Ушкуйники

Виталий Гладкий, 2013

XIV век. Великий Новгород. Молодые парни, Носок и Стоян, мечтают стать ушкуйниками. Но для этого необходимо вооружиться за свой счет, а денег нет. На ярмарке друзья становятся свидетелями зимней забавы – борьбы медведя с человеком. Стоян вмешивается в схватку и насаживает медведя на рогатину, спасая борца. В благодарность получает от него оберег и деньги. Парни становятся членами отряда Луки Варфоломеева и выступают в большой поход на север. Но даже в самых смелых мечтах они представить себе не могли, какие небывалые, опасные и загадочные приключения ждут их в землях свеев и литовцев!.. Новый остросюжетный роман от настоящего мастера приключенческого жанра!

Глава 2. Подготовка к походу

Новгородский Торг бурлил. Небо, как на заказ, очистилось от туч, предвещавших с утра снежный заряд. По счастью, тот обошел город стороной, и теперь буйно светило яркое солнце, щедро одаривая красками и без того многокрасочный людской разлив. Особенно радовало глаз разноцветье одежд состоятельных горожан мужского пола. Аксамитовые ферязи^[21] соседствовали с богатыми шубами, покрытыми переливчатыми шелками, нередко с золотым или серебряным шитьем; козыри (высокие стоячие воротники) были украшены мелким речным жемчугом — жемчужной зернью; золотые и серебряные пуговицы с драгоценными каменьями, стоившими подчас дороже самих платьев, сверкали подобно россыпи маленьких солнц.

Не отставали от своих знатных мужей и горожанки, щеголявшие в еще более ярких и нарядных одеждах. Чело женских кик^[22] изготавливалось из серебряного листа, обтягивалось нарядной тканью и украшалось золотом, жемчугом и драгоценными камнями, а задняя часть (подзатыльник) шилась из собольего или бобрового меха. Шубки из куниц, выдр и лис, крытые паволоками^[23], выглядели под стать дорогим ферезям мужей.

Народ победнее и выглядел посерее. Особенно мужики — шапка, портки да зипун. А вот жены и дочки ремесленников запросто могли посостязаться с товарками из купеческого и боярского сословий если не дороговизной, то по крайней мере яркостью и красочностью нарядов: покрытые яркой тканью и вышитые кокошники, подшитые беличьим мехом кортели^[24] из цветастого аксамита, алые суконные ферезеи с меховой оторочкой, золотые и серебряные височные кольца, подвешенные к головным уборам на разноцветных лентах…

Как и во всех русских городах, новгородский Торг состоял из рядов-улиц, коих здесь насчитывалось целых сорок три: Ветошный, Иконный, Кафтанный, Кожевный, Котельный, Красильный, Льняной, Мыльный, Овчинный, Пирожный, Рыбный, Сапожный, Серебряный, Сермяжный, Хлебный, Холщевный, Чупрунный, Шубный и другие. Некоторые ряды носили сразу несколько названий.

Главный ряд назывался Великим, но горожане чаще именовали его Сурожским. Он тянулся сначала вдоль Волхова, а от Великого моста сворачивал к Немецкому двору. Лавки Великого ряда выходили на Ярославово дворище и Вечевую площадь, где торговали богатые новгородские купцы и приезжие русские гости. Кроме рядов на Торгу имелись еще и обширные торговые площадки (Коневая, Хлебная горка), а возле церкви Иоанна Предтечи торговали прямо с рук.

Церковь Иоанна Предтечи на Опоках построил в 1127 году князь Всеволод Мстиславич, передав потом богатым новгородским купцам, торговавшим воском. Князь же вручил им и уставную грамоту, определявшую условия приема в Иванскую братчину и ее права. Вступительный взнос в братчину был довольно велик — пятьдесят гривен серебра. Но зато «пошлые» купцы — то есть уплатившие пошлину-взнос — получали впоследствии большие привилегии.

В церкви были установлены весы: только здесь разрешалось взвешивать воск и мед. Пошлина за взвешивание — «весчее» — шла в пользу братчины. Здесь же, в церкви, хранились эталоны мер: «локоть иванский», «медовый пуд», «гривенка рублевая», «скалвы (весы) вощаные». За пользование этими эталонами тоже взималась плата.

При церкви работал купеческий суд, возглавляемый тысяцким. На этом суде разбирались тяжбы и конфликты, которые возникали между новгородцами и зарубежными купцами. Нередко купцы-общинники устраивали в здании церкви пиры, и если те заканчивались дракой, тогда суд и следствие вели уже сами члены Иванской братчины.

