Время черной звезды

Татьяна Воронцова, 2015

Героиня романа Вероника, спасаясь от преследований обманутого бизнес-партнера и несостоявшегося мужа, бежит из России в Грецию. Там она обращается за помощью к незнакомому человеку, и тот предоставляет ей убежище в деревушке Арахова на склоне горы Парнас. Несмотря на дружелюбие местных жителей, ощущение опасности не покидает Веронику. Что заставляет Деметриоса принимать столь активное участие в ее судьбе, и кто общается с ней ежедневно – христиане, соблюдающие традиции православной церкви, или язычники, приносящие жертвы кровавым богам? И вот на каменистые склоны Парнаса ложится первый снег. Женщины Фокиды, Беотии и Аттики начинают отправление древних обрядов. Вакхические танцы, неистовый бег, сексуальное возбуждение, получающее выход в любовных актах под открытым небом и дикой охоте, где дичью бывает не только животное, но и человек – таковы великие дионисийские мистерии, невольной участницей которых становится Вероника.

7

С утра его не покидало ощущение надвигающейся опасности. Он даже упустил кофе — плиту залила темно-коричневая пена, которую пришлось второпях собирать влажными салфетками, пока не засохла, — и дважды промахнулся мимо пепельницы, стряхивая пепел со своей сигареты. Состояние было явно нервозное. Но в чем причина?

Стараясь двигаться неторопливо и плавно, как танцор или мастер айкидо, Деметриос вышел на крыльцо, запер входную дверь, спустился по ступеням на гравийную дорожку. Лицо обдало жаром. Прежде чем двинуться по дорожке к навесу, под которым стоял черный «судзуки», он коротко, с прищуром глянул на восходящее солнце, достал из нагрудного кармана рубашки темные очки и водрузил на переносицу. Вот так. Теперь можно смело отправляться в путь. Ну, или не очень смело.

Неделю назад он обратил внимание на незначительное нарушение привычного порядка вещей в своем офисе. Все было вроде на своих местах… и в то же время не совсем на своих. Некоторые мелкие предметы оказались сдвинутыми чуть вправо или чуть влево, о чем свидетельствовали темные контуры, хорошо заметные на горизонтальных поверхностях, покрытых тонким слоем пыли. Уборка всех помещений на этаже делалась по вторникам и пятницам, а гости, вероятно, пожаловали в ночь с воскресенья на понедельник. Из ящиков стола ничего не пропало, но содержимое их выглядело слегка разворошенным. Стулья переместились относительно стола и стен, сам Деметриос никогда не придвигал их вплотную. Нельзя сказать, что это стало для него полной неожиданностью. Наоборот, пустив под свою крышу Веронику, он ежедневно ожидал чего-нибудь такого. И все же, когда оно случилось, почувствовал себя не лучшим образом.

Раннее утро, на дороге никого — он добрался до офиса в мгновение ока. Входная дверь. Коридор. Дверь, ведущая в кабинет… Он успел только включить кондиционер и сделать глоток воды из бутылки, накануне предусмотрительно поставленной в холодильник, когда дверь за его спиной открылась и снова закрылась, впустив троих незнакомцев с каменными лицами. Одинаково непроницаемыми. Ого!

Деметриос закрутил пластмассовую крышечку, поставил бутылку на комод рядом с фотографией Жака Лакана в тонкой алюминиевой рамке и вопросительно посмотрел на стоящего ближе всех.

— Чем могу быть полезен?

В этом парне было столько квадратов, хоть в учебник по геометрии вставляй: квадратный подбородок, квадратные плечи, квадратные ботинки, квадратные кулаки. На левом запястье — часы с квадратным циферблатом. Когда он заговорил, голос его тоже показался Деметриосу квадратным.

— Господин Стефанидес, три недели назад вы взяли пассажира на проспекте Амалиас в Афинах. Женщину. Блондинку. Припоминаете?

— Возможно, — ответил Деметриос ровным голосом.

— Куда вы ее отвезли?

Спокойно, внимательно он разглядывал их лица, точно высеченные из базальта. Кричать бесполезно, в здании никого нет. Морочить им головы до тех пор, пока не появится автослесарь Филимон, любитель начинать рабочий день с дружеского трепа? Идея сама по себе неплохая, но Деметриос сомневался, что сможет изображать Шехерезаду в течение сорока пяти минут. Именно столько оставалось до десяти утра.

— Она попросила отвезти ее в Пирей.

