. Это — как что? Только через личный опыт познаётся! Только через личный опыт!

Во всё то время, которое я потом пробыл рядом с Дианой, все эти два с небольшим года, всякий раз, когда мне приходилось обнимать её за талию, я неизменно испытывал всё то же ощущение, острота и прелесть которого не затухала, не стиралась и не становилась менее пленительной. Это, знаете, что-то глубинное должно совпасть, волны, что ли, какие-нибудь в резонанс должны войти… Не знаю.

А ещё у неё был свой запах. Еле слышный за тонкой плёнкой аромата духов, но свой, и необычно меня привлекавший. Пока мы танцевали и при этом тихо болтали о чём-то, я заметил за собой, что всё время стараюсь осторожно втянуть воздух носом, чтобы ещё раз уловить его и понять, в чём всё-таки дело. Наверное, за этим занятием я был немножко похож на того самого американского профессора, который жадно нюхал свою избранницу. Ну, разве только, я делал этот менее откровенно.

Нет, не в этот вечер, но где-то через неделю после того, как мы начали встречаться, до моего сознания наконец дошло, что означает этот запах и отчего меня постоянно тянет уткнуться носом в то самое место, в котором шея Дианы переходила в плечо.

* * *

Всё очень просто — мама.

Что я мог помнить о ней через двадцать лет после того, как видел её в последний раз? Почти ничего. Она исчезла из моей жизни слишком рано, в ту самую пору, когда отношения любого человеческого детёныша с матерью только-только начинают перерастать рамки чисто биологической связи. Наверное, оттого и в моих воспоминаниях превалировали какие-то примитивно-чувственные моменты: телесное тепло, нежность прикосновений, звуки голоса, запах…

Да, да, и запах.

…Мне лет пять. Я болею. У меня высокая температура, и наблюдаемая мною часть вселенной, ограниченная стенами детской комнаты, вся залита липким жаром, от которого пухнет голова, который сделал противными еду, питьё, свет электрической лампочки… Даже игрушки вызывают у меня отвращение, и я не в состоянии слушать сказку из любимой книжки. Меня тошнит, временами даже рвёт, а ещё почему-то страшно. Болезнь погрузила моё сознание в омут отвратительно кружащейся мути, и чтобы не утонуть в ней, всякий раз, когда к моей кровати подходит мама, я вцепляюсь в её руку. Только эта рука, только неясный в притушенном свете лампы абрис её лица, только её голос, воркующий что-то ласковое и, видимо успокаивающее, составляют все мои желания и все мои потребности в этом взбаламученном болезнью мире.

А наутро, как это часто случается с детьми, температура резко упала, и я проснулся там, где свет не раздражает, а радует глаза, где переночевавшая рядом с кроватью игрушечная машинка сама просится в руки, чтобы отправиться в путешествие по одеялу, где звуки стали ясными, а слова понятными, где так вкусно пахнет от принесённой мамой чашки с наваристым куриным бульоном, на поверхности которого среди поблёскивающих монеток жира плавают крохотные кубики подрумяненных гренок.

А потом меня кормят с ложки.

И вот, едва заглотав этот потрясающе ароматный и вкусный бульон, я в совершенно неудержимом порыве любви и благодарности вскакиваю на ноги на кровати и, несмотря на мамины протесты, бросаюсь к ней на шею.

А она? Ну, разве дано ей меня оттолкнуть?

В одной руке, на отлёте, мама продолжает держать опустошённую чашку, а другой — обнимает меня, прижимая к себе. Я же тыкаюсь лицом в то место, где мамина шея переходит в плечо, и по-щенячьи жадно втягиваю носом её запах — запах безопасности, запах заботы, запах жизни, запах любви…

* * *

Вот, что это было. Наверное, в приписываемом Фрейду утверждении, будто мужчина для любви ищет женщину, похожую на мать, что-то всё-таки есть. Во всяком случае, мне показалось, что я нашёл объяснение и той стремительности, с которой развивалось моё чувство к Диане, и той притягательности, которой она для меня обладала. «Мамин запах» вряд ли стал в процессе нашего сближения главным элементом, но, видимо, он разбудил у меня в подсознании какие-то спавшие до этого точки роста, из которых с неизбежностью должно было возникнуть что-то гораздо большее, чем обычная симпатия, скоротечная влюблённость или необременительная связь…

Но для начала мне очень помог Хайм Гершель. Вечеринка продолжалась, и он по мере углубления состояния опьянения заметно терял интерес к проблемам земли обетованной, но зато всё более отдавался во власть собственных мужских инстинктов. Внешне это выглядело, как довольно примитивные домогательства, чем, по сути, и являлось.

