«Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву!

Валерий Киселев, 2014

«Мы не дрогнем в бою за столицу свою. / Нам родная Москва дорога, – гремело из репродукторов осенью 1941 года, в разгар Московской битвы. – Нерушимой стеной, обороной стальной / Разгромим, уничтожим врага!» Вот только в жизни все не так, как в бравурных маршах. Судьба СССР висит на волоске. Советские дивизии истекают кровью на последнем рубеже – в полках осталось всего по сотне штыков. Сибирские пополнения тают на глазах. В небе чернó от вражеской авиации. Немецкие танковые клинья рвутся на восток, и до Кремля уже меньше 50 верст. Но русская пехота стоит насмерть и умирает не дрогнув, ценой сотен тысяч жизней спасая Москву, перемалывая в беспощадных боях элиту Вермахта. И эта сжатая до предела пружина вот-вот должна распрямиться, нанеся гитлеровцам ответный удар…

Простите пехоте…

Вечером 6 октября командующий 3-й армией генерал-лейтенант Крейзер вызвал на совещание командиров дивизий.

— Товарищи, — начал он, как всегда спокойно и деловито, — обстановка за последние дни резко изменилась. Гитлеровцы начали, по всей видимости, генеральное наступление. Танковая группа Гудериана из района Шостки вышла в район Орла. Есть сведения, что город уже у немцев. Другая их группировка подходит к Брянску.

Командиры дивизий недоуменно зашевелились, кто-то даже спросил:

— Как же немцы могут быть уже в Орле?

— Ставка дала директиву на отход нашей и тринадцатой армий, — продолжал Крейзер. — Общее направление отхода: линия Щигры — Фатеж.

— Триста километров назад! — ахнул кто-то из командиров.

— Показываю для каждой дивизии маршруты, — командующий подошел к карте. — Иван Тихонович, — Крейзер посмотрел на полковника Гришина, — твоя дивизия ставится в ударную группу. Сутки на сборы, и чтобы к утру девятого был за Десной в районе Салтановка — Святое.

Полковник Гришин посмотрел на карту: около восьмидесяти километров от Судости. А надо еще поднять дивизию, собраться, и на все — двое суток.

Приехав после совещания к себе в дивизию, он приказал начальнику штаба полковнику Яманову подготовить приказ на марш к Десне.

— Срочно, Алексей Александрович, на все сборы только сутки, в ночь на восьмое выступаем. Немцы в Орле, а возможно, и в Брянске. Не сегодня завтра захлопнут нас здесь.

— Как прошла разведка боем? — позвонил Гришин Шапошникову.

— Чуть не взяли Юрково, — ответил Шапошников. — Немцы главные силы с нашего участка сняли. К преследованию нас, по-видимому, не готовы.

— Ясно. Быстро собирай все свое хозяйство, готовность к маршу — девятнадцать часов завтра. Пойдешь в авангарде. Приказ Яманов готовит, через два часа получишь.

Полк Шапошникова был самым сильным в дивизии, более полутора тысяч человек, поэтому Гришин именно его решил поставить в авангард, зная, что Шапошников и соберется быстрее всех, и сделает все как надо.

Всю ночь и весь день 7 октября в дивизии полковника Гришина была лихорадочная суета: грузили на машины и повозки ящики с боеприпасами и продуктами, накопившимся за три недели имуществом, проверяли — все ли взяли, собирали повозки и автомашины в колонны, пряча их до начала марша в лесах.

— Что-то сомневаюсь я, что на отдых нас отводят, — сказал Вольхину сержант Фролов, — собираемся как на пожар.

Больше всех обидно было уходить с насиженных мест начальнику инженерной службы дивизии майору Туркину. Почти три недели под его руководством готовила дивизия оборону, он лично побывал чуть не в каждой роте, впервые с начала войны подготовлено было все действительно как положено. И вот — все бросать.

— Немедленно бери саперный батальон и на машинах — к Десне, — Гришин показал Туркину точку на карте. — Как хочешь, из чего хочешь, но чтобы через сутки здесь было две переправы.

— А с минами что делать? Три дня назад получил, больше половины не успели по полкам развезти.

— Закопай, — без раздумий приказал Гришин. — И когда только успели накопить столько барахла, — выругался он, оглядывая колонну штаба дивизии, — как цыганский табор!

В ночь на 8 октября 137-я стрелковая дивизия полковника Гришина, оставив позиции на Судости, тремя колоннами двинулась к Десне.

К утру 9 октября все колонны, пройдя более шестидесяти километров, вышли к Десне. Изнурительный, безостановочный марш и бессонная ночь утомили всех, и полковник Гришин дал несколько часов на отдых.

Саперы майора Туркина сделали, казалось, невозможное: две переправы были наведены в рекордно короткие сроки. Полковник Гришин, выйдя на высокий западный берег Десны, наблюдал, как огромный поток автомашин, повозок и людей, перейдя мосты, растекался по восточному берегу реки.

«Такая силища, и отступаем, — с горечью подумал он, — но чудо, что до сих пор нет ни одного самолета…»

— Дивизия перешла вся, Иван Тихонович, пошли обозы армии и госпиталя, — услышал Гришин сзади голос полковника Яманова, — и штаб наш весь за Десной.

— Надо и нам переправляться. Лукьянюк! Быстро сматывайте связь — и на ту сторону.

