Нечто из Рютте

Борис Конофальский, 2021

Начало шестнадцатого века, средняя Германия. Отставной солдат Ярослав Волков возвращается домой после девятнадцати лет беспрерывных войн. Он мечтает о тихой, мирной жизни, но, проезжая через владения одного феодала, получает предложение, от которого не может отказаться: ему нужно навести порядок в феоде. Сделать это непросто, уж больно влиятельные люди не заинтересованы в порядке. Да и не только люди, как выясняется немного позже. Давно уже в Рютте нечисто, и крестьяне там пропадают гораздо чаще, чем в других владениях. Но солдат волевой и смелый человек, ради награды он готов рисковать.

Глава третья

— Господин, господин! К вам пришли! — тряс его Ёган.

— Что?

— Пришли к вам.

— Кто?

— От барона нашего.

Волков приподнялся на локте, огляделся; он был не в духе, заснул только под утро.

— Кто пришел-то? Ты можешь сказать? — чуть раздраженно спросил солдат.

— Так командир стражи нашей. Удо его зовут.

— Один пришел?

— Один.

— Пусть входит.

Волков сел на кровать, прислушиваясь к своим ощущениям. Нога чуть кольнула, а вот с плечом все обстояло куда хуже. Шевелить рукой было больно.

И тут в комнату вошел высокий, под самый потолок, воин. Начищенный шлем; судя по эфесу, добрый меч, старинный кольчужный обер с капюшоном, не раз бывавший у кузнеца, и поверх кольчуги чистый сюрко, белый с голубым. Цвета местного барона, как на щите при въезде в землю. Вошедшему не было и пятидесяти. Его подбородок был свежевыбрит, а почти седые усы свисали чуть ли не до груди. Сразу было видно, что это муж добрый, из старых воинов.

— Здрав будь, господин, — с заметным поклоном сказал он.

— Для тебя я не господин, но и ты здрав будь, брат-солдат. Пригласил бы тебя присесть, но, видишь, тут не на что.

Комната была забита оружием, седлами, доспехами, попонами и сбруями. Все остальное пространство занимала кровать.

— Вижу, — кивнул великан. — Я слышал, и мой сеньор тоже слышал, что ты вчера бился за нас. Барон просит тебя в гости. Рассказать, как было, как погиб коннетабль. А то баба-дура плетет не пойми что.

— Не знаю, смогу ли сегодня, — ответил Волков, отбрасывая плащ одного из ламбрийцев, которым укрывался. На левой штанине исподнего красовалось большое бурое пятно засохшей крови. — Хочу сначала, чтобы доктор осмотрел рану. А то вчера ее здешняя девица зашивала.

— Да и плечо у тебя, брат, нездорового цвета, — заметил великан.

Волков покосился на свое плечо и ужаснулся. Даже в свете маленького окна было видно, что ключица и плечо сине-багрового цвета. Волков поморщился.

— Да, доктор тебе не повредит, — заметил человек барона. — Меня зовут Удо Мюллер. Я сержант барона. — Он протянул солдату руку.

— Яро Фолькоф, отставной солдат. — Волков пожал ее.

— Солдат? Просто солдат? Кухарка говорит, что ты один всех ламбрийцев перебил, — с этими словами сержант поднял с пола добрый нож в красивых ножнах, — простой солдат вряд ли смог бы. Да и доспех у тебя добрый, и конь не солдатский.

— Нравится нож? — не стал хвастаться Волков.

— Ламбрийский, работы доброй.

— Дарю, — произнес солдат.

Сержант ухмыльнулся:

— Ну, спасибо. А что мне сказать барону?

— Скажи, что помяли меня и болт я в ногу получил. Отлежусь, подлечусь и через пару дней приеду.

— Ну, добро. Лечись, брат.

— Бывай.

Сержант вышел из комнаты.

— Ёган, — позвал Волков.

— Что, господин?

— Пусть приготовят что-нибудь на завтрак. Два яйца вареных, хлеб, и молока согреют. И меда. Не забудь меда.

— Ага, распоряжусь. — Он повернулся.

— Стой, и еще пусть ведро воды согреют. И девку вчерашнюю позови.

— Хильду, что ли?

— Брунхильду, да.

— Так не придет она. Горе у них.

— Горе? Что за горе?

— Так сын трактирщика, брат ейный, которого вы к монахам послали, так сгинул он.

— Как сгинул?

— А так и сгинул. Уехал, и более его никто не видел.

— Он же на моем коне уехал.

— Ага, еще и седло взял. И, скорее всего, взял черного жеребца. Самого дорогого. Да, точно. Вороного взял, — радостно сообщил Ёган. — Любой в его возрасте захотел бы по деревне на таком коне проехать.

— Чему ты радуешься, болван? Тот конь дороже, чем эта харчевня, будет. Это боевой конь, он этого дурака сбросил где-нибудь да сбежал. Этот дурак с переломанными лытками в дорожной канаве валяется, а коня мне искать придется.

Но если и нужно было кого упрекать солдату, так это себя, что позволил мальцу взять такого коня. Впрочем, вчера ему не до коней было.

— Ну так я подсоблю, — сразу стал серьезней Ёган, — вместе искать коня будем. Мне седлать коней?

— Сначала завтрак и воду, затем перебинтовать ногу, только потом седлать.

— Ага, распоряжусь.

Топая по лестнице, Ёган сбежал вниз, не закрыв дверь, а сам Волков повалился на кровать.

Он стал прислушиваться к себе, к своим ощущениям. «Увечья, болезни и смерть к контракту прилагаются». А вот и она, самая страшная часть фразы — ожидание болезни после увечья. Он даже сосчитать не смог всех боевых товарищей, которые умерли после несмертельной, казалось бы, раны. И все у них всегда начиналось с двух верных предвестников смерти — жара и лихорадки. Волков вспомнил одного своего старого друга, который получил стрелу под ключицу. Ее и наконечник благополучно извлекли, а друг слег от жара, и его трясло, как паралитика. В летнюю жару он тянул на себя одеяло и трясся от холода. И бесконечно пил. Пил и пил воду. На время он терял сознание, и ему становилось жарко, он скидывал одеяло. Но только на время. Затем снова кутался.

— Лихорадка, — заключил доктор.

— Пути Господни… — сказал поп.

Он еле выжил, но былую силу так и не набрал, ушел из солдат больным.

Вот теперь Волков лежал на кровати и под шум дождя прислушивался к себе. Нет, жара, судя по всему, у него не было. А лихорадки тем более. Но он знал, что эти два верных предвестника болезни и смерти на первый день после ранения могут и не прийти. Когда-то он даже пытался читать медицинские книги. Там было все: про разлитие черной желчи, легочную меланхолию и про грудных жаб, но ничего про лихорадку и жар. Только какая-то муть про то, что лихорадку приносит восточный ветер, а жар случается от духовных потрясений и любовной тоски. Но вся беда заключалась в том, что его знакомых и друзей нельзя было уличить ни в одном, ни в другом, да и восточный ветер с ними бы не совладал. Поэтому Волков продал толстые фолианты с картинками, которые он захватил при взятии Реферсбруга, одному хитрому юристу. Как потом выяснилось, всего за пятую часть их настоящей стоимости.

Он встал, попробовал наступить на ногу. Боль была терпимой, намного менее чувствительной, чем в плече. Да, плечо болело, и болело так, что он даже не смог бы сам одеться.

— Ёган! — крикнул в открытую дверь.

И услышал топот по лестнице.

— Завтрак еще не готов, вода не согрелась.

— Не могу сам одеться, помоги.

— Рубаха ваша постирана, высушили над очагом, — сказал Ёган, вытаскивая рубаху из сложенных в углу вещей. — Садитесь, давайте левую руку. Ух ты, ужас.

— Что там?

— Вчерась плечо таким синим не было. Косточки б целы бы были.

— Нужно ехать к монахам.

— Сейчас поедем, господин. Позавтракаете, и поедем. Только вчерашние ваши сапоги не просохли, я их от крови-то отмыл, но у огня сушить не стал, чтоб не заскорузли.

— Правильно, посмотри у меня в вещах, еще одни должны быть.

— Так я уже их достал.

— Молодец. Ты-то мне помогаешь, а дела свои делаешь?

— А какие сейчас дела? До уборки еще шесть недель, коровенка наша сама пасется, в огороде жена ковыряется. Дел-то особых нету. Крышу, правда, хотел покрыть, течет. Да к зиме покрою. Авось до зимы не смоет. А вот вы вчера монетку дали и сапоги. — Он поглядел на свои начищенные сапоги, которые резко контрастировали с остальным его гардеробом. И сказал удовлетворенно: — Добрые сапоги. Где б я еще такие взял? Да нигде. Мне все наши мужики завидуют. Ихние бабы их пилят, меня в пример ставят. Говорят, что я проворный. Господина щедрого нашел, а я вас-то и не искал, просто первый на глаза попался.

— Пошли, проворный, умыться мне поможешь.

Даже завтрак становится непростым делом, когда работает только одна рука. Волков завтракал, а Ёган сел за соседний стол и что-то рассказывал. Солдат не прислушивался. У него болело плечо. И тут Ёган сказал:

— Вот, у дезертира в сапоге нашел, — и положил на стол кошельки.

— Кто нашел?

— Жена моя да жена трактирщика. Полы мыли да за лавкой нашли. А еще в одежде и в вещах.

Он вытряс деньги на стол перед Волковым. Денег было немного, но кроме денег там было золотое кольцо. Тяжелое, с красным камнем. А еще там был клочок хорошей бумаги.

— Два с половиной талера без меди, мы посчитали. Никто ничего своровать не мог, мы все вещи собрали. Все цело.

— Да? А где тогда арбалет? Я его ни в вещах, ни в оружии не видел.

— Какой арбалет? — спросил Ёган.

— Из которого мне ногу прострелили.

— Я спрошу у трактирщика. А еще трактирщик сказал, что эта бумажка, — он постучал по бумажке пальцем, — это вензель.

— Что? — не понял Волков.

— Вензель. Трактирщик говорит, что в городе, в одном месте, он, правда, не знает в каком, по этой бумаге можно кучу денег получить.

— Вензель?

— Ага.

— Может, вексель?

