Десять миллионов Красного Опоссума

Луи Буссенар, 1879

«После 35-дневного плавания мы оказались 10 января 1876 года в виду мыса Отвэй. Отсюда нам оставалось только переправиться утром на другой день через бухту Порт-Филипп, высадиться в Сандридж, а там железная дорога в несколько минут доставила бы нас в Мельбурн, бывший целью нашего путешествия. Ночь задержала нас на корабле. Ругая на чем свет стоит капитана за эту задержку, мы принялись нетерпеливо шагать по юту, стараясь жадными взорами пронизать густой туман, дымною пеленою окутывавший море. Порою легкий ветерок разрывал эту пелену, и тогда сквозь нее во всей красе проглядывал ярко горевший в небе Южный Крест…»

Глава 4

Зачем я отправился в Австралию? — Мельбурн. — Китайцы и их квартал в столице Виктории. — Австралийские туземцы. — Кто такие были майор Гарвэй, лейтенант Робертс и прапорщик Мак-Кроули. — Внезапное решение. — Советы доктора Стефенсона. — Моя свита. — Проводник. — Что такое австралийская «станция». — Станция «Трех фонтанов». — Австралийские фургоны. — Сэр Рид и его племянники. — Таинственное письмо.

Я отправился в Австралию не как эмигрант или чиновник, не как моряк или, наконец, репортер тех богатых газет, которые не останавливаются ни перед какими издержками, чтобы только дать своим читателям побольше нового. Однако я не турист, как те господа, которые сломя голову бродят бесцельно по всему свету, сами не зная зачем.

Я просто путешествую потому, что страстно люблю природу во всех ее видах и проявлениях, потому что время от времени испытываю сильную потребность скрыться от угрюмой действительности Старого Света и пожить свободною жизнью.

С другой стороны, не претендуя на имя ученого, я, однако, достаточно сведущ в науке, чтобы интересоваться произведениями природы и путешествовать ради увеличения своих знаний. Таким образом, мои странствования, всегда совершенно свободные и добровольные, никогда не бывают бесплодными.

Таковы доводы, заставившие меня ехать к австралийским дикарям. Объездивши четыре части света в качестве охотника и натуралиста, я побывал и в пампасах, и в джунглях, и в саваннах. Оставалось посетить только Австралию, эту почти вовсе не известную в Европе страну, которая уже давно привлекала меня. Желая поскорее обозреть чудеса ее, описанные английскими авторами, я поспешил в Глазго сесть на корабль. Багаж меня не обременял: я взял только необходимое, а для всего прочего позаботился больше запастись драгоценными чеками французских и английских банков с переводами на главнейшие банкирские дома Мельбурна, Перта, Аделаиды, Сиднея и Брисбана. С этими бумажками в портфеле мое путешествие прошло и весело, и приятно.

Скоро я увидел австралийское солнце. Хорошая торговля в несколько лет создала здесь множество удивительных городов, которые приняли вполне европейский вид. Особенно роскошен Мельбурн, но о нем я не буду много распространяться: имеется много хороших описаний его. Кроме того, и так каждый слыхал о его банкирских домах, его ресторанах, его игорных домах, его театрах. Нет нужды упоминать и о мельбурнских клубах, библиотеках, школах, музеях и т. д. Все это очень шаблонно. Даже бульвары здесь такие же, какие вы видите у себя в Европе, только эвкалиптовые аллеи придают им оригинальный вид. Кафешантаны — те совсем устроены на европейскую ногу, разве только поют в них хуже, чем в наших. Но зато в них содержат баядерок, которые не уступят ни в чем тем баядеркам, про которых рассказывал выше доктор Стефенсон. Это просто воплощение кипучей страсти и самой увлекательной живости. Наконец, сто пятьдесят журналов и газет столицы Виктории окончательно ставят ее вровень с лучшими городами Европы. В общем, Мельбурн, бывший в юности безумным, с летами принял серьезный, деловитый вид.

Все это, конечно, было хорошо и красиво. Но я не для того проехал целые тысячи верст, чтобы увидеть здешних англичан и немцев с их дражайшими половинами и чадами включительно. Они мне приелись и в Европе. Мне хотелось поглядеть на настоящих австралийских дикарей. А пока, в ожидании встречи с ними, я посещал иногда китайский квартал, вонючее место, откуда с раннего утра до поздней ночи неслись визгливые крики «сынов неба», от которых за сажень разило козлом и прочими невыразимыми прелестями. Эти «небесные жители» всегда возбуждали во мне чувство некоторого отвращения.

