Все совпаденья не случайны

Диана Бош, 2010

Никита был без ума от своей жены и верил ей, как себе. Но однажды он получил конверт с откровенными фотографиями Эльзы и не раздумывая кинулся по указанному адресу. Дом оказался оцеплен милицией – из подъезда выносили чье-то тело… Вокруг Эльзы творилось нечто непонятное. Сначала странный незнакомец напугал ее в магазине. Вскоре она неожиданно встретила его в доме своей подруги. Что произошло потом, она бы предпочла забыть навсегда… Майор Лямзин понял, что имеет дело с серией: кто-то убивает светловолосых девушек, оставляя на груди жертвы красную бабочку-оригами. Как же предотвратить очередное преступление?.. Мы часто принимаем за истинные чувства то, что оборачивается искусной подделкой. Чтобы понять, где скрывается ложь, надо не побояться заглянуть в омут чужой души…

Глава 3

Любовь и ненависть — две оборотных стороны одной медали. Если ненавидишь, значит, еще не разлюбил. Если говоришь, что простил и забыл, значит, еще помнишь. Равнодушие — вот смерть любви.

В сердце Никиты равнодушию не было места. Напротив, противоречивые чувства раздирали его. То казалось, застань он Эльзу с любовником — убил бы обоих, не задумываясь. То вдруг его окатывало волной такого отчаянного одиночества, что он готов был не только простить все, но даже обвинить себя в измене жены.

А как было бы хорошо сейчас, вернувшись в прошлое, поцеловать спящую Эльзу, обнаружить, что все случившееся — только ночной кошмар, и радостным от своего открытия побежать на работу. Нет, пожалуй, произойди так, он поступил бы иначе: разбудил бы ее поцелуями, ласками и долго еще, не давая уснуть, говорил о любви.

Ему так страстно захотелось, чтобы случилось именно так, что он тоскливо подумал: этого больше не будет никогда.

Так уж повелось издавна: все, чего он очень сильно хотел, разрушалось.

Когда-то, в далеком детстве, Лавров был пылко влюблен в соседскую девочку. При одном взгляде на нее у него перехватывало дыхание, ноги прирастали к земле, а язык становился неповоротливым и лип к гортани.

Однажды набравшись храбрости, Никита пригласил ее на свидание, и та согласилась. На следующий день он вскочил чуть свет и потом, замирая от счастья, представлял, как будет ждать с букетом в руках, что скажет, как она ответит, и гадал, засмеется ли в ответ. А еще, может быть, он прикоснется к ее руке, а девочка не отведет взгляд.

Никита до блеска начистил ботинки, выгладил брюки и рубашку, надушился отцовским, страшно нравившимся ему одеколоном. Он так боялся опоздать, что пришел на свидание раньше на целых полчаса. И потом еще ждал полтора, переминаясь с ноги на ногу и смущенно озираясь по сторонам. А девочка не пришла. Совсем.

Потом Никита узнал: в то время, когда он трепетал на ветру, предвкушая радость встречи, она была в кино. С его другом.

С тех пор Никита избегал сильных эмоций, считая, что страстно мы желаем лишь то, чему случиться не суждено. Может быть, на подсознательном уровне, в глубине души мы просто уже знаем верный ответ — НИКОГДА, но сознание сопротивляется до последнего, подсовывая надежду: «А вдруг?»

Лавров сразу поверил в измену Эльзы, потому что слишком хорошо знал такой вот ее пьяный от любви взгляд. О, этот взгляд женщины, испытавшей вершину наслаждения! Сколько в нем томности, неги, сознания своей обольстительности. Они были счастливы в браке, были друзьями и нежными любовниками, и осознание того, что Эльза может быть так же счастлива с другим, хлестко ударило Никиту по нервам.

«Но как я мог не догадываться ни о чем? Неужели я настолько слеп, что не заметил примет неверности в человеке, которого, как полагал, знаю достаточно хорошо? — стучали в висках мысли. — Или Эльза научилась так искусно притворяться? Тогда я все равно слеп, раз не видел, как сильно она изменилась. А может быть, для нее это была любовь с первого взгляда, как молния сразившая ее? Как назло, я был слишком занят на работе, завертелся последнее время так, что дни летели один за другим, серой чередой сменяя друг друга…»

И вот теперь он потерял все: не будет больше тех чудных вечеров, когда они сидели вместе за красиво сервированным столом и говорили, говорили, говорили.