— Ага.

Волков никогда не видел векселей. Все расчеты в ротах происходили наличными. Он взял бумажку, но одной рукой развернуть ее не смог. Ёган помог ему. Солдат прочитал написанное, поглядел на мужика, спросил:

— Ты где ее взял?

— Так в сапоге было. Вот в этом. — Ёган похлопал рукой по правому сапогу. — Я его с мертвяка-то тянул, а она и упала.

— Это не вексель.

— А что же? Трактирщик вроде грамоте и обучен, а прочесть не мог.

— Потому что она на ламбрийском.

— Трактирщик так и сказал. Не знаю, говорит, что за язык, не нашенский. Наверное, это вексель. А раз не вексель, то что это?

Волков знал ламбрийский. Почти треть его сослуживцев в гвардии герцога де Приньи были ламбрийцы. А еще Волков пару лет провел во Фризии. Там язык схожий. Он свободно писал и говорил на этом языке. Но он не все понимал в этой записке. Но в сути ни секунды не сомневался.

Волков почесал щетину и спросил:

— А в служении у барона есть ламбрийцы?

— Да почем же мне знать? У него в замке куча всякого люда, может, и есть кто. А что в бумаге-то?

Волков еще раз перечитал записку:

«Сопляк, кажется, узнал про мельницу, — солдат чуть сомневался, правильно ли он перевел последнее слово, — предупредите господина с мельницы, а с сопляком разберитесь, иначе донесет барону. Но разберитесь так, чтоб никто не подумал».

Теперь Волков понял, почему ламбрийцы не стали договариваться и почему хотели знать и несколько раз переспросили, кто из них коннетабль. Никто ничего и не подумал бы, пьяная свара в кабаке, и мальчишка мертв. А это была не свара. Точно не свара, его хотели убить.

— Ну а что в бумаге? — не унимался Ёган.

— Коней седлай, принести мне стеганку, кольчугу и оружие, но сначала помоги одеться.

— А зачем она вам? — удивился мужик.

— Как-то неспокойно тут у вас.

Надев кольчугу с помощью Ёгана, он еще некоторое время посидел и поразмышлял о записке.

Выйдя на улицу, Волков осмотрел оседланных лошадей, недовольно ткнул пальцем:

— Это что?

— Потник. На лошадок кладут.

— Вот это вот, — он еще раз ткнул пальцем, — потник под вальтрапом сложился в складку. Если весь день ездить будем — к вечеру здесь будет потертость. А если потертость, то, может, и к вашему придурковатому коновалу придется идти… А это что? — Он потянул за подпругу.

— Что?

— Слабо. Во-первых, подпругу затягивать надо в два этапа. Затянул, дал выдохнуть лошади и еще раз подтянул. Во-вторых, что ж ты ее на пузе затянул? К груди надо ближе, на одну ладонь от ног. А уздечка…

— Что уздечка?

— Зачем коня душишь? Зачем так плотно под горлом затянул? Сделай все как следует.

— Да, господин.

Солдат прошел до конца харчевни, разминая ноги. И на углу увидел троих мужиков и старосту, с которым он вчера конфликтовал. Мужики грузили на телегу трупы ламбрийцев. Волков подошел ближе и коротко спросил:

— А поп где? Вы что, без попа хоронить собираетесь?

Мужики остановились и все дружно уставились на старосту, а тот смотрел на солдата и молчал.

— Оглохли? — сурово спросил Волков. — Отвечай ты. — Он ткнул пальцем в ближайшего мужика. — Без попа хоронить собрались?

— Не знаю я, — сказал мужик.

— Что не знаешь?

— Вот это… Староста наш… — Мужик, моргая, косился на старосту, но тот продолжал молчать.

— Я знаю, что он староста. Я спрашиваю, где поп?

— Староста сказал… Это…

— Что «это» сказал староста? Отвечай, болван.

— За околицу.

— Что за околицу? Кладбище у вас там?

— Нет. Помойка там.

— Людей на помойку? Как падаль?

— Староста сказал… — Мужик был близок к потере сознания. — Сказал — за околицу.

Волков повернулся к старосте.

— Бандиты они, душегубы. Чего с ними церемониться? — наконец затараторил староста.

— То есть ты тут решаешь, кого на кладбище хоронить, а кого на помойку выбрасывать? Кого надо отпевать, а кто еретик поганый или изверг отлученный?

Старосту выворачивало от раздражения, он даже покраснел. Но ответить боялся, молчал.

— Везите на кладбище, — сухо сказал солдат мужикам. — Они тоже люди и нашей веры.

— Командует он, — зло шипел староста. — Ишь… Как будто это его вотчина. — И уже громче добавил: — А платить? Платить-то кто будет? Яму-то выкопать крейцер будет, да попу за отпой три крейцера.

Волков залез в сумку, достал несколько мелких монет и дал ближайшему мужику.

— Пусть поп отпоет как следует, и на могилу крест поставьте. Локтей десять, чтоб издали видно было.

— Да, господин, — сказал мужик и с поклоном взял деньги.

— Командует он… — продолжал шипеть староста. Его пегая бороденка тряслась. — Докомандуется…

Солдат его не слушал, пошел к лошадям. В этот раз Ёган переседлал лошадей правильно. Он помог Волкову сесть в седло и забрался сам.

— Куда едем? — спросил солдат.

— А все на юг, туда. — Ёган указал рукой.

— Я с юга приехал и ехал оттуда. — Волков указал чуть западнее.

— Ага. Там дорога вдоль реки, долгая. А вот так на юг к графскому замку и аббатству. По ней сынок трактирщика и поскакал.

— Ну, поехали.

Они неспешно выехали из деревни.

— Домов много пустых, — заметил солдат, оглядываясь вокруг.

— Так то после чумы. Сорок дворов было. Шесть вымерло подчистую.

— А мне показалось, что пустых домов больше, чем шесть.

— Конечно, больше. Многие съехали. Вольные уехали отсюда на север. Несколько семей. А из крепостных кто-то в Большую Рютту перебрался.

Так они и ехали. Шел дождь. У солдата болело плечо, а Ёган болтал без умолку. А дорога больше напоминала две неглубокие канавы с водой. С одной стороны, справа, дорога поросла кустарником и редкими пучками орешника. С другой стороны редколесье, на долгие мили залитое огромными лужами, попросту стало болотом, только с деревьями. Солдат накинул капюшон, дождь не прекращался.

— Староста, почитай, каждый день хоронил людей. Похоронит ребенка, а потом, глядь, и мать этого ребенка слегла. Опять могилу копай. С таких семей поп, дай Бог ему здоровья, под конец за отпевание и деньги уже не брал. У людей и денег уже не было, семьи вымирали, — бубнил Ёган. — А потом вроде все на лад пошло. Даже свадьбы играть стали. И тут новая напасть.

— И что за напасть? Дезертиры?

— Не, дезертиры на юге лютуют. Вчерашние — так это у нас первые были. Молодой барон пропал.

— Как так?

— На войну поехал и пропал. Солдаты, что с ним были, вернулись, а он — нет. Ранен был. Поехал, наверное, домой, а по дороге его дезертиры убили где-нибудь.

Такое иногда случалось. Дестриэ, рыцарский конь, мог стоить огромных денег, доспехи тоже. Раненый рыцарь — желанная добыча для бандитов.

— У него, наверное, был хороший конь? — сказал солдат.

— У него было два коня. Говорят, что одного из них он купил за двенадцать имперских марок. Я даже не знаю, сколько это денег.

— Это примерно пятьдесят коров, — прикинул Волков.

— Пятьдесят?! — ужаснулся Ёган.

— Примерно. Может, больше. Я точно не знаю, почем у вас тут коровы.

— Моя худоба крейцеров на сорок потянет.

— Ну, тогда он еще больше отдал за своего коня.

— С ума сойти. А вдруг такого коня убьют?

— Дестриэ — это турнирные кони, их редко убивают на турнирах. А в бой на таких только герцоги и графы идут. У них на много таких коней денег хватит.

Волков переехал с одной стороны дороги на другую, чтобы избежать огромной лужи. И увидел то, что они искали. Ёган продолжал говорить что-то про коров и коней, когда солдат его окликнул:

— Стой. — Лошади встали. — Видишь? — спросил солдат.

— Нет, а чего?

Ёган, скорее всего, и правда не видел, а вот у Волкова глаз был наметан. Он такие картины видел сотни раз. Всю сознательную жизнь смотрел.

— Не видишь?

— Нет, а чего видеть-то?

— Вон, — солдат указал вперед, — копыта из канавы торчат.

— Где?.. А-а, вот она, наша коняга.

Ёган проехал вперед шагов тридцать и спрыгнул с коня, Волков двинулся за ним.

Полузатонувший труп лошади лежал в придорожной канаве, только ноги торчали в сторону дороги. Дорогой конь был убит. Какое-то животное вырвало ему кусок из шеи. Ёган встал руки в боки и со знанием дела заявил:

— Волки.

— Где ты видел, чтобы волки нападали на всадников, да еще такой кус из шеи могли вырвать? А почему дальше жрать не стали? Или волк один был? Да один бы никогда не напал.

— А кто ж тогда? Медведь?

— Не знаю. А у вас тут медведи водятся?

— Не видал, — признался Ёган. — Кабаны — да, лоси опять же…

— Ты где-нибудь видел, чтобы лоси грызли лошадей? — спросил Волков и, оглядевшись вокруг, добавил: — Интересно, а куда парень делся? И следов никаких.

— Да какие тут следы? Все утро дождь льет. Хотя стоп, вот след. — Ёган остановился. — Вот еще… Босые ноги…

Солдат тоже увидел отпечатки босых ног на глине.

— А парень босой уезжал?

— Не, они босые не ходят.

— Кто — они?

— Ну, они, семейство трактирщика.

— А не помнишь, в чем он был?

— Не помню. Может, в чунях, может, в деревяшках. Но не босой точно.

Волков слез и чуть прошелся подальше в редколесье. Следы терялись под водой, которой было залито все вокруг. Ёган стал орать, звать малого, но все было тщетно. Никто не откликнулся, и следов они больше не находили. Было тихо, сыро и безлюдно.

