В поисках дракона (сборник)

В. В. Кадыров, 2009

Сборник «В поисках дракона» включает небольшую повесть, рассказы и эссе. Исследование затонувших городов Иссык-Куля, археологические раскопки и поиск древнего клада легли в основу сюжета приключенческой повести «В поисках дракона». Читатель встретится с героями предыдущей книги В. Кадырова – «Золото Иссык-Куля». Действие рассказов происходит в разных географических местах от Киргизии до Южной Америки. В центре внимания автора человек и смысл его жизни. Для широкого круга читателей.

© Издательство «Раритет», 2009

* * *

В поисках дракона

Когда я начал работать над книгой «Золото Иссык-Куля», Аман, главный участник описываемых в ней событий, просил меня не торопиться, подождать, пока он не найдет сокровища, спрятанные в киргизской земле восемь веков назад. Это должно было стать, по его мнению, кульминацией и смыслом повествования.

Я закончил повесть, а клад все еще не был найден. Я думал, что вряд ли вернусь к этой теме. Все, что я хотел рассказать о древнем кладе и о его поисках, было написано в «Золоте Иссык-Куля».

Между тем многие читатели интересовались у меня дальнейшей судьбой Амана. И я сам продолжал общаться с кладоискателем и следить за продвижением его изысканий.

То, что произошло после событий, описанных в моей книге, было настолько неожиданным и захватывающим, что я не мог не написать продолжения. Так на свет появилась повесть «В поисках дракона».

Я надеюсь, что новые приключения знакомых уже вам героев привлекут ваше внимание и приподнимут завесу над тайнами прошлого.

Часть первая

Мельникофф, барон Унгерн и другие

Лавка антиквара

Лето 2008 года выдалось засушливое. В Киргизии в июне часто идут дожди, по-настоящему жаркая пора устанавливается только к июлю, а в августе 40-градусное пекло сменяется устойчивой температурой около 30 градусов. В этом же году лето началось с мая. Раскаленные небеса даже не допускали намека на облака. Накопленная за бесснежную зиму и небогатую на дождь весну влага быстро испарилась из земли, и почва была иссушенная, как в бесплодной пустыне.

Была середина июня. Солнце жарило так, что асфальт в Бишкеке плыл под ногами пешеходов и под колесами авто. В двенадцать часов пополудни в небольшой антикварный магазинчик «Альвиан», расположенный в цокольном этаже большого пятиэтажного жилого дома, вошел мужчина средних лет, невысокого роста, с седоватой бородкой. Хозяин магазина встал ему навстречу.

— Здравствуй, Вадим. Что новенького в твоем заведении? — поинтересовался посетитель, явно не впервые оказавшийся в этом полуподвальчике.

— А это смотря кому что нужно, Виктор, — ответствовал хозяин, приглашая гостя пройти в торговый зал. — Посмотри сам, может, что-то и приглянется.

Виктор не спеша прошелся вдоль прилавков, уставленных всякой всячиной. Фарфоровые статуэтки теснили старые фотоаппараты, потертая фаянсовая и стеклянная посуда соседствовала с разнообразными шкатулками, часами. Иконы перемежались портретами Сталина и Ленина, под ними грудами лежали форменные фуражки, каски, патефоны и керосиновые лампы. В углах комнаты возвышались видавшие виды потертые буфеты, сплошь набитые фарфоровой мелочью: тарелками, соусниками, супницами и пепельницами. В смежной комнате были свалены в кучу пыльные, ободранные ковры — гордость хозяина. Вадим мог часами перекладывать их с места на место, то разворачивая и демонстрируя посетителям орнаменты ковров, то разъясняя слушателям, чем различается ковроткачество туркменских или узбекских, киргизских или кавказских мастеров. В подтверждение его слов о древности изделий посетителей окутывали облака пыли, поднимавшиеся от потревоженных ковров, и резкие запахи, исходившие от этих свидетелей давно минувших эпох. Они будили в воображении туманные видения дымных костров, вкруг которых сидели фигуры кочевников в мохнатых шапках.

В отдельной витрине в торговом зале была выставлена коллекция древних монет, наконечников для стрел, медных светильников и нашивок на одежду.

В небольшом кабинете хозяина находился книжный шкаф, уставленный фолиантами с золочеными переплетами: словари Брокгауза и Ефрона, Граната, разнообразные издания по антиквариату, нумизматике и археологии. Археология была страстью Вадима. В углу кабинетика прямо на полу лежали каменные орудия: терки, пестики, жернова. В шкафу были собраны всевозможные отчеты археологических экспедиций, которые когда-либо проводились на территории Киргизии. Сам Вадим писал статьи в научные журналы, специализирующиеся по истории Центральной Азии. Это увлечение хозяина антикварной лавки и было причиной появления Виктора в его магазинчике. Осмотрев для приличия полки с разношерстным товаром, он уединился с Вадимом в кабинете, благо посетителей, кроме Виктора, в «Альвиане» не было.

Посетовав на летний зной и отдав должное прохладе полуподвального помещения, Виктор, наконец, спросил о том, что занимало его мысли:

— Вадим, ты что-нибудь слышал о Курментинском кладе?

Хозяин вскинул на собеседника удивленные глаза:

— Это о тех старателях, которые до войны нашли золотой молоток?

— Да. Ты знаешь, что сейчас один человек ищет тот клад?

— Ты имеешь в виду парня, который продал квартиру? Так он же ненормальный. Кто же сегодня так ищет клады?!

— Вадим, этот ненормальный выкопал огромный котлован, вскрыл старую штольню, которую пробили энкавэдэшники в 53 году. Ты же не думаешь, что чекисты просто так, от нечего делать рубили в горах секретную шахту? Видимо, у них была надежная информация и они всерьез надеялись отыскать сокровища. Я думаю, только смерть Сталина и последующая за ней неразбериха помешали «органам» добраться до заветного клада.

— Может быть, клад и существует, — Вадим чеканил слова, чтобы у собеседника не оставалось сомнений в его точке зрения, — но сегодня его поиски выглядят как натуральная афера. В двадцать первом веке вот так копать, как этот ненормальный кладоискатель, — чистое безумие! Подумай сам, Виктор, сейчас есть оборудование, позволяющее сканировать поверхность на глубину до сорока метров! Можно враз определить, есть ли там что-то достойное внимания или там ничего нет.

— Но такое оборудование стоит уйму денег! — попытался возразить Виктор.

Однако антиквар сказал как отрезал:

— Да твой кладоискатель потратил уже денег в два-три раза больше, чем стоит подобная аппаратура! Вот я и говорю, что его копание — авантюра и афера. Кому-то надо, чтобы парень там копал…

Виктор вышел из магазина, переполненный сомнениями. Незадолго до этого он беседовал о кладе и с другим антикваром — археологом и нумизматом Александром. Тот так же, как и Вадим, досадливо отмахнулся: «Это кто-то отмывает деньги!» На вопрос Виктора о проданной квартире и штольне энкавэдэшников Александр покрутил у виска пальцем и добавил: «Видел я этого Амана. По-моему, он помешался на кладе». Но Виктору очень хотелось верить, что Аман на верном пути, что еще немного и его рабочие отроют вход в долгожданную пещеру. Сам Аман в этом не сомневался ни на секунду. В начале мая он, встретив Виктора, заявил: «Приступаю к работам, уже достаточно тепло, и люди освободились. Думаю, что через две-три недели, самое большее — через месяц, войдем в пещеру. Будьте готовы, возможно, понадобятся спелеологи».

Прошло уже полтора месяца с начала работ, а от Амана никаких вестей… Впрочем, было несколько звонков: Аман просил найти Интернет-адреса международных аукционов и нумизматических форумов. «Вы представляете, — пояснил он, — какие мы редкости обнаружим в пещере?! Монеты, кубки, всякую утварь монашескую. Ведь, наверное, у них все из серебра было сделано. Хотя в легенде говорится, что там два клада: один золотой, а другой серебряный. Наверняка есть и драгоценные камни. Они же тогда знали им цену! Конечно, монахи их тоже спрятали. Не могли же они бросить драгоценности на разграбление врагам? Мне сейчас основной, золотой клад найти надо. Он уже близко, я его чувствую, и сны мне снятся, что вот он уже передо мной, а открою глаза — ничего нет, потом долго заснуть не могу. Все мысли вокруг клада вертятся». Виктор, слегка шокированный одержимостью Амана, пытался успокоить кладоискателя и шутил: «Ты сначала найди клад-то, а аукционы и покупатели сами тебя найдут. А может быть, нет там никакого клада? Может, лежит он где-нибудь в другом месте?» Но Аман был уверен, что клад спрятан именно в Курментинском ущелье и что он его скоро найдет…

Осенью 2007 года Виктор принимал участие в прохождении найденной Аманом пещеры. Она открылась случайно метрах в тридцати пяти от штольни энкавэдэшников. Запутанный, уходящий в глубь скального массива узкий ход привел спелеологов в зал, расположенный метров на десять-пятнадцать ниже дна вырытого Аманом котлована и не доходящий до штольни энкавэдэшников метров двадцать по горизонтали. Дальше ход был завален наносными породами. Виктор полагал, что если удастся расчистить этот ход, то за ним, возможно, обнаружится большой зал.