Им никогда не было скучно вдвоем, всегда находилось нечто интересное, что непременно хотелось обсудить: полеты ли Ричарда Баха во сне и наяву, органную музыку его знаменитого предка или ископаемую орхидею, застывшую в куске янтаря миоценового периода. Когда они были вдвоем, им больше никто не был нужен.

Второй чердачный выход оказался открыт. Стараясь не думать, что было бы, окажись на его пути еще один замок, запертый снаружи, Никита спрыгнул вниз, очистил голову и плащ от налипшей паутины и побежал по лестнице вниз. Во дворе возле колеса милицейского «уазика» копошился водитель, что-то подтягивая там, кажется, а рядом стоял еще кто-то. Но Никита не рискнул разглядывать, хотя очень хотелось. Быстрым шагом, делая вид, что таким путем он каждый день выходит со своего двора, Лавров пересек дорогу и свернул в ближайший проулок. Только почувствовав себя в безопасности, он остановился и огляделся. Погони, похоже, нет, и нужно решить, что ему делать теперь.

Присев на крашенную зеленой краской трубчатую изгородь, Никита полез в грудной карман и достал записную книжку. Начал читать подряд, еще толком не понимая, зачем это делает. На фамилии «Гаркунова» споткнулся. Ольга Гаркунова, школьная подруга Эльзы, вполне могла оказаться тем человеком, у которого сейчас находится жена. Кажется, дальше должны быть еще несколько телефонов знакомых и подруг.

— Да! — гаркнула хрипловатым контральто в трубку Ольга и шумно отхлебнула из кружки.

— Привет, Оля. Что делаешь? — Лавров чувствовал себя то сыщиком, расследующим дело, то жалким мужем-рогоносцем, преследующим неверную жену, и, наверное, от этого, голос его на последнем слове дрогнул.

— Кофе пью и курю, — с удовольствием отчиталась Ольга и хихикнула. — У меня «окно».

— Не уделишь мне несколько минут? Я недалеко, мог бы забежать, поболтать.

— Изволь… — Последовавшее за тем хрюканье в трубке, вероятно, означало смех.

Маленький кабинет музыки, в котором Ольга растила будущих виртуозов, находился под самой крышей. Единственным достоинством его было то, что из окна можно смотреть в небо на облака, которые никогда не бывают одинаковыми, и еще — на голубей, взлетающих с шеста.

В остальном премерзкий был кабинетик. Зимой в нем стыли пальцы, и их все время хотелось засунуть поглубже в рукава, а летом стояла нестерпимая жара, не совместимая с плодотворными творческими занятиями. Плюс ко всему весь он был заставлен музыкальными инструментами и коробками, пахнущими пылью, но Ольгу это совершенно не волновало. Казалось, не существует такой силы в мире, которая могла бы выбить ее с колеи. Кроме, пожалуй, Олиной мамы. Та была единственным человеком, который легко умел довести Ольгу до слез и с успехом этим пользовался.

Оленька росла очаровательным ребенком. Хорошенькое личико, с огромными черными глазами, маленьким точеным носиком и вишневыми губками, сложенными бантиком, обрамляли волны роскошных кудрей. Мать души не чаяла в своей дочке и одевала ее, как куклу, всячески балуя и никогда не ругая.

Она свято верила, что ее дочь — совершенно особенный ребенок, достойный всего самого лучшего: если платье, то самое красивое, если бант — то самый большой, если школа — то самая известная. Оленькиным нарядам завидовали все девочки, а мать гордилась дочерью, невольно внушая своим поведением мысль, что она избранная. Лучше всех. Вскоре Оленька загордилась настолько, что к другим людям начала испытывать высокомерное презрение. Девочка считала, что ей позволено все, а потому могла незаслуженно оскорбить или обидеть любого человека, будь то ровесник или старушка, вслух выразившая восхищение ее красотой.