— Ты с коня седло сними, — сказал солдат. — Седло ламбрийской работы.

— А то как же, че ж бросать такую вещь дорогую. Я бы подковы отодрал, да инструмента нет. А подковы-то хорошие. Наш кузнец за такую работу крейцер попросит.

Волков смотрел, как Ёган ловко снял седло с мертвой лошади, которая к тому же была полупритоплена.

«Из него вышел бы неплохой солдат, — подумал он, — из крестьян всегда солдаты получаются лучше, чем из городских».

Наконец, вымазавшись в глине, Ёган вытянул седло из-под лошади и отмыл его в луже.

— Красивое, — заметил он.

— Ламбрийское. У них все красивое.

— А почему так?

— Не знаю, — ответил солдат. — У них всегда все красивое. Наверное, земля такая.

— Какая? — Ёган залез на коня и поместил седло позади себя. — Вы там были, господин?

— Бывал.

— И как там?

— Там красиво. Горы, долины, дожди, много солнца, много рек. Все растет, все цветет. День-два пути до моря.

— Прямо рай там.

— Прямо рай, — согласился солдат. — А города один богаче другого. И все время воюют между собой.

— А чего воюют? Чего хотят?

— Не знаю. Благородным всегда чего-то не хватает. То земель, то денег.

Так, за разговорами, они доехали до монастыря. Широкий, приземистый, со старыми стенами. Монастырь был, как говорится, намоленный.

«Стены толстые, но не высокие, локтей двадцать. Башен нет, рва нет. Ворота дубовые, на железной петле, но петли в кладке ходят. Три-четыре удара бревном — ворота вывалятся, хотя останутся целыми. Две сотни еретиков за два часа взяли бы этот монастырь, а они монастыри любят. В них всегда есть чем поживиться», — размышлял солдат.

У ворот, на бревнах и пеньках, сидели люди. В основном бабы с детьми, но были и мужики. Все хворые и один увечный, с замотанной в окровавленную тряпку рукой. Его поддерживал мальчишка.

Ёган спрыгнул с коня и постучал в дверь, открылось небольшое окошко.

— Моему господину нужно к брату-лекарю, — сказал он.

Ворота распахнулись, и солдат въехал во внутренний двор монастыря. Толстый монах закрыл за ними ворота.

— Отец, а когда отец Ливитус посмотрит раны моего господина? — спросил слуга у монаха.

— Братья трапезничают, — сообщил тот, — а после будет молебен, а после он вас примет. До вечера примет.

— Мы приехали из Рютте, нам бы до вечера обратно успеть. Может, позовешь отца Ливитуса? — заискивающе произнес Ёган.

— Сын мой, сюда все приезжают издалека. Всем нужен то отец Ливитус, то брат Иорис. А у нас сейчас трапеза, а затем молебен, — монотонно и пискляво бубнил монах. — Хотите, станьте под навес и ждите. Я и так пустил вас внутрь, хотя все страждущие ждут за воротами.

Волкова взбесил этот монах. Возможно, потому что под промокшим плащом, под холодной кольчугой боль в плече заметно усилилась. Он подошел к монаху, наклонился, схватил за шкирку и произнес прямо в лицо:

— Будь добр, жирный брат мой, сходи за отцом-лекарем и скажи, что человек, который получил ранение в схватке с дезертирами, просит его помощи. А иначе этот человек слезет с коня и тебе самому потребуется помощь отца Ливитуса. Ты понял, брат мой?

Монах скорчил елейную физиономию, закатил глазки и смиренным голосом ответил:

— Сын мой, а стоя перед вратами обители Господа нашего, что ты скажешь привратнику, когда спросит он тебя? А не обижал ли ты служителей Господа?

— Мой жирный брат, я отвечу привратнику, что почти двадцать лет воевал с еретиками и пару десятков их отправил в преисподнюю. А кости я переломал только одному жирному, спесивому монаху, который отказывал воину Божьему в сострадании.

— Не пойду я, господин, в трапезную. Пусть ваш холоп сам за Ливитусом идет, — ответил монах и обиженно ушел.

Ливитус был стариком лет шестидесяти, не утратившим в свои года зубов и рассудка. После того как Ёган и совсем молодой монашек помогли Волкову раздеться, отец Ливитус стал трогать и мять плечо. Он поднимал его руку вверх, отводил в сторону, чем причинял солдату боль. Но тот терпел.

— Да, господин, кто же вас так крепко приложил? И, главное, чем?

— Секирой.

— Секирой? И вы выжили?

— Я был в кирасе и бувигере. Знаете, что это?

— Хе-хе-хе, знаю, господин рыцарь, знаю.

— Я не рыцарь. Я простой солдат.

— Ах, вот как. Алчущий сольдо. Брат-солдат.

— Да. Брат-солдат.

— Ну, что ж сказать. С плечом у вас не все так плохо, как казалось.

— А что, могло быть хуже?

— Осколочный перелом намного хуже. Но хорошего у вас тоже мало. Повреждена суставная сумка. И, кажется, вам, брат-солдат, придется искать другой хлеб, ибо ни щит, ни лук так хорошо, как раньше, вы держать больше не сможете. — Он повернулся к молодому помощнику. — Связывающую тугую повязку на ключицу и плечо и примотать к торсу. Бодягу и выварку шиповника с райской кашей под повязку каждый день. Покажи слуге господина солдата, как накладывать повязку, а я посмотрю ногу.

Молодой высокий монашек с огромными глазами смотрел на солдата с благоговением и начал учить Ёгана, как накладывать повязку. А отец Ливитус, осмотрев ногу, спросил:

— Кто шил? Чем обрабатывали? И зачем рану смазывали дегтем с медом? Вы ж не лошадь. Чем присыпали?

— Чистотелом, — ответил Ёган.

— А шил ты? — спросил монах у Ёгана.

— Не-е, девка одна, дочь трактирщика.

— Молодец девка, дочь трактирщика. Замуж ее возьми.

— Да я уже женат.

— Слава богу, рана не воспалилась. Добрый знак, — сказал монах. — Дегтем мазали? Наверное, коновал насоветовал. Это лишнее, брат Ипполит даст мазь, и ждем три дня. Если жара не будет — значит, все хорошо.

— Я смотрю, вы сведущи в ранах, — заметил солдат, левую руку которого брат Ипполит затягивал широким бинтом.

— Сын мой, как и вы, я ел солдатский хлеб. Правда, солдатом не был. Сначала я собирал раненых, а потом стал помощником лекаря. Так что ран я повидал достаточно.

— Думаю, вы преуспели в медицине.

— Почему вы так думаете?

— К вашим годам вы сохранили все передние зубы и выглядите бодрым.

— Избегайте излишеств, сын мой. Не ешьте, когда не голодны, не пейте вина и пива допьяна. Ну, а зубы… Крепкая нитка, мел, мята и щетка. Ну, и сарацинская вода. Чистить два раза в день, и ваши зубы доживут до моих лет. Если, конечно, до моих дней доживете вы, что с вашей работой маловероятно.

— Приготовьте мне все это к следующему визиту, буду хранить зубы.

Юный монах и Ёган помогли ему одеться.

— Не взыщите, сын мой, но деньги я с вас возьму. С крестьян стараюсь не брать, у них нет ничего, а с вас возьму, не побрезгаю.

— Сколько?

— Мне нужны две козы. Вернее, не мне, а одной бабе с двумя детьми, у которой на стройке амбара мужика привалило бревнами. Теперь у нее два ребенка и муж-калека.

— Сколько стоят две козы?

— Девять монет.

— Ух ты, меня еще никогда так дорого не лечили. Но делать нечего. — Волков вытащил из кошеля две монеты по пять крейцеров. — Сдачу отдайте бабе с мужем-калекой.

— Благослови вас Бог, сын мой. Брат Ипполит проводит вас.

После мази и утяжки плеча боль в нем заметно притихла. И солдат стал рассматривать монастырь. Заглянув в одну раскрытую дверь, сразу остановился.

— Брат Ипполит, а у вас здесь что, библиотека?

— Да, — сказал молодой монах и, помедлив, добавил: — Но посторонним туда нельзя.

— И что, много там книг?

— Не перечесть. Сотни.

— А что за книги? На каких языках?

— Книги разные, пращуры наши были мудры. Философы были, геометры, богословы, ботаники.

— Ботаники? Кто это?

— Люди, знающие толк в выращивании капусты и пшеницы.

— А что, есть и такие? Я думал, в таком ремесле любой мужик разбирается. А что еще есть там?

— Есть древние, воспевающие полководцев и битвы.

— А, историки.

Монах посмотрел на него удивленно. И кивнул:

— Да, историки.

Они вышли во двор.

Ёган помог Волкову сесть на лошадь.

— Ну, спасибо, брат Ипполит, — сказал солдат.

— Через три дня мы вас ждем, а повязку перетягивайте каждое утро.

Выехав из ворот, Волков неожиданно увидел красивый замок, стоявший на холме. Когда они ехали к монастырю, он его и не заметил.

— Чей это дом? — спросил он у Ёгана.

— Госпожи Анны.

— Хозяйка — женщина?

— Несчастная женщина.

Волкову было неинтересно про чужие несчастья, но Ёган продолжил:

— Коннетабль, которого убили дезертиры, был ее сыном.

— А-а, тот мальчишка? Как там его звали? Хельмут Грюн?

— Нет, его завали Рутт. Кавалер Рутт.

— Так в этом доме живет его мать?

— Жалко женщину, — сказал Ёган. — У нее месяца три назад пропала дочь.

— А муж?

— А мужа у нее вообще не было.

— Так бывает, — философски заметил солдат.

— Говорят, что она была это… того… — Он перешел на шепот. — Дети ее были детьми старого графа.

— Барона?

— Да графа. Это земля графа, но не этого графа молодого, который сейчас граф, а его отца покойного, старого.

— А-а, Анна была любовницей графа, понял.

— А коннетабль кавалер Рутт служил нашему барону. А у него была сестра, не помню, как зовут, вот она и пропала.

— А что это у вас люди пропадают? Девица эта, а теперь сын трактирщика.

— Так у нас, почитай, раз в две недели кто-нибудь пропадает. С зимы началось.

— А что ж граф не наведет порядка? Чем барон занимается?