Напротив, редкие образцы туземцев, попадавшиеся мне на улицах или скверах, всегда возмущали мое сердце, при виде их жалкой собачьей жизни. Чего бы я не дал, чтобы видеть их бродящими свободно по своим лесам и пустыням?!

Ничего нет печальнее и жальче этих несчастных, одетых в грязные лохмотья и ютящихся где-нибудь под заборами. В большинстве это были забытые существа. Некоторые, впрочем, думали и о щегольстве и важно выступали, надев на голову распоротую шляпу или накинув на плечи ветошь старьевщика.

Проведя целых восемь лет среди ряда праздников, где царствовало чисто провинциальное поклонение желудку, посетив дважды золотые россыпи Гилонга и Боллара, я вполне удовлетворил свое любопытство и уже начал чувствовать пресыщение от тех удовольствий, которые предоставляет своим посетителям «царица южных морей».

Но случай, эта полярная звезда праздношатаев, помог мне: я имел невыразимое счастье встретить трех господ, с которыми познакомился в Мадрасе — и присутствие которых обещало мне много новых удовольствий.

Записные спортсмены, майор Гарвэй, прапорщик Мак-Кроули и лейтенант Робертс готовы были с утра до позднего вечера шататься по трактирам или бродить, куда занесет фантазия.

Раз ночью мы ужинали не помню в каком казино, и разговор зашел об охоте. Предмет был крайне интересный и неисчерпаемый, и мои собеседники были просто неистощимы в рассказах. Майор рассказывал нам об ужасных охотах в Индии, где на тигров охотятся со спины слонов. Лейтенант познакомил нас с своими блужданиями по лесам Южной Африки и битвами с африканскими львами и гиппопотамами. Улыбки сожаления и легкого презрения сопровождали наши рассказы, когда речь заходила о жалких европейских охотах на какого-нибудь волка или лисицу.

Воспоминания о былых днях, вместе с несколькими бутылками «вдовы Клико», разожгли наш охотничий пыл, и, недолго думая, мы, в трактире же, составили план охоты на австралийского кенгуру.

Правду сказать, нужно было иметь порядочную долю безумия с нашей стороны, чтобы решиться на подобную охоту. Однако экспедиция была решена, и мы упаковали свой багаж, который был довольно легок, так как в качестве завзятых охотников мы ненавидели громоздкость. Отъезд был назначен на другой день, двадцать второе января.

Перед отправлением в путь я зашел проститься с доктором Стефенсоном, старым другом по двухмесячному пребыванию на корабле.

— Доктор, — обратился я к нему без обиняков, — я пришел сказать вам «прости».

— Уже? — удивленно протянул он.

— Да, я задыхаюсь в вашем Мельбурне! Ваша цивилизация раздражает меня… и я предпочитаю городской роскоши пустыню, вольный воздух и свободную жизнь!

— Куда же вы намерены отправиться?

— К северу. Я хочу посмотреть на страны, где еще не проходили локомотивы… Хочу видеть деревья, кроме мельбурнских эвкалиптов, выросших в дыму ваших заводов… Довольно лживых речей, черных фраков и церемонных обедов… Я сказал: — еду!..

— О, о! Парижанин затосковал по деревне! И вам не жалко вашей улицы Друо?

— Я предпочитаю всему Парижу пустыню, море или девственный лес.

— Ну, будет, будет… Верю, и сам поехал бы с вами, будь я на четверть века моложе.

— И вы, доктор, отказываетесь? Разве вы не имели всегда твердой ноги, верного глаза и хорошего аппетита? Впрочем, ни слова больше… Я отправляюсь завтра на восходе солнца с тремя милейшими товарищами, своими собаками и лошадьми. Мы поедем сначала за двадцать четыре версты отсюда к сэру Риду, охотнику на кенгуру… Хорошая прогулка, как видите. Ну, так едемте!

— По Австралии, дорогой друг мой, не гуляют. Здесь легко заблудиться и умереть с голоду среди лесов, хотя и роскошных, но так же страшных, как полюс с его вечными льдами или пустыня с ее знойными песками. Кто знает, сколько времени продолжится ваша прогулка!

— Но ведь «Твид» раньше шести месяцев не уйдет?