Жизнь сложная штука. И любит все расставлять по местам. Для Ольги данный процесс начался с половым созреванием — она вдруг стремительно располнела, глаза уменьшились и сбежались к носу, а сам нос вырос и загнулся крючком.

Девушка восприняла перемены в своей внешности как трагедию. Теперь Оля часто рыдала по ночам, а мама успокаивала ее, по-прежнему балуя нарядами.

К счастью, господь, отобрав красоту, взамен наделил Ольгу добродушием, веселостью и остроумием. Может быть, они были у нее всегда, но за налетом эгоизма их не было заметно. Теперь, когда девушка получала обратно то, что когда-то посеяла сама: насмешки, подколки и грубость, — чувство юмора оказалось весьма кстати. Постепенно жизнь пришла в хлипкое равновесие, нарушаемое только попытками маменьки продолжать руководить дочерью и самой направлять ее жизнь.

Оленька всегда жила так, как хотела ее мама. Несмотря на то, что была совершенно равнодушна к музыке, она окончила музыкальную школу, а затем и музыкальное училище, потом сделала аборт, расставшись с парнем, которого любила, и вышла замуж за того, кого сосватала ей мама. В один прекрасный момент терпение Оленьки лопнуло, и она научилась говорить «нет»: развелась с мужем и стала вести богемный образ жизни, нисколько не заботясь о том, что это бесит ее мать. Родительница злилась, устраивала скандалы и ставила ультиматумы, но Ольга все пропускала мимо ушей и гнула свою линию.

Постепенно в доме воцарилась атмосфера холодной войны. Иногда мамаша в сердцах тыкала Оленьке фирменным сапогом в лицо, попрекая неумением зарабатывать деньги, или пыталась заставить уйти с работы и пойти на рынок торговать, но с Ольги все было как с гуся вода. Она продолжала жить, как хотела, словно мстя матери за то, что та с младенчества учила ее ценить не душу, а деньги.

Никита поднялся по пыльной скрипучей лестнице наверх и постучал в маленькую, обитую железом дверь гримерной, где располагалась студия.

— Открыто! — хрипло рявкнула Ольга. — Входи.

Никита пригнулся, чтоб не стукнуться о притолоку головой, и тут же едва не споткнулся о барабаны, которые кто-то бросил возле порога. В комнате странно пахло бензином.

— Ты чего так долго? Сказал же, что рядом… Ну, да ладно, у меня сейчас еще одно «окно» — ученик заболел. Кофе будешь?

Никита кивнул. И лишь увидев, как Ольга направляется в туалет за водой, запоздало спохватился. Видимо, с маменькой у Ольги опять напряженные отношения, и ее урезали в средствах. Следовательно, кофе будет растворимый и самый дешевый.

Вернувшись, Ольга поставила чайник греться и села у окна. Нимало не смущаясь Никиты, достала пузырек и, смочив вату, начала оттирать прядь волос у виска. Бензином запахло сильнее.

— Вот видишь, что мамусик учудила, — прокомментировала свои действия Ольга, не дожидаясь, пока Никита задаст вопрос. — Собираюсь на свадьбу к подруге, а ей пол в коридоре вздумалось красить. Вот скажи, это что, так важно, да? Не может подождать? Тем более что ремонт делали год назад, чего портить-то… Ну вот, она, значит, красит, я с ней не спорю — раз нравится человеку, пусть себе! — и так аккуратненько пытаюсь по стеночке ее обойти. А она как вскочит, и давай мне валиком с краской в лицо тыкать! Еле удрала, на улице уже вытирала, а возле уха не заметила. Так и отгуляла свадьбу, с ухом в оранжевой краске. Главное, никто ж не сказал! А, — Ольга махнула рукой, — может, и не заметили.

— Или решили, что это новый элемент модного макияжа. Весьма оригинальный цвет, очень освежает.

— Издеваешься… — вздохнула Оля. — А мне не до шуток. Так родительница замучила, куда угодно бы от нее сбежала. Ну, давай, жалуйся, не меня же ты слушать пришел.

— Что? — не понял Никита.