Но не успел полковник Гришин подойти к переправе, как над ней пролетела тройка самолетов. Засвистели падающие бомбы, и одна из них разорвалась прямо на мосту. Видя, как шарахнулись лошади и люди, услышав крики и ржание раненых лошадей, Гришин зло махнул рукой: «Ну вот, теперь придется вплавь…»

Капитан Лукьянюк, почти весь батальон которого был за Десной, у разбитого моста выше реки нашел пару бревен. Связав их ремнем, он столкнул бревна в воду, и, разгребая одной рукой, поплыл к тому берегу. Десятки людей также кто на чем переплывали Десну, когда переправа была разбита. «Ничего нет глупее сейчас утонуть… Надо было с батальоном переходить, досидел до последней минуты…» — ругал себя Лукьянюк.

Недалеко от берега он спрыгнул в воду, оказалось по грудь, но пошел, чувствуя, как все тело пронизывает холод. Ночью выпал снег, первый снег, подморозило, и шинель на берегу быстро замерзла. Пробежав метров триста от берега, пытаясь согреться, Лукьянюк услышал шум. Это оказался полковник Яманов. Его плащ-палатка, покрывшаяся ледяной коркой, шелестела об кусты.

— Давай выжимай одежду и погрейся в кабине, — показал ему Яманов на машину. — Можешь немного поспать.

Здесь же были Гришин с Канцедалом. Несколько десятков человек сидели у костров, просушивая одежду.

— Немедленно подготовь записки Князеву, Шапошникову и Тарасову, — подошел Гришин к Яманову. — Шапошникову взять Святое и обеспечивать переправу с юго-востока. Князеву выйти к Салтановке и обеспечивать переправу от атак противника с северо-востока. А Тарасову — ударить на Алешенку и идти к Навле. Это будет отвлекающий удар. Пусть свяжет там как можно больше сил немцев.

Яманов посветил на карту фонариком.

— Да, главные силы армии пройдут между Святым и Салтановкой, — добавил Гришин.

— Это на участке всего пять километров шириной? — удивился Яманов. — А мы раскидаем дивизию по разным сторонам, потом и не собраться будет.

— Это приказ Крейзера, — жестко ответил Гришин. — Наша задача теперь — прикрыть переправу, чтобы прошли все армейские обозы.

— А потом, значит, в арьергарде пойдем?

— Пока не знаю. Там видно будет. Перед нами опять танковая дивизия. А может быть, и больше, — тяжело вздохнул Гришин.

Полк капитана Шапошникова два дня, 9 и 10 октября, отбивал атаки противника на армейские переправы, с боем взял Святое и занял здесь оборону. Немцы все это время атаковали его участок, словно нехотя, хотя и имели здесь тридцать танков. «Боятся потерь, — понял Шапошников. — В общем-то, главное для них сейчас уже не здесь. Видимо, рассчитывают, что обозы свои мы и так бросим…»

К вечеру 11 октября у Шапошникова под рукой осталась всего одна рота. Еще утром комбат-3 старший лейтенант Андросенко, сменивший раненого Чижова, доложил, что полковник Гришин лично приказал ему остаться в Святом и прикрывать обозы армии с тыла. Потом комбат-1 старший лейтенант Калько сообщил, что Гришин забрал у него одну роту для охраны штаба дивизии, а потом и сам куда-то пропал с двумя оставшимися с ним ротами. Под вечер Гришин сам нашел Шапошникова.

— Калько я у тебя забрал, — не поздоровавшись, сказал он Шапошникову, — Андросенко оставил в Святом. Давай выходи с Осадчим восточнее Алешенки и будешь наступать на Навлю.

Гришин был очень возбужден, и хотя Шапошникову было обидно и неприятно, что командир дивизии отдавал приказы через голову командира полка, все же решил промолчать. И так все было на нервах который день.

Когда Шапошников с батальоном Осадчего вышел на рубеж развертывания для атаки на Навлю, к нему снова прискакал на коне полковник Гришин. Он был даже без охраны.

— Противник вон на той опушке, возможно — до батальона. Атаковать будешь полем.

Шапошникову еще не приходилось выслушивать приказы и выполнять их в такой спешке, на ходу, хотя вроде бы чего только с ним не бывало с начала войны.

— Лесом же удобнее, — возразил он Гришину, — а так, в поле, перебьют, как зайцев.

— Лесом пойдет другая дивизия. У тебя отвлекающий удар, — тоном, не терпящим возражений, отрезал Гришин.

— Да у меня на фланге семьдесят автомашин пехоты противника, раздавят нас, если пойдем полем!

— Выполнять приказ! — оборвал Гришин Шапошникова и стал садиться на коня.

— Осадчий! — позвал Шапошников комбата-2. — Готовься к атаке через поле. Батальон разверни пошире. И не торопись, понял?

— Да чего он хочет-то? Не понимаю! — рассердился Осадчий, слушавший в стороне весь разговор с командиром дивизии.

— Бесполезно с ним сейчас спорить. Не знаю, что у него сейчас за планы.

Как только батальон развернулся на опушке для атаки через поле, на фланге показалась группа немецких танков.

— Осадчий! Немедленно уводи батальон в лес! — закричал Шапошников. — «Хватит и этой демонстрации».

Подъехал на уставшем коне командир взвода разведки лейтенант Шажок.

— Никакого соседа справа у нас нет, товарищ капитан, — доложил он Шапошникову.

«Ну вот, а обещал дивизию… — с досадой подумал Шапошников. — Зачем было обманывать? Сказал бы прямо, что атака батальона — демонстрация, чтобы отвлечь немцев от главных сил дивизии».

— Товарищ капитан, — к Шапошникову подошел лейтенант Тюкаев, — представитель штаба армии вас спрашивает.

Шапошников узнал полковника Ивашечкина.

— Какую выполняете задачу, капитан?

— Готовлю атаку в направлении Навли, — ответил Шапошников.

— Какие силы у вас под рукой?

— Батальон.

— Приказ отменяю. Следуйте с батальоном прямо по просеке, там, километрах в трех, найдете штаб армии. Будете его охранять.

