Право и общество в концепции Георгия Давидовича Гурвича

Михаил Антонов, 2013

Книга посвящена творчеству знаменитого русско-французского правоведа XX века, одного из основоположников социологии права как научной дисциплины, Георгия Давидовича Гурвича (1894–1965). Взгляды мыслителя изложены в контексте его интеллектуальной биографии, что позволяет лучше понять перипетии развития мировоззрения ученого. Работа состоит из двух крупных блоков. В первом, аналитическом, освещается жизненный путь Гурвича, рассматриваются основные элементы его учения, анализируются концепции. Второй блок содержит произведения мыслителя, в том числе неизданные, ряд архивных биографических и эпистолярных материалов. Для студентов и аспирантов, изучающих социологию, юриспруденцию, философию, преподавателей гуманитарных дисциплин, а также для широкого круга читателей, интересующихся историей правовой мысли и желающих углубить свои представления о связи права и общества.

Часть первая. Эволюция научной позиции

I. Метафизический период творчества (до 1920 г.)

1. Начало творческого пути

Георгий Давидович Гурвич родился 24 ноября (2 ноября по новому стилю) 1894 г. в Новороссийске в семье Давида Николаевича (Натановича) Гурвича, директора крупного Русско-Азиатского коммерческого банка, основанного одним из крупнейших предпринимателей России той эпохи — А. И. Путиловым. Мать Георгия — Полина (Фрума-Песя) Абрамовна Гурвич (урожденная Шабат) была домохозяйкой и вместе с семьей (двумя сыновьями — Георгием и Леонтием) сопровождала мужа в его служебных разъездах. Профессиональная деятельность Давида Николаевича вынуждала семью часто менять место жительства: Гурвичи последовательно жили в Новороссийске (почетными гражданами которого они стали по царскому декрету от 8 марта 1905 г.), Одессе, Ростове-на-Дону, Баку, Риге, Петрограде.

Возможно, именно проведенное в постоянных переездах детство сформировало «мобильность» мироощущения Гурвича, которого его ученик Ж. Баландье характеризует как «великого путешественника по просторам мысли»^[23]. Русский писатель Борис Мирский (Миркин-Гецевич), глубокий психолог, также отметил эту основную черту характера Гурвича, определяя ее как страсть к «постоянному кочеванию без долгих остановок на месте»^[24]. Как признается сам Гурвич, годы учебы в лицее (Ростов-на-Дону) заложили в его характере и другую черту — «воспринимать любую опасность как приятное развлечение»^[25]. Юноша учился очень старательно, в его аттестате только одна оценка «хорошо» по математике^[26] и оценки «отлично» по остальным дисциплинам; хотя он мог и «прогулять урок ради дела, которое считал более важным»,^[27] а о разносторонности его развития свидетельствуют изданный небольшим тиражом в 1911 г. сборник стихов^[28] и философские размышления, которыми Гурвич делится в своей автобиографии, — критическое переосмысление гегельянства и марксизма, предпринятое мыслителем в 17 лет^[29].

Интересные и немаловажные для последующей эволюции мысли ученого встречи состоялись уже в самом раннем детстве: в среде его приятелей и однокашников были ставшие впоследствии очень известными личности, например Андрей Януарьевич Вышинский (1883–1954). Детские годы Гурвич провел в пригороде Баку; его семья жила неподалеку от семьи юного Вышинского, будущего идеолога сталинского режима и заодно разработчика этатистской концепции советского права, «сталинского палача», которого позднее Гурвич «ненавидел ненавистью человека, способного на крайние проявления чувств»^[30]. В лицее Ростова-на-Дону Гурвич встречает Александра Койре, другого выдающегося представителя русской эмиграции^[31], с которым впоследствии поддерживал дружеские контакты. В рижской Николаевской гимназии (1908–1912) молодой человек в 1911 г. заводит дружбу с двумя старшими гимназистами, оставившими позднее заметный след в истории Советской России, — В. В. Ульрихом (1889–1951) и П. И. Кушнером (1889–1968), и, убежденный в «обреченности прогнившего царского режима»^[32], вместе с новыми друзьями начинает революционную деятельность в кружке социалистов^[33]. Из-за жесткого характера Павла Кушнера (ставшего после гражданской войны, в ходе которой он командовал Туркестанским фронтом Красной армии, профессором этнологии Московского университета) друзья пророчили ему славу диктатора, и наоборот, мягкому по характеру Василию Ульриху (при Советской власти он стал сначала председателем Военного трибунала (1919), а затем безжалостным судьей, ведшим громкие процессы Савинкова, Троцкого, Тухачевского и др.) в шутку предсказывали карьеру заведующего детским садом^[34]. В этих предсказаниях молодые люди ошиблись, хотя судьба самого Гурвича, которому из-за его резонерства друзья пророчили карьеру адвоката или профессора^[35], пошла по предсказанной стезе. Самостоятельный характер, увлечение поэзией и политикой не помешали юному Гурвичу получить серебряную медаль за отличную учебу при выпуске из гимназии в 1912 г.^[36]

После окончания гимназии Гурвич в том же 1912 г. поступил на юридический факультет Юрьевского (Тартуского) университета, где учился в течение трех лет. Среди его наставников были А. С. Ященко, Ф. В. Тарановский, М. Е. Красножен, Л. А. Шалланд и другие видные правоведы России. На время летних каникул молодой исследователь выезжал в Германию, где изучал современную ему немецкую философию в университетах Гейдельберга и Лейпцига под руководством таких видных ученых, как В. Вундт и Э. Ласк^[37]. В эту эпоху юный мыслитель увлечен идеями и работами других немецких мыслителей — Э. Кассирера, Г. Риккерта, В. Виндельбанда, Г. Зиммеля, М. Вебера^[38]. В годы Первой мировой войны интерес Гурвича к немецкой философии остывает — молодой человек увлечен как политическими событиями в России, так и трудами Прудона и Руссо, которые он усердно штудировал в тот период. Вновь к изучению немецкой философской мысли Гурвич приступил лишь после 1920 г., сконцентрировав свое внимание на идеях И. Г. Фихте и попутно постигая правовую доктрину О. фон Гирке.

Первым знакомством с немецкой философией молодой ученый был обязан работам классиков — Фихте и Гегеля. Влияние Гегеля с первого взгляда не так заметно в правовой концепции Гурвича. Но юношеские увлечения диалектикой этого мыслителя не прошли бесследно и оказали определенное влияние на феноменологические симпатии Гурвича впоследствии^[39]. Гурвич критикует диалектику Гегеля за ее догматизм (выразившийся в абсолютизации антиномий, законов, схем исторического развития и даже форм политического устройства), но вместе с тем черпает в ней идеи для развития собственной идеал-реалистической диалектики^[40]. Отношение Гурвича к диалектике Гегеля несколько амбивалентно. Так, в своем дневнике он пишет: «Я думал найти в гегельянстве ответ на мучавшие меня противоречия марксизма… Но результат был безутешительным, и мое возмущение не знало пределов: идея синтеза гражданского общества и семьи в Прусской империи как воплощения конкретной нравственности подтвердила мои худшие опасения по отношению к любой детерминистической концепции и подвела итог моему окончательному разрыву с марксизмом и гегельянством — такими, какими я их воспринимал в свои 17 лет»^[41].

В работах зрелого периода Гурвич характеризует диалектику Гегеля как «рационалистическую апологию мистерии обожествления всего относительного через нисходящее и восходящее движение духа, что, в свою очередь, ведет к оправданию любого данного в действительности порядка»^[42]. И поэтому такая диалектика «неотделима от мистико-теологического догматизма»^[43], ошибки которого были частично преодолены в диалектических концепциях Маркса и Прудона. Последние стали не повторением, а «жестким ответом» на теорию Гегеля^[44]. Методологическую ошибку этого мыслителя Гурвич находил в смешении двух разных аспектов диалектики — как метода исследования социальной действительности и как формы социальной динамики^[45].

Эта ошибочная позиция, ориентированная на классическую форму научной рациональности, сказывалась и на правовой теории Гегеля, которую Гурвич впоследствии упрекал в следовании принципам римской юриспруденции (противопоставление публичного и частного, безусловный и безграничный характер права частной собственности). В данном аспекте Гурвич соглашается с Марксом: «по природе своей человек не является ни собственником, ни гражданином; его сущность раскрывается в участии в социальном действии»^[46], поэтому индивидуальные права не являются главенствующими в правовой жизни, подчиняясь праву социальному. В то же время Гурвич не соглашается с полным отрицанием права частной собственности, что предлагалось в некоторых политических памфлетах Маркса; отчуждение человека от результатов его труда возможно и при отсутствии частной собственности, но при неправильной организации экономической и политической власти, на что указывал пример Советского Союза^[47].

Что касается влиятельной в те года кантианской философской традиции, то молодой исследователь практически сразу отказался от «формализма» категорического императива И. Канта, от формальной этики с разделением внешнего и внутреннего закона. Гурвич не принимает и неокантианского разделения наук на номотетические и идеографические, что в дальнейшем скажется на разработанной им диалектической концепции. Да и саму принципиальную посылку Канта о разделении должного и сущего мыслитель считает недостаточно обоснованной: должное и сущее действительно разделяются на уровне субъективности, но отсюда, для Гурвича, не следует, что это разграничение имеет онтологическую основу, как пытались представить Кант и его последователи^[48]. Мыслитель критикует и такие принципы неокантианства, как разделение между «пониманием» и «объяснением» и, что важно для понимания его правовой теории, разделение между нормой и фактом^[49].

В поисках основы для своих социально-правовых исканий молодой исследователь обращается к этике Фихте. Система немецкого философа привлекла Гурвича возможностью утверждения Абсолютного через относительное как опоры нравственного и творческого действия без абсолютизации относительного, что имело место в системе Гегеля. Формирование философской позиции молодого ученого не заканчивается преодолением гегельянства — Гурвич понимает методологическую несостоятельность неокантианства, которое критикует за «закамуфлированный платоновский идеализм, примитивный антипсихологизм и антисоциологизм»^[50]. Не находит он ответа на свои философские искания и в концепциях известных социологов того времени (Г. Тард, Э. Дюркгейм, Г. Зиммель).

Но до этого молодому исследователю, равно как и большинству современных ему российских интеллектуалов, пришлось пройти через «испытание» марксизмом. Отношение Гурвича к марксистской теории меняется от категорического приятия в юности до полного отторжения в годы учебы в университете. Вместе с тем нельзя не признать того влияния, которое эта теория оказала на формирование как мировоззрения, так и социологической и правовой концепций ученого. Так же как и в теориях Руссо, Прудона и других мыслителей, Гурвич нашел в теории Маркса глубины, не заметные поверхностному взгляду тех, кто искал в ней политические лозунги. Маркс представлялся ему «наименее догматичным среди основоположников социологии»^[51], заслугами которого были создание новой динамичной картины социальной действительности, противоположной статизму и эволюционизму видения социума в концепциях Дюркгейма и Конта^[52], и преодоление ложной альтернативы между индивидом и обществом через утверждение их взаимной имманентности друг другу^[53].

Не случайно Гурвич посвящает ряд своих первых работ в эмиграции анализу теории немецкого мыслителя — его концепции социальных классов как реальных социальных явлений, общефилософским взглядам, среди которых Гурвич высоко ценил тезис о динамичном, изменчивом характере всех форм духовной и материальной жизни, необходимости объяснения каждого социального явления в контексте всего общества^[54]. Но в данном аспекте марксистской теории, как и во многих других, Гурвич исходит в немалой степени из собственных представлений, «находя» их в «закамуфлированном» виде у Маркса. Характерно в этом отношении, как Гурвич интерпретирует известные тезисы Маркса о детерминированности сознания бытием, о примате экономики в социальном развитии, о законах исторического развития. По мнению мыслителя, эти тезисы, вопреки самому Марксу, нужно воспринимать только в контексте того капиталистического общества, которое, по сути, являлось предметом изучения немецкого философа^[55]. Это объяснялось тем, что данные тезисы не совпадали со сконструированными Гурвичем принципами «социологичности и антидогматизма», которые он находил в теории Маркса^[56].

Далее, можно привести пример теории социальных классов, где Гурвич развивает мысли немецкого философа о классовой структуре обществ и о классах как реальных социальных целостностях, либо пример марксистской диалектики, в которой процесс мышления находит утверждение в связи с социальной средой (хотя Гурвич и критикует эсхатологизм философии истории Маркса)^[57]. Применительно к теории социальных классов принципиально важным Гурвич считает не открытие данной формы социабельности, а утверждение Марксом ее плюралистичного, релятивистского характера. Эти идеи, по мнению Гурвича, подспудно присутствуют в концепции немецкого мыслителя, который в зависимости от исследуемого общества (в Англии XVIII в. или в Германии и Франции XIX в.) выделял разный количественный и качественный состав социальных классов^[58]. Но данные выводы Гурвича основываются на очень спорной реконструкции идей Маркса. Они, видимо, связаны со стремлением мыслителя найти опору своим идеям в популярной тогда в интеллектуальных кругах Франции марксистской теории.

Гурвич не соглашается с экономическим детерминизмом, утверждаемым марксистами (их интерпретации мыслитель считал далекими от представлений самого Маркса), — объяснение социальных явлений может опираться на анализ только тотальных социальных явлений, но не их отдельных аспектов^[59]. Даже если в определенные периоды истории тех или иных обществ экономика становится доминирующим фактором в социальном бытии, отсюда нельзя выводить «закономерности» (понятие, которое Гурвич подвергает разносторонней критике в одной из своих основных работ)^[60]. В этом аспекте Гурвич констатирует порочность исключительно материалистического видения общества и концепции первичности экономического фактора в истории (и соответственно зависимости права от экономической формации), преувеличение роли государства в переходе к новым формам хозяйства и т. д.^[61]

В данных вопросах мыслитель оказывается ближе к прудонизму, чем к марксизму^[62]. Вместе с тем конфронтация этих двух школ и политических течений (особенно в рамках I Интернационала) не означала для Гурвича конфронтации теорий двух мыслителей — Маркса и Прудона^[63]. Общее в их теориях Гурвич находил в принципиальном видении социальной действительности как «действия, усилия, трудового подвига, соревнования социальных групп и классов, ведущего к социальным революциям»^[64]. Данная позиция Гурвича логично вытекает из его представлений о социальном плюрализме. Поэтому неудивительно, что он полностью принимает концепцию «праксиса», сформулированную в ранних работах Маркса и означающую, по мнению Гурвича, что борьба классов, конфликт производственных сил и производственных отношений — только внешние выражения диалектического движения взаимодополняемых усилий и устремлений индивидов и коллективов^[65]. Здесь опять-таки заметно желание мыслителя найти отсутствующие в концепции Маркса элементы бергсоновской теории социальной динамики, которая стала одним из основных элементов социологии самого Гурвича.

Теория социальной обусловленности институтов общества, равно как и теория социального контекста знания, были восприняты Гурвичем в аспекте сочинений молодого Маркса — в смысле взаимной социальной обусловленности всех социальных процессов, включая право и экономику^[66]. Гурвич интерпретирует термин «производство» в контексте ранних работ Маркса, считая, что этот термин включает в себя и процесс воспроизводства идей и ценностей^[67]. Поэтому утверждение Марксом примата производственных сил получает в интерпретации Гурвича характер скорее бергсоновской концепции жизненного порыва, где производственные силы отождествляются с любыми спонтанными или организованными коллективными усилиями.