После пива с водкой непривычный к такому пойлу Хайм уже не очень хорошо понимал, где и с кем находится. Он довольно бестолково кружился по полутёмной комнате, что, видимо, должно было означать танец, периодически спрашивал у пространства: «Почему у вас здесь так тесно? — а, набредя на любую из девушек, тут же хватал её за руку и начинал тащить куда-то в угол со словами: — Детка, поедем ко мне, тут недалеко…» Однако Дженни к этому времени уже находилась под плотной опекой Акселя, который всякий раз могучим корпусом легко оттеснял Хайма от своей дамы. Сарра девушка самостоятельная и решительная, со смехом, но очень умело отпихивала впавшего в неадекват босса в сторону, после чего тот, потеряв ориентацию, вновь отправлялся в блуждание между столами. Что касается Дианы, то она, едва уклонившись от первой же такой атаки, сама пригласила меня потанцевать, а я уже до конца вечеринки не отпускал её от себя.

* * *

Я сразу почувствовал, что очень хочу ей понравиться.

Я, вообще, люблю нравиться людям, и мне это по большей части удаётся. Рецепт, собственно, не нов и не сложен: немного такта, малость эрудиции, чуток щедрости, несколько великодушия, самоирония и юмор по потребности…

В желании нравиться именно женщинам гораздо больше примитивно-инстинктивного, поэтому я, как всякий самец, имел обыкновение «распускать хвост» в присутствии любой мало-мальски привлекательной особи женского пола, добавляя только в уже известную рецептуру пару дополнительных ингредиентов: более или менее тонкую лесть относительно внешности предмета внимания (как дань сексизму), а также подчёркнуто уважительное отношение к проявлениям дамского интеллекта (в качестве уступки феминизму).

Нельзя сказать, что в подобных случаях я действовал как-то специально расчётливо и цинично. Нет. Всё это получалось у меня вроде бы спонтанно. Но, анализируя свои взаимоотношения с людьми post factum, так сказать, я каждый раз замечал, что придерживаюсь некоторой схемы. А впрочем, если приглядеться, жизнь по разного рода схемам — это, скорее всего, удел любого нормального биологического существа и в том числе человека, некая программа, заложенная в нашей наследственности, которая позволяет более или менее успешно выживать в окружающей природной и социальной среде. Все наши жизненные циклы, все наши морали и законы — суть схемы.

Систематически выходить за их рамки дано только гениям и преступникам. И, чем больше они себе это позволяют, — тем чаще гибнут.

Меня никоим образом нельзя было причислить ни к гениям, ни к преступникам. Поэтому, пытаясь привлечь к себе внимание Дианы, ничего нового я не изобрёл, а действовал, как всегда, — сообразно собственному обычаю, который проистекал из каких-то глубин моего естества. Только получалось у меня это как-то особенно эффектно.

Это, знаете, с чем можно сравнить? С усвоенными художественными приёмами. Строго говоря, любой художник (в широком смысле) тоже действует по некоторой схеме: он привычным для себя образом кладёт мазки, сочетает цвета или формы, выстраивает композицию или сюжет, применяет тот или иной стихотворный размер, те или другие музыкальные гармонические ряды… В соответствии с этим из-под его рук рождается барокко или модерн, классическая музыка или джаз, детектив или мелодрама… Вот только достойные вещи далеко не всегда выходят. Тут, кроме навыка, ещё что-то нужно: талант, порыв, Божья искра, вдохновение… — как хотите, так и назовите. Звучит довольно банально, но это так.

Вот и с Дианой тогда я вёл себя вполне стандартно, но при этом как никогда талантливо. У меня получалось всё: я удачно шутил, к месту вставлял в разговор стихотворные строки, забавлял парадоксами, цитировал умные философские мысли, а произносимые мною вполне искренние комплименты не были затасканными. В общем, я демонстрировал Диане весь фейерверк, на который был способен, ничего не оставляя про запас. Тут не наблюдалось ни капли от рассудочных действий холодного соблазнителя, который оценивает опытность и силу возможного сопротивления объекта, а затем точно рассчитывает необходимые и достаточные для обольщения средства. Несмотря на то, что передо мною была едва достигшая восемнадцати лет девчонка, я, уже достаточно опытный двадцатишестилетний мужчина, бросился завоёвывать её с азартом впервые влюблённого сопляка.