— Рассказывай, говорю, — приободрила его Ольга, — как поживаешь. Как Эльза? Не болеет?

— Да я как раз насчет Эльзы… Когда вы виделись в последний раз, не скажешь?

— Месяца три назад, — с готовностью ответила она.

— Вы стали так редко видеться? — удивился Никита.

— Да, знаешь ли, — протянула Ольга, — все работа, работа, некогда и в гору глянуть.

Никита с недоверием покосился на нее: Ольга никогда не была трудоголиком и работой себя не обременяла.

— Ну, не работа, — неохотно согласилась она, заметив реакцию Никиты на ее слова. — Просто не виделись, и все.

— Вы поссорились?

Ольга обиженно засопела.

— Знаешь, твоя жена последнее время стала совершенно невыносима, по любому пустяку могла начать орать.

— Эльза?! — изумился Никита. — Не могу поверить. Она никогда голос не повышает, даже когда нервничает, говорит полушепотом.

— Плохо ты свою жену знаешь, — съехидничала Ольга. — А ты, значит, наконец вынырнул из своих проблем и обнаружил исчезновение жены?

— Так ты все знаешь? — хрипло переспросил Никита. — Откуда?

— Что знаю? — заинтересовалась Гаркунова и даже перестала тереть ухо бензиновой ватой.

— Что Эльза исчезла.

— Вообще-то я образно выразилась. — Ольга хмыкнула. — И что, попала в точку? А ну-ка рассказывай, что произошло.

— То и произошло, что моя жена исчезла. То есть я не знаю наверняка, но не могу ей дозвониться. И дома ее, кажется, нет.

Под взглядом Ольги Никита начал краснеть.

— Так не знаешь наверняка или все же — исчезла?

— Сегодня утром я получил записку. Странную. С указанием адреса, где можно Эльзу найти, если очень поторопиться. Обстоятельства сложились так, что я немного задержался. По адресу Эльзу не застал, дома она больше не появлялась.

— Что было в записке, кроме адреса? — спросила Ольга строгим учительским тоном.

Никита почувствовал себя двоечником, не выучившим урок. Повисла пауза. Хотелось соврать, но еще больше хотелось узнать правду.

— Там было написано, что она мне изменяет, — тихо произнес Лавров.

— Так, так, так… — забарабанила Ольга пальцами по столу, ничуть не удивившись. — Что ж, это многое объясняет.

— Значит, правда, — желчно процедил Никита. — Ты даже не дала себе труда прикинуться удивленной.

— Да. То есть — нет. То есть… — Ольга запуталась и замолчала, потом медленно начала снова. — Я не знала наверняка, но, учитывая характер ваших взаимоотношений в последнее время, не исключала такой возможности.

— Какой характер? — взорвался Никита. — У нас были прекрасные отношения!

— Это ты так думаешь. А вот ответь-ка мне тогда, что волновало твою жену последние три месяца и кто новый появился в ее окружении?

— А тебе откуда знать, что я отвечу правду, если ты и сама не виделась с нею целых три месяца?! — возмутился Никита.

— Ты не кричи, — миролюбиво прервала его Ольга. — Да, мы не виделись, но предположить я могу, потому что в курсе событий ее недавней жизни.

— Например? — ощетинился Никита.

— Например, когда она была у меня последний раз, то сказала, что с ней происходит нечто странное. Я спросила, что думает по этому поводу Никита, то есть ты, и она ответила, что Кит занят своими проблемами, то есть тебе сейчас не до нее. А спустя полчаса после ее ухода пришел какой-то тип и поинтересовался, была ли у меня Эльза.

— Какой тип? Как его зовут? Гриша? — насторожился Никита.

— Как зовут, понятия не имею, но что мужик красавец, заявляю со всей ответственностью. Импозантный, обаятельный, с хорошими манерами. — Ольга закатила глаза и причмокнула губами.

Никита побагровел.

— Можешь его описать?

— А ты в картинах Эльзы поищи, она не могла пройти мимо такого характерного типажа, — подмигнула Ольга. — Жена ведь у тебя художница, или как?

— Не ерничай, — окрысился Никита, — опиши лучше, как он выглядел.

