Цикады

Вера Сытник, 2015

Сборник включает рассказы и новеллы, действие которых происходит в России на постсоветском пространстве, в Китае, в Израиле. Автор описывает судьбы разных людей, обращая внимание на то, как они относятся к жизненным ценностям, как воспринимают любовь, как действуют, оказавшись в новых обстоятельствах. Все сюжеты имеют оттенок социальной значимости. Манера автора в изображении героев восходит к традициям русской психологической прозы, когда центром повествования становится душа человека. Писательница по-своему рисует портреты чехово-бунинских «пошлых людей», живущих в наше время, зациклившихся на частном, личном. Произведения отличаются тонкой нравоописательностью, а глубины подтекста таят в себе гуманистический идеал автора. Рекомендуется всем любителям современной прозы.

Тайфун

Буря налетела на город внезапно. Среди ясного летнего вечера после раскалённого жарой дня. С моря — что весьма неожиданно для нашего тихого заливчика, где вода почти не колышется, как в застывшем деревенском пруду. Её слабое движение становится заметным во времена отливов и приливов, когда, покрывшись мелкими волнами, она лениво отступает от берега, обнажая ровное, всё в ракушках, дно, и когда нехотя возвращается назад, на старое место, недовольная тем, что приходится подчиняться неведомой силе, рождённой в сотнях миль отсюда. Морская даль здесь не кажется необъятной. Ограниченная резкой дугой суши, которая сужается с двух сторон к горизонту, к верхушкам зелёных островов по краям берегов, она вызывает недоумение. Хочется простора. В безмятежном спокойствии волн нет и намёка на глубинную мощь океана. Оно и понятно, ведь эта часть Бохайского залива, основательно вдаваясь в землю, прячется в небольшой бухте, куда океанская сила просто не доходит. Она проносится мимо. Тем неожиданнее были внезапность и скорость, с которыми ураган обрушился на город. Солнце пропало, скрывшись за тяжёлыми, мохнатыми тучами, небо потемнело, словно залитое чернилами, грозящими потечь вниз… Воздух приобрёл оттенок странной желтизны, источника которой не было видно, и в раскрытые окна понесло мокрым холодом и брызгами.

Дом наш находится через дорогу от моря на возвышении и стоит таким образом, что просторный балкон квартиры обращён к плоскому берегу. Мы любим сидеть тут по утрам за чашечкой горячего кофе, смотреть на далёкий горизонт, на море, всегда спокойное, на тихую набережную, украшенную гранитными шарами, и болтать ни о чём.

Поднявшийся на улице ветер заставил меня оторваться от письменного стола. Услышав, как хлопнула стеклянная дверь, как загремели упавшие на пол шезлонги, я поспешил на балкон, чтобы закрыть окна, и задержался, невольно засмотревшись на улицу, удивляясь столь быстрой перемене погоды.

Весь горизонт закрыли тяжёлые тучи. Как фантастические клубки намокшей, неряшливой пряжи, они возбуждённо громоздились вдали над неспокойным, напуганным морем, не умещаясь в небе, толкали друг друга в бока и с грохотом валились одна за другой вниз. И небо, и вода, и набережная с дорогой — всё было одного, грязно-серого, безнадёжно мрачного цвета. Всё казалось взбудораженным до предела! Тучи напряглись, готовые взорваться, а море пыжилось, чтобы, набравшись храбрости, вскипеть и броситься им навстречу. Сверкнула молния, грянул гром, небо лопнуло наконец и смешалось с вмиг забурлившим морем! Я едва успел закрыть окна, как в них ударил ливень. Наш ласковый заливчик разбушевался не на шутку! Вода в неистовом восторге билась о набережную, словно доказывая, на что была способна, и это выглядело страшно. Украшенные пеной волны выскакивали из темноты и в бешенстве кидались на берег, стремясь восстать выше столбов. Не было видно ни гранитных шаров, ни фонтана, ни маленького домика в начале пирса; одни только фонари, загоревшиеся от страха перед упавшим небом, жалобно замигали между накатами воды и вскоре погасли.

Поражённый, я стал вглядываться в черноту, надеясь увидеть хотя бы шар — грандиозное сооружение размером с десятиэтажный дом, сплошь покрытый зеркальными пластинами, стоящий на конце пирса, метрах в двухстах от берега. Днём он сверкает, притягивая солнечные лучи и становясь похожим на гигантскую драгоценную брошь, приколотую к зеркальной поверхности залива, а с наступлением вечера загорается разноцветными огнями, превращаясь в ещё более фантастическое украшение, тёмная вода вокруг которого отражает каждый его блик. Складываясь в пузатые иероглифы, огни обнимают шар снизу доверху, скользя по его поверхности короткими фразами вроде: «Наш город самый красивый», «Мы любим наш город», — отчего кажется, будто кто-то огромный, невидимый пишет прямо в небе. Бегущие надписи можно легко рассмотреть из окна заходящего на посадку самолёта, но сейчас я ничего не видел даже с балкона квартиры, откуда привык любоваться серебряным блеском шара днём и его калейдоскопической яркостью вечером! Одна клокочущая чернота впереди, одна бушующая беспроглядность.