Ну и что? У Дианы не было ни малейшего шанса устоять? Ерунда! Если бы всякое пылкое старание влюблённого достигало своей цели, в мире не было бы такого понятия, как безответная любовь.

Надо заметить, на свете есть немало идиотов, которых всерьёз возмущает то обстоятельство, что порывы их собственной страсти, их титанические усилия, доходящие даже до жертвенности, не находят соответствующего отклика у избранницы. Дескать если я тут из кожи вон готов, — то, как можно посметь этого не оценить и не ответить тем же?

А вот можно!

Видимо, в глубине природы каждой женщины также вмонтированы выработанные эволюцией алгоритмы, которые подталкивают её ответить не на всякий, а на какой-то определённый стиль ухаживания. Короче, схемы должны быть совместимыми.

Могло ведь так получиться, что я со своими потугами на интеллектуализм показался бы Диане претенциозным занудой. Да запросто! Я неоднократно встречал таких женщин. Моё поведение вызывало у них недоумение. Наверное, им требовалось что-то иное, чего во мне не было…

А вот с Дианой мы совпали.

* * *

В ту пору я работал заведующим юридическим сектором одного из филиалов крупной консалтинговой фирмы и был главным кандидатом на то, чтобы возглавить сам филиал. Другие претенденты вряд ли были менее достойны этого места, но у меня было одно неоспоримое преимущество, — мой отец состоял в числе учредителей данного почтенного заведения, являлся одним из его директоров и владельцем значительной доли уставного капитала.

Я, в общем-то, оправдывал надежды своего родителя, неплохо вёл порученные мне дела, однако фанатом-работоголиком точно не был. К юриспруденции у меня наблюдались явные способности, и этот род деятельности давался мне легко, но совсем не увлекал. Тем не менее я имел прочное положение, отличные перспективы карьерного роста и мог рассчитывать на размеренную и хорошо обеспеченную жизнь на многие годы и даже десятилетия вперёд. Перспектива представлялась ясной и безоблачной, но малоинтересной и скучной. Однако, не большинство ли обывателей вынуждены всю жизнь, причём только ради хлеба насущного, влачить выпавшую им по жребию постылую лямку? Не так уж часто можно встретить счастливца, для которого увлечение, даже страсть, совпадают в одном предмете с профессией и работой. Со мной такого счастья не случилось. То к чему я был способен, меня не захватывало, а к иному, что представлялось мне увлекательным, у меня не было нужных талантов. Многим знакомо, да?

Я не стал бы распространяться на эту тему, если бы не хотел подчеркнуть то обстоятельство, что к моменту встречи с Дианой у меня, в общем-то, сложившегося и даже состоявшегося (в смысле обывательского благополучия) человека, не было никакой определённой жизненно важной цели. Не было и тех страстных порывов к самореализации, которые могли бы придать моему существованию яркие краски и острый вкус: никаких яростных увлечений — спортом или искусством, коллекционированием или игрой, горами или морем…

Так уж вышло, но весь этот вакуум заместила одна Диана. Я тогда не видел в этом никакой опасности. Мне показалось, что это и есть счастье.

В общем-то, пока мы оставались вместе, так оно и было.

* * *

В конце концов не столь важно (а может, и совсем не важно), как именно мы начали встречаться или, например, как скоро оказались в одной постели, какими словами выражали свои чувства, насколько крепко обнимали друг друга, или сколь долги были наши поцелуи… К сожалению, средства для описания подобных вещей человечеством давно исчерпаны и даже затасканы. Как ни крутись, как ни переставляй существительные с глаголами в попытке выразить всю поразительность произошедшего чуда, какие ни придумывай метафоры и междометия для выражения порывов страсти, — всё окажется фуфлом из дамского романа или примитивной порнографией.

Важно другое: я довольно быстро понял, что моё чувство к Диане далеко превосходит всё то, что я испытывал к женщинам с тех пор, как они вообще стали меня интересовать.