Хотелось верить, что именно в нем и находится то, что ищет Аман.

Виктор сел в машину и задумался. Александр и Вадим в один голос твердят, что не верят в затею Амана. Вспомнились слова Сергея Дудашвили, спелеолога с огромным стажем: «Не верю я ни в какие клады. Все это сказки для дураков!» Хотя найденная Аманом пещера его заинтересовала — это первая открытая пещера в Прииссыккулье. «Ну, а мне-то какое дело до Амана? — подумал Виктор, пытаясь разобраться в своем тревожном настроении. — Мне ведь тоже не нужны эти мифические сокровища».

И тем не менее, хотелось, чтобы Аман все же нашел клад. Было очень интересно, как будут дальше развиваться события. Сумеет ли Аман воспользоваться хоть частичкой найденного сокровища или властные структуры вмиг оттеснят его от находки? А потом, это же просто заманчиво и волнующе: отыскать сокровища, спрятанные в глубокой древности — ведь как никак восемь веков прошло с момента захоронения клада. Это интересно и с научной точки зрения, и с практической: даже если не продавать находки, как мечтает Аман, чтобы покрыть внешние долги Киргизии, а просто выставить их в музее, какой интерес проснется в мире к их маленькой горной республике. Будет что показать туристам.

Через два дня Виктор вместе с Дудашвили собирался присоединиться к экспедиции археологов под руководством академика Плоских. Каждый летний сезон Владимир Михайлович с помощью аквалангистов из России пытался разгадать тайны давно затонувшего в водах озера Иссык-Куль города древних усуней Чигу, или Чигучена, как его называли китайцы. Виктор любил плавать в маске и ластах, погружаться с аквалангом в водные глубины и поэтому с удовольствием принял приглашение академика. Базовый лагерь археологов располагался прямо на берегу Иссык-Куля в селе Кутурга. От него до раскопок Амана всего лишь несколько километров. Надо будет обязательно посетить котлован кладоискателей. Что там они делают? Куда удалось им пробиться?

И снова Мельникофф

За месяц до описываемых событий Виктор вновь узнал о появлении в Кыргызстане небезызвестного Сергея Мельникоффа. После мартовской революции 2005 года, когда первый президент Кыргызской Республики Аскар Акаев спешно покинул страну, о «великом комбинаторе и путешественнике» Виктор больше не слышал. Все грандиозные проекты русского американца как-то сами собой исчезли из памяти людей, словно их не было вовсе. Ничего не слышно было о Насоновой, которая должна была в одиночку покорять Эверест, никто не согласился взбираться на пик Победы за миллион долларов. Виктор решил, что авантюрист разочаровался в Киргизии. Сергею Мельникоффу нужны были деньги, и деньги большие. Видимо, в Кыргызстане такие деньги никто не торопился отдавать под «прожекты» американца.

Возвращаясь из командировки в Москву, Виктор в салоне самолета в киргизской газете увидел знакомое лицо. Сергей Мельникофф давал большое интервью корреспонденту газеты. В свойственной ему безапелляционной форме американец предлагал уволить всех киргизских министров за профнепригодность, а тур — операторов заставить мести улицы, на большее, якобы, они не способны. В доказательство своей правоты Сергей намекнул, что уже заработал на Кыргызстане сотни миллионов долларов, в то время как в самой республике чиновники продолжают твердить о туристическом потенциале «второй Швейцарии», на деле не претворив в жизнь ни одного дельного проекта. Обозвав Кыргызстан страной потерянных возможностей, Мельникофф заявил, что туризмом в стране занимаются непрофессионалы и бездари, не способные продвинуть республику ни на дюйм вперед. «Вы топчетесь на месте, словно слепые котята, — возмущался американец, — так дела не делаются. Прошло десять лет с тех пор, как я впервые приехал в Киргизию, а вы продолжаете канючить о своих прекрасных перспективах. У вас нет их! Потому что ваши люди не могут воспользоваться тем богатством, которое подарил им Бог!» Ошеломив таким заявлением корреспондента, Мельникофф тут же подал утопающим руку: «Я, я знаю, как превратить Киргизию в туристическую Мекку. Для этого нужны неординарные решения и проекты. Для их осуществления нужен человек таких масштабов, как я. Повторюсь, я уже сумел заработать на вашем потенциале. Когда я был здесь впервые, то остро нуждался в средствах. А теперь я могу позволить себе вкладывать деньги в целые страны, чтобы они тоже могли добиться успеха!» Видимо, Мельникофф почувствовал, что его слегка «занесло», поэтому поспешил сменить тему разговора. Речь пошла о поисках мощей святого Матфея.

Корреспондент позволил себе усомниться в том факте, что Мельникофф обнаружил раку со святыми мощами. «Это же событие мировых масштабов, — вежливо заметил корреспондент, — а тут абсолютная тишина всех средств массовой информации. К тому же наш академик Владимир Михайлович Плоских из года в год ведет поиски на озере Иссык-Куль, каждое лето организовывает археологические экспедиции и до сих пор ничего не нашел…»

Мельникофф досадливо отмахнулся: «Вашему академику просто делать больше нечего, вот он и ищет то, что уже давно найдено. Если это ему нравится и если кто-то дает ему на поиски деньги, то это его дело».

В конце интервью корреспондент все же вернулся к теме «спасения Кыргызстана» и стал слезно молить Мельникоффа помочь бедной стране придумать какой-нибудь грандиозный проект, который поспособствует привлечению туристов. Американец благосклонно согласился подумать.

Прилетев в Бишкек, Виктор на какое-то время забыл о Мельникоффе. Но спустя неделю ему вновь на глаза попалась информация о «великом комбинаторе». В одной из Интернет-газет корреспондент прямо-таки пищал от восторга по поводу умопомрачительного проекта «заезжей знаменитости». Виктор с интересом прочитал очередное напыщенное интервью с Мельникоффом. Суть его предложения была одновременно проста и нагла. Он, американец и знаменитый шоумен, полетит в космос в качестве космического туриста, одетый в костюм, сшитый из киргизского флага! Весь мир узнает о маленькой горной стране и возликует. Мельникофф сообщил, что отправил открытое письмо президенту Бакиеву, чтобы тот поддержал эту грандиозную идею. На осторожный вопрос корреспондента, а что будет, если Курманбек Салиевич не одобрит новаторскую идею Сергея, Мельникоффа прорвало: «Я не спал три ночи и три дня, придумывал и воплощал эту идею. Со мной не спала и работала вся моя команда. Мы открыли новый сайт «Мой Кыргызстан», на котором уже всё заявлено для космического полета. Я изъездил землю вдоль и поперек. Поднимался на все вершины мира и теперь готов подняться над ним самим. Я стану первым космическим путешественником и полечу под чужим, но дорогим мне флагом страны, которую я полюбил. Если ваш президент откажется поддержать мой проект, я сам оплачу свой космический вояж. У меня хватит денег на десятки таких полетов! Я выйду на космодром, одетый в ваш красный флаг. Пусть весь мир увидит, какой недальновидный политик ваш президент. Я обращусь к нему с космодрома в последний раз, и, если он промолчит, проигнорирует мой поступок, я переменю одежду и на глазах у всего мира надену свой родной звездно-полосатый флаг! Нет! Я вообще не буду надевать никаких флагов! Ни киргизского, ни американского. Я полечу в космос совершено голым! И этот мой поступок еще больше продвинет ваш Кыргызстан. Любая бы страна с радостью, со слезами на глазах приняла такой щедрый подарок — полет к звездам! Но ваш президент еще не ответил мне, так что время у него есть!»

Виктор в который раз подивился наглости русского американца. Припомнил и недавнюю информацию о том, что некая миллионерша из Лондона русского происхождения выделила около пятидесяти миллионов долларов на издание книги «великого» фотохудожника Сергея Мельникоффа и что все миллиардеры спешно становятся в очередь на приобретение этого бесценного шедевра. По всей вероятности, это обстоятельство и явилось причиной «финансовой» свободы комбинатора. Мир не без добрых дураков, как говаривали кот Базилио и лиса Алиса.

«Интересно, — подумал Виктор, — во что выльется новая затея Мельникоффа? Лопнет как мыльный пузырь, подобно предыдущим, не оставив и следа в памяти людей? Или мы все же увидим полет космического путешественника?»

Невольно мысли Виктора переключились с проектов «великого комбинатора» на экспедицию Плоских, в которой ему, Виктору, предстояло принять участие. Ни одному слову американца Виктор не верит. Хотя и к гипотезам академика тоже осторожно относится. Владимир Михайлович пытается доказать, что известные всем подземные катакомбы неподалеку от Светлого мыса на Иссык-Куле являются руинами древнего монастыря армянских братьев, где, согласно легенде, хранились мощи святого Матфея. Легенда эта берет начало из Каталонского атласа, составленного в 1375 году на основании еще более древних карт. На карте рядом с озером Иссык-Куль нарисован домик с крестом на крыше и стоит надпись: «город Исикуль. Монастырь армянских братьев, где лежат мощи святого Матфея». Само собой разумеется, что на карте большое озеро отмечено небольшим рисунком, и знак монастыря всего чуть-чуть уступает ему по размерам. Так что, где на самом деле находился монастырь, никто не знает. Его еще Семенов-Тян-Шанский искал. А катакомбы, по личному убеждению Виктора, не столь древние и, по всей вероятности, были выкопаны монахами православного Свято-Троицкого монастыря, который располагался на Светлом мысу в конце девятнадцатого — начале двадцатого века. Кстати, местные жители вообще утверждают, что появились эти катакомбы во время Второй мировой войны — их будто бы выкопал один монах, который в них и жил. Почва, в которой выкопаны катакомбы, представляет собой обычную глину, значит, подземные ходы не смогли бы просуществовать здесь более двухсот лет. Посещая катакомбы в течение нескольких лет, Виктор видел, что подземные своды постоянно осыпаются и вскоре могут окончательно обрушиться.

