Преображение

Владимир Гурвич

Владимир Гурвич в очередном своем романе "Преображение" поведает о поисках утраченного смысла жизни, когда всё на свете: хорошая работа, друзья и семья не радуют, а вызывают лишь скуку и раздражение. И потому герои романа "Преображение" ищут спасения от душевной боли под руководством Учителя, постигшего все тайны мира.

Я вдруг понял, что не хочу больше жить и единственное оставшееся у меня желание — это свести счеты с жизнью.

Ничего меня больше не радовало, ничего не притягивало к себе. Хотя все оставалось по прежнему; тот же город, те же люди, та же, только же полностью опостылевшая, работа. Ходил ли я по знакомым улицам, сидел ли за рабочим столом, располагался ли в кресле дома, безо всякого интереса уставившись в книгу или в цветной экран, все то, что я только то перечислил и то, что перечислять не стал, потеряло для меня всякий cмысл.

Все было точно так же, как и совсем недавно. Кроме одного, что-то кардинальным образом изменилось во мне. Там, где обычно возникали мысли, кипели страсти и фонтанировали эмоции, где иногда что-то болело, а гораздо чаще приходило в радостное возбуждение царили абсолютное спокойствие и пустота. Сам себе я напоминал опорожненный до последней апли сосуд и ставший по этой причине никому не нужным.

Раньше я полагал, что самое ужасное в жизни — это боль. Зубная, головная или душевная — это по большому счету не важно, так как во dсех случаях нет ничего хуже состояния, чем когда у тебя что-то не в порядке. Но теперь я понял, сколь глубоко заблуждался. Любая боль просто большое удовольствие по сравнению с ощущением своей полной ненужности, бессмысленности всех своих поступков. Когда желания умирают, как старые деревья, когда жизнь становится бесполезной, как вышедшая из обращения купюра, — вот тогда и начинаются страдания по полной программе.

Мысль о самоубийстве преследовала меня, как Гамлета тень отца. По своему характеру я вовсе не склонен к такому трагическому финалу. Наоборот, я всегда был, как я иногда называл в себе это качество, по звериному жизнелюбив. Жизненная энергия била из меня, словно из гейзера, горячей струей и на огромную высоту, Я так наслаждался всеми ее проявлениями, что мне казалось, что этому не будет конца. Лишь мысль о неизбежном печальном финале иногда омрачала мое радужное настроение. Но то были лишь краткие мгновения, которые посещают, словно непрошенные гости, едва ли не к каждого. Я был еще совсем не стар, впереди лежала зеленая долина из многих славных годов, обещавшая нескончаемый сериал удовольствий и наслаждений. Так стоит ли задумываться обо всех этих грустных, а потому ненужных вещах.

Как же я заблуждался. Слишком много я потратил энергии, слишком бездумно расходовал этот дар, по наивности считая, что он целиком принадлежит, подобно купленному товару, мне. И вот теперь пришла расплата за бесцельно растраченные годы и силы.

Ситуация была невыносимой, мысли о самоубийстве, о смерти, как наилучшего способа избавления от страданий стали навязчивыми, как у сумасшедшего его видения. Куда бы я не пошел, они следовали за мной, как за преступником, без пощады истязали меня, как истязают свою жертву хищные звери.

Но несмотря, как выражался я, на сладость самоубийства, решиться на такой поступок я все никак не мог. Я всегда был так далек от этого и всегда удивлялся, когда узнавал, что кто-то добровольно сводил счеты с жизнью. Мне казалось, что из любых, даже самых безвыходных ситуаций, можно найти выход, не прибегая к столь радикальным способам лечения. В стремление уйти из жизни для меня было нечто загадочное, непонятное, как книга на незнакомом языке. Но теперь все кардинально изменилось, и я сам приблизился к этой роковой черте. И когда мой жизненный опыт обогатился, вопреки моему желанию, новыми ощущениями, только тогда я стал понимать, что же происходит с людьми, если они выбирают такое жуткое решение.

И все же наибольшие мучения вызывала моя неспособность ни на что решиться. Мне было не по силам избавить себя от душевных мук, но я не мог и перерезать нить своего бессмысленного существования. Такая ситуация грозила затянуться надолго, что вызывало во мне ужас. Сколько пройдет времени прежде чем утихнет боль? А если понадобится год, два, пять? Ни один человек не может выдержать такие долгие, как полярные ночи, страдания. Но выходит, что я обречен на то, чтобы испить эту глубокую чашу до дна. Нет, я не хочу такой судьбы, у меня не хватит воли, терпения, чтобы выдержать столь мощный напор беспрерывных пыток.

Примерно через месяц после начала всех этих мук, я пришел к простому выводу, что помочь мне в моих несчастиях способна родственная душа. Я мысленно прошелся по всем своим друзьям и знакомых. Это был совсем не маленький список. Но к моему ужасу ни один из них не подходил для роли моего спасителя. То были по большей части хорошие люди, многие из них питали ко мне искреннюю или почти искреннюю симпатию. Но по своим умственным и душевным качествам они не могли выполнить эту ответственную миссию. Да и вряд ли бы выразили такое желание. Им нравилось поддерживать со мной контакты, когда я был в полном порядке. В такие минуты я становился душой компании, к их услугам была коллекция веселых и пикантных историй о знаменитых людях, которая хранилась в моей бездонной памяти. Я был легок в обращении, никому не доставлял проблем, никто не ждал от меня подлостей, я свято соблюдал табу на то, чтобы спать с женами и подругами моих друзей, зато при необходимости одалживал своим знакомым деньги и оказывал другие услуги. Так что моя репутация честного малого была почти безупречна.

То, что на всем белом свете нет человека, к которому я могу обратиться, стало еще одним сильным ударом, который лишь сильнее усугубил мои мучения. Я лежал на кушетке и выл от отчаяния. Я дошел до той самой последней точки, за которой не было больше абсолютно ничего.