— Вот как? — Говорил только Квадратный, другие двое терпеливо ждали. На их одинаковых лицах не отражалось ничего. — Подумайте хорошенько, господин Стефанидес. Вы могли забыть. Могли же, правда? Но сейчас постараетесь вспомнить, чтобы нам не пришлось…

Деметриос посмотрел ему прямо в глаза.

— Договаривайте.

Квадратный слегка вздохнул.

— Так вы не хотите помочь нам, господин Стефанидес?

Сигануть в окно, пробив своим телом двухкамерный стеклопакет? Заманчиво, но неосуществимо. Компаньоны Квадратного наверняка перехватят акробата на полпути.

— Вы задали вопрос и получили ответ. Если вам, господа, требуется помощь иного рода, объяснитесь.

— Нам требуется правдивый ответ.

— Я вижу, что полученный ответ вас не устраивает, но это не делает его менее правдивым.

— Господин Стефанидес, — в голосе Квадратного появились вкрадчивые нотки, — вашу машину видели отнюдь не на дороге в Пирей. Вашу машину и блондинку в салоне.

Он чуть было не совершил ошибку, задав вопрос «где же ее видели?», но вовремя спохватился и равнодушно пожал плечами.

— В португальском городе Фатима разные люди независимо друг от друга периодически видят Деву Марию. Не удивлюсь, если сама Мария ни о чем таком даже не догадывается.

Незваные гости обменялись быстрыми взглядами. Их враждебность скрипела у Деметриоса на зубах. С легким чувством брезгливости он проследил глазами за Квадратным, который сделал шаг в сторону, пропуская вперед своих громил.

Как далеко они способны зайти? Если речь о деньгах — а она, судя по всему, о деньгах, о больших деньгах, — то как угодно далеко.

Только не в этот раз.

Деметриос улыбнулся. Горькой ироничной улыбкой человека, ставшего жертвой недоразумения. Который не вполне осознает, насколько все серьезно. Которому никогда не приставляли ствол к виску. Впрочем, стволами и сейчас никто не баловался. Неторопливо и даже обыденно — так, точно проделывали это не одну сотню раз, — громилы оттеснили его от холодильника, усадили на специально подставленный стул, левую руку аккуратно завели за спину, правую не менее аккуратно прижали к столу. Квадратный устроился напротив.

Молча они смотрели друг другу в глаза.

— Нам нужна эта женщина, господин Стефанидес, — заговорил после паузы Квадратный. Тихо и внушительно. — Где она?

Сердце билось немного чаще, чем следовало, но в своей способности контролировать мимику лица и интонации голоса Деметриос не сомневался.

— Я высадил ее на въезде в Пирей и больше никогда не видел.

— Вы превосходно владеете собой, — одобрительно заметил Квадратный.

Извлек словно бы из воздуха охотничий нож с деревянной рукоятью, снял кожаные ножны. Легко провел острием по руке Деметриоса.

— Я не буду вам угрожать. Собирался, но передумал. — Он больше не разбавлял свою речь вежливым «господин Стефанидес». — Вы не глупы и не пугливы. Ну, еще бы. — Усмешка расколола его лицо, как надгробную плиту. — Ведь вы служили во французском Иностранном легионе.

Без всяких эмоций Деметриос посмотрел на кровоточащий порез, после чего вновь перевел взгляд на собеседника. Он уже догадывался, чем закончится сегодняшний разговор. Первый, но отнюдь не последний.

— Вы наемник. — Квадратный кивнул, вероятно, полагая, что это придаст его словами дополнительный вес. — Я имею в виду, по сути. — Кожа его лица и шеи была пористой, рыхлой и имела нездоровый сероватый оттенок, хорошо заметный, несмотря на загар. — Мы тоже наемники. Предлагаю вам сменить хозяина. Сколько бы вам ни пообещала эта женщина или ее сообщники, мы заплатим вдвое больше.

Сколько бы ни пообещала…

Значит, он уверен, что пока еще не заплатила?

…или ее сообщники…

Значит, ему неизвестно, что Вероника здесь одна? Стоп. Или мне неизвестно, что Вероника здесь не одна?

Деметриос чуть не расхохотался. Почему он ни разу не спросил ее о сообщниках? Потому что, будь у нее сообщники, она давным-давно проговорилась бы. «Эта женщина» болтала столько, что при желании он уже мог написать ее биографию, причем не краткую.

— Оставьте визитку. Если я случайно столкнусь с ней в супермаркете, сразу же дам вам знать.