— Нет, я все-таки отказываюсь, и мое решение зрело обдуманно. А вам дам несколько советов, пользу которых вы, может быть, позже оцените. Повторяю, остерегайтесь великолепных пустынь, через которые вам придется проезжать… Они опаснее африканской Сахары, потому что здесь не обращают внимания на предосторожности, которых не забывают в других местах. Будьте осмотрительны! Вспомните смерть несчастного Бурке. Провизии не ленитесь запасти побольше, особенно воды: дорогою, может, придется на сто верст не встретить ни капли. В заключение, берегите лошадей: спасение путешественника часто зависит от быстроты его коня.

— Тысячу раз благодарю вас, дорогой доктор. Но я бывал в самых опасных положениях и всегда счастливо выходил из них. Надеюсь, и теперь не потеряюсь. Вот сами увидите, что мы скоро возвратимся назад.

— Ну, хорошо, до свидания в таком случае! — заключил доктор, крепко пожимая мне руку.

В то время как я прощался с доктором Стефенсоном, мои друзья достали себе отпуск из адмиралтейства.

Пять часов спустя мы уже прибыли в Эшуку, откуда весело отправились, с ружьями на плечах, по направлению к жилищу сэра Т. Рида, расположенному в двадцати четырех верстах от Мельбурна, внутри страны. Нас сопровождали десять великолепных больших собак, бывших для меня неоценимыми помощниками на охоте и неразлучными спутниками во всех моих странствованиях. Они одни остались в живых из своеобразного экипажа в двадцать пять штук, которых я постоянно возил с собою. Каждое из этих благородных животных побывало со мною во всевозможных опасностях. Если бы кто вздумал описать их жизнь, то вышла бы целая одиссея: Люмино побывал в пасти боа, и только мое ружье избавило его от опасности попасть в желудок ужасного чудовища. Я убил боа и имел печальное утешение построить храброму товарищу приличный памятник. Это было в голландской Гвиане. Стентор, ужаленный в морду коброю-капеллою, умер в пять минут, в двухстах верстах от Гуаймаса. Маргана погиб в Луизиане, увлеченный на дно реки аллигатором около Байу-Лафурша. С полдюжины погибло в Кордильерах, защищая меня от диких быков. Оставшиеся, хотя были все испещрены рубцами, представляли безукоризненных животных, с которыми можно было охотиться на всякого красного зверя. Вьючный мул тащил наш багаж; при себе у нас было только необходимое оружие да компас у каждого (вещь незаменимая в Австралии).

Проводником у нас служил один старик — туземец, которому майор однажды спас жизнь и который за это платил своему благодетелю рабскою привязанностью. Беднягу, ни много ни мало, собирались изжарить и скушать. Майор упал лакомкам как снег на голову с револьвером в руках и едва успел снять старика с противня. В благодарность за это спасенный взялся указывать нам дорогу; знание местности и ловкость на охоте делали его для нас вдвойне драгоценным.

После путешествия, приятность которого нарушалась лишь жестоким зноем, просто растапливавшим наши мозги, мы достигли «станции».

Может быть, читателям неизвестно, что такое «станция» в австралийской пустыне? Я постараюсь объяснить это в нескольких словах.

Английское правительство уступило огромное количество земель внутри материка богатым скваттерам, которые понастроили на них своих ферм в виде укреплений, для защиты от нападений туземцев. Под страхом значительного штрафа скваттеры обязаны иметь в них склады со всеми необходимыми вещами: съестными припасами, оружием, платьем и прочим товаром, который они должны продавать по мельбурнским ценам. Кроме того, они должны принимать у себя, хотя бы на три дня, всякого путешественника, который попросит гостеприимства.

Станция Трех Фонтанов, — таково было название жилища сэра Рида, — когда мы достигли ее, была полна жизни и шума. Во дворе стояло шесть огромных экипажей, правильно расставленных. Это были огромные колымаги сажени в три длиною; в каждую из них впрягалось по крайней мере десять лошадей. Эти дилижансы австралийских колонистов, похожие на фуры южноафриканских буров, обыкновенно покрываются крепким полотном. Вместимость их необыкновенно велика: в фуре помещается оружие, съестные припасы, инструменты, бочонки для воды, принадлежности лагеря и т. д., — короче, в них кладется все, что обыкновенно берут на корабль, собираясь в дальнее плавание. Таким образом, австралийский путешественник никогда не должен забывать, что изречение философа: «все свое ношу с собою» — здесь непреложимо.

