Возвращение из Трапезунда

Кир Булычев, 1992

Самым главным своим литературным проектом в последние годы жизни Кир Булычев считал цикл романов «Река Хронос». Автор могучей писательской волей отправил путешествовать по реке времени молодых людей начала прошлого столетия – Лидочку и Андрея Берестовых, дав им возможность прыгать через годы, с таким расчетом, чтобы они прошли весь XX век молодыми.

Глава 2

Май 1917 г

Андрей проснулся от крика чаек. В недрах транспорта что-то загрохотало, Андрей соскочил с койки и кинулся к открытому иллюминатору, сквозь который лился яркий, рассеянный свет.

Бухта, в которой замер, покачиваясь, громоздкий «Измаил», была наполнена легким, пронизанным косыми лучами только что вставшего солнца туманом. Посмотрев в сторону грохота, Андрей успел увидеть, как разматывается якорная цепь и ныряльщиком, раскинув лапы, летит к воде якорь. Вот он коснулся воды и превратился в столб брызг — но грохот продолжался, потому что цепь все выскакивала из клюза, звено за звеном.

Близкий берег лишь угадывался сквозь туман, и хотелось отвести в сторону белесую кисею.

Проснулся Российский.

— Приехали? — спросил он, потягиваясь. — Я думал, не дождемся.

— Приехали, — сказал Андрей, преисполненный счастливым чувством первого настоящего путешествия.

— Тогда вы позволите мне оккупировать унитаз, коллега? — спросил Российский.

Андрей только отмахнулся от старого тридцатилетнего циника, который тут же прошлепал за перегородку, где были унитаз и умывальник.

И тут кисея тумана медленно и торжественно поползла в сторону, занавес открылся, и Андрей увидел древнюю землю Трапезунда.

Современный торговый и ремесленный город занимал долину вдоль моря. Дома там были разномастные, в основном невысокие, среди них тянулись склады и мастерские — берег являл собой не парадную сторону, а скорее обыденные и захламленные зады города.

Далее, поднимаясь на плоскую террасу, начиналась старая часть Трапезунда с узкими улочками, уютными домами под черепичными крышами, мечетями, столбами минаретов, маленькими, неожиданно возникающими площадями с фонтанчиками посредине, отрезками крепостных бастионов, что стали кое-где задними стенами домов. И над всем этим переплетением улиц, переулков и тупичков поднимался холм, где некогда располагалась цитадель и дворец трапезундских императоров — повелителей, малоизвестных даже профессиональным историкам, но тем не менее самых настоящих императоров средневекового государства, оплота христианства в Малой Азии. Таинственная, неведомая археологам и не тронутая ими, а потому трижды желанная земля, таящая множество тайн, открылась перед Андреем. Только невероятное везение, сказочное стечение обстоятельств смогли закинуть сюда Андрея Берестова, и он понял, что до конца дней своих будет благодарить судьбу за такой подарок.

К «Измаилу», бросившему якорь на рейде, спешили лодки торговцев и перевозчиков — крикливого портового люда.

Здесь уже была самая настоящая Азия — шумная, корыстная, бурная. Трапезунд, занятый русскими войсками во время летнего наступления 1916 года, так и остался прифронтовым городом, так как с тех пор русские лишь немного продвинулись вперед к бурым и розовым холмам, что поднимались в отдалении, громоздясь к горизонту настоящими горами.

Прошлым летом и осенью в Трапезунде уже работали три археолога из Петроградского университета во главе с профессором Успенским.

Результаты первого сезона, при ограниченных средствах, в окружении далеко не всегда дружественного греческого и турецкого населения, оказались обещающими, но не более. А хотелось сокровищ, статуй и свитков. Вместо того чтобы укрепить средствами экспедицию Успенского, Московский университет, вечно соперничавший со столичным, прислал свою экспедицию — авдеевскую, снабженную лучше, чем петроградская, так как в последний момент княгине Ольге удалось заручиться поддержкой мецената и подрядчика Георгия Метревели, который желал, чтобы археологи обязательно нашли в Трапезунде что-нибудь древнегрузинское.

Авдеев мог, не кривя душой, обещать меценату, что его пожелания будут выполнены.

Для этого были основания: во время дворцового переворота в Византии, случившегося в 1185 году, был свергнут и зверски замучен император Андроник. Как и положено в византийских переворотах, победители поспешили убить или ослепить всех близких родственников свергнутого императора, так как опасались соперничества и мести. Особенно жестоко принято было расправляться с мальчиками — возможными наследниками. Так что двум маленьким внукам Андроника — Алексею и Давиду — была уготована ужасная судьба.