— Слушаюсь, товарищ полковник, — с облегчением воскликнул Шапошников. Этот приказ означал, что, по крайней мере, в ближайшие часы ни он, ни его люди не погибнут напрасно. — «Теперь надо Гришина искать…»

— Бакиновский! Берите взвод Шажка и поезжайте найдите полковника Гришина. Доложите, что Ивашечкин снял нас отсюда на охрану штаба армии.

Найдя штаб армии в густом ельнике, припорошенном снегом, Шапошников представился первому попавшемуся полковнику.

— Займите батальоном круговую оборону по всему периметру расположения штаба, — приказал полковник.

«Ну вот, еще не лучше: потом батальон и не собрать будет», — огорчился Шапошников.

В лесу, где расположился штаб 3-й армии, бродили группы людей, что-то зарывали, жгли какие-то бумаги, тут же ели, сидя на снегу. Многие спали на нарубленном лапнике, прижавшись друг к другу.

Вечером полковник Гришин сам нашел Шапошникова. С ним было несколько конных.

— Ты как здесь оказался? Почему меня не искали?

— Полковник Ивашечкин приказал охранять штаб армии.

— Срочно собирай батальон и выводи его вот сюда, смотри на карту… — Гришин открыл планшет, — Борщево — Литовня. Здесь будем прорываться. Ищи меня в домике лесника вот здесь. Жду завтра к восемнадцати часам. Пойдем ночью. — Гришин нахмурился и тяжело вздохнул: — Есть сведения, что против нас действуют части еще двух дивизий кроме восемнадцатой танковой. Да, обстановочка… Надо бы изо всех сил держать сейчас Гудериана за хвост, а то он и до Москвы дойдет…

Гришин, когда узнал, что они в окружении, подумал, что гитлеровцы свои главные силы бросили вперед, по большаку на Тулу, но это оказалось не так, и против них были оставлены крупные силы, так что надеяться в этот раз на легкий выход из окружения было нечего. Была лишь надежда, что выйти на восток лесами будет все же проще.

— Что делать с обозом? — спросил его Шапошников.

— Все еще таскаешь? Давно пора бросить. Возьми все, что можно, продовольствие прежде всего, а остальное — закопать или сжечь.

624-й стрелковый полк майора Тарасова, 11 октября брошенный под деревню Алешенка для нанесения отвлекающего удара, мысленно был списан Гришиным с баланса сил дивизии, поэтому он удивился и обрадовался, когда комиссар полка Михеев нашел его днем 14 октября в лесу под Литовней.

— Как ты нас нашел? Задачу выполнил? Что с полком? — быстро спрашивал его Гришин.

— Бой вели весь день одиннадцатого. Уничтожено до трехсот гитлеровцев, тридцать пять автомашин, четыре орудия, две бронемашины, танк, — хмуро и устало докладывал Михеев. — Держались бы и еще, но к противнику из Навли подошло сильное подкрепление: двадцать танков и до двух батальонов пехоты.

— Потери большие? — спросил его Гришин.

— Почти ничего не осталось. Раненых двадцать повозок…

— Да, плохо. Сейчас мы пойдем на прорыв, будешь идти вторым эшелоном. Где у тебя командир полка, не потеряли? — спросил Гришин. — Не прозевайте, когда прорвемся, а то останетесь здесь.

Михеев пошел к своим людям. Колонна его полка, сбившаяся повозками в кучу, на первый взгляд представляла внушительную силу, но боеспособность ее равнялась нулю. Люди были измотаны до предела, раненые на повозках стонали, беспрерывно просили пить, медики еле держались на ногах от усталости, атмосфера и настроение были гнетущими. Все понимали, что близятся события, которые решат судьбу каждого, кто оказался в этом лесу.

Старший лейтенант Шкурин, или, как его звал Михеев, Саша, потому что он годился ему в сыновья, в 624-м полку находился всего три недели, но успел зарекомендовать себя настоящим бойцом и коммунистом. Под Алешенкой он по своей инициативе принял командование ротой, когда командир был ранен, дрался умело и отчаянно: почти все автомашины из тех тридцати пяти были уничтожены его ротой, сам Шкурин гранатой подбил бронетранспортер, да и немцев уложил с десяток. За этот день он ни разу не вспомнил, что он не командир стрелковой роты, а уполномоченный особого отдела полка.

— Сколько у тебя сейчас в роте людей? — спросил его Михеев.

— Двадцать два человека, политрук Кравцов и я.

— Саша, тебе придется идти на прорыв последним: надо обеспечить вывоз раненых. Сам сопровождай повозки и смотри за всем. Я в тебя верю…

— Конечно, товарищ комиссар, я понимаю.

— Себя береги, на рожон не лезь… — голос у Михеева дрогнул.

— Надо бы построить людей и поговорить, товарищ полковник, — подошел к Гришину полковой комиссар Кутузов, начальник политотдела дивизии.

— Да-да, обязательно. Заодно и задачу доведем.

Минут через десять к Гришину, сидевшему на пеньке с картой, снова подошел Кутузов.

— Люди построены, товарищ полковник.

— Скажите сначала вы… — Гришин тяжело поднялся с пенька и посчитал глазами выстроившихся на поляне людей. — «Человек двести всего…»

— Я из полка Тарасова не строил людей, пусть отдыхают.

— Правильно. Начинайте.

— Товарищи! — громко и уверенно сказал Кутузов. — Сейчас мы пойдем на прорыв. Все вы представляете, что нас ждет. Не хочу от вас ничего скрывать, будет очень тяжело. Многим из нас придется погибнуть, но идти надо. Если будем действовать дружно и смело, то задачу выполним и останемся живы.

