Снега, снега

Андрей Бондаренко

На нашей прекрасной планете есть места, которые не рекомендуется посещать без веских на то причин. Почему? Можно – ненароком – «провалиться». Куда? Например, в прошлое. Или же в параллельные миры. Казалось бы, что в этом страшного? Ну, параллельные миры. Подумаешь. Даже интересно. А как вам – оказаться в концентрационном лагере для нежелательных пришельцев? Особенно учитывая тот факт, что скоро – где-то рядом – с неба упадёт гигантский астероид? Вот то-то же…

Глава третья

Сны узников

Над «Чистилищем» повисла (царила, царствовала, властвовала?), чуткая предрассветная тишина. На востоке небо нежно алело. На западе неподвижно застыли светло-серые, длинные и слегка светящиеся облака, из которых — время от времени — вниз срывались совершенно бесшумные, изумрудно-зелёные зарницы.

— Чудны дела твои, Господи, — выйдя на крылечко кельи, зачарованно пробормотал епископ Альберт, высокий и костистый старикан. — Первый раз вижу, чтобы облака светились. К добру это? К худу? Не гневись, Владыка Небесный, на недостойного и глупого слугу своего. Всё и вся — в руках твоих крепких… Облака светятся? Знать, так надо. Покорно умолкаю…

Альберт развернулся и, слегка припадая на правую ногу, вернулся в келью — наступило время первой утренней молитвы.

Епископ удалился, а над «Чистилищем» продолжали — невидимым нимбом — плыть сны его обитателей. Сны цветные и чёрно-белые, отрывочные и полноценные, правдивые и обманчивые, героические и эротической направленности. Сны — великое и необъяснимое чудо. Лично я верю снам — как не верю самому себе…

Хану снилась весенняя степь — холмистая, нескончаемая, вольная, загадочная.

Хан, который в своём Мире являлся настоящим и полноценным ханом средней руки, неторопливо скакал — в окружении верных и многократно-проверенных воинов — по нежной весенней траве. Иногда под чёрными копытами гнедых и каурых коней тихонько поскрипывали мелкие камушки. Высоко в бездонном голубом небе висели почти неподвижные крохотные точки — могучие степные беркуты, высматривающие добычу.

С северо-запада долетел едва слышный тревожный гул.

— Что это такое? — насторожился Хан.

— Ерунда, — лениво и беззаботно зевнул сотник О-чой. — Наверное, стадо джейранов. Услышали цокот конских копыт и, наученные горьким опытом, решили откочевать за Белые холмы. Обычное дело.

— Думаешь?

— Уверен.

— Может, это лошадники?

— Не думаю. Откуда им здесь взяться? После разгрома в последней битве лошадники стали очень осторожными. Без веских причин они даже близко не подходят к Быстрой реке. А от этого места — до ближайшего речного брода — почти неделя пути. Согласен со мной?

— Согласен.

Путники замолчали. Далёкий гул стих.

«В степи не принято много говорить, — подумал Хан. — Здешняя тишина, она очень красивая. Хочется её слушать и слушать, не отвлекаясь на всякую ерунду…»

Тем не менее минут через десять он спросил:

— А как получилось, что все всадники разделились на «лошадников» и «конников»?

— Давно это было, — после короткой паузы откликнулся О-чой. — Много сотен Больших солнц тому назад… Монголы — после череды длинных и кровавых войн — одержали окончательную победу над другими народами. Великую Победу. Бледнолицые, черномазые, краснокожие, желтолицые, прочие — все они покорно склонили головы перед волей Великого Хана. Полная победа… Казалось бы, надо радоваться, беззаботно предаваясь хмельным возлияниям. Но тогдашний Великий Хан задумался, мол: — «А, что же дальше? Больших войн больше не будет. Так, сплошные мелочи. То есть, лишь подавления всяких и разных бунтов. Хорошо это? Плохо? Скорее всего, смертельно опасно. Монголы — со временем — разленятся, зажиреют и утратят боевые навыки. И тогда другие народы, предварительно сговорясь и дождавшись подходящего момента, дружно ударят нам в спины. Начнётся безжалостная бойня. Будут разрушены все вековые устои. Мир умоется кровью…». Осознав эту страшную опасность, мудрый Великий Хан разделил всех монголов на «конников» и «лошадников», которым было строго предписано — на вечные времена — воевать между собой, не ведая пощады, жалости и милосердия. Чем «лошадники» отличаются от «конников»? Одни передвигаются верхом только на лошадях, другие — сугубо на жеребцах. Чем ещё? Больше ничем… Как бы там ни было, но решение прозорливого Великого Хана оказалось верным. Монголы до сих пор правят всеми землями нашей прекрасной планеты…