Изучая план катакомб, Виктор пришел к заключению, что их даже не успели достроить. Существующие двадцать четыре метра подземных ходов идут вкруг вершины холма, который в начале двадцатого века был островом. Теперь воды озера отступили, и вход в катакомбы чернеет на вершине холма, вдающегося в озеро небольшим мыском. По обе стороны кругового коридора расположены отдельные кельи. Не все они закончены, некоторые только обозначены входом, да и сам центральный коридор не доведен до конца, он так и не замкнулся в полный круг. Практика рытья подобных катакомб была известна православным монахам. Они любили уединяться в темной подземной келье и молиться, как это делали праотцы из Священного Писания.

Виктор не принимал всерьез легенду местных жителей: одному монаху незачем было сооружать в земле несколько келий. Но и то, что катакомбы — это развалины средневекового монастыря, как утверждал академик Плоских, ничем не подтверждалось. Хотелось поскорее поехать в экспедицию Владимира Михайловича и поучаствовать в его поисках. На память пришел Аман и пещера с сокровищами. Что если Мельникофф узнает о раскопках в Курментинском ущелье, как он себя поведет?

Встреча с бароном Унгерном

Виктора интересовали все газетные заметки, которые касались вопроса о кладах в районе Иссык-Куля. В основном, как казалось Виктору, все тайны и легенды придумывали журналисты, стремясь привлечь внимание публики к горному озеру. Надо было как-то развивать туризм в Киргизии. Еще со времен Союза велись разговоры о летающих над озером тарелках, о встречах со снежным человеком, о таинственных кладах, спрятанных в недоступных ущельях или на дне Иссык-Куля. Теперь же, когда президент объявил туризм приоритетной отраслью страны, журналисты старались вовсю.

Тем не менее, Виктор обязательно прочитывал все подобные статьи. Вдруг в какой-нибудь отыщется хоть зерно правды! Иссыккульский клад не давал покоя Виктору, хотелось помочь Аману в его поисках. Может быть, найдется хотя бы намек на правильность предположений кладоискателя. Виктор просматривал и Интернет. Там велась оживленная дискуссия о Курментинских раскопках. Высказывались предположения, что там может быть найден клад самого Чингисхана, который безуспешно ищут по всей Азии как ученые, так и авантюристы. Упоминался и эмир Тимур, проходивший по северному берегу Иссык-Куля со своим войском. Виктор отыскал даже упоминание о знаменитом «черном бароне» Унгерне. Вроде бы он мог отослать на Иссык-Куль своих гонцов для того, чтобы они надежно спрятали золото, бывшее в его распоряжении. Золота было в достатке у Азиатской дивизии барона, кроме того, Унгерн захватил в Монголии караван из 18 верблюдов, который перевозил золото Колчака. После разгрома армии верховного правителя Сибири красными частями адмирал послал свой золотой запас в банк города Харбина в сопровождении военной охраны. Этот запас попал в руки Унгерна. Естественно, что он не мог возить все золото за собой в походах. Это было рискованно и опасно. Золото нужно было барону для организации вооруженного движения против большевиков. Унгерн мечтал объединить все разрозненные белые отряды в Китае, Синьцзяне и Монголии и, опираясь на местную национальную аристократию, монгольских князей, киргизских и казахских ханов и беков, уничтожить красную «заразу» и создать Срединную империю во главе с маньчжурским императором.

Золото пряталось в тайных местах, известных лишь избранным. Участники организации захоронения кладов обычно уничтожались.

Виктор задумался. Конечно, Монголия от Киргизии далеко. С другой стороны, Восточный Туркестан и Кашгария рядом. Там были отряды атамана Дутова и Анненкова, генерала Бакича и других участников Белого движения. Унгерн хотел иметь в союзниках Тибет и Далай-ламу. Обращался он за помощью и к Букейхану, руководителю казахской партии «Алаш-Орда», которая поддерживала атамана Анненкова. Мог ли барон Унгерн рассматривать Киргизию, со всех сторон защищенную высокими горами, в качестве оплота для своего воинства? Особенно Иссык-Куль, откуда близки и степи Казахстана и китайский Кашгар?

Виктор решил побольше разузнать о легендарном бароне.

Информация об Унгерне была очень разноречива. Советские источники говорили о нем как о кровожадном бандите, маньяке, который упивался убийствами и истязаниями. Эмигрантская пресса делилась на два лагеря. Бывшие белые офицеры, после разгрома колчаковских войск попавшие в Азиатскую дивизию, писали об Унгерне явно предвзято, выпячивая его отрицательные стороны, сгущая краски, сосредотачиваясь на описаниях телесных наказаний и смертных казней, которые щедро применялись в Азиатской конной дивизии. Те же, кто прошел весь скорбный путь с «черным бароном» от Даурии, где была сформирована Азиатская конная дивизия, до Урги, тогдашней столицы Монголии; кто спал рядом с ним у костра в зимние морозы в горах Монголии; кто под его руководством побеждал армии врагов, превосходящих их силой и количеством в десятки раз; кто пережил ужасы поражения и на своей шкуре испытал тяжесть бароновского «ташура» — бамбуковой палки, те писали об Унгерне с благоговением и почтением. Барона называли единственным борцом с большевизмом, который всего себя отдал этой борьбе. Для него не существовало ничего другого на белом свете. Ни денег и материальных благ, ни вина и женщин, ничего кроме войны с революционерами любой нации, которых он называл «нечистыми духами в человеческом образе, заставляющими первым делом уничтожать царей, а потом идти брат на брата, сына на отца, внося в жизнь человеческую одно зло». Унгерн был ярый монархист. Только монарх, по мнению барона, мог навести порядок в обществе.

По рассказам соратников Унгерна, он отличался совершенно аскетической неприхотливостью и был равнодушен к своим нуждам. Был бессребреником, никогда не искал себе выгоды или наживы. Его заботой были лишь его люди, его Азиатская конная дивизия — его «войско», как называл дивизию сам Унгерн.

Чем больше узнавал Виктор о бароне, тем больше загадок рождал его образ.

Романтик, искатель приключений и жаждавший смелых подвигов благородный рыцарь — таков был Унгерн Роман Федорович, 29 лет от роду, когда началась Первая мировая война — Великая война, как тогда ее называли.

Упоминание о роде Унгернов появляется в исторических хрониках в начале XII века, когда два брата де Унгария переселяются из Венгрии в Галицию и женятся на сестрах славянского князя ливов. Потом братья переселяются в Прибалтику и становятся рыцарями Ливонского ордена. Предки Романа Федоровича участвовали в Крестовых походах, практически во всех крупных сражениях на территории Европы. К венгеро-славянской крови вскоре примешивается и германская, и скандинавская. В хрониках Пруссии и Щвеции часто встречаются имена отпрысков дома Унгернов, занимавших высокие посты. Появление двойной фамилии — Унгерн-Штернберг указывало на родство с чешским графом Штарнбергом.

Русский дом баронов Унгернов основал барон Рено, сподвижник Петра Великого. Он был первым предводителем дворянства Прибалтийского края и немало сделал для укрепления России на вновь завоеванных землях. У барона Рено было много сыновей, и все они владели многочисленными земельными угодьями и островами на Балтике.

Как писал в своей книге «Люди, звери и боги» профессор Оссендовский, бывший министром у Колчака и после разгрома адмирала бежавший в Монголию, в Унгернах жил дух авантюризма, некоторые представители этого рода даже пиратствовали в Балтийском море. Роман Федорович, очевидно, с детства впитавший в себя истории семейных хроник, мечтал прославить и свое имя. Кровь рыцарей жила в нем и требовала смелых подвигов. Роман очень много читал, не только по-русски, но и на французском и немецком языках. Это было время авантюрных романов. На литературном небосклоне сверкали такие звезды, как Густав Эмар, Луи Буссенар, капитан Майн-Рид. Видимо, мальчик, проглатывая их романы, представлял себя благородным героем, сражающимся с жестокими варварами, пробирающимся в одиночку сквозь непроходимые джунгли, преодолевающим тысячи опасностей, могущим вытерпеть любые лишения. Роман предпочитал спать не в уютной кровати, а на твердой земле, подложив под голову камень или руку. Он готовился к испытаниям, даже в лютый холод ходил в легком платье и закалялся в холодной воде. Молодой барон любил физические упражнения и не знал, что такое простуды и прочие болезни.

Помимо художественной литературы Романа увлекала и философия. Его захватила замысловатая игра человеческой мысли, поразили глубины смысла, открывающиеся мысленному взору исследователя. Унгерну казалось, что тайна жизни где-то рядом и совсем скоро откроется ему.