Таинственным образом два мальчика исчезли из Константинополя. И объявились вскоре при дворе грузинской царицы Тамары, которая приходилась им родственницей. Факт родственных связей известен всем летописцам и современникам царицы, но в чем они выражались, летописцы не сочли нужным сказать.

Византийские царевичи, законные наследники трона, росли в Тбилиси, играли со своими грузинскими сверстниками, называли царицу Тамару тетей (что отражено в документах) и стали, пожалуй, больше грузинами, чем византийцами.

Неизвестно, как бы сложилась их дальнейшая судьба, потому что Грузия, хоть и была в те годы могучим и процветающим царством, сражаться с самой Византией — одряхлевшей, но могучей мировой империей — не могла.

Алексей и Давид оставались козырем в грузинской политике, но козырем, спрятанным в рукаве, — показывать их пока было некому.

Но тут произошла катастрофа. Очередной, четвертый крестовый поход, в который собралось рыцарство всей Западной Европы, вместо того чтобы освобождать от неверных Иерусалим, направил все свои силы против Константинополя. Византийцы не были готовы к такому коварству, и потому объединенная армия крестоносцев взяла штурмом Константинополь и свергла императора, отчего империя рассыпалась на ряд независимых владений.

Вот тут и наступил звездный час царицы Тамары.

Она собрала армию и послала ее на запад вдоль южного берега Черного моря, покоряя византийские гарнизоны и громя губернаторов. В ее армии скакали бок о бок два молодых отважных грузинских рыцаря — два наследника византийской короны.

Когда успешный поход грузинской армии завершился, Тамара не только отомстила византийцам за смерть Андроника, но и выкроила для своих воспитанников обширные земли по южному берегу Черного моря с центром в Трапезунде.

Там Давид и Алексей были коронованы императорами Трапезундской империи, а их потомки правили Трапезундом четверть тысячелетия, несмотря на то что все эти годы небольшая империя находилась в полукольце врагов. Но умелая и хитрая политика императоров, сила многонациональной торговой элиты Трапезунда, сложные и конфликтующие интересы соседей — все это позволяло Трапезунду сохранять независимость, а жителям его торговать, рыбачить, пахать землю, строить дворцы и церкви, писать книги, петь песни…

— Я освобождаю туалет, — сообщил торжественно Российский, обладавший чувством юмора висельника. — Вам не кажется, коллега, что еще в прошлом году там кто-то забыл дохлую крысу?

— Мстислав Аполлинарьевич, неужели нельзя обойтись без таких шуток? — взмолился Андрей.

— Для вашего юного возраста вы слишком впечатлительны. А может, в прошлом году «Измаил» перевозил сыр? Вы читали повесть Джерома Клапки Джерома «Трое в одной лодке»?

Андрей с сожалением оторвался от лицезрения бухты. С лодок, подошедших к высоким бортам транспорта, неслись крики: торговцы предлагали все — от сувениров и лепешек до женщин.

Через полчаса археологи в последний раз собрались за завтраком вокруг своего стола, обычно отмеченного присутствием капитана транспорта, капитана второго ранга Белозерского, старика с расчесанной надвое седой бородой, орла времен защиты Севастополя, который не смог отсиживаться в своем имении в годину испытаний и вернулся из запаса к действительной службе.

На этот раз капитан был занят разгрузкой.

Авдеев обвел строгим взором свою немногочисленную компанию — супругу княгиню Ольгу, палеографа Мстислава Аполлинарьевича Российского, отличного специалиста, но невыносимого остряка, а также фотографа Тему Карася, хромого родственника княгини Ольги, которого та пристроила в экспедицию, и никто, кроме самого Карася, не знал, умеет ли он фотографировать или намерен сбежать через Турцию в Египет и греться там на солнце. Наконец взгляд Авдеева остановился на самом молодом участнике похода — Андрее Берестове. Именно к нему оказались обращены слова речи профессора:

— Мы вступаем на древнюю землю, которая должна наградить нас славой или бесчестием. И это касается не только меня.

Тут профессор замолчал и растерянно поглядел на супругу, будто она забыла положить ему в карман отпечатанную на «Ремингтоне» торжественную речь.

— В конце концов! — воскликнул профессор после паузы. — Неужели каждому из вас не ясно? Это наша святая земля — это наш Иерусалим.