Нужный Носку и Стояну Оружейный ряд начинался от церкви Параскевы Пятницы. Собственно, ряда как такового тут не было: подобно распадающейся на многочисленные притоки полноводной реке он делился на множество мелких торговых улочек, где сбывали свой товар разные мастера оружейного дела — седельники, шорники, бронники, лучники, тульники^[25], щитники… Здесь же обосновались и мастера порочного^[26] дела, и пользовавшиеся у новгородцев особым почетом и уважением ремесленники, которые изготавливали мечи, сабли, кинжалы, копья и шлемы.

Народ в оружейных рядах был степенный и обстоятельный. Как правило, практически каждый новгородец-мужчина вполне профессионально умел пользоваться оружием, досконально знал его свойства и относился к нему трепетно, если не сказать — с любовью. Поэтому приобретение меча или шлема всегда сопровождалось долгим торгом, во время которого товар осматривался очень тщательно, вплоть до мельчайшей заклепки: как-никак, а от его качества нередко зависела жизнь покупателя.

Конечно, на гривну особо не разгонишься — оружие было дорогим, но все равно Стоян и Носок успели до обедни приобрести все, что им требовалось: сабли, тегиляи^[27] и щиты. Денег на харалужные копья (из вороненой стали) у них, увы, не хватило, но и приобретенные ляцкие сулицы^[28] годились: они занимали мало места, что в походах на ушкуях весьма ценилось. Вместо добротных шлемов друзьям пришлось купить бумажные шапки^[29], но оба утешали себя тем, что в походе смогут обзавестись оружием и защитным снаряжением гораздо лучшего качества.

Щиты достались им треугольные и подержанные: новые по той же цене найти не удалось. Такими щитами вооружались обычно рыцари-тевтонцы, и уже по внешнему их виду легко можно было определить судьбу прежних хозяев: как ни старался мастер, а всех вмятин от ударов меча и секиры замаскировать так и не смог.

А еще Стоян не удержался и, можно сказать, почти на последние деньги приобрел ослоп^[30], который считал наиболее привычным и подходящим для себя оружием. С ослопом он и впрямь управлялся лучше, чем с саблей: тяжеленная дубина в его ручищах казалась игрушечной — настолько легко он ею орудовал. Когда Стоян для пробы несколько раз взмахнул ослопом, торговец поначалу укрылся на всякий случай под прилавком, а потом, вылезши оттуда, великодушно снизил цену. И долго еще провожал глазами, полными восхищения, богатырскую фигуру парня, пока тот не затерялся со своим спутником в толпе.

Осталось приобрести луки и стрелы, считавшиеся у ушкуйников едва ли не главным оружием, ведь лучники прикрывали тех, кто шел на абордаж купеческих суден. А речные разбойники испокон веков слыли меткими стрелками: с тридцати шагов попадали чуть ли не в игольное ушко, а с пятидесяти — в тончайшую щель в броне.

— Не кручинься, паря, — утешал Носок приятеля. — Все тебе будет. Знашь, кем я был, покуда в ушкуйники не подался?

— Ну?

— Луки делал. Ходил, правда, в подмастерьях, но ремесло это, уж поверь, изучил как должно. Иначе низзя было — глупых и тех, у кого руки выросли не из того места, откуда надобно, выгоняли сразу.

— А тебя-то тогда за што турнули? — посмеиваясь, спросил Стоян. — Место ведь доходное было, почетное, не каждому в жизни такая удача выпадает — обучиться столь знатному ремеслу.

— Было за што, — сухо ответил Носок. Его ответ прозвучал неожиданно грубо, и он, спохватившись, нехотя пояснил: — Да с заказчиком подрался. Совсем, гад, извел мастера придирками. Он из-за него ночами не спал.

— Эка невидаль — подрался!.. — удивился Стоян. — Быват. Ну дык народ наш отходчивый, примирились бы.

— Может, и так. Но дело-то все в том, што я его ножичком… того. Он ведь был оружный, а я — в одном токмо кожаном фартуке. В общем, не убил я ево, но кровушку пустил. А он, вишь, у князя в чести оказался. Короче, не стал я дожидаться княжеского суда.

— А-а… Ну тогда понятно…

Носок повел Стояна в посад, где жил когда-то сам и где работали ремесленники, изготавливавшие луки, стрелы и налучья. Когда они ступили на одну из узких улочек, Носок натянул вдруг шапку чуть ли не до носа и стал отворачиваться от каждого встречного.

— Ты чего? — спросил недоуменно Стоян.

— Надыть… — буркнул в ответ Носок. — Штоб не нарваться на тех, кому я бока мял.