— Настоящий тайфун! — сказала жена, неожиданно вставшая позади меня. Я дико на неё оглянулся, удивляясь светлости её лица и восторженности зелёных глаз, не понимая, почему она сказала слова, которые не имела права произносить, или, по крайней мере, не должна была этого делать, помня, какой след оставила та история в моей душе. Я не любил вспоминать прошлое и почти забыл… но эти слова… Они напомнили о том, как когда-то, давным-давно, когда я был молод и подвержен всяческим романтическим настроениям, а в любви больше всего ценил разряды тока, сотрясавшие тело в минуты страсти, я услышал их из уст другой женщины…

— Настоящий тайфун! — воскликнула та, другая, разжимая мои руки и высвобождаясь из моих жадных объятий. Она перекатилась в сторону, поправив своё коротенькое платье, и легла рядом, распластавшись на новеньком коричневом пледе, схваченном мною на ходу с кровати и раскинутом под кустом черёмухи. Я тоже перебрался на плед. Вдалеке была слышна дорога, а над нами висела тишина… Это было наше первое свидание. Мы приехали сюда на следующий день после того, как познакомились на дне рождения у моего нового друга Мишки М., с которым мы жили в одной устроенной под холостяцкое общежитие квартире.

Я тогда только что приступил к службе и ещё не вполне освоился с положением молодого офицера, закинутого в глубинку Забайкальского округа, куда приехал с горячим желанием достичь невероятных успехов в охране государственной границы и сделать карьеру. Два месяца назад я окончил училище, мне исполнилось двадцать два года, и в своём ловко подогнанном к фигуре обмундировании казался себе настоящим красавцем. Всё вокруг было внове, незнакомо и интересно, всё выглядело увлекательным и стоящим моего внимания.

Натали была из «местных». Работала она в почтовом отделении, была лет на пять старше меня и очень хороша собой: статная, большеглазая, с выразительным, вечно смеющимся ртом, жёсткими угольного цвета волосами и упругой грудью, которую она бесстыдно выставляла вперёд, как боевое оружие, с помощью которого хотела сразить врага. Любуясь странным разрезом её чёрных глаз, сильно удлинённых к вискам, глядя на то, как она ступает, внутрь носками, немного косолапя, я думал об её предках. Наверное, среди них должны были быть казаки, в семнадцатом веке осваивавшие Забайкалье, — вот откуда рост и гордая осанка! — и какая-нибудь тунгусская девушка знатного рода, от которой Натали достались и эта походка, и этот смелый, вызывающий взгляд.

Она пришла к окончанию вечеринки. Протиснувшись между мной и Мишкой, присела, молча взяла сигарету из пачки, обернулась с выжидающим видом и стала насмешливо наблюдать за моими излишне быстрыми движениями, наслаждаясь впечатлением, которое произвела. Что-то вспыхнуло во мне! Я дёрнулся, поправив модный ремень, купленный перед отъездом из Москвы, и лихо щёлкнул фирменной зажигалкой, с неясной тревогой разглядывая смуглую кожу Натали и чувствуя, как от цветочного запаха её губ начинает кружиться голова, а от близости её ног под столом дрожат колени. Твёрдо взяв мою руку в свою, Натали сжала её, медленно прикурила, не отрывая от меня своего крепкого изучающего взгляда, я покраснел как мальчишка и… пропал.

Она сама предложила свидание после того, как Мишкина подруга поставила на стол пышный пирог с чернеющей серединкой и я, попробовав его, спросил, что за начинка. Девушка сказала, что это здешняя черёмуха, перемолотая с сахаром. В ответ я громко заявил, борясь с накатившей на меня стеснительностью:

— Не знаю такой ягоды! На Украине растёт черёмуха, выше дуба попадается! Но никогда не слышал, чтобы из неё делали пироги!

Натали снова на меня посмотрела, на этот раз с материнской жалостью, и тихо произнесла:

— Могу прокатить. Сами увидите.

Мишка услышал и закричал, направляясь в кухню за девушкой, чтобы помочь ей приготовить чай:

— Ты поезжай! Обязательно! Уверяю — бесподобно красиво! Не пожалеешь! — и захохотал вместе со своей подружкой.

