Пустота

Ева Видмер

Есть люди, которые не могут просто жить, просто быть счастливыми. Они чувствуют себя одинокими, неприспособленными к жизни. «Пустота» о жизни, о людях, отношении к себе и другим, об одиночестве, которое знакомо каждому, но для кого-то становится обычным привычным мироощущением. Эта книга о взрослении, о смелости распоряжаться своей жизнью, бороться за убеждения, о попытках построить свою собственную семью.

1 июня

— Ты здесь? — спросила она, стоило мне только оказаться на подоконнике.

Девушка сидела на кровати с толстой тетрадью в руках, бережно переворачивая страницы, исписанные чьим-то аккуратным мелким почерком.

— Что это? — с ходу спросила я.

— Дневник одной девушки. Она умерла года два или три назад, — ответила моя Катерина, на какое-то время перестав скакать от слова к слову, — не знаю, правильно ли я поступаю… можно ли мне читать все это, но я с каждой страницей все больше и больше понимаю, что она все-таки хотела, чтобы когда-нибудь это кто-то прочел.

Девушка пододвинулась к краю и свесила ноги с кровати. Я расположилась рядом.

— Где ты его взяла? — я заглянула в тетрадь.

Буквы закругленные, мелкие, все склонились влево, между словами совсем небольшие пробелы, я сразу подумала, что это был очень одинокий человек, и, судя по содержанию, не ошиблась.

— Не поверишь, — отвечала девушка, — сегодня мне кто-то подложил его в сумку! Может, она сама мне его подбросила…

После того, как в ее жизни появилась я, Катерина относилась к любым странным и невероятным вещам без скепсиса. Я почему-то даже думать об этом не хотела, но меня одолевали сомнения.

— А от чего она умерла?

— У нее был порок сердца с рождения, — ответила моя собеседница, — очень тяжелый случай. Но она относилась к этому как-то… особенно, — Катрин начала быстро листать тетрадь, разыскивая какой-то отрывок, — я тебе прочту: «Я знаю, что скоро умру. Не знаю только, когда именно. Может этой весной, может через год, а может завтра. Мне уже все равно, когда врачи говорят неутешительные вещи, и это еще больше расстраивает маму. Они все думали, что я просто не понимаю, насколько это серьезно, но я все прекрасно понимаю, и они должны понять меня. Что толку все время проводить обследования, когда и так ясно, что я умираю? Нам сказали, что из-за редкой группы крови и каких-то еще других факторов мне трудно будет найти донора, но я и так отказывалась от операции. Зачем новое сердце мне? Не счесть всех тех, кто ждет его и надеется, а мне же привычна мысль, что времени осталось мало. У меня нет ни друзей, ни даже приятелей, да я и не умею общаться с людьми. Не нужно мне. Меня мало заботит то, что происходит вокруг. Я живу в своем мире. Только в моем. Я могу пропускать занятия в школе, не учиться, а жить в удовольствие, пока могу, потому что мне не нужно думать о будущем. Я знаю, что у меня никогда не будет своей семьи, детей, и первое время это было единственным, о чем я жалела. Но сейчас и это для меня стало не важно».

Катерина замолчала. Я ждала, пока она что-нибудь скажет, потому что самой начинать не хотелось.

— Честно говоря, — начала Катрин, глядя куда-то сквозь страницы, — мне бы хотелось в какой-то мере быть на ее месте. Она не связана обязательствами и не должна думать о будущем. У нее есть только самое важное — настоящее, и она умеет этим пользоваться. Она счастлива, когда вокруг все рушится. А значит по-своему она свободна.

— Меньше, чем ты думаешь, — тихо возразила я, — на самом деле она с детства затравлена вечными больницами и врачами, а еще чрезмерной заботой, поэтому и внушает всем, в том числе и себе, что без ума от своей участи. А чему она радуется? Тому, что ей не нужно брать на себя ответственность? Ходить в школу? Учиться? Взрослеть? Жить? Она ничего не знает о жизни.

— Ты и сама не веришь до конца в то, что говоришь.

— Правда? — я непроизвольно повысила голос от негодования и доли возмущения, эти разговоры не казались мне забавными или смешными, хотя Катрин и сама очень скоро, наверняка, станет считать их таковыми. — Не надо ставить ее равнодушие в пример! Хотя бы потому что оно ненастоящее, она жалеет себя, но стыдится этого. Она смирилась с тем, что операцию не сделать, и чтобы не надеяться, клянется, что ей она не нужна. Она не борется.

— А зачем бороться? — Катерина закрыла тетрадь. — Она умирает, но не плачется, не злиться на судьбу, она все принимает и живет. Мне это нравится. Она сильная.

— С пороком сердца можно жить. И достаточно долго. — сухо напомнила я.

— Она и до моих лет не дожила. Очень долго.

Ее обиженный тон задел меня. Я не знала, какими словами смогу убедить ее в том, что во всем этом слишком много наивной юности, которая туманом застилает глаза им обеим. Я была также глупа и юна, когда решила, что моя жизнь уже кончена, но только сейчас смогла это понять. Катерине очень хотелось на себе прочувствовать, как живут другие, ей мало быть собой, хотелось большего, и в этом мы с ней были похожи сейчас.

— Мы с подругой уезжаем на пару недель. Будем фотографировать, сменим обстановку.

Голос звучал металлически холодно. Со страхом я подумала: а не выгоняет ли она меня? Я не знала, что сказать. Мне стало одиноко при одной только мысли, что ее не будет рядом даже несколько дней. Мысль, мелькнувшая в голове, меня просто душила: а вдруг она когда-нибудь от меня откажется, выгонит, выбросит, лишит меня возможности вторгаться в ее жизнь или просто быть рядом.

А потом я сама себе удивилась. Почему усомнилась в ней из-за одной ничего не значащей фразы, обиды из-за пустяка?