Стоян коротко хохотнул. Он уже знал, что его приятель, несмотря на тщедушный вид, в драке становится чисто диким зверем: острым сухим кулачком способен уложить с одного удара любого верзилу.

Перебравшись через неглубокий ручей по камням, специально для того предназначенным, друзья поднялись на крутой бережок, и Носок молча указал на стоявшую на самой окраине посада, почти возле леса, старую, вернее, совсем дряхлую избу. Когда же друзья к ней приблизились, он, прежде чем постучать в покосившуюся дверь, сначала перекрестился, а затем поцеловал висевший у него на груди рядом с крестом языческий оберег.

— Ты чего? — почему-то шепотом спросил Стоян.

— Узнашь, чего, — ответил Носок, тоже понизив голос. — Ежели подвернешься деду Гудиле под горячую руку, враз поймешь, почем лихо стоит. Он хоть и стар, а бьет, как боевой жеребец посадника^[31] копытом…

— Энто кто там за дверью шебаршится? — раздался вдруг из-за двери глуховатый надтреснутый голос.

— Я, деда…

— Штоб тебя!.. Носок! Ишь, какая важная птица к нам пожаловала. А входи, входи… собачий сын. Давно духу твоего смердячего не чуяли в наших краях.

Низкая дверь отворилась, и приятели, согнувшись едва не в поясном поклоне (особенно Стоян), ступили в полумрак сеней. Впереди теплилась свеча, зажатая в руках хозяина избы, сбоку за загородкой копошились овцы (это стало понятно по запаху), а прямо над входной дверью в горницу, на перекладине, сидел здоровенный котище. Он почти растворился в царивших вокруг сумрачных тенях, но его зеленые глаза были пугающе огромными и светились как у домового.

Изба у Гудилы оказалась на удивление просторной. Видно было, что одновременно она служила ему и мастерской: под окном стоял верстак с инструментами, всюду лежали деревянные заготовки вперемежку со стружками, а над очагом висел небольшой котелок, в котором тихо булькало что-то дурно пахнущее и явно несъедобное.

Изба топилась «по-черному», но поскольку сейчас горели одни уголья, дыму было немного: он улетучивался в прорезанное в потолке отверстие. Когда же печь топили для обогрева жилища, дым в таких избах обычно висел под потолком, ибо ему не позволяли опускаться вниз воронцы^[32]. Едкий дым хотя и выедал глаза, зато в дом, отапливавшийся «по-черному», не могла проникнуть никакая хворь: никто не простужался и не маялся животом. В избе Гудилы к очагу была пристроена широкая лежанка (видимо, изобретение самого хозяина), которая, судя по всему, служила ему не только для сна и отдыха, но и для прогрева старых костей.

— И где ж это тебя черти носили? — спросил дед Гудила, сверля Носка на удивление живыми для столь почтенного возраста глазами.

Ростом с Носка, дед отличался той же худосочностью и, несмотря на годы, был так же скор в движениях. Они даже лицом были схожи словно близкие родственники. Только у Гудилы седая борода доходила почти до пояса, а Носок по иноземному обычаю лицо брил. Отрастил лишь небольшие усы, как и Стоян.

— Далече, — уклончиво ответил Носок.

— Зачем пожаловал?

— С тобой повидаться…

— Ври, да знай меру! Тебе ведь в слободу путь заказан. А ну как словят? К позорному столбу поставят, плетями всю спину обдерут. Выкладывай все, как на духу! Не ходи вокруг да около. Мне недосуг тут с тобой баклуши бить.

— Деда, надыть мне спроворить два лука и стрелы к ним.

— По какой надобности? Только не лжесловь!

— Решил вот с дружком к ушкуйникам податься. А они безоружных не берут, — признался Носок.

— Тебе бы только разбойничать… И в кого только таким уродился? Вся твоя семья — Царствие им Небесное! — люди уважаемые: и ремесло знали, и на хлеб насущный честным трудом зарабатывали. Один ты как гриб-поганка. Кто в атаманах будет?

— Лука Варфоломеев.

— А… Достойный воевода… — Дед слегка смягчился. — Он из тебя дурь-то твою вышибет, с ним не забалуешь.

— Так ты поможешь, дедко? Я сам все сделаю, только пособи найти хорошую, выдержанную кибить^[33].

— Ладныть, помогу вам… — Тут дед Гудила перевел взгляд на Стояна и сказал: — Парнишка ты вроде хороший. И как тебя угораздило связаться с этим негодным бахарем?