Как-то уж слишком всё мне в ней нравилось. Вот — прямо всё.

Это такое удивительное явление — совпадение в одном человеческом существе всех качеств, которые превращают его в единственно желанный идеал для другого человеческого существа. И здесь уже совершенно не важно, что каждое из таких качеств определённо не дотягивает до общепризнанных образцов красоты, ума, грации, страстности, верности, нежности… чёрт знает, ещё чего! Главное, что именно этот и только этот коктейль — специально для тебя. В общем-то, давно известная штука, феноменально точно отчеканенная ещё четыре века назад в известном шекспировском сонете, что начинается словами: «Её глаза на звёзды не похожи…» — и заканчивается замечательно верным резюме: «…И всё ж она уступит тем едва ли, кого в сравненьях пышных оболгали».

А дальше пошло лавиной.

Очень скоро у меня наступила своеобразная «слепота»: я перестал замечать любых других женщин, кроме Дианы. Все мои подружки, с которыми раньше я с удовольствием поддерживал отношения той или иной интенсивности и близости, вдруг перестали меня интересовать. Да и времени у меня на них не оставалось — всё забрала себе Диана. Всякий день, едва разделавшись с работой (никогда не бывшей для меня священной коровой), я летел на встречу с той, которая вдруг заняла все мои мысли и вобрала в себя все мои желания. Я сам не ожидал, что способен на такие порывы, но сопротивляться им или как-то притормаживать себя не собирался. Меня захлестнуло такое сногосшибательное, такое пьянящее ощущение полноты жизни и остроты чувств, которых я никогда не испытывал и которые ни за что не хотел бы променять на прежнее спокойствие и рахитичные краски рассудочного существования. Я определённо сел на некую эмоциональную иглу и всё время рвался получить новую дозу своего зелья, имевшего точное имя — Диана.

С утра до вечера мои мысли были заняты ею. Это мешало работе, сплошь и рядом нарушало привычные связи с моими родственниками и друзьями, изменяло многие, казавшиеся раньше незыблемыми алгоритмы моего быта… А я не видел в том ничего ненормального или тревожного. Всё представлялось мне не только вполне естественным, но и должным.

Насколько я могу сейчас об этом судить, Диана отвечала мне полной взаимностью. Во всяком случае, я не в состоянии вспомнить в наших отношениях ничего, что позволило бы в этом хоть на йоту усомниться.

Мы оба погрузились в мир, состоявший только из нас двоих, а вся остальная вселенная существовала лишь как фон, только отчасти досаждавший необходимостью контактировать с ним для удовлетворения материальных потребностей, а в остальном поставлявший одни удовольствия.

* * *

Это был род болезни — любовная горячка необыкновенной силы и длительности. Я дошёл до такой степени бесчувственности ко всему, выходившему за рамки моих отношений с Дианой, что почти не заметил того, что по всем понятиям должно было бы повергнуть меня в горе. Я имею в виду смерть отца.

Ему досталось то самое, о чём он (если, конечно, не лукавил) говорил, как об идеальном финале. Мгновенный, без видимых причин, предупреждений и предчувствий уход из жизни. Как-будто кто-то просто перебросил тумблер из одного положения в другое. Правда, случилось это, пожалуй, слишком рано. Шестьдесят с небольшим — не возраст для европейца.

Это произошло на совершенно рядовом собрании совета директоров нашей фирмы, во время обсуждения чисто технического, не требовавшего никакого напряжения или нервных затрат вопроса.

Как мне рассказали, во время небольшого перерыва секретарша принесла участникам кофе. За употреблением напитка между людьми, сидевшими у стола, начался какой-то лёгкий, не относящийся к делу разговор. Никто, собственно, и не заметил, в какой именно момент мой отец откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Никому в голову не пришло его потревожить, — каждый вправе расслабляться и отдыхать на собственный вкус. Когда с кофе закончили и пришла пора вернуться к делу, безмятежный «сон» отца сначала даже вызвал у его коллег лёгкий приступ юмора, но, ко всеобщему ужасу, быстро выяснилось, что они уже некоторое время сидят за одним столом с мертвецом.

Кто-то там отважно попытался применить знания по оказанию первой помощи: искусственное дыхание, непрямой массаж сердца… всё такое… Прибывшие по срочному вызову медики для очистки совести тоже что-то делали при помощи приборов, которыми был набит реанимобиль, но всё бесполезно — не воскресили.