— Так молодому графу пятнадцать лет, он с дружками своими паскудными охотится, пьет да девок портит. А барон наш так просто пьет. Не до того им.

— Барон пьет, значит?

— Ага, как сын пропал — так и пьет.

— А пропавших никто не ищет?

— Искали. Вот кавалер Рутт и искал. А где искать-то? Кругом болота. Раньше хоть леса были, а сейчас вода одна. Даже собаки не сыщут.

— Ну, хоть мысли есть, куда люди девались?

— Лихо.

— Что лихо?

— Чума, война, дезертиры — лихо, — объяснил Ёган.

— Болван ты, Ёган. Что еще за лихо? Чума у вас закончилась еще зимой, дезертиров я видел четверых, что они тут делали? Добрые воины, такие везде нужны. Таким хорошие деньги платят, а они тут прохлаждались. Война так вообще вас не коснулась, и монастырь у вас не разграблен, и замков не пожгли, и в деревнях люд есть. Какое еще лихо? Порядка у вас нет.

— Это да, порядка у нас нет. Так я же говорю, барон-то пьет, а граф молод еще. Раньше хоть коннетабль следил, а теперь-то кто?

— Да найдет кого-нибудь.

День шел под гору, когда они вернулись в Рютте. Харчевня была набита людьми, не то бродягами, не то нищими.

— Что это они, здесь ночевать будут?

— Ага, поденщики. В монастыре вроде как стройка собирается, так сюда люд со всей округи попер. За любую деньгу работать готов.

— Эй, вы, — рявкнул солдат, обращаясь к троим поденщикам, собиравшим резать старого козла прямо в харчевне, — вы что делаете?

— Еду готовим, — ответил один из них.

— А ну, пошли на улицу.

— Нам хозяин дозволил, — робко заметил другой.

— Вон, я сказал! — заорал Волков.

Люди увели козла, а остальные в трактире притихли.

— Ёган, умыться и обед. Не забудь потом коней почистить.

— Все сделаю, — пообещал слуга.

Солдат остановился в нерешительности. Все столы в харчевне были заняты, Ёган заметил это.

— А ну-ка, — он подошел к одному из столов, — господа хорошие, переселяйтесь отсюда.

— Куда ж мы пойдем? — спросили люди.

— Поищите, поищите, — не особо церемонился с ними Ёган, выталкивая их. — И кружки свои заберите.

— Да куда ж нам, на пол, что ли? — возмутился один.

— Иди-иди, не доводи до греха моего господина.

Наконец стол был освобожден, и Волков уселся на лавку.

— И позови мне трактирщика, — сказал он.

— Всё ли вам нравится у нас, господин? — спросил трактирщик, кланяясь и елейно улыбаясь.

— Всё.

— Мы вам так благодарны, не иначе как Господь послал вас, мы молимся о вашем выздоровлении.

— Молитесь? Это хорошо… Вот если б ты еще не брал с меня за постой…

— Так мы можем договориться, — замялся трактирщик, — сколько дней вы хотите у нас пожить? А харчи считать будем? А простыня вам все время будет нужна? А дровишки считаем? Ведь воду вам каждый день греем… Все ж денег стоит.

— Не врал бы ты — никаких денег тебе это не стоит. Хворост тебе работник твой собирает. На простыне я только одну ночь поспал, да и стирать ее ты дочь бесплатно заставишь… Ладно, я не про это.

— А про что? — спросил трактирщик.

— Арбалет где?

— Какой арбалет? — спросил трактирщик немного наигранно.

По этой наигранности солдат заподозрил, что плут знает про арбалет:

— Тот арбалет, из которого мне ногу прострелили.

— Не могу знать… Не могу знать, все, что в трактире было, мы все в вашу комнату сложили. Все вещи этих отродий в вашей комнате, и деньги все, и сапоги со всех сняли.

Теперь солдат был уверен, что он врет.

— Знаешь что, — сказал Волков, — я, пожалуй, дам двадцать крейцеров тому, кто видел арбалет. Я думаю, что кто-нибудь да видел его, и не дай бог, если он окажется у тебя. Я поеду к твоему барону, скажу, что ты вор, и попрошу тебя повесить.

Волков говорил специально громко, и все находившиеся в харчевне внимательно слушали его.

— А если барон не даст согласия, то я поеду к графу. Ну что, объявлять мне награду в двадцать крейцеров?

— Зачем же, господин, деньги тратить? — поморщился трактирщик. — Я сам поищу, у людей поспрашиваю.

— Поспрашивай, поспрашивай, я думаю, что обязательно найдешь.

Ёган помог солдату снять кольчугу, и тот немного подремал, сидя за столом, пока готовилась еда.

Статная Брунхильда принесла сковороду жаренных с салом бобов, большой кусок ливерной колбасы, кувшин пива, свежий хлеб и лук. Налила пиво в кружку. Волков сделал глоток и поморщился.

— Ну и дрянь, — сказал он. — Вы из чего его делаете?

— Все пьют, не жалуются, — нагло заявила девица, с вызовом глядя на солдата, — а вы прям как барыня.

— Я тебя уже предупреждал, чтобы ты не сравнивала меня с бабами.

— А то что? Саблей своей меня рубанете? — еще более нагло поинтересовалась Хильда. — Я прям боюсь.

— Вот видно, что не зря тебе дезертиры фингалов понаставили — язык как помело.

Девка зло, как кошка, фыркнула и гордо ушла.

— Эх, какая… — восхитился Ёган. — Аж жаром от нее пышет.

Волков усмехнулся и стал есть. Ёгана он за стол не пригласил, но половину еды ему оставил.

Удивительно приятно проснуться и осознать, что у тебя ничего не болит. Такое с ним бывало в детстве, а после того как в одном из первых сражений его сбил рейтар на огромном коне, больше не повторялось. Он помнил это до сих пор. Рейтаров было совсем немного, лучников в три раза больше, но кавалеристы разбили их в пух и прах. Это был последний раз, когда он видел лучников в открытом поле. В осадах они были еще нужны, а в чистом поле… уже тогда их век закончился.

В то ясное теплое утро он получил повреждение, когда рейтар в сверкающих латах на огромном рыжем коне врезался в него с хрустом и грохотом и поскакал дальше, разбрасывая других лучников и даже не заметив столкновения. С тех пор плечо и предплечье не давали ему спать на левом боку. Это было давно, позже добавились последствия других ранений — боль от них то затихала, то возобновлялась.

Одной из последних, недавних, зимой, была рана в голень. Почти в стопу. Из-за нее он хромал. Но сегодня утром ни она, ни плечо не беспокоили солдата. Он лежал в теплой кровати, на простыне со следами от клопов, но даже эти насекомые не смогли разбудить его ночью, потому что у него ничего не болело и он прекрасно спал. Вдалеке ударил колокол. Внизу, в харчевне, кто-то ронял посуду со звоном, ругался.

Вставать не хотелось, хотелось лежать, но снова прозвонил колокол. Для утренней службы было поздновато. Волков нехотя сел на постель, и нормальная жизнь вернулась к нему. Плечо заныло. Он дохромал до двери, открыл и крикнул:

— Ёган!

— Да, господин, иду.

Ёган был тут.

— Бродяги разбежались?

— Ага, еще до зори, в село пошли.

— Ты ж говорил, они в монастырь идут работать.

— Ага, в монастырь. Но после похорон. Сегодня в Большой Рютте похороны.

— А кого хоронят? — не понял спросонья Волков.

— Как кого? Коннетабля и его людей, которых дезертиры порубили. Весь народ туда пошел. Думают, раз коннетабля хоронят, то кормить будут.

— Дьявол, совсем из головы вылетело. Надо съездить отдать должное. Мальчишка был храбрый, и один из стражников, можно сказать, мне жизнь спас.

— Умыться? Завтракать и лошадей седлать?

— И еще руку перетянуть, бинты ослабли, и смазать мазью нужно.

— Все сделаю, господин. — Он было уже пошел, но остановился. — Ах, да, чуть не забыл, трактирщик передал вам…

Ёган показал арбалет.

Солдат сразу понял, почему трактирщик пытался его оставить себе. Он как был, в исподнем спустился и взял арбалет в руки. Это было не оружие, а произведение искусства.

— Сам он, конечно, передать мне его не захотел, — заметил солдат, разглядывая арбалет. — Теперь ясно, почему он собирался его припрятать.

— Ага, лежит вон, в хлеву воет.

— Воет из-за того, что арбалет пришлось отдать?

— Да нет, из-за сына. Я ему сказал, что коня-то мы нашли, а его сынка — нет. Сынок его сгинул, вот он и воет.

— Как бы он там не удавился в хлеву.

— Не удавится, у него еще два сына есть и две дочери. И еще трактир. Кто ж от такого богатства удавится?

Ёган ушел распорядиться насчет завтрака и воды.

Солдат сидел на кровати и держал в руке удивительно красивый арбалет. На нем не было ни орнаментов, ни узоров, только великолепие совершенных форм. Ложе из желтого, твердого и легкого дерева зашлифовано до гладкости стекла. Волков не знал, что это за порода. Легкая и тонкая направляющая, колодка из каленой, клепаной стали, болты и клепки тоже каленые, намертво стягивающие плечи. А сами плечи… он таких не видел, но знал, что они называются рессорой. Три тонкие кованые пластины были стянуты в одну огромную силу. Зажим для болта, спуск, механизм натяжения, ручка. Все было совершенно.

Вошел Ёган. Волков протянул ему оружие:

— Возьми. Попробуй натянуть.

— Чего? За веревку тянуть?

— За веревку, — сказал солдат с усмешкой.

— А как?

— Как хочешь.

Ёган взял арбалет и попытался натянуть тетиву. С таким же успехом он мог бы попытаться натянуть оглоблю.

— Руки режет. Не могу.

— Хороший арбалет, — сказал солдат, — специально бить броню сделан. Из таких рыцарей убивают.

Он взял у слуги оружие и одной рукой, при помощи ключа, натянул арбалет. Это было несложно.

— Хорошо, сейчас я вас перевяжу, а вы есть будете. А я коней пойду седлать.

— Болты мне найди.

— Это что такое?