Стоян, стыдливо опустив глаза, промолчал. Дед тяжело вздохнул, надел фартук и повел Носка к верстаку. Стоян немного помялся, но видя, что на него никто не обращает внимания, присел на лавку, возле которой резвились ягнята февральского окота. Те боднули парня несколько раз, а затем продолжили свои игры, и вскоре Стоян, глядя на уморительные прыжки кудрявых барашков с пола на лавку и обратно, уже беззвучно смеялся, в силу природной стеснительности прикрывая рот широченной ладонью.

Тем временем Носок и дед Гудила, обсудив предстоящую работу, перешли от слов к делу. Для кибитей старый мастер выбрал грушу: ее твердая и вязкая древесина обладала большой прочностью, по многим свойствам превосходила даже древесину дуба, ясеня и клена, а по плотности и твердости приближалась к слоновой кости.

— Дичка? — поинтересовался, любовно погладив шелковистую поверхность заготовки, Носок, в котором проснулись воспоминания о ремесленном прошлом.

Он знал, что для кибити древесина дикой груши — самая лучшая. И оттого, что старик не пожалел для него столь ценного неприкосновенного запаса (луки из груши-дички Гудила делал лишь дорогим заказчикам; на Торг шли кибити попроще — из березы, вяза, клена, черемухи и яблони), у блудного подмастерья потеплело на душе.

— А то!.. — гордо ответил мастер.

— Сам сушил?

— Нет, сват Хват! — огрызнулся Гудила. — Ты бы еще спросил, кто мне эту дичку принес. Вишь, нигде не растрескалась! А я ить ее замачивал. Долго замачивал…

Носок молча кивнул. Конечно же он знал, что Гудила никому не доверит такие важные процессы, как вымачивание (для повышения твердости) и сушка заготовки для кибити из дички, тем более грушевой, просто очень хотелось поговорить с человеком, заменившим ему когда-то отца и мать. Именно сильная привязанность к старику и побудила его несколько лет назад наказать хамоватого заказчика, из-за которого дед Гудила потерял тогда покой и сон…

По настоянию мастера луки решили делать составными. Для большей прочности на внутреннюю сторону кибитей дед Гудила наклеил пластины из елового «кремля» — прикорневой части дерева, а на внешнюю — пластины из березы. Готовые части скрепили прочным и стойким клеем из осетровых пузырей, потом пропитали кедровой смолой, а места склейки стянули тонкими бычьими сухожилиями. Сам лук оклеили берестой, а чтобы он был более упругим, наклеили на его спинку жгут из лосиных сухожилий, предварительно расчесав их до тонких волокон.

Роговые накладки на концы лука решили не ставить: хлопотно, а толку мало. К тому же обычно ими отделывалось только оружие, предназначенное для знатных людей. Тетивы у Гудилы имелись готовые. Причем на любой вкус: из скрученной полоски сыромятной кожи, замоченной в крови зверя, шелкового шнура, скрученных стеблей крапивы… Старик остановил свой выбор на тетивах из лосиных сухожилий: он умел обрабатывать их столь искусно, что те служили очень долго и никогда не отсыревали.

Что касается стрел, то этого добра у деда Гудилы тоже хватало. А налучья и колчаны полностью изготовил сам Носок, освежив в памяти полученные в юности навыки. К сожалению, времени на «выдержку» лука не было. Хотя обычно любой заказной лук «дозревал» после изготовления в темном сухом помещении в течение года, а особо ценные экземпляры и вовсе выдерживались до трех лет. Считалось, что чем дольше «выдержка» лука, тем он лучше…

Однако не зря в народе говорится, что скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается: приятелям пришлось провести у Гудилы четыре дня и четыре ночи. Спали прямо на полу, на охапке соломы, а будили их по утрам все те же шустрые баранчики: сначала облизывали сонные лица бархатными язычками, а потом начинали настойчиво бодать. Не привыкший бездельничать Стоян тоже нашел себе работу: за три дня перепилил и переколол все имевшиеся в хозяйстве старика бревна и дрова, после чего сложил их в поленницу высотой с малый храм. Успел также починить изгородь и навесить, как следует, дверь в избу.

Прощаясь, Носок сказал, пряча повлажневшие вдруг глаза:

— Ты это, дед… не болей… Вернусь — отблагодарю. А пока, прости, нечем…

— Глупости болтаешь, — строго одернул его дед Гудила. И неожиданно… обнял и перекрестил: — Храни вас Господь…

Почти весь день Носок ходил, словно воды в рот набравши. Стоян не тревожил приятеля: понимал, что тот прощается с чем-то крайне ему дорогим и важным. К тому же у самого на душе было тревожно. Знал потому что: жизнь ушкуйника — не мед. Если даже им повезет и их примут в ватагу, этого мало. Главное, вернуться потом в Новгород живыми. А еще лучше — живыми и с набитой серебром калитой. Эх, быстрей бы уж!.. Он с трудом дождался назначенного дня встречи, не переставая терзаться вопросом: что, если Варфоломеев забыл о данном им слове?