Однако мальчику пришлось испытать серьезное разочарование. В лицее, куда его определили, была бессмысленная, с его точки зрения, дисциплина, ненужные предметы и скучные занятия. Все существо Романа восставало против школьных порядков. Он одевался не по форме, нарушал распорядок, делал все, чтобы доказать, что он сам себе хозяин. Родители вынуждены были забрать из лицея свое чадо из-за систематических жалоб преподавателей.

Романа отдают в Морской корпус, но и там он не может смириться с военной дисциплиной. Через два года обучения молодого гардемарина опять забирают родители.

Это был 1905 год. Русско-японская война. Двадцатилетний Роман чувствует зов сердца и без раздумий устремляется на Восток. Там барон поступает в пехотный полк и весь в ожидании сражений. Но, хотя Унгерн и был награжден медалью за участие в военной кампании, в настоящем бою побывать ему так и не удалось. Зато Роман Федорович понял, что пехота не для него. Рыцарь должен быть на коне! Унгерн поступает в Павловское военное училище, в 1908 году оканчивает его и поступает хорунжим в 1-ый Аргунский полк Забайкальского казацкого войска. Унгерн становится казаком. Вот кто близок ему по духу. Ведь казак рожден для боевой службы, без войны он себя не мыслит. Унгерн без устали обучается верховой езде и вскоре становится лихим наездником. Осваивает фехтование, учится владению клинком шашки и сабли. Учителя Унгерна в восторге от его способностей. И в то же время Роман Федорович для многих остается загадкой. Он немногословен, ни с кем не заводит близкой дружбы, изучает языки (полк стоял в Даурии, и Унгерн изучал бурятский язык), читает философскую и религиозную литературу. Унгерн крайне честен и щепетилен, не выносит даже легких насмешек и оскорблений в свой адрес. Несколько раз дерется на дуэли.

В Даурии Роман пытается создать Орден военных буддистов. Какой же рыцарь без Ордена! К этому времени в Прибалтике уже кипят революционные страсти, и в 1906 году погибает его отец. Через год умирает мать. Унгерн понимает, с кем ему придется сражаться — с революцией, ибо она потрясает основы государства, на защите которого он стоит.

В Ордене Унгерн ввел безбрачие, так как считал брак серьезным препятствием для воплощения своего жизненного предназначения — смелых подвигов во славу Отечества.

Дед Романа был буддистом и жил в Индии. Отец тоже разделял идеи буддизма. Роман Федорович хорошо изучил буддизм и был убежден, что это одна из лучших мировых религий, хотя сам и оставался христианином. Дух мистицизма и идеи буддизма наполняли сборища рыцарей Ордена военных буддистов. Просветленное состояние духа поддерживалось принятием алкоголя и опиума, курением гашиша.

В 1910 году суд офицерской чести принуждает Унгерна покинуть полк. Причина — невызов на дуэль офицера, публично оскорбившего Романа Федоровича.

Виктор задумался: это так не похоже на взрывного, вспыльчивого и безумно храброго барона. Этот поступок может быть объяснен только одним: тот офицер, видимо, входил в Орден военных буддистов и Унгерн не мог себе позволить драться с соратником.

Унгерна отсылают в 1-ый Амурский полк в городе Благовещенске за 900 верст от Даурии. Роман верхом на лошади с одной винтовкой и охотничьей собакой отправляется в одиночку через непроходимую тайгу без какого-либо провианта. Наконец-то долгожданная свобода! Непреодолимые трудности для любого другого человека: одиночество, дикие опасные места, холод, голод, огромная глубокая река, через которую надо было переправиться на коне, отсутствие всего необходимого для жизни, безграничные лесные просторы и высокие горы, отделяющие Даурию от Приморья, более тысячи километров безумно тяжелого пути — все это было в радость молодому рыцарю. Он может больше! Унгерн охотился по пути, меняя часть добычи на спички и хлеб в редких селениях, и прибыл раньше назначенного срока, выиграв пари, заключенное с друзьями из Даурии.

Размеренная служба в Приморье пришлась не по вкусу Унгерну. Он постоянно нарушал ее устои. Однажды был даже ранен шашкой в голову на дуэли.

В это время в Монголии вспыхнуло революционное восстание, и Унгерн пожелал встать на защиту монгольской монархии, в ряды интернационального корпуса. В связи с этим он в 1913 году вышел в отставку, направившись в Кобдо, где располагался русский корпус и служил его друг по Даурии поручик Резухин.

Опять огромное расстояние было преодолено Унгерном на лошади без вещей и провизии.

Случайный попутчик Романа Федоровича от Улясутая (ныне Тува) до Кобдо Бурдуков так описывал барона: «Военный костюм его был необычайно загрязнен, брюки протерты, голенища в дырах. Сбоку висела сабля, у пояса револьвер, винтовку он попросил везти улачи. Вьюк его был пуст. Русский офицер, скачущий с Амура через всю Монголию, не имеющий при себе ни постели, ни продовольствия, производил необычное впечатление». Причем при себе Унгерн имел завизированное удостоверение, текст которого еще больше удивил Бурдукова: «1-ый полк Амурского казачьего войска удостоверяет в том, что вышедший добровольно в отставку поручик Роман Федорович Унгерн-Штернберг отправляется на запад в поисках смелых подвигов».

Барон спешил в предвкушении будущих сражений. Он нещадно гнал улачи, и 450 верст, отделяющих Улясутай от Кобдо, экипаж преодолел за неполные трое суток.

В пути Унгерн учил монгольский язык. В беседе с Бурдуковым Роман упомянул, что восемнадцать поколений Унгернов погибло на войнах и ему самому на роду написано умереть на поле сражения. Роман Федорович, видимо, сильно увлекался мистикой и верил в предсказания. Похоже было, что к тому времени ему уже кто-то нагадал трагическую смерть либо Унгерн сам ее предчувствовал.

Бурдуков с опаской смотрел на необузданного офицера, глаза которого горели маниакальным блеском. Унгерн рвался в битву и боялся не поспеть к месту действия.

Один случай сильно поразил попутчика барона. Унгерн заставил улачи ехать ночью, и путники потерялись в степи. Впереди оказалось болото. Улачи наотрез отказался ехать через топь, как ни хлестал его плетью Унгерн. Тогда барон, спешившись, по колено в воде более часа шел впереди экипажа, отыскивая надежные кочки, и вывел экипаж из болота.

Потом, стоя на холме, Роман Федорович долго втягивал в себя воздух и по только им одним уловимому запаху дыма определил, что рядом находится жилье. И действительно, через некоторое время путники услышали собачий лай и выехали к станции.

Полковник Казаков, начальник русского отряда в Монголии, и консул Люба отнеслись отрицательно к затее Унгерна создать интернациональный корпус для борьбы во имя монгольской монархии, и барону пришлось уехать в Россию.

1914–1916 года принесли Унгерну долгожданную деятельность во славу Отечества. В это время барон не покидал фронт. Когда Донской казачий полк, в котором он служил, уходил с передовой в тыл на отдых, Унгерн временно переводился в другой полк, который приходил на фронт из тыла.

Барон не знал страха. Под градом пуль вел разведку, добывал «языков», участвовал в сражениях и дерзких вылазках. Мог на спор въехать во вражеские окопы и беседовать с солдатами на австрийском или немецком языках. Пять раз был ранен и все же опять становился в строй. Был награжден пятью боевыми орденами за храбрость, в том числе и орденом Святого Георгия 4-ой степени, которым очень гордился, хотя никогда никому не рассказывал о подробностях того боя, за который получил эту награду. «Ты там не был, не знаком с обстоятельствами», — обычно скромно отвечал Унгерн на вопросы.

Однажды барон едва не погиб. Раненый, он повис на заградительной проволоке, спасли его подоспевшие казаки. Рядовые казаки боготворили его за храбрость, за простоту, ведь Унгерн спал рядом с ними у костра, ел из общего котла. Высшие офицеры недовольно посматривали на обтрепанного есаула, который упорно не хотел принимать офицерский вид.

Читая про безумную храбрость Унгерна, Виктор подумал, что барон, видимо, знал, что ему не суждено погибнуть на этой Великой войне, поэтому он так бесшабашно рвался в бой. А может быть, дело было в характере Унгерна? Может, он не мог жить по-другому?

В 1917-м грянула Февральская революция. Порядок в армии стал разваливаться. Унгерн попадает во Владивосток, оттуда на Кавказ, в район озера Урмия, где вместе с есаулом Семеновым пытается удержать фронт. В апреле Унгерн сформировывает ассирийский отряд, который под его началом бесстрашно воюет с неприятелем. Роман Федорович, памятуя о храбрости бурят и монголов, предлагает создать бурято-монгольский отряд.

Октябрьская революция и Брестский мир, подписанный большевиками, нарушают планы Унгерна и Семенова.

