Черная Мадонна

Аннет Бове

Журналистка из России запрашивает политического убежища в Испании. Кризис отношений с любимым человеком усугубляется тоской по родине и сложностями интеграции в чужой стране. После расставания героиня остается один на один с новой для нее культурой, новым народом, новым языком. Процесс преодоления личностного слома, собранный в некое подобие «путевых заметок», описан ею с шокирующей и одновременно интригующей откровенностью.

Январь-ноябрь 2007, Малага

Пятого января около шести часов вечера мы прибыли в Малагу, где нам, возможно, предстояло провести ближайшие полгода. Из Мадрида ехали на комфортабельном новом автобусе. Было такое ощущение, что почти на самолете летели — не качало и не подбрасывало на кочках. Оказалось, что здесь в автобусах часто выдавали бесплатную минеральную воду — это входило в стоимость билета. Ещё в самом салоне автобуса был туалет, как в самолете, который работал во время движения. Ехали мы около семи часов с одной остановкой. Кресла были удобные, поэтому ничего мы себе не отсидели. Впереди, над головой водителя висел телевизор, а в ручки каждого кресла было вмонтировано устройство для наушников с регулятором громкости. Там было два канала радио и один канал, подключенный к телевизору. Шел фильм на испанском языке, поэтому мы слушали музыку по радио.

От автовокзала взяли такси. Центр приема беженцев был похож на недорогой прибрежный отель со всеми удобствами или на престижное студенческое общежитие. По двору дети разного возраста гоняли мяч. Возле одной из дверей на деревянной лавке сидел похожий на индейца мужчина с крупным носом во всё лицо и с длинными черными волосами, собранными в хвост.

Прямо напротив входа во двор общежития располагалась дирекция, откуда нам на встречу вышел служащий в очках со стеклами в тонкой оправе. Звали его Альфредо. Он сдержанно приветствовал нас, пожал нам руки и провел внутрь. Выдал ключи от комнаты и постельное белье.

— Простите, а документы? Кому мы должны их отдать?

— В понедельник всем этим займутся. Сегодня четверг — конец недели скоро. Так что располагайтесь, отдыхайте.

Мы вышли во двор.

— Понятно? Четверг — конец недели. Ну, дают испанцы.

— Да, я чуть не рассмеялась. Кажется, он это заметил.

— Это же здорово! До понедельника мы можем исследовать город.

Весть о новичках разнеслась быстро. Изо всех окон за нами следили обитатели Центра. Дети шептались в стороне, поглядывая с опаской и любопытством.

— Глазеют.

— Не обращай внимания. Улыбаемся и киваем головой.

Напряжения и неловкости не было, не чувствовалось никакой агрессии — только интерес. Несколько человек махнули нам рукой в ответ на наши приветственные улыбки.

Двухэтажный центр-общежитие навскидку состоял где-то из двадцати-двадцати пяти комнат разного размера. Все двери и окна выходили во внутренний дворик, посреди которого росли небольшое апельсиновое дерево, усыпанное плодами, и высоченная пальма. Если сидеть у её основания, то казалось, что она чешет своими широкими листьями ослепительной синевы малагское небо.

— Хорошо, что наша комната на первом этаже, а то пришлось бы чемоданы наверх тащить.

— Вон в том, дальнем углу двора есть лестница со специальным подъемом. Здесь всё предусмотрено. Ты видела инвалида на коляске?

— Ага.

— Вот как бы он туда забирался? Но всё равно хорошо, что на первом. Прачечная рядом. Там четыре стиральные машинки. И столовая прямо напротив нас. Всё под рукой.

— А дирекция далековато.

— Это тоже к лучшему. Всегда хорошо быть подальше от дирекции.

Комната выглядела очень прилично, действительно ничуть не хуже номера в первой нашей мадридской гостинице. Ванная комната с душем и туалетом. Две симпатичные кровати, шкаф, две тумбочки, стол, два стула, масляный радиатор, работающий от сети, наличие которого нас несказанно порадовало после замерзаний в мадридском хостеле. Стены были выкрашены в приятный бледно-голубой цвет, над кроватью и над столом висели большие фотографии в рамках с незнакомым горным пейзажем.

— Смотри, на шкафу вентилятор стоит.

— Думаю, летом он нам будет весьма кстати. Говорят, здесь выше сорока градусов жары бывает и в августе несколько дней дует какой-то особый ветер из Африки, так что люди вовсе стараются днём носа на улицу не высовывать.

Но до жары было ещё далеко. Градусник, прикрепленный к столбу во дворе, показывал двадцать один градус. Январское солнце припекало, казалось, что можно открывать пляжный сезон.