— Не надейся даже! — решительно отмел сомнения друга Носок. — Лука все помнит. С одной стороны это хорошо, а с другой… — Он покачал головой. — Ну как пошшупает утром мою отметину у себя на боку?

— Так ты ранил его?!

— А што мне было делать?! Стоять и ждать, когда он меня пырнет?

— И то верно. Вот беда-то…

— Ну, кому беда, а кому и полбеды. Ты-то здеси при чем?

— Ежели тебя не примут, и я в ватагу не пойду!

— Тише ты!.. — шикнул Носок. — Народ оборачивается…

Друзья уже подходили к корчме Шукши. День сегодня выдался пасмурным, ветреным, сырым, и люди, кутаясь в одежду, торопились укрыться под теплыми крышами. Даже Торг выглядел каким-то вялым: одни лишь иноземные купцы, пользуясь оказией, скупали все подряд задешево, ибо иззябшие новгородцы почти уже не торговались — думали не о товаре, а о горячем сбитне да кружке доброго мёда.

В корчме, напротив, от людей было не протолкнуться, поэтому Стоян и Носок с трудом пробились к столу, за которым сидели Лука Варфоломеев с товарищами. Атаман сразу узнал их и, сверкнув в широкой улыбке белыми волчьими зубами, пригласил:

— Милости прошу к нашему столу! А ну потеснись, народ честной!

Носок и Стоян не стали изображать застенчивость и отнекиваться (чай, не боярского роду-племени, где в ходу церемонии разные), а охотно подсели к ушкуйникам и приступили к трапезе. Блюда были простые, без изысков: рыбные пироги, хлёбово, соленая сельдь, квашеная капуста, каша да зайчатина с репой. Запивали еду квасом. «Похоже, скоро в поход, — подумал опытный Носок, отметив скудость стола. — Когда почти все деньги на подготовку к большой воде потрачены — не до богатых пиров».

Отобедав, задерживаться в корчме не стали. Предупредив Носка и Стояна, чтобы шли следом, только не слишком шибко — на расстоянии, Лука поднялся и направился к выходу. За ним потянулись и четверо его спутников. «Видать, ближайшие помощники атамана», — определил Носок. Выждав немного, Стоян с Носком двинулись следом. Так — на расстоянии, как и велено было, — они прошагали до Коневой, где находились коновязи и где ушкуйников ждали сани-розвальни. Лука с помощниками сноровисто в них расселись, а «новобранцам» места не нашлось: им удалось пристроить в санях лишь свои мешки с воинским облачением. Тем временем по знаку атамана тот из ушкуйников, которого звали Валуй, бросил им две веревки, привязанные к задку розвальней.

— Хватайте, — распорядился Варфоломеев, — помчитесь за санями. Заодно проверим вашу выносливость.

Носок покорно кивнул: ему известно было это испытание. Он намотал веревку на руку особым способом, одновременно обучив тому же Стояна. Ушкуйники одобрительно хмыкнули.

— Пошла-а! — прикрикнул Валуй на лошадку, и сани тронулись, все более ускоряя ход.

Вскоре Стоян и Носок уже бежали по разбитому шляху что есть мочи. При других обстоятельствах они, скорее всего, давно б уж отстали от саней, но тут их крепко держали тянувшие вперед и не позволявшие остановиться веревки.

— Дыши ровней! — крикнул на ходу Носок, заметив, что друг с непривычки начал задыхаться. Сам же он, казалось, вовсе не ведал усталости: легкие работали, как кузнечные меха, по лицу блуждала упрямая улыбка.

Последовав совету приятеля, Стоян вскоре тоже приноровился к необычному для него способу передвижения и бежал теперь ровно и размеренно, временами широко перепрыгивая, словно лось, через встречавшиеся на пути рытвины.

Когда розвальни преодолели шлях и свернули на малоезжую, но хорошо укатанную дорогу, Носок хитро осклабился, придал ногам нужный угол уклона и, откинувшись назад до упора, заскользил за санями как на лыжах. Стоян при виде столь удивительного зрелища едва не потерял равновесие, однако, вдоволь надивившись смекалке приятеля, после двух-трех попыток смог успешно повторить тот же трюк. Так они и промчались — уже без особых усилий — почти две версты^[34], пока занятые разговорами ушкуйники не обратили наконец на них внимание.