Вскоре отряд, состоящий из трёх сотен всадников, подъехал к первому из череды Белых холмов, на светло-сером склоне которого чернела прямоугольная дыра.

— Что это такое? — спросил Хан.

— Запретное место, — вяло передёрнул широкими плечами О-чой.

— Кто и когда запретил?

— Конечно, кто-то из Великих Ханов. Когда? В незапамятные времена. Ещё до Великой Победы.

— Почему туда нельзя ходить?

— Какая разница? Нельзя, и всё на этом. Закон такой.

Подумав, Хан торжественно объявил:

— Я залезу в чёрный провал!

— Нельзя же…

— Я слышу — в голове — зов. Мол, обязательно надо залезть.

— Зов — великое дело, — согласился О-чой. — Это, наверное, всесильные и многознающие Боги тебе советуют. Тогда лезь смело, без страха и сомнений… Один пойдёшь?

— Один.

— Иди.

Хан ловко соскочил с коня и, не оборачиваясь, начал медленно подниматься по склону холма. Обернуться-то очень хотелось, рукой помахать, заглянуть в глаза верным соратникам, но…

В голове навязчиво пульсировало: — «Иди вперёд, отважный хан. Иди и не оборачивайся. Обернёшься — засомневаешься. Засомневаешься — раздумаешь. Раздумаешь — не залезешь в чёрную дыру. Не залезешь в чёрную дыру — всю оставшуюся жизнь будешь жалеть, мучаясь от неудовлетворённого любопытства… Шагай, отважный хан! Шагай! Смелее!».

Чёрный прямоугольный провал оказался входом в пещеру.

— Солидно, — пробормотал Хан. — Запросто два всадника — бок о бок — могут проехать. А, вот, факела с собой я не захватил. Что теперь делать? Видимо, придётся, всё же, возвращаться назад…

Он — на всякий случай — заглянул внутрь. Заглянул и, облегчённо вздохнув, радостно улыбнулся — в пещере оказалось гораздо светлее, чем можно было ожидать.

«Это из-за жёлто-зелёных каменных прожилков, покрывающих пещерные стены», — решил Хан. — «Они, извилистые, слегка и светятся. Не густо, конечно, но идти вперёд можно…».

Касаясь ладонью правой руки шершавой стены, он медленно и осторожно зашагал по подземному коридору.

«Какой ровный, идеально-гладкий пол», — мысленно удивился Хан. — «Словно озёрная гладь в безветренную погоду. Как такое может?».

Вскоре с потолочного свода начали свешиваться уродливые тёмные наросты, которые приходилось — чтобы случайно не набить шишку на лбу — старательно обходить.

Неожиданно послышались странные заполошные хлопки, и над головой путника пронеслись — прохладным вихрем — непонятные чёрные существа. Сердце отчаянно рванулось вниз, к пяткам.

— Ничего страшного, — крепко вжимаясь спиной в каменную стену, заверил сам себя Хан. — Обыкновенные летучие мыши. Мне про них — в детстве — бабушка рассказывала…

Подземный коридор вывел его в просторный зал. Раздался громкий треск, и впереди вспыхнуло яркое пламя.

— Обыкновенный факел? — предположил Хан. — Только очень яркий?

Предположил, и потерял сознание.

Он — с огромной скоростью — летел по бесконечному чёрному коридору, в конце которого угадывалось крохотное светлое пятнышко. Перед глазами — навязчивой чередой — мелькали красно-жёлтые круги, фиолетово-сиреневые спирали и лимонно-зелёные молнии…

Сознание медленно вернулось. Вернулись запахи, звуки, мысли.