Почему-то все стали улыбаться, словно профессор сморозил глупость. Только Андрей не улыбался. Он понял профессора и разделил его высокое чувство.

* * *

Все гостиницы пыльного Трапезунда были переполнены русскими офицерами, прибывшими по различным делам, а также коммивояжерами и откомандированными Земского Союза, Союза городов, благотворительных ведомств и закупочных организаций. Грабить в Трапезунде было нечего, а если что и было, то исчезло уже год назад. Теперь все торговали или занимались контрабандой. Начиналось второе лето русской оккупации, город привык к этой неестественной жизни, будто всегда находился в ближнем тылу российской армии.

Приезжие офицеры роптали ввиду невозможности попасть в гостиницу. Все места были заняты нуворишами, распухшими от поставок и спекуляции армейским добром.

Успенский не пришел встречать экспедицию Авдеева, а прислал одного из своих сотрудников, голубоглазого блондина лет двадцати пяти, Ивана Ивановича. Фамилию свою этот человек, похожий на гимназиста, проведшего лет десять в выпускном классе и забывшего побриться, произнес столь неразборчиво, что никто ее не понял. Он и сообщил, что экспедиция Успенского вот уже вторую неделю занята на раскопках храма Златоглавой Богородицы и профессор Успенский не может отлучиться.

— Естественно, — проворчал Авдеев, — я иного и не ожидал. Скажите мне, молодой человек, а обеспечена ли наша экспедиция жильем, как я просил профессора Успенского два месяца назад?

— Вы и не представляете, — ответил Иван Иванович, не зная, куда спрятать громадные корявые кисти рук, вылезавшие из обтрепанных бахромой рукавов гимназической куртки. — Комнаты достаются с боем, как добыча на войне.

— И вам добыча не досталась?

Иван Иванович, которого вскоре Российский прозвал крестьянским сыном, развел своими ручищами-лопатами, признавая поражение.

— И где же мы будем жить? — спросил заинтересованно Авдеев.

Иван Иванович оглядел многочисленные свертки, ящики и сундуки московской экспедиции, вздохнул по-бабьи и произнес робким басом:

— А у меня комнатка-то маленькая.

С этого момента начала действовать княгиня Ольга. Она раздобыла какого-то возчика, забрала мужа и, оставив прочих сторожить вещи, отправилась к коменданту города.

Долгое ожидание, сопровождаемое попытками нападения на багаж грязных местных мальчишек, с которыми криками объяснялся Иван Иванович, было окрашено лишь рассказом добродушного крестьянского сына об особенностях археологической экспедиции в прифронтовой полосе.

Никому эта экспедиция не была нужна, тем более после революции, когда Археологическое общество лишилось высоких покровителей, а надежда на то, что Трапезунд и все эти края навечно вошли в состав России, в последние месяцы подтачивалась множеством тревожных слухов, сильным разложением армии и такой продажностью всех чинов, о какой в самой России и не подозревали. В Трапезунде царил пир во время чумы, причем пировали кому не лень и все за казенные деньги. Передовые части, что держали позиции на горах за Трапезундом, никак не желали оставаться в окопах и митинговали, бросая посты. И лишь крайнее нежелание самих турок воевать спасло русское воинство от полного потопления в Черном море.

Профессор Успенский, глава экспедиции и большой авторитет в византиеведении, предпочитал изучать рукописи и надписи на стенах бывших церквей, чем копаться в пыли в поисках черепков. По возвращении из Трапезунда Успенский был намерен выпустить ряд статей о различных памятниках того края, а также монографию по истории Византийской империи. Под стать Успенскому были и его сотрудники, готовые часами нюхать пыль манускриптов и обозревать порталы храмов, но неспособные взять в руки лопату, кисточку или скальпель.

Иван Иванович, вполне привыкший к странностям жизни в Трапезунде военного времени, ничего не понимал в наконечниках стрел и черепках, зато был специалистом по фресковой живописи средневековой Византии. Помимо этого он оказался и знатоком жизни вообще — пока они беседовали, сидя на тюках, сложенных у пирса, к нему время от времени подходили разные люди, большей частью греки, потому что многие турки уехали из Трапезунда, а греки, как единоверцы русских, чувствовали себя законными владельцами города, не желая верить в неизбежное возвращение торжествующего ислама.

Греки о чем-то деловито совещались с крестьянским сыном, передавали ему пакеты, которые Иван Иванович укладывал в суму, висевшую у него на плече. Хоть Российский с Андреем старались деликатно отворачиваться и не задавать вопросов, все же их разговор настолько часто прерывался появлением очередных подозрительного вида личностей, что Российский не выдержал и спросил:

— Черт побери, вы самый популярный человек в Трапезунде?