— Тебе не кажется, что ветром приносит морской запах?

— Не знаю, но здесь точно пахнет иначе.

Нам сказали, что до берега не более пятнадцати минут ходьбы. И мы, не сговариваясь, рванули туда. Без карты города, без советов прохожих — шли на запах. И с каждым шагом чувствовали — скоро море, скоро море!

— Это мой климат, — сказала я, задыхаясь от быстрого шага и нахлынувшего восторга, — И для здоровья, и для души.

— Средиземное! Смотри, смотри, видишь? Вон там, за домами.

— Да, да, вижу! Оно как-то голубее, нет таких малахитовых оттенков, как у Черного.

***

За три дня мы познакомились почти со всеми, кто жил в Центре. Больше всего было африканцев, второе место по численности занимали жители Латинской Америки, за ними примерно в одинаково малом количестве шли те, кто прибыл из Азии или Восточной Европы. Одна из африканок была беременна, а также было четыре большие семьи с детьми и младенцами.

В основном народ оказался доброжелательным, общительным, но было очень шумно.

Для многих испанский был родным языком, кто-то его уже успел освоить. Некоторые говорили по-английски или по-французски. Русскоговорящих, кроме нас, было трое: Маша — одинокая женщина из Вологды, Артур — откуда-то с российского Кавказа и Лиля из Армении. Необъятная густобровая Лиля приехала с сыном лет десяти, который уже свободно болтал по-испански. Дома у неё остался муж со старшим сыном, а здесь она, слабая женщина, нашла себе поддержку в лице высокого, крепкого с суровым лицом сенегальца. Они жили в соседних комнатах, но скоро их должны были поселить вместе.

Артур жил здесь дольше других. До этого объехал почти всю Европу. В каждой стране запрашивал убежища. Нигде не получил.

— Такова уж система: если после первого запроса отказали, то больше нигде не дадут, даже иногда дело на рассмотрение не принимают, если у них есть сведения, что ты бежишь по Евросоюзу и на каждой станции подаешь заявление.

Артур уже свободно говорил по-испански. Иногда его даже приглашали в качестве переводчика на собеседования или при депортации. Он был первым русским, кто дал нам наиболее дельные советы по выживанию.

— Я когда приехал, мне тоже один русский сказал: учи, Артурчик, язык каждую секунду своего здесь пребывания. Ну, я и набросился. Утром курсы в одной школе, вечером — в другой. Сейчас работаю, но это дело тоже не бросаю. Произношения, конечно, чисто испанского добиться сложно — тут особый слух нужен и особый речевой аппарат. Но и это при желании осуществимо. И вообще, тут не раз услышите жалобы, что кого-то, мол, унижают. А я так считаю, что человек, если он унижаться не хочет, его не унизишь, в какую бы страну он ни попал. И от знания языка, надо сказать, очень многое зависит.

***

В понедельник мы встали ни свет, ни заря, и правильно сделали. В семь утра Центр уже жужжал, как улей. У двери в дирекцию выстроилась огромная очередь. Альфредо выдавал клочки бумаги с написанным от руки номером и временем приема. Получив свой талончик, все снова расходились по комнатам. Очередь двигалась довольно быстро. Мы не стали рисковать и сели на лавку под апельсиновым деревом.

— Как ты думаешь, почему никто не рвет апельсины?

— Может, это запрещено. Может, они для красоты.

— Надо будет попробовать как-нибудь сорвать.

— Смотри, осторожно, скажут, что мы их общественные сады обворовываем.

На прием мы попали уже после завтрака. Питание, надо сказать, пока оставляло желать лучшего. Но одно преимущество всё же успокаивало — кормили нас бесплатно.

В половине одиннадцатого мы зашли в дирекцию, состоявшую из трех комнат: кабинет директора и двух приемных с отдельным выходом во двор. В приемных было по два стола, и везде шла работа. Каждый сотрудник выполнял определенную функцию. Один отвечал за документацию, другой за административные вопросы, третий за финансовое обеспечение, четвертый — за обучение и трудоустройство. Надо было пройти через руки каждого из них. Сначала занялись формализацией нашего здесь пребывания. Заполнили пару очередных анкет, сняли копии всех документов.

У испанцев очень популярно добровольческое движение во всех сферах. Особенно, когда дело касается иммигрантов и беженцев. Наш центр не был исключением. Подавать документы в паспортный стол полицейского участка, становиться на учет в поликлинику и получать прописку по месту жительства мы ездили с добровольцами.