— Первый, здесь второй, — монотонно забубнил хриплый незнакомый голос. — У меня переселенец. Похоже, из степных дикарей. Повторяю, у меня — переселенец…

Хан открыл глаза и неуверенно огляделся вокруг. Он, прислонясь спиной к толстому шершавому пню, сидел на тёплой земле. Над головой тревожно и вдумчиво шумели ветви могучих деревьев. А метрах в десяти-двенадцати, на узенькой просеке, стоял незнакомый тип в светло-серой облегающей одежде. Тип, недоверчиво поглядывая на Хана, негромко бормотал в крохотную чёрную коробочку:

— Переселенец пришёл в себя. Присылайте вертолёт. Я нахожусь в квадрате «Бэ два, дробь двенадцать»… Вас понял. Жду…

Перед «внутренним взором» Жабы мелькали только отрывочные картинки — несгораемые громоздкие сейфы, высокие штабеля золотых слитков, толстые пачки денежных купюр, «соединённые» в кубические тюки и тючки всевозможных размеров.

«Это, скорее всего, банковское хранилище», — подумала Жаба. — «Причём, не просто банковское хранилище, а подземное хранилище моего личного банка… Как он назывался? Кажется, «Золото амазонок». Причём здесь — амазонки? А не при чём. Блажь такая мне однажды пришла в голову. Что в этом такого? Имею полное право! Банк-то мой, приватный… Ах, как же был хорош тот Мир, в котором я жила когда-то. Как хорош, честен и справедлив! Слов не подобрать. Не чета этому, «церковному» Миру… В моём Мире всё принадлежало банкирам. Всё-всё-всё… Конечно, были и всякие страны-государства. Только это ничего не меняло. Ровным счётом — ничего. Президенты всех стран выбирались сугубо по согласованию с банковской средой. То есть, из опытных, проверенных и заслуженных банкиров. А Миром — полноценно и всеобъемлюще — правил Высший Банковский Совет. И всё было хорошо, недовольных не было. Как, впрочем, голодающих и нищих. Все были безмерно счастливы… Конечно, существовали и некоторые ограничения. Например, численность населения планеты жёстко контролировалась. Во-первых, на рождение каждого ребёнка надо было получать специальное разрешение. Во-вторых, все дефектные и неполноценные особи подвергались физическому уничтожению… Но в этом, клянусь, не было ничего низкого и бесчеловечного. Обыкновенный прагматизм, направленный на всеобщее людское благо. Нельзя — с белоснежными перчатками на ладонях — построить гармоничное общество разумных гуманоидов. Как говорится, ничего личного, обыденная производственная необходимость… Как я попала в Мир «церковников»? По глупости, естественно, утратив элементарную осторожность. Решила, устав от дел праведных, то бишь, финансовых, немного отдохнуть. Зафрахтовала космический корабль, полетели. На Луне я пересела в одноместный экскурсионный «челнок». Мол, покружу немного над лунными светло-жёлтыми пейзажами, поглазею на тамошнюю экзотику. Глядишь, Душа-то и оттает. Ну, хотя бы чуть-чуть… Пролетаю мимо широкого лунного кратера, а в голове зазвучало, мол: — «Миссис Браун, а не желаете ли — полюбоваться на кое-что по-настоящему интересное? Не пожалеете, честное и благородное слово. Честное банкирское слово…». Я, дурочка наивная, и купилась. Повернула джойстик управления в сторону, «челнок» и влетел прямо в жерло кратера… На этом, собственно, и всё. Лишь бесконечный чёрный туннель, в конце которого угадывалось крохотное светлое пятнышко. Перед глазами — навязчивой чередой — замелькали красно-жёлтые круги, фиолетово-сиреневые спирали и лимонно-зелёные молнии… Ну, будет сегодня сниться что-нибудь нестандартное и полезное? Похоже, что нет. Всё те же беспорядочные картинки — несгораемые громоздкие сейфы, высокие штабеля золотых слитков, толстые пачки денежных купюр, «соединённые» в кубические тюки и тючки всевозможных размеров… Может, стоит проснуться? Сходить в туалет, попить водички…

Варвар блаженно улыбался, так ему нравился сегодняшний сон.