— Стрелы для арбалета. Должны быть в вещах дезертиров.

— Хорошо.

Волков сел на кровати, а Ёган стал снимать бинты.

— Не знаю даже, как сказать, — начал он.

Солдат сразу подумал, что речь пойдет о деньгах.

— Так и говори.

— Трактирщик просит шесть крейцеров и восемь пфеннигов.

— Это за что еще столько денег? — удивился Волков. — Можно подумать, я тут на серебре ем. Его пиво — это помои. Он его бесплатно должен разливать.

— Не знаю, мне пиво нравится, я к такому привык. Но деньги он не только за пиво просит, а за овес для коней. Говорит, что кони наши овса на крейцер в день съедают. И вам, говорит, еду отдельно готовят. Вы мужичьей едой брезгуете. И в комнате спите, и на простыне, вот и набежало.

— Врет, паскуда, — беззлобно сказал Волков, — не могут четыре коня овса и сена на крейцер в день съедать.

— Это точно, пфеннигов семь, не больше, — согласился Ёган.

— Значит, сына потерял, лежит в хлеву, воет, а про деньги помнит?

— Ага, он у нас такой, про деньги всегда помнит.

— Ничего, не удавится, дай ему пять крейцеров, а если начнет ныть, напомни, что он арбалет хотел у меня украсть.

— Напомню.

Ёган прибинтовал плечо и руку к телу.

— Не туго? — спросил он.

— Хорошо, — ответил солдат.

Ёган заметно мялся. Что-то хотел.

— Что? — спросил солдат.

— Я вот думаю, если мы сейчас на кладбище поедем, можно мне какую-нибудь рубаху из дезертирских надеть, а то моя больно ветхая, а там люди будут…

— Люди? Ну надевай.

— А можно мне ту, кожаную? Ту, в которой дезертир был убит. Тот, чьи сапоги я ношу.

— Кожаную? Зачем тебе кожаная? Эту рубаху под кольчугу надевают.

— Значит, нельзя?

— Ты знаешь, сколько такая стоит?

— Красивая она — наверное, талер.

— Да, талер она и стоит, если брать у маркитантки. А если у мастера, то и все два.

— Ну, ясно, — вздохнул Ёган.

— Ты объясни, зачем она тебе?

— Ну, пояс у меня есть, от отца остался. И кинжал в ножнах. Я бы эту рубаху надел с поясом и кинжалом и сапогами, красиво было бы.

— Эта рубаха для войны, а не для красоты.

— Ну, понятно.

— Я собирался платить тебе крейцер в день. Ты за эту рубаху сто дней работать будешь?

— Я согласен, — сразу оживился Ёган.

— Ну и дурак, — сухо сказал Волков. — Да и не собираюсь я сидеть в вашей дыре три месяца.

— Ну, понятно, — опять вздохнул Ёган.

— Ладно, бери, но имей в виду, денег я тебе платить больше не буду, пока рубаху не отработаешь.

— Я согласен, господин.

— Болван.

На кладбище было много народа… Бродяги, поденщики, мужики из обеих деревень, бабы, дети. Хоронили не кого-нибудь, а коннетабля барона и его людей. Волков и Ёган остановились чуть поодаль, слезли с коней.

— Барона видишь? — спросил солдат.

— Не видать. Нету его. Фрау Анну вижу, попа нашего и его служек, сержанта вижу, управляющего вижу. Ни барона, ни баронессы нету. Да и гробов нет, видать, схоронили уже.

— Фрау Анна — это вон та, в черном, что у бочек за столом?

— Ага, она. Старая, а выглядит как молодая. Видишь, угощения сама раздает людям, не брезгует.

Высокая стройная женщина в черном платье забирала у слуг куски сыра, колбасы и хлеба и сама отдавала их людям, собравшимся на похороны. Те брали, кланялись и шли к столам пить дармовое пиво. Бабы и дети получали пряник. Народ терпеливо ждал очереди. Священник был тут же, и он что-то втолковывал жующим людям.

Волков отдал повод коня Ёгану.

— Жди здесь.

— Господин, вы мне тоже колбасы возьмите, — попросил тот.

Волков взглянул на него неодобрительно и ничего не ответил. Растолкав людей, он подошел к фрау Анне, дождался момента, когда она увидит его, поклонился. Женщина, заметив его, перестала раздавать еду и подошла к нему.

— Здравствуйте, вы, видимо, тот рыцарь, который сражался вместе с моим мальчиком с дезертирами.

— Да, мадам. Но я не рыцарь. — Волков рассматривал ее. Он не дал бы ей сорока, и для своих лет она очень хорошо выглядела. Даже отсутствие одного из нижних зубов ее не портило. Солдат не сомневался, что в молодости она была красавицей. Неудивительно, что граф имел с ней общих детей.

— Надеюсь, — ее голос дрогнул, до сих пор она была спокойна и холодна, а тут вдруг послышались слезы, — надеюсь, он вел себя достойно.

— Безукоризненно, мадам.

— Я воспитывала его рыцарем.

— Вам это удалось.

— Вы… — она замолчала и посмотрела солдату в глаза, — вы не могли помочь ему в бою?

— Нет, мадам. От арбалетного болта нет защиты. Если выстрел точный, это либо рана, либо смерть. Ему не повезло.

— Вы отомстили за него? — Она всхлипнула.

— Да, мадам. Я убил арбалетчика. Я убил их всех.

— Мне очень приятно, — она говорила сквозь слезы, — мне очень приятно, что такой воин, как вы, так высоко оценил моего мальчика.

Волков достал из кошеля черную от старости, большую и тяжелую имперскую марку. Протянул ее женщине.

— Что это? — спросила та.

— Это он дал мне перед боем за то, чтобы я помог ему. Хочу вернуть ее вам.

— О чем вы? — Она даже отшатнулась.

— Я зря взял эти деньги.

— Если вы не рыцарь, то вы солдат, а это ваше сольдо. Если мой мальчик дал вам эти деньги и они помогли избавить деревню от дезертиров, значит, мой мальчик поступил верно. Спрячьте деньги. Как вас зовут?

— Яро Фолькоф, — ответил Волков, пряча марку.

— Так вот, господин Фолькоф, мой мальчик правильно сделал, что нанял вас, а вы правильно сделали, что перебили этих бешеных собак. Я горда своим мальчиком.

— Для меня было честью сражаться с ним рядом. — Волков поклонился. — До свидания, фрау Анна.

— Господин Фолькоф.

— Да, фрау Анна?

— Мой дом рядом с аббатством. Знаете, где это?

— Знаю. Я езжу к монахам лечить раны. Я видел ваш дом.

— Заезжайте, я буду рада вас видеть.

Волков низко поклонился.

Они отправились к кузнецу — тот восхищался, осматривая арбалет, и обещал изготовить к нему десять болтов.

— Господи, что ж за люди его сделали? Что за мастера? Видно, не люди, а боги!

— Ты бы не богохульствовал, кузнец, при незнакомых людях, — беззлобно заметил Волков. — Бог у нас один, а арбалет сделали люди.

— Великие мастера, — произнес кузнец.

После этого солдат и Ёган поехали к себе в Малую Рютте.

— Господин, — начал Ёган.

— Ну?

— Я тут подумал насчет рубахи…

— Какой еще рубахи? — не понял Волков.

— Ну, вот этой, — Ёган хлопнул себя по груди, — кожаной.

— Ну и что надумал?

— Вот вы сказали, что отрабатывать мне ее три месяца, а вы тут у нас столько сидеть не собираетесь.

— Ну и? Вернешь рубаху?

— Нет. Не верну, я с вами поеду. Слуга вам нужен. Добра у вас много разного, а слуги нет, и конюха нет, а вы ведь даже сейчас одеться не можете.

— Чтобы меня на первом кордоне схватили за укрывательство беглых крепостных?

— Так я ж не крепостной, я вольный! Мой отец с отцом барона договор заключал. Его земля — наши руки.

— А бабу свою, детей с собой возьмешь? А корову свою?

— А что, надо корову взять?

Волков не ответил, просто посмотрел на него.

— Корову не надо? Так оставлю ее детям.

— А детей?

— А детей брату.

— И жену брату?

— Не-е-е, жену не брату, хворая она у меня. У нее давно пальцы крючит. Она давно в монастырь хочет уйти. Да дети у нас, хозяйство.

— То есть ты все уже обдумал?

— Ага. Детей брату, он их любит, своих-то у него всего двое, одна девочка и еще один дурачок. Он моих часто к себе берет, пряники им покупает, мед. А бабу в монастырь. И корову брату, и огород. А на детей я ему еще и с жалованья деньгу давать буду. Всем хорошо будет. И вам хорошо. Вы без меня и огня сейчас не разведете.

— Болван! Я солдат, а не благородный. Большую часть жизни я прожил в палатке. Спал на земле, и даже на снегу, и в грязи. Половину своей жизни я провел в осадах. Либо ломал стены, либо сидел за стенами. Как ты думаешь, какое главное оружие солдата?

— Не знаю… Стрелы, наверное, или копье.

— Топор, мотыга и лопата. Мечом машешь редко, а лопатой — каждый день. Я земли выкопал больше, чем ты. Я с утра приказы писал, днем копал, а вечером, когда другие солдаты отдыхали, я лейтенанту коней чистил, упряжь ремонтировал и за его доспехом следил — где к кузнецу ходил, где и сам делал. Понимаешь?

— Понимаю, — грустно вздохнул Ёган.

— У меня никогда не было слуг. Даже когда я попал в гвардию. Там у многих были слуги, они могли себе это позволить, но я все делал сам. Сам мыл свою лошадь, даже стирал, если не было прачек, да и денег у меня не было на слуг.

— А сейчас-то у вас вон сколько вещей, лошадей, седел, талеров на сто.

— Может, и на сто, только часть из них нужно отдать.

— Кому? Барону?

— Нет, при чем тут барон. По обычаю военных корпораций десятина — деньга мертвых.

— Мертвых?

— Да, это доля принадлежит родственникам погибших. Так и называется — десятина мертвых.

— Десятина… Прям как попам. И что ж, всегда по-честному отдавали?

— Как правило… Корпорации, роты набираются в одной местности, там все друг друга знают, а зачастую еще и родственники. Ротмистры за этим следили, чтобы родственники всегда свое получали. Чтобы офицеры вели себя честно.