Видимо, Роман Федорович, решает Виктор, давно вынашивал одному ему известные планы. Может быть, эти планы родились еще в Ордене военных буддистов. Как бы то ни было, барон мечтал создать империю всадников-кочевников в сердце Азии. Близко познакомившись с религией и культурой монголов и бурят, Роман Федорович верил во внутреннюю мощь, скрытую в кочевых народах. Когда-то эта сила под руководством Чингисхана сокрушила все страны на востоке и западе. Монголы еще помнят это время. Память о тех временах жива в их легендах и верованиях. Барон хочет разбудить эту спящую силу. Унгерн убежден, что страны на западе погибнут от волны революций и демократии. Все будет охвачено хаосом. Лишь мощная сила во главе с монархом способна установить порядок. И эта сила должна прийти с востока. Барон Унгерн, как истинный рыцарь, должен служить этой монархии.

Коммунизм и большевизм, в понятии Унгерна, — новая религия толпы. Ее смысл — разрушить порядок и уничтожить старый строй. Не создавать, а отбирать, грабить и убивать. Народ России восстанет против такой новой религии! Надо только его поддержать в этой борьбе.

Унгерна тянет в Даурию и Маньчжурию. Оттуда можно начинать войну против революции. Семенов разделяет его идеи, он сам родом из тех мест, и два друга спешат в Забайкалье.

Открывается новая страница жизни барона Унгерна-Штернберга, полная побед и надежд.

Декабрь 1917 года. Унгерн и Семенов с семью казаками разоружают полуторатысячный гарнизон на станции Маньчжурия.

Январь 1918. Унгерн со взводом казаков захватывает станцию Хайлар с гарнизоном в восемьсот человек.

К концу 1918 года барон формирует Инородческую дивизию из бурят, монголов, татар, китайцев-харачинов. В это же время он получает звание генерал-майора.

В 1919 году почти восемь месяцев Унгерн пробыл в командировке в Пекине по спецзаданию Семенова. Там барон знакомится с видными китайскими чиновниками и военными. У Романа Федоровича созревает мысль, что Срединная империя, его мечта, должна восстановить маньчжурскую династию. В империю войдут все кочевые народы: китайцы, монголы, буряты, татары, казахи, киргизы; все, для кого демократия не имеет смысла. Кочевники должны управляться верховным монархом. Для этого надо поднять знамя Чингисхана. Любой кочевник считает себя потомком этого Вершителя судеб и без раздумий встанет под такое знамя.

Унгерн решается на важный для него шаг. Он отказывается от обета безбрачия и вступает в законный брак с маньчжурской принцессой Цзун, которая получает имя Елена Павловна и с которой барон возвращается в Даурию, где его ждет Азиатская конная дивизия, переименованная из Инородческой.

Конечно, брак был политическим ходом и успеха не имел. Вскоре Унгерн развелся и завещал своей бывшей жене все свои средства, хранящиеся в Харбинском банке.

Роман Федорович к тому времени разочаровался в атамане Семенове и полностью отдался подготовке своего «войска».

Забот было много. Денег на содержание дивизии не хватало. Людей нужно было вооружить, одеть, накормить и обучить военному делу.

Унгерн все свое время и все свои средства отдавал своим людям. Для поддержания дивизии, а в ней было 105 офицеров, 1233 всадника и 365 пехотинцев, срочно требовались деньги, и Унгерн нашел способ добыть их. Барон приказал останавливать все эшелоны, проходящие через станцию Даурия, и заниматься «реквизицией». Все вырученные средства шли на содержание и выплату жалования личному составу дивизии.

Роман Федорович считал, что в то время, когда родное Отечество в смертельной опасности, каждый патриот должен отдать все, что имеет, для защиты государства.

С ненавистью смотрел барон на убегавших в Китай белых офицеров, везущих с собой семьи и имущество, порой незаконно присвоенное. Как-то Унгерн, осматривая очередной эшелон, в сердцах спросил у своего офицера: «У тебя нет стрихнина?» На удивленный вопрос, зачем ему яд, барон прошептал: «Я бы всех их отравил!»

В поездах попадались и большевики, и коммунисты. Унгерн обладал удивительным даром находить «красных». Достаточно было ему взглянуть в глаза собеседника, и барон безошибочно определял, кто он. Создавалось впечатление, что Унгерн мог читать мысли людей. Естественно, врагов безжалостно расстреливали.

В Даурию прибывали офицеры, желающие продолжать борьбу с большевиками и после разгрома Колчака. Унгерн брал их к себе в дивизию, но не очень доверял им. Была большая разница между дисциплиной и порядком в царской армии и в воинстве барона. В основном, там были выдвиженцы Унгерна. Те, кого он знал лично и кто воевал с ним в Пруссии или на Кавказе. Эти люди слепо верили в «неуязвимого» барона, делили с ним все тяготы походной и военной жизни.

…Виктор оторвался от чтения книг и документов о бароне Унгерне и мысленно перенесся во времени и расстоянии. Представилась затерянная в тайге и сопках станция Даурия, через которую проходят практически все эшелоны из Сибири в Китай и Монголию. Нельзя миновать «таможню» грозного барона. Вокруг станции все сопки усеяны человеческими останками, слышен по ночам волчий или собачий вой. Трупы не закапывают, по монгольскому обычаю оставляя на съеденье диким зверям. Иногда ночная тишина нарушается громким гиканьем и топаньем конских копыт — барон мог внезапно поднять любой отряд и посреди ночи бешено лететь сквозь сплошной мрак к только одному ему известной цели.

А еще Унгерн любит в одиночку пробираться по невидимым в ночной мгле тропкам между сопок на своей любимой кобыле Машке (подарок атамана Семенова) и вслушиваться в уханье филина. Говорят, что однажды барон не дождался крика этой птицы и сильно огорчился. Унгерн решил, что филин заболел, и даже пытался послать полкового фельдшера на его розыски. Хотя это могли быть только досужие вымыслы…

А еще ходили слухи, что у барона на чердаке живет стая волков и он скармливает им пойманных коммунистов…

Виктору стало не по себе. Он представил себя в этих условиях. С кем бы он был? С большевиками? Вряд ли. Его предки были гонимы советской властью. Дядя отца сражался в рядах атамана Анненкова. Того самого, с кем хотел бы объединиться барон Унгерн. Про Анненкова тоже ходили легенды как о храбром и дерзком человеке. Он, так же как и барон, отличился в Великой войне. И оставил свой кровавый след в Гражданскую.

А с другой стороны, ведь все жертвы были напрасны. Советская власть благополучно просуществовала семьдесят лет и тихо умерла, оставив после себя миллионы растерянных граждан, лишившихся Отечества и веры. Смог бы Виктор сражаться насмерть, зная, что все бессмысленно? Хотя сама мысль о насилии ему неприятна, но в те времена другого было не дано…

Виктор мотнул головой. Слава богу, ему не надо делать выбор. Сейчас другое время.

Он опять подумал об удивительной верности людей Унгерна своему командиру. В нечеловеческих условиях они шли по Монголии, неся через горы пушки буквально на руках. Зимовали в горах, умирая от холода и голода, но сумели наголову разгромить хорошо вооруженную китайскую армию, значительно превосходившую унгерновцев количеством. Чуть более тысячи человек против пятнадцати тысяч солдат регулярной армии. Но Урга, столица Монголии, была взята, а вскоре и вся страна была очищена от революционной китайской армии. Наверное, решил Виктор, в беседах с казаками у костра барон рассказывал что-то такое, что заставляло людей идти за ним на смерть, помогало им преодолеть страх, мириться с железной дисциплиной в войске барона. Унгерн после выхода из Даурии в сторону Монголии запретил употребление алкоголя. Виновные в нарушении порядка и дисциплины строго наказывались: сидели по несколько суток на льду, на крышах домов, на деревьях. Барон лично мог ударить провинившегося ташуром по голове — а рука у него была тяжелая…

Дальше опять загадки. Унгерна сопровождают буддийские ламы-предсказатели. Они обещают ему победу над китайцами, если тот вызволит из плена верховного религиозного правителя Монголии Богдо-гэгэна. Горстка тибетцев, прибывших на помощь Унгерну от Далай-ламы, совершает дерзкий набег на дворец, в котором держат Богдо-гэгэна, похищают его и его жену, на руках переносят через священную гору Богдо-ула. Все совершается именно так, как предсказывали ламы.

И в заключение — безумный поход небольшой армии барона Унгерна-Штернберга на советскую Россию. Семитысячный отряд против огромных красных армий. На что рассчитывал барон? Что жители поддержат его, что бойцы Красной Армии перейдут на его сторону? Унгерна не понимали даже белые офицеры, влившиеся в его воинство. Судьбу свою Унгерн знал заранее. Многочисленные гадания накануне вторжения в пределы Дальневосточной республики говорили о его скорой гибели. Оссендовский несколько раз повторяет, что Унгерну, после начала действий против Советов, оставалось жить сто двадцать дней. И барон знал об этом и шел навстречу своей смерти.

После поражения под Троицкосавском, отступления и нового поражения под Селенгинском было предательство офицеров, убийство помощника барона генерала Резухина и покушение на самого барона. Унгерн метался между бригадами, которые самовольно, под руководством взбунтовавшихся офицеров, уходили на восток, в Приморье. Все это продолжалось до тех пор, пока его обманным путем не связали бойцы из монгольского отряда Азиатской дивизии. Им не хотелось идти с бароном в далекий Тибет к Далай-ламе. Встретившийся отряд красных взял монголов в плен и с удивлением обнаружил, что на телеге под одеялами среди кулей с провизией лежит связанный человек. На вопрос, кто он такой, барон ответил просто: «Я барон Унгерн-Штенрберг».