Овальный кабинет Белого дома. Да-да, того самого, расположенного в Вашингтоне, округ Колумбия, по адресу: Пенсильвания-авеню, 1600.

В удобном кожаном кресле — за шикарным антикварным письменным столом с высокохудожественной палисандровой столешницей — восседает он, Варвар. Вернее, уважаемый Сэм Джонс, Президент Соединённых Штатов Америки…

Сэму хорошо и вольготно. Чуть слышно гудит мощный кондиционер. Слегка озонированный воздух свеж и прохладен. Отхлебнув из высокого бокала свежевыжатого апельсинового сока, он довольно вздыхает и забрасывает длинные ноги — в модных остроносых ботинках крокодиловой кожи — на стол.

Да-да, прямо на шикарную палисандровую столешницу! А, как вы хотели, братья и сёстры? Всё-таки, Президент США. То бишь, имеет полное право — чихать на всякие глупые условности и идиотские моральные нормы. Естественно, если поблизости нет коварных репортёров и журналистов. Вот, кого надо безжалостно линчевать, не обращая никакого внимания на возраст, пол и цвет кожи.

— Ничего, ничего, суки рваные, — шепчет Сэм. — Дайте только срок. И с этими скользкими гнидами разберёмся по полной программе. Но только потом. Через годик-другой…

Раздаётся тихий вежливый стук.

— Войдите, — торопливо снимая ноги со стола, разрешает Сэм.

Дверь плавно приоткрывается, и в кабинет входит Саманта Сойер — руководительница президентской Канцелярии.

«Милая мулатка тридцати пяти-шести лет», — думает Сэм. — «Стройная, ногастая. Полная грудь, того и гляди, порвёт ткань тоненького джемпера и вывалится наружу. Надо будет — обязательно и непременно — затащить эту смуглую цыпочку в койку. Только немного погодя, когда всё — в первом приближении — утрясётся… Если, зараза смазливая, откажет? Уволить к чёртой матери! С волчьим билетом в кармане! Только потом, чуть погодя…».

Вслух же он говорит совсем другое:

— Заходите, Саманта, заходите! Всегда рад видеть такую красивую и стильную женщину. Что у вас?

— Текст Указа, — смущённо отводя в сторону глаза, отвечает мулатка. — Того, который планируется к подписанию в следующий понедельник.

— Отлично. Давайте.

Сэм мельком просматривает текст: «Борясь за чистоту общественных нравов и устоев, ля-ля-ля… Все жители США, в жилах которых течёт менее двадцати пяти процентов «чёрной» крови, подлежат высылке из страны в течение двух месяцев со дня подписания настоящего Указа. Ля-ля-ля…».

— Всё хорошо, — минут через пять-шесть объявляет Сэм. — Будем подписывать.

— Можно вопрос, господин Президент?

— Задавайте.

— А что будет дальше? В глобальном смысле, я имею в виду…

— В глобальном? — притворно хмурясь, переспрашивает Сэм. — За этим Указом последует Указ следующий. Не более того. Диалектика.

— Извините, но каково будет его содержание?

— Содержание? Наша страна будет объявлена мусульманской, посторонние церкви, соборы и храмы — подлежащими разрушению, а все иноверцы и атеисты будут высланы — на вечные времена — за пределы США… Я сказал США?

— Сказали, — тихим голосом подтверждает Саманта.

— Я, конечно, оговорился. Название мы тоже изменим. Как вам, милочка, такой вариант: — «Чёрные Соединённые Мусульманские Штаты Америки»?

— Отлично, господин Президент. Одобряю и приветствую.

Сём устало и длинно зевает:

— Э-э-э-э-э-э… Ещё одно дело, Саманта.

— Я слушаю, Господин Президент.