С этого же дня начались вечерние классы испанского. Их тоже проводили учителя-волонтеры, поэтому каждый из пяти рабочих дней недели приходил новый преподаватель.

Нас записали в первую группу. Всего их было три: начальный, средний и… чуть выше среднего. На большее рассчитывать не приходилось, так как занятия были предназначены только для того, чтобы научить нас немного ориентироваться на местности. Если у кого-то появлялось желание совершенствовать языковые навыки, нужно было заниматься этим самостоятельно, искать более профессиональные курсы.

После занятия мы вернулись в комнату. На столе я увидела апельсин.

— Он на земле лежал. — услышала я твой извиняющийся голос, — Нормальный, не гнилой. Всё равно в этой суете никто не заметил, что его там больше нет.

— Может, они дикие, кислые. Дай-ка я попробую.

Но было поздно: долька краденого апельсина уже была у тебя во рту.

— Фу, кислятина. Он мне ещё и в глаз брызнул.

— Промывай водой скорее.

— Блин, щиплет!

— Ничего, не смертельно, — посмеивалась я, — Наверное, это дичка, как у нас дикий абрикос или какое-нибудь дикое кислое яблоко. Потому их никто и не рвал.

— У нас дикий абрикос язык не щиплет и в глаза кислотой не плюется.

— Ещё наедимся мы здесь волшебных фруктов.

На ужин, после основных блюд, нам дали по йогурту и по невероятной сладости апельсину.

— Вот видишь — ждать пришлось не так уж и долго.

Мы сели во дворе, очистили их и с удовольствием стали есть, захлебываясь соком. Нашу трапезу прервал симпатичный смуглый паренёк:

— Привет, как дела?

— Привет, нормально.

— Меня зовут Даниэль, я из Эквадора. Вы русские?

— Да, из Москвы. Ты здесь давно?

— Два месяца. Как вам Малага?

— Нравится! Тепло очень.

— Да, в России у вас там всё время мороз.

Тогда мы ещё довольно доброжелательно относились к таким заявлениям и не ленились объяснять, что Россия большая, что есть зоны с довольно мягким климатом, и что там тоже проходят все четыре времена года, холодно зимой, а летом всё-таки жарко. Но так уж формируются человеческое стереотипное мышление, когда не знаешь подробностей и ориентируешься только на услышанную то там, то сям общую информацию. Абсолютно каждый новый знакомый, с кем нам приходилось встречаться впоследствии, задавал одни и те же вопросы и удивлялся одним и тем же вещам. Узнав, что в Мадриде мы замерзли, он округлил глаза:

— Вы мерзнете? Вы же русские! Для вас наша зима — это лето, наверное.

Ещё мы познакомились с парой из Колумбии. Сара и Томас. Позже оказалось, что они просто договорились уехать вместе со своего континента, а здесь запросить убежища, как супруги. Не знаю, был ли в этом какой-то смысл. Возможно, это зависело от истории, которая с ними произошла на родине, но обсуждать эти подробности среди беженцев было не принято. Каждый хранил свой рассказ для чиновников и не особо стремился открывать всем вокруг свою боль.

Ничего не скрывала только Маша. Она вообще была очень странная, и многие этим пользовались. Мало кто пытался помочь.

— Я сначала в Бельгию махнула, хотя виза у меня была испанская — её проще было получить. Но Бельгия богаче, там условия очень даже ничего. Пришла на собеседование и говорю, мол, так и так, в России разруха, есть нечего, работы нет. Дайте убежище. А они даже слушать меня не стали, отправили в Испанию. Ну, а я не расстроилась. Здесь мужчины красивые, может, найду себе жениха. Только на этот раз я уже была поумнее. Говорю офицеру на допросе: «Сеньор, помогите, меня муж бил, я от него сбежала, а он меня преследует, грозится прикончить, как встретит». Заплакала, конечно. Он меня водой отпаивал. Дело приняли, но через полгода всё равно отказ пришел. Мой адвокат подал апелляцию. Посмотрим, что дальше будет. Разрешения на работу не дали, но я без контракта уборку делаю в квартирах у испанцев. Так что прорвемся!

Не стали мы её разочаровывать, хотя понимали, что её случай никоим образом не подходит ни под одну статью Женевской конвенции о беженцах. Тут уж дело было в терпении, а этого у неё было не занимать.

— Маша, вы знаете, что в испанском надо обязательно проговаривать все гласные так, как они пишутся?

— Да, знаю, конечно.

— Есть такие слова, где менять О на А или наоборот нельзя, потому что получается другое слово и не всегда очень приличное.

— Ну, что вы мне рассказываете? Я знаю.