Я же был свиньёй до такой степени, что, при получении известия о трагическом событии первым испытанным мною чувством оказалась досада. Я переживал (представьте!) по поводу необходимости на несколько дней оставить Диану ради участия в похоронах.

Отец такого явно не заслуживал. Да, мы не были очень уж близки. Он представлял собою вполне делового человека, а после смерти моей матери, вообще, стал искать забвение от тоски в работе. Отсюда, наверное, и его скупость на ласки, и то, что я видел его дома значительно реже, чем бабушку или деда. Но я не могу сказать, что он меня не любил. Он заботился обо мне в меру того, как это сам понимал, полностью обеспечивал мои материальные потребности и даже в чём-то баловал… В общем, кроме любовного помешательства, никаких оправданий собственной чёрствости в той ситуации я для себя найти не могу.

Ещё хуже, что во время похорон я не мог отогнать от себя мысли о наследстве. Знаете, с одной стороны, — жуткий стыд, а, с другой, — осознание того, что примитивная жадность здесь не при чём. Возможность забросить к чёрту все заботы о хлебе насущном, все тяготившие меня задачи карьерного роста и на правах обеспеченного бездельника полностью раствориться в своей любви — вот, что я видел за моим новым финансовым положением. Никаких мыслей о необходимости приумножить достояние предков во имя самого приумножения либо для передачи его потомкам мне и в голову не приходило.

* * *

С быстротой, находившейся на грани приличий, отделавшись от всех этих печальных ритуалов — панихид, принятия соболезнований, кремации, траурного ужина и помещения урны с прахом в семейный колумбарий, — я перешёл к решению собственных финансовых вопросов, причём в том самом ключе, который наиболее отвечал моему новому представлению о должном характере жизни свободного и при этом любящего индивида (если такие понятия, вообще, совместимы). Любой по-настоящему деловой, да и просто благоразумный человек от моих действий должен был бы прийти в ужас. Оба нанятых мною адвоката (сам я ни с чем возиться не хотел, поскольку в основном был занят Дианой) и нудный старый нотариус, имевший дело с нашей семьёй, наверное, лет двадцать, только сокрушённо качали головами, будучи вынужденными выполнять мои распоряжения. Едва вступив в полные права наследника, я первым делом срочно и поэтому недорого продал принадлежавшую отцу долю в процветающей консалтинговой фирме, а также с наслаждением уволился из неё сам. Затем я избавился практически от всей недвижимости — нескольких перспективных земельных участков, домов, и квартир в разных концах Европы, в которые осторожный родитель вкладывался на «чёрный день». В итоге в моём распоряжении осталась вырученная от всех этих продаж наличность, которую я довольно бессистемно распихал по вкладам в десятке банков. Я пощадил только приобретённые ещё отцом несколько довольно значительных пакетов хорошо ликвидных акций каких-то нефтяных, газовых и высокотехнологичных компаний.

В общем итоге в моём распоряжении оказалась более чем солидная по обывательским представлениям сумма — где-то в шесть с половиной миллионов евро, — и мы с Дианой могли приступить к «прожиганию жизни» в том виде, как это сами себе представляли.

Конечно, наш идеальный мир, который мы рассчитывали получить за деньги, не был империей показательной роскоши. Шесть с половиной миллионов евро для этого слишком жалкая сумма. Собственные, отделанные палисандром и оборудованные сантехникой со стразами и золочёными кранами яхты, дворцы с личными парками на адриатических островах и катания за пару десятков миллионов долларов на русских космических кораблях — ничего этого нам не светило, а главное, совсем не было нужно.

Мы просто хотели находиться вместе, и притом так, чтобы этому не мешали никакие нудные и необходимые заботы о добывании пропитания, а окружающий мир со всеми его сокровищами эстетических и чувственных переживаний был бы доступен нашему любовному дуэту в любом самом затерянном и экзотическом его уголке.

* * *

Какого чёрта нас понесло в Россию?

Ну, это только теперь, после всего произошедшего, я задаю себе этот бессмысленный вопрос. То, что случилось там, могло с теми или иными вариациями случиться в любой части света и почти в любой стране.