— Пусть через полтора часа подготовят к вылету мой президентский самолёт. Хочу немного развеяться.

— Куда предстоит лететь?

— На запад…

Картинка сновидения меняется.

Сэм, величественно сложив руки на груди, стоит на краю гигантской чёрной скалы, гордо нависающей над каньоном Большого Колорадо, красивейшей горной страны Северной Америки.

Таинственные голубые дали, бездонное ярко-синее небо над головой, пугающий чёрный провал под ногами, белый-белый, искрящийся — в предзакатных солнечных лучах — снег…

— Да, величественный пейзаж, — негромко произносит Сэм. — Завораживает до безумия.

Сзади раздаётся подозрительный шорох. Президент США, испуганно вздрогнув, оборачивается…

Нет, не так. Президент пытается обернуться, но не успевает — нога, предательски поскользнувшись, едет в сторону. Секунда, и уважаемый Сэм Джонс, безвольно раскинув руки в стороны, падает в бездну Большого Колорадо.

Бесконечный чёрный провал, в конце которого угадывается крохотное светлое пятнышко. Перед глазами — навязчивой чередой — мелькают красно-жёлтые круги, фиолетово-сиреневые спирали и лимонно-зелёные молнии.

— А-а-а! — не открывая глаз, громко и страшно — на всю казарму — заорал переселенец по прозвищу — «Варвар»…

Погрузившись в сон, Облом мысленно обрадовался: «Совсем другое дело! Снова чувствую себя полноценным и нужным человеком… И никакой я не — «Облом», а «Прокл» — Великий вождь вятичей. Ура!»

Впрочем, вятичи были «ненастоящими». Так, вот, получилось… Полыхнула-таки — безжалостным пламенем — Третья Мировая Война. Ядерная, атомная, нейтронная, бактериологическая — далее по бесконечному списку. Население планеты уменьшилось в сотни раз. Да, что там, в сотни. В тысячи и десятки тысяч раз… А те, кто выжил, были вынуждены резко и навсегда поменять привычный жизненный уклад. Вятичи? Почему бы и нет, если все блага цивилизации навсегда остались в Прошлом? Легенды для того и существуют, чтобы — в нужный момент — «оживать»… Сотни две человеческих индивидуумов ушли — из разрушенного, отравленного и загаженного города — в уцелевшие дремучие леса. Ушли и стали вятичами. Охота, рыбалка, собирательство — всего и вся. Обустроились, отстроились, начали успешно размножаться. Время шло. Сменилось несколько человеческих поколений…

«Лично мне такая жизнь нравится», — подумал Прокл. — «Настоящим человеком чувствуешь себя. В том плане, что самостоятельным, сильным и полностью независимым от всяких важных и мутных козлов… Впрочем, никакой другой жизни я и не знал. Да и о развалинах городов только слышал. Мол, были когда-то на Земле — города, которые заселяли мутные и важные козлы…».

Они — по чуть заметной узенькой тропе — бодро двинулись на северо-запад, почти перпендикулярно по отношению к руслу широкой реки. Кто такие — они?

Отряд охотников. Приближалась суровая зима. Надо было прояснить ситуацию — в преддверии наступления полномасштабного охотничьего сезона — относительно свежих лосиных и кабаньих троп. Зимой, когда выпадут глубокие снега, поисками заниматься уже поздно и несподручно. Зимой надо охотиться. Причём, точечно и успешно. Если, конечно, хочешь дожить до ласковой весны…

Неожиданно тропинка, резко свернув на запад, зазмеилась вниз, и вскоре путники оказались в мрачном горном ущелье. Каменистые скользкие россыпи чередовались с болотистыми местами, где ноги почти по щиколотку тонули в мягком тёмно-зелёном мху. Часто приходилось перебираться через толстые, наполовину сгнившие стволы поваленных деревьев, перегораживающих тропу.

Когда красно-багровый тревожный закат уже догорал, Колун — самый молодой из охотников, нервно задёргав крыльями длинного носа, объявил:

— Запах изменился!

— А чем пахнет-то?