Гришин смотрел на осунувшиеся, усталые лица своих бойцов и думал: «Если к утру останется нас хотя бы половина…»

— Лукьянюк! Сколько здесь ваших людей? — спросил Гришин командира батальона связи.

— Человек пятьдесят, товарищ полковник. Те, кто в маскхалатах, все мои.

Остатки батальона связи выделялись в строю не только внешним видом (остальные были кто в чем — в фуфайках, в шинелях), но и какой-то внутренней слитностью. Чувствовалось, что эта группа — коллектив, боевая единица.

— Кто не уверен в себе, пусть выйдет из строя, — продолжал Кутузов. — Пойдете со вторым эшелоном.

Строй не шелохнулся, казалось, наоборот, все после этих слов еще больше слились воедино.

— Товарищи! Запомните, что в этот бой все идем коммунистами! — закончил Кутузов.

— Командиры подразделений — ко мне, остальные — разойтись, — скомандовал полковник Гришин.

Никогда еще ему не приходилось продумывать план боя в такой обстановке и такими силами. Названий подразделений и частей вроде бы и много, но сейчас нельзя было оперировать привычными мерками. Наиболее боеспособной единицей оказались сейчас не стрелковые полки, а батальон связи.

— Точное местоположение противника установить не удалось, Иван Тихонович, — присел с Гришиным полковник Яманов. — Три группы послал на разведку, и ни одна не вернулась. Лес мешает, заблудились или на противника нарвались. Предположительно, немцы не только в Литовне, но и южнее ее, за просекой.

— А севернее?

— Там до батальона с пулеметами.

— Пошли туда Шапошникова, прикроет нас во время прорыва. Я сейчас задачу поставлю и сходим с тобой к Литовне, посмотрим. Федор Михайлович, — позвал Гришин Лукьянюка, — от меня ни на шаг. Батальон пусть ведет Ткачев.

Пройдя метров пятьсот в направлении Литовни, Гришин и Яманов встретили группу своих бойцов.

— Пономарев? Вы как здесь? — узнал Гришин поднявшегося с земли бывшего командира дивизиона легкоартиллерийского полка Смолина.

— В дозоре, товарищ полковник. По приказу майора Малыха. Наблюдаем за противником.

Вместе с группой Пономарева Гришин и Яманов редколесьем вышли на опушку. За лугом с редким кустарником стоял густой ельник.

Гришин лег на снег, всматриваясь в чуть припорошенный снежком ельник. Было удивительно тихо, какая-то посвистывавшая птичка лишь подчеркивала эту тишину.

Минут пять Гришин тщательно изучал в бинокль опушку леса за лугом. Никаких следов присутствия немцев не ощущалось, даже снег перед опушкой лежал нетронутым.

— Пономарев, а вы сами ходили к опушке?

— Не ходил, товарищ полковник, но полчаса назад оттуда стреляли.

«Тоже мне, разведчик… А если тут и нет никого?»

— Пошлите двоих к опушке, — приказал Гришин.

— Я сам схожу, товарищ полковник, — ответил Пономарев.

Когда Гришин готов был сказать, что вот, никого за лугом в лесу, как на самой опушке на Пономарева набросились двое немцев, сбили его с ног и потащили в глубь леса.

«Как глупо все получилось, — ругал себя Гришин. — Конечно, он пошел на смерть, чтобы доказать мне, что не трус…»

— Возвращаться надо, — с укором посмотрел на Гришина полковник Яманов.

— Прорываться будем здесь, да и все равно больше негде и выбирать некогда, — вставая с земли, сказал полковник Гришин. — Начало движения — двадцать часов.

К назначенному времени отряд полковника Гришина вышел на рубеж развертывания и по сигналу красной ракеты, в полной темноте, без выстрелов ринулся через луг в лес. Противник почти сразу же открыл плотный пулеметный огонь, но масса людей, с решимостью идущих на смерть, бежала на вспышки выстрелов, не обращая внимания ни на что.

Лейтенант Андрей Червов, радиотехник батальона связи, перед прорывом назначенный командиром отделения в роту старшего лейтенанта Михайленко, сразу же после вспышки ракеты поднявшийся вместе со всеми, бежал на выстрелы, не чуя ног, хотя всего лишь час назад мог с трудом подняться с земли.

Краем глаза Червов видел, как единственное их орудие, сделавшее всего два-три выстрела, было накрыто серией мин, как вздыбились кони от близких разрывов, как слева и справа спотыкались, падали, кричали, стреляли и бежали его товарищи. Он даже сразу не понял, что луг, метров двести в глубину, уже проскочили, начался ельник, и только когда он споткнулся об убитого немецкого танкиста и увидел рядом остов танка, броню которого лизал огонь, понял, что они среди немцев.

Рядом густо застучал пулемет, ярко вспыхнули кучи хвороста. Андрей упал, но, услышав чью-то команду «Вперед!», снова поднялся и побежал в темноту, боясь, что столкнется лоб в лоб с немцем. По всему лесу шел частый треск автоматных очередей и винтовочных выстрелов, слышались немецкие лающие команды и русская матерщина. Мимо Червова, чуть не сбив его, проехали, давя мелкий ельник, два броневика.

Уже совсем обессилевшего, его примерно через полчаса догнали несколько наших повозок, но никто не посадил, потом обогнали два наших танка. Перед рассветом, в глухой темноте, Червов услышал, наконец, голоса своих. Он из последних сил подошел к сидевшей на снегу группе и тоже сел, прислонясь головой к сосне. В висках стучало, спина была мокрой от пота, во рту жгло от сухости, а Андрей, глотая снег, думал одно: «И в этот раз все-таки остался жив…»

Командир 771-го полка капитан Шапошников, оставленный с батальоном капитана Осадчего прикрывать прорыв отряда Гришина, весь день 14 октября вел огневой бой с крупной немецкой частью. Никакого приказа от полковника Гришина не поступало, и Шапошников решил действовать по своему усмотрению. Решение двигаться вслед за отрядом Гришина представлялось ему крайне рискованным: в месте прорыва шел ожесточенный бой. Причем результат боя в пользу своих представлялся Шапошникову сомнительным.