— А что, бывают нечестные?

— Бывало. Иногда не все отдают, а бывало, и вообще ничего.

Ёган помолчал и спросил:

— Значит, не возьмете меня в работу?

— Некуда мне тебя брать. У меня ни кола, ни двора.

— Так двор тут можно купить, — оживился Ёган, — тут много пустых, задарма возьмете.

— Угомонись ты, — сказал Волков, — подумаю я.

За разговором они добрались до харчевни, где солдат увидел, как местный мужик из конюшни выводит одного из двух оставшихся у него коней. Подъехав, Волков схватил конокрада за волосы, запрокинул ему голову и зашипел прямо в лицо:

— Куда ты, смерд, повел моего коня?

— Староста… — Тот вылупил от страха глаза, махнул рукой. — Староста…

Волков бросил мужика, спрыгнул с коня и кинулся к старосте, которого сразу не заметил. Тот только успел злобно тявкнуть:

— Мне…

Кулак солдата заткнул его, сбил с ног. Староста упал на спину возле лужи, схватившись за лицо руками, заныл противно и фальшиво — Волкова это не остановило, он пнул лежачего сапогом в ребра, затем еще раз и еще. Люди вокруг стояли и смотрели ужасом.

— Вор! — орал солдат, избивая старосту. — Крыса!

Староста пополз по грязи, пытаясь забраться под телегу, и визжал:

— Сказали мне, сказали коня взять!

— Кто? — орал Волков. — Кто сказал?

— Люди барона!

— Воровать тебе сказали?

Староста кряхтел, скулил, но молчал. Солдат пнул его еще раз, теперь уже в морду:

— Кто тебе сказал? Что сказали? Где они?

— Там! — Староста махнул рукой в сторону харчевни. — Там они!

Волков пошел туда, Ёган кинулся следом. Трактирщик, стоящий на пороге, дернулся в сторону, чтобы не попасть под горячую руку, но Волков схватил его за рукав.

— Где они? — сухо спросил он.

Трактирщик сказать не смог, только указал пальцем на лестницу, что вела в комнату солдата. Волков взлетел по лестнице, забыл про боль в ноге, толкнул дверь и увидел троих.

Это были люди барона, а именно: огромный сержант Удо Мюллер и два откормленных молодых детины. Они были в шлемах и замызганных стеганках; в руках копья, на поясах фальшионы, наглые морды смотрели с издевкой. Один из них сидел на кровати солдата и разглядывал дорогую сбрую. Сержант стоял посреди комнаты с кольчугой в руках, а третий присел у груды вещей и копался в ней.

— Сержант Удо, — сказал солдат, забирая из рук сержанта кольчугу, — а что ты делаешь в моей комнате, когда меня нет? Никак воруешь?

Тот, что сидел на кровати, встал, отбросил сбрую и взял в руки копье. Он был почти с сержанта ростом. Откормленный, румяный. Усмехаясь, сказал:

— Мы свое берем.

— Уходите, — сказал Волков, — иначе завтра расскажу барону.

— А может, нам барон разрешил? — сказал сержант Удо.

— Вот я завтра у него и спрошу.

— А может, и не спросишь, — загадочно произнес мордатый стражник.

— Так, значит, грабите постояльцев на земле барона. — Солдат улыбнулся.

— Никого мы не грабим, — ответил стражник, — за своим пришли.

— За каким своим? Что-то я тебя тут не видел, в харчевне, когда ламбрийцы живые были.

— Тут были мои люди, — сказал сержант.

— А, так вы за деньгами мертвых пришли? — догадался Волков.

— Да, за деньгой мертвых, я их офицер и должен отследить, чтобы родственники погибших получили свою долю добычи.

— Я им занесу, — произнес солдат.

— Мы сами им принесем, — сказал мордатый стражник, — и сами посчитаем, сколько с тебя взять.

«А что им будет, если они меня сейчас убьют? — подумал Волков. — Кто их будет судить? Барон? Не будет. Никто не будет. Убьют, и все. Для них эти вещи — огромное богатство».

Солдат четко понял, что по-хорошему эта встреча уже не закончится. Но он попытался еще раз:

— Завтра я принесу ваши деньги, здесь добра талеров на сто. Семьям ваших людей причитается десятина.

— Никому ты ничего не принесешь, — сказал мордатый стражник уже без ухмылки, — мы все заберем и все сами посчитаем.

Волков как бы невзначай взялся за эфес, но не как принято, а наоборот: большим пальцем от гарды, а не к ней.

— А ну не тронь железо! — зарычал мордатый.

Тот, что копался в куче добра, встал, оказавшись таким же рослым и крупным.

— А ну-ка стойте! — вдруг заорал Ёган, хватая от стены ламбрийское копье.

Лучше бы он этого не делал. Держал он его, как крестьянин грабли.

— Стойте, — продолжал орать Ёган, — сейчас к барону побегу! Доложу, что вы разбойничаете!

Сержант и стражники повернулись к нему, рассматривая наглеца и смеясь; один из них спросил:

— А не зарезать ли нам тебя, смерд?

Стражник, скорее всего, шутил, но Волков не стал это выяснять. Меч вылетел из ножен, и по ходу руки со всей силы солдат ударил в нос мордатого, снизу вверх, в челюсть. Тот выронил копье, схватился за лицо руками, заорал. Обратным движением меча второму стражнику достался удар по древку копья. Тот был несобран, копье держал некрепко — оно упало на пол, громко хлопнув. Сержант вылупил глаза, вцепился в эфес. Волков плашмя шлепнул его мечом по руке. Сухо и коротко предупредил:

— Отрублю.

Стражник, уронивший копье, присел и попытался его поднять. Солдат наступил на древко. Стражник упорствовал. Тогда Волков чуть толкнул его бедром, и тот уселся на пол. Мордатый, отплевываясь кровью, потянул с пояса фальшион и заорал:

— Убьем его, он мне зуб чуть не выбил!

Солдат не стал дожидаться, пока тот достанет оружие, — сделал выпад, прямой и быстрый. Меч вошел в мощную ляжку здоровяка на два пальца, и Волков чуть-чуть провернул его. Он знал, какой это производит эффект.

— А-а-а! — заорал мордатый, роняя фальшион. Кровь залила ему штанину.

Сержант снова было хотел вытащить меч, но Волков снова шлепнул его по руке, окровавленным мечом забрызгав сюрко, и произнес:

— Я не шучу, отрублю руку.

Сержант несколько секунд стоял и смотрел на него.

— Уходите, — твердо сказал Волков.

— Что расселся? — заорал Ёган и древком копья ткнул сидевшего на полу стражника. — Не зли моего господина!

Стражник встал, поднял копье и, подставив плечо раненому товарищу, вывел его. Сержант еще недолго постоял, глядя на солдата, затем тоже вышел. Ёган вслед им выкинул из комнаты копье и фальшион мордатого, заорал в трактир:

— Трактирщик, отдай этим болванам их барахло.

— Болванам? — спросил его Волков. — А что ты будешь делать, когда я уеду?

— Да мне теперь тоже уезжать придется, — отвечал Ёган. — Если останусь, они меня повесят.

— Ну и дурак же ты, — с этими словами солдат сел на кровать. На него вдруг навалилась усталость, как после боя. — Ты насчет обеда распорядился?

— Нет.

— Распорядись. И коней почистить не забудь.

— Не забуду.

Волков повалился на кровать и вздохнул, глядя в потолок.

— А чего вы вздыхаете? Вы молодец. Вон как этих дуроломов угомонили. Их обе наши деревни и все окрестные ненавидят.

— Надо съезжать отсюда.

— А чего?

— Да ничего, вот только друзей у меня тут все больше и больше с каждым днем. Как бы не убили.

Он сел на кровати, стал вытирать меч от крови тряпкой.

— И найди-ка мне купца. С такой кучей барахла никуда не деться. Может, бежать приспичит. Тогда все это бросить придется. А не хотелось бы.

— Конечно, не хотелось бы. Тут деньжищ-то сколько… После обеда съезжу в Рютте, там всегда хоть какой-нибудь купчина да есть.

Купец и впрямь был «хоть какой». Убогая повозка с драным верхом, в которую был впряжен полумертвый от усталости и старости, почти слепой мерин. Сам же купец был молод, костляв и энергичен. Но после того, как Волков спросил: «Сколько у тебя денег?» — купчишка как-то сразу сник и даже сгорбился.

— Оборотных денег мало, мой старший партнер не дает мне развернуться.

— Я хотел продать тебе коня. Боевого. Он дорогой. Сколько у тебя денег?

— А как бы взглянуть на коня?

— Пошли.

Они покинули трактир и зашли в конюшню.

— Вот этого я продаю, — сказал Волков, показывая гнедого.

— Да, это боевой конь, — вздохнул купец.

— Именно. Я и сам, покупая этого коня, торговался бы. До двадцати пяти. Я бы взял его за двадцать пять. Тебе отдам за двадцать.

— Шутите?! Он что, больной?

Волков поднял с земли кусок навоза, показал его купцу:

— Разбираешься?

— Ну не так, чтобы… Я не конюх… Я…

— А я конюх. Этому коню пять лет. Смотри сюда: все зубы целы. — Он показал зубы коня. — Всю жизнь в стойле стоял, не надрывался. Не ранен, не болен, хорошо кован. Отличная выездка. С умом будешь торговать — двадцать пять за него получишь.

— Да, конь хорош. — Купец разглядывал коня.

— Ну что, есть у тебя деньги?

— Ну есть… — Купец помялся. — Мой старший партнер…

— Я слышал уже про твоего старшего партнера. Сколько денег у тебя?

— Двенадцать талеров с мелочью.

— На этом торги можно считать закрытыми.

— Господин, подождите!

— Что еще? — Солдат был разочарован.

— Давайте так — я вам дам двенадцать талеров и еще одежду.

— Ты, дурак, пьяный, что ли?

— Подождите, я сейчас все объясню. У меня хорошая одежда. Такую носят богатые горожане и даже благородные господа на севере.

— Ты в своем уме? Что за одежда? Сколько ее, что она стоит восемь монет?