— Э-э-э…, незнакомыми цветами и ужасной древностью…

— Мы уже почти пришли, — сообщил Прокл. — Видите, низенькие холмики, густо поросшие пожухлой травой? Это первые керсты^[1]…

— Керсты? — испуганно охнул Колун.

— Ага. Это старинное кладбище. Осталось ещё с далёких довоенных Времён.

Вскоре рядом с низенькими травянистыми холмиками появились и солидные каменные плиты, щедро испещрённые загадочными письменами и искусными рисунками.

— Колодец! — обрадовался Прокл.

— Он без воды, — через минуту известил Колун. — Заброшенный…

— Плохо. Тогда поищем другое место для ночлега.

Отойдя в сторону от древних могил, они нашли подходящую ровную площадку, рядом с которой из земли бил крохотный родничок с хрустальной водой.

— Ночуем здесь, — решил Прокл.

Вскоре запылал яркий весёлый костёр, над которым был подвешен мятый бронзовый котелок. После нехитрой трапезы вятичи, определившись с графиком ночных дежурств, расстелили на земле походные войлочные кошмы и завалились спать.

Проклу выпало дежурить одним из последних, перед самым рассветом. Вокруг уже начало сереть. Заметно похолодало. С веток деревьев бойко закапали крупные капли росы.

Он сидел на толстом берёзовом чурбаке — в двух метрах от костра и, опираясь на массивное копьё, рассеянно наблюдал за медленно тухнущими ночными звёздами.

— Почему их не видно днём? — задумчиво бормотал Прокл. — Может, они — совсем, как люди — тоже ложатся спать? Закутываются в «звёздные» одеяла и, не ведая сомнений, дрыхнут? А, может…

Не закончив фразы, он потерянно замолчал, чувствуя, как по спине — ледяной стаей — резво побежали мелкие мурашки, а мышцы плеч и груди непроизвольно напряглись и закаменели.

«Кто-то пристально смотрит мне в спину!», — обомлел Прокл. — «Кто-то очень большой, страшный и кровожадный…».

Чувствуя, что всё тело сковано цепями животного ужаса, он с большим трудом — плавно и медленно — повернул голову в сторону кладбища и чуть не потерял сознание. На него, не мигая, пристально смотрели два жёлто-янтарных глаза-плошки, украшенные чёрными вертикальными зрачками.

«Гигантская кошка», — вяло подумал Прокл. — «Чуть в стороне, жадно и плотоядно облизываясь, сидит вторая. Это они, смилодоны. То есть, потомки тигров, сбежавших из городского зоопарка. Вернее, потомки тигров-мутантов, подвергшихся когда-то облучению…».

Раздался оглушительный рёв, обещавший лютую смерть. Прокл, преодолев вязкую слабость, вскочил на ноги и, отбросив бесполезное копьё в сторону, побежал.

Он, что было мочи, бежал, а в голове размеренно шелестело: — «Бесполезно, братец. Всё равно догонят и разорвут на части. Догонят и разорвут. Впрочем… Колодец! Он же узкий, смилодону в него не пролезть. Застрянет… Наддай! Ещё!».

Сзади раздавался чей-то яростный и голодный хрип. Или это так разыгралось испуганное воображение? У страха, как известно, глаза велики.

Прокл — из последних сил — добежал до колодца и, не раздумывая, сиганул вниз…

Бесконечный чёрный туннель, в конце которого угадывалось крохотное светлое пятнышко. Перед глазами — навязчивой чередой — замелькали красно-жёлтые круги, фиолетово-сиреневые спирали и лимонно-зелёные молнии.

— Зато в живых остался, — не открывая глаз, расслабленно прошептал переселенец по прозвищу — «Облом».

— И хмурое утро — нам всем — навеет чудесные сны, — засыпая, прошептал Лёха.

А ему приснилась Ванда. Причём, в неглиже.

«Ничего себе! — подумалось. — Нимфа, одно слово! А какие ноги? О, Боги мои, пощадите! Молю. Неплохо бы её, графиню благородную, того самого. Да много-много раз, удержу не зная…»

Примечания

1

Керста — могила (славянский яз.)