— Стой! — приказал Лука Варфоломеев, и сани остановились. — Ишь, какие мудрецы нам попались… На хромой козе не объедешь. В оману нас ввели!

— Да молодцы они, атаман, — вступился за «новобранцев» Валуй. — Смышленые. Нам такие точно сгодятся.

— Энто мы ишшо посмотрим… — Варфоломеев задумчиво пожевал ус. — Ладно, хватит вам пятки бить, сигайте в розвальни.

Ушкуйники уплотнились, и выяснилось, что еще для двух человек места в санях вполне хватает. Щелкнул кнут, и гнедая кобылка снова зарысила по дороге, ведшей в лесную глушь…

Зимний стан ушкуйников, раскинувшийся на покрытом густым лесом берегу реки, напоминал разворошенный муравейник. Подготовка к набегу шла полным ходом. На обширной поляне, близ пока еще замерзшей воды, ладились новые ушкуи. Рядом на кострах грели вар, чтобы обмазывать им потом готовые лодки. Чуть выше, на ровной утоптанной площадке, одни ушкуйники упражнялись во владении холодным оружием, а другие — уже на лесной опушке — совершенствовали свое мастерство в стрельбе.

В стане насчитывался добрый десяток изб-полуземлянок с крохотными оконцами под самой крышей. Крыты они были жердями с настланным поверх них толстым слоем дерна. Как правило, такие избы отличались большой вместительностью и хорошо хранили тепло.

Судя по тому, что стан Луки Варфоломеева не был огорожен частоколом, нападения врасплох ушкуйники не опасались. Видимо, атаман имел тесные связи с посадником и другими знатными людьми Великого Новгорода, а может, именно по их указке и действовал. Данный вывод подтверждало и расположение стана: до города было рукой подать, не более десяти верст. Впрочем, скорее всего, и сам стан был временным — лишь бы зиму переждать. Ибо положенные на рогатки жерди, предназначенные для просушки сетей, и старые бочки для засолки рыбы красноречиво свидетельствовали о том, что избы принадлежат довольно крупной рыбацкой артели. Просто до весенней путины было еще далеко, вот речные разбойники и облюбовали на зиму их временные жилища.

Новичков встретили приветственными возгласами, и вскоре Стоян и Носок оказались в кругу ушкуйников, бесцеремонно таращившихся на них, словно на некую диковинку. «Оно и понятно, — подумал уже зимовавший в подобном стане Носок, — посиди-ка в этом медвежьем углу целую зиму да полюбуйся изо дня в день на одни и те же приевшиеся физиономии».

— Ну што, робяты, кому не слабо сразиться с новичками? — обратился атаман к ватаге с вопросом. — Надобно бы проверить их, как они на бой способны…

— Дык это мы завсегда!.. — дружно загудели ушкуйники. — Выбирай кого хошь, атаман!

— Вешняк, ты где?

— Здеси я, атаман, здеси…

Вперед шагнул добрый молодец с широченными плечами, двигавшийся быстро и легко, как большой кот. Непринужденно выхватив из ножен саблю, он критически оглядел новичков и полюбопытствовал:

— Ну-у и кто тут из вас самый смелый?

Шустрого Носка на сей раз опередил обстоятельный Стоян.

— Оба смелые, — спокойно пробасил он в ответ, после чего достал из мешка свой ослоп и несколько раз подкинул его в руке, точно взвешивая.

Видя, сколь играючи соперник управляется с тяжелой дубиной, Вешняк обеспокоился и даже слегка побледнел. Варфоломеев, заметив его замешательство, ухмыльнулся и успокоил Стояна:

— Ну будя, будя тебе, парень. С тобой все ясно. Годен. — И повернулся к Вешняку: — А што, Вешняк, не пожелалось тебе попробовать его дубины?

— Пусть саблю возьмет! — запальчиво вскинулся тот. — Вот тады и посмотрим.

— В бою ты тоже будешь просить супротивника сменить оружие? Помолчи ужо…

— А со мной не хошь сразиться? — спросил вдруг Носок с лихим блеском в глазах.

— Ой, мотри, паря, Вешняк у нас знатный боец, — предупредил Носка атаман.

— Учту, — кивнул Носок.

— Но токмо до первой крови! — рявкнул Лука. — Мотри, Вешняк, не заиграйся!

— Как получится… — обиженно буркнул Вешняк и, набычившись, двинулся на Носка.

Тот, напротив, стоял спокойно и даже отчасти расслабленно, опустив саблю острием вниз. И только рыжие рысьи глаза его превратились в узкие щелки, из которых посверкивал взгляд дикого зверя.