Не могу сказать точно, сколько времени я пребывал в таком состоянии. Вой переходил в плач, плач — в прострацию; мои ощущения внезапно притупились, как лезвия ножа после долгой работы, но одновременно во мне родилось странное чувство; я чувствовал, что ничего не чувствую, что как бы уже и не существую. Меня вдруг охватил леденящий страх, так как вдруг ко мне пришла мысль, что не заметно для себя я перешел грань, отделяющую жизнь от смерти.

Дабы стряхнуть с себя оцепенение, я рывком вскочил с кушетки и несколько раз прошелся по комнате. Меня не покидало ощущение, что мою измученную голову совсем недавно посетила какая-то важная мысль. Но несмотря на мои старания, я никак не мог поймать эту бабочку в свой сочок. Но я чувствовал ее присутствие, она находилось где-то рядом, спрятанная под спудом огромного количества ненужных впечатлений. Я пытался разбирать эти завалы, но они возникали снова и снова.

Я попробовал отвлечься, думать о чем постороннем в надежде, что это поможет отыскать пропажу. И, как ни странно, не ошибся в своих предположениях.

Примерно полгода назад в издательство, где я работаю редактором отдела современной прозы, пришла по почте рукопись. В силу своих профессиональных обязанностей я вынужден читать массу подобных творений. Не случайно, что мои занятия привели меня к стойкому убеждению, что графоманский поток — самый мощный из всех природных и искусственных извержений на нашей планете. Но это произведение выбивалось из общей массы не столько даже своими художественными достоинствами, которых было не так уж и много, — автор даже не владел литературным стилем, сколько непривычным сюжетом. В романе описывался лагерь, где жили люди, утратившие смысл жизни.

Я уже плохо помнил основные коллизии романа, так как из-за многочисленных повторов читать его было весьма утомительным занятием. Я помнил, что испытывал раздражение от многих авторских оборотов и топорных сюжетных ходов. И потому не рекомендовал произведение к изданию. И все же, в отличии от многих других творений человеческого гения, это произведение оставило у меня какой-то непонятный осадок. От него веяло космическим холодом, оно открывало дверь в мир такого жуткого отчаяния, что не хотелось ничего даже слышать об этом. Тогда мне и в голову не могло прийти, что пройдет не так уж много времени, как я окажусь в точно такой же ситуации, как и выведенные на страницах рукописи герои.

Я вдруг осознал, что автор романа и есть тот единственный человек, который способен хоть как-то помочь моей беде. Но как его зовут и как его розыскать? Я ведь даже его ни разу не видел, только несколько минут общался с ним по телефону, объясняя причины отказа.

Я пытался вспомнить фамилию этого человека, но она полностью стерлась из моей памяти. Как же мне ее узнать?

И вдруг она всплыла в моем мозгу, хотя только что я был уверен, что там она просто не могла сохраниться. Было такое впечатление, как будто кто-то подсказал ее мне.

Но размышлять об этом чуде мне было недосуг. Я бросился к шкафу, где лежали мои записные книжки и при этом, чтобы не дай бог забыть, без конца повторяя фамилию этого человека.

Я стал листать блокнот. Я не был уверен, что внес в нее его телефон, так как не сомневался, что мне он больше никогда не понадобится. Если он там не окажется, для меня это будет сродни вселенской катастрофе.

Но вселенская катастрофа в тот момент так и не случилась, так как я обнаружил столь необходимый мне телефон. Вот он: Максимов Павел Валентинович и далее семь спасительных цифр.

Схватив телефон, я стал лихорадочно набирать номер. Я заметил, что у меня дрожат пальцы. Хоть бы этот Максимов оказался дома. А если он уехал? Я не выдержу такого разочарования.

В трубке раздался мужской голос. И в этот момент я понял, что абсолютно не представляю, что следует говорить.

— Здравствуйте, Павел Валентинович, — дрожащим голосом проговорил я. — Вы меня, конечно, не узнали, с вами говорит Деев Илья Сергеевич. Может быть, вы меня помните, я работаю в издательстве, куда вы послали свой роман.

— Я вас помню, — произнес Максимов. — Что вы хотите?

Его голос звучал не слишком приветливо, что было вполне объяснимо. Но я должен был во что бы то ни стало встретиться с ним.

— Видите ли, я недавно вспомнил ваш роман. Может быть, я был не совсем прав в своей оценке.

— Вы были правы, это плохой роман. После нашего разговора я перечитал его другими глазами. Вы указали все верно.

— Да, — поспешно проговорил я, так как испугался, что и так слабо натянутая ниточка разговора может в любой момент оборваться. — Но дело не только в романе. Роман — это всего лишь произведение, а есть еще жизнь. И она важнее любого самого гениального творения.

— Полностью с вами согласен. Поэтому я не слишком расстраивался после того, как мне отказали.

— Вы правильно поступили. Я бы хотел с вами переговорить о том, о чем вы писали. Мне кажется, это важно.

— Для кого важно?

— Для людей, для меня.

В нашем разговоре возникла пауза. Я с волнением ждал его ответа.

— Что же вы хотите от меня? — вдруг спросил он.

— Мне бы хотелось встретиться. Меня интересует затронутая в вашем романе тема.

— Пожалуйста. Я готов с вами разговаривать. Когда вы хотите?

— Как можно скорей. Думаю, нет смысла откладывать. А лучше всего прямо сейчас. Если это возможно?

— Я не занят, можете приезжать. Мой адрес…

Я записал адрес Максимова. Он жил далековато от моего дома, даже не в городе, в пригороде. И хотя был уже поздний вечер, такая мелочь никак не могла повлиять на мое желание немедленно увидеть его.

Я выскочил из подъезда и на меня тут же накинулся холодный ветер. Я невольно поморщился; в спешке я оделся слишком легко. Но возвращаться домой не хотелось, дорога каждая секунда.

Было поздно, а потому на общественный транспорт рассчитывать не приходилось. Я довольно долго ловил машину, так как никто не желал ехать в такую даль. Наконец один водитель согласился, однако за свое согласие заломил немыслимую цену. С деньгами у меня в последнее время было туговато, так как я мало работал и был лишен премии. Но я не стал торговаться.