Несколько секунд Квадратный, не отрываясь, смотрел на Деметриоса, борящегося со смехом, потом сокрушенно вздохнул и, жестом приказав громилам ужесточить фиксацию, вонзил острие ножа в его предплечье.

Деметриос издал короткий стон. Усилием воли подавил желание взглянуть на рану. По ощущениям, она прилично кровоточила, но серьезной опасности не представляла.

— Наше предложение остается в силе, — проговорил Квадратный очень тихо, не спуская глаз с его напряженно застывшего лица, — до следующей нашей встречи, лейтенант Сибирцев. Поверьте, я не получаю ни малейшего удовольствия, причиняя вам боль. Моя задача — убедить вас в серьезности наших намерений.

— В серьезности ваших намерений я не сомневаюсь, — так же тихо ответил Деметриос. — Что касается удовольствия, вы получаете его не столько от причинения мне боли, сколько от возможности делать это, — тут он наконец позволил себе улыбнуться, — с полным правом, если можно так выразиться. Ради таинственного Общего Дела. Наличие этого Общего Дела и стоящего за вашей спиной призрачного Хозяина — в психоанализе эта фигура называется Большой Другой — полностью освобождает вас от ответственности. Готов поспорить, спите вы очень хорошо.

Пауза.

— Боевые офицеры. — Квадратный покачал головой. — Где вы воевали, лейтенант? — Не получив ответа, выдернул нож из раны, обтер носовым платком и убрал в ножны. — Вам еще не надоело проливать кровь за чужое? Чужую землю, чужие идеалы.

— Разве сами вы поступаете иначе? — отозвался Деметриос.

Он сидел спокойно, прямо и так же прямо смотрел на человека из учебника геометрии.

— Сломать ему руку, босс? — подал голос один из стоящих сзади.

Тот с грохотом отодвинул стул и встал.

— Нет. Уходим.

И они ушли. Трое крутых парней, одураченных блондинкой. Вернутся? Обязательно. Они еще не все поняли про человека, машина которого умчала ее из центра Афин. Найти его было не очень трудно, тем более в Фивах, где он официально работал и проживал. Найти ее… что ж, пусть попробуют.

Слегка вздохнув, Деметриос посмотрел на порезанную руку. Кровь все еще текла. На темном дереве столешницы образовалась алая клякса. Некоторое время он молча, бесстрастно разглядывал ее, потом смачно выругался сквозь зубы и, облегчив, таким образом, душу, начал приводить в порядок плоть. Выдвинул нижний ящик стола, отыскал упаковку бумажных салфеток, прижал сразу несколько штук к саднящему порезу и направился в туалет, расположенный в конце коридора. Там долго стоял, держа руку под струей холодной воды. За этим занятием и застал его Филимон.

— Ясу, Деметриос!

Тот невольно улыбнулся. От этого греческого приветствия у него всегда теплело в груди.

— Ясу, Филимон.

— Я зашел в кабинет, увидел на столе кровь… — Филимон запнулся, увидев кровь еще и в раковине. Подошел ближе. Возле самого своего уха Деметриос услышал его отяжелевшее дыхание. — Кто это сделал?

Он не спросил «что случилось?», он спросил «кто это сделал?», с ходу отметая такие варианты как самоистязание и неудачное падение на кухонный нож, поэтому Деметриос не стал морочить ему голову:

— Парни, у которых были ко мне вопросы и которым не понравились мои ответы.

В помещении было уж точно не холодно, но его внезапно пробрала дрожь. Он почувствовал, что рубашка, влажная от пота, липнет к спине. Пот крупными каплями выступил и на лбу, и на висках.

Филимон внимательно посмотрел на него.

— Пошли отсюда, друг мой. Надо перевязать твою руку.

Пока он ходил в машину за аптечкой, Деметриос вытер влажным полотенцем кровь с письменного стола и медленно обвел взглядом кабинет, перебирая в памяти мельчайшие подробности произошедшего здесь двадцать минут назад разговора. Несмотря на отсутствие ярких, впечатляющих черт, он хорошо запомнил лица троих «гостей» и был уверен, что при случае сразу их опознает. Говорили они по-английски, без грубых ошибок, но с характерным акцентом, заставляющим подозревать в них славян.

— Судя по всему, обращаться в полицию ты не собираешься? — заходя в кабинет и плотно прикрывая за собой дверь, осведомился Филимон.

— Нет.

— Ты знаешь этих людей?

