Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко

Ирина Глебова, 2015

Эта книга – восьмая, заключительная в серии «Сыщик Петрусенко». Если первые свои дела, в первых книгах, Викентий Петрусенко расследовал ещё в царской Российской империи, то теперь это – Советский Союз, 1938-й год. Очень непростое время. И последнее дело Петрусенко тоже непростое: и криминал, и политика, и шпионаж… Действие динамичное, напряжённое, но, как и в предыдущих книгах, есть место чувствам, любви. Всё происходит в родном городе Викентия Павловича, в Харькове… В романе проясняются судьбы всех героев, которые встречались в предыдущих книгах.

Глава 3

Когда-то, в военном шестнадцатом году, Митя Кандауров, ещё студент-юрист, познакомился с раненым бойцом Колей Кожевниковым — тот лечился в харьковском госпитале. Оба были молоды, особенно Николай — двадцать лет, а Дмитрий на два года старше. Кожевников был парнишка не простой: перед войной одна американская газета учредила крупную премию тому, кто пешком обойдет весь свет, без копейки денег, зарабатывая лишь продажей своих фотографий. Сибиряк 18-ти лет в это кругосветное путешествие отправился. Николай Кожевников был тем самым юношей. Он успел быстро обойти полсвета, опережая поставленный срок. Август 14-го застал его в Австралии. Здесь он узнал о начале войны. Парень прервал путешествие, решив ехать в Россию. Удалось найти русского консула, тот отправил его на пароходе в Японию, оттуда — в Россию. Из Сибири с одним из воинских эшелонов Николай попал на фронт — в Галицию, был зачислен в команду разведчиков. Полтора года на передовых позициях, два Святых Георгия, заслужил и производство в офицерский чин…

Ребята так крепко подружились, что у них не было друг от друга тайн. В то время Митя расследовал одно дело… Оно его касалось лично: была убита девушка, которая ему нравилась. И хотя всё выглядело как несомненное самоубийство, молодой студент-юрист заметил некоторые странности. Он сумел уговорить начальника губернского управления полиции поручить ему расследование. А начальником этим был в то время Викентий Павлович Петрусенко — его родной дядя. Навещая Колю Кожевникова в госпитале, Митя рассказал ему о своём деле. И тот не только подсказал ему кое-что, но и сумел выведать такие сведения, которые очень помогли. Потом они расстались на четыре года, в которые уместилось так много: революции, гражданская война… Встретились в Новороссийске: Дмитрий — офицер-белогвардеец, и Николай — большевик-подпольщик. Пришлось им спасать друг друга и обоим возвращаться в Харьков. Теперь, в 1938-м году, Николай Степанович Кожевников был авторитетной личностью: член Президиума Харьковского облисполкома, заместитель директора завода имени Коминтерна. Причём, тем заместителем, который курировал и создание танков. Специалистом он был отличным. Дмитрий ещё при их первом знакомстве отметил, что у Коли цепкий, любознательный ум и большая тяга к знаниям. В двадцатых годах Николай окончил Харьковский технологический институт, стажировался на знаменитых металлургических заводах Крупа в Германии. И первое его назначение на паровозостроительный завод было именно по этому профилю — руководить металлургическим производством.

Кожевников заехал за другом на синем «ЗИС-101», который ему был положен по должности. За рулём сидел сам — шофёра уже отпустил, да и любил он водить машину.

— Что, Коля, интересная поездка оказалась?

— Да уж, друг-Митяй, интересной, и поучительной, и… — Николай передёрнул плечами, — остерегающей, что ли. Подожди, приедем, расскажу вам всем вместе.

Месяц назад Кожевников поехал с делегацией специалистов от различных заводов за границу. В Германию, Италию и Швейцарию. Вот теперь вернулся.

В коридоре Николай снял свою летнюю белую фуражку с лакированным козырьком, причесался у зеркала. Дмитрий смотрел на отражение друга: Коля, как и в молодости, был таким же статным синеглазым сибиряком с мощной мускулистой фигурой, русыми густыми волосами… Поймав внимательный взгляд друга, Николай вопросительно повёл подбородком: мол, что такое?

— Да так… Потом, — ответил вслух Дмитрий. — Вон, тебя уже встречают.

Первым в коридор выскочил сын Володька:

— Дядя Коля!