Ушкуйник с ходу обрушил на Носка град ударов, рассчитывая расправиться одним лишь лихим наскоком, что не раз помогало ему в поединках подобного рода. Однако неожиданно для себя почти мгновенно оказался в роли… обороняющегося. Вскоре ему уже казалось, что юркий и неказистый с виду противник разит одновременно со всех сторон — столь быстро вращался тот вокруг Вешняка. Его сабля жалила с такой невероятной скоростью, что в какой-то момент Вешняк растерялся, и Носок не преминул этим воспользоваться. Пригнувшись, он змеей скользнул вперед, и тотчас острие его сабли уткнулось в горло ушкуйника.

— Все, ты уже мертв, — объявил Носок, хищно ухмыляясь.

Вешняк, почувствовав легкий укол в шею, чуть дернул головой, но сразу же застыл и глупо захлопал ресницами. Ушкуйники нестройно загоготали. А Носок, выдержав паузу, небрежно бросил саблю в ножны и с невозмутимым видом вернулся к Стояну.

— Да пошли вы… все! — Взбешенный поражением Вешняк круто развернулся и стремительно покинул место поединка.

— Хорошо дерешься однако… — похвалил Носка атаман и тотчас задумчиво сощурился, словно пытаясь что-то вспомнить. Не дождавшись, видимо, от памяти результата, чуть раздраженно махнул рукой и крикнул: — Валуй! Определи новичкам место и дай работу. Надеюсь, с ремеслом вы так же хорошо знакомы? — обратился он к Носку и Стояну. Те согласно кивнули, и Лука подытожил: — Вот и добро. Бог в помощь… — С этими словами и отправился к своей атаманской избе, отличавшейся от прочих лишь размерами и местоположением — была поменьше и стояла в сторонке, на отшибе.

К удивлению Носка, их со Стояном отправили на строительство морских ушкуев, имевших палубу на носу и корме, тогда как речные представляли собой большие и добротные, но тем не менее обычные лодки вместимостью до тридцати человек. «Это куда ж мы пойдем?» — думал слегка растерявшийся Носок, вытесывая из ствола сосны прочный толстый брус будущего киля.

Поверх киля накладывалась потом служившая основанием для поясов наружной обшивки широкая доска, которая скреплялась с ним деревянными нагелями^[35] с расклинивающимися концами. Балки, образующие носовую и кормовую оконечности ушкуя, выстругивались прямыми и устанавливались с небольшим наклоном наружу, причем носовую часть делали выше кормовой. Обе соединялись с килем кницами^[36], вырезанными из ствола дерева с отходящей под углом толстой ветвью. С наружной обшивкой и первыми шпангоутами штевни скреплялись горизонтальными кницами, причем верхняя одновременно служила опорой для палубного настила, а нижняя размещалась на уровне ватерлинии или чуть выше.

Опруги^[37] состояли из «штук» — толстых веток естественной погиби, стесанных по поверхности прилегания к обшивке, со слегка снятой кромкой на стороне. В средней части судна опруги состояли из трех частей, а в оконечностях — из двух. На внутреннюю обшивку опирались восемь скамей для гребцов. Благодаря малой осадке морской ушкуй обладал большой скоростью плавания. В центральной части корпуса располагалась съемная мачта с одним косым или прямым парусом. Навесной руль на ушкуй не ставили: заменой ему служили рулевые весла на корме.

Судя по тому, что в стан ушкуйников продолжали прибывать сани со снаряжением и продовольствием, поход предстоял неблизкий. «Похоже, в удачном исходе грядущего предприятия заинтересован не только Лука с ближайшими помощниками, но и новгородские бояре с богатыми купцами, — пришел к выводу Носок, дивясь непривычному для речных разбойников изобилию припасов, требовавшему немалых денег. — Видать, знатные новгородцы решили отомстить свеям за прошлый год». Тогда свеи проникли через Неву в Ладожское озеро и перебили многих обонежских купцов, направлявшихся в Новгород из устья Свири через озеро к устью Волхова. Носок уже начал тревожиться, не прогадал ли, связавшись с Варфоломеевым? Ведь ему ни разу еще не доводилось участвовать в морских походах, а из рассказов бывалых ушкуйников он знал, что они несравнимо опаснее речных.

