Посмертные мытарства

Анастасия Боронина

Художественное произведение, православное фэнтези на тему посмертной участи души человека.Послушник Никодим внезапно умирает и переносится в загробный мир, где дальнейшая участь его души решится на Страшном Суде по итогам 20 различных испытаний.

Глава 2

Никодим вдруг ощутил в душе небывалую радость и спокойствие. Если бы можно было сравнить его состояние с живой природой, то это было похоже на яркий весенний день, когда птицы громко щебечут и солнышко весело пригревает промёрзлую почву, первые цветы распускаются и весело звенят ручьи, так что повсюду видно и слышно одну только радость — радость пробуждения от долгой холодной зимы. Это чувство и все эти образы пронеслись перед его мысленным взором и продлились всего секунд девять, не больше, а затем всё в его душе снова стихло и, казалось, замерло.

Но вот за очередным безликим поворотом пыльной дороги показалась вдруг, как из-под земли выросла, широкая зелёная поляна, над которой ярко сияло солнце вместо надоевших до смерти свинцовых туч. Отсюда больше не было видно уродливых горластых птиц, и горы наконец отступили, предоставив волю пушистому зелёному ковру раскатиться до самого горизонта. Вокруг росло также множество высоких деревьев с пышными кронами — всё в основном красноствольные сосны да берёзы, — так что свет и зелень своим обилием красок вначале прямо-таки ослепили утомлённого ходьбою Никодима. Не то чтобы он устал физически — нет, он ощущал в себе силы шагать так дальше месяцами, но духовно он был измождён однообразным пейзажем и криками противных птиц. Так что такая резкая смена декораций поразила его и взволновала до глубины души, и он сразу же выскочил на траву и побежал по ней, как радостный ребёнок.

Через несколько сотен шагов он заметил трёх людей, что сидели прямо на траве и мирно беседовали, попивая вино и закусывая жареным на костре мясом. По-видимому, у них был здесь настоящий пикник. Никодим нерешительно подошёл ближе и чуть не ахнул от ужаса и удивления: прямо перед ним сидели трое легендарных святых — Иоанн Креститель, Серафим Саровский и святая великомученица Варвара Илиопольская. Никодим медленно приблизился и пал на колени перед великой троицей. Тогда Иоанн, сидевший к нему ближе всех, повернулся и приветливо взмахнул рукою, как бы приглашая Никодима присоединиться к ним.

— А вот и наш новопреставленный послушник Никодим пожаловал! Давненько мы тебя здесь ждём! Добро пожаловать! Добро пожаловать! — заговорил доброжелательным голосом батюшка Серафим.

— Милости просим к столу, мил человек! Окажи нам честь, откушай с нами! — добавил так же приветливо Иоанн. А святая Варвара просто смотрела и улыбалась ему своими добрыми глазами.

— Я… я… — замялся Никодим. — Здравствуйте, батюшки! Здравствуй, матушка! Что же, и вы тоже здесь? — совсем уж невпопад ляпнул он.

Иоанн с широкой улыбкой ответил ему:

— Ну, что же ты, Никодимушка! Такой дорогой гость не должен удивляться и смущаться нашему присутствию на этой ничейной земле! Три дня назад нам стало известно, что по воле Божьей преставился выдающийся подвижник одного из прославленных монастырей, и мы немедленно выдвинулись в путь, чтобы лично засвидетельствовать ему наше почтение и выразить вселенскую радость по поводу этого знаменательного события! — И все трое встали и дружно поклонились до земли молодому ошарашенному послушнику, который и постриг-то принять ещё не успел. — И мы просим тебя оказать нам честь отобедать за нашим скромным столом!

Никодим тогда ощутил некий странный укол совести внутри, словно некий стыд обжёг его абсурдностью всей этой ситуации, однако он не стал придавать этому большого значения, решив обо всём этом поразмыслить по крайней мере на сытый желудок. Он всё никак не мог привыкнуть к тому, что даже после долгих блужданий есть ему не хочется, но покорно уселся на изумрудную траву. Ему сразу же протянули огромный бараний окорок и налили полную чашу первосортного красного вина. Первые несколько минут на поляне раздавалось лишь громкое чавканье и звуки дружно опустошаемых стаканов с вином, затем ему налили ещё вина и ещё, подвинули ближе целое блюдо со свежеиспечённым хлебом и оладьями. Никодим съел и это всё. Его благодетели обрадовались такому аппетиту нового гостя и, знай, подливали да нахваливали, как хорошо поесть с долгого пути, да и сами не отставали от него. Даже святая Варвара уписывала за обе щёки уже третью порцию баранины, хотя по всем законам природы у такой хрупкой женщины уже давно должно было случиться несварение желудка. После пятого бокала вина Никодим всё ещё не чувствовал себя ни сытым, ни пьяным, однако есть и пить он уже больше не мог. По земным меркам его желудок сейчас просто разорвался бы от количества набитой в него пищи. Тогда послушник вежливо поблагодарил хозяев за хлеб-соль и спросил Иоанна просто для того, чтобы хоть как-то завязать разговор:

— В этом мире, должно быть, посты упразднены? Ибо нам из древней истории Священного Писания доподлинно известно о крайней строгости отца Иоанна в отношении приёма пищи, а вы меня столь щедро накормили, что я, кажется, сейчас лопну!

Все трое дружно рассмеялись такому нелепому, по их мнению, вопросу. Ответил сам Иоанн Креститель:

— В этом мире уже нет надобности в постах — умеренность нужна только для воспитания душ алчных смертных! Время голоданий и молитв заканчивается вместе с отмеренным сроком земной жизни. За этой чертой исправляться уже поздно!