Было видно, что ужасно ему хочется повиснуть на шее своего любимого старшего друга, как всегда и делал в детстве. Но мальчишка сдержался и, сияя радостной улыбкой, протянул руку, получив в ответ крепкое рукопожатие. Ну а тётя, Людмила Илларионовна, конечно же обняла Николая, ласково погладила его плечи. Елена, жена, прикоснулась губами к щеке Кожевникова, а тот, воскликнув:

— Леночка, красавица! — расцеловал ей руки.

Обе женщины испытывали к Николаю особенное родственное чувство. Тогда, в Новороссийске, в памятном для них двадцатом году, Елена прятала и выхаживала раненого подпольщика Кожевникова, а Саша Петрусенко, сын Людмилы Илларионовны, вместе со своим двоюродным братом Митей Кандауровым, устроил ему побег. Саша… Он там и остался, в Новороссийске, навсегда.

— Мальчики, мыть руки, — приказала Людмила Илларионовна, — мы уже накрываем стол.

— А Викентий Павлович? — спросил Николай.

— Мы подождём его, он на походе.

Ждать долго не пришлось. Почти сразу щёлкнул дверной замок, и весёлый голос позвал:

— Ну-ка, товарищ руководящий работник, покажись!

— Догадался, — кивнула Людмила Илларионовна.

— А он машину видел! — засмеялся Володя.

— Вот внук у меня, — Викентий Павлович вошёл в комнату, обнял Николая. — Аналитический ум! Ну что, как съездил? Всё получилось?

Они уселись на диван, пока женщины расставляли приборы. Николай с улыбкой смотрел на своего собеседника. Бог мой, сколько лет он знает Викентия Павловича, а тот вроде и не меняется! Слегка поредели и поседели волосы? Но они у него светлые, седина не бросается в глаза. Мягкая щёточка усов над губами, словно постоянно таящими усмешку, озорные серые глаза. Он выглядел моложе своих шестидесяти пяти лет — что значит быть молодым душой!..

— Дольше всего мы были в Швейцарии, да и понравилась мне эта страна особенно. Красивая, конечно: были мы в Лозанне на Женевском озере, в Альпах. Но красот, их везде много, а там такая страна, где людям жить хорошо. Да, капитализм, но какой-то… скромный, что ли. — Николай засмеялся, покрутил головой. — Что министр парламента, что клерк из банка — можно не различить, и одеваются одинаково, и на велосипедах ездят, и в одних кафе сидят. Люди сдержанные, но очень доброжелательные. Порядок кругом исключительный, нам бы поучиться. Да, Леночка? Ведь ты же была там?

— И мы с Людмилой Илларионовной бывали в Швейцарии во времена оны, — подхватил Викентий Павлович. — Не думаю, что за эти годы там многое изменилось. Эта страна стабильная во всём. Ну а дела, Николай, как шли?

— Туговато, Викентий Павлович. Не сильно-то стремится заграница к сотрудничеству с нами. Но, знаете, деньги всё же любит больше. Так что сумел я там, в Швейцарии, договориться через одну посредническую фирму и банк о покупке высокоточных станков из Американских Штатов для своего завода. И контракт заключил. Не только я — другие коллеги тоже. И для ХТЗ нашего, и для Челябинского тракторного, и уральцы — с тяжёлого машиностроительного и вагоностроительного договорились.

— Ну, молодцы ребята! — кивнул Петрусенко. — А что Германия?

— Расцвечена багряным и чёрным — флагами со свастикой, — мрачно покачал головой Кожевников. — Вы же знаете, я в Германии жил целый год, дружил со многими. Немцы люди добрые, приветливые, работящие. Правда, с тех пор почти десять лет прошло, но характер народа не меняется. И сейчас нас встречали как будто бы радушно, но…

— Насторожённо? — спросил Дмитрий.

— Верно. Словно каждое слово контролируют, каждую улыбку. И все, даже самые штатские — продавцы в магазинах, например, даже не знаю, как объяснить… Будто форму военную надели — такой взгляд особенный, фразы короткие…

— А пролетариат? — вклинился Володя. — Там же пролетариат есть! Дядя Коля?

— С этим пролетариатом я общался непосредственно. Разрешили лично мне и ещё двум нашим съездить на заводы Крупа. Я ведь именно там стажировался целый год. Вот мы в Рурскую область и съездили, в Эссен и Рейнхаузен. Там, Володя, целые комплексы промышленные: железные рудники, угольные шахты, металлургические заводы и транспорт. Официально только сельскохозяйственное и горное оборудование выпускают. Но мы-то знаем, да Митя? — что понемногу, малыми партиями, но и танки, и артиллерийские орудия делают.