Барон вроде бы пытался покончить с собой во время его транспортировки на советскую территорию, но разные обстоятельства не позволили ему это осуществить. Впрочем, как показали дальнейшие события, эти попытки были совершенно излишними либо они были выдумкой большевиков. Барон Унгерн не боялся смерти. Он не просто мужественно держался и вел себя достойно, он был совершенно спокоен и на суде, и во время расстрела.

На вопрос о заслугах Унгернов перед Россией барон с гордостью произнес: «Семьдесят два убитых на войне!»

Чем больше читал Виктор о таинственном бароне Унгерне, тем больше вопросов рождалось в его голове. Каждый очевидец или участник тех далеких событий счел своим долгом описать Романа Федоровича. Это были разноречивые рассказы. Кто-то пытался слухи выдать за чистую правду, кто-то старался выгородить себя и очернить барона. Сам Унгерн на суде всю вину взял на себя: его люди выполняли его личные приказы и не могли поступить иначе. Подробно описывались казни, которые приводились в исполнение в Азиатской дивизии. Пороли ташурами до смерти, сжигали на кострах, душили и расстреливали. Хотя случаи, за которые подвергали казни, бывали исключительные. Например, полковник Лауренц, служивший у Унгерна, приказал отравить всех раненых в госпитале, сославшись на приказ барона избавиться от обузы.

Образ Унгерна от рассказа к рассказу становился все нереальней и ужасней, так что вскоре Виктор прекратил чтение. В голове был хаос. Люди, даты, места сражений, события, ламы, Богдохан, полковник Сипайлов, ради удовольствия удушающий невинные жертвы, его подручный капитан Безродный, вырезающий без сожаления русских в городах и селах, барон Унгерн, приказывающий уничтожать всех коммунистов и евреев, ибо евреи придумали революции, — все смешалось в кипящем мозгу. И над всей этой мятущейся массой желтое знамя Чингисхана с его мистическими знаками — свастикой. Оно реяло над палаткой барона Унгерна. Тут же вспомнился Гитлер. Неужели барон предвосхитил идеи фюрера? Или Гитлер позаимствовал их у Унгерна? Одинаковая ненависть к большевикам и евреям. Склонность к мистике и буддизму. Сходная символика — свастика. Такие же тибетские ламы-предсказатели были и у фюрера. Унгерн поддерживал буддизм и, наверное, верил в реинкарнацию. Не потому ли такое пренебрежение к смерти? Ведь она, по буддизму, — лишь переход в новое состояние. А может быть, как это ни парадоксально, Гитлер был перевоплощенным Унгерном?!

Виктор откинулся на спинку кресла от неожиданного предположения и закрыл глаза. Мысли лихорадочно вертелись вокруг Унгерна и Гитлера. Он потерял ощущение времени. Ему казалось, что он повис где-то между началом двадцатого века и его серединой. Внезапно Виктор уловил едва различимый шорох в кабинете, где сидел, а ноздри уловили табачный дым. Открыв глаза, Виктор остолбенел. Рядом с ним, в соседнем кресле сидел барон Унгерн. Виктор столько раз читал описание Романа Федоровича, столько раз вглядывался в фотографии барона, пытаясь прочитать в его глазах ответы на мучившие Виктора вопросы, что не узнать Унгерна он не мог. Виктор ощутил, как из глубины его души поднялась волна, заполнившая все его существо. Может, это инстинктивный ужас?

Сидящий рядом человек был высок, худощав, с широкими плечами и сравнительно небольшой головой. Над лицом нависал выпуклый лоб, по которому разметались спутанные рыжие волосы. Длинные казачьи усы и небольшая бородка, пронзительный взгляд стальных глаз. Одет он был в красно-желтый монгольский халат с генеральскими погонами. При свете ламп тускло поблескивали вышитые серебряными нитками двуглавые орлы на погонах. На груди висел Георгиевский крест.

— Вы же его собственноручно, — только и мог пролепетать Виктор, указывая пальцем на крест, и, смутившись, поправился, — то есть, своими зубами изгрызли в тюрьме, чтобы большевикам не достался… — Виктор, будучи не в силах отвести взгляд от сверливших его глаз барона, покрылся потом.

Унгерн усмехнулся:

— Не уничтожь тогда я свой орден, лежал бы он сегодня в чьей-нибудь коллекции. Не для того мне его дали.

Виктор хотел спросить Романа Федоровича о том бое, за который барону был пожалован Святой Георгий 4-ой степени, но он уже и так знал ответ: «Вы не знакомы с обстановкой».

Унгерн нарушил молчание:

— Вы так долго думали о моей персоне, что я вынужден был как-то ответить вам… Но вы ошибаетесь, полагая, что я что-то скрывал. У меня не было тайн от моих людей. И вообще я таков, какой я есть…

— Роман Федорович, мне так хотелось, чтобы не было этой бессмысленной жестокости. Зачем вы унижали достоинство белых офицеров, ставили их в обоз, заставляли пасти скот, вместо того чтобы доверять им командование людьми? Ведь они были прекрасными специалистами.

Барон опять усмехнулся:

— Вам теперь хочется, чтобы тогда победила Белая армия? Тогда бы не было и Советского Союза. Ведь это ваше Отечество. Впрочем, что сейчас говорить о прошлом?! Свершенного не объясняют. За то, что сделано, не увещевают, и в том, что было, не винят. Это лишено смысла. Ответ на свой вопрос вы прочтете в воспоминаниях одного моего казака. Вот его слова, они не мои: «За что вас, офицеров, оскорбляет дедушка (ну, вы знаете, так меня называли мои бойцы)? Только за дело. А хуже оскорблений, чем вы и все русское офицерство перенесли от своей же солдатни, которую науськали на вас их комиссары, представить трудно… На вас плевали, погоны срывали, вас били и убивали. Чтобы спастись от этого, вы бегали, прятались, меняли свой облик, свою речь, а иногда и убеждения. Распущенная солдатня охотилась за вами, а вы прятались по чердакам, в подвалах и стогах сена». Эти офицеры спасали свою шкуру, грабили страну и бежали за границу, оставив страну на растерзание красным. Если бы эти господа имели мужество с честью умереть за Отчизну, наверное, история пошла бы по другому сценарию. Что же касается жестокости, то человечность редко сочетается с искусными речами и умильным выражением лица. Как говорил Конфуций, «если благородный муж лишен строгости, в нем нет внушительности». Чтобы стать несгибаемыми в борьбе, белым офицерам надо было бы отказаться от многих желаний, кроме одного — желания спасти Родину.

Однажды, будучи на станции Даурия, я остановил эшелон. В вагоне первого класса оказалась довольно неприятная компания, которая терроризировала остальных пассажиров во время пути. Матрос Кудряшев, помощник комиссара по морским делам, который ехал во Владивосток по важному государственному заданию, подполковник, перешедший на службу к большевикам, какой-то чиновник и еврей из Харбина. Так вот, эти «товарищи» устраивали ежедневные кутежи и оскорбляли, как могли, благородную публику, особенно женщин. Матрос хвастался, что лично расстреливал белых офицеров, участвовал в казни 400 офицеров в Гельсингфорсе, которых утопили в проруби.

За зло надо платить по справедливости. Я приказал расстрелять его. Вы бы видели его в тот момент. Куда делась его наглость. Кудряшев ползал на коленях и умолял его простить, целовал сапоги моим офицерам, обещал преданной службы. Я брал к себе в дивизию пленных красноармейцев, и практически все они служили честно и не изменили мне. Но коммунистов я расстреливал. Это были подлые люди, которые могли менять свои убеждения в угоду обстоятельствам и своей пользе. Когда исходят только из выгоды, рождается лишь злоба. Если бы большевики почувствовали силу Белой армии, они, так же как тот матрос, молили бы о пощаде. Но, к сожалению, достойных людей в армии оказалось очень мало.

Ты думаешь, что Великий Петр не был жесток? Или Александр Победитель? Важен результат. Если ты его достиг, о тебе говорят как о герое, а обо всех потерях говорят, что они были необходимы ради славы Отечества, и восторгаются беспримерным героизмом и отвагой готовых на смерть людей. Если же ты проиграл, то рассуждают о бессмысленных жертвах и невероятной жестокости вождя.

Виктор слушал Унгерна и лихорадочно вспоминал те вопросы, которые мучили его, когда он пытался понять скрытую сущность мрачного «черного барона». В голове проносились видения свастики, Гитлер, скачущие во весь опор казаки в ночном мраке, воющие волки на чердаке Унгерновского дома, молящиеся ламы, горящий на костре офицер, выкрикивающий проклятия тем, кто донес на него «дедушке», угрозы, что он вернется с того света и жестоко отомстит предателям…

Странное дело, но Унгерна Виктор уже не боялся. Тот сидел так спокойно и говорил так тихо и обстоятельно, что Виктору казалось, что барона он знает давно и не раз вел с ним беседы.

— Даже те люди, которые прошли со мной весь путь, те, кого я наставлял, не смогли справиться со своими желаниями. Я запретил алкоголь, я требовал, чтобы каждый понимал, за что мы боремся. Но мои люди пили, не страшась наказания, грабили, мародерствовали, насиловали и убивали. Только ценой жесткой дисциплины и суровой казни можно было навести порядок. И он был в моем воинстве.