На другой день, в обед, я сел на заднее сиденье старенького двухколёсного мотоцикла, ухватился за Натали, и мы полетели по разбитой щебёнчатой дороге куда-то далеко за посёлок, в широкую степь. Свернув подальше от дороги, остановились возле небольшого лесочка под маленькой сопкой и оба в нетерпении спрыгнули с мотоцикла. Кое-как расстелив рядом с ним плед, я накинулся на девушку, словно лев на добычу, будто желая смять, растерзать, уничтожить её — такая во мне кипела страсть.

— Как же черёмуха? Она созрела… — не сопротивляясь моей свирепости, нежно прошептала Натали и упала вместе со мной на траву, под усыпанный чёрными ягодами куст. Потом мы лежали и долго хохотали — неизвестно над чем. Посмотрим друг на друга — и зальёмся! До слёз, до колик в животе, пока не устали. Поднявшись, Натали нарвала черёмухи, целую пригоршню, и стала кормить меня, отрывая черенки и кладя ягоду на мои губы. Незабываемое ощущение! Черёмуха оказалась несладкой, очень терпкой на вкус, она резко отличалась от всех знакомых мне ягод. Я сказал, с трудом разлепляя губы и отдирая язык от нёба:

— Странная ягода, невкусная, а есть хочется, — а про себя подумал: «Она здорово подходит к этому дикому краю и к моей возлюбленной, далёкой от пошлых, ненужных прелюдий, смелой и свободной, как сама степь».

Натали тоже съела несколько ягод, и рот и язык её стали чёрными… Я снова кинулся к ним… Тогда-то она и сказала про тайфун, едва отдышавшись от моего нового нападения, а я и впрямь почувствовал себя так, будто состоял из одной только жидкости, всё во мне дрожало и бурлило, словно кто сунул внутрь меня кипятильник…

Служба показалась мне чем-то уродливым, мешающим встречаться с моей Натали. Будучи не в силах дождаться, когда девушка позвонит и скажет: «Вечером заеду!», я сам звонил ей, требуя свиданий. Несколько раз наши встречи срывались из-за моих дежурств, я готов был сбежать, нарушив присягу, лишь бы увидеть её, мою большеглазую тунгуску, но в последний момент усмирял себя и оставался в кабинете, продолжая рисовать в записной книжке голую Натали. Мы умудрялись ездить к черёмухе во время обеденного перерыва или перед вечерней поверкой, при каждом удобном случае мы мчались туда. Натали скидывала с себя одежду, не боясь ни дороги за сопкой, ни моего безумия от её откровенности, и мы отдавались любви со всей пылкостью нашей молодости.

Мишка вскоре уехал в отпуск, это было очень кстати, потому что черёмуха облетела, предупреждая нас о наступлении холодов. Воспользовавшись случаем, я предложил Натали перебраться ко мне. Почти два месяца мы прожили как муж и жена. Рано утром я готовил завтрак на двоих, целовал сонную Натали, которая от счастья обнаглела и постоянно опаздывала на работу, и уходил к солдатам. А вечером, когда возвращался назад, Натали была уже дома. Она кормила меня ужином, после которого мы устраивались на кровати перед телевизором.

— Какой приятный плед, — заметила как-то Натали, гладя ворсистую поверхность.

— Подарок моей невесты, — машинально сказал я.

— Невесты?! — удивлённо переспросила она и, отбросив плед, спрыгнула с кровати. Я опешил, не зная, как объяснить свои слова, как рассказать про девушку, о которой и думать забыл! Да, была у меня москвичка, очень славная, скромная. Встречался с ней на последнем курсе, думая, что безумно влюблён, только потому, что в её присутствии мне хотелось петь! Невзирая на мои уговоры, девушка не решилась поехать в Забайкалье, убедив меня, что для начала нужно дождаться квартиры. И что сейчас я должен рассказывать? Что забыл о песнях, как только увидел Натали? Что во мне закипел котёл, готовый взорваться в любую минуту? Что Натали доводила меня до состояния, когда кровь начинала бурлить в жилах и всё вокруг казалось в бордовом свете? Или о том, что она остужала меня, принимая с радостью пыл моей любви? Разве «невеста» теперь имела значение? Я молчал.

— Невеста?! — с выражением ужаса на лице прошептала любимая и воскликнула, плача: — Тайфун! Настоящий тайфун! Который всё разрушает!

Она бросилась одеваться. Я испугался её почерневшего лица и мигом вскочил на ноги.