— И подводные лодки… В Голландию отправляют, — кивнул Дмитрий.

— Вот-вот! Готовятся к войне. А рабочие на этих заводах, ну словно уже под ружьём стоят, честное слово! Деловые, спокойные, всем довольные. Я нашёл нескольких старых знакомых, с которыми дружил, которые активистами профсоюзными были. И что? Они смотрят, словно сквозь меня, говорят: «Мы делаем всё, что нужно фатерлянду и нашему фюреру!» И я чувствую — в самом деле думают так. Боюсь, Володька, нет в Германии уже пролетариата!

— Они притворяются! — уверенно, с напором сказал Володя. — Они все, наверно, подпольщики, вот и делают вид, чтоб гестапо не схватило. А сами, наверное, готовят восстание!

— Эх, парень… — Николай притянул к себе мальчишку. — Думаешь мне не хотелось бы в это верить? Но ты бы видел, как маршируют молодые ребята и поют своего «Хорста Весселя»! А знаешь, какие там слова: «Знамёна ввысь…», а потом — о том, что с ними в колоннах шагают убитые Ротфронтом друзья. Что думаешь, эти тысячи шагающих — все буржуи? Как бы не так. Рабочие парни. И партия их называется национал-социалистическая рабочая… Хотя, конечно, это приманка, но на неё поймалась, похоже, вся страна.

Кожевников уловил тревожный взгляд Елены, понял без слов:

— Да, Леночка, Германия готовится к войне. Всё, что там происходит — всё на это нацелено. Сейчас, похоже, собираются Судеты прибрать к рукам. Вся Германия пылает возмущением: правительство Бенеша, якобы, преследует судетских немцев, в тюрьмах их пытают, убивают…

— Сценарий апробированный, — кивнул Викентий Павлович. — Точно такая же подготовка была перед аншлюсом. — Значит, на очереди Чехословакия… И, поверьте мне, Гитлеру позволят это сделать, и Англия, и Франция. Думают, до них очередь не дойдёт!

Стол уже был накрыт, вся компания переместилась туда. Николай распаковал свёрток, который до того пристроил у дивана, поставил на стол бутылку необычной формы, с красивой этикеткой.

— Привёз из Швейцарии, но вино французское. Шато Латур называется.

Елена улыбнулась ностальгически:

— Давно такого не пробовала. Провинция Медок, апелласьон — вино высшей категории.

— Вот мы сейчас и выпьем это французское вино высшей категории за наших французских родственников и друзей.

Кожевников постарался произнести это торжественно, но голос его дрогнул от волнения. И тут же Людмила Илларионовна непроизвольно приложила руку к сердцу, а Елена обняла её за плечи.

— Ты видел их? — быстро спросил Викентий Павлович. Но ещё до того, как Николай покачал отрицательно головой, понял, усмехнулся с горькой иронией: — Да уж, кто бы тебе позволил встречаться с эмигрантами, князьями Берестовыми!

Князья Берестовы были самыми родными для Петрусенко и Кандауровых людьми. Всеволод и Екатерина — Лодя и Катюша… Они поженились совсем юными, Всеволоду Берестову было восемнадцать, Кате Петрусенко — шестнадцать. Всеволод родился во Франции и жил там до семи лет, потом, вместе с сестрой Еленой, ещё два года. В его сознании Франция оставалась для него родиной, и почти сразу после свадьбы он увёз туда свою юную жену навсегда. Это было в 23-м году. Пятнадцать лет прошло, родители ничего не знали о дочери, сестра — о брате.

— Думаете, мне не хотелось увидеть их? Просто был уверен: найду какой-то ход, дам Севке знать, что я рядом, в Швейцарии, пусть приедет хоть сам, хоть с Катенькой! Ведь он же мой спаситель! — Николай повернулся к Дмитрию и Елене. — До сих пор удивляюсь, как он, худенький мальчишка, вытащил меня их воды раненного и волок на себе… Очень хотел его увидеть. Но один хороший и умный человек, с которым я рискнул поделиться, сказал: «И думать не смей! Сейчас обострились отношения с белой эмиграцией, попробуй докажи, что твои друзья не оттуда! Головы не сносишь».