Мыслитель считает, что основной категорией марксистской теории является категория целостности, «единства глубинных уровней социальной действительности, движение элементов которой фиксируется в типологической классификации»^[68]. Впрочем, нужно признать, что и здесь Гурвич навязывает концепции Маркса чуждые ей идеи и категории из социальных теорий Дюркгейма и Зиммеля, которые сам развивал в своей социологической доктрине. Это заметно уже в той критике, которую Гурвич обрушивает на концепцию Маркса в другом аспекте, справедливо отмечая, что социальное единство как взаимодополняемость индивида и общества мыслилось немецким философом только в категориях идеала будущего общественного устройства^[69].

Импонировало Гурвичу и стремление Маркса к поиску новых, более справедливых форм социального устройства, в том числе и в рамках концепции социализма, хотя Гурвич дистанцировался от радикализма политических выводов Маркса и не соглашался с его представлениями об основополагающей роли идеологии в построении диалектической картины общества^[70]. Утверждая необходимость установления диктатуры пролетариата в ходе поступательного хода развития истории, Маркс, по мнению Гурвича, противоречил принципам собственной диалектичной и релятивистской социальной теории. Представляется, что более логичным для Гурвича было поставить вопрос о том, насколько сконструированные им принципы в действительности присущи марксистской концепции, основные идеологические элементы которой вступали в явный конфликт с этими принципами.

Среди ошибочных идей и положений социальной концепции Маркса Гурвич называл: 1) непоследовательность его релятивизма — утверждение социальных законов и существования единой для общества социальной иерархии, конечной цели социального развития, только на основании тенденций одной общественной формации — капитализма; 2) нечеткость понятия «идеология», которое иногда совпадало со всей сферой духовного воспроизводства общества; 3) недостаточность анализа других, кроме социальных классов, форм социабельности; 4) многозначность термина «отчуждение», который подразумевал как общие для социальной жизни явления (объективация результатов творчества), так и свойственные только капиталистическому обществу черты (присвоение труда и фетишизация его результатов)^[71].

В связи с этим не совсем оправданна позиция тех исследователей, которые рассматривают Гурвича как марксиста^[72]. Однако для этой позиции есть определенные основания в работах самого Гурвича, который заявлял, что «Маркс намного глубже, чем его истолковывают марксисты»^[73] и что его (Гурвича) социология использует теорию Маркса как одну из главных отправных точек^[74]. Верно, что «идеи молодого Маркса признаются Гурвичем в качестве источника вдохновения»^[75], но не более того: это вовсе не означало принятия всех принципов концепции Маркса^[76]. Вместе с тем марксизм определял в школьные и университетские годы не только научную, но и практическую позицию формирующегося ученого — как в лицее, так и в университете молодой Гурвич состоял в социал-демократических кружках^[77].

В плане академическом на тот момент Гурвич был прикреплен к кафедре истории русского права Юрьевского университета, возглавляемой Ф. В. Тарановским^[78], и поэтому свои студенческие работы должен был посвящать соответствующей проблематике. В эту проблематику отлично вписывался конкурс, объявленный в 1914 г. по предложению Ф. В. Тарановского сенатором Л. фон Брадке, на лучшую студенческую работу о творчестве Феофана Прокоповича. По признанию Тарановского, его надежды на хорошую студенческую работу оправдались сполна: работа Г. Д. Гурвича «“Правда воли монаршей” Феофана Прокоповича» далеко превосходила этот уровень и отвечала требованиям серьезного научного исследования. Хотя из-за начала военных действий и «непредвиденных обстоятельств»^[79] молодой исследователь и не сумел полностью завершить свой труд, в декабре 1914 г. он был награжден медалью, а работа была опубликована в 1915 г. — сначала в Ученых записках Юрьевского университета, а потом и отдельным изданием под более широким названием «“Правда воли монаршей” Феофана Прокоповича и ее западноевропейские источники (Гроций, Гоббс, Пуфендорф)». Этот успех «предрешил выбор научной карьеры»^[80] молодым исследователем и ознаменовал важное для понимания развития его научного мировоззрения влияние идей Ф. В. Тарановского. Через полгода Гурвич переезжает в Петроград и переводится на четвертый курс юридического факультета Петроградского университета.

Сочинение молодого Гурвича о политической доктрине Прокоповича состояло из двух основных частей: изложения сущности учения Прокоповича (которое, по мнению Гурвича, сводится к учению о престолонаследии) и анализа концепций престолонаследия в трудах таких европейских авторов, как Гоббс, Гроций и Пуфендорф. Этот анализ завершается изучением различий между позициями русского теоретика монархизма и западноевропейских авторов. Начинающий исследователь убедительно доказал, что данное сочинение Прокоповича представляет не столько самостоятельную политическую доктрину, сколько компиляцию взглядов вышеназванных европейских философов права. Однако Гурвич далек от того, чтобы считать труд Прокоповича простой калькой западноевропейских политико-правовых идей либо всего лишь научным обоснованием фактически существовавшего наследственного самодержавия. Прокопович вполне самостоятелен в основных выводах своей доктрины и обращается к трудам европейских мыслителей только в поисках аргументации, старательно отсеивая те идеи, которые не согласуются с его принципами^[81].

Уже в этой ранней работе Гурвича прослеживается основной принцип его правовой доктрины — антииндивидуализм. Следуя данному принципу, молодой исследователь делает вывод в пользу влияния на формирование доктрины Прокоповича идей тех мыслителей, для которых был характерен холистский подход к изучению общества (Гроций, Пуфендорф), и оспаривает влияние индивидуалистской концепции Гоббса^[82]. Примечательно, что Ф. В. Тарановский критикует именно этот основной вывод ученика — утверждение о полной независимости творчества Прокоповича от идей Гоббса, основанное на предположении о внутреннем единстве работы Прокоповича (с чем Тарановский категорически не соглашается)^[83], но именитый русский ученый не накладывает «своей властной редакторской руки»^[84] на труд Гурвича.

Другим знаковым направлением студенческой работы Гурвича становится попытка построения исследования на междисциплинарной основе. Молодой ученый, так же как и его наставник Ф. В. Тарановский, не считает себя связанным рамками одной дисциплины и конструирует свое исследование одновременно и как философско-правовое, и как историко-правовое, и как теоретико-правовое. Эта междисциплинарность исследований стала одним из основных методологических принципов в работах Гурвича зрелого периода (можно упомянуть диалектическую концепцию ученого, включающую такие принципы, как взаимодополняемость перспектив и т. п.) и во многом напоминает методологические установки исследований Тарановского в такой работе, как «Энциклопедия права» (1917).

Влияние идей именитого ученого, назначенного на профессорскую должность в Юрьевском университете в 1911 г., становится очевидным уже с первой страницы рукописи, которую молодой Гурвич начинает цитатой из диссертационного исследования Тарановского «Догма публичного права во Франции при Старом режиме»: «Даже если бы в прошлом мы не обнаружили развитой догмы публичного права, это бы не означало отсутствия идей для определения и легитимации фактических отношений в публичной сфере»^[85]. Эта цитата дает ясное представление о методе реконструкции, который Тарановский применял в своих философско-исторических исследованиях и который впоследствии стал характерным для исследований его ученика по истории социального права. Речь идет об идее общества как целостности, о концепции права как социопсихической реалии. Параллелизм между правовыми учениями учителя и ученика наглядно прослеживается, например, в двух небольших работах, которые Гурвич посвятил творчеству учителя.

Речь идет об опубликованных в «Современных записках» рецензии на «Энциклопедию права» Тарановского и некрологе, подготовленном Гурвичем. Так, характеризуя вышедшую в 1917 г. и переизданную в 1923 г. в Праге работу Ф. В. Тарановского, Гурвич отмечает ее как лучшую в отечественной теории права, поскольку она дает цельный социоисторический образ права, вполне совместимый с представлениями о праве как о нормативном и социопсихическом явлении^[86]. Мыслитель отмечает как сильную сторону теории Тарановского попытку создания интегральной правовой теории, соединяющей идеалистический и позитивистский подходы, которую ученик все же частично критикует «с точки зрения чистоты философских принципов»^[87]. Вместе с тем нужно признать, что такая критика касалась вторичных элементов правовой концепции Тарановского, к мнению которого Гурвич склонялся при критике базисных положений психологической концепции права другого университетского наставника — Л. И. Петражицкого^[88].

Для того чтобы убедиться в близости правовых концепций двух мыслителей, можно сравнить их определения права. Так, основными признаками права, по Тарановскому, являются: 1) двусторонний, императивно-атрибутивный характер регулирования; 2) установленность внешним авторитетом в социальной среде; 3) сочетаемость с возможностью принуждения; 4) цель — сочетание индивидуальных и общественных интересов^[89]. Если взять определение права, даваемое Гурвичем почти через 50 лет^[90], то становится очевидным, что мыслитель сохранил все существенные признаки определения права, предложенные учителем. Из других примеров общности принципов можно указать на схожую аргументацию в критике позитивизма и слабых сторон индивидуализма психологической теории Петражицкого, в историко-социальном подходе к праву^[91].

На страницах своих работ, написанных в период эмиграции, Гурвич не говорит о связи его правовой теории с работами учителя, чье творчество было практически неизвестно в западноевропейской правовой науке (за исключением сферы истории права славянских народов, где Ф. В. Тарановский был признанным научным авторитетом). Однако характеристика творчества учителя со стороны Гурвича, вкупе с иными случаями цитирования или упоминания им Тарановского^[92], дает основания полагать, что влияние этого знаменитого ученого не ограничилось только годами обучения Гурвича в Юрьевском университете, но продолжилось и в последующие годы^[93]. Об этом мыслитель подспудно говорит и в некрологе, посвященном памяти учителя^[94]. После переезда в Петроград Гурвич не прекращал общение со своим наставником из Юрьевского университета и в годы гражданской войны принимал деятельное участие в судьбе Тарановского, о чем свидетельствует переписка с другим знаменитым представителем Юрьевского университета — В. Э. Грабарем.

Одно из возможных следствий этого влияния Ф. В. Тарановского^[95] можно видеть в решении Гурвича о переводе после столь успешной защиты в 1915 г. из Юрьевского университета на юридический факультет Петроградского университета для продолжения учебы. Официальной причиной стали военные действия, которые в 1915 г. шли уже совсем рядом с Юрьевым, что заставило Д. Н. Гурвича перевести свои дела в Петроград. Его сын с отличием окончил уже три курса университета, и только переезд отца по делам службы заставил молодого Гурвича 10 августа 1915 г. подать прошение о переводе^[96], подкрепленное официальным письмом отца от имени возглавляемого им Русско-Азиатского банка^[97]. Тем не менее первичное прошение было отклонено за недостатком мест в Петроградском университете, и только по второму прошению^[98], с учетом «экстраординарной ситуации» и, видимо, не без вмешательства отца, Георгий Гурвич был принят в число студентов юридического факультета^[99].

К сожалению, осталось очень мало свидетельств интеллектуального общения между Гурвичем и другим выдающимся представителем Юрьевского университета и наставником молодого ученого — А. С. Ященко, которые позволили бы говорить об определенном влиянии идей последнего на интеллектуальное формирование первого. Можно констатировать лишь следующее: Гурвич слушал лекции Ященко в Юрьевском университете^[100], оба переехали из Тарту в Петроград в 1915 г.^[101] и поддерживали контакты не только в России, но и после эмиграции в Германию^[102]. Возможно, эти обстоятельства, наряду с общностью принципов русской философско-правовой традиции, идущей от В. С. Соловьева, отчасти объясняют определенное сходство синтетической теории права Ященко и социально-правового учения Гурвича.

2. Петербургский период и влияние революции 1917 г.

По поступлении на юридический факультет Петроградского университета Гурвич слушает лекции таких видных специалистов, как М. М. Ковалевский, А. А. Пиленко, П. И. Люблинский, И. А. Покровский, В. Ю. Тутрюмов и др., продолжает с отличием проходить экзаменационные испытания^[103] и весной 1917 г. подходит к защите своей дипломной работы^[104]. Эта работа была посвящена общему анализу политической доктрины Ж.-Ж. Руссо и в своем первоначальном виде не представляла особого научного интереса^[105], хотя в ней и ставилась задача «как можно глубже проникнуть в воззрения Руссо, освещая их если не новым светом, то, во всяком случае, таким, при котором не бросались бы в глаза его софизмы и парадоксы»^[106]. Студенческое сочинение Гурвича давало общий очерк политических взглядов Руссо, оценку их идеологической и методологической основ и имело скорее дескриптивный, чем аналитический характер^[107]. Вместе с тем автором был выдвинут ряд ключевых идей, которые позднее будут развиты в других работах: идея свободы как отказ от естественной свободы в пользу свободы правовой^[108], предположение необходимости нравственного совершенствования для достижения совершенства правового^[109] — идеи, которые нуждались в более глубокой теоретической разработке и доказательстве.

Эта задача была успешно выполнена молодым Гурвичем в опубликованной спустя год (1918) дополненной версии своей выпускной работы^[110] — «Руссо и Декларация прав. Политическая доктрина Ж.-Ж. Руссо», где автор предпринимает анализ доктрины Руссо в связи с принципами Декларации прав и свобод 1789 г. Однако эту печатную версию автор рассматривал как промежуточный этап^[111], как «статью», предваряющую последующую более полную работу о политической доктрине Руссо^[112]. Несмотря на существенные стилистические различия, две работы — рукопись 1917 г. и издание 1918 г. — связывает общность исходных тезисов: общественный договор для Руссо был не способом подчинения индивида коллективу, а формой отказа от произвола с целью приобретения правовой свободы; естественное право, по Руссо, не существует в природе и появляется только с возникновением гражданского состояния после заключения общественного договора; инстинктивное право в доктрине Руссо не является собственно правом и обозначает естественные возможности «несоциализированного» человека.

Эти идеи давали молодому исследователю возможность объяснить происходящие на его глазах перемены в российском обществе и сконструировать принципы своей собственной научной теории, в основу которой в те годы были положены концепции Руссо и другого французского мыслителя — Прудона^[113]. Подтверждение своих интуитивных догадок об идеальном векторе общественной жизни и о существовании догосударственного правового общения на почве общих правовых ценностей Гурвич находит в руссоистской теории общей воли, составляющей основу правового и всякого социального общения. Мыслитель дополняет идеями Руссо свои представления об обществе как о тотальности, восприятие которой дано на уровне коллективной интуиции (ориентация Руссо на индивидуальное сознание как на основу права послужило главным мотивом критики Гурвичем теории французского мыслителя). И уже на этой почве формируется критический подход молодого ученого к идеям Прудона и Фихте, на которых он выстраивает впоследствии свою идеал-реалистическую концепцию общества и права.

Молодой мыслитель формулирует ту проблематику, которая становится центральной для его социально-правовой доктрины: нахождение баланса между целым и его частями, между обществом и индивидами. И поэтому именно учение французского мыслителя об общей воле привлекает особое внимание исследователя. «Концепция общей воли Руссо поразила меня, — пишет Гурвич в своем автобиографическом очерке, — тем, что она противопоставлялась не только воле большинства, но и воле всех, и оказывалась тождественной у всех индивидов постольку, поскольку они возрождались к новой жизни благодаря социальному договору»^[114]. Целью своего исследования Гурвич ставит «доказать, что Руссо не только не является проповедником абсолютизма и, следовательно, отрицателем неотъемлемых естественных прав индивида, но, наоборот, — горячим и последовательным их защитником»^[115]. Эта работа, написанная в разгар революционных событий, была выполнена на высоком уровне и привлекла к себе внимание ведущих специалистов. Так, она удостоилась рецензий Н. И. Кареева и П. И. Новгородцева^[116].