— Но многие офицеры пользовались вашим именем в своих целях, — напомнил Виктор.

Барон кивнул:

— Да, было слишком много смертей и ошибок. Но иначе быть не могло. На войне как на войне. Я старался быть примером для своих офицеров и казаков. Не винил за малые проступки, выдвигал достойных и способных, обучал их военному делу. Но трудно общаться с женщинами и с низкими людьми. Приблизишь их к себе — они становятся дерзкими, а удалишь — озлобятся.

Виктор тут же вспомнил, что Унгерн боялся женского общества. На языке вертелся вопрос: «Неужели знаменитый барон был девственником?» Роман Федорович тем временем продолжал:

— Скольких людей подвела любовная страсть. По этой причине я расстался с Семеновым. Он предал наши цели ради любви к какой-то цыганке Машке. Человек может пойти на любое безумие, если позволит страстям захватить его душу. Вот ты удивляешься, как я мог пойти на советскую Россию с моим маленьким войском, обречь людей на верную смерть? Да, у людей всегда есть выбор. Они всегда могут встать в серую массу и не брать на себя ненужную ответственность. Мол, я такой же, как все! А кто-то, их единицы, говорит: «А я не могу, как все! Потому что все — не правы». Он становится изгоем, над ним смеются, его осуждают, а он один против всех. Вспомни Александра Галича, Иосифа Бродского, Андрея Сахарова. Хоть и евреи, но достойные граждане. Есть люди, которым внутренняя совесть не позволяет отказаться от своих убеждений. И совершенно не важно, победишь ты в своей борьбе или проиграешь. Важно, что ты ей не изменил. Да и что бы я делал в эмиграции? Влачил жалкое существование, вымаливал должность, жил, чтобы поддержать свою никому не нужную жизнь? Я принес присягу служить императору, не щадя своего живота, и я был верен своему слову до конца. Это — главное.

Я знаю, Виктор, у тебя масса вопросов ко мне. Но я отвечу лишь на один. К сожалению, хотя в нашем распоряжении вечность, мы всегда спешим.

Задумывался ли ты, почему я не боялся смерти? Жизнь достаточно простая штука для того, кто ее понял. В жизни действуют определенные законы. Например, воля к жизни или стремление к продолжению рода. Воля к жизни заставляет нас цепляться за нее всеми силами, даже тогда, когда жить невыносимо. Это инстинкт, который присущ всему живому на земле. Даже слепой щенок, который не знает жизни, отчаянно борется за нее, когда его топят. Человек, познавший этот закон и имеющий мужество противопоставить животной воле к жизни свою разумную волю, становится хозяином своей жизни. Он может прекратить ее по своему желанию. Так, например, поступил Диоген, прекратив дышать. Жизнь не такая уж приятная штука. Как говорил Вольтер, «мухи рождаются для того, чтобы их съели пауки, а люди — для того, чтобы их глодали скорби». Каждое живое существо на земле — живое кладбище тысячи других, за счет которых оно существует. Если бы жизнь была раем, не надо было бы загонять в нее и содержать в ней людей, пугая величайшим страхом на свете, — страхом смерти.

Страх смерти тоже инстинкт. Его испытывают все животные. Нет ничего ужаснее смерти. А ты не задумывался, почему человек так страшится смерти? Потому что он перестанет быть? Но ведь его же не было целую бесконечность до того, как он родился! Это его не убивает? Почему же человек страдает, что его не будет вечность после того, как он умрет? Чем одно состояние отличается от другого? Ничем! Страх смерти — простой инстинкт, призванный заставить нас цепляться за нашу никчемную жизнь. И его можно победить знанием. Что же такое смерть? Исчезновение сознания из бренного тела. Как заметил Эпикур, «смерть нисколько нас не касается, то есть пока мы есть, нет смерти, а когда она есть, то нас уже нет». Буддизм на этот счет говорит, что мы были всегда и всегда будем. Только в ином обличии, пока не достигнем нирваны. Только ничтожные люди могут бояться смерти. Любовь к женщине — к сожалению, это тоже инстинкт. Что бы ни сочиняли по этому поводу поэты и писатели — это инстинкт продолжения рода, который можно победить знанием. У меня был свой путь. Я должен был подчинить ему свое сердце, быть твердым и решительным, ибо его ноша тяжела. Завершить путь можно, только умирая — это ли не даль?

Виктор хотел что-то ответить, но какое-то странное оцепенение сковало его. Усталость смежила его веки, а когда он, наконец, открыл глаза, кабинет был залит ярким солнечным светом и через открытое окно слышалось пение соловья.

Виктор всеми клеточками своего тела ощутил бодрость летнего утра и подумал, что жить прекрасно и жить хочется. Мелькнуло воспоминание о странном ночном посетителе. Сон это был или душа барона Унгерна и впрямь пришла к нему в гости? Но ночные видения становились все туманнее и исчезали из памяти под напором реальной жизни, аромата утреннего кофе и шума просыпающегося дома.

«Я потом обо всем этом подумаю», — решил Виктор и вышел из кабинета навстречу веселым голосам. Его не оставляло ощущение, что барон Унгерн приснился ему неспроста. Последнее время Виктора постоянно что-то тревожило: то энергетический кризис, разразившийся в стране, то экономический, охвативший весь мир. Народ уезжает на заработки в дальние страны. Хочется тоже, как и все, уехать туда, где можно жить и работать спокойно. А кто же останется здесь? Кто будет создавать будущее этой республики? Прав был барон: выбор пути перед человеком стоит всегда. Что он выберет — выгоду или опасную стезю? Пойдет ли с толпой или останется героем-одиночкой? Виктору внезапно почудился голос барона: «И если ты преуспеешь в своем пути и добьешься какого-нибудь результата, то будешь еще более одинок. Все окружающие будут люто тебя ненавидеть, ибо зависть человеческая — это еще один животный инстинкт». Виктор даже вздрогнул — настолько явственно внутри него прозвучал голос Унгерна. Неужели слуховые галлюцинации? Видимо, сказывается переутомление последних дней. «А все же жаль, что я не спросил Унгерна о кладе», — мелькнула в голове Виктора мысль, хотя он был уверен, что встреча с «черным бароном» ему просто приснилась.

Аман и Гульзана

Всю долгую зиму Аман ждал прихода весны. В начале мая он должен был начать работы в Курментинском ущелье. Поиски сокровища занимали все мысли Амана. Он мог говорить о чем угодно, но в его голове неотступно вертелся вид горной теснины, поросшей елями, и скальный утес, под которым Аман выкопал свой котлован. Этому способствовало и то, что любой встреченный Аманом человек неизменно спрашивал его о раскопках — слух о кладоискателе пролетел по всей Киргизии. Это было и приятно Аману — он сделался популярным в стране человеком, но в то же время и досадно — слишком много людей судачило о его кладе. Зиму Аман провел в тревожном томлении: вдруг кто-нибудь неизвестный проникнет в пещеру или котлован и отыщет сокровища?! То, что клад близок, Аман не сомневался: еще метров пять — и откроется вход в основную пещеру. О том, что будет потом, кладоискатель старался не думать — захватывало дух. Все должно совершиться в свое время!

Постоянные мысли и ночные видения не давали покоя Аману. Он плохо спал, часто видел во сне котлован и открытый вход в пещеру. Аман входил туда, трепеща сердцем, и видел вожделенные сокровища. Сверкали драгоценные камни, грудой лежали золотые монеты и слитки. Они манили Амана как магнит, он тянул к ним руки, но клад исчезал внезапно, словно туман, и Аман просыпался в полном отчаянье.

Накануне отъезда в Курментинское ущелье Аман был необычно оживлен и весел. Он играл с детьми и старался избегать разговоров с женой о своих планах на лето — считал, что Гульзана должна была сама догадаться о них. Не без оснований Аман думал, что жена будет возражать против его поисков. Весь прошлый сезон прошел в постоянных стычках, укорах и скандалах.

Наконец Аман не вытерпел:

— Я завтра уезжаю!

Гульзана посмотрела на него долгим взглядом, потом проговорила:

— Опять копать будешь?

Аман встрепенулся:

— Мне всего две недели нужно. Понимаешь, максимум пять метров пройдем и будем у входа в пещеру…

— Ты же сам знаешь, что это неправда! — взорвалась жена. — Сто раз по две недели пройдет, а ты все еще не найдешь эту чертову пещеру!

— Зачем ты так говоришь? — в свою очередь закричал Аман. — Я же стараюсь не для себя! Я хочу помочь Кыргызстану, да ты сама мне спасибо скажешь, когда я найду клад!

— Что мне твои мифические сокровища! Ни мне, ни твоим детям они не нужны — им нужен отец, а не сумасшедший, который только и твердит о кладе. Ты ведь даже во сне бредишь своими сокровищами!

— Гульзана, ты же мечтала жить хорошо, ни в чем не нуждаться, — попробовал успокоить жену Аман. — Потерпи немного, я найду клад, тогда у тебя будет все что пожелаешь!