— Я? Да вы что! — широко улыбнулся крестьянский сын, выпятив вперед массивный подбородок. — Без крутежа тут не удержишься — помрешь. Неужели вы думаете, что на нашем содержании вы продержитесь больше трех дней?

— И вы торгуете? — спросил Андрей, и в его вопросе было видно такое чистое удивление, такая уверенность в том, что археологи в отличие от остального населения планеты взяток не берут и в темных сделках не участвуют, что Иван Иванович вовсе расхохотался и начал колотить себя кулачищами по острым коленям.

— Я не только торгую, — заявил он, отсмеявшись, — я занимаюсь контрабандой и играю на бирже, только что не ворую.

— Но зачем, зачем? — настаивал Андрей. — Вам же некогда копать.

— Вы не знаете моего распорядка дня, — возразил Иван Иванович. — Я, к вашему сведению, никогда не отлыниваю от ученых занятий и нахожусь на лучшем счету у господина профессора.

— Но чем здесь можно торговать? — спросил Российский, который не выказал никакого удивления или возмущения.

— Здесь? Тем, что приходит из России, и тем, что можно отправить на нашу любимую родину, — сказал Иван Иванович. — Я — мелкая сошка, и поэтому меня не трогают большие акулы. Мне бы просуществовать и вернуться домой обеспеченным человеком.

— Зачем? — спросил Андрей.

— Затем, что я хочу жениться, купить небольшое имение, чтобы хозяйствовать со своей будущей супругой. Я, милостивый государь, из крестьян, я люблю землю более, чем историю.

— Странно, — сказал Андрей, краем глаза видя, как Российский поднимается с тюка и медленно, подобно собирателю бабочек, крадется к зданию пакгауза, стоящему в нескольких метрах.

— Что странно?

— В России идет революция. Многие люди полагают, что вообще надо разделаться со всеми помещиками, отнять имения и все разделить поровну. Солдаты бунтуют, а вы рассуждаете так, словно ничего не произойдет.

— Если я буду думать о дурном, — возразил крестьянский сын, — то я опущу руки и стану ждать смерти. А это мне не свойственно. Вы знаете, кто мой любимый писатель?

— Нет.

— Могли бы и догадаться — Максим Горький. И не его книжки — Бог с ними, с его книжками, в них он часто выступает слюнтяем и интеллигентом. Меня он интересует как фигура, как человек, сделавший сам себя. Без помощи покровителя или общества. Я ощущаю родство с ним. Он бы меня понял.

Подошел очередной грек. Иван Иванович заговорил с ним по-гречески, и довольно бегло притом, затем вытащил из бездонной сумы пакет, перевязанный бечевкой, за что получил от грека иной формы сверток. Потом грек раскрыл бумажник черной кожи и, пересчитав, вручил Ивану Ивановичу целую пачку незнакомых на вид денег.

Пока шел обмен пакетами и деньгами, Андрей поднялся и пошел к началу улицы, ведшей от пирса. Он сразу увидел кофейню «Синдбад» и деревянный фрегат над запертой дверью. Видно, было еще рано. Андрей подошел к Российскому, сидевшему на корточках перед сложенной из каменных плит стеной пакгауза.

— Что вы нашли? — спросил Андрей.

— Да вы посмотрите, студент! — ответил Российский, не оборачиваясь. — Это же греческая надпись десятого века. Именно десятого века, и скорее всего — первой половины.

— Это редкость? — спросил Андрей, боясь спугнуть ту творческую углубленность, что владела Российским.

— Это большая редкость. Трапезундская империя упрочилась здесь в начале тринадцатого века, до того это была глухая византийская провинция. Я не знаю другой надписи десятого века из этих мест. Вот только сохранность… — Российский кончиками пальцев погладил стертые буквы.

— Вижу, надпись нашли, — сказал, подходя, Иван Иванович. — Здесь их тысячи. Сначала христиане уничтожали храмы римской эры, используя камень для своих построек, затем их дома, дворцы и церкви с таким же энтузиазмом крушили турки. Чудо, что здесь что-то осталось.

— Выгодно продали? — не без сарказма, как ему показалось, спросил Андрей.

— Весьма выгодно, — добродушно ответил Иван Иванович.

— А что здесь идет? — спросил вдруг Российский, выпрямляясь и почесывая острую бородку.