Водитель высадил меня километра за два до дома Максимова, сославшись на то, что дальше начинается отвратительная дорога. Я не спорил, расплатился и оказался один в совершенно пустом незнакомом городе. Некого было даже расспросить, как найти нужную мне улицу.

Пришлось идти наугад, доверяя интуиции. И она меня не подвела, довольно быстро привела к нужному дому. Ветхое трехэтажное строение и, как я убедился, войдя в подъезд, весьма обветшалое. Лестница под моими ногами скрипела так сильно, словно в любой момент собиралась обрушиться.

Я боялся, что Максимов, не дождавшись меня, лег спать. Но он ждал своего позднего гостя. Едва я стукнул кулаком о косяк, дверь тут же открылась.

В прихожей в отличии от лестничной площадке горел свет, и я мог рассмотреть Максимова. По виду он был старше меня лет на десять, высокий, но очень худой. Остатки волос топорщились в разные стороны, как иглы ежа. Он был одет в полинявшую от многочисленных стирок рубашку и в черные домашние штаны.

Он тоже пристально разглядывал меня, словно пытаясь угадать, с чем заявился к нему столь поздний гость.

— Проходите, — пригласил он меня войти.

Мы прошли, как я вскоре понял, в единственную комнату в этой квартире. Хотя она была довольно большой, мебели в ней было очень мало: кровать, стол, на котором стояла письменная машинка. Зато все стены были уставлены этажерками с книгами. Обычно, попадая в незнакомый дом, я всегда интересовался тамошней библиотекой. Но сейчас мне было не до нее.

— Садитесь, — показал Максимов на стул. — Хотите чаю?

Пока я добирался пешком до его дома, то изрядно замерз и потому с радостью откликнулся на это предложение.

Хозяин квартиры исчез на кухне. Появился он через несколько минут, неся на подносе два бокала с чаем. Теперь все ритуалы были выполнены и можно было приступать к основной теме разговора.

Однако я не знал, как его начать. Говорить, что меня волнует прямо, я не решался, ведь это совершенно незнакомый человек. А я при всем своем цинизме и равнодушие к чужому мнению, в тоже время старался никому не показывать, что же на самом деле происходит в моей душе.

— Видите ли, Павел Валентинович, — промямлил я, — в последнее время я не раз вспоминал ваш роман. У меня создалось впечатление, что я был к нему не совсем справедлив. Да, в нем много недостатков, но он весьма оригинален по содержанию. И я полагаю…

— Оставим в покое мой роман, — довольно грубо перебил меня Максимовв. — Я уже говорил вам, что согласен с вашим мнением. Никогда не поверю, что вы приехали в такой неурочный час для того, чтобы обсуждать мое произведение. Тем более меня это вообще больше не интересует, я дал себе слово, что никогда и ничего не стану писать. Будет лучше для нас обоих, если вы расскажите об истинной причине, зачем пожаловали ко мне.

Я посмотрел на Максимова, его лицо было совершенно бесстрастно. Он отхлебывал чай из большого и не очень чистого бокала и без всякого выражения смотрел на меня.

— Да, вы верно заметили, — пробормотал я. — Я в самом деле пришел к вам не для того, чтобы обсуждать ваш роман. Но привел меня к вам именно он.

— Вам очень плохо? — вдруг спросил он, впрочем, безо всякого выражения сочувствия.

Я кивнул головой.

— Такое чувство, что стою у пропасти и вот-вот в нее брошусь.

Теперь Максимов, слегка прищурившись, смотрел на меня.

— А что вы больше хотите: броситься или остаться на краю пропасти?

— Я не могу это определить.

— И давно это с вами?

— Уже почти пару месяцев.

Он покачал головой.

— Да, это очень опасно, — задумчиво произнес он. — Обычно этот процесс развивается гораздо дольше. Хотя случается по разному. У вас видно все очень долго копилось.

— В своем романе вы описывали таких людей, как я. Могу я спросить: это ваш личный опыт?

— Да, я прошел через все эти терни.

— Тогда мне вам не надо объяснять.

— Не надо.

— Но что со мной, вы можете сказать?

— Наверное, в вашей жизни произошли какие-то драматические события?

— Это так, — подтвердил я. Но это было максимум того, что я мог поведать этому человеку.

Не дождавшись дальнейших пояснений, Максимов отложил бокал, но говорить больше ничего не стал. Я тоже молчал, так как меня начали одолевать сомнения по поводу того, а правильно ли я поступил, приехав сюда.

— В своем романе вы пишите о людях, потерявших смысл жизни, — произнес я. — Значит ли это, что вы его обрели?

Максимов покачал головой.

— Я не обрел смысла жизни.

— Но как же вы живете, когда его утрачиваешь, то больше ни о чем не думаешь, кроме как о смерти.

— Совсем не обязательно, я, например, о смерти не думаю. На самом деле можно научиться жить без всякого смысла.

— Это трудно?

Максимов слегка пожал плечами.

— Как для кого? — Он посмотрел мне в глаза. — Для вас это будет трудно.

— А для вас?

— Для меня не трудно. Я не такой, как вы.

— А какой по-вашему я?

— Вы привыкли к душевному комфорту, чтобы внутри вас все бы стояло бы на своих местах, все было бы проинвентаризовано, чтобы вокруг вас крутился бы целый мир, а вы бы в нем распоряжались, как падишах. Вам слишком многое требуется, чтобы к вам вернулось бы внутренее спокойствие. А у меня все было проще, когда я потерпел крах и не знал, что делать дальше, я был готов к любому исходу.

— И какой же вы нашли выход?

— Хотите еще чаю? — спросил он.

— Нет, спасибо, лучше ответьте на мой вопрос.

Впервые я увидел на лице Максимова улыбку.

— Я научился жить без смысла жизни. Вот собственно и весь секрет.

— Но разве это возможно?