— Высокий, коротко стриженная седина, одет со вкусом. Глаза светло-серые, усы.

— Усы? — удивился Никита.

— Да, усы. А тебя удивляет, когда мужчина носит усы?

— Эльзе не нравятся мужчины с усами.

— Много ты знаешь! — фыркнула Ольга. — Так тебе Эльза и будет рассказывать, какие мужчины ей нравятся, а какие нет.

— Ладно, хорошо. Но почему ты в начале сказала про него — «тип»? Если он такой душка и обаяшка, откуда взялось столь уничижительное слово?

— У меня? — изумилась Ольга.

— У тебя, у тебя. И не отпирайся, у меня с памятью все нормально.

— А со слухом?

Никита побагровел и наклонился вперед, как будто готов был ударить собеседницу.

— Все-все, вспомнила, — выставила вперед ладонь она. — Я так сказала, да, но это мое субъективное ощущение. Одинокая женщина имеет право на сексуальные фантазии.

— О себе фантазируй, сказочница.

— Ну, хорошо, — сдалась Ольга, — о себе так о себе. Сегодня ночью предамся безудержным фантазиям. Можно, я представлю себе групповуху с твоим участием?

— В твоем возрасте о групповухе пора уже вспоминать как о детских шалостях, — огрызнулся Никита. — Рассказывай скорей про типа с усами, у меня времени мало.

— Ну, ладно, нельзя, так нельзя, — притворно вздохнула Ольга, ничуть не смутившись. — Значит, так: взгляд у мужика странный — немигающий и пристальный, как у удава. И глаза такие… очень светлые глаза. Сильно-сильно светлые, даже водянистые, я бы сказала, но ободок у радужки темный, почти черный.

— И при этом красив, как Аполлон, — желчно заметил Никита. — Интересно, как только ему удается быть одновременно обаятельным и иметь взгляд удава?

— Ладно, не напрягайся, красавчик, поддразнила я тебя. Он брутальный и даже харизматичный, но мне не понравился. Неприятный. Роста высокого, глубоко посаженные глаза, выступающие надбровные дуги, одет элегантно, даже, можно сказать, щегольски, но без куража. Скучно.

— И еще у него усы.

— Нет, не было усов.

— А раньше сказала, что были.

— Не припоминаю. Но, кажется, все-таки их не было.

— Стерва.

— Да? — удивилась Ольга. — А мне говорили, что я богемна.

— Богемная стерва, — согласился Никита.

Ольга картинно затянулась сигаретой, выпустила дым в потолок и хриплым контральто лениво произнесла:

— А еще я помню, как Эльза на тебя жаловалась. «Никитка, — говорила, — совсем перестал меня замечать, все в работе да в работе. Даже заведи я сейчас себе любовника, не почувствует».

Никита дернулся, и Ольга захохотала.

— Не нравится? А ты про жену не забывай! Не перестал бы ее замечать, может быть, и не бегал бы сейчас по городу, разыскивая…

Последние слова ее потонули в грохоте двери, которую Никита с силой захлопнул за собой.

Таня Силкина стояла на деревянной табуретке и, напевая, красила оконную раму в ядовито-фиолетовый цвет.

— Что так смотришь? Цвет не по душе? — хихикнула она, заметив обалделый Никитин взгляд.

— Честно говоря, не очень, — признался тот.

Татьяна засмеялась.

— Это ничего, когда закончу, будет лучше. Тогда тебе обязательно понравится. Здесь еще будут желтенькие полосочки, и получится сказочная зебра. Комната ведь детская, скучно просто в белый цвет красить.

«Зебра явно бешеная», — подумал Никита, но вслух ничего не сказал.

— Ты по делу или просто так?

— По делу. Ты мою Эльзу сегодня случайно не видела?

— Сегодня — нет. Но как-то раз видала, — кивнула та, не отрываясь от работы. — В супермаркете столкнулись, она кокосы покупала и сыр «Эдамер».

— Кокосы и сыр «Эдамер» она тихо ненавидит, — вытаращил глаза Никита. — Скорее всего, это была не она.

Татьяна перестала красить и, не мигая, уставилась на Никиту.