— Мы вывозим отсюда хороший табак, — с готовностью ответил Иван Иванович. — Он хорошо идет у нас. А еще лучше — опиум.

— Опиум? — удивился Андрей. — Для медиков?

— Есть люди, которые курят опиум.

— Но это опасно, — сказал Андрей. — Может образоваться вредная привычка.

Он пользовался сведениями из журнала «Вокруг света».

— Неизбежно, — сказал Российский. — И человек чахнет, не в силах существовать без этого зелья. А это уже распространено в России?

— Пороки гнездятся повсюду, — уклончиво ответил Иван Иванович. — Пошли к нашим вещам — к ним подкрадываются байстрюки!

Размахивая торбочкой на веревочной ручке, Иван Иванович побежал к экспедиционному багажу, звуками изображая сразу паровоз и стреляющую картечью батарею.

От кучи вещей, подобно тараканам, беззвучно кинулись в разные стороны оборванные портовые мальчишки. Иван Иванович подобрал с земли камень и со злостью запустил вслед воришкам. Камень попал одному из них в ногу, тот завопил и начал сильно прихрамывать.

— Ну зачем вы так! — сказал Андрей.

— Ничего нельзя оставить, ни на секунду, — проворчал Иван Иванович. — Ну вот… — Он показал, что один из вьюков был вспорот и оттуда наполовину вытащен рулон парусины.

— А что же им нужно от нас? — спросил Российский, имея в виду международную торговлю, а не воришек.

— Массу вещей из тех, что цивилизованная европейская страна может подарить своему отсталому восточному соседу. — Он вытащил из кармана тесных гимназических брюк дешевые стальные часы на цепочке и принялся крутить их на пальце. — И так далее, — сказал он, — и прочее.

Из-за края пакгауза завороженно смотрели на часы мальчишки.

Потом они исчезли, и показалась повозка — на более высоких колесах, чем Андрей привык в России. В ней сидели Авдеевы и подполковник в черной кожаной тужурке с серебряными погонами военного медика.

— Ого, — сказал с уважением Иван Иванович, — кого подцепили!

— А кого? — спросил Андрей.

— Подполковник Метелкин — главный ветеринар Трапезундского участка. Фигура. Подозреваю, что ваш профессор поэнергичнее нашего.

— Это наша жена поэнергичнее, — сказал Российский.

— Мальчики! — крикнула княгиня Ольга. — Все в порядке!

Когда пролетка остановилась и фатоватый подполковник Метелкин, с вожделением обозревая зрелые формы профессорши, помог ей сойти на землю, княгиня Ольга объяснила, что все члены экспедиции будут размещены в лучших номерах гостиницы «Галата», за что экспедиция и русская археологическая наука должны быть по гроб жизни благодарны Илье Евстафьевичу, который был так любезен и так далее…

— Я преклоняюсь, — прошептал на ухо Андрею Иван Иванович, — там не смог устроиться даже генерал-майор Зайнчковский. Только Метелкин… — И он развел ручищами.

Профессор Авдеев был и рад победе археологии, и смущен нескрываемым восхищением, с которым Метелкин обращался к его жене. Так что он сразу направился к багажу, давая лишние указания сбежавшимся грузчикам. Это вызвало беспорядок в их толпе, так что в конце концов и грузчиками занялся подполковник Метелкин.

Подполковник Метелкин был образцом стареющего светского льва. Он был крайне высок ростом, его маленькая голова с пышными усами была всегда чуть откинута, узкие плечи отведены назад, небольшой, твердый на вид живот существовал как бы самостоятельно в виде авангардного отряда. Длинные ноги подполковник ставил по-балетному, но с ухарским вывертом, так что сапоги его находились в сложном движении и всегда излучали сияние. Волосы подполковника были расчесаны на замечательный пробор и чуть вились, а взгляд был с такой поволокой, что вызывал дрожь в некоторых дамах.

С археологами, которых представила ему княгиня Ольга, подполковник был снисходительно вежлив, дав Российскому и возникшему неизвестно откуда Теме Карасю подержать свою узкую мягкую кисть. Но когда княгиня Ольга произнесла: «А это Андрей Берестов, младший, но далеко не последний сотрудник нашей экспедиции…» — подполковник вдруг замедлил движение руки и, откинув еще более голову, принялся изучать Андрея столь бесцеремонно, что тому стало не по себе.

Он даже отвел глаза и посмотрел на крестьянского сына, надеясь найти у того сочувствие, но Иван Иванович смотрел на Андрея с нескрываемым удивлением.