— Возможно, — твердо произнес Максимов. — Более того, так гораздо лучше. Вы перестаете бояться потерять смысл жизни, вам уже ничего не будет грозить.

— Что же в таком случае остается в осадке?

— Ничего, ровным счетом ничего. Если не считать, конечно, собственного благополучного существования.

— Существование без смысла жизни, как у навозного жука.

Максимов, подтверждая, слегка наклонил голову.

— Именно, как у навозного жука. А что вас смущает, у навозного жука тоже есть жизнь, как у любого из нас. И ее ценность ничуть не меньше, чем, к примеру, ваша или моя. Только наше самолюбие не позволяет признать это. А почему надо непременно летать, если можно просто ползти.

— Но вы-то не только ползли, но и написали роман.

— Я уже вам говорил, это было ошибка. Я едва не начал все сначала. Но больше ничего подобного я не повторю.

Я понял, что продолжать эту тему дальше бесполезно, больше он мне ничего не скажет.

— В своем романе вы писали о неком лагере. Вы это придумали или он на самом деле существует?

— Я мало что придумывал, почти все я нарисовал с натуры.

— Значит, вы там побывали?

— Да, он мне сильно помог. Без него я не знаю, чтобы я делал. Наверное, уже не смог бы с вами так запросто разговаривать.

— Как вы думаете, может быть, и мне туда отправиться?

— Хочу вас предупредить: там не просто. В лагере встречаются разные люди. Если вы не сумеете разобраться в тамошней ситуации, попадете не под то влияние, ваша болезнь может усугубиться. Пока я там был, я видел самые разные судьбы. Не у всех они складывались гладко. некоторые кончают жизнь самоубийством.

— Но вам-то эта лечебница помогла.

— Мне повезло, — сказал Максимов.

— И все же я, наверное, поеду туда, — произнес я. — Я не вижу иного выхода.

— Поезжайте, — одобрил мое намерение Максимов. — Даже если вы покончите с жизнью сами, то сделаете это с другим чувством, чем здесь.

— Это обнадеживает, — не сдержал я иронии. — Но я поеду туда с прямо противоположной целью.

— Никто не знает истинных целей человека. Я видел, как одни приезжали для того, чтобы жить, а предпочитали умереть, а другие искали смерти, а нашли новую жизнь. Я понял, что лучше всего отправляться туда безо всякой цели, а там уж как получится. Там появляется шанс каждому найти то, что он действительно ищет, хотя зачастую и не знает сам об этом.

— Вы думаете, что я не знаю, чего я ищу.

— Я в этом уверен. Когда я туда приехал, у меня были такие же иллюзии.

— Кто же их вам помог развеять?

— Учитель.

— Кто такой Учитель?

— Он называет себя Кришна Радзшниш, хотя его подлинное имя совсем другое. Но никто точно не знает его.

— Кажется, я что-то слышал о нем, — произнес я, в самом деле что-то смутно припоминая.

— Это великий человек. Если вы сумеете его понять, то он вас спасет. Если нет… — Максимов в очередной раз пожал плечами и посмотрел на часы. — Я не люблю так поздно ложиться. Если вы не возражаете, я вам постелю на полу. Другого места нет.

— В моем положении не выбирают, — мрачно усмехнулся я.

* * *

Тяжелый, похожий на кита, самолет, легко оторвался от взлетной полосы и стал быстро набирать высоту. Прошло буквально несколько минут, и он уже парил над облаками.

Я любовался через иллюминатор необыкновенной по яркости лазурью неба, но думал совсем о другом. Авиалайнер, хотя и казался неподвижным, на самом деле стремительно неся вперед, унося меня все дальше от моего прошлого. А ведь еще какой-то час назад оно казалось было неразделимо соединено со мной? подобно сиамским близнецам. Но теперь я чувствовал, как отделяюсь от него, подобно тому, как отделяется самолет от земли. До этого момента я пребывал в полной уверенности, что мне никогда не избавиться от этого наваждения, что оно будет преследовать меня повсюду, где бы я не находился. Но теперь я начинал сознавать, что все устроено совсем не так, как мне представлялось совсем еще недавно. Не бывает одной истины, вернее она одна, но всегда многослойна, как торт. И мы видим тот слой, на уровне которого находимся. Но стоит нам подняться выше, как нашему взору открываются совсем иные ее горизонты. Странно лишь то, что для того, чтобы прийти к этим совсем не новым и не слишком оригинальным выводам, мне понадобилось вознестись над облаками. Но что изменилось бы, если бы я все это понял там, на земле? Скорей всего ничего, ведь мой кризис слишком глубок. Причем, мною владела полная уверенность, что я не обманываюсь на этот счет, так как понимал это не умом, а каким-то внутренним чувством.

Я летел в неизвестность, которая пугала меня своей полной неопределенностью. Но с другой стороны я сознавал, что оставаться в прежнем состоянии было для меня равносильно смерти. А я слишком любил этот красивый, несмотря ни на что мир, чтобы расстаться с ним из-за внутренних невзгод. Меня не покидало ощущение, что для продолжении жизни у меня есть еще большой потенциал и что мой час вечной разлуки с ним еще не пробил. Просто на меня опустилось временное, хотя и очень плотное, затмение. И надо лишь переждать, пока оно рассеется. Но не просто пассивно сидеть в надежде, что оно само растворится под натиском внешних сил, а самому сделать все возможное, а если понадобится и невозможное, чтобы это случилось и как можно скорей.

Мною вдруг овладело нетерпение, мне хотелось как можно скорее прибыть на место, в независимости от того, какие бы неприятные сюрпризы, о которых говорил Максимов, меня бы там не поджидали. Это все же лучше, чем медленная и мучительная смерть.

Стюардесса прервала мои не слишком приятные размышления, предложив мне обед. Впервые за много дней я поел с аппетитом, хотя ничего из того, что любил, не обнаружил. Разумеется, о выздоровлении говорить совершенно рано, но едва заметные его признаки уже можно различить.