По мнению Гурвича, видимое противоречие снимается при более подробном анализе: по Руссо, до вступления индивидов в социальное состояние право как таковое не существует — существует только сила этих индивидов. Лишь общество делает возможным возникновение права, в том числе и индивидуальных прав. Поэтому при возникновении общества индивиды не отрекаются от своих прав, а, наоборот, утверждают их. Избежать противоречия позволяет разделение двух терминов, которые ввел Руссо: естественное инстинктивное право и естественное разумное право; только последнее может называться правом в собственном смысле. Общество и право возникают одновременно, и поэтому, повинуясь общей воле, индивиды повинуются в конечном счете себе самим — собственной разумной воле^[117].

Не включаясь в дискуссию, которую инициировали рецензенты работы Гурвича по поводу того, принадлежали эти положения Руссо или же были сконструированы самим Гурвичем^[118], необходимо отметить, что данные представления о правогенезе неоднократно повторяются в более поздних работах русского мыслителя. Речь идет о таких идеях, как констатация одновременного возникновения права и общества; спонтанное рождение права, независимое от наличия тех или иных социальных институтов и организаций; критика правового индивидуализма (в данном случае — у Руссо); независимость права от государства и т. д.^[119] Но в работе 1918 г. мы все же имеем дело с интерпретацией идей Руссо преимущественно в аспекте идеалистической философии права^[120].

Несмотря на заверения во вводной части этой вышедшей в 1918 г. работы в подготовке более обширного исследования о Руссо, Гурвич более не возвращался к данному научному проекту. Каковы же могли быть причины? Выше уже было показано, что Гурвич принимал самое деятельное участие в политической жизни, входил в партийные структуры большевиков, меньшевиков, эсеров^[121], но после Октябрьской революции он практически полностью отстраняется от политики и посвящает себя исключительно научным исследованиям^[122]. С учетом логики развития мировоззрения молодого человека можно предположить, что именно первоначальный политический оптимизм подтолкнул Гурвича к выбору политической доктрины Руссо в качестве темы своей выпускной работы^[123]. Непосредственное участие в революционных событиях 1917 г. не дало молодому ученому^[124] возможности подготовить глубокое научное исследование и заставило ограничиться работой собственно студенческого уровня^[125], которая, тем не менее, была успешно защищена, о чем свидетельствует отметка «весьма удовлетворительно», поставленная на титульном листе этой работы Л. И. Петражицким. В дипломной работе интерес молодого ученого, принимавшего непосредственное участие в Революции 1917 г., был сосредоточен на практической и политической сторонах творчества Руссо, тогда как в опубликованной год спустя работе он кардинально меняет акцент своего исследования и ставит своей целью изучить творчество Руссо, намеренно абстрагируясь от политических выводов из теории французского мыслителя^[126]. Именно невозможность вычленить мысли Руссо из того политического контекста, в котором они были сформулированы и находили свое применение, составляла, по мнению Гурвича, недостаток предшествующих исследований^[127], к числу которых он относил и свою студенческую работу 1917 г. Резкая смена практической установки на установку сугубо теоретическую демонстрирует глубину эмоционального кризиса молодого ученого, пережившего разочарование в идеалах революции.

Крах этих идеалов, ставший очевидным после большевистского переворота^[128], привел молодого Гурвича к устранению от политики. Одновременно пропадает и интерес к политическим построениям Руссо — этого «приверженца демократического синтеза в политике»^[129], — которые отныне занимают Гурвича не с точки зрения их практической применимости, а исключительно в ракурсе их теоретического значения для развития представлений о праве. Поэтому показательно, что в заключение работы о Руссо Гурвич формулирует проблему, которая становится центральной для его политико-правовых изысканий в последующие годы — вопрос о «нахождении синтеза между государством и индивидом… для описания формулы которого необходимы новые философские понятия, которых еще не знал век XVIII»^[130]. Задачей философии права XX в., по мнению молодого ученого, как раз и было формулирование такого демократического синтеза^[131]. Этой задаче он впоследствии посвятил свои работы философско-правового цикла. Политическую философию Руссо в данном аспекте мыслитель считал «первым выражением настоящей идеологии демократии… синтезом свободы и равенства на началах народовластия, гарантия которого — в суверенитете права»^[132].

В годы революции политическая доктрина Руссо и вообще построения французских мыслителей эпохи Революции 1789 г. привлекали внимание многих русских исследователей, вчастности, молодых философов, группировавшихся вокруг Л. И. Петражицкого (П. И. Сорокин, Н. С. Тимашев, М. Я. Лазерсон, СИ. Гессен и др.). Несомненно, что участие Георгия Гурвича в деятельности этого кружка стало значимым фактом в его интеллектуальной «биографии»^[133]. Не поднимая вопрос о существовании школы Петражицкого как институционального единства^[134], все же можно констатировать, что молодые ученые, участвовавшие в деятельности кружка философии права этого великого ученого, усвоили ряд общих принципов, которые впоследствии были развиты каждым из них.

Так, Н. С. Тимашев пишет о принципах и значении школы Петражицкого, общих для него, Гурвича и Сорокина, хотя и понятых каждым по-своему: 1) изучение права должно основываться на исследовании социальных фактов, но не абстрактных идей; 2) для того, чтобы понять сущность права, необходимо обратиться к изучению внутренней мотивации человеческого поведения; 3) право и мораль являются высшими этическими явлениями^[135]. Эти принципы в той или иной форме действительно присутствовали в правовом учении Гурвича, который не отрицал факта их заимствования у Петражицкого^[136]. Сам Тимашев называет три основных пункта, где он, Гурвич и Сорокин следуют идеям Петражицкого: признание императивно-атрибутивного характера правовых норм; использование теории нормативных фактов; идея независимости права от возможности внешнего принуждения^[137].

Что же касается параллелей между взглядами Гурвича и Петражицкого, то мыслитель отнюдь не скрывал родства принципов своего правового учения с принципами правовой доктрины основателя психологической теории права, на что неоднократно обращали внимание критики^[138]. Достоин внимания тот факт, что Гурвич подготовил несколько статей и разделов в книгах, посвященных анализу взглядов Петражицкого^[139]. Здесь мыслитель прямо говорит о сделанных им заимствованиях, об общности исходных позиций и принципов, хотя и не оставляет без критики взгляды своего наставника (упрекая последнего за психологизм, индивидуалистический подход к изучению социопсихической действительности и пренебрежение нормативным характером права)^[140].

Так, в статье, посвященной памяти Петражицкого, Гурвич прямо говорит о том, что его докторская диссертация об идее социального права (к тому времени уже подготовленная и защищенная через год, в 1932 г.) представляет собой не что иное, как «попытку включения идей Петражицкого в более широкую систему»^[141]. СИ. Гессен согласился с такой оценкой работы своего друга, но отметил, что эта «попытка» осталась незавершенной^[142]. Однако именно идеи Петражицкого послужили почвой для правовой теории Гурвича, дополнившего эти идеи элементами концепций Бергсона, Прудона и феноменологов — «смесью, которая оказалась не по душе коллегам Гурвича»^[143].

Гурвич настаивает на том, что в теории Петражицкого уже были заложены основы, которые делали необходимым преодоление «узости психологического подхода к праву» за счет анализа социальных аспектов правового феномена^[144]. В качестве таких основ мыслитель называет стремление к преодолению противоположности между эмпиризмом и идеализмом в идее «экспериментальной, опытной метафизики»^[145] права, основанного на императивно-атрибутивных эмоциях^[146]; отказ от противопоставления права и морали; преодоление юснатурализма и юридического позитивизма в учении об интуитивном праве^[147], которое одновременно является и позитивным, поскольку основано на конкретных социопсихических отношениях^[148].

Влияние Петражицкого сказывается в уже упомянутой выпускной работе Гурвича, в которой учение о праве Руссо получает трактовку, близкую к пониманию права основателем психологической школы^[149]. Особенно это заметно на примере учения об интуитивном праве, зачатки которого молодой Гурвич находит в некоторых туманных фразах Руссо, реконструируя это учение на свой страх и риск^[150]. Гурвич развил положения своей выпускной работы о Руссо в опубликованной в 1922 г. статье «Идея неотчуждаемых прав личности в политических доктринах XVII–XVIII вв.»^[151]. Здесь мыслитель разбирает вопрос о происхождении идеи неотчуждаемых прав. Отвергая варианты ее происхождения из мировоззренческих установок протестантизма, из философии Просвещения или из политических представлений английских индепендентов, Гурвич приходит к выводу о том, что основоположником этого учения был Руссо^[152]. По мнению Гурвича, только учение о неразрывной связи неотъемлемых прав личности с идеалистической концепцией нравственности могло позволить теоретическое обоснование первых^[153]. Мыслитель отвечает и на критику, прозвучавшую в его адрес со стороны Новгородцева, отмечая, что абстрактный подход Руссо к идее права совсем не исключает идеалистического обоснования этой идеи^[154].

После защиты выпускной работы о политической доктрине Руссо Гурвич остается при Петроградском университете, кроме того, он преподает во втором Педагогическом институте и работает ассистентом при кабинете государственных наук юридического^[155] факультета университета^[156]. Летом 1918 г. он временно покидает Петроград и почти год находится на подконтрольной белому движению территории — преподает энциклопедию права в университете Екатеринослава (Днепропетровска)^[157]. После возвращения в Петроград летом 1919 г. молодой ученый готовится к сдаче магистерских экзаменов. Отметим, что официально такие экзамены, равно как и другие «буржуазные атрибуты» науки — научные звания и степени, были отменены декретами от 1 октября 1918 г. и 1 января 1919 г. Поэтому сдача экзаменов и защита диссертаций проходила полуофициально, под названием «коллоквиумов» (здесь молодой Гурвич мог найти превосходный пример независимости права научного сообщества по отношению к официальному праву государства). После успешной защиты или сдачи экзаменов приемная комиссия, не имея возможности присудить соискателю научную степень, констатировала, что «коллоквиум прошел успешно»^[158]. Процесс сдачи магистерских экзаменов носил длительный характер; для Гурвича процесс сдачи экзаменов по государственному и международному праву растянулся с 8 марта по 5 июля 1920 г. После сдачи экзаменов молодой ученый прочел две пробных лекции: о пересмотре конституционных законов и о неотчуждаемых правах личности в политических доктринах XVII и XVIII вв., и 21 сентября 1920 г. был «окончательно закреплен за Петроградским университетом»^[159].

После сдачи экзаменов и принятия осенью 1920 г. решения об оставлении Гурвича на преподавательской работе в университете^[160] он получает неожиданное назначение в Томский университет^[161]. Со стороны большевиков такие назначения в отдаленные города преследовали цель устранения «неблагонадежного» профессорско-преподавательского состава из двух столиц. Вследствие этого многим ученым приходилось временно преподавать в провинции. Так, ближайший друг Гурвича СИ. Гессен с 1919 г. работал в Томском университете, хотя в конце концов вынужден был оставить преподавание и возвратиться в Москву в силу «тяжелейших условий работы и жизни» в Томске^[162].

При таких обстоятельствах у молодого Гурвича не могло быть особого желания переезжать холодной зимой 1920 г. в далекий сибирский город, и, возможно, это назначение стало «последней каплей» в принятии молодым человеком окончательного решения об эмиграции (ранее он уже подавал прошение о командировке за границу с 15 августа 1920 г.^[163]). Ряд источников, базирующихся на воспоминаниях мыслителя, упоминают о политической позиции Гурвича^[164], выступавшего против заключения Брест-Литовского мира, как о причине его вынужденной эмиграции^[165]. Другие биографические источники, равно как и признания самого мыслителя на страницах его работ, указывают на разочарование Гурвича в идеалах революции и несогласие с политикой большевиков по подчинению советов централизованной власти и их постепенной трансформации в органы государственной власти^[166]. Однако молодой ученый не играл сколь-либо значимой роли в научной и политической жизни послереволюционной России, поэтому разногласия с политикой большевиков могли служить скорее мотивом, чем причиной эмиграции.

Общими же для большинства русских интеллектуалов причинами эмиграции были, с одной стороны, труднейшие условия жизни, а с другой — нестабильность, неуверенность в будущем и понимание того, что советская власть устанавливается «всерьез и надолго». Представляется, что скорее по этим причинам молодой Гурвич не принимает назначение на профессорскую должность в далекий Томский университет^[167] и осенью 1920 г. «под видом латвийского беженца»^[168] эмигрирует в Латвию, а затем в Германию. Эти события знаменуют поворотный пункт в эволюции ученого, который вынужден отныне искать научное признание не только и не столько в кругах русской научной интеллигенции.

Для понимания философско-правовой концепции Гурвича необходимо учитывать, что базовые принципы своих правового и социального учений он сформулировал еще в России, до 1920 г.^[169] Основы правового учения Гурвича формировались в рамках русской академической культуры, предложившей молодому мыслителю несколько научных систем, элементы которых образовали интересный синтез уже в первых работах Гурвича, предоставляя ему возможность давать вполне зрелую оценку концепциям и идеям западноевропейских мыслителей. В первую очередь здесь нужно указать на метафизические основы права, которые ученый констатирует в факте связи права и ценностей. Но метафизика права Гурвича была только относительной (и в этом смысле нельзя согласиться с Р. Сведбергом, считавшим правовую теорию молодого Гурвича полностью идеалистической)^[170] и корректировалась теми принципами эмпирического подхода к праву, которые он находил в теориях университетских наставников — Л. И. Петражицкого и Ф. В. Тарановского. У первого Гурвич заимствует видение права как психологического феномена, как формы общения, отвечающей определенным (наличие императивно-атрибутивной структуры) требованиям. Это воззрение становится одним из доминирующих в системе учения Гурвича о праве, однако он корректирует психологическую теорию Л. И. Петражицкого, опираясь на принципы правового учения Ф. В. Тарановского — видение права как коллективной социопсихической реалии.

Среди исторических факторов, оказавших влияние на формирование правовой концепции Гурвича, можно выделить два основных — возникновение новых форм общения (советы и т. п.) и свободное, интуитивное создание права в рамках отдельных социальных общностей^[171] — отношение к которым получило развитие в последующих работах мыслителя в аспекте соответственно концепций форм социабельности и социального права^[172]. Еще одним результатом влияния революционных событий является концепция социальной мобильности, которую Гурвич, как и многие его соотечественники (например П. А. Сорокин или Н. С. Тимашев), вынес из опыта событий 1917 г. Коллеги и ученики Гурвича не могли не заметить важности революционных событий в России для формирования научного мировоззрения мыслителя^[173]. Так, Ф. Боссерман указывает, что «социологическая программа Гурвича была рождена из того опыта, который он получил в годы революции»^[174]. Тот факт, что ученый не смог полностью интегрироваться в структуру французской социологии^[175] и оставался в этом отношении «изгнанным из стада»^[176], в немалой степени объяснялся тем опытом, который он пережил в Революцию 1917 г. Как признает сам Гурвич, ключевые концепты его социологической теории — гиперэмпиризм и сверхрелятивизм, — встретившие столь широкое непонимание среди его французских коллег, были укоренены в опыте русской революции, в «участвующем наблюдении»^[177] молодого ученого за этими событиями 1917–1920 гг. В этом смысле показательно признание, сделанное им через 45 лет. Критикуя альтернативные социологические теории, Гурвич подчеркивает значение именно экзистенциальных предпосылок их формирования и, в частности, намекая на свой жизненный опыт, говорит о том, что «непосредственное участие таких теоретиков в социальных потрясениях (революциях, войнах, политических движениях, профсоюзной деятельности) должно привести к состыковке социологической теории и социального опыта»^[178].