— Да, здесь уже мы берём от жизни всё! — несколько некстати добавил отец Серафим.

Никодим с удивлением воззрился на него, затем обрадовался этой вести, но другая мысль тут же омрачила его смущённый разум, и он сказал:

— Как хорошо, что вы меня здесь встретили, батюшки! Наконец-то я могу расспросить надёжных людей о том, куда мне идти и что делать! Знаете, там, за этими деревьями, осталась горная пустыня. Я шёл по ней целых три дня, а в самом начале мне встретился бес-обманщик, который прикидывался моим другом, а сам хотел заманить в ловушку. Он выглядел как погорелец и был совсем лыс, весь в лохмотьях.

— Погорелец! — закивал Иоанн. — Он всех вновь прибывших путников так смущает! Подлавливает простаков и морочит им голову! Ты молодец, что не попался!

— Да, — зазвучал мягкий серебристый голосок святой Варвары, — этот негодник уже немало душ погубил! — И на глазах её выступили горячие слёзы, будто она сожалела о каждой потерянной для Рая душе, как о своём погибшем чаде.

Никодим несколько успокоился от такого искреннего заверения, однако ещё один вопрос тревожил его смущённую душу.

— Он также сказал мне, что те высоченные горы — это всё мои земные грехи. Я шёл три дня и видел сотни гор, вершины их почти доставали до небес. Правда ли это и значит ли, что я великий грешник? — с тревогой спрашивал Никодим, ибо эта мысль в глубине души всё же преследовала его все эти дни.

Все трое рассмеялись ещё громче прежнего. На этот раз отец Серафим ответил ему:

— Успокойся, сын мой! Никакой ты не великий грешник! Ты разве не заметил, что все эти горы состояли из миллионов маленьких песчинок? Так вот каждая песчинка, а не каждая гора, — это твой земной грех! Ты видел сотни гор, но каждая из них состояла из миллионов маленьких грешков, которые ты повторял изо дня в день, поэтому эти горы и были так похожи друг на друга! Так что успокойся, нет на тебе ни одного великого греха — всё мелкота нестоящая.

Никодим побледнел и, заикаясь, ответил:

— Но… но, как же так? Столько грехов? Значит ли это, что я обречён, что меня ждут вечные муки Ада? Я ведь семь лет… в монастыре! Я молился, причащался, постился! Это не справедливо! — чуть не взвыл он под конец своей тирады. Вдруг его осенило, и он с подозрением взглянул на своих собеседников. — Вы ведь вначале называли меня «великим подвижником», какой же я подвижник с таким возом грехов?

Святая троица чуть растерянно переглянулась между собой, и Иоанн Креститель примиряющим тоном проговорил:

— Успокойся, сын мой. Хоть итогом твоей земной жизни и стала свалка шлака, но ты же, несомненно, совершал и добрые дела? Ты помнишь хоть что-то благородное, возвышенное за собой? Есть ли что-то, чем бы ты особенно гордился?

Никодим на секунду задумался, а затем радостно воскликнул:

— А как же! Есть! И немало! Да я столько добра в жизни совершил, столько дел добрых!

— Так, так, — оживился согбенный старичок, и глазки его сузились в хитром прищуре, — давай, выкладывай нам всё! Будем складывать твои добрые поступки вон на том поле, — и он указал на свободное от деревьев и кустов огромное пространство сбоку от их поляны. — Называй всё добро, какое на ум приходит, а потом и поlсчитаем, где больше выйдет! Только нужно обязательно всё вспомнить, а то шлака-то вон сколько! Попробуй, перевесь!

— Да-да, я сейчас! Да вот, пожалуйста! — затараторил Никодим. — Нищим милостыню подавал, на благо храма плотником трудился, жил активной церковной жизнью, за больным братом Онуфрием ухаживал…

Он всё говорил и говорил, а трое его слушателей радостно кивали головами и ухмылялись. И обозначенное поле постепенно покрывалось золотом его добрых дел. Гора стремительно росла, вздымалась всё выше и выше, и вот уже длинная тень от её вершины почти дотягивалась до места, где сидела странная компания из трёх святых и одной молодой души.

— Прекрасно! Прекрасно! — подбадривала его святая Варвара, и глаза её вновь увлажнились умиленными слезами.

–… В школе списывать одноклассникам давал, в трамвае за друга заплатил, родителям на все праздники открытки рисовал… — горячился Никодим, уже выдыхаясь и едва вспоминая свои благодетели. — Вот, кажется, всё!

— Замечательно! — вскричал отец Серафим. — Даже лучше, чем мы ожидали!

— Хи-хи-хи! — мерзко захихикал отец Иоанн, оскалив зубы в какой-то гадливой улыбочке.

И в этот момент тень от вздыбившейся горы доброты Никодима коснулась своею вершиной колена святой Варвары, и в следующий миг с резким хлопком и оглушительным стеклянным звоном она лопнула и взорвалась, взметнувшись в воздух вихрем золотых осколков, а затем медленно осыпалась наземь и исчезла, словно её и не бывало.

Никодим в ужасе смотрел на то место, где только что, как мыльный пузырь, лопнула вся добродетель его земной жизни. Затем он медленно перевёл взгляд на своих собеседников, но на их месте уже не оказалось ни батюшки Серафима, ни Иоанна Крестителя, ни святой Варвары. Там, где они сидели, остались лежать лишь зловонные кучки протухшего мяса, которое всё кишело червями и источало кошмарную вонь. На поляне он был один.