— Разве мы с вами встречались? — спросил наконец Андрей, прерывая затянувшуюся паузу.

— Не имел чести, — ответил подполковник. — Хотел бы знать, что привело вас в наши края.

— Андрей Берестов, — повторила Ольга Трифоновна, решив, видно, что подполковник не расслышал ее слов, — наш младший, но далеко не последний сотрудник.

— И надолго к нам? — спросил Метелкин, понизив голос, словно эти слова предназначались только для Андрея.

— Как и все, — сказал Андрей.

— Да, конечно, — поспешно согласился Метелкин, хотя по-прежнему был растерян. Но больше к Андрею он не обращался.

Тем временем откуда-то появились два солдата с винтовками, которые встали возле экспедиционного багажа. Метелкин поручил им заботу о грузе, а сам отвез гостей в отель, в пышное, как кремовый торт, но давно не подновлявшееся трехэтажное здание, перед входом в которое сидели сразу четыре чистильщика ботинок, а двери открывали два швейцара в обшитых позументами потертых ливреях.

Отель «Галата» в Трапезунде летом 1917 года был самым фешенебельным заведением, пожить в котором почитали за честь даже генералы и адмиралы, приезжавшие сюда с инспекциями и строжайшими проверками, не приносившими ожидаемых результатов. В действительности, как и предупреждал Иван Иванович, отель был прибежищем крупных спекулянтов и темных дельцов. Так что появление в «Галате» археологической экспедиции с ее сундуками и тюками, с более чем скромными на вид сотрудниками вызвало некоторое презрительное удивление среди челяди, пока челядь не узрела припозднившегося подполковника Метелкина.

Тогда все стало на свои места. Откуда-то из-за стеклянных дверей в стиле провинциального модерна с примесью ориентального борделя, из-за занавесок, издающих хрустальный звон, появились юноши в красных фесках, готовые немедленно разнести багаж экспедиции по апартаментам.

Метелкин беседовал с портье. Они склонились друг к другу через широкое отполированное поле стойки и взволнованно шептались, словно обговаривали ночной мальчишник. В конце концов денежные проблемы, ко всеобщему удовлетворению, были улажены, подполковник сам вручил ключ от апартаментов люкс профессорше и велел прочим сотрудникам — а именно Андрею, Теме Карасю и Российскому — самим забрать ключи от своих номеров.

Княгиня Ольга сияла, как женщина, вознесенная на недосягаемую высоту бескорыстным поклонением паладина, ее муж изображал пренебрежение к житейским благам, давая притом понять, что Метелкин старается исключительно ради его прекрасных профессорских глаз. Карась боялся, не случилось бы чего с его камерой и треногой. Российский ничего не боялся и думал о надписи десятого века, а Андрей смертельно хотел спать, потому что ночью трижды вылезал на палубу, чтобы первому увидеть таинственные берега Турции.

Экспедиция, сопровождаемая десятком носильщиков, поднялась на второй, устланный коврами этаж, где рассталась. Здесь оставалось начальство — остальным судьба определила комнаты этажом выше.

Комнаты были в конце длинного коридора. Там потолок был пониже и двери скромнее, чем на втором этаже, но сама комната Андрею понравилась — она выходила на улицу справа от входа в «Галату», откуда начинался подъем к цитадели, где виднелись обломанные зубцы крепостных стен и башен, а далее, за бурыми холмами, поднималась серо-голубая под полуденным солнцем громада горы с развалинами на вершине. Андрей поднял жалюзи и открыл окно, чтобы изгнать затхлый запах непроветренной комнаты. Он впитывал в себя чистоту воздуха и полуденную умиротворенность жаркого дня, когда даже мальчишки убираются с улиц, чтобы заснуть в полутьме задней комнаты.

Ему захотелось запомнить это мгновение, эти звуки и этот вид из окна, и он медленно переводил взгляд с предмета на предмет, как бы фотографируя их глазами.

Когда взгляд Андрея достиг угла улицы, то он увидел полного человека в черном костюме, в черном котелке, что не соответствовало времени и жаре. Раньше Андрей его не замечал. Он глядел на Андрея и, встретившись с ним взглядом, приподнял толстую трость, как бы приветствуя Андрея.

Андрей пожал плечами — он был в этом городе всего часа два и, разумеется, не мог иметь здесь знакомых. Человек в черном размеренно пошел к гостинице. Андрей чуть наклонился вперед, пытаясь разглядеть незнакомца, а тот и не намеревался скрывать лицо. Он приподнял котелок, чтобы Андрей лучше мог разглядеть его лицо, оливковое, полное, с большими черными глазами, сросшимися бровями и напомаженными волосами.