Мыслитель неоднократно упоминал участие в русской революции как основной стимул для разработки своей социологической теории. Так, в автобиографическом очерке он рассказывает о принципах, сформулированных им в Петрограде: «Наблюдая, переживая различные реакции разных социальных слоев, групп, классов, социальных ячеек, советов, новых и старых организаций, присутствуя при практически полном разрушении старой социальной структуры, я сформулировал несколько идей, которые впоследствии служили мне ориентиром в моих социологических работах: 1) социальное право рождается спонтанно и независимо от государства и от государственного правопорядка и может состоять с этими последними в различных типах связи; 2) существуют глубинные уровни социальной действительности, чьи взаимосвязи и иерархические порядки находятся в процессе постоянного изменения; 3) социальная группа является микрокосмом форм социабельности; 4) глобальное общество и социальные классы являются макрокосмом социальных групп; 5) существует возможность коллективного, негосударственного планирования, основанного на плюралистической экономической демократии и федералистической собственности»^[179]. Данная цитата наглядно демонстрирует роль революционных событий в становлении научной концепции молодого ученого^[180].

Эти принципы легко обнаруживаются в работах и идеях зрелого периода. Идея социального права, федералистический идеал демократического устройства, многоуровневая концепция социального бытия, теория форм социабельности и многие другие достижения мысли Гурвича связаны с пережитыми в России революционными событиями. Один из учеников Гурвича Рене Тулемон отмечает, что его наставник «сохранял некоторую ностальгию по тем годам, когда его демократический и социалистический идеалы были так близки к осуществлению, а пережитые потрясения стали неоценимым источником для наблюдений, из которых зародились первые проекты его социологической теории»^[181]. Однако проектам Гурвича суждено было реализоваться уже не в России, мыслителю же пришлось искать способы выражения этого опыта в научных сообществах сначала Германии, а затем Франции.

II. Феноменологический период (1920–1941)

1. Первые годы эмиграции

Гурвич покинул Россию с уже вполне сформулированными представлениями о социальном праве, юридическом опыте и плюралистической демократии^[182]. Именно эти основополагающие идеи он развивает в первые годы эмиграции в дискуссиях со своими соотечественниками, которые оказались на чужбине. Западноевропейским научным кругам молодой ученый был еще незнаком, поэтому его идеи могли получить отклик только в кругах русской научной эмиграции^[183]. Отметим, что сама идея социального права — этот смысловой центр всей правовой доктрины Гурвича, как констатирует он во время защиты своей докторской диссертации в 1931 г., — имеет в качестве одной из основных составляющих ключевую категорию русской социальной философии — соборность^[184].

Первым пунктом остановки Гурвича после отъезда из России в 1920 г. был Берлин, через который в те годы шли основные потоки русской эмиграции. Мыслитель принимает активное участие в деятельности русской эмиграции в Берлине и Праге^[185]: он переводит на русский работу О. Шпенглера «Прусская идея и социализм»^[186], публикует ряд статей^[187] и даже учебное пособие по международному праву, состоит в должности доцента Русской академической группы в Берлине, участвует в научных дискуссиях и конференциях^[188]. В этот период выходит ряд важных работ на немецком языке. Основным профессиональным занятием для Гурвича в те годы была работа на Русском юридическом факультете в Праге и научно-исследовательская работа при Русской академической группе в Берлине. С 1922 г. в течение одного года мыслитель преподает в Русском университете в Праге курсы международного права и философии права, которые оставляет в связи с необходимостью продолжения работы в Берлине над магистерской диссертацией.

Помимо этого в Берлине молодой ученый участвует в нескольких научных кружках (Русская академическая группа^[189], Союз русских студентов^[190] и др.). Его философско-правовые исследования приводят к сотрудничеству с признанным главой русской идеалистической философско-правовой школы — П. И. Новгородцевым, вместе с которым Гурвич уже в 1921 г. основывает Клуб философии права^[191]. Контакты с П. И. Новгородцевым позволяют молодому ученому получить должность на создаваемом в те годы Русском юридическом факультете в Праге, где с 17 мая 1922 г. Гурвич числится как приват-доцент международного права. Благодаря этому мыслитель оказывается в центре философской и правовой жизни русской научной эмиграции, многие представители которой работали тогда на этом факультете, возглавляемом П. И. Новгородцевым^[192].

В число тех, с кем сотрудничал и дискутировал Гурвич, входили признанные лидеры русской правовой науки того времени П. И. Новгородцев, СИ. Гессен, Н. Н. Алексеев^[193]. Именно русские ученые были тогда основными читателями работ Гурвича (написанных в первые годы эмиграции не только на русском, но и на немецком языке), о чем свидетельствуют их рецензии и критические отзывы о его трудах. Это относится даже к работам о творчестве немецких мыслителей, которые были предназначены скорее для русской философской публики^[194]. Так, труд 1924 г. на немецком языке по этике Фихте^[195], которому предшествовали более мелкие работы о философии этого немецкого философа, представляет собой нечто иное, как магистерскую диссертацию, защищенную Гурвичем в Институте философии при Русской академической группе в Берлине^[196].

Тесные научные контакты Г. Д. Гурвича с П. И. Новгородцевым в рамках Русского юридического факультета в Праге обусловили влияние идей школы «возрожденного естественного права», лидером которой и был Новгородцев, на формирование научного мировоззрения Гурвича. Развивая свои философско-правовые идеи после эмиграции, молодой ученый следует усвоенному еще в России принципу бесконечности пути к правовому идеалу, который был сформулирован П. И. Новгородцевым в сочинении «Об общественном идеале». Гурвич принимает и интегрирует в свою правовую теорию концепцию общественного идеала Новгородцева (хоть и упрекает ее автора в симпатиях к индивидуализму)^[197] и во всех своих работах исходит именно из данного понимания общественного идеала — как бесконечного задания, завершение которого проецируется в недоступное предвидению будущее и результат выполнения которого бесполезно искать в эмпирически заданной действительности^[198]. Это стремление и служит «внутренним смыслом» социального поведения — в других своих работах Гурвич пытается объяснить последнее через связь с ценностями^[199].

С 1922 г. мыслитель работает на Русском юридическом факультете Пражского университета. Первоначально Гурвич был закреплен за кафедрой государственного права, фактически преподавал сначала историю политических учений, а затем международное право. Немалое значение для понимания процесса становления правового учения Гурвича имел читавшийся им в те годы (1922–1924) курс международного права, который демонстрирует стремление мыслителя найти применение своим общетеоретическим идеям в юридической практике^[200]. Здесь Гурвич сосредоточивает свое внимание на поиске неэтатистской концепции международного правопорядка. Как удачно замечает М. В. Вишняк, лейтмотивом этой книги, равно как и всей социально-правовой теории Гурвича той эпохи, является «тотальное видение права»^[201]. Именно такой подход и составлял центральное звено социально-правовой доктрины, развиваемой мыслителем впоследствии.

Уже в этой работе сформулирована исчерпывающая критика юридического позитивизма, которая в дальнейшем стала программной для социолого-правовой концепции Гурвича. Право не ограничивается сферой государственного правотворчества и правоприменения, равно как и не может быть представлено в качестве единой системы норм: неотъемлемой чертой международного сообщества, как и каждого отдельно взятого общества, является правовой плюрализм, который вполне совместим с идеей государственного суверенитета. В этой небольшой и малоизвестной книге в общих чертах виден остов той концепции социального права, которую ученый сформулировал еще в революционной России.

К двум основным принципам науки международного права Гурвич относит тезис о существовании неорганизованного правового общения между государствами — общения, которое в силу самого факта своего существования порождает автономные регулятивные механизмы. Такие формы общения и являются нормативными фактами, в которых уже тогда ученый видел основу права. Признание отдельными государствами и международным сообществом этих нормативных фактов создает основу международного права, которое затем фиксируется в нормах конвенций, деклараций и иных источников писаного права. В более поздней книге («Идея социального права и современность», 1931) мыслитель развивает эти тезисы, но оставляет неизменными принципы своего подхода. Неправильным поэтому представляется мнение Кеннета Вальтца о том, что «Гурвич считал межгосударственные конфликты искусственными, вызванными недопониманием между государствами, из чего возникают “сбои” в правовом общении»^[202].

Важным дополнением к этому курсу является доклад Гурвича в Русском академическом союзе в Париже о философии права Гуго Гроция, прочитанный в 1925 г.^[203] В этой работе мыслитель еще раз формулирует принципы своего идеал-реалистического подхода к праву (сходство с ним он находит в теории рассматриваемого автора), которые он двумя годами раньше выразил в своем учебнике международного права: право не может сводиться только к нормам права «позитивного»; право возникает не благодаря «приказу» властвующего, но стихийно, в процессе общения; оно существует на разных уровнях социальной действительности и представляет собой форму осуществления ценностей^[204].

После трех лет между Берлином и Прагой (1922–1925) мыслитель принимает решение переехать во Францию, где его приглашают читать курсы теории права, истории русской философии права и истории современной философии права в научных институтах русской эмиграции^[205]. С течением времени его покровителем стал Леон Бруншвиг, видный философ той эпохи, который предоставляет возможность Гурвичу с 1927 г. читать в Сорбонне курс по современной немецкой философии. Вероятным мотивом эмиграции во Францию является экономический кризис в Германии и Чехословакии тех лет, послуживший причиной выезда во Францию и США многих русских эмигрантов^[206]. Другой причиной переезда во Францию могли стать трения мыслителя с его коллегами по Русскому юридическому факультету, где, по замечанию Гурвича, он «был объектом травли со стороны всего факультета»^[207]. Несмотря на это критическое замечание, нельзя недооценивать важность того опыта интеграции в русскую научную эмиграцию, который Гурвич прошел за годы пребывания в Праге. Именно преподавание и научные контакты по Пражскому университету позволили мыслителю найти возможность для переезда во Францию, где первоначально он также вращался преимущественно в кругах русских ученых.

О важности проблем русского философско-правового дискурса для Гурвича в тот период свидетельствуют написанные мыслителем на немецком языке статья «Обзор русской философии права»^[208] (в которой Гурвич, рассматривая перспективы русской философии права, подчеркивает ее самобытный характер и ориентированность на идеал-реализм в противовес традициям позитивизма, никогда не являвшегося, по мнению ученого, господствующим течением в русской правовой мысли^[209]) и статья «Два величайших русских философа права: Борис Чичерин и Владимир Соловьев»^[210].

В противостоянии двух великих русских философов Гурвич принимает сторону Вл. Соловьева, воспринимая его тезисы о праве как о форме выражения сверхличностных ценностей. Критикуя теократические идеи Соловьева и выступая против чрезмерного сближения морали, религии и права, Гурвич в то же время явно принимает сам «универсалистский» подход этого мыслителя, противопоставляя его «индивидуалистическому» подходу Чичерина^[211]. Право, в конечном счете, является не «минимумом нравственности», а, как подчеркивает Гурвич, лишь средством для осуществления нравственности^[212]. Но это не два разных аспекта духовности — внешний и внутренний, как думал Кант и за ним Чичерин; право и мораль являются однопорядковыми явлениями, представляя собой разные ступени осуществления идеала^[213]. Именно эта идея лежит в основе идеал-реалистического подхода В. С. Соловьева к праву, отличая его концепцию от схожих, но отнюдь не тождественных его взглядам идей философии Фихте.

Из содержания данной статьи можно сделать вывод, что Гурвич занимал тогда вполне четкую позицию в русском философско-правовом дискурсе, первоначально склоняясь в сторону нравственного идеализма Соловьева, «спиритуализм» правовой доктрины которого он пытался компенсировать акцентированием не метафизической, а социальной природы права. При этом основы для социологического анализа мыслитель находил в концепции самого Соловьева, пытаясь не столько скорректировать, сколько «завершить» начатую великим русским философом философско-правовую систему, различая в ней несколько разных тенденций^[214]. Вместе с тем нужно признать, что «завершение» Гурвича страдало тем же недостатком, что и его анализ позиций других мыслителей, — произвольным дополнением чужих идей собственными представлениями. Это, в частности, относится к тезисам Гурвича о социологических основах философии Соловьева и о второстепенном значении теократических идей для формирования социально-политической концепции этого великого русского мыслителя.

Хотя в своих франкоязычных работах Гурвич почти не ссылается на авторитет русских философов, чьи идеи вдохновляли его искания 1920-х годов, нетрудно проследить параллели между «авто-теургической этикой» мыслителя^[215] и современными ему направлениями русской философской мысли: «этикой сублимации как зависимости от Абсолютного» Б. П. Вышеславцева, «этикой восходящих ступеней добра» СИ. Гессена, «теономной этикой любви» Н. О. Лосского и т. д. Идеал-реализм Франка, Лосского и других учеников Вл. Соловьева перекликается здесь с идеал-реалистическим учением Фихте, творчество которого также было созвучно творческим исканиям Гурвича.

Участие молодого ученого в русском философском дискурсе, на некоторое время приостановленное, вновь вступает в активную фазу после переезда Гурвича в 1925 г. во Францию. Там он встречает уже сформировавшиеся эмигрантские круги, доступ в которые был теперь не так прост, как в начале 1920-х годов. Среди нескольких групп, организованных по идеологическому и политическому принципам, Гурвич оказывается наиболее близок к центристским кругам, признанным главой которых был П. Н. Милюков. Мыслитель принципиально дистанцируется от политической деятельности, оставаясь «беспартийным социалистом»^[216]. Среди периодических изданий эмиграции Гурвич больше всего сотрудничает с «Современными записками»; их возглавляли бывшие левые эсеры Вишняк, Бунаков и Фундаминский, политической программе которых Гурвич симпатизировал в России^[217], но с политической ангажированностью которых он не соглашается в период эмиграции. Ученый продолжает свою академическую деятельность в учебных и научных заведениях русской эмиграции: читает лекции по теории и философии права, по истории русской философии права во Франко-русском институте социальных, политических и правовых наук^[218]; на юридическом факультете Парижского университета; в Русском народном университете^[219].

Показательна в этом смысле опубликованная в 1926 г. на французском языке статья «Русская философия первой четверти XX века», где Гурвич не скрывает своих симпатий к идеал-реалистическим концепциям соотечественников — идет ли речь о попытке Н. О. Лосского связать идеальный и эмпирический аспекты^[220], либо о попытке С. Л. Франка найти онтологическую основу для идеальных элементов бытия^[221]. Вывод Гурвича заключается в «констатации бесспорного факта наличия в русской философии ясно выраженной общей тенденции к метафизике, онтологической теории знания и морали, к истинной философской системе»^[222]. Среди мыслителей эмиграции Гурвич выделяет группу ученых, опирающихся на идеи Фихте и видящих в его системе «замечательный синтез иррационализма и диалектики»^[223]. К этой группе, помимо себя самого, он причисляет Ф. Степуна и Б. Яковенко^[224]. Интересно отметить, что, пользуясь новыми знакомствами с французскими интеллектуалами, Гурвич пытается наладить взаимоотношения между русскими и французскими мыслителями^[225], что, как представляется, было одной из его первоочередных задач (тем более, если вспомнить о целях вступления мыслителя в русскую масонскую ложу «Северная Звезда»).