Я откинулся на спинку кресла и стал рассматривать пассажиров. Интересно, кто-нибудь из них направляется по тому же маршруту, что и я. Я стал прикидывать, кто бы это мог быть? Со своего места я имел возможность разглядеть от силы человек семь-восемь.

Напротив сидел примерно моего возраста мужчина. Но в отличии от меня он был одет, что бывает далеко не всегда, одновременно дорого и элегантно. От его чисто выбритого лица, от холеных рук с золотым перстнем веяло здоровьем и благополучием. Нет, решил я, этому господину явно со мной не по пути.

Рядом с ним расположился молодой парень с очень худым лицом. Вид у него был болезненный. И вообще, он вел себя довольно нервно, постоянно ерзал в кресле, словно его одолевала чесотка, и он то и дело менял положение тела и рук. А вот он, пожалуй, может быть кандидатом в мои дальнейшие попутчики. Хотя скорей всего ему нужен обычный нервопатолог и путевка в санаторий с усиленным питанием.

Дальше в ряду два места занимала супружеская пара средних лет. То было явно счастливое семейство, так как оба были заняты только друг другом. Трудно представить, что этих людей могут донимать те же проблемы, что и меня.

За ними сидела молодая девица. Я видел ее длинные ноги, которые лишь у самых оснований прикрывала коротенькая юбочка. Со своими нижними конечностями эта особа без конца производила всевозможные манипуляции: она их то разводила, то сводила вместе, клала одну на другую. Будь я в ином настроении я бы скорее всего не сводил глаз с этого захватывающего зрелища.

Более других меня заинтересовала сидящая по соседству с девицей женщина. Не старая, но уже и не молодая, с потухшим лицом без всяких следа от косметики. Либо у нее горе, либо она несчастна сама по себе, так же как и я, сделал я вывод. Из всех, кого я видел, она одна по-настоящему могла претендовать на то, что иметь ту же, что и у меня, конечную точку маршрута. Ладно, посмотрим верны ли мои наблюдения.

Я вылетел из Москвы утром, а прилетел в город вечером. Ехать в лагерь в такое время было бессмысленно. Значит, предстояло переночевать тут.

Я старался не выпускать из вида выбранную мною в потенциальные попутчики женщину. Она шла быстро по зданию аэровокзала. На секунду я отвлекся, а когда вновь направил взгляд в ее сторону, то ее не обнаружил. Я стал оглядываться по сторонам, но она словно провалилась сквозь бетонный пол. Почему-то я почувствовал сильную досаду, хотя не был с нею даже знаком.

На самом деле мои чувства объяснялись легко, я боялся оставаться один в незнакомом городе. А вдруг черная мгла укутает меня здесь еще плотней, чем дома. Я уже ощущал, как она неслышно опускается на меня.

Я уже готов был выйти из здания аэровокзала и сесть в такси, как вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. Я обернулся и увидел того самого мужчину, облаченного в модный и дорогой костюм.

— Извините меня, могу ли я обменяться с вами несколькими словами? — произнес он.

Удивленный, я кивнул головой.

— Пожалуйста.

— Может, быть отойдем в сторонку, — предложил мой авиапопутчик.

Я не возражал, и мы направились в угол здания, где почти никого не было.

— Должен вам признаться, — несколько смущенно, что совершенно не гармонировало с его великолепным видом, произнес мужчина, — я всю поездку наблюдал за вами.

— Вот как? — еще больше удивился я, так как не заметил этого внимания к своей особе с его стороны… Вот что значит быть по макушку погруженным в море собственных мыслей.

— Да, это так, — подтвердил он. — И шестое чувство мне подсказывает, что нам и дальше с вами по пути.

Я пристально посмотрел на мужчину.

— И куда же вы думаете я направляюсь? — спросил я, не без волнения ожидая ответа.

— В лагерь, к нему, — тихо произнес мой собеседник.

Я едва заметно кивнул головой.

— Вы угадали, в отличии от меня. Ни за что бы не подумал, что вы тоже направляетесь туда.

— Могу представить. Однако это факт, — едва заметно вздохнул он.

— Но что нам делать сейчас? — сказал я. — Ехать туда поздно. Значит, надо искать ночлег в этом городе.

— Именно это я вам и хотел предложить, поехать вместе со мной в гостиницу. Я еще в Москве заказал тут номер.

— Но вы заказали номер для себя. А причем тут я.

Мужчина вдруг впервые за весь разговор улыбнулся, правда улыбка продержалась на его лице всего лишь несколько секунд.

— Это большой номер, там хватит место нескольким постояльцам. И вы мне нисколько не помешаете, — поспешно добавил он, опережая мои возражения. — Честно говоря, мне совсем неохота оставаться одному.

— «Мне тоже» — мысленно согласился я с ним.

— Хорошо, — уже вслух произнесли мои губы, — давайте попробуем, может быть, из нашего сожительства что-нибудь и получится.

— Вот и замечательно, я думаю мы проведем приятный вечер. В таком случае надо бы познакомиться. Приятели меня зовут Жорж, а по паспорту я Георгий Юрьевич Гаицгори. Не удивляйтесь этой фамилии, во мне есть примесь кавказкой крови.

Я назвал себя без уточнения, какие примеси присутствуют во мне, и мы обменялись рукопожатием.

— В таком случае, поехали. Приедем как раз к ужину.

Мы вышли на привокзальную площадь, к нам сразу же подскочила свора наглых таксистов. Вернее, подскочила к моему спутнику, мгновенно почувствовав в нем выгодного клиента. Жорж выбрал одного из них, наименее горластого.

Мы мчались по почти пустому шоссе в сторону города. Когда Жорж пригласил меня в своей номер, я немного покочевряжился, хотя на самом деле я был очень рад, что все так обернулось. Перспектива провести вечер и ночь одному в номере просто изводила меня. А теперь появился человек, с помощью которого я, пусть ненадолго, смогу отвлечься от самого себя.

Дорога была короткой, и мы быстро въехали в город. Он был довольно неплохо освещен, но я даже не смотрел по сторонам. Мне совершенно не было дела ни до него, ни до его обитателей. Скорее бы добраться до гостиницы, может быть, я там обрету хоть немного покоя.