— Господин Берестов? — внятно, но с акцентом произнес незнакомец, закидывая голову.

— Это я, — согласился Андрей.

— Андрей Сергеевич, если не ошибаюсь?

— Но я вас не имею чести знать, — сказал Андрей.

— Я вас упустил в Севастополе, в апреле, — сказал незнакомец. — Я приехал, а вы были в отъезде.

— Я не был в Севастополе в апреле, — ответил Андрей.

— И я так думаю, — согласился незнакомец. — Я же вас не застал.

— Извините, — сказал Андрей.

— Это вы меня извините, — сказал вежливо незнакомец, надевая котелок. — Я к вам сейчас приду, хорошо?

— Зачем?

— Ах! — расстроился незнакомец. — Меня все в Трапезунде знают. Но такое несчастье, что господин Берестов меня не признает. Я к вам сейчас приду. А вы мне откройте дверь, это вас не затруднит?

И, не дав Андрею ответить, незнакомец скрылся за углом.

Через три минуты он уже стучал в дверь номера. В этой встрече была интрига — как будто ты раскрыл свежий номер «Вокруг света», прочел первую главу нового романа Буссенара или Пьера Бенуа и теперь ждешь, каждый день заглядывая в почтовый ящик, когда же наконец будет продолжение…

— Войдите, — сказал Андрей.

— Это я, — сказал незнакомец, открыв дверь и остановившись там, как бы давая Андрею возможность как следует себя разглядеть. — Мое имя Сурен Саркисьянц. Меня многие знают.

— Чем могу быть вам полезен? — спросил Андрей, указывая гостю на стул. — И откуда вы знаете мое имя?

— У меня сегодня одно имя, завтра другое имя, даже родная мама уже забыла, какое имя было у меня с самого начала. Скажите, Андрей Берестов, что вы для нас привезли?

— Я? Для вас?

— Не надо маневров. Вам известно, чьи интересы я представляю. — Саркисьянц широко улыбнулся, и Андрею показалось, что он заглянул в жерло огнедышащего вулкана, — все зубы господина Саркисьянца были увенчаны золотыми коронками — золотого сверкания было не меньше, чем от полотна Репина «Заседание Государственного совета».

Господин Саркисьянц был невелик размерами, но очень ладно и округло скроен, подобен тюленю, покрытому, чтобы пережить холодную зиму и ледяную воду Арктики, ровным и упругим слоем жира. Как ценной тюленьей шкурой, этот жир был обтянут тугим черным костюмом, а по жилету стекала солидная золотая цепь.

— Поймите меня правильно, я негоциант, — заявил господин Саркисьянц. — Вам известно такое слово? Я обладаю большими средствами, которые вкладываю в различные предприятия. Так что любая безделица для меня радость. Золотые часы есть? Нет? А серебряные часы есть? Нет? А остальные часы есть? Нет. Скажи, а фотоаппарат у тебя есть? А бинокль у тебя есть? А то, о чем вслух не говорят, у тебя есть?

— Я не знаю, что это такое.

Господин негоциант расхохотался. Он просто трясся от остроумия господина Берестова. Потом вытянул на золотой цепи из кармашка, словно якорь, часы и громко щелкнул их крышкой, отчего зазвучала мелодия «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…». Тут господин негоциант стал непроницаемо серьезен. Он извлек визитную карточку с золотым обрезом, протянул Андрею и сказал:

— Мы с вами, Андрей Сергеевич, будем делать большие дела. Я вас проверил. Все в порядке. Вы мне понравились. Так я и передам заинтересованной персоне.

С этими словами негоциант каким-то неуловимым образом оттолкнул задом стул, который послушно отъехал на два аршина и остановился. Затем, уже стоя, перехватил трость и, коротко поклонившись, исчез, словно был плодом воображения Андрея.

Андрей отлично знал, что Сурен Саркисьянц ему не приснился и не привиделся. А это означало лишь одно: где-то у Андрея есть двойник, вернее всего, в Севастополе. Что очень странно. Более того, его двойник каким-то образом связан с армянским негоциантом.

Менее всего Андрей мог бы предположить, что этим двойником стал его гимназический приятель Коля Беккер, оставшийся в Севастополе после отъезда Колчака в Америку.