— Вот Вы, Маша, говорите в столовой, когда нам курицу готовят: дайте мне куриную ножку. Как вы это поизносите? Как вы говорите — pollo?

— Пойя.

— Ну, вот, пожалуйста, опять.

— Что?

— Надо говорить пойо — четко произносить О в конце, как если бы вы говорили «молоко», а не «малако».

— Я так и говорю! Пойя, пойя!

Учителя, работники дирекции и даже повара по доброте душевной пытались ей несколько раз объяснить, что нельзя редуцировать гласные, иначе можно попасть в неловкую ситуацию, путая слова pollo⁵ и polla⁶, cajones⁷ и cojones⁸ и так далее, но толку от этого не было — Маша настойчиво произносила испанские слова по русским правилам.

— Ну, что с ней делать? — сказал про себя каждый и махнул рукой.

Оставалось только с сожалением качать головой и тихо посмеиваться у неё за спиной.

— Не светит ей статус.

— Конечно, нет. Но если выдержит, будет настойчиво подавать апелляцию после каждого отказа. До трех раз, кажется, можно. Там, глядишь, и оформит себе резиденцию на общих основаниях. А ещё в этом году выборы. Говорят, нелегалов будут амнистировать. А может, правда замуж выйдет. Тогда вопрос будет решен.

Ещё Маша рассказывала, что чаще ей здесь помогали ни слова по-русски не понимающие испанцы, нежели соотечественники.

— Что вы, наоборот! Русские даже мешали, боясь конкуренции, видимо. Вот вам и земляки. Дорвались до Европы, до более или менее нормальной жизни, осели, обжились и если новенькие тоже хотят попытать здесь счастья, то им уже завидуют — вдруг они добьются большего, вдруг отнимут у меня мои блага. Завидуют не тому, что у тебя есть, а тому, что вдруг может появиться. Одна и та же психология: «понаехали».

Через неделю прибыла семья из Калмыкии. Муж, жена и две дочери. Они совершили ту же ошибку, что и Маша: поехали в Бельгию с испанскими визами. Мы не знали, что их ждет, так как, опять же, понятия не имели, по какому поводу они просили убежища. Может, по религиозным вопросам. На самом деле, это не имело большого значения. Важно, что все мы выбрались, а, значит, у каждого был шанс на лучшую жизнь.

***

В середине января мы отмечали первый мой День рождения на чужбине. Устроили символическое чаепитие в столовой. Купили десяток пирожных в кондитерской за углом, натаскали с обедов и ужинов пакетики чая, попросили у поваров кипятку и устроили большую «пьянку».

У нас уже сформировалась своя компания. Даниэль, Сара с Томасом и ещё один новый друг из Нигерии — Джонни. Где бы он ни появлялся, первое, что видели окружающие, была его улыбка — искренняя, обаятельная и, безусловно, белоснежная. Этот темнокожий юноша был местным активистом, душой любой компании, помогал каждому, кто об этом просил. Его все любили — беженцы, сотрудники, дети, взрослые, учителя и повара. Не любило его только правительство, присылая отказ за отказом. Если бы там, наверху, знали, какому человеку присылают негативные ответы, они бы обязательно дали ему возможность жить, работать, радовать себя и окружающих.

В соседней с нами комнате жил хромой эфиоп Таонга. У него была невеста-испанка, которая жила в Мадриде. Таонга уже дважды к ней ездил и вскоре они собирались пожениться. Это придавало ему уверенности и спокойствия. Он быстро осваивал испанский и строил большие планы.

Здесь жили представители самых разных культур и религий. Особенно это бросалось в глаза в столовой. Для мусульман готовили отдельную еду и сидели они обособленно. С нами они не разговаривали и уныло хмурились, если нам случалось им улыбнуться. Общаться без всяких преград мы с ними могли только на уроках испанского.

По программе Центра беженцам старались предоставить насыщенный досуг. Нас водили в музеи и кинотеатры, устраивали спортивные соревнования у моря, на пляже, отправляли на экскурсии в ближайшие города.

Как-то длинный караван беженцев отправился по узкой центральной улочке ко входу в одну из крупнейших достопримечательностей Малаги — замок Алькасабы, расположенный на высоком холме и соединенный проходом шириной в колесницу с крепостью Гибралфаро. Там мы сделали первые фотографии с нашими новыми друзьями на фоне белоснежных городских построек.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

цыпленок — перевод с испанского (прим. автора)

6

мужской половой орган — перевод с испанского (вульг., прим. автора)

7

ящики стола/шкафа — перевод с испанского (прим. автора)

8

тестикулы — перевод с испанского (вульг., прим. автора)