Единственное, чем Россия мрачновато нависала над нашим с Дианой безмятежным благополучием, так это почти стёршейся из моей памяти историей о террористе с бомбой, убившем больше двадцати лет назад мою мать. А так — страна, как страна, для людей, увлечённых только друг другом да ещё поиском новых впечатлений и не слишком опасных приключений.

Где мы только ни побывали с Дианой за два прошедшие с нашей первой встречи года!

Надо ли говорить, что в своих скитаниях мы не придерживались никакой системы, а бросались туда, куда нас нёс первый попавшийся эмоциональный порыв.

Диана и в этом смысле казалась мне идеальным партнёром. Какой-нибудь системный подход к постижению бытия, или малейшее желание упорядочить знакомство с открывающимся навстречу миром не были ей свойственны. Просто по первому же зову, прозвучавшему откуда-то из пространства, она была готова сорваться с ветки, на которой едва успела умоститься после очередного перелета, и снова нестись дальше, сквозь пестроту мелькающих навстречу дорог, воздушных трасс, пейзажей, людских толп… И никакого даже намёка на стремление обрести постоянный тёплый насест, свить гнездо и начать разгребать почву под ногами в поисках надёжного корма для будущего потомства.

Откуда это счастливое для меня качество взялось у неё, можно только догадываться.

Может быть, от некоторого рода сиротства? Что-то там у Дианы не в порядке было с родителями. То есть физически они существовали, но воспитывалась и росла она в семье своей тётки (сёстры отца). Поскольку Диана «родительской» темы в разговорах довольно тщательно избегала, а меня происхождение любимой женщины не больно-то интересовало, нас обоих вполне устраивало наличие белого пятна в данной области информации друг о друге.

Что касается тётки Дианы, то она была женщиной небогатой и при этом женой столь же небогатого мужа, к тому же периодически сидевшего на пособии по безработице. Правда, семья получала довольно приличную социальную помощь на трёх собственных детей и Диану в качестве приёмного ребёнка. Одним словом, никто не голодал, а дети учились в нормальной школе, которую Диана, кстати, с успехом закончила, после чего поступила по социальной квоте на бесплатное место в местный университет.

К моменту нашей встречи Диана уже достигла формального совершеннолетия и полностью освободилась от обязанности отчитываться перед опекунами за своё времяпрепровождение. Да и они не больно-то ею интересовались. Этим добрым людям было вполне достаточно того, что девочка учится, получает стипендию, подрабатывает какие-то гроши в юридической конторе Хайма Гершеля и имеет место в студенческом общежитии. В семьях нашей страны не принято слишком долго трястись над птенцами и пичкать их пищей из клюва. Едва встав, на крыло они должны выпорхнуть из гнезда и учиться добывать корм самостоятельно. Зато и старики не слишком рассчитывают на семейную опеку в старости, а гораздо больше уповают на социальные службы и собственные накопления, сделанные в течение долгой трудовой жизни. Патриархальная семья с её многоступенчатой взаимоподдержкой поколений рухнула под натиском гремучей смеси индивидуализма и глобализации.

* * *

Ну, не такая уж эта самая Россия — страна мечты, чтобы мы поскакали туда в первую очередь, едва ударившись в наш свободный забег за приключениями и впечатлениями по земному шару. Рекламные проспекты и сайты туристических фирм в первую очередь предлагали для посещения места, куда более похожие на райские кущи, чем какая-нибудь, возможно, очень даже экзотическая Сибирь. Уже одно это название у среднего европейца (не экстремала) вызывало смутные ассоциации, мало подходящие для возбуждения острого желания провести там своё свободное время. Ну, а мы с Дианой были вполне средними европейцами, предполагавшими, как и очень многие другие такие же, что Россия, за малым исключением, из одной Сибири и состоит.

Вполне естественно, что для начала мы двинули на острова Океании, оттуда — в Южную Америку, затем — в Канаду, Австралию, Новую Зеландию, Индию и Китай…

Разбегаясь по алмазным пескам тропических пляжей, мы ныряли в такие хрустальные воды, что от открывавшейся под нами прозрачной бездны, где между вычурными ветвями кораллов сверкали в вертикальных столбах света невероятные самоцветы рыб, захватывало дух; мы медленно плыли в душных зелёных волнах джунглей Индостана, плавно раскачиваемые на спинах дрессированных слонов; с борта круизного лайнера, принявшего нас на борт в Норвегии, заворожённо смотрели на катастрофическую феерию рушащихся в почти чёрную воду полярного океана миллионов тонн бело-голубых льдов Шпицбергена и Гренландии… Пески Сахары и озера Хорватии, монастыри глухого Тибета, бедуинские кочевья и перлы европейской цивилизации, нетронутая природа и изыски дворцово-парковых ансамблей во всех уголках Земли — всё или почти всё нам было доступно.