Гостиница по провинциальным меркам была просто великолепной — уходящее в небо здание со стеклянным фасадом, который переливался гирляндами разноцветных огней. Когда я представил, сколько здесь может стоить ночлег, то почувствовал робость. Мой кошелек не был приспособлен для таких трат.

— Пойдемьте и ни о чем не беспокойтесь, — словно угадал мое состояние Жорж.

Вестибюль полностью соответствовал фасаду и был весь закован в мрамор. Пока Жорж оформлял бумаги, я сидел на диване. И хотя он был очень мягким, я чувствовал себя неудобно, В конце концов, я собираюсь провести тут ночь за счет другого, совершенно незнакомого человека. Может, все же не стоило принимать это приглашение.

Жорж, держа в руках массивный ключ, подошел ко мне.

— Все в порядке, идемьте, — радостно сообщил он мне.

Жорж ничуть не преуменьшал, в номере вполне могли разместиться, как минимум, человек пять. Это был настоящий люкс с дорогой мебелью, с джакузи и прочими прибамбасами. Эта была та самая роскошная жизнь, о которой я еще совсем недавно мечтал, но вкус которой мне так и не удалось по-настоящему попробовать на язык.

— Как вам номерок? — спросил Жорж, в отличии от меня без особого восторга разглядывая достопримечательности номер.

— Шикарно, — дал оценку я.

— А по-моему барахло, только называется люкс. Мебель допотопная, поди еще тараканы ползают.

— Не может быть!

Жорж пожал плечами, но ничего не сказал. Чуть попозже я убедился, что он оказался прав, в ванной я заметил весьма солидного представителя этого семейства насекомых.

— Ладно, черт с ними, — заключил наш осмотр Жорж. — В конце концов мы тут всего лишь на одну ночь. Думаю, как-нибудь вытерпим. Давайте распоковайтесь и будем ужинать. Есть хочу, как слон. А вы?

— А я как жираф.

— Вот и здорово. Я поесть, будь здоров. А как насчет водочки или чего-нибудь еще. Я в Англии приучился пить виски.

— Виски, так виски, тоже неплохая вещь, — согласился я.

Жорж заказал по телефону ужин, причем у него ушло на это не меньше десяти минут, так подробно расписывал он нашу предстоящую трапезу. И пока мы ждали, когда принесут заказ, то по очереди занялись гигиеническими процедурами. Причем, Жорж любезно уступил мне право первому освежиться. Вот тогда-то я и раздавил таракана, не подозревая, что совсем скоро мне предстоит жить среди целой армии этих созданий.

Ужин удался на славу. Особенно мы налегли на напитки и вскоре бутылка виски опустела. Пришлось официанту из ресторана снова подниматься к нам с новой порцией алкоголя.

Выпивка развязала языки и нам сразу сделалось легко друг с другом, словно мы были знакомы чуть ли не с детства. Мне кажется, что мы одновременно почувствовали взаимную горячую симпатию.

— Значит, ты тоже едешь в этот чертов лагерь, — спросил Жорж. — Что с тобой?

— А с тобой? — ответил я на вопрос вопросом. Прежде чем начать исповедоваться, мне хотелось послушать чужую исповедь. В конце концов мы оба больны весьма редкой болезнью и, я желал бы узнать, какая у него ее форма.

Жорж, соглашаясь, кивнул головой.

— Сам не знаю, что со мной. И никто ничего толком сказать не может. Я и к врачам обращался, одного знаменитого профессора ко мне приволокли. Но от него тоже пользы никакой. Знал бы ты сколько я денег на всю эту братию просадил. Впрочем, деньги это ерунда. Ты вот даже не представляешь, как я богат. Ну и что? Радости никакой. Будь эти бумажки неладны.

— Так твой болезнь от денег?

Жорж посмотрел на меня мутными, как давно немытое стекло, глазами.

— Ты не поверишь, Илюша, но деньги сами льнут ко мне. Чем бы я не занялся, они все равно толпами приходят. У меня великий талант — делать деньги. Я едва познакомлюсь с каким-нибудь проектом, так у меня в голове тут же появляется схема, как извлечь из него деньги.

— Но это же замечательный дар! — не без зависти воскликнул я.

— Ты думаешь, — как-то подозрительно, словно не веря мне, взглянул Жорж на меня. — Впрочем, я по началу также думал. Радовался, как ребенок игрушкам, что ко мне деньги текут. Сперва было жутко здорово, все свои тайные желания осуществил. Представляешь, какой кайф, любая женщина — твоя. Помню одна из себя долго невинную строила. Пришлось «Мерс» подкатить под ее окна. Когда увидела дарственную, сама в постель потащила. Я идиот был до небес счастлив. А сейчас как вспомню, мне блевать хочется.

— Пожалуйста, не надо, — поспешно попросил его я, так как Жорж сделал весьма характерный жест.

— Да, не боись, я от виски никогда не блюю. Вот от коньяка и водки случается, если много в себя волью. Что значит англичане. Уважаю их.

Я хотел было заметить, что это заслуга скорей шотландцев, но промолчал. В конце концов какая разница.

— Что же дальше? — поинтересовался я.

— А что дальше, — снова пожал он плечами. — Живу, богатею и чем больше богатею, чем меньше мне всего хочется. Скажи, разве так может быть?

— Ну если с тобой случилось, значит может.

— Чувствую, что с каждым днем становится все хреновее. Денег все больше, а мне все хуже. Я тут как-то посчитал, что каждую минуту я становлюсь на двести долларов богаче. Сколько мы с тобой минут тут сидим? Мне даже уже ничего не нужно делать, все работает на автопилоте, как в самолете. А я не знаю, куда себя деть. Брожу с этажа на этаж по своему особняку и сам перед собой делаю вид, что чем-то занят, думаю, что еще купить в дом. Все ребята, с которыми я начинал, живут себе спокойненько, деньги гребут и радуются. А я не могу. Словно кто-то сидит у меня внутри и пакостит. Не знаешь, как бы его оттуда вытурить?