— Давай думать, — сказал он Наумову, — или пойдем на прорыв вслед за командиром дивизии, или другим маршрутом.

— А сам как думаешь, Александр Васильевич?

— Если пойдем за Гришиным, то прорвемся или нет — как получится. Они сейчас как магнит притянули к себе немцев, и те не отпустят их долго, пока в леса не войдут или не уничтожат. Если даже и встретим Гришина, что маловероятно, то он нами опять прикрываться будет или опять дыру какую-нибудь заткнет, а это опять ближе к гибели, если нас еще при прорыве не перебьют.

— Да, это точно… — задумчиво произнес Наумов.

— Поэтому предлагаю: в бой не ввязываться, район прорыва обойти южнее и двигаться дальше на восток параллельно колонне Гришина.

— Сделать ход конем? — с надеждой спросил Наумов.

— Да, примерно так. Нам, главное, сам понимаешь, людей сохранить. До победы еще воевать и воевать. Ну, допустим, вступим мы сейчас в бой — что это даст? Лишние жертвы. А через неделю-месяц с кем воевать останемся? А Гришина, если повезет, в Ельце встретим, там пункт сбора всей третьей армии.

— Не подведем ли мы его этим своим маневром, Александр Васильевич? Кто знает, они там, может быть, кровью истекают и нашей помощи ждут, а мы стороной пройдем.

— Ты думаешь, он нас еще ждет? Вряд ли… Сходи к Осадчему и Терещенко, пусть выводят своих людей сюда. Семен Иванович, — позвал Шапошников своего зама по тылу капитана Татаринова, — продукты, все что можно, раздать бойцам, остальное уничтожить или закопать, спрятать, как хочешь. Лошадей распустить, машины сжечь, и, пожалуйста, все это надо сделать побыстрее.

— С таким трудом все это доставал и все бросить? — тяжело вздохнул Татаринов. — Может быть, попробуем все же вывезти?

— Нет, Семен Иванович, с обозом нам не выйти вообще. Ну, сам подумай: почти триста километров! Сержант Ляшко! — позвал Шапошников старшего писаря штаба полка. — Возьмите в машине все документы и положите их в противогазные сумки. Отвечаете за них головой.

— Есть товарищ капитан, — ответил Ляшко.

Тогда он не мог и представить, что такое простое задание — вынести две противогазных сумки с бумагами — не будет им выполнено…

Батарея лейтенанта Терещенко, приданная на время боя под Алешенкой полку Тарасова, все же догнала своих в лесу под Литовней. Комиссар полка Наумов, встретив Терещенко, приказал ему распустить лошадей, орудия привести в негодность и догонять своих.

— Последний снаряд остался, — сказал Терещенко. — Может быть, выпустить его?

— Не надо привлекать внимания, — остановил его Наумов.

К ним подошел сержант Ленский, в руках его была панорама от орудия.

— А расчет где, Ленский? Что с орудием?

— Пока получал задачу от майора Тарасова, вернулся — орудие разбито, из расчета никого, ни живых, ни убитых, только Боярский, ездовой. А это — как доказательство, — протянул Ленский панораму Терещенко.

— Все ясно. Иди, догоняй наших, они метрах в трехстах отсюда, — показал Терещенко направление. — А мы следом. Орудия уничтожим и догоним.

Борис Терещенко, командир батареи, лично снял замки со своих последних трех орудий, побросал их в кусты, сел на корточки и задумался. «Вот и кончилась моя батарея… Ну, ничего, двадцать танков мы все же уничтожили, счет в мою пользу…»

— Двух лошадей забили сейчас на мясо, остальных распустили. Пора двигаться, Борис. — К Терещенко подошел его политрук Евгений Иванов.

Судьба разведет их всех — Терещенко, Иванова и Ленского. И получилось это потому, что догоняли колонну полка они все по разным тропинкам огромного брянского леса…^[3]

Разделившись на две части, батарея полка догоняла свой полк. С Борисом Терещенко пошли полтавчане, считая, что их командир, сам полтавский, поведет их на Украину. Когда они поняли, что Терещенко ведет их на восток, все ушли от него ночью, и Терещенко остался вдвоем с грузином-коноводом. Догнать свой полк ему не удалось, попал в другую часть, получил назначение на должность командира батареи и воевал, так и не зная, что же стало с Ивановым, Ленским, Шапошниковым. Политрук Иванов со своей частью батареи колонну Шапошникова догнал.

А сержант Ленский с ездовым Боярским, свернув в лесу не на ту тропку, своих догнать не сумели и через несколько дней напоролись на группу конных немцев. Бежать не было смысла. Отстреливаться — нечем. Их разули и втолкнули в колонну таких же бедолаг. Через несколько часов они оказались в Навле, за колючей проволокой…

Поздно вечером колонна капитана Шапошникова, спешно собравшись, вышла в направлении станции Локоть, от места прорыва отряда Гришина и главных сил 3-й армии взяв резко к югу. Глухой ночью колонна прошла по окраине станции, рискуя напороться на немцев, и уже за полночь, пройдя без остановки более двадцати километров, вышла к мелиоративным каналам.

— Не знаю, где они кончаются, и справа и слева прошел метров по триста — везде вода, — подошел к капитану Шапошникову старший лейтенант Бакиновский, начальник разведки полка.