В то же время Гурвич публикует в журнале «Современные записки» ряд статей, которые дают ясное представление об эволюции его взглядов в ту пору и о научных диспутах между мыслителем и его критиками. Основной проблематикой этих статей явилась полемика о природе и сущности социализма, которую Гурвич вел с СИ. Гессеном, М. В. Вишняком, Н. Н. Алексеевым, С. Л. Франком и другими русскими мыслителями. Для ученого социализм был не только политическим кредо, но и одной из основ научного мировоззрения. Опровергая тезисы Вишняка о порочности социализма как идеи, Гурвич доказывал, что сущность социализма не в подчинении общества государству, а в создании режима правового государства (влияние Прудона) и возможности для всестороннего развития личности (в некоторой степени влияние Маркса)^[226]. О содержании полемики этих двух мыслителей можно судить не только по их публикациям, но и по личной переписке, где Гурвич отстаивал идею о том, что социализм является формой демократии^[227].

В полемике со своим другом СИ. Гессеном, а также с Б. П. Вышеславцевым Гурвич защищает социалистическую идею от двух крайностей: полного устранения государства из экономической жизни либо прямого вмешательства государства в хозяйственные процессы. Ученый полагает, что решение данной проблемы лежит посередине — в создании коллективной «соборной собственности», институты которой были бы способны к саморегуляции и сопротивлению давлению государства^[228].

Нельзя адекватно понять творчество мыслителя, не принимая во внимание такой стороны его общественной деятельности, как участие в масонских организациях, и прежде всего в русской ложе «Северная Звезда» в Париже^[229], где Гурвич состоял с 1928 по 1949 г., за исключением 1937–1945 гг., когда он проживал в Страсбурге, а затем в США^[230]. Темы ряда научных работ Гурвича повторяют сделанные им для масонской ложи доклады, равно как и сюжеты дискуссий среди масонов^[231]. С этой точки зрения для понимания принципов этической и правовой доктрин Гурвича важна его статья «Этика и религия», тезисы которой полностью вписываются в принципы масонской ложи, членом которой мыслитель стал в те годы. Для Гурвича суть этики — в творческой активности, в непрестанном стремлении к идеалу (нравственному, политическому, правовому). Такая активность в плане политико-правовом ведет к утверждению социалистических принципов организации общества; с точки зрения философии — к обоснованию интуитивизма, даже некоторой доли иррационализма в понимании основ социальной и духовной жизни.

Мыслитель продолжает живо интересоваться проблемами русской философии права, доказательство чему — рецензии на работы Н. Н. Алексеева, М. Я. Лазерсона, Ф. В. Тарановского^[232]. Интересен и взгляд с «другой стороны баррикад» — мнение русских критиков о творчестве и идеях самого Гурвича, свидетельствующее о вовлеченности мыслителя в обсуждение актуальнейших для русской эмиграции философских, политических, юридических проблем^[233]. Характерна в этом отношении рецензия Б. П. Вышеславцева на «Идею социального права» Гурвича. Принимая в принципе позицию автора по преодолению узкопозитивистского взгляда на права и приветствуя сам проект Гурвича, в котором рецензент видел «попытку интеграции во французскую правовую науку принципов идеал-реализма русской философии»^[234], Вышеславцев не соглашается с основным выводом Гурвича (разделение социального и индивидуального права), полагая, что все право по существу социально в том значении, которое вкладывал в этот термин Гурвич^[235]. Н. А. Бердяев посвятил рецензию работе Гурвича 1930 г. о немецкой философии, критикуя попытку автора «русифицировать» тенденции немецкой мысли^[236], — упрек, который был, впрочем, стандартным для всех критиков мыслителя.

Известный русский философ П. М. Бицилли, жестко раскритиковав интерпретацию Гурвичем идей Руссо (см. выше), дает положительный отзыв о концепции социального права, характеризуя ее как «спасительную реакцию против пока еще не вполне преодоленного культа “чистой”, игнорирующей жизнь науки»^[237]. Философ подчеркивает демократизм концепции Гурвича, который видит выход из современного кризиса в углублении и расширении понятия демократия, в восстановлении идеи соборности. Современному правосознанию, которое помещает понятие демократии только в одну плоскость государства, Гурвич противопоставляет «многоплоскостную концепцию» общества^[238]. Оба автора сходятся в том, что в основу реформы демократии должна быть положена не идея абстрактного индивида и государства, но идея конкретной, реальной личности, органически связанной с целым рядом различных и независимых коллективов, каждый из которых является демократически устроенным и обладающим собственным правом организмом. Эта идея обосновывает право общественной, а не государственной собственности; ее субъект — уже не сумма изолированных человеческих единиц, но совокупность всех реально участвующих в жизни коллектива личностей. И, как заключает Бицилли, «современный средний человек должен сделать большое умственное усилие, чтобы понять то, что некогда было чем-то само собою разумеющимся, чтобы усвоить идею социального права»^[239].

Гурвич занял в эмиграции особое независимое положение: он оставался в стороне от политических интриг^[240] русских эмигрантских кругов, критикуя как защитников^[241], так и противников советского режима, призывавших к его насильственному свержению^[242], пытаясь найти истинную сущность социализма за пределами политических дискуссий^[243]. Он продолжает разработку своей доктрины социального права, которую готовит уже в рамках докторской диссертации, публикует статьи по истории политико-правовой мысли и современной немецкой философии.

В последние годы жизни мыслитель принципиально отдалился от эмигрантских кругов, прекратил печататься в периодических изданиях эмиграции, более скудной становится и его переписка с соотечественниками. Гурвич выступал против господствующих в русской эмиграции антисоветских настроений, что, например, послужило причиной для разлада с редакцией «Современных записок»^[244]. В русской революции Гурвич видел не столько трагическую ошибку истории, сколько грандиозный социальный эксперимент, предваряющий грядущие изменения в структуре современных ему обществ^[245].

2. Фихтеанство, феноменология и другие влияния немецкой философии

Преподавательская деятельность Гурвича на Русском юридическом факультете в Праге и в других русских научных организациях в первой половине 1920-х годов дополнялась деятельностью научно-исследовательской, которой молодой ученый, по-видимому, отдавал приоритет. Так, уже через два с небольшим месяца после назначения на должность приват-доцента факультета Гурвич просит предоставить ему отпуск для работы над магистерской диссертацией по философии права Фихте в Берлинской библиотеке до 15 октября 1922 г.^[246] Уже на следующий учебный год (1923/24) молодой ученый берет годовой отпуск без сохранения содержания для подготовки защиты диссертации в Берлине^[247] и полностью посвящает себя исследованиям по философии Фихте. И хотя в Берлине Гурвич продолжает преподавательскую деятельность, читая лекции по государственному праву на юридическом отделении Русского научного института в 1923/24 учебном году и в 1925 г.^[248], основу его занятий составляла подготовка к защите магистерской диссертации об этической системе Фихте^[249].

В философии немецкого мыслителя Гурвич находит искомый принцип соединения идеализма и реализма, а именно постоянный поиск синтеза между индивидуальностью и коллективом через признание их фактической равнозначности и взаимообусловленности идеальных основ их бытия, слияния в процессе «соборного» (в терминологии Гурвича) творчества. Здесь, конечно, не идет речь о противопоставлении русских и немецких влияний, ведь и русские предшественники Гурвича — славянофилы, Соловьев и его школа — зачастую находили отправные точки для своих рассуждений в современной им немецкой философии. То же самое относится и к идеал-реализму, принципы которого Гурвич пытался сформулировать на основе идей Соловьева. Эти два направления влияний (немецкой и русской идеалистической философии) на формирование научной концепции Гурвича должны соответственно рассматриваться как взаимодополняющие, но не противостоящие друг другу^[250].

Поэтому неудивителен выбор темы магистерской диссертации, которую мыслитель готовит при Русской академической группе в Берлине с 1922 г.^[251] Эту диссертацию Гурвич с успехом защищает на немецком языке 6 апреля 1924 г. в Институте философии права при Русской академической группе в Берлине^[252], что дает ему возможность претендовать на пост внештатного профессора при Русском университете в Праге. В том же году Гурвич публикует переработанную диссертацию^[253].

Первоначально эта работа была задумана как анализ социально-правовой теории Фихте и лишь впоследствии, после переговоров с будущими издателями книги, Гурвич изменил тему диссертации. Так, в письме к А. С. Ященко он обозначает тему своей работы как «Fichtes Rechtsphilosophie. Recht, Staat und Sozialismus im ethischen System Fichtes» («Философия права Фихте. Право, государство и социализм в этической системе Фихте»)^[254]. В переговорах, которые Гурвич вел через посредничество СИ. Гессена с издателем книги — главой издательства «Mohr und Siebeck» Ф. Зибеком, он был вынужден отказаться от планов подготовить и выпустить на немецком языке второй том своего исследования, поскольку издание изначально не предполагалось как окупаемое и издатель возражал против его продолжения на немецком языке^[255]. Второй том уже находился в работе, и Гурвичу пришлось заверять Ф. Зибека в том, что он планирует издать книгу о философии права Фихте только на русском языке^[256].

Это не могло не сказаться на основном замысле и содержании работы; как отмечает СИ. Гессен, труд Гурвича был ориентирован на проблемы социального взаимодействия, а гносеологическая проблематика находилась на периферии исследования, хотя ей и было отведено значительное место в конечной версии работы в контексте анализа проблемы «волезрения», интуиции воли, направленной на познание сущности явлений^[257]. Другим аспектом было противопоставление идей Фихте и Гегеля^[258], с «империалистической» диалектикой последнего Гурвич был знаком еще с юности и посвятил ее опровержению ряд своих более поздних работ^[259].

Гурвич приветствует «этику действия» Фихте и воспринимает идеи немецкого философа о синтезе индивидуализма и универсализма, примирении личных и сверхличностных ценностей, о праве как форме рационализации и обобщения права^[260]. Мыслитель кладет эти идеи в основу своих будущих идеал-реалистических представлений о праве, хотя, по мнению оппонентов Гурвича (Н. Н. Алексеева, С. Л. Франка и СИ. Гессена), интерпретация Гурвичем идей Фихте является скорее изложением идей самого автора, подкрепленным некоторыми цитатами из работ Фихте^[261] (как иронично подметил С. Л. Франк, диссертант «скорее был занят системой этики Гурвича, чем системой этики Фихте»^[262]).

Действительно, Гурвич анализирует не дословное содержание опубликованных работ немецкого философа — основной упор он делает на поиск тенденций мысли Фихте, используя при этом материалы рукописных архивов немецкого философа^[263]. Замысел работы Гурвича состоял в демонстрации того, что основные принципы этической системы Фихте уже сформулированы в рукописях мыслителя. Опубликованные после смерти Фихте, эти рукописи были отредактированы его сыном, вследствие чего претерпели в некоторых местах существенные изменения^[264]. Поэтому неудивительно, что ряд выводов, высказанных Гурвичем в работе 1924 г. и основанных на изначальных рукописях немецкого мыслителя, оказались противоречащими обычным представлениям о философии Фихте, которые были сформулированы исследователями, ориентирующимися на опубликованные трактаты немецкого философа^[265].

В связи с этим Н. О. Лосский отмечает, что Гурвичу не удалось «достичь идеал-реализма» и поэтому он «впадает в алогический реализм, могущий легко перейти в пантеизм»^[266], формулируя свои собственные принципы, положительными моментами которых, по мнению критика, были «установление понятия индивидуальности, критика примата практического разума»^[267]. Критические ремарки двух знаменитых русских философов вполне объяснимы в рамках той философской дискуссии, которая была подспудно заложена в работе Гурвича о Фихте. Сам Гурвич рассматривал эту работу в ракурсе борьбы против «опасностей мистицизма, свойственных интуитивистской философии двух русских мыслителей — Лосского и Франка — и лежащим в основе этой философии идеям славянофилов, которые, в свою очередь, коренятся в религиозной философии православия»^[268], и как попытку «достичь синтеза между интуицией и диалектикой»^[269]. В то же время мыслитель указывал на идеи этих двух русских философов как на ценнейшее дополнение к развитию европейской философской мысли, позволяющее компенсировать картезианские мотивы за счет теории иррационального и за счет основанной на интуитивизме эпистемологии^[270]. Очевидно, что спор шел не только и не столько об этических идеях Фихте, сколько о мировоззренческих установках русского философского дискурса в целом^[271].

В этой работе Гурвича о Фихте очевиден такой принцип подхода к изучению социальных явлений, как рассмотрение права в качестве промежуточного звена между сферами идеального и эмпирического, формы примирения индивидуальных и коллективных интересов и ценностей^[272] и в качестве попытки воплощения нравственных идеалов в эмпирической действительности. Характерно также использование идеал-реалистической методологии (синтеза диалектики и интуитивизма) для анализа правогенеза, конструирование регулятивных механизмов общества на фактической данности идеалов такими, какими они предстают в социальном бытии, а не в трансцендентальной перспективе^[273].

К наиболее значимым влияниям мысли Фихте Гурвич относит прежде всего концепцию «трансперсонального действия», которая означала у немецкого философа сверхиндивидуальность и динамическую взаимосвязь личности и общества. Предположение о существовании сверхличностного сознания, в рамках которого индивидуальные сознания открываются друг другу (через эту концепцию Фихте Гурвич позднее преодолеет объективизм теории коллективного сознания Дюркгейма), и разноуровневых измерений социального бытия, безусловно, повлияло на становление диалектической концепции Гурвича^[274]. Далее, нельзя не отметить заимствованную Гурвичем у Фихте концепцию социогенеза как постоянного процесса взаимного созидания общества и личности^[275], которая повлияла и на становление учения Гурвича о нормативных фактах^[276]. Хотя молодой исследователь и считал философию права Фихте индивидуалистской, предложенная немецким мыслителем концепция трансперсонализма (синтез индивидуализма и универсализма) послужила, по мнению Гурвича, отправным пунктом для теорий «товарищеского» права Краузе и идей исторической школы права (Савиньи, Пухта).

В связи с этим примечательна небольшая статья 1922 г., где Гурвич развивает затронутую им в диссертации о Руссо проблематику^[277]. Статья была посвящена сравнительному анализу воззрений Руссо, с одной стороны, и Канта и Фихте — с другой; предпринималась попытка поиска онтологических оснований права и морали в социальной действительности. Здесь же Гурвич излагает и тезисы своего учения об этике Фихте, которые он разовьет через два года в защищенной в Берлине магистерской диссертации. Мыслитель находит в концепции Фихте тенденции к преодолению субъективизма, предпосылки анализа права одновременно и как эмпирического явления, и как идеального феномена человеческой духовности, резко противопоставляя эту «идеал-реалистическую» концепцию Фихте дуализму Канта, полностью разделявшего позитивное и естественное право^[278].

Если в ранних работах Гурвич принимает концепцию Фихте целостно, предпочитая дополнить или изменить ее соответственно своим научным убеждениям, то в работах зрелого периода он уже четко осознает дистанцию между своей социологической теорией и философией немецкого мыслителя. Так, в изданном в 1959 г. автобиографическом очерке Гурвич указывает на следующие три основных недостатка концепции Фихте: 1) существенное влияние теизма на его диалектическое учение, которое иногда превращается в описание теофании; 2) ограниченность философского анализа констатацией неустранимого дуализма, который Гурвич полагал превзойти своей интегральной концепцией; 3) тенденция социальной мысли Фихте к холизму, которая искажала правильную установку учения немецкого философа на поиск равноположного синтеза общества и индивида^[279]. Диалектическая социология, которую Гурвич развивал с 1950-х годов, была призвана в том числе преодолеть эти ошибки философской концепции Фихте^[280].