— Так просто его не выгонишь.

— Это я уже понял, — с тоской протянул Жорж. — Давай выпьем за то, чтобы освободиться от всех напастей. Может, там нам помогут.

— Будем надеяться.

Жорж налил в бокалы виски, и мы выпили.

— Послушай, — вдруг наклонился ко мне Жорж так близко, что я ощутил перегар его дыхания, — а ты что-нибудь слышал об этой богодельни?

Богодельней он явно называл лагерь «Возрождение».

— Довольно мало. Говорят там всем заправляет мудрец, который познал все тайны жизни. Но человек, который провел там почти год, предупредил меня, что в лагере все непросто. Можно не только возродиться, но и еще глубже упасть.

— Этого я и боюсь, — пробормотал Жорж. — Я тоже разное слышал. Но все равно, выхода другого нет. Я уже понял, что никто мне не поможет. Надежда только на этого мудреца. А как ты думаешь, откуда эта напасть берется?

Я задумался. В последнее время я немало размышлял на эту тему, даже читал литературу. Но чем больше я узнавал, тем меньше ясности было в моем сознании.

— Что тебе сказать? Мир гораздо сложней, чем мы привыкли думать. Человек живет не только на земле, но одновременно и в других планах. Мы вот такие, какими себя видим, находимся в самом низу, а есть еще мы и на самом верху. А там все по-другому. Здесь сплошная грязь, а там стерильная чистота.

— Ты полагаешь, что я полный идиот и ничего об этом не слышал. Да только радости от этого мало. На кой хрен мне этот твой вверх. Я внизу хочу жить. Пока я не заболел, знаешь, как здорово здесь было. Вот бы отрезать эту верхнюю часть. Как ты думаешь, никак это нельзя сделать?

— Боюсь, что нельзя. Так уж все устроено. Надо к этому как-то приспосабливаться, — неуверенно произнес я.

С досады Жорж даже сплюнул на дорогой ковер.

— Чертовски не нравится мне все это. Живут же люди, до самой смерти не испытывает никаких неудобств. А почему-то меня прижало. Чем я там не угодил? — поднял голову он вверх. — И на благотворительность немало отваливал. А толку никакого.

— Я не Бог, только он знает, что и как.

Жорж ничего не ответил, он слил остатки виски к себе бокал и залпом выпил. Затем посмотрел на меня.

— Ну а теперь ты рассказывай, а то я все болтаю и болтаю.

Но мне рассказывать совсем расхотелось. Я чувствовал себя пьяным, окружающие предметы теряли свои четкие очертания.

— Слушай, Жорж, уже поздно, давай лучше спать. А завтра пораньше в дорогу. Мы же в лагере будем вместе, там я тебе все и расскажу.

— Лады, я тоже хочу баиньки. Но обязательно мне все расскажешь. Обещаешь?

— Обещаю.

Жорж встал и, пошатываясь, двинулся по направлению к спальне. Вдруг он остановился и повернулся ко мне.

— А ты где будешь спать? Кровать большая, нам на двоих хватит.

Но спать с Жоржем в одной кровати, даже на очень широкой, мне почему-то не хотелось.

— Я посплю тут в гостиной, на диване. Так будет нам обоим удобней.

— Как хочешь, — сказал Жорж и продолжил свой путь.

* * *

Рано утром мы отправились в дорогу. Я уже понял, что рядом с Жоржем не бывает никаких проблем. До лагеря из города не шли никакие автобусы, ни машины. Как объяснил нам один шофер, никто не желает туда ехать по причине отсутствия дороги.

Я было приуныл, но Жорж был не тот человек, который мог спасовать перед такими пустяковыми трудностями. Оставив меня сторожить чемоданы, он куда-то исчез. Отсутствовал он примерно полчаса, Зато вернулся верхом на джипе. От изумления я даже несколько секунд не мог поверить своим глазам. Где он его взял? Угнал что ли?

— Чего стоишь, загружай багаж — и в путь! — почти весело крикнул он мне.

Я поспешно выполнил его распоряжение, забросил на заднее сиденье поклажу, а сам сел рядом с Жоржем.

— Где ты взял эту машину? — был первый мой вопрос.

— Купил, — просто ответил Жорж, как будто речь шла о батоне колбасы.

— Как купил?

— Обыкновенно, — немного недовольно проговорил он. — Спросил, где тут автосалон — он всего в двух кварталах отсюда, пошел туда пешком, а выехал вот на этом коне. А и раньше так делал. Приезжаешь в незнакомый город, как передвигаться? Я терпеть не могу таксистов, не выношу мелких воров и мошенников. Ну и покупаю тележку.

— А что ты делаешь с ней потом, когда уезжаешь?

— Оставляю где-нибудь во дворе. Я бы дарил их детдомам, да слишком большая канитель. Столько нужно заполнить бумаг, пройти по инстанциям. Ну что едем в новую жизнь?

— Едем, — сказал я, все еще находясь под впечатлением от увиденного и услышанного.

Местный таксист предупреждал нас, что туда нет дороги. Но первые несколько десятков километров мы промчались по отличному шоссе. Жорж великолепно водил машину, мы обгоняли всех подряд, совершая иногда весьма рискованные маневры. У меня даже закралась мысль, не хочет ли мой спутник найти смерть в автокатастрофе. В таком случае нам не по пути. Если уж умирать, то не так ужасно. А этот способ слишком мучителен.

— Может, будет лучше, если ты сбавишь скорость? — сказал я.

Жорж на секунду оторвал взгляд от дороги и бросил его на меня.

— Не боись, все будет в порядке, я вожу машину лучше, чем пешком хожу. Доберемся до этого проклятущего лагеря. Или ты думаешь, я смерти ищу? — уже не первый раз угадал он мою мысль. — Черт его знает, может, и ищу, но не такую. И вообще, мне жить хочется. Хотел бы умереть, давно нашел бы безболезненный способ. Говорят есть такая наука — эвтаназия что ли называется, о том, как уходить на тот свет без мучений.