— Придется идти вперед. Возвращаться и ждать больше нельзя. Если до рассвета не войдем в лес, немцы нас заметят, — сказал Шапошников.

Прошли по грудь в ледяной воде один канал, за ним, метрах в пятидесяти, второй, третий.

— Какой Сусанин нас сюда завел? — слышал Шапошников чей-то злой голос. — Да будет ли им и конец!

Только к рассвету люди вышли к лесу, на сухое место.

— Может быть — костерок? — подошел к Шапошникову капитан Филимонов, цокая зубами от холода.

— Не может быть и речи, Тихон Васильевич. Углубимся в лес, тогда и обогреемся.

Когда часа через два колонна встала на дневку в густом сосновом бору, обмундирование на всех было почти сухое.

— Тихон Васильевич, соберите всех командиров, — подошел Шапошников к Филимонову. — Людям можно отдыхать. Костры жечь, но небольшие.

Шапошников больше недели спал один-два часа в сутки. Голова гудела от напряжения, мысли ворочались, словно жернова на мельнице, мучили боли в желудке, но он все же удержался от соблазна присесть, только прислонился спиной к сосне. Бойцы, услышав команду «Привал!», большей частью, наскоро наломав лапника, повалились спать, лишь несколько человек раздували костры.

Минут через десять подошли все командиры, что оказались в колонне.

«Филимонов, Тюкаев, Наумов, — считал Шапошников глазами подходивших, — Бакиновский, Меркулов, Осадчий, Степанцев, Бородин, Иоффе, Татаринов, Пизов, Бельков, — фамилии еще троих лейтенантов он не мог сразу вспомнить. — Где же Шажок? Кого-то еще не стало…» — но напрягать память было тяжело, и Шапошников, прокашлявшись, сказал:

— Товарищи командиры, я собрал вас, чтобы вместе посоветоваться, как быть дальше, как мы будем выходить из этого окружения. Большинство из вас не в первый раз в таком положении, но, наверное, это окружение будет самым тяжелым. И не только потому, что предстоит пройти не одну сотню километров и погода не летняя. Где сейчас линия фронта, мне неизвестно. Возможно, противник подходит к Москве. И наше место на фронте, мы остаемся регулярной частью Красной Армии. Выйти надо, чего бы это ни стоило, и, главное, как можно быстрее, и сохранить при этом людей. Если будем действовать так же дружно и с таким же настроем, как раньше, то к своим обязательно выйдем. Сегодня весь день отдыхать, надо набраться сил. Двигаться будем в основном ночью. Пересчитайте в своих подразделениях людей, оружие, боеприпасы, продукты — до сухаря. Все должно быть на строгом учете. И все сведения — начальнику штаба полка. При движении в головном дозоре пойдет лейтенант Пизов, маршрут разработаем подробно сегодня. Лейтенанта Степанцева назначаю ответственным за снабжение колонны продовольствием. Какие будут предложения, вопросы?

Все стояли молча.

— Если все ясно и никаких вопросов нет, то прошу идти к своим людям.

— Обязательно переговорите с каждым, — добавил политрук Наумов. — Настройте людей на оптимизм.

— Семен Иванович, — повернулся Шапошников к Татаринову, — подсчитайте все продукты, что у нас есть, спросите каждого бойца, и все в общий котел. Подберите из ездовых покрепче носильщиков.

— Иди приляг, Александр Васильевич, бойцы веток наломали, плащ-палаткой накрыли — как перина, — подошел к Шапошникову Филимонов.

В саперный батальон 137-й стрелковой дивизии связной с приказом на прорыв прибежал утром, когда прорываться вслед за колонной полковника Гришина было, в общем-то, поздно. Оказавшийся в батальоне майор Зайцев, начальник разведки дивизии, собрал командиров на совет. Подошли старший лейтенант Ремизов, командир саперного батальона, его комиссар политрук Моисеев, артиллерист капитан Малахов, начальник снабжения дивизии майор Ефремов, несколько человек политработников и медиков, группа из особого отдела дивизии.

Надо было кому-то возглавить оказавшихся вместе людей, но никто не решался взять это на себя.

— Товарищ майор, — обратился к Зайцеву политрук саперного батальона Моисеев, — командуйте вы, как старший по званию.

— Может быть, лучше вы? — посмотрел Зайцев на капитана Малахова. — Я неважно себя чувствую, и вообще… — он не закончил фразу.

Брать на себя ответственность за судьбы сотен людей майор Зайцев считал себя не вправе, и вообще он хотел предложить выходить из окружения мелкими группами, а не колонной.

— Какая теперь разница? Ну, давайте командовать вместе, если так, — рассердился Малахов. — Командуйте вы, вас все знают.

— Хорошо. Тогда соберите людей, пересчитайте всех.

На разбитой дороге показался забрызганный грязью «козлик».

— Что вы стоите здесь, еще можно прорваться вслед за командиром дивизии!

Зайцев узнал в выглянувшем из машины человеке прокурора дивизии Ваксмана. Глаза их встретились. Зайцев не любил этого человека, а после унизительной процедуры трибунала, когда ему пришлось оправдываться, почему он в августе вышел в Трубчевск, а выход колонны штаба дивизии не обеспечил и не вернулся к Гришину, просто ненавидел.

— Так догоняйте и прорывайтесь, — сквозь зубы ответил ему Зайцев.

Ваксман сел в машину, с силой захлопнул дверцу и поехал по направлению к месту прорыва.

Минут через десять «козлик» с Ваксманом вернулся.

— Обстреляли, — тихо и виновато сказал он.

Майор Зайцев даже не посмотрел на него, углубившись в изучение карты.