* * *

Два с половиной года продолжалась эта безумно счастливая полоса моей жизни. Редко кто может похвастаться таким длительным ощущением полной свободы при неослабевающем напряжении любви.

Я чувствовал… нет, я знал, что между мной и Дианой создалось что-то уникальное. Мне шёл двадцать восьмой год. Я обладал кое-каким жизненным опытом и успел понаблюдать, как развивались отношения с женщинами у моих друзей и знакомых, а также наслушаться всевозможных повестей такого рода от случайных людей, с которыми приходилось встречаться и даже довольно приятно проводить время в отелях, кемпингах, на борту очередного корабля или самолёта… в общем, везде, где судьба может подкинуть путешественнику попутчика. А случайное общение в пути это довольно удивительный психологический феномен: иногда, ни с того, ни с сего такое про себя расскажешь, что сам удивляешься — с чего это тебя понесло? И от собеседника в ответ такое узнаешь, что впору слышать психоаналитику на приёме в своём кабинете.

Я впитал массу историй и насмотрелся достаточно сюжетов о том, как быстро вспыхивали, бурно развивались и столь же неожиданно заканчивались любовные отношения между мужчинами и женщинами (сразу оговорюсь, что от рассказчиков гомосексуальных саг я шарахался, как чёрт от ладана, и по данной части ничего путного поведать не могу). Людей внезапно влекло друг к другу и столь же быстро разносило в стороны. Мгновенно рушились старые привязанности: быстрые разводы сменялись скорыми свадьбами, а чаще один партнёр просто заменял на очередной отрезок времени другого. Бывало и такое, что между бывшими возлюбленными на долгие годы (иногда до смерти) сохранялась формальная связь в оболочке официальных брачных отношений и разного рода долговых обязательств как материального, так и нравственного характера, что сохраняло союз, но не делало их сколь-либо близкими друг другу Вспыхнувшее когда-то чувство растворялось практически бесследно. Об этом вспоминали с ностальгией и недоуменной горечью…

В итоге, я понял, что наши отношения… наша любовь с Дианой не были в полном смысле человеческими, что ли…

Как бы это объяснить?

С точки зрения биологии, скажем, человеческие самец с самкой тем или иным способом ищут и находят друг друга для производства потомства, продления рода, поддержания популяции.

Религия — хотя и другими словами, но, собственно, твердит о том же: «плодитесь и размножайтесь», дескать.

Только в первом случае признаётся, что для побуждения производителей к исполнению своего назначения эволюция выработала приманку послаще — в виде секса со всеми нему прибамбасами; а во втором — размножение — дело вполне сознательное, осуществляемое в плановом порядке непосредственно по заповедям Создателя. В этой концепции так называемые «радости секса» скорее отвлекают участников от непосредственно созидательного процесса, и, в отрыве от указанной Свыше цели, в чистом, так сказать, виде, признаются грехом и опасным соблазном, внушённым не иначе как самим Сатаной.

Ну вот, а от нас с Дианой выполнения долга перед популяцией ждать было бессмысленно. В наших планах не было пункта об обзаведении потомством. Добрый или злой Бог (кому как нравится) со своими Ветхим и Новым заветами тоже мог отдыхать в сторонке по той простой причине, что я в Него не верил и легко склонил к тому же любимую женщину. Сама же она (кажется, я уже успел где-то об этом сказать) вовсе не стремилась к прелестям материнства и даже на чужих детей, которыми удобно умиляться с безопасной позиции постороннего, смотрела без затаённого восторга.

Ну, а что касается упомянутого мною чуть выше «неослабевающего напряжения любви», то в нашем случае — к сексу, как можно было бы подумать, это имело очень мало отношения. Только не подумайте (Боже упаси) будто мы спали, разделённые обнажённым мечом. Никаких таких глупостей! Мы ни в чём себя не стесняли. Хотелось секса — мы бросались друг другу в объятия. Но в этом не было самоцели. Скорее, что-то от необходимых физических отправлений. Идиотские истории про недели, ненасытно проведённые в постели, никакого отношения к нам не имели.