Основным источником влияний на эволюцию научной мысли Гурвича в тот период, как справедливо отмечают Алан Хант^[281] и Максим Лазерсон^[282], постепенно становится феноменология. Очевидно, что методологическая позиция ученого в вопросах правоведения формировалась под сильным воздействием феноменологии — чем иным, например, как не феноменологической редукцией, была попытка заглянуть в сущность правовых явлений через построение концепции многоуровневости правовой действительности, по-разному открывающейся познающему субъекту?

Вместе с тем нельзя не отметить противоречивость позиции Гурвича по отношению к феноменологии. В одних работах он указывает на имевшиеся заимствования^[283], в других говорит о полной противоположности своей философской концепции феноменологической теории. Так, в письме М. Коренбаум он пишет, что «никогда не был сторонником феноменологии Гуссерля и всегда очень решительно выступал против нее»^[284]. В работах 1950-х годов видно, что мыслитель переосмысливает свое отношение к феноменологии и даже прямо отказывается от нее^[285], хотя, по мнению многочисленных критиков, продолжает использовать феноменологическую редукцию уже под другим названием^[286].

С 1924 г. Гурвич знакомится с ведущими немецкими философами той эпохи: Э. Гуссерлем, М. Шелером, Н. Гартманом, чьи идеи занимают свое место в мировоззрении мыслителя, формируя его исследовательскую позицию как сторонника феноменологии и предлагая ему новое направление, далекое от прежних метафизических схем^[287]. Кроме того, презентация немецкой феноменологической мысли для французской философской общественности стала одним из первых проявлений интеграции Гурвича во французскую академическую среду и продолжения им там своей научной карьеры. В 1930 г. на французском появляется сборник статей (по-видимому, составленный по материалам прочитанных в Сорбонне лекций^[288]), озаглавленный «Современные тенденции немецкой философии» («Les tendances actuelles de la philosophie allemande»), где Гурвич анализирует концепции Э. Гуссерля, М. Шелера, М. Хайдеггера, Э. Ласка и Н. Гартмана^[289]. Этот научный труд появился очень кстати, поскольку в те годы французская социальная философия (в рамках которой пытался позиционировать себя Гурвич) переживала кризис, связанный с отказом от объективистских установок социологии Дюркгейма и его школы^[290]. Предлагаемые в рамках феноменологии преодоление объективизма и ориентация на отыскание «смыслов» социального поведения через анализ субъективных установок социальных акторов делали это научное направление весьма актуальным для французской социологии и правоведения (которое также находилось под влиянием «объективистских» теорий таких ученых, как Л. Дюги или М. Ориу)^[291].

По поводу феноменологической «ориентации» правовой теории Гурвича 1930-х годов можно сделать ту же ремарку, что и в отношении других его построений: она во многом явилась результатом переработки идей предшествующих мыслителей, их реинтерпретацией. Такая ориентация основывается не только на собственно феноменологических принципах, но и на идеал-реализме концепции Фихте, на идеях Петражицкого, В. Соловьева и других русских философов^[292]. Как говорит об этом сам ученый, «меня принимали за сторонника феноменологии… но в действительности речь шла только о систематическом изложении идей феноменологов и их резкой критике… на основе идей Фихте позднего периода»^[293].

Наибольшее значение для формирования концепции мыслителя в те годы имела концепция феноменологической редукции Э. Гуссерля — попытка проникнуть в сущность явлений через внешнюю оболочку обыденных представлений, через восстановление первичного опытного восприятия предметов. Именно этот метод Гурвич использует в своей работе, посвященной юридическому опыту, одновременно критикуя Гуссерля за трансцендентализм, индивидуализм и рационализм^[294]. Восполнить недостатки концепции Гуссерля мыслитель пытается путем использования элементов концепций А. Бергсона, Н. О. Лосского, С. Л. Франка^[295].

Интересно отметить, что Гурвич лично встречался с Гуссерлем, обсуждал его философские взгляды и тенденции их развития. В письме Жану Валю от 4 марта 1929 г. Гурвич пишет, в частности, о тех принципах философского мировоззрения Гуссерля, которые последний сформулировал в личной беседе с ним. Так, немецкий философ отметил, что критикуемые Гурвичем положения его философии «были актуальны 15–20 лет назад», что его идеи перекликаются с идеями философии Бергсона и что одной из его целей является формулирование «концепции, находящейся между принципами идеализма и реализма». Из этой беседы Гурвич сделал вывод о том, что «в мировоззрении Гуссерля произошло резкое изменение и что в настоящее время развитие его философии переживает новый период»^[296]. Гурвич не стал менять основные направления своей критики, сформулированные в ходе курсов по современной немецкой философии и изложенные в вышедшей в 1930 г. книге^[297]. Хотя между опубликованной в 1928 г. статьей о философии Гуссерля^[298] и главой по философии этого мыслителя в работе Гурвича 1930 г. есть определенные изменения, связанные с выходом в свет новых трудов Гуссерля^[299].

Мыслитель обращается также к учению М. Шелера, в котором находит один из опорных пунктов для своей концепции коллективного опыта и развитых позднее идей социологии знания. Впрочем, взгляды Шелера о множестве центров морального и юридического опыта, ценностной природе социального бытия и, в частности, о любви как об основе общения удивительно гармонировали с аналогичными тезисами учителя Гурвича — Л. И. Петражицкого, поэтому для мыслителя теория немецкого философа послужила как бы «переводом» в рамки западноевропейской научной традиции того, что он усвоил еще в России^[300]. Однако концепция Шелера не осталась без критики со стороны Гурвича, который упрекал немецкого мыслителя в апологии статичности социального бытия^[301], в «верности традиционному догматизму, который сменился переориентацией в сторону идей Шеллинга»^[302]. Основным моментом социальной философии Шелера, который привлекал Гурвича в его борьбе с «натуралистскими концепциями» социального единства, была попытка объяснить это единство не через противопоставление инстинкта и свободы выбора, как у Ф. Тённиса, а через эмоциональные интуиции^[303].

Продолжая изучение проблематики социальных форм, начатое Г. Зиммелем, Шелер сумел соединить ее с новыми феноменологическими методами и создать «идеал-реалистическую социологию, основанную на методе понимания»^[304]. Казалось, это как раз то решение вопроса, которое Гурвич искал в теориях таких авторов, как Т. Литт и М. Вебер. Но в теории Шелера мыслитель не принимает, помимо отмеченного выше статизма видения социума, расплывчатое понимание социального единства, которое было связано с католическими убеждениями немецкого философа^[305].

Интересен анализ Гурвичем философии М. Хайдеггера, в которой русский ученый видит завершение основной, по его мнению, философской тенденции, наличествующей в Германии: стремления к синтезу принципов феноменологии и посткантианского идеализма. «Что особенно поражает при более внимательном изучении мысли Хайдеггера, так это наличие, наряду с его “темпоральным экзистенциализмом” двух черт: сильно подчеркнутого иррационализма и не менее сильной тенденции к диалектике. Синтез иррационализма и диалектики, основанный на феноменологии бытия, есть его цель»^[306]. Гурвич переформулирует основной смысл «экзистенциального идеализма» Хайдеггера, представляя его в качестве «идеал-реалистической диалектики, к которой присоединяется диалектика истины»^[307]. Также как и в интерпретации философии Фихте, Гурвич пытается приблизить проблематику, которой занимался немецкий мыслитель, к проблемам, актуальным для русского философского дискурса той эпохи^[308].

С учетом принципов, лежащих в основе социальной концепции молодого Гурвича, вполне естественно, что абстрактному теоретизированию он предпочитал теории таких феноменологов, как Шелер и Гуссерль, которые предлагали подход, внешне соединяющий анализ психосоциальных феноменов с построением теоретических схем. С этой точки зрения Гурвич мог найти в феноменологии хорошо обоснованную, но еще не до конца сформированную гносеологическую теорию, которая оставляла мыслителю свободу конструирования на ее основе своих социологических и правовых воззрений. Гурвичу понадобилось два десятка лет, чтобы исследовать те трудности, которые таила феноменология и осознание которых подготовило его к преодолению данной философской концепции.

В своих послевоенных работах ученый приходит к выводу о том, что феноменология недостаточно соответствует его представлениям о необходимости синтеза идеального и позитивного опыта, опыта коллективного и индивидуального в рамках разрабатываемой им идеал-реалистической концепции общества. «Сознание всегда есть сознание чего-то», — утверждает Гурвич в духе идей Гуссерля, — и поэтому оно всегда открыто для коммуникации с другими сознаниями. Такая коммуникация и создает коллективное сознание, в определенный момент времени имеющее вполне конкретные векторы движения. Однако в рамках традиционной феноменологической концепции коллективный социальный опыт возможен на основе априорно заданных символов, что опять-таки ведет к абстрактному идеализму, как доказывает Гурвич. Мыслитель, напротив, считает возможным постулировать априорность коллективного опыта по отношению к проявлениям такого опыта, к которым Гурвич относит символы, знаки, идеи. Иными словами, социальные символы и знаки (в том числе языковые структуры и знаки) должны сначала сами быть сконструированы в процессе общения, в рамках «длящихся смысловых структур», и лишь после этого они смогут порождать новые формы общения^[309].

Критикуя абсолютизацию значения символической составляющей социального общения в феноменологии, Гурвич возражает и против герменевтической концепции В. Дильтея, упрекая ее в номинализме и рационализме^[310] и указывая на то, что кажущийся имманентным смысл языкового общения на самом деле создается только в процессе общения и не может быть первичным по отношению к этому процессу. Не имеют такого значения и языковые структуры, которые создаются уже на основе имеющихся в обществе форм социабельности^[311]. Смысловые структуры общества мыслятся не как безусловная, вневременная взаимосвязь значимого и означаемого, а как зависимая от временных перспектив социума дисконтинуальная диалектика^[312], где связь значимого и означаемого может варьироваться^[313].

Можно согласиться с отдельными замечаниями, высказанными Гурвичем по отношению к ряду элементов феноменологии, но его критика все же кажется основанной скорее на субъективном восприятии некоторых аспектов учения Гуссерля и Шелера, чем на полном переосмыслении всей феноменологической концепции. Несомненно, что в разработке методологии научного исследования права и общества мыслитель подвергся сильному влиянию феноменологии^[314] (в первую очередь это использование метода феноменологической редукции), которая служила для его мысли основным источником как аттракций, так и репульсий. В то же время нельзя признать, что критика Гурвича была всегда уместна. Можно вспомнить, например, про его беседу с Гуссерлем, в которой последний небезосновательно заявил, что критические замечания Гурвича верны по отношению к ряду устаревших и пересмотренных тезисов и что они не могут распространяться на вновь сформулированные идеи этого немецкого мыслителя. Примерно тот же упрек был повторен Бердяевым применительно к критике Гурвичем положений философии Хайдеггера. Добавим, что мыслитель практически оставил без внимания серьезнейшие разработки феноменологов, такие как работы А. Райнаха в правоведении или А. Шюца в социологии, в которых содержались элементы, схожие с концепцией самого Гурвича. Поэтому критика мыслителем феноменологического направления в целом должна восприниматься с некоторыми оговорками.

В своих послевоенных работах Гурвич ставит под сомнение методологическую ценность таких методов, как феноменологическая редукция Гуссерля и инверсия Бергсона, которые он широко использовал в своих ранних работах. В книге «La vocation actuelle de la sociologie», написанной в 1950 г., Гурвич уже говорит об ошибочности такого метода анализа социальной действительности, когда исследование начинается с поверхностных слоев и доходит до чистого опыта непосредственного восприятия, и признается, что он сам ошибался, когда использовал такой подход^[315]. Отказываясь от своих феноменологических построений в конце 1940-х годов, Гурвич вновь обращается к той идеал-реалистической концепции, которую он когда-то временно оставил в стороне в ходе своих феноменологических изысканий. Мыслитель утверждает, что более не придерживается метода феноменологической редукции и развивает теорию «радикального эмпиризма» в знании о праве, зиждущуюся исключительно на данных юридического опыта, без опоры на трансцендентальную гносеологию права, что имело место в феноменологии и что было характерно для теорий Гурвича 1930-х годов.

Одной из работ того периода, более близкой к правовой проблематике, точнее, к истории политико-правовой мысли, является статья Гурвича о философско-правовых воззрениях Отто фон Гирке^[316]. В творчестве этого мыслителя Гурвич находил глубокие аналогии с тезисами философии Фихте, изучение которой стало центральным событием в становлении концепции Гурвича в период 1921–1924 гг. (см. выше)^[317]. Разграничение между простыми и сложными видами юридических лиц (основанных соответственно на принципе подчинения и на принципе сотрудничества) в доктрине Гирке, равно как и противопоставление права автономных социальных коллективов праву государства (особенно его конструкция социального права), значительно повлияли на становление концепции социального права Гурвича, о чем последний неоднократно говорит на страницах своих работ^[318].

Гурвич в отличие от Гирке отказывался отдавать приоритет той или иной форме правового общения, приводя примеры, когда государственное право оказывалось более прогрессивным, чем право спонтанное^[319]. Основные возражения мыслителя против теории немецкого исследователя вызывает «порочный круг, в котором Гирке ставит существование социального права в зависимость от организации коллективной воли, определяемой, в свою очередь, социальным правом; попытка обосновать объективность правопорядка существованием сложных субъектов права и в то же время желание обосновать существование таких субъектов наличием объективного порядка»^[320]. Это приводит Гирке к апологии абсолютного суверенитета государства, к констатации дуализма права и государства, к признанию невозможности существования неорганизованного права, что, по мнению Гурвича, является ошибочным.

Немалое значение ученый придавал идеям другого немецкого правоведа — Рудольфа фон Иеринга, который, по мнению Гурвича, заложил основу для дальнейшего конструирования социологии права как науки О. Эрлихом и М. Вебером^[321]. Главной идеей, заимствованной Гурвичем у этого мыслителя, является подход к изучению права как одновременно нормативного и исторического феномена. Позиции обоих мыслителей совпадают в утверждении необходимости синтеза этих двух аспектов. Другим важным показателем сходства принципов Гурвича и Иеринга является рассмотрение права как элемента социальной действительности через призму его реальной эффективности: то, что не осуществляется в социальной среде, правом не является. Интересная параллель заметна и между гносеологическими концепциями права мыслителей: Иеринг, также как и Гурвич впоследствии, отрицает принцип прямой причинно-следственной связи в социальных науках. Гурвич развивает эту мысль. Знание о праве, считает он, не есть нечто объективно заданное — это явление, постоянно конструируемое участниками правового общения в процессе понимания и интерпретации правовых символов и ценностей^[322]. Вместе с тем принципиальное различие между позициями двух мыслителей остается в вопросе об онтологических и психологических основах такого знания: Иеринг находит эти основы в индивидуальности^[323], а Гурвич — в коллективном сознании.

Гурвич знает и применяет разработки Т. Гейгера, чьи идеи о социальной природе права, о делении правовой действительности на автономные сектора совпадали с принципами учения Гурвича о праве. Следует, однако, заметить, что концепция этого немецкого правоведа стала известна Гурвичу только после окончания Второй мировой войны^[324] и уже не могла серьезно повлиять на формирование его социолого-правовой теории. Можно упомянуть и о концепции разделения знания о праве на отдельные поддисциплины, которая была разработана Г. Зинцхаймером и стала одной из теоретических предпосылок проведенного Гурвичем деления науки о праве на теорию, философию и социологию права^[325].