— Предлагаю идти не на восток, за Гришиным, а на север. К Брянску. Там и леса погуще, проще будет идти, и безопаснее, — предложил Зайцев Малахову.

— Как же мы тогда в Елец выйдем?

— А тебе обязательно именно с Гришиным воевать? «Мне вот что-то больше не хочется под его командованием быть», — подумал он про себя. — Готовы к движению?

— Готовы, — ответил капитан Малахов. — Всего нас здесь четыреста человек. Из батальона Ремизова двести пятьдесят, остальные из политотдела, финчасти, медсанбата.

— Смотри маршрут. — Майор Зайцев достал карту. — Пойдем лесами, раз решили идти все вместе. В бой по возможности не вступать, все равно нас и на один серьезный бой не хватит. А еще и линию фронта придется переходить.

Зайцев посмотрел на голову колонны, там стояли саперы. Угрюмые, в основном пожилые, все в фуфайках, они выглядели крепче остальных. «Эти не подведут и не разбегутся. Может быть, так и выйдем», — повеселел Зайцев и дал команду на движение. Он подумал, что если ему удастся вывести из окружения эту колонну, и именно не по маршруту полковника Гришина, то так будет лучше и для него, и для его людей.

Колонна быстро прошла мелколесье и через полчаса углубилась в густой молодой ельник.

В день прорыва дивизии у Литовни лейтенант Вольхин, передав роту на политрука Белькова, по заданию Шапошникова ходил к Салтановке, в районе которой должен был действовать батальон Калько. Надо было вывести его в расположение штаба или, если это не удастся, указать место прорыва и пункт сбора дивизии после выхода из окружения.

За несколько часов блуждания по лесным дорогам Вольхину и его группе, а с ним было трое бойцов, кроме одиночек, мелких групп отставших, в основном из других дивизий, никого не удалось встретить. Добросовестно прочесав район, где примерно мог действовать батальон Калько, и никого там не встретив, Вольхин решил вернуться и догонять своих.

Накрутив за день туда и обратно километров пятьдесят, Вольхин вернулся на место, откуда они ушли искать батальон Калько и где должны были быть, как он надеялся, Шапошников и его штаб, но никого там не встретил. В лесу стояли несколько десятков повозок с имуществом, частью разбросанным, частью сожженным. Чувствовалось, что люди отсюда ушли по крайней мере час назад.

Покрутившись по лесным тропинкам, он догнал сержанта Ляшко, старшего писаря штаба. Оказалось, что пока он набивал сумки из-под противогазов продовольствием из брошенных повозок, колонна штаба ушла, и он даже не обратил внимания, в каком точно направлении. Ляшко так и остался один с документами полка, которые Шапошников приказал ему выносить.

Вольхин и Ляшко решили двигаться вместе. К ночи они вышли к каким-то баракам, где лежали несколько десятков раненых красноармейцев.

— Карманов! — обрадовался Ляшко, встретив в лесу у бараков своего приятеля, политрука зенитно-пулеметной роты. — Наших не видел?

— Сам ищу. Вас что, всего пятеро? — спросил он.

— Давай вместе двигаться, — предложил Ляшко. С Кармановым было восемь бойцов.

Переночевали на еловом лапнике. Утром они нагнали колонну майора Зайцева. Узнав, что колонна идет на северо-восток, Вольхин забеспокоился, так как знал, что его полк должен идти на Елец. «Не по пути», — подумал Ляшко, но оставить колонну не решился, помня, что отвечает за сохранность документов, многие из которых были секретными. Посоветовавшись с Вольхиным и Кармановым, он решил не испытывать судьбу и идти вместе с этой колонной.

Но в этот же день колонна майора Зайцева напоролась на засаду немцев. После перестрелки колонна рассеялась по лесу, только к вечеру капитану Малахову удалось собрать часть людей.

— Я же говорил, что не пройти нам такой ордой, — ругался майор Зайцев. — Надо разделиться на группы и идти параллельными маршрутами, а то пропадем все вместе.

— Я тоже так думаю, — сказал старший лейтенант Ремизов, командир саперного батальона, — да и прокормиться так будет легче. Давайте оставим ядро человек в пятьдесят, а остальных по двадцать разобьем или по небольшим подразделениям. Так хоть кто-то выйдет, а если напоремся все вместе еще раз — всем и конец.

— Ваксман застрелился, товарищ майор, — подбежал к Зайцеву боец.

— Вот те раз… — удивился Зайцев. — «Рано нервишки сдали…»

В тот же день на привале к Ляшко и Вольхину подошел исчезнувший было политрук Карманов.

— Слушайте, хлопцы. Мне Чоботов сказал, что знает место, где казну всей дивизии зарыли — семьсот тысяч рублей. Он при финчасти состоял, сам видел, как закапывали. Давайте сходим туда.

— О деньгах ли сейчас думать? Зачем они тебе, опомнись, — сказал Вольхин.

— Да ты что, не пропадать же добру!

Вольхин и Ляшко отказались, а Карманов и с ним еще двое все-таки пошли. Вечером из четверых вернулись двое. Николаев тащил на спине раненого Карманова.

Осторожно опустил его на землю.

— А те двое?

— Погибли. Напоролись на немцев. Вот тебе и миллион… — выругался Николаев.

— Братцы, вы меня только до ближайшей деревни донесите, — простонал Карманов.