— Это первосортная одежда. — Купец вцепился в здоровую руку солдата и поволок его к своей повозке. — Поглядите. Такие куртки носят в Дредбурге и Солле. Даже благородные такое носят.

— Что это за дрянь? — Солдат с удивлением рассматривал куртку. Та была из хорошей ткани, но кургуза, а ее рукава были необыкновенно широки и разрезаны на ленты, под которыми был виден дорогой атлас. — Хозяина собаки драли?

— Нет, что вы? Это специальные разрезы, посмотрите, какой внутри дорогой материал.

— Ну уж нет.

— Тогда вот, берет. С пером фазана.

— Убери.

— Посмотрите, какой бархат!

— Я тебя мечом рубану.

— Благородные только такое и носят.

— Я не благородный.

— А вот шелк, рубаха. — Купец достал черную, почти до колен, рубаху из шелка с узорами. — Драгоценная вещь.

— Дурень, это женское платье. Если только подол обрезать. — Рубаха солдату определенно нравилась. — И что это за ворот? Это же женский ворот. И рукава расшиты.

— Нет, что вы, это мужская рубаха. Стоит всего два талера.

— Талер.

— Не могу. — Купец молитвенно сложил руки. — Отдал за нее шесть пудов пшеницы и четыре пуда меда.

— А это что? — Волков заглянул в повозку купца.

— Панталоны. Тоже шелк. Их отдам за талер.

— Полтора талера за рубаху и штаны.

— Накиньте хотя бы двадцать крейцеров.

— Замолчи, показывай, что еще есть. Там у тебя что?

— Это ленты, нитки, крестьяне берут перед свадьбой.

— А там?

— Иголки, гребешки, ножи, точила.

— А тут? — Волков ковырялся в вещах купца.

— Пряники, леденцы, соль.

— Перец, гвоздика, шафран есть?

— Откуда? Мой старший партнер…

— Я понял, ничего больше у тебя нету.

— Вот. — Купец потянул с пальца крупное серебряное кольцо с красным камнем. — Фамильная драгоценность. Мой отец…

— Не смей мне врать. Стекляшка. Каждый купчина такой таскает. Простака дурачить. Отдает всегда как последнюю ценность.

— Да тут серебра на полталера.

— По лбу дам. Тут серебра на пять крейцеров.

— Ну, хорошо. — Купчина полез под рубаху и достал оттуда крест, протянул его Волкову.

Волков взял, осмотрел. Золото было настоящим.

— Пять талеров, — сказал купец.

— Ты доиграешься. Золото, конечно, настоящее, но его тут не больше, чем на три.

— Это по весу. А работа? Посмотрите, какая работа. Этот символ достался мне от матушки.

— Так же, как кольцо от батюшки. Ладно, допустим. И того восемнадцать с половиной талеров. Это все, что ты можешь дать за коня стоимостью двадцать пять?

— У меня больше ничего нет, — чуть не плакал купец. — А давайте так, — он оживился, — я оставлю вам своего коня и товары, возьму вашего и поеду в город, завтра к вечеру вернусь и рассчитаюсь полностью.

— Твои товары стоят полталера, да и то вряд ли. Лошадь твоя может тебя не дождаться, сдохнет завтра, а живодер за ее кожу и трех крейцеров не даст. А твоя повозка стоит десять крейцеров. — Солдат помолчал. — Ладно, я согласен, поедешь в город на моем коне и привезешь сюда своего старшего партнера, скажешь ему, что у меня товара на сто сорок талеров.

— За сто сорок талеров он приедет, — радостно кивал купчишка, — только вот…

— Что?

— Седло бы мне.

— Ты мои седла видел? Они ламбрийской работы. Два с половиной талера каждое.

— И вправду дорогие, — сморщился купец.

— Лаймбрийская работа.

— Да-да, ламбрийская работа.

— Берешь?

— Ну а что ж делать, беру.

— Итого с тебя двадцать два с половиной талера. Ты мне дал денег и товаров на восемнадцать с половиной, с тебя четыре монеты. За такие деньги я тебя найду и повешу, если попытаешься сбежать.

— Не волнуйтесь, я вернусь. Я здесь все время торгую. Завтра привезу вам деньги.

— Главное — ты партнера своего привези. Скажи ему, у меня оружие, лошади, седла и сбруя.

— Он приедет, — пообещал купчишка.

Когда он уехал, Ёган и Волков залезли в его повозку, стали копаться в вещах.

— Ух ты, — обрадовался Ёган, — леденцы. А это что?

— Сахар, — сказал солдат.

— Сахар!

— Ты что, не видел его никогда?

— Видел, только никогда не покупал. А это что? Пряники, — он достал большой квадратный пряник, — леденцы и сахар не покупал, их разве купишь? А вот пряники покупал. А что тут написано?

Волков взял огромный и твердый, как доска, пряник и прочитал:

— Цех пекарей славного города Вильбурга.

— Вильбург… я там бывал, — вспомнил Ёган.

— Так как же его есть можно? — удивился солдат. — Он же как камень.

— Зато стоит всего два крейцера. Его на всю семью хватит. Дети его очень любят.

— Да на нем все зубы оставишь. — Солдат постучал пряником о край телеги.

— Ничего не оставишь! Толкушкой разобьешь, в молоке замочишь… Вкуснятина!

— Забирай все себе. Раздай детям. Леденцы тоже. И не только своим, чужим дай тоже чего-нибудь. Скажи, пусть молятся за погибшего коннетабля. Как там его звали?

— Его звали кавалер Рутт, — сказал Ёган.

— Да, кавалер Рутт.

— Господин.

— Ну?

— Я вот что хотел сказать. Мне оставаться в деревне теперь резона нет. Сержант с дружками меня сгнобят. По-всякому уходить придется, с вами или без вас. Я бы хотел, чтобы вы меня научили мечом рубить.

Честно говоря, солдат и сам об этом подумывал. Он уже решил взять Ёгана с собой. Волков понимал, что с одной рукой он даже коня оседлать не сможет, и рассматривал Ёгана как своего слугу. И думал о том, что крепкий мужик с копьем или арбалетом, стоящий за спиной, значительно облегчит жизнь отставному гвардейцу.

— Научу.

— Значит, берете меня в службу? — заулыбался Ёган.

— Ну не бросать же тебя, дурака, на съедение сержанту, — ухмыльнулся Волков.

— Хочу научиться мечом…

— Владеть мечом — удел благородных. Сложное оружие. Долго учиться придется. А вот копье — оружие настоящего бойца.

— Копье? — разочарованно спросил Ёган.

— Да, копье. При равном доспехе и равном опыте копейщик всегда зарежет меченосца.

— Да неужели? А отчего все благородные носят мечи, а не копья?

— Благородные носят мечи, чтобы между собой драться. И смердов безоружных рубить.

— А еще для красоты, — добавил Ёган.

— Ну, не без этого.

— А я бы все-таки хотел мечом…

— Болван. Мечом овладеть — нужны годы. Учиться руку держать, кисть, плечо… опыта набраться.

— Руку держать? Это как?

— Нужна сильная кисть.

— Так у меня сильная! Я с вилами еще как управляюсь, могу целый день солому кидать.

— Пойдем-ка в харчевню, я покажу тебе, что такое надержанная рука.

Они зашли в харчевню, сели за стол друг напротив друга.

— Ставь локоть сюда, — сказал солдат.

— А… на ручках бороться хотите? — обрадовался Ёган. — Давайте.

Они взялись за руки.

— Ну, вали меня.

— Сейчас.

Ёган напрягся, и его рука тут же оказалась прижатой к столу.

— Как так? — удивился он.

— Что?

— Давайте-ка еще.

Через секунду рука мужика была снова прижата к столу, а он возмущался:

— Да как так-то?

— А так, — отвечал Волков, — я солому целый день кидать не смогу. А вот меч в руке держу уже лет двенадцать или тринадцать. А в гвардии фехтование было у нас ежедневым занятием. И скажу тебе по секрету, по владению мечом я едва ли попадал в первую сотню.

— Неужто? А сегодня вы наших олухов вон как мечом проучили.

— Потому что они олухи и я застал их врасплох.

— А сколько лет нужно, чтобы научиться мечом… Ну, как вы.

— Чтобы владеть мечом, нужны три вещи: скорость и реакция, сильное плечо и очень, очень, очень сильная кисть. Кисть у тебя не слабая, плечо хорошее, а вот скорости в тебе я не вижу. Тебе все что угодно подойдет, но не меч. Меч — оружие молниеносное и точное, а для тебя… секиры, чеканы, алебарды, молоты, копья. Копье лучше всего. Настоящее орудие убийства.

— А я бы все-таки хотел меч.

— Болван ты, вот что я тебе скажу. Иди, бери копье и маленький треугольный щит.

В харчевне никого не было. Пара мужиков храпела на лавках да кухарка гремела чаном.

Ламбрийское копье в шесть локтей, легкое, будто игрушечное, но вовсе не игрушка. Отличная сталь наконечника в локоть длиной, острое, как шило. И очень прочное. Древко легкое, идеальное, пружинистое.

— Добрая вещь, — рассмотрел копье солдат. — Никакая кольчуга не спасет. Жалко тебе такое давать, пока не научишься. Вставай вполоборота, левую ногу чуть вперед. Только не выставляй далеко. Зазеваешься — проткнут сразу. Щит, конечно, маленький, кавалерийский, но других нет. Поэтому подсаживайся. Щитом нужно работать все время. Чтобы и лицо, и пах мог прикрыть.

— Да как же это можно? Его же не хватит на все.

— Им надо работать. Давай к стене, сюда. — Солдат подвел Ёгана к стене, указал на нее. — Тут лицо врага, тут пах, тут ляжки.

— Ага… И че?

— Шаг вперед — удар в лицо.

Ёган послушно ткнул копьем в стену.

— Закрылся щитом, шаг назад, — руководил солдат.

— А в живот не бьем?

— На животе панцирь. Шаг вперед, удар в левую ляжку, закрылся щитом, шаг назад. Шаг вперед, удар в пах, закрылся щитом, шаг назад.

Ёган все послушно выполнял.

— Шаг вперед, удар в левую ляжку, закрылся щитом, шаг назад. И еще раз то же самое в лицо.