Не осталось без внимания Гурвича и другое, близкое к тезисам его первых русских работ, направление философско-правовой мысли — течение возрожденного естественного права. Выше отмечены некоторые черты сходства идей молодого ученого и принципов школы «возрожденного естественного права» в России. Нельзя не отметить те параллели, которые бросаются в глаза при сравнении правовой концепции Гурвича с принципами учения о праве такого немецкого теоретика возрожденного естественного права, как Р. Штаммлер, который говорил о существовании «естественного права с изменяющимся содержанием». В сущности, именно эту точку зрения молодой мыслитель защищал на страницах своих первых работ, возражая не столько против концепции естественного права, сколько против самого термина (которому он предпочитал термин «интуитивное право»). Однако, что касается Штаммлера, следует отметить критику Гурвичем его взгляда на право как на «логическую форму» экономики и социального бытия в целом^[326].

Как было указано выше, Гурвич вошел во французскую научную жизнь как специалист по современной немецкой философии, а именно по феноменологической философии. Вместе с тем логика эволюции взглядов мыслителя вела его к изучению разработок современной социологической мысли. Восприняв ряд основополагающих идей школы Дюркгейма, он сделал акцент на необходимости развития формального подхода в социологии, который помог бы избежать подчеркнутого идеализма разработок Дюркгейма. Поскольку Гурвичу были известны разработки таких немецких социологов, сторонников формального и типологического подхода, как Л. фон Визе, Г. Зиммель, М. Вебер, в их идеях он нашел естественный противовес социологии Дюркгейма^[327]. Так, разработанный М. Вебером метод качественной типологии общества был воспринят Гурвичем, видевшим в этом методе возможность отказа от наивных индуктивных обобщений, использование которых ученый критиковал в современных ему социологических и правовых теориях. Веберовская типология обществ дала Гурвичу материал для разработки типологического метода с частичным заимствованием концепции «идеальных типов». Вместе с тем мыслитель критиковал Вебера за ограничение типологии анализом институциональных форм социального взаимодействия. Правовая теория Вебера, по мнению Гурвича, остановилась на исследовании объективных форм социальных правовых институтов (идеальные типы) и игнорирует гибкие и спонтанные формы права, существующие наряду с фиксированными нормами.

В целом типологический подход — отличительная черта социолого-правовых концепций двух мыслителей^[328]. Здесь коренится основа идеи социального плюрализма, которую Гурвич с блеском развил на страницах своих произведений. Он приветствует преодоление немецким мыслителем неокантианского дуализма, герменевтический подход к социуму, требование свободы от ценностных суждений, гносеологическую теорию «схватывания» внутренних смыслов действий социальных акторов, ориентацию на их фактическое поведение^[329], хотя и критикует подчеркнутый формализм и «спиритуализм» социологии Вебера^[330]. В этом аспекте критика, как представляется, не достигает своего результата, поскольку для более поздней концепции самого Гурвича (после 1946 г.) были характерны отказ от редуктивизма в социологическом исследовании и ориентация на качественную типологию социального общения, а тем самым возвращение (с некоторыми оговорками) к принципам социологического анализа М. Вебера.

Если говорить о влиянии другого немецкого социолога — Г. Зиммеля, то Гурвич принимает его исходный посыл — рассматривать личность не как отдельно взятого индивида (т. е. не в плане механистического мировоззрения), а как сверхиндивидуальное начало, основные черты которого закладываются в процессе социального взаимодействия^[331]. Разделяя идею немецкого ученого о том, что социальные явления (институты, отношения, социальные формы) образуются благодаря взаимодействию социальных акторов, Гурвич критикует Зиммеля за индивидуалистический подход (акцент на индивидуальных действиях и стратегиях акторов) к изучению общества, в котором не остается места для анализа связи между социальными взаимодействиями и их социальным контекстом^[332]. Он считает теорию Зиммеля «редукционистской», сводящей всю сложную систему социальных явлений к «простой взаимозависимости», а общество — «к простой сумме частей, которая не дает ничего большего, чем каждая из частей»^[333].

В рамках таких теорий не находится места для рассмотрения общества как целостного явления. А именно такой, холистский подход составлял основную предпосылку развития идей Гурвича того периода, которая хотя и не позволяла ему принять принципы Зиммеля, в то же время не исключала возможные заимствования в вопросах исследования социального взаимодействия. Целостность социальной жизни у Зиммеля, подмечает Гурвич, остается «заданной в субъективном воображении» разрозненных участников социального взаимодействия; вместе они предстают как «мир взаимодействующих субстанций», единство которого не выходит за рамки их индивидуальных сознаний^[334]. Другим объектом критики послужила теория социальных форм, которые в концепции Зиммеля имеют значение скорее «форм приличия, светского общения», но не форм социабельности в том виде, в каком этот термин понимал сам Гурвич. «Нет ничего общего между концепцией Зиммеля и моей концепцией… Мои формы социабельности являются микросоциологическими типами тотальных социальных явлений, заполненными материальным содержанием. Никакого отношения эти формы к формам светскости у Зиммеля не имеют»^[335]. Сама же концепция социологического формализма в послевоенной социологической концепции Гурвича рассматривается в качестве «чрезвычайно опасной и в то же время соблазняющей своей простотой»^[336] и необоснованно смешивающей совершенно разные концепции формы, сформулированные Аристотелем и Кантом^[337]. Видение общества для Гурвича невозможно сквозь призму форм социального взаимодействия без изучения их конкретного содержания — идея, которая, заметим, не была чуждой и концепции Зиммеля. Однако в борьбе за чистоту социологической терминологии Гурвич не желает следовать тонкостям социальной теории немецкого социолога и создает свою «идеал-реалистическую» модель социума.

Вместе с тем типологический подход, игравший важнейшую роль в социологии Гурвича зрелого периода, отличен от социологического формализма Зиммеля и в некоторой степени от типологизма Вебера. Для Гурвича не существует принципиального различия между формой и содержанием социального бытия — это аспекты тотального социального явления, которое может быть объяснено только при условии целостного анализа данных аспектов. Симптоматично, что Гурвич в своих поздних работах предпочитал термин «проявление» (manifestation) термину «форма» (forme, которую Гурвич интерпретировал как логический инструмент, но никак не как отдельную реалию)^[338] из-за того, что ранее его социологию необоснованно, как он считал, критиковали за формализм^[339]. Если говорить о различиях в типологических подходах Гурвича и Вебера, то речь может идти не о принципиальном противоречии, а о разнице в расстановке акцентов при типологизации: Вебер ориентирован на философию культуры, а Гурвич — на социально-психологические формы социального единства.

Но в 1930-х годах политические убеждения мыслителя заставили его в еще более радикальной форме пересмотреть свои социологические воззрения в пользу отказа от заимствований и аналогий с немецкой социальной мыслью. Вот как он характеризовал немецкую социологию в 1937 г.: «История немецкой социологии в XX в. не может быть полностью отделена от истории политических идеалов, которые были в моде у немцев в эту эпоху. Доминирующим идеалом было целое — единство, отделенное от своих частей, приносимых ему в жертву. Индивид, человеческая личность лишались здесь всяческой ценности либо наделялись ценностью, гораздо меньшей по сравнению с ценностью целого. Это целое, которому все приносилось в жертву (община, Gemeinschaft), могло иметь инстинктивную или мистическую основу, но оно всегда доминировало и превосходило входящих в нее членов… что приводило к формированию антииндивидуалистической и антирационалистической социологии, которая, несомненно, использовалась в национал-социалистической доктрине и которая, сознательно или бессознательно, подготавливала почву для этой доктрины»^[340]. Вывод, сделанный Гурвичем уже в послевоенную эпоху, был неутешителен для немецкой социологии: «В Германии, за исключением работ М. Вебера, ряда идей М. Шелера и радикального формализма Л. фон Визе, социология стала полностью спекулятивной и сознательно вдохновляется тоталитарной идеологией»^[341].

Учитывая такую позицию мыслителя, нет ничего удивительного в том, что он отказывается от наработок немецкой философии и противопоставляет, пусть и несколько искусственно, свою концепцию идеям социологического формализма (Г. Зиммель, Л. фон Визе, Ф. Тённис). Хотя даже при этом странным выглядит отказ от теорий тех мыслителей, научные позиции которых были близки к позиции, занимаемой Гурвичем (О. фон Гирке, О. Эрлих, М. Вебер, М. Шелер). Можно констатировать, что влияние идей указанных представителей немецкой философии права и социальной философии наиболее сильно сказалось на концепции юридического опыта Гурвича, которая в 1920-х годах находилась только в зачаточном состоянии. Вынеся из революционного опыта 1917 г. идею социального права, мыслитель приступил к ее методологическому обоснованию уже в Германии, где влияния феноменологической философии в значительной степени задали формат его представлений о структуре правовой действительности. Синтез этих представлений с новым типологическим подходом в социологии позволил мыслителю уже к концу 1930-х годов разработать принципы новой социолого-правовой теории, в основе которой лежали типология форм правового общения, редуктивный анализ форм правового поведения и исследование трансцендентных оснований правового идеала^[342].

3. Влияния французской социально-политической мысли

Интересуясь преимущественно гегельянством и марксизмом в лицейские годы, Гурвич по поступлении в университет наряду с теориями немецких мыслителей активно изучает и творчество французских философов. Влияния этих мыслителей, ориентированных на изучение социально-исторических процессов, дополняли влияния традиционно метафизически ориентированной немецкой философии, хотя и оказывались первоначально в несколько подчиненном положении. В первую очередь речь идет о влияниях Сен-Симона и Прудона, которых Гурвич считал наряду с Марксом мыслителями, заложившими основы социологии^[343]. Естественно, что основы концепций этих мыслителей, «непосредственных предшественников социологии права»^[344], были тщательно изучены молодым ученым, который критически оценил их вклад в «философию свободы»^[345].

Важнейшими принципами социологии Сен-Симона, привлекшими внимание Гурвича и интегрированными им позднее в свою социальную теорию, стали тезисы о самовоспроизводстве общества, о наличии в нем уровней материальной и духовной действительности, о разделении общества на антагонистические группы^[346]. Но, наверное, наиболее очевидным свидетельством влияния идей Сен-Симона является центральная мысль его социологии, охарактеризованная Гурвичем как «постоянное преодоление созданных социальных структур»^[347], — мысль, положенная в основу социологии Гурвича. Вместе с тем творческое наследие Сен-Симона могло стать только отправной точкой для построения социально-правовой концепции, но никак не базой. Этой базой стало учение П.-Ж. Прудона, увлечение которым пришлось как раз на годы революции 1917 г. и в котором Гурвич находил объяснение разворачивающихся перед глазами событий и прогноз их дальнейшего развития^[348]. Теория Прудона, предполагающая имманентность социума социальным акторам, социальный плюрализм, негативную диалектику, непредсказуемость социального развития, самосозидание человека в творческом процессе, давала ответ на научные искания молодого Гурвича^[349].

Среди основных идей Прудона Гурвич отмечает стремление найти компромисс между коллективизмом и индивидуализмом, объяснить право как основу индивидуальной и коллективной свободы, сформулировать идею «экономического права» и «юридической организации общества», противопоставленной организации государственной и уравновешивающей публичную власть в обществе. Эти идеи созвучны положениям этической системы Гурвича, сформулированным позднее в диссертациях о социальном праве^[350]. У Прудона Гурвич находит трактовку диалектики как «синтезирующей интуиции», идею социальной организации на началах автономии^[351], считая систему французского философа «первым синтезом социализма и идеи права»^[352]. Влияние Прудона на социальную концепцию Гурвича было столь сильным, что для французских исследователей творчество Гурвича ассоциируется прежде всего с Прудоном и с прудонизмом^[353]. Хотя этот подход к пониманию идей Гурвича страдает односторонностью^[354], поскольку не принимаются во внимание имевшие место влияния со стороны русских и немецких мыслителей, он дает все же правильное представление об одном из наиболее важных источников мысли Гурвича.

Вот как говорит об этом влиянии сам Гурвич в автобиографическом очерке: «Позитивная доктрина Прудона оказала на меня значительное влияние. Меня привлекали его представление о природе социального как немыслимого вне социальных акторов ни в качестве высшего существа, ни в качестве внешнего по отношению к ним объекта; его принципиальный социальный плюрализм, направленный на уравновешение различных групп; его негативная диалектика; демонстрация им относительности любых прогнозов социального развития; его теория творческой активности человека, которая опровергает представления о предопределенном прогрессе»^[355].

Если попытаться критически оценить это признание, то к наиболее значимым параллелям между идеями двух мыслителей можно прежде всего причислить концепцию правового социализма, предполагающего возможность перестроения общества не за счет социальной революции, а через создание новых правовых институтов, «уравновешивающих» общество и личность. Здесь нужно отметить и концепцию федералистской собственности, которую Гурвич заимствовал у Прудона, идею диалектики, идеал-реалистический подход к обществу. Сходными были также представления двух мыслителей о роли права в общественной жизни и в деле социальных преобразований (именно развитие «экономического» (Прудон), или «социального» (Гурвич), права должно было привести к построению социалистического строя). В немалой степени воззрения Прудона повлияли и на формирование представлений Гурвича о социализме: критикуя позиции своих оппонентов, он часто использует аргументацию французского мыслителя. Особенно это касается марксистской концепции социализма, в критике которой Гурвич следует Прудону^[356].

Социально-философская мысль П. Прудона стала тем источником, в котором молодой Гурвич находил теоретическое обоснование не только непосредственному опыту революционных событий в России, но и своим формирующимся научным принципам — признанию свободы как сущностного условия общественной жизни в противовес детерминизму марксистской и гегелевской философии, утверждению этического вектора социального развития, возможности переустройства общества на принципах федерализма (участию всех социальных групп в управлении обществом). Становление в революционной России новых правовых институтов, таких как рабочее представительство в рамках заводских советов, попытки установления коллективной собственности в аграрной политике эсеров и, главное, полное разрушение старой системы права и спонтанное создание новой на основах «революционного правосознания» и без главенствующего участия государства, казалось, подкрепляли тезисы Прудона о возможности переустройства общества через автономное развитие независимых от государства социальных организаций^[357].

Вслед за Прудоном считая свободу сущностной характеристикой общения, мыслитель полагал, что свобода не абсолютна в том смысле, что она не возникает из ничего, она укоренена в реальном жизненном мире и с этой точки зрения относительна, обусловлена социальным целым^[358]. Поэтому тезисы обоих мыслителей о свободе как абсолютном условии социальной жизни означают не «негативный аспект» свободы как независимости от внешних условий, а «позитивность» свободы как потенциальной возможности личности изменять социальные условия, преодолевать их за счет ситуативности и спонтанности развития форм общения^[359]. В отличие от Руссо с его политической доктриной Гурвич в годы своей молодости не посвятил отдельной работы концепции Прудона; исследования Гурвича о французском мыслителе были опубликованы только во второй половине 1920-х годов на русском и немецком языках^[360], но их содержание указывает на многолетние размышления автора о месте и значении идей Прудона в истории политической мысли. Можно также отметить, что вышедшие из круга Гурвича ученые (Ж. Дювиньо, П. Ансар, Ж. Баландье) «унаследовали» от своего наставника интерес к социальной концепции Прудона^[361].

Исследования социальной природы права привели Гурвича к собственно социологической проблематике. Обретшая теоретическое и методологическое обоснование в трудах Тарда и Дюркгейма, социология заменила абстрактную социальную философию, предлагая конкретное знание об обществе. Поэтому Гурвич, ставя перед собой задачу проанализировать право как социальное явление, не мог обойти стороной разработки данной научной дисциплины, в которой мыслителя более всего привлекала ориентация на реальные социальные процессы и факты. В этом смысле конец 1920-х годов стал переломным этапом в формировании правового учения Гурвича. Причина тому — критическое переосмысление ученым своей теории в свете положений новейших тенденций феноменологической философии, о чем было сказано выше, а также проект интеграции положений французской социологической теории в развиваемую им теорию социального права. В своем дневнике Гурвич признает решающее значение влияний таких французских социологов, как Люсьен Леви-Брюль, Морис Хальбвакс и Марсель Мосс, с которыми он установил личный контакт и имел «долгие и незабываемые дискуссии»^[362].