— В самом деле, умный у тебя товарищ оказался. — Викентий Павлович обвёл всех взглядом. — Может, не все присутствующие знают, что Русский Обще-Воинский Союз нынче возглавил генерал Архангельский. Работал в Генштабе и царском, и большевистском до девятнадцатого года. Отменный оказался разведчик, причём — никто его не засылал, сам себе дал задание спасать офицеров. Предупреждал тех, кого ЧК готовилось арестовать, и переправлял группами в Добровольческую армию. С последней группой и сам ушёл. Прости, Николай, но я всегда считал его благородным человеком.

Кожевников махнул рукой.

— Может тогда он и был благородным, но сейчас его бойцы в Испании на стороне фашистов воюют, наших, между прочим, ребят убивают тоже… Но я не об этом. Да, Людмила Илларионовна, я их не видел, но кое-что узнал.

Людмила Илларионовна сидела прямая, бледная, но глаза сияли.

— Говори, Коленька, — сказала тихо, почти прошептала.

— Они живут во Франции, в Лионе. Но есть поместье под Парижем, в Сен-Жермен-ан-Ле. Знаете, что это?

— Конечно. — Елена с улыбкой обвела всех взглядом. — Это поместье приобрели ещё наши родители. Когда Лодя и Катюша уезжали, я передала ему все документы и на поместье, и на родительские денежные вклады. А Сен-Жермен-ан-Ле — прекрасное место между Парижем и Версалем, много зелени, прямо на берегу Сены. В Сен-Жерменском замке подолгу жили и дети Екатерины Медичи — юные Валуа, — она улыбнулась Володе, — это из которых королева Марго. И дети Генриха Четвёртого.

— Это который Людовик Тринадцатый, из мушкетёров, — в тон ей добавил сын.

Все засмеялись. А Викентий Павлович спросил внезапно дрогнувшим голосом:

— И наши внуки… они тоже там бегают? У нас ведь есть внуки?

— Трое! — торжественно провозгласил Кожевников. — У Берестовых два сына и дочка.

С радостным вскриком Людмила Илларионовна припала к плечу мужа, тот крепче прижал её к себе:

— Ну, Коля, порадовал ты нас! Оказывается, у нас так много внуков…

— Племянников, — подхватил Дмитрий, ловя счастливый взгляд Елены.

— Это значит, у меня за границей есть двоюродные братья?

Это задумчиво протянул Володя, словно не зная, радоваться ему или огорчаться. И обвёл всех таким растерянным взглядом, что компания рассмеялась.

— И двоюродная сестра, сынок! — кивнула ему Елена. Добавила с иронией, разведя руками: — Прости, так получилось.

Но Володя уже решил, что новость всё-таки хорошая, и спросил заинтересованно:

— А фотографии их вы не привезли, дядя Коля?

— Нет, — серьёзно ответил Кожевников. — Как её получишь? Тайно фотографировать, так я не агент разведки. Попросить у Севы и Кати, послать к ними кого-то? Во-первых, человека подставить, а во-вторых… Значит сказать им, что я рядом, в Швейцарии. Севка бы не удержался, приехал… Нет, нельзя было.

Они вновь наполнили бокалы, вновь выпили за своих родных и любимых в далёкой Франции, вспоминали, прикидывали, сколько же лет тем мальчикам и девочке, на кого они могут быть похожи… Потом разговор сам собой вернулся к заграничной поездке Кожевникова, к гитлеровской Германии, к белой эмиграции.

— Я, Николай, вспомнил генерала Архангельского и своё отношение к нему, — вернулся к оставленной теме Викентий Павлович. — Но то, что он делает сейчас… Понимаешь, они там, в эмиграции, тоскуют об утраченной Российской Империи, и не видят, что наша страна и есть продолжение этой империи… Да-да, не возражай! С другим строем, другими лозунгами, но цели, цели те же! Посмотри сам: сильная, ничего не боящаяся держава, очень быстро ставшая на ноги после огромных потрясений. Сумевшая сохранить ту же территорию. И заграница так же относится к нашей стране, как относилась к России — не любит и боится. А наши офицеры-эмигранты, называющие себя патриотами России, становятся на сторону наших врагов.

— Особенно преуспел в этом генерал Туркул… Дядя, я помню, вы с ним дружны были.

Викентий Павлович кивнул:

— Да, Митя, верно.