Меж тем Стоян в отличие от друга пребывал в блаженно-приподнятом состоянии. Валуй, узнав, что он в отрочестве обучался резьбе по дереву, поручил ему изготовить украшение носа судна в виде головы полярного медведя, и теперь парень старался изо всех сил. Зубы и клыки он выточил из кости, к оскаленной пасти приклеил в качестве языка кусок красного бархата. А уж когда вставил в глазницы большие стеклянные бусины, медвежья голова стала выглядеть как живая. Когда ее — как главный оберег — прикрепили к новому судну, на берег сбежались все разбойники во главе с атаманом. Стоян даже слегка заважничал потом от публичной похвалы в его адрес Луки Варфоломеева.

Время шло, солнце пригревало, и вскоре река стала судоходной, хотя шуга и мелкие льдинки сошли еще не полностью. Ушкуи уже спустили на воду, нужное количество охочего люда было собрано, и теперь ватага ждала лишь момента, когда атаман поднимется на нос судна, возвысит голос и крикнет раскатисто: «Сарынь, на кичку!^[38] С Богом, робяты!».

Примечания

21

Ферязь, ферезея — старинная русская одежда (мужская и женская) с длинными, свисающими до земли рукавами, без воротника и перехвата. Ферязь была широкой в подоле (до 3 м), на груди имелись нашивки (по числу пуговиц) с завязками и кистями. Ферязь шили на подкладке (холодная ферязь) или на меху, из дорогих тканей с добавлением золота. Разновидности ферязи: мовные, постные, становые (с перехватом на поясе), ездовые, армяшные (из верблюжьей шерсти). Ездовая ферязь — верхняя одежда с богатым украшением. Женская ферязь называлась ферезеей.

22

Кика — головной убор замужних женщин, разновидность кокошника. Кика представляла собой твердую цилиндрическую шапку с плоским верхом, уплощенной задней частью и с небольшими лопастями, прикрывавшими уши.

23

Паволоки — восточные вышитые шелка.

24

Кортель — летник, подбитый на зиму мехом.

25

Тульники — мастера по изготовлению колчанов для стрел (тул — колчан).

26

Порочники изготавливали пороки — метательные машины, применявшиеся при осаде крепостей и городов.

27

Тегиляй — самый дешевый русский доспех, заимствованный у татар. Представлял собой длиннополый распашной кафтан с высоким стоячим воротником на толстой простеганной подбивке, в которую часто вшивались обрывки кольчуг, бляхи и т. п. Обладал достаточными защитными качествами и носился вместо доспехов небогатыми ратниками. Иногда тегиляи изготавливались из толстой бумажной материи и тогда по всей груди могли обшиваться металлическими пластинками.

28

Ляцкая сулица — польское метательное копье. Имело граненый наконечник и достигало длины 1,5 м.

29

Шапка бумажная — стеганая шапка из сукна, шелковых или бумажных материй с толстой хлопчатобумажной либо пеньковой подкладкой. В подкладку иногда вшивались куски панцирей или кольчуг. Имелся металлический наносник. До XVII в. шапка бумажная считалась на Руси одним из самых дешевых военных головных уборов.

30

Ослоп — большая и тяжелая деревянная палица с утолщенным концом, окованным железом или утыканным железными гвоздями. От ослопов не спасали ни доспехи, ни щиты: первый же удар им гарантированно сбивал противника с ног. Цельнодеревянные и цельнометаллические ослопы имели вес до 12 кг.

31

Посадник — в Древней Руси: наместник князя, назначенный для управления городом либо областью, или выбранный вечем правитель города.

32

Воронцы — подвешенные по всему срубу (выше окон) широкие и толстые доски (иначе — подлавочники или полати). Воронцы не позволяли печному дыму спускаться ниже, к полу. А поскольку на них же оседали копоть и сажа, стены горницы оставались чистыми.

33

Кибить — основа лука (дуга, выгнутая на пару), служащая каркасом для крепления к ней остальных деталей. Сама кибить состоит из рукояти и двух плечей — рогов. К концам рогов крепится тетива. Часто верхний рог делали длиннее нижнего: это имело большое значение при стрельбе с лошади или с колена. Для остальных же случаев длину рогов выравнивали, что значительно упрощало, а то и вовсе устраняло необходимость подгонки их по гибкости.

34

Верста — русская мера длины, равная 500 саженям (1,0668 км).

35

Нагель — большой деревянный или металлический гвоздь, применявшийся для скрепления частей деревянных конструкций.

36

Кница — угольник для скрепления между собой частей судового набора.

37

Опруга — ребро судна; шпангоут, сопрягаемый с обшивкой.

38

Сарынь на кичку — боевой клич ушкуйников. Слово «сарынь» («сорынь») в те времена, частично даже и в конце XIX в., означало толпу (у ушкуйников — ватагу); кичка — возвышенная часть на носу судна.