— Лавров, ты меня что, за идиотку принимаешь? Хочешь сказать, я после двадцати лет знакомства не узнаю человека, столкнувшись с ним нос к носу?

— Узнаешь, — нехотя согласился Никита. — А еще что-нибудь в корзине у нее было? Или, может, Эльзу ждал кто?

Татьяна опять перестала махать кистью и, сдув прядь волос с лица, буркнула:

— Раз знаешь, мог бы и не спрашивать, чтоб меня совесть не мучила.

— Эка невидаль, совесть! Когда в девятом классе ты чужой рюкзак вместе со всем содержимым утопила и не призналась, совесть тебя разве не мучила? — ехидно напомнил Никита.

— Эльза знала и не выдала меня, промолчала… — завороженно выдохнула она.

Никита пожал плечами.

— Если ты хорошо знаешь Эльзу, это не должно тебя удивлять: не в ее правилах раскрывать чужие секреты. Так кто ее ждал?

— Знаешь, я особо не разглядывала, но то, что не ты, поняла. И неудивительно, ты ведь последнее время вообще перестал уделять ей внимание.

— Мы были счастливы, — набычившись, упрямо заявил Никита.

— Ну, не знаю… Только тот тип, что сидел в автомобиле, насколько я смогла разглядеть, принадлежит к разряду настоящих мужиков, такие всегда добиваются всего, чего хотят.

— Что?! Что ты хочешь этим сказать? — рявкнул Никита.

— Ничего, — беззаботно откликнулась Татьяна, возобновляя взмахи кистью. — Было в нем что-то такое, что заставляет трепетать слабое женское сердце.

— Последний вопрос, — зло сказал Никита, — и я избавлю тебя от своего присутствия: кто такой Гриша?

— Кто? Гриша? — изумилась Татьяна. — Впервые слышу. Может, мужчина из супермаркета и есть — Гриша. А вообще, знаешь, на Эльзу всегда особи противоположного пола заглядывались, сколько я ее помню. Так что мог быть в ее окружении и Гриша, и еще кто-нибудь. На то и щука в море, чтоб карась не дремал.

— Карась, это тоже имя? — разозлился Никита.

— Карась — это подвид мужчин, характеризующихся тем, что у них из-под носа уводят жен.

Никита выскочил на улицу как ошпаренный, чувствуя себя гаже некуда.

— Найти б тебя, любитель кокосов, да рога бы и пообломать… — пробормотал он. И тут же осекся, вспомнив, что рога, судя по всему, теперь растут у него.

Это испортило настроение окончательно.

После обзвона остальных номеров список заметно поредел. Как оказалось, с того момента, как он аккуратно переписал Эльзины записи себе в блокнот, многое изменилось. Двое из подруг эмигрировали в Штаты, одна обосновалась в Испании, а еще одна вышла замуж за итальянца.

Надежды Никитой возлагались на последнюю аборигенку, не только не успевшую никуда слинять, но еще и создавшую не так давно крепкую российскую семью, дополнительно скрепленную рождением двойни.

Лена Парамонова возникла на пороге своей квартиры с младенцем, которого она беспрестанно трясла и качала, успевая оглядываться на орущего из комнаты второго.

— Костик, смотри-ка кто к нам пришел… Дядя Никита, сейчас будем с ним чай пить… — засюсюкала она, стараясь отвлечь младенца, но тот не перестал хныкать.

— Давай, я подержу, — протянул руки Никита, вешая плащ на гвоздь.

— Как въехали, каждый день собираемся вешалку прицепить, и все некогда, — смутилась Лена.

Никита согласно кивнул, предпочитая не вдаваться в подробности и не уточнять, что с момента переезда, как ему помнится, прошло уже больше двух лет, и, скорее всего, гвоздь поселился на стенке навсегда.

Младенец на руках у Никиты увлеченно засопел, ковырнул пуговку на рубашке и попытался ее лизнуть. Никита спохватился, вернулся в коридор за кульком, в котором покоились два одинаковых игрушечных автомобиля, и вручил один из них Костику. Попытка всунуть машинку в рот была вовремя предотвращена Леной, кинувшейся с криком: «Микробы!» и виртуозно выхватившей машинку в миллиметре от детского слюнявого рта. Костик опять заревел.