И вспомнил, как в девятнадцатом году, летом и осенью, когда Харьковом управляло правительство Добровольческой армии, он часто общался и с генералом Май-Маевским, и с полковниками Штейфоном, Туркулом… Теперь генерал Туркул за границей создал и возглавил Русский Национальный Союз Участников Войны. Эта организация разбросала по странам Европы свои отделения и серьёзно готовилась к вооружённой акции против СССР. Туркул и его соратники изо всех сил призывают западные правительства к войне против Сталина, готовы сотрудничать и с Гитлером.

— Там тоже чувствуют, что война близко, что она будет. Вот только не понимают, что призывают врагов на свою родину… Потому, Коля, прав твой товарищ, удержавший тебя. Встреча с эмигрантами тебе бы не простилась.

Кожевников достал коробку папирос:

— Пойду подымлю.

Дмитрий направился с другом за компанию, хотя сам никогда не курил. Они стали на крыльце, оперлись на перила. Раньше, с веранды, по этому крыльцу можно было выйти в небольшой сад, обнесённый кованой оградой. Ограда давно была убрана, несколько деревьев стояли, но садом их назвать было нельзя. Да и веранда особняка, раньше полностью принадлежавшего семье Петрусенко, была переделана под кухню.

— Что, Митяй, нравится тебе моя причёска? — лукаво спросил Николай. — Я заметил ещё когда причёсывался, посматриваешь на неё. — Засмеялся. — Не ты один, многие обращают внимание.

— Да уж, необычная. — Дмитрий заставил друга повернуть голову в фас, потом посмотрел затылок. — Оттуда привёз, из-за границы?

— Точно, там сейчас такая стрижка модная. Мне в Швейцарии парикмахер предложил, я и согласился. А что, очень даже красиво!

— Тебе идёт, — согласился Кандауров. — Я видел сегодня уже такую. В морге. Наверное, тому парню тоже шла.

Кожевников прищурил глаза, сделал крепкую затяжку, всем видом показывая: «Говори, я слушаю». И Дмитрий рассказал всё то немногое, что знал.

— Иностранец… — протянул Кожевников с удивлением. — Или, как и я, выезжал за границу.

— Оба эти контингента — иностранцы и командированные за рубеж специалисты, — доподлинно известны. Даже если не из нашего города, всё равно узнать возможно. — Дмитрий хлопнул друга по спине. — Ну, Коля, говорил я давным-давно: тебе у нас, в сыске работать нужно. Помогаешь, даже сам о том не подозревая!

— В сыске ты и без меня справишься, а там, где я сейчас — ох, как не просто…

— Suum cuique, — изрёк Петрусенко, выходя на крыльцо с трубкой в руке.

— И ваши древние латиняне как всегда правы, — кивнул Николай. — Каждому, конечно же, своё.

— Дядя, Николай рассказал такое страшные вещи. Я, конечно, много знал, но вот глазами очевидца… Какую же силу набрал Гитлер, фашисты!

Дмитрий вернулся к недавнему разговору, и Викентий Павлович понял, что услышанное продолжает волновать племянника.

— Война непременно будет, долгая и жестокая. Враг силён… Что я могу ещё сказать.

У Мити, как в детстве, когда он сильно гневался, сошлись брови на переносице, покривились губы:

— Зачем же от народа это скрывать? И что война нас ждёт, и что Гитлер настолько силён!

Викентий Павлович уже раскурил трубку, выпустил первые кольца дыма.

— Не это скрывают, дорогой. Это не скрыть. Вон, почти всю Европу фашизм подмял, всё на пути сметает. Как это скрыть… — Он посмотрел в глаза своим молодым собеседникам. — Нет, скрывают другое: что мы слабы, пока ещё, по сравнению с врагом.

Николай слушал молча, и Петрусенко почувствовал: он его понимает. Но Митя, горячась, воскликнул:

— Зачем же?

И Викентий Павлович ему ответил:

— Мальчик мой, представь… Если изначально знать, что мы слабее врага, у людей будет страх, паника, неверие в свои силы. А нужен энтузиазм. «И врагу никогда не гулять…» — вот что нужно. Вера! Вера — основа всего. Пусть потом будет не так, но вера окажется неистребимой и непобедимой.

Лоб у Мити не разгладился, но он спросил уже не так напористо, мягче:

— И мы победим?

— Непременно! И ты это тоже знаешь.

— И я знаю, — сказал Коля Кожевников. Улыбнулся широко: — Латиняне говорят: «Думай о будущем, но живи настоящим» Или нет такого афоризма? Значит, я сам придумал.

Он поднял палец, прислушиваясь. — Слышите, рояль! Пойдёмте, я так люблю, когда Леночка играет!