Чоботов, видевший, как работники финчасти зарывали под елкой мешок, ошибся. Это была не вся казна дивизии, а только мелочь, медные деньги. У начальника полевого госбанка Лексина, старшего кассира Мокрецова и бухгалтера Медведева и мысли не возникало, чтобы бросить казну дивизии. Мешок с мелочью нести было тяжело, и они, и то после долгих колебаний, решили его закопать. Акт был составлен по всем правилам. Все остальные деньги, в купюрах, более семисот тысяч рублей, решили вынести любой ценой. Никто из отряда майора Зайцева не подозревал, что эти трое голодных, исхудавших, оборванных людей несут в своих мешках почти миллион рублей. Спасают деньги, когда в любой момент можно было расстаться не только с деньгами, но и с жизнями. Шли неделю, вторую, третью, в полной неизвестности, по глухим лесам, болотам, впроголодь, в лохмотьях, лаптях, потому что сапоги расползлись, но — с миллионом за плечами — люди с чистой совестью и с сознанием своего долга…^[4]

Когда колонна начальника разведки дивизии майора Зайцева разбилась на группы, то Вольхин оказался командиром группы в пятнадцать человек. Посоветовавшись, они решили вернуться на маршрут движения главных сил дивизии и все-таки догнать свой полк. Оставив раненого политрука Карманова в деревне на попечение двух старушек, они решили переночевать в гумне, одиноко стоявшем посреди большой поляны.

Вольхину не давала покоя мысль, что он идет совсем не той дорогой, по которой ушел его полк, он то и дело ругал себя, что тогда замешкался и отстал. Сумки с документами, которые нес сержант Ляшко, тоже обостряли нервозность. Он уже несколько раз ссорился с товарищами, которые думали, что в них что-то съестное.

Примерно через час, когда они всей группой начали готовиться ко сну, из леса раздался громкий и уверенный голос:

— Товарищи красноармейцы! Вы окружены, сдавайтесь!

По знаку Вольхина все быстро заняли выходы из гумна и приготовились к бою.

— Вот так влипли! — услышал Вольхин чей-то голос. — Я же говорил, что нельзя здесь было останавливаться.

— Погоди, если предлагают сдаваться, а не атакуют сразу, то, значит, сил у них здесь немного, — успокоил всех Ляшко, — да и побоятся они сунуться через поляну. Попробуем поторговаться…

Вышлите офицера на переговоры! — крикнул он в темноту.

— Выходите сдаваться, потом решим, — послышался голос с немецким акцентом.

— Дайте нам десять минут, посоветоваться!

Ляшко встал, отошел в глубь гумна. Сел и задумался, обхватив голову руками… «Нас пятнадцать человек. Прорываться — перестреляют. Сидеть здесь — сожгут живьем…»

Он достал из сумки чистый лист бумаги и быстро написал: «Акт». «Что же делать, придется документы сжечь, рисковать ими нельзя». И, пока кто-то из бойцов по его просьбе рвал и поджигал папки со списками личного состава полка, боевыми донесениями и приказами, написал акт об уничтожении документов. Он попросил подписать его двоих бойцов как свидетелей.

Раздалось несколько автоматных очередей сразу с трех направлений.

— Ну, что будем делать, командир? — Кто-то из бойцов подошел к Вольхину. — Решай скорее, немцы торопят. Сдаваться или гореть живьем?

— Дождь! Дождь пошел! — обрадованно крикнул Ляшко. По крыше гумна зашелестели струйки осеннего дождя. В проемах дверей стало еще темнее.

Вольхин внимательно всмотрелся в полосу леса. От гумна до опушки было не больше ста метров. Чуть левее он еще засветло заметил болотце, там немцев быть не должно.

— Все ко мне, — позвал он бойцов. Когда все четырнадцать его товарищей встали вокруг него, Вольхин сказал: — Двое останутся у выходов, стрелять как можно чаще, создавать видимость, а остальные — за мной. Полезем в болото. Вся надежда у нас сейчас на темноту и дождь.

Вольхин первым, а за ним и все остальные, вжимаясь в мокрую, со снегом, некошеную траву, поползли к болоту. «Только бы повезло, — шептал он сам себе. — Не полезут же они в болото…»

Из гумна то и дело раздавались винтовочные выстрелы. Немцы отвечали из автоматов, и чувствовалось, что здесь их не меньше двух десятков.

Когда они вползли в болото и гумно осталось метрах в двухстах сзади, Вольхин долго не решался подать команду, что можно вставать. Но переползать по жиже от кочки к кочке становилось все невыносимей, и Вольхин встал. Он посчитал глазами: «Двенадцать человек».

— Теперь можно и в рост, — отряхиваясь, сказал кто-то из бойцов, — не догонят.

Перепрыгивая с коча на коч, группа Вольхина к утру вышла в сухой лес. Пройдя еще около километра, они увидели деревню.

— Может быть, нет там немцев, командир. Обсохнуть бы, а то совсем задубели, — сказал кто-то из бойцов.

— Стойте все здесь, я схожу разведаю, — предложил Ляшко.

Из деревни не доносилось никаких звуков, и он решил подойти к ближайшему дому. На дереве висела совершенно голая женщина, и Ляшко невольно отпрянул, оглядываясь по сторонам. Только теперь он заметил, что правее калитки длинным рядом лежат тела женщин и детей. Ляшко подошел поближе, чувствуя, как у него останавливается дыхание и леденеет кровь. Он всмотрелся в лицо первой в ряду молодой женщины. Ее открытые глаза невидяще смотрели в небо, рот был перекошен гримасой ужаса. Рядом с ней лежали два мальчика, а дальше на несколько десятков метров — тела женщин и детей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Сержант Е. Ленский находился в концлагере в Навле, потом в Германии. После освобождения из гитлеровского концлагеря получил 10 лет лишения свободы. За каждый подбитый немецкий танк отсидел в советском лагере по году… Он был представлен А. Шапошниковым к ордену Красного Знамени, но документы погибли в окружении. Награды за 10 танков Е. Ленский так и не получил.

4

После войны В. Медведев работал управляющим областным отделением Госбанка.