— Счас вымою и отдам, — смущенно пояснила она, обращаясь не к Костику, а к Никите. — Столько всяких болезней развелось, а я так боюсь инфекций!

Она унеслась с машинками и со вторым младенцем на кухню, где сразу же загромыхала чайником. На руках у Никиты продолжал ныть Костик, с кухни ему вторил брат-близнец.

— А вот и мы! — Лена лучилась счастьем и таким покоем, как будто и не она металась только что как ошалелая в заботах о здоровье младенцев. — Я вас еще не познакомила? Это Леня, младший брат Кости. У них разница в пятнадцать минут.

Женщина метнула чайник с заваркой на стол, сгрузила Леню в манеж и, забрав Костю из рук Никиты, сунула второго сына туда же. Начавшие снова реветь младенцы получили по свежевымытой машинке и синхронно отправили игрушки в рот.

— Ну вот, — удовлетворенно вздохнула Лена, любуясь своими творениями, — теперь, пока они заняты новыми игрушками, можно будет спокойно поговорить. Недолго, думаю, минут пятнадцать-двадцать. Потом им наскучит.

— Вы почкованием делитесь? — спросил пораженный Никита, рассматривая обоих ребятишек и сравнивая с чертами матери. Просто трое из ларца, одинаковы с лица.

— Ага, — засмеялась она, — почкуемся понемногу.

— Лен, я тебя долго задерживать не собираюсь, только пару вопросов задам. Вы с Эльзой давно дружны, скажи, ничего странного с ней в последнее время не происходило?

Парамонова ответила с такой готовностью, будто бы заранее ждала именно этого вопроса.

— Знаешь, я человек прямой, хитрить не могу. Мое мнение таково — давно пора вам с Эльзой ребенка завести.

Никита отвернулся, невидящим взором глядя куда-то в угол, потом неохотно ответил:

— Мне сейчас как-то не до разбора наших семейных проблем, есть дела и поважнее.

— Вот видишь! — вспылила Лена. — Для тебя ребенок — это неважно. Вот скажи, почему ты всегда ребенка не хотел?

— Я? Не хотел? Да кто такое сказал?!

— О, господи… — пробормотала Лена, до которой стал доходить истинный смысл семейной трагедии Лавровых. — Прости, Никитка. Эльза всегда говорила, что она сама не хочет детей, дескать, не любит. Но я-то видела, как она на чужих младенцев смотрит. Разве ж женщину обманешь? Вот и думала, что она тебя так выгораживает, что ты на ребенка не согласен.

— Не получалось у нас, — криво улыбнулся Никита.

— А врачи что говорят?

— Хм, врачи… — отмахнулся он. — Здоровы, говорят, оба. Здоровы, а детей нет. Мы уже и мечтать перестали.

— Как так? — вытаращила глаза Лена. — А аборты были?

— Восемь лет назад. Сказали, была девочка. И после как отрезало — ни одной беременности.

— Слушай, я где-то читала, что если женщина долго живет с одним мужчиной, то ее организм привыкает, и зачатие не происходит. А стоит только сходить «налево», так сразу «залет».

— Ты рекомендуешь Эльзе «налево» сходить?! — возмутился Никита, почувствовав себя задетым за живое.

— С ума сошел, да? Ты сначала дослушай, а потом кричать начинай. Суть в другом: отдохнуть вам надо немного друг от друга, тогда, может быть, и ребеночек получится.

— Вот тут ты в точку попала: уже начали.

— Да ты что! — обрадовалась Лена. — Эльза беременна?

— Нет, но к отдыху мы приступили. Ладно, если вдруг Эльза появится, позвони мне, пожалуйста.

Склонившись к журнальному столику, Никита быстро записал свой номер телефона, схватил плащ с гвоздя и вышел.

— Никита, постой! — закричала ему вслед Лена. — Что у вас случилось-то?

Лавров нажал на кнопку лифта и, не отвечая, поехал вниз.