— Нет.

— Знаешь, на что они способны?

— Нет.

— Знаешь, что им от тебя нужно?

— Да.

— Но не выполняешь их требований.

— Нет.

Филимон шумно выдохнул, аккуратно поставил черный пластиковый чемоданчик на край стола и в горестном молчании воздел руки к небесам. Несколько секунд пребывал в абсолютной неподвижности — Деметриос наблюдал за ним с живым, непритворным интересом, — после чего глубоко вздохнул и решительно открыл чемоданчик. На его смуглом лице языческого идола, изборожденном глубокими морщинами, читались возмущение и беспокойство. Придвинув стул, он уселся, разложил перед собой салфетки, бинты, антисептик, вблизи осмотрел предплечье Деметриоса… и возмущение с беспокойством вытеснил гнев. Чисто греческий неукротимый гнев. Он громко выругался.

— Каждый соблюдает свой интерес, — пожал плечами Деметриос.

Этот философский комментарий не встретил ни малейшего сочувствия.

— Мне не нравится, друг мой, когда чужие люди соблюдают свой интерес на моей территории.

— Только не говори, что теперь это стало и твоим личным делом тоже.

Насупившись, Филимон приступил к оказанию медицинской помощи.

Пожалуй, они имели полное право называться друзьями. Вместе служили в Иностранном легионе, получали французское гражданство, принимали участие в боевых действиях, перебирались в Грецию. Точнее, перебирался Деметриос, а Филимон возвращался. Филимон был грек до мозга костей. Более того, он был грек, стараниями которого Деметриос узнал правду о своем происхождении и выучил греческий язык.

Служба. Он смотрел на сильные, ловкие, коричневые от загара пальцы Филимона, и воспоминания наплывали сами собой… Казарма. Его, робкого новичка, молчаливого одиночку, вытряхивают среди ночи из постели, чтобы объяснить, кто царь горы. Толком не проснувшись, он автоматически наносит ближайшему агрессору левый боковой, который успешно проходит в челюсть и укладывает парня на серо-зеленый линолеумный пол, но после этого сам птичкой летит через весь проход и врезается спиной в стену. Врезается так, что искры из глаз. Трясет головой, чтобы разогнать туман. Отталкивается, разворачивается — свистящий смерч, состоящий из холодных белых огней, выносит из черепной коробки мысли, эмоции, вообще все, что сейчас не может помочь или может помешать, — встречает нового противника ударом в солнечное сплетение, едва успевает уклониться от… Нет, не успевает. Их слишком много — тех, кто решил провести среди него воспитательную работу. И очень скоро им удается загнать его в угол. Остается одно — уйти в глухую защиту.

Вот он стоит: сведенные вместе предплечья прикрывают корпус, кулаки защищают голову, подбородок прижат к груди, все мышцы напряжены до предела. Он знает, что нужно использовать любую возможность, чтобы выйти из этого состояния, но пока не видит ни одной. Все меняется, когда стену нападающих пробивает одинокая массивная фигура и с тихой, зловещей методичностью начинает отправлять их в нокаут. Одного за другим, одного за другим. Благодаря этому своевременному вмешательству Деметриос, тогда еще Дмитрий, опять начинает дышать… еще немного погодя — видеть… и наконец — атаковать.

— Ты не трус, это хорошо, — говорит его спаситель, когда он уже стоит, наклонившись над раковиной, и холодной водой смывает кровь с разбитого лица. — Но надо отработать приемы защиты. Я Филимон Мораитис, грек из Беотии. Могу быть твоим партнером, если не возражаешь.

— Не возражаю, — отвечает Дмитрий. — Спасибо.

Они выходят на улицу, под холодный свет звезд, и долго стоят на ветру, почти соприкасаясь плечами. Неизвестно откуда приходит безошибочное понимание, что вот этот хмурый грек, могучий как Геракл, станет отныне его лучшим другом. И вовсе не потому, что сегодняшнее происшествие свяжет их какими-то особенными покровительственно-благодарственными узами, а потому, что им всегда будет о чем поговорить, подумать, поспорить. И точно. Спорить они начинают сразу же, около здания казармы, и продолжают следующим вечером в зале для тренировок.

— Когда на моих глазах семеро, пятеро, пусть даже двое, нападают на одного, — с мрачной страстью вещает Филимон, и впервые английский язык кажется Дмитрию бедным и убогим, абсолютно не соответствующим темпераменту говорящего, — я иду и встаю с ним рядом, потому что двое на одного — это великая мерзость под солнцем, на которую честному человеку нестерпимо смотреть.