Немаловажен и другой набор факторов: с одной стороны, оппозиция немецкой социологии, которая с приходом фашистов к власти в Германии стала приобретать все более выраженную националистическую окраску (в работах оставшихся в Германии ученых), с другой — желание Гурвича закрепиться в научных кругах Франции, где в сфере социальных наук доминировали представители школы Дюркгейма: М. Мосс, М. Хальбвакс, С. Бугле и др.^[363] Поддержка этих выдающихся мыслителей имела большое значение для интеграции молодого ученого во французскую научную среду: с их помощью Гурвич получает возможность публиковаться в ведущих социологических и философских изданиях Франции, занимает первые научные посты в учебных заведениях^[364]. Позиция Гурвича как преемника Мосса и Хальбвакса в университетах Бордо и Страсбурга в 1930-е годы и соответственно ориентация читаемых им курсов лекций еще более стимулировали мыслителя к интеграции воззрений вышедших из школы Дюркгейма мыслителей в свою социальную теорию, что не замедлило сказаться в опубликованных в 1938 г. «Социологических очерках»^[365].

В этой работе Гурвич уже четко обозначает свои социологические «ориентиры»: теорию коллективного сознания Э. Дюркгейма, учение о социальном взаимодействии и его формах Л. фон Визе и методологическое разграничение общины и общности Ф. Тённиса. Гурвич кладет в основу создаваемой им концепции общества эти три основных положения — они так или иначе присутствуют в позднейших работах мыслителя, хотя каждое из них он впоследствии критически переосмысливает^[366]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

23

Balandier G. Georges Gurvitch: sa vie, son oeuvre. Paris, 1972. P. 6.

24

См. анкету собеседования Б. Миркина-Гецевича с Г. Д. Гурвичем от 15 апреля 1928 г. в архивах ложи «Северная Звезда» в Париже (Национальная библиотека Франции. Отдел рукописей. Архивы русских масонских лож (Великий Восток Франции — Северная Звезда (1924–1970)). Дело Г. Гурвича. 5/211).

25

Так писал Гурвич своему ученику Ж. Дювиньо в 1961 г. по поводу полученного от националистов письма с угрозами, которые через непродолжительное время стали реальностью (письмо Г. Гурвича Ж. Дювиньо от 16 декабря 1961 г. // Институт современного издательского дела. Фонд Ж. Дювиньо (Дело Г. Гурвича). DVG2. Cote 03).

26

Аттестат зрелости Г. Д. Гурвича в Личном деле Г. Д. Гурвича в Фонде Юрьевского университета (1912–1915) // Исторический архив Эстонии. Фонд Юрьевского университета. Ф. 402. Картон 1. Д. 8003. Ед. хр. 1.6–6.

27

Roux Y. Le choix de Gurvitch // Bulletin de l’AISLF. 1994. No. 10. P. 49.

28

Гурвич Г. Искры мгновенные. Варшава, 1911.

29

Помимо работ Гегеля молодой Гурвич в этом возрасте перечитал огромный объем философской литературы, от Канта и Маркса до Риккерта и Плеханова (Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 9).

30

Freyre G. Monami Gurvitch // Anamnèse. 2005. No. 1. P. 153.

31

Schuhl P.-M. Nécrologie: Georges Gurvitch (1894–1965) // Revue philosophique de la France et de l’étranger. 1967. No. 92. P. 331.

32

Duvignaud J. Entretien avec Georges Gurvitch // Les Lettres nouvelles. 1959. No. 7. P. 25.

33

Duvignaud J. Entretien avec Georges Gurvitch // Les Lettres nouvelles. 1959. No. 7. P. 24.

34

Duvignaud J. Entretien avec Georges Gurvitch // Les Lettres nouvelles. 1959. No. 7. P. 24.

35

Duvignaud J. Entretien avec Georges Gurvitch // Les Lettres nouvelles. 1959. No. 7. P. 24.

36

См. аттестат зрелости Г. Д. Гурвича.

37

См.: Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 7.

38

См.: Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 6.

39

На это обращали внимание многие исследователи. В частности, Леон Бруншвиг в предисловии к работе Гурвича о тенденциях немецкой философии писал, что концепция Гегеля была для автора «центром для репульсий и аттракций, средоточием для мысли… Без этой концепции невозможно объяснить развитие идей и сюжетов в рамках феноменологии» (Brunschvicg L. Introduction // Gurvitch G. Les tendances actuelles de la philosophie allemande. Paris, 1930. P. 8). Сам же Гурвич видел в феноменологическом методе «антипод диалектического метода Гегеля» (Gurvitch G. Phénoménologie et criticisme. Une confrontation entre les deux courants dans la philosophie d’Emile Lask et de Nikolai Hartmann // Revue philosophique de la France et de l’étranger. 1929. No. 118. P. 250).

40

См.: Gurvitch G. Dialectique et sociologie. Paris: Flammarion, 1962. Р. 83. Основной ошибкой немецкого мыслителя Гурвич считал рационализм и говорил о том, что по этой причине «еще с лицейской поры испытывал глубокое отвращение к идеям Гегеля» и что все его «философское и социологическое развитие шло наперекор гегелевской концепции» (письмо Г. Гурвича Р. Кёнигу от 4 ноября 1963 г. // Исторический архив города Кёльна. Фонд Рене Кёнига. Оп. 1671). Вместе с тем он находил в работах раннего Гегеля элементы иррационализма (см.: Gurvitch G. Le temps présent et l’idée du droit social. Paris, 1931. Р. 116), которые позволяли более глубоко оценить гегелевскую диалектику, предстающую не столько как диалектика Разума, сколько как диалектика Непознаваемого (см.: Gurvitch G. Dialectique et sociologie. P. 73–75).

41

Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… P. 4.

42

Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2: Antécédents et perspectives. Paris: PUF, 1969. P. 243.

43

Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2: Antécédents et perspectives. Paris: PUF, 1969. P. 244.

44

Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2: Antécédents et perspectives. Paris: PUF, 1969. P. 246. Характерно, что именно несогласие с гегельянством, которое составляло методологическую базу официального марксизма, привело молодого Гурвича к разрыву с марксизмом, «как до, так и после двух революций» в России (письмо Г. Гурвича Р. Кёнигу от 4 ноября 1963 г.).

45

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 247. Несмотря на попытки Маркса преодолеть эту ограниченность, его концепции также было свойственно одностороннее понимание диалектики под углом зрения только поляризации социальных явлений и процессов (Ibid. P. 319).

46

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 247. Несмотря на попытки Маркса преодолеть эту ограниченность, его концепции также было свойственно одностороннее понимание диалектики под углом зрения только поляризации социальных явлений и процессов (Ibid. P. 253).

47

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 247. Несмотря на попытки Маркса преодолеть эту ограниченность, его концепции также было свойственно одностороннее понимание диалектики под углом зрения только поляризации социальных явлений и процессов (Ibid. P. 257).

48

Гурвич Г. Д. Юридический опыт и плюралистическая философия права // Гурвич Г. Д. Философия и социология права. Избр. соч. СПб.: Изд. дом СПбГУ, 2004. С. 288–289.

49

См. подробнее: Gurvitch G. La crise de l’explication en sociologie // Cahiers Internationaux de Sociologie. 1956. Vol. 21. Р. 9 et suiv. Здесь лежит теоретическое обоснование основных правовых трактатов Гурвича 1930-х годов: мыслитель отказывается от господствующих в правоведении той эпохи понятий аналитической юриспруденции, поскольку они основаны на дуалистических предпосылках кантианства, и развивает новую теорию, призванную дать целостный образ права как «идеал-реалистического» явления (см.: Гурвич Г. Д. Идея социального права // Гурвич Г. Д. Философия и социология права. С. 78 и след.).

50

Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… P. 4.

51

La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 220.

52

La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 222–223.

53

Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde. P. 254.

54

См.: Gurvitch G. La sociologie de Karl Marx. Paris: CDU, 1962. Р. 49–79.

55

La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 306–307, 312–317.

56

La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 318.

57

См.: Gurvitch G. Etudes sur les classes sociales. Paris: Gonthier, 1966. P. 86 et suiv.

58

См.: Gurvitch G. Etudes sur les classes sociales. Paris: Gonthier, 1966. P. 284 et suiv.

59

С этой точки зрения Гурвич критикует попытки объяснения социальных явлений путем формулирования «законов» общественной жизни (наподобие социальной физики О. Конта или исторического материализма К. Маркса) и считает, что при изучении общества в ограниченных пределах могут применяться лишь статистические закономерности, но не более. Социология имеет возможность только казуального объяснения каждого конкретного социального факта и классификации его в рамках социологической типологии (См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1.: Sociologie différentielle. Paris: PUF, 1950. Р. 11) — эта позиция напоминает принципы неокантианства и в следующих изданиях указанной книги была скорректирована в пользу признания возможности качественного анализа социальных явлений.

60

См.: Gurvitch G. Déterminismes sociaux et liberté humaine. Paris: PUF, 1955.

61

См.: Idem. Dialectique et sociologie. Р. 159.

62

См.: Idem. Pour le centenaire de la mort de Р.-J. Proudhon. Proudhon et Marx: une confrontation. Paris: CDU, 1964. В этом идеологическом противостоянии мыслитель принимает сторону скорее Прудона, чем Маркса (см.: Gurvitch G. Proudhon et Marx // Cahiers Internationaux de Sociologie. 1966. Vol. 40. Р. 7–16).

63

См.: Idem. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 249.

64

См.: Idem. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 248.

65

См.: Idem. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 246.

66

В. Пэлике видит ошибку Гурвича в непонимании роли труда в марксистской философии, который Гурвич рассматривает исключительно в материальном аспекте, не замечая экономическую роль труда как формообразующего фактора (см.: Pälike W. Op. cit. S. 207). Другой принципиальной ошибкой Гурвича немецкая исследовательница считает его ориентацию на изучение действия права при отказе от поиска причин такого действия (Ibid. S. 214).

67

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 258–259.

68

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 225, 260–263.

69

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 254.

70

В этом плане показательна критика Гурвичем идей французского марксиста Л. Гольдмана (Ibid. P. 227–228).

71

В этом плане показательна критика Гурвичем идей французского марксиста Л. Гольдмана (Ibid. P. 320–322).

72

См.: Swedberg R. Georges Gurvitch. A Study of the Relationship between Class Strategy and Social Thought. Boston, 1978; Idem. Georges Gurvitch: The Unhappy Positivist // The Journal of the History of Sociology. 1982. No. 4. Р. 66–93; Idem. Sociology of Disenchantment: The Evolution of the Works of Georges Gurvitch. N.Y., 1982. Но нельзя не учитывать того, что, говоря о заимствовании ряда концепций и категорий (концепция социальных классов, диалектическая модель социального развития), Гурвич рассматривает себя скорее как критика марксизма, чем как продолжателя линии Маркса (Gurvitch G. La sociologie de Karl Marx. P. 8 et suiv).

73

Gurvitch G. La sociologie de Karl Marx. Р. 3; Idem. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 221.

74

См.: Idem. La sociologie de Karl Marx. Р. 58. Нужно отметить, что Гурвич стал во Франции одним из основных исследователей социальной доктрины Маркса, и в немалой степени благодаря исследованиям Гурвича творческое наследие Маркса было интегрировано во французскую социологию, а самого Маркса стали рассматривать не только как экономиста и политического философа, но и как социального мыслителя (Simon P.-J. Georges Gurvitch et l’histoire de la sociologie // Anamnèse. 2005. No. 1. Р. 16–17).

75

Saint-Louis F. Georges Gurvitch et la société autogestionnaire. Paris: LHarmattan, 2006. P. 75.

76

См. критику марксизма, например: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1. Р. 55 et suiv.; Idem. Tiefensoziologie // Wörterbuch der Soziologie / W. Bernsdorf (Hrsg.). Neuwied, 1969. S. 1163; Idem. Dialectique et sociologie. Р. 157 et suiv. Характерно, что Гурвич противопоставлял работы раннего Маркса работам позднего периода, критикуя их за экономический детерминизм. Так, первая работа Гурвича, которая послужила основой для его последующих разработок по марксизму, была посвящена именно социологии молодого Маркса: Gurvitch G. La sociologie du jeune Marx // Cahiers Internationaux de Sociologie. 1948. Vol. 4. P. 3–47.

77

Об участии молодого Гурвича в деятельности социал-демократов до 1912 г. см. выше, а также: Duvignaud J. Entretien avec Georges Gurvitch… P. 24–25. В студенческие годы Гурвич входил в секцию меньшевиков в Юрьевском университете и даже передал в эту секцию свою первую работу 1915 г. о Прокоповиче (см. об этом: Исаков С. Г. Молодые годы знаменитого социолога. Запоздалая юбилейная статья // Радуга. 1995. № 8–9. С. 27). После переезда в Петроград Гурвич присоединяется к социал-революционерам, но официально в партийной жизни не участвует.

78

Активное участие молодого Гурвича в практических занятиях по истории русского права в 1913–1914 гг. отмечает Ф. В. Тарановский в своем рекомендательном письме от 1 октября 1915 г. (Личное дело Г. Д. Гурвича (1915–1917) в Фонде Петроградского университета // Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (далее — ЦГИА СПб). Ф. 14. Оп. 3. Д. 68460).

79

Рукопись студенческой работы Гурвича «“Правда воли монаршей” Феофана Прокоповича». 1914. Исторический архив Эстонии. Ф. 402. Картон 13. Д. 502. С. 1. В частности, молодой исследователь изначально предполагал осуществить сравнительный анализ представлений Прокоповича о монархии с концепцией легитимной монархии для того, чтобы продемонстрировать, что «монархия в России начала XIX в. не была монархией легитимной» (Там же. С. 2).

80

Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 5.

81

См.: Гурвич Г. Д. «Правда воли монаршей» Феофана Прокоповича и ее европейские источники (Гроций, Гоббс, Пуфендорф). Юрьев: Типография Маттисена, 1915. С. 109–111.

82

Говоря о доктрине Прокоповича, Гурвич отмечает, что она основана на идее общества как организма, как целостности и поэтому несовместима с индивидуалистическим учением об обществе Гоббса (Там же. С. 33–38).

83

Тарановский Ф. В. Предисловие // Гурвич Г. Д. «Правда воли монаршей» Феофана Прокоповича и ее европейские источники (Гроций, Гоббс, Пуфендорф). С. VIII–IX.

84

Тарановский Ф. В. Предисловие // Гурвич Г. Д. «Правда воли монаршей» Феофана Прокоповича и ее европейские источники (Гроций, Гоббс, Пуфендорф). С. IX.

85

Титульный лист рукописи студенческой работы Гурвича «“Правда воли монаршей” Феофана Прокоповича». Эта цитата была помещена только в рукописной версии работы Гурвича 1914 г., тогда как печатная версия (1915) этой студенческой работы посвящена наставнику Гурвича в Рижском николаевском лицее — «учителю и другу, многоуважаемому и дорогому Михаилу Андреевичу Шебуеву» (Там же).

86

См.: Гурвич Г. Д. Рецензия на кн.: Проф. Ф. В. Тарановский. Энциклопедия права. 2-е изд., испр. и доп. 1923. Труды