На улице не на шутку разбушевалась непогода. Чернильную кляксу неба прорезала молния, раздался оглушительный раскат грома, взвыли сигнализацией машины, и взметнулись во внезапном порыве ветра опавшие листья. Никита едва успел добежать до ближайшего подъезда, как хлынул ливень.

— Давно такого ливня в столице не наблюдалось, — раздался рядом голос, и Лавров, пребывавший в полной уверенности, что он один, испуганно обернулся.

— И-извините, я вас не заметил, — заикаясь, сказал он маленькому седовласому старичку.

— Помнится, в году так шестьдесят седьмом была сильная гроза, но такого светопреставления и тогда не случилось. Смотрите, никак молния ударила в дерево… — указал он пальцем, и Никита, подняв голову, замер с открытым ртом: молодой стройный ясень под проливным дождем горел, как новогодняя свечка. — Вот так видишь своими глазами — и верить приходится. А что это на самом деле — господь один знает.

— Глаза обманывают? — усмехнулся Никита, скорее, чтоб просто поддержать разговор, чем действительно из интереса.

— Душа лжет, — ответил старичок. — То есть она-то и согласна бы сказать правду, но ее слабый голос никто не слышит. Когда она отчаивается пробиться к разуму, ей приходится сдаться, и она идет на оговор.

— Кого? — удивился Никита.

— Самой себя.

Повисла тишина. Никита не мог понять смысл произнесенных старичком фраз, они казались ему бредовыми, хотя человек рядом выглядел вполне вменяемым.

«Наверное, я схожу с ума, — уныло подумал Никита. — Вошел в подъезд, который как раз осветила яркая вспышка молнии, и тут было пусто. Затем невесть откуда появляется собеседник и говорит со мной замысловатыми фразами, а я ему отвечаю. Да так, что сам же себя и не понимаю…»

— Не все способны понять себя, — заявил вдруг старик, будто отвечая на мысли Никиты.

— Вы, простите, кто? — осторожно спросил Лавров.

— Эх, молодой человек, разве ж это важно на самом деле — кто? Истине неважно, из чьих уст она прозвучит, потому что в любых одеждах, в какие бы ни рядилась, она все равно остается истиной.

Наверху хлопнула дверь, и на лестницу с лаем выскочила собака. Никита оглянулся на великолепную афганскую борзую с расчесанной длинной шерстью, машинально проводил ее взглядом и только открыл рот, чтобы спросить: «А что есть истина?», как понял, что в подъезде он снова один. Старичок исчез. Наверное, вышел, пока Никита таращился на пса.

Дождь прекратился, прямо перед подъездом шелестел осенней листвой ясень, целый и невредимый, без малейших следов огня.

Никита подошел поближе, задрал голову и так стоял, тупо глядя на дерево и пытаясь понять, что же все-таки произошло, пока боль в шее не стала нестерпимой.

Ветер стих, небо немного прояснилось, и выглянуло солнце. Никита шел, стараясь привести мысли в порядок, а в голове калейдоскопом крутились события, лица, фразы. И вопросы, вопросы, вопросы… Но ни на один пока не нашлось даже спорного ответа.

Лужи задорно поблескивали, однако Никита не видел ничего вокруг, и потому ноги его промокли, а полы длинного плаща выпачкались в грязи. Он шел, как лошадь, у которой отпустили поводья, без всяких мыслей и планов, надеясь, что дорога сама выведет его куда-нибудь.

Какой-то дерзкий мальчишка, пробегая мимо, едва не спихнул Никиту в яму, выкопанную посредине дороги. Чтобы удержаться на ногах, Никита ухватился за фонарный столб и буквально носом уткнулся в объявление:

«Потерялась собака, черная с рыжим подпалом, прошу вернуть… Алтышников переулок…»

— Собака… Алтышников… — пробормотал Никита и осторожно пошел по краю ямы, стараясь не соскользнуть вниз. Какая-то мысль навязчиво крутилась в мозгу, но Лавров никак не мог ее поймать.

Обойдя, наконец, грязь, Никита огляделся, прочитал над соседней дверью надпись «Интернет» и хлопнул себя по лбу.

— Боже, какой я идиот! С этого и надо было начинать.