— Да, есть, — подтвердил я.

— А раз есть, значит, ее можно купить. Я так полагаю, если мне этот лагерь не поможет, заплачу денежки и спокойненько, без мучений уйду к праотцам. Ты одобряешь мой план?

Я задумался.

— Пожалуй, это не самый худший вариант.

— Если хочешь, я помогу и тебе туда отправиться тем же способом. Все расходы мои.

— Спасибо, — ответил я, — если решусь, то обращусь к тебе.

— Заметано. А можем вместе. Говорят, так легче.

Я откинулся на спинку сиденья. Уйти тихо, без мучений, так, чтобы не заметить черту, отделяющую один мир от другого — более чем заманчиво. Может, теперь не стоит даже ехать в лагерь, а попросить Жоржа выполнить то, что он только что обещал.

Хотя день был теплый, даже жаркий, на меня вдруг дохнуло холодом. И по этому признаку я понял, что не готов к смерти, даже к самой безболезненной, к самой, если так можно выразиться, приятной. Этот переход в царство вечной тьмы представляется слишком ужасным. Вместо желание умереть я вдруг ощутил сильное желание вернуться к жизни здоровым. Она таит столько радостей и до своей болезни я черпал их, словно сытный борщ, полным половником.

Предсказание таксиста сбылись менее чем через час пути. Асфальтированная лента повернула в противоположную от дальнейшего нашего маршрута сторону. Дорога здесь была едва утрамбована, и если бы не мощный мотор джипа, мы бы навеки застряли тут.

— Тебе не кажется, все это странным? — спросил Жорж.

— Что именно? — отозвался я, прыгая, как гимнаст, на сиденье джиипа.

— Эта дорога. Как они добираются до города, как подвозят им продовольствие? По такому шоссе ни один грузовик не пройдет. Разве только танк.

Вместо ответа я лишь мог пожать плечами.

— Приедем, увидим, что там творится. Чего сейчас бесполезно гадать.

— Не привык я ничего делать с закрытыми глазами. У меня такое чувство, что зря мы с тобой все это затеяли.

— Ты предлагаешь, повернуть назад?

— Ну уж нет, я никогда этого не делаю. У меня такая натура — все доводить до конца. Даже когда знаю, что этого делать не следует.

— А я наоборот, ничего не довожу до конца. Все бросаю на полпути.

— Поверь моему опыту, в жизни так нельзя. Я много видел таких людей. Они здорово начинали, получали большие бабки. А потом все у них загибалось. А вот я всегда считал, что лучше уж коня загнать, чем остановиться и не доскакать до конца.

Я закрыл глаза. Я вдруг подумал, что меня и Жоржа разделяет целая пропасть. Я всегда жил, лишь слегка прикасаясь к тому, чем занимался. Любая трудность отпугивала меня от дела, как волков лай собак от стада таких аппетитных овец. Но сейчас меня больше занимал тот удивительный факт, что несмотря на глубокое различие между нами, мы оба по сути дела пришли к одному и тому же жизненному итогу. Неужели все дороги мира ведут человека к потери им смысла жизни. Но в таком случае эта болезнь неизлечима, рано или поздно она овладевает любым, кто способен хотя бы немного думать и чувствовать.

Я ничего не стал говорить моему случайному попутчику, не исключено, что с с его практическим умом он рано или поздно придет к тем же заключениям. А пока пусть надеется на лучшее. По крайней мере так гораздо легче жить. В конце концов у человека нет ничего, кроме иллюзий. Иллюзия, как фаянсовые чашки, разбиваются. Но тому, кто умеет бережно относиться к посуде, удается их сохранить до конца своих дней. И все же, если верить теории реинкарнации, — а я свято верил в нее — рано или поздно его все равно настигнет эта кара, которая подстерегает каждого по сути дела за то, что он имел наглость появиться на свет.

Оставшуюся часть пути мы почти не разговаривали. Жорж был полностью поглощен управлением машиной на трудной дороге и ему было не до меня. Мною же вновь завладело беспросветное отчаяние, так как во мне крепла уверенность, что я совершил это далекое путешествие напрасно.

* * *

Лагерь произвел на меня неприятное впечатление еще до того, как перед нами открылись его врата. Первое, что я увидел, был высокий забор, который мгновенно вызвал у меня ассоциацию с зоной, которая усилилась еще и тем, что при входе нас встретила вооруженная охрана.

Над воротами висела большая вывеска с выведенной на ней надписью «Центр духовного «Возрождения». Я посмотрел на Жоржа и увидел, что он тоже смущен открывшейся его взору картиной.

К нам подошел охранник — молодой парень в синий форме, лицо которого очень мало ассоциировалось с духовностью. Бесцеремонно осмотрев нас, он спросил, зачем мы приехали?

— Слушай, друг, — резко произнес Жорж, — мы приехали сюда черт знает из какой дали. Давай веди нас к начальству. И поскорее.

Но на охранника ни слова Жоржа, ни его тон не произвели никакого впечатления.

— Я должен вас обыскать. Выходите из машины. Здесь она вам не понадобится.

— Зачем нас обыскивать? — возмутился Жорж.

— Такой порядок. Сюда разные люди приходят. Я вас не знаю.

К охраннику для подкрепления подошли еще два его товарища, чем-то неуловимо похожих на него. Возражать, тем паче сопротивляться, было бессмысленно.

Мы вошли в небольшое помещение, по-видимому выполняющее функцию караульной. Нас быстро и профессионально обыскали, извлекли из карманов все содержимое, тщательно проверили документы. И только после этого повели в лагерь.

Я с интересом осматривался вокруг. Лагерь был правильно распланирован и напоминал небольшой поселок. Прямые, как перпендикуляры, улицы были застроены однотипными одноэтажными строения. По виду они сильно смахивали на бараки. Их было довольно много, наверное, не меньше тридцати.

Конец ознакомительного фрагмента.