Участие в трапезундских операциях, правда, не весьма активное и широкое, Коля начал принимать еще в апреле, при Колчаке. В конце концов, многие в штабе флота и его службах приторговывали с Трапезундским гарнизоном и тамошними негоциантами как купленным на собственные деньги, так и казенным добром.

С отъездом Колчака Коля Беккер и Свиридов стали теснее сотрудничать с помощниками подполковника Метелкина, который в значительной степени мог считаться генералом российских торговых людей. Беккер и Свиридов были нужны трапезундцам потому, что, с одной стороны, всегда знали заранее об акциях флота и армии, как благоприятных для тайной торговли, так и вредных для нее. С другой стороны, именно эти офицеры в штабе помогали обеспечить перевозки добра на военных и транспортных судах под видом боеприпасов, обмундирования и черт знает чего еще. Военные грузы никем не досматривались. Ни Коля, ни Свиридов не знали об истинных масштабах контрабанды или о ее организаторах — они были винтиками передаточных инстанций. Еще в мае полковник Баренц из контрразведки предложил Коле съездить в Трапезунд с ревизией. Коля сначала согласился, но потом, наслушавшись рассказов о нравах тамошних контрабандистов, предпочел сказаться больным. Баренц был недоволен, но ему ничего не оставалось, как самому собираться в путь: из Трапезунда приходили тревожные вести — конкуренты «севастопольской группы» намеревались перехватить рынок…

* * *

Андрей снял сапоги и, усевшись на кровати, принялся рассматривать свою комнату. Центр номера занимала кровать, которая вызывала подозрения, что в этом номере останавливались обычно джентльмены с небольшими гаремами. Помимо кровати, балдахин над которой был частично сорван, в комнате стояло ободранное голубое мягкое кресло, женское трюмо с пустыми бутылочками и баночками и круглый столик на шатучих паучьих ножках. Пол был устлан потертыми коврами.

Андрей откинулся на постель, не разбирая ее. Она оказалась мягкой, податливой и невероятно скрипучей. «Что же происходит, когда на нее ложится гарем?» — подумал Андрей и тут же заснул.

Проснулся он только к вечеру от непривычных звуков под окном. Город уже очнулся от послеобеденного отдыха и набирал вечерние темпы и шумы. Кричали мальчишки, звенели и вопили продавцы воды и шербета, верещал бродячий фокусник, матерились два пьяных русских прапорщика, завывали прохожие торговцы из лавочек, что выходили на улицу, размером напоминая платяные шкафы.

В дверь постучали — это был Тема Карась, фотограф, которому госпожа Авдеева поручила оповестить археологов, что общий ужин для экспедиции будет подан в ресторане отеля «Галата» и потому всех просят по возможности одеться подобающим образом. Тема был крайне расстроен — у него была лишь зеленая студенческая тужурка, потому что Тему выгнали за увлечение фотографией из Лесного института, а впоследствии все деньги он тратил на химические реактивы, треноги и линзы для своих аппаратов, так что до остального руки не доходили. К счастью, в гардеробе Великого князя, пожертвованного Андрею императрицей, оказались лишние брюки для Темы, которые, правда, пришлось подвернуть.

Сам Андрей никаких трудностей не испытывал — замшевая охотничья куртка с золотыми пуговицами вполне могла сойти за генеральскую униформу экзотической, допустим, лихтенштейнской армии.

Труднее оказалось с проблемой туалета, ибо в гостинице такой пышности «удобства» оказались в конце синего, украшенного цепочкой матовых лампионов под потолком коридора и были заняты каким-то русским человеком, который в ответ на робкие запросы Андрея отвечал, пользуясь всеми красками русского языка, как плохо его желудок переносит острую местную пищу и напитки. В конце концов этот ругатель вышел и оказался низеньким, одновременно облысевшим и взлохмаченным поручиком по интендантству и, не попросивши прощения, побрел прочь. Зайдя внутрь, Андрей вспомнил чью-то мудрую фразу, что уровень цивилизации определяется чистотой ее туалетов.

Помыться удалось в номере, где возвышался грандиозный мраморный умывальник, созданный, видно, Скопасом, на котором стоял наполовину наполненный таз. Так что Андрей, выходя к обеду, был удручен и разочарован.

Но стоило Андрею вновь выйти в коридор и, спустившись на этаж по закругленной с позолоченными перилами лестнице, очутиться на престижном втором этаже, где располагались номера господ Авдеевых — место сбора экспедиции, как его настроение изменилось.

Конец ознакомительного фрагмента.