— Знай! — крикнула Натали. — После нашего знакомства я перестала встречаться с женихом! Хороший парень, инженер, я ему честно обо всём рассказала, а ты?!.. Ты…

Девушка не находила слов. Её большие глаза стали узкими, лицо сморщилось и как-то сжалось…

— Никогда не оставлю тебя, — выдавил я не очень уверенно, глядя со страхом, как Натали натягивает колготки, которые рвались и лопались под её пальцами. Я попытался остановить её, протянув вперёд руки, но она уже надевала платье, нервно дёргая плечами и извиваясь своим гибким, сильным телом, будто дразнила меня напоследок — зло и открыто. Мне и вправду показалось невозможным, что я могу добровольно отказаться от моей любви.

— Дай мне подумать! — взмолился я.

— Думай! — крикнула гордая тунгуска и выбежала за дверь.

Она не отвечала на звонки целую неделю. Один раз я сходил на почту, но там была другая смена. Мне сказали, что Натали взяла отгулы. Я стал ждать, открывая каждый вечер окно в опустевшей квартире и прислушиваясь к улице. Прежде чем увидеть весёлый синий мотоцикл, я надеялся уловить звук его мотора, чтобы выбежать навстречу, но — бесполезно. Натали не приезжала и не звонила. Раздражённый её упрямством, усталый от подозрений, я отправился в офицерский клуб, твёрдо намерившись отвлечься и поиграть в бильярд. В комнате было пусто. Уныло, в полном одиночестве покатал шары по истёршемуся сукну некрепкого стола и приготовился уходить, как вдруг раздался голос Натали. Она шла по коридору и с кем-то громко разговаривала. Дыхание моё прервалось. По тому, как звучал её голос, низко и игриво, я понял, что девушка сильно пьяна, и тут же почувствовал, что снова превращаюсь в горячий котёл, что всё во мне закипает…

— Ах, бросьте! Бросьте! — смеясь, говорила Натали.

Я задохнулся, услышав, как она сказала протяжно, призывно:

— Не трогай меня, иначе рассержусь!

При этих словах котёл взорвался, выбросив меня в коридор, где я увидел незнакомого молодого офицера в форме. Одной рукой он лез под кофточку Натали, а другой пытался поймать её болтающуюся из стороны в сторону голову, чтобы впиться своим мокрым, презрительным ртом в алые, влажные губы девушки. Не помню, как бросился к ним и как ударил со всей силы офицера кулаком с зажатым в нём бильярдным шаром. Парень успел уклониться, и удар обрушился на мою Натали. Почувствовав, как рука проваливается во что-то мягкое, жаркое, я потерял сознание.

Я сломал ей несколько рёбер. Натали попала в госпиталь, а меня не уволили благодаря вмешательству отца моей невесты, старого московского генерала, по заступничеству которого я был переведён в другой округ, в самый отдалённый отряд, куда немедленно приехала и его дочь, не дожидаясь квартиры. Около года мы снимали жильё. Это был самый тяжёлый для нас год, потому что я называл супругу чужим, ненавистным для неё именем, которое словно приросло к моим губам. Я звал её «Натали», не соображая, почему тихая москвичка вздрагивает и бледнеет, но постепенно привык к её имени, к её зелёным, грустным глазам и даже полюбил мою жену, оказавшуюся заботливой и терпеливой женщиной, в дальнейшем разделившей со мной все тяготы пограничной службы и не только. То, что последовало за увольнением из войск, оказалось куда тяжелее, чем мы предполагали, но это уже другая история. Я почти забыл про Натали.

И вдруг, впервые за много лет — этот тайфун и эти слова. Разумеется, жена сказала их случайно, ведь я никогда не рассказывал ей о черёмухе и уж тем более о подробностях наших свиданий с Натали! О пледе она сама благоразумно молчала, не спрашивала никогда — он так и остался в холостяцкой квартире. Но всё-таки её слова прозвучали неприятно.

— Да, настоящий тайфун, — повторил я, движением головы стряхнув с себя наваждение. Проверил, плотно ли закрыты окна, и вернулся следом за женой в квартиру.

Буря бушевала весь вечер и всю ночь и успокоилась с восходом солнца. Проснувшись, мы побежали на балкон посмотреть, что она натворила, и ахнули: гранитные шары, невероятной силой сдвинутые с мест, были разбросаны по всей набережной, словно надувные мячики, повсюду валялись разорванные железные цепи и лежали упавшие фонарные столбы. Море выглядело грязным и ещё сохраняло тревожный стальной оттенок, хотя движение волн было неторопливым и спокойным, как всегда.

— Завтра можно купаться! — сказала уверенно жена, увлекая меня на кухню завтракать.

Ноябрь 2011 г.