Проворный и ловкий, несмотря на свои габариты, он без особого труда загоняет Дмитрия в угол, моделируя ситуацию, подобную той, что имела место в казарме.

— Но ведь это делает его твоим должником, — замечает Дмитрий, уворачиваясь от тяжелого кулака. — Или не делает?

— Защищайся! — рычит Филимон. — Не прижимайся вплотную к стене. Держись от стены на расстоянии шага, понятно? Стой на месте и просто защищайся… Нет, не делает. Это я буду его должник, если пройду мимо.

Но Дмитрий не просто защищается. Иногда он позволяет себе контратаковать, на что партнер его реагирует одобрительным фырканьем.

— О’кей. Рассмотрим другую ситуацию. Когда не пятеро на одного, а один на одного, но весовые категории разные и степень подготовки — тоже.

— Я смотрю, кто искал этой схватки, — с непреклонной решимостью заявляет Филимон, как будто его мнение оспаривает целое собрание демагогов. — Кто ее начал: более сильный, более слабый или оба одновременно. Бывает, что более слабый вызывает на бой более сильного. Он готов быть побитым, покалеченным или даже убитым, но все равно идет и вызывает своего врага. В такое дело я не вмешиваюсь, потому что это дело чести. Ты когда-нибудь бился с тем, кто сильнее тебя?

— Я делаю это прямо сейчас, мать твою!

— Не зли меня, Дмитрий! — ревет Филимон, обрушивая на него очередную серию ударов. — Я тебе не враг! Защищайся. Еще! Стой, черт тебя подери! Держись на ногах. Внимательнее. Еще! Еще! Ты можешь.

Их поединки совсем не похожи на обычные тренировки. Это в самом деле жестко. Никаких поблажек. Теперь Дмитрию, привыкшему считать себя привлекательным внешне, плевать на собственную привлекательность. Теперь он все время ходит с разбитым лицом. Американец Гарри Додсон, инициатор того памятного нападения, ухмыляется — на всякий случай держась на безопасном расстоянии, — с такими друзьями врагов не надо. Он прав. Врагов не надо. Более того, сами враги тоже считают, что их не надо. И дело не только в том, что при малейших признаках конфликта с любым количеством участников за спиной худощавого русского тут же материализуется коренастый грек, но и в том, что сам русский загадочным образом изменился. В его движениях, походке, взгляде появилось нечто, заставляющее людей крепко подумать, прежде чем цепляться к нему.

Филимон хотел знать о Дмитрии буквально все. Он задавал миллион вопросов, считая, вероятно, что у друзей секретов друг от друга быть не должно.

— Что ты любишь больше всего в этой жизни?

— Свободу.

— Что ненавидишь больше всего? Чего не прощаешь?

— Себе или другим? — уточняет Дмитрий, понемногу приходя в себя после особенно трудного боя.

— И себе, и другим.

Ожидая ответа, Филимон смотрит на него взглядом инквизитора.

— Малодушия, — произносит он после небольшой паузы. — А ты?

— Все то же самое, брат. — Филимон протягивает лапищу, которой только что вышибал из него дух, и ласково касается его плеча. — Все то же самое.

В юности Дмитрия занимал вопрос, что же такое дружба. Однажды ему попалась книга, написанная христианским философом, чье имя вылетело у него из головы, в которой говорилось, что дружба начинается тогда, когда два человека вдруг обнаруживают, что видят одну и ту же истину. «Так не бывает», — подумал он и забыл о прочитанном. И вот, много лет спустя, вспомнил.

Вместе они прошли через Руанду, Джибути, пески Аравийского полуострова…

— Да, теперь это стало и моим личным делом тоже, — объявил Филимон, закончив перевязку. И свирепо уставился на своего друга. — Нравится тебе это или не нравится.

— Мне это не нравится, — улыбнулся Деметриос. Порез под бинтами еще немного побаливал. — Но я рад, что ты со мной.

Филимон ожесточенно потер пальцами висок.

— Когда я разыскивал для тебя информацию о твоей семье, я не предполагал, что ты захочешь… впрочем, ладно.

— А если бы предполагал?

— Ничего бы не изменилось. — Он развел руками. — Я продолжал бы разыскивать для тебя информацию о твоей семье. Твой выбор, друг мой. Но глупый старый Филимон спал бы спокойнее, если бы этот выбор оказался другим.