Тем более необъяснимыми казались наша взаимозависимость и постоянная потребность друг в друге, а также то, что ни одно, ни другое никак не ослабевало. По всем ощущениям, конца нашему спонтанному союзу не предвиделось.

Хотя наши отношения по их сути не требовали никакого юридического оформления, так получилось, что мы всё-таки заключили вполне официальный брак. Правда, произошло это как бы между прочим, и в большей степени из желания проверить, действительно ли в Лас-Вегасе, куда нас занесло через полтора года после знакомства, эта процедура может быть рекордно короткой и лишённой всякой бюрократической волокиты. В итоге, мы действительно получили совершенно официальное свидетельство о заключении брака, подъехав на автомобиле к регистрационному окну, то есть почти по той же технологии, по которой можно получить гамбургер в «Макдоналдсе».

* * *

Да. Так с чего нас всё-таки понесло в Россию?

По совершенно пустяковому поводу. Всё началось с того, что Диана прочитала (в переводе разумеется!) пару повестей русского писателя Льва Толстого. Резонно встаёт вопрос, каким образом совсем молодую девушку и при том вовсе не филолога заинтересовала какая-то иностранная архаика?

Всё очень просто. В круизе по Бермудским островам среди тучи туристов из США нашим постоянным соседом за обеденным столом оказался преподаватель мировой литературы из какого-то американского университета средней руки. Судя по всему, ему очень понравилась Диана, но, имея в виду разницу в возрасте (лет пятьдесят ему было) и трезво оценив собственную весьма бесформенную комплекцию, он, без сомнения, понял, что достойной конкуренции по части чисто мужской привлекательности ему составить мне будет сложно. Тогда профессор, видимо, решил покорить Диану (и одновременно задавить меня) интеллектом.

По несчастью, он оказался русистом и недавно защитил какую-то очередную диссертацию именно по Толстому. Ну и понеслось: Толстой такой, Толстой сякой, вершина мировой литературы (чуть ли круче Шекспира), и всё это под волнующим соусом из загадочной русской души, богоискательства и ужасов царского режима…

Ну, я-то был настолько уверен в себе и в Диане, что все эти потуги меня нисколько не обеспокоили, а только позабавили. Кстати, рассказывал профессор очень складно и действительно интересно. Что касается Дианы, то она, кажется, и вовсе не врубилась, что дядька пытается заинтересовать её собою, а не Толстым, слушала с открытым ртом и, в итоге, заочно впечатлилась именно русской экзотикой, к чему американец вовсе не стремился.

По завершении круиза мы вернулись в Барселону, где на тот момент содержали свою штаб-квартиру, и Диана немедленно полезла в электронную библиотеку, дабы лично ознакомиться с произведениями литературного титана, о котором так много наслышалась. Объёмы «Войны и мира», «Воскресения» и «Анны Карениной» её ужаснули (я сам тоже не читал, но видел), и на первое время она решила ограничиться двумя небольшим повестями: «Казаки» и «Хаджи-Мурат». По реакции Дианы можно было понять, что в дикий восторг сочинения русского гения ее не привели, однако некоторые экзотические детали и новое географическое название — Кавказ — явно понравились и вызвали желание посмотреть на весь этот географический антураж своими глазами.

«А русские уже перестали воевать с чеченцами?» — только поинтересовалась она.

В туристическом агентстве меня заверили, будто лет десять, как закончили, а кроме того, сообщили, что Кавказ состоит не из одной лишь Чечни. На экране компьютера мне показали несколько впечатляющих видов альпийского типа и в том числе огромную двугорбую белоснежную гору, про которую заявили, что это якобы высшая точка Европы. Насчёт высшей точки континента я усомнился, поскольку с детства был наслышан про Монблан в таком качестве, но в то, что у русских с чеченцами мир — поверил, выбрав однако для путешествия (на всякий случай) более западный район, центром которого как раз и была та самая двугорбая гора со спорной репутацией.

* * *

Мы пересели на рейс в Нальчик, даже не заехав в Москву. Дежурное посещение Кремля, закупку матрёшек, икры с водкой и футболок с портретами Путина — всё это было решено сделать на обратном пути.

Конец ознакомительного фрагмента.