Толпа слуг трудилась над фурами. Одни обивали гвоздями навес, другие натягивали железные шины на тяжелые колеса; третьи пробовали крепость упряжи. Работа кипела в их умелых руках.

Наш приход был тотчас замечен, и хозяин вышел встретить гостей. Это был старик лет шестидесяти с гордым, величавым видом. Несмотря на годы и седые волосы, его высокая мускулистая фигура поражала крепостью. Крепкий старик, казалось, не знал усталости.

Близ него стояли два молодых человека, из которых старшему на вид было около двадцати пяти лет, а младшему лет двадцать. Оба юноши были одеты по последней парижской моде, только на головах у них были надеты не шляпы, а белые пробковые каски, столь обычные у английских и американских путешественников.

При виде майора Гарвэя, его друга детства, все британское величие сэра Рида исчезло в широкой улыбке. Он раскрыл объятия, и два друга крепко, по-товарищески обнялись.

— Генри!.. — Том!.. Какое счастье! — вырвались одновременные восклицания.

Когда восторг друзей прошел, майор превратился в светского человека и церемонно представил нас скваттеру, который встретил обоих офицеров, Мак-Кроули и Робертса, как соотечественников.

Что касается вашего покорнейшего слуги, то достойный джентльмен принял его так, что только моя скромность заставляет умолчать об этом. Оказалось, что моя репутация путешественника и рассказчика перелетела моря, и сэр Рид долго не переставал осыпать меня своими похвалами.

Молодые люди оказались племянниками нашего хозяина. Старшего, офицера королевского флота, звали Эдуардом, младшего, корнета гвардии, — Ричардом.

По окончании взаимных приветствий и представлений мы удалились в отведенные нам комнаты. Там ожидало нас полное удобство. Роскошные покои, меблированные с изяществом и вкусом, ванны и дорогие ковры заставили нас позабыть, что мы находимся в австралийской пустыне. Исправив свой туалет, мы отправились на веранду, где был накрыт ужин.

К моему удивлению, майор, которого мы час тому назад оставили улыбающимся, встретил нас с озабоченным лицом. Видимо, он был чем-то серьезно занят.

— Майор, — воскликнул я, — что с вами? Не случилось ли чего с кенгуру? Не ушли ли они к северу? Черт возьми! Все же я решился поохотиться за ними, хотя бы для этого пришлось идти до самого залива Карпентарии.

— Может быть, вы сказали правду.

— Разве? Тем лучше. Я и то был опечален перспективою возвратиться в Мельбурн через несколько дней.

— Браво, мой милый путешественник! Вы утешили меня! Мы будем охотиться на кенгуру, только гораздо дальше. Я мог рассчитывать на Робертса, который мне родственник, и на Кроули, помолвленного с моей дочерью. Что касается вас, я не имел никакого права стеснять вашу свободу. Мы едем завтра; я предполагал, что путешествие продолжится всего несколько дней, а придется, видно, продолжить его до нескольких месяцев. Благословен случай, приведший вас сюда сегодня… Исполнение одной священной обязанности отзывает нас далеко отсюда… Опасности и лишения ожидают нас… Что за важность, лишь бы иметь успех!

— И вы могли думать, майор, что я, ваш друг, дозволю вам уехать без меня, особенно когда дело идет, как теперь, о помощи вам? Ах, любезный сэр Гарвэй, это очень нехорошо! Я не хочу знать причины, заставившей вас ехать в глубь пустыни, — пусть она останется для меня неизвестной, но я буду сопровождать вас во что бы то ни стало.

— Тогда позвольте рассчитывать на вас. Однако нечего попусту терять драгоценное время. К путешествию все готово. С нами поедут двадцать людей, шестьдесят лошадей и десять фургонов, которые наполняют перед вашими глазами. Путь предстоит неблизкий: нам придется проехать по Австралии до двух тысяч верст.

— В добрый час!

— Что касается причин этого путешествия, очень странного и необыкновенного, то содержание настоящего письма лучше всяких длинных фраз объяснит вам дело. Письмо это было отправлено из Австралии в Англию, откуда его привезли, восемь дней тому назад, племянники сэра Рида, приехавшие сюда с сестрою отыскивать своего отца, пропавшего без вести уже двадцать лет тому назад. — С этими словами майор Гарвэй подал мне несколько листков исписанной почтовой бумаги.