— Сделал, — отрапортовал Ёган. — Все?

— До скольких умеешь считать?

— Да сколько угодно.

— Тогда повтори все это триста раз.

— Триста?

— И давай пошевеливайся, ужин скоро.

Солдат сел на лавку и комментировал:

— А ты что прямо-то стоишь? Мишенью работаешь? Подприсядь.

— Да ноги заломило.

— Так и должно быть.

В харчевне появилась Хильда. Она с любопытством понаблюдала за Ёганом и спросила надменно:

— А чего вы это стенку каляете?

— Забава у нас такая, — сказал солдат. — Посидишь со мной? Выпьем пива или вина.

— Дурь какая-то, а не забава. А с вами сидеть мне недосуг. Авось не дура и не гулящая, — фыркнула девица и ушла.

— Не останавливайся, — сказал Волков Ёгану. А сам поднялся себе в комнату, куда слуга снес вещи купца. Среди них солдат нашел рулончик самой яркой ленты и положил себе в кошель.

Брунхильда вытирала столы тряпкой.

— Хильда, — позвал ее солдат, — пойди, что покажу.

Девушка посмотрела на него настороженно и с подозрением.

— Чего еще покажете? Не пойду.

— Подарочек тебе.

Хильда ломалась, но уж больно хотела посмотреть, что за подарочек. Солдат достал ленту и положил на стол.

— Подарочек тебе, — повторил он.

Девушка бросила тряпку на стол, подошла.

— Чего это? За что?

— Да ни за что. Давай посидим, пивка выпьем.

— Мне папаша не велит с мужиками за столом сидеть.

— Так я и не мужик. Я солдат.

— Тем более. С вами, с благородными.

— Ну, бери просто так.

— Просто так? — не верила девушка.

— Да, просто так.

— Ни за что? — Она все еще сомневалась.

— Это просто подарок. Ты красивая, хочу сделать тебе подарок.

— Прям уж, красивая. С синяками, в этих лохмотьях. — Хильда заметно покраснела.

— Да, красивая.

— Ой, да мне все это говорят, — сказала девушка и коротким движением, как кошка, схватила ленту. И чуть отошла, боясь, как бы не отняли. Распустила, осмотрела и осталась довольна. — Ну, спасибо вам, — произнесла она и ушла.

— Эх, — сказал Ёган, — вот это девка, у нас в деревне на нее все мужики облизываются.

— Немудрено, статная девица.

— Зад у нее волшебный, у нас один мужик говорил, что дал бы крейцер, если б она позволила хоть один палец ей в зад засунуть.

— Вот как. — Солдат усмехнулся.

— Я б тоже дал бы крейцер, я вот думаю, — начал было Ёган.

— Ты сколько раз сделал? — перебил его Волков.

— Сто двадцать два.

— Доделывай давай, а то до ночи будешь стену тыкать, а тебе еще коней чистить. Стоит он… мечтает про бабьи зады.

Ёган вздохнул и отвернулся к стене.

— И еще, чуть не забыл, — вспомнил солдат, — одежду, ту, что сегодня купил, постирай и высуши к утру.

— Ага, повешу, у огня высохнет.

— Не вздумай, это шелк, стоит огромных денег. Еще спалишь мне одежду, она легко горит.

— А что, вшей не выжигать?

— Это шелк, в нем не бывает вшей.

— Удивительно.

Утром они были на ногах с первыми петухами. Поденщики, ночевавшие в харчевне, с завистью смотрели на сковороду жареной колбасы с яйцами и теплое молоко с пшеничным хлебом и медом, которые носила на стол солдата Брунхильда. Она мудрено подвязала волосы лентой, которую ей подарил Волков, а он сидел за столом и откровенно любовался ею. Ловкая, сильная, грациозная. Ему было наплевать и на синяк, и на отсутствие зуба, и на то, что ухо еще было фиолетовым. Для солдата это незначительные мелочи, а вот длинные ноги, широкие бедра, красивые плечи и тяжелая грудь под ветхой кофтой и нижней рубахой его очень даже трогали.

Когда Волков поел, Хильда принесла еще хлеба Ёгану, который сел доедать за солдатом. Хотела уйти, но солдат поймал ее за руку.

— Чего еще? — с вызовом спросила девица.

— Ты красавица, наглядеться не могу.

— Ой, вы прям спозаранку начали.

Солдат молча разогнул указательный палец девушки и надел на него серебряный перстень со стекляшкой, тот, что забрал у купчишки.

— Мне? — искренне удивилась Брунхильда.

— Нет, мамаше твоей, — съязвил Ёган.

Она даже не взглянула в его сторону, рассматривая перстень.

— Нравится? — спросил солдат.

— Нравиться-то нравится, а чего это вы мне кольца-то дарите? Благородные простым кольца не дарят.

— А я и не благородный.

— Да хоть и так, а все одно — рассуждаете как благородный. Думаете, подарю ленту да кольцо, а потом буду тискать на конюшне?

— А что ж, замуж ему тебя звать, что ли? — опять съязвил Ёган.

— Тебе-то, голодранцу, замуж меня звать — пустое, даже будь ты не женат, — высокомерно заявила девица, — а если господин твой позовет, я еще и то думать буду.

— Наглая, а? — восхитился Ёган и хотел было дать ладонью нахалке по заду, но та грациозно увернулась и гордо ушла. — Ну не наглая, а?

— Доедай и коня мне седлай.

— А мне не седлать?

— Тебе нет, я поеду к монахам, пусть руку еще раз посмотрят.

— А что, опять болит?

— Нет. На удивление. Монахи — добрые лекари. Как у них были, так плечо с тех пор ни разу еще не болело, а про ногу вообще забывать стал. Хромаю только из-за старой раны.

— Может, мне с вами? Дороги-то неспокойные.

— Что за дурь? Я же не девица. Я что, до монастыря один не доеду?

— Доедете, конечно, — согласился Ёган, — только вдвоем надежнее было бы.

— Нет, ты возьмешь телегу купчишки и поедешь к кузнецу. Поговори с ним, вдруг он эту рухлядь в добрый тарантас превратит? Может, новые оси железные поставить?

— Поговорю, господин. Только скажу вам честно, из этой рухляди путного ничего не выйдет. Купчишка за телегой не следил. Гнилая она.

— Тогда будем новую присматривать. И конягу простого, не боевого же в нее впрягать.

— Найдем, господин.

— И не забудь у него мои поножи забрать. И болты к арбалету.

— Заберу, господин.

Совсем скоро солдат забрался на лошадь и отправился в монастырь. Сильно не гнал, но и шагом не плелся. Доехал быстро. Как в прошлый раз, не без скандала с привратником-толстяком попал к отцу Ливитусу на прием.

— Вы оторвали нас от утренней молитвы, — назидательно заметил монах. — Я общался с Богом.

— У вас и у Бога впереди бесконечность, а у меня сегодня куча дел. Так что вы уж извините. К тому же две козы стоят утренней молитвы.

— Не богохульствуйте, сын мой. — Монах погрозил пальцем, едва заметно усмехнулся.

— Я принес деньги. — Солдат протянул монаху две монеты по пять крейцеров.

Отец Ливитус денег брать не стал, их взял брат Ипполит.

— Вы жертвуете на доброе дело, — произнес монах. — Господь не забывает о таких делах.

— Никогда не сомневался в этом.

Брат Ипполит помог солдату раздеться.

— Как вы себя чувствуете? — спросил отец Ливитус.

— Намного лучше.

— Ну что же, вижу. — Монах стал осторожно разминать левую руку солдата. — Получше стала, получше. Но это не от мази, это от перетяжки. Брат Ипполит, накладывайте повязку снова.

— И долго мне ее носить?

— Если хотите владеть рукой, то до зимы.

— До зимы?! — удивился солдат.

— Да, сын мой, до зимы. Вам разворотили суставную сумку, я вообще удивляюсь, что вы можете руку поднять.

Брат Ипполит примотал руку к торсу бинтами накрепко.

— Так, давайте, показывайте ногу. Да, тут все заживает как на младенце. Жара, озноба не было?

— Нет, не было. Чувствую себя нормально. — Он вздохнул. — Неужели придется носить бинты до зимы?

— Да, сын мой, придется.

— Я хотел завтра покинуть ваши края. Кстати, а что вы говорили про сохранность зубов? Какой-то мел нужен, сарацинская вода?

— Мы вам все приготовили.

— Сколько с меня?

— Вы уже за все заплатили, — сказал отец Ливитус. — Брат Ипполит вам все уже приготовил. И для зубов, и для плеча. И бинты, и мазь. Если не уедете — через три или пять дней приезжайте. Поглядим вашу руку.

— Все-таки уеду.

— Жаль. Такой человек нам в графстве был бы нужен.

— Нужен?

— Нужен. Вы же видите, что порядка нету.

— Я много где был. Сейчас порядка нигде нету. Война столько лет идет, да и чума еще.

— Если надумаете остаться, я представлю вас аббату. Я говорил ему о вас. После уборки бароны устроят съезд перед фестивалем. Думаю, многие захотят видеть у себя такого человека. А может, и молодой граф созреет к тому времени.

— Вряд ли я так долго задержусь здесь.

— Что ж, еще раз очень жаль.

Они попрощались. Брат Ипполит дал солдату холщовую сумку с мазями, бинтами, средства для зубов, заодно рассказал, как этим всем пользоваться, проводил до двора и даже помог сесть на коня.

— И тебе здравия, молодой человек, — ответил солдат и выехал из монастыря под недобрым взглядом толстого привратника.

Как выехал — так сразу зарядил дождь. Мелкий, нудный. Морось. Все утро его не было. Казалось, вот-вот выглянет солнце — но не выглянуло, пошел дождь проклятущий.

Волков накинул капюшон, двинул лошадь легкой рысью, поглядывая на дом фрау Анны. Небольшой, но красивый замок, блестят стекла окон. Видимо, у фрау Анны водились деньги. Даже балкончик был. Волков видел уже балконы, далеко на юге — в здешних местах они были редкостью. Около замка пять или шесть домишек, поодаль бродит десяток коров.

Лес снова сменился болотом. Вскоре все это осталось позади.