— Я уже потеряла мужа, — резко ответила женщина. — Мы жили хорошо, пока ты не начал искать клад. Да, у нас многого не хватало, но мы жили так, как все люди. Теперь ты словно в лихорадке, с тобой ни о чем нельзя поговорить. Ты думаешь только о раскопках. Люди смеются над тобой, Аман.

— Люди будут завидовать мне, — закричал Аман, не в силах больше сдерживаться. — Они и тебе будут завидовать. Ты будешь держать в руках бесценные вещи, которые восемьсот лет пролежали в земле! Ты только представь себе, Гульзана, — Аман понизил голос и почти прошептал, — там золото, которое везли на двухстах верблюдах. Вещи, которые стоят миллионы долларов на аукционах. Мы повезем их в Лондон, на Сотсби, в Париж, в Америку. Мы произведем настоящий фурор. Это будет самая большая и ценная находка в мире. С ней не сравнится даже гробница Тутанхамона в Египте!

— Если ты завтра уедешь на Иссык-Куль, я уйду жить к матери, — холодно произнесла Гульзана. — И заберу с собой сыновей. Если не вернешься через две недели, ищи себе другую жену, я устала. Я должна жить дальше и воспитывать детей, а не мечтать о мифическом кладе.

Аман сжал в ярости кулаки. Он не мог ничем возразить жене. Пусть уходит, ему сейчас не до этого. Надо ставить лагерь в ущелье — ребята, верные друзья, ждут не дождутся начала работ. Все рвутся в бой. Все верят, как и он сам, что успех не за горами. Две-три недели — и они будут у цели. Глупая женщина! Она обязана пожелать мужу удачи, ведь он старается ради нее и детей. И конечно же, ради родной страны, погрязшей в долгах! Хотел бы Аман посмотреть, что скажет Гульзана, когда он принесет ей пригоршню драгоценных камней и осыплет дождем из золотых монет. Вот будет зрелище!

Аман мотнул головой, прогоняя прочь завладевшие им видения:

— Хорошо, Гульзана. Делай как хочешь, только не мешай мне. Слишком много людей ждет моих раскопок. Я нашел хорошего спонсора. Он поверил в меня и дает оборудование, денег, возможно, поможет и людьми. Я обязан найти этот клад, как ты это не поймешь!

Видя холодный взгляд жены, Аман замолчал. Он сказал свое слово, пусть сама решает. Он мужчина и не свернет со своей дороги. Чем больше препятствий на его пути, тем крепче уверенность в правильности выбора. Судьба намеренно испытывает его: вдруг он окажется слаб и отвернется от цели? Никогда не бывать этому! Аман сердцем чувствует близость клада. Надо пойти и взять его. Да, будет трудно. Но кто сказал, что должно все само падать с небес в руки? Аман и его верные ребята своими руками вытащат этот клад из недр земли, чего бы им это ни стоило. Удача обязана улыбнуться им!

Часть вторая

Экспедиция

В поисках дракона

Лагерь археологов расположился в яблоневом саду прямо на берегу Иссык-Куля. Когда-то этот сад был ухоженным, теперь же он пришел в запустение. Сквозь заросли разросшихся кустов малины и черной смородины не пробраться. На небольшой пляжик, метрах в двадцати от домика, в котором устроились аквалангисты Николай и Света с пятилетней дочкой Танюшей, ведет единственная тропка, пробитая сквозь прибрежный кустарник. Там и сям по фруктовому саду разбросаны небольшие палатки, дающие приют участникам экспедиции, помогающим им студентам-практикантам и гостям Владимира Михайловича Плоских и его сына Василия, который выполняет функции руководителя экспедиции.

Виктор, бывший в лагере гостем Владимира Михайловича, с интересом рассматривал друзей Василия. Один из них, в первый же день сгоревший на солнце так, что к вечеру на нем можно было бы запросто жарить яичницу, и все время пытавшийся нестерпимую боль снять неумеренным потреблением спиртных напитков, оказался жонглером цирка. Он с готовностью демонстрировал всем сомневающимся свое выступление, записанное на мобильный телефон. Глядя на трясущиеся руки жонглера, трудно было представить себе, что он может управляться с несколькими взлетающими и вертящимися в воздухе снарядами. Видимо, эта дрожь, наоборот, помогала циркачу поддерживать необходимый ритм.

Второй, худой и длинный, словно высохшая палка, оказался индийским йогом, итальянцем по происхождению. С гладко выбритой головой, выставив вперед огромный орлиный нос, он шокировал публику тем, что появился под вечер в марлевых штанах и со свернутым матрацем под мышкой. Это были все его пожитки. Дудашвили тут же окрестил его «италоиндусом». Йог кинулся в объятия Василия, громогласно объявив его «ненаглядным дурындой». Говорил он по-русски сносно, но с сильным акцентом. Видимо, слово «дурында» ласкало его слух и казалось хорошей характеристикой человека. «Италоиндус» заявил, что отрекся от земных благ и что ему достаточно навеса над головой на случай дождя. Правда, ночью все окрестности оглашались стенаниями йога по поводу тучи комаров, которые облепили несчастную жертву, и по поводу ночного холода, который, несмотря на лето, оказался довольно ощутимым и не давал заснуть «италоиндусу». Вконец измучившись, йог залез под перевернутую лодку, лежащую тут же, под навесом, и затих. Утром он, свернув свой матрац, подался к соседу-киргизу, который обещал устроить его у себя в юрте.

Третьим гостем Василия был русский журналист из Литвы. Он впервые приехал в Азию, смотрел на все раскрытыми от удивления глазами и пребывал всё время в состоянии восторга. Кроме того, литовский журналист был не чужд эзотерики и умел играть на варгане. В его сумке была целая коллекция варганов. Там были инструменты из Бурятии, Монголии, Алтая и других разных мест. Был даже варган из Вьетнама. Киргизский варган — темир-комуз просто пленил журналиста, и он с удовольствием наигрывал на нем.

Все друзья Василия были приверженцами эзотерических знаний и верили в Космическую энергию. По вечерам вся компания собиралась в палатке Василия, которая стояла прямо на берегу Иссык-Куля, укрытая от посторонних взоров густым кустарником. Некоторое время «посвященные» медитировали, созерцая таинственно мерцавшие в звездном свете воды горного озера. Потом из кустов доносились тихие мелодичные звуки варгана, и, наконец, окрестности оглашались трубными возгласами какого-то диковинного инструмента, напоминавшими печальное уханье совы и протяжный вой голодного хищника одновременно. Это была сольная партия «италоиндуса».

Прошло несколько дней, и в лагере появились новые люди. Это была съемочная группа японского телевидения. Увешанные аппаратурой кино — и звукооператоры, миловидная молоденькая ведущая и серьезный режиссер, он же сценарист, с проницательными глазами, смотревшими сквозь призму очков, делающих его глаза еще более большими и внимательными. Сопровождали их два переводчика: хрупкая девушка-студентка и кругленький молодой мужчина лет тридцати. Они-то и объяснили цель появления японцев в нашем лагере.

Как оказалось, на токийском телевидении существует программа наподобие «Клуба путешественников» по загадочным местам в разных точках земли. И вот туда просочилась информация, что кто-то где-то на Иссык-Куле видел дракона — «лохнесское чудовище». В последнее время в киргизских газетах появлялись разнообразные «сенсации». То инопланетяне посетили маленькую республику, то пролетели светящиеся кресты, то в горах был обнаружен снежный человек. Была заметка и о «морском» чудовище.

Вероятно, информация была взята из Интернета. А у японцев особое пристрастие к дракону. Это чудовище в Стране восходящего солнца — символ императора и мудрости. Вот они и снарядили группу для поисков замеченного в киргизских водах дракона.

Владимир Михайлович Плоских, внимательно выслушав просьбу японцев о помощи в их изысканиях, тут же подлил масла в огонь, вспомнив, что в древних китайских летописях действительно есть упоминания о том, что жители Прииссыккулья боятся плавать по озеру и даже ловить в нем рыбу, потому что в нем обитают страшные драконы. Воодушевленные этим известием японцы с надеждой взирали на внушительного академика. Бог не обделил Владимира Михайловича ни ростом, ни колоритной внешностью. Потомственный казак с седой гривой длинных волос и седыми усами возвышался среди обступивших его жителей Страны восходящего солнца словно утес над морем. Японцы завороженно смотрели в глаза улыбчивого академика.

Вскоре план поиска мифического дракона был готов. Японцы согласились зафрахтовать корабль — небольшой катер на двое суток в местном яхт-клубе. Владимир Михайлович будет вести с него подводные поиски затонувших городов, японцы снимут процесс изысканий, их телеведущая проведет репортаж, сам Плоских прокомментирует находки, если таковые обнаружатся — а академик заверил, что артефакты обязательно найдутся, режиссер и сценарист по ходу съемок сообразят, что надо отснять и как. Все это действо будет проходить под флагом поиска дракона. Вроде ищут чудовище, а находят Атлантиду. Если Фортуна улыбнется, возможно, на какой-нибудь найденной вещи обнаружится рисунок дракона. Виктор вспомнил, что на одном из камней у подножия гор он видел древний полустертый рисунок, который напоминал дракона. Японцы решили опрашивать всех встречающихся местных жителей. Вдруг кто-то из них видел в озере таинственное чудовище?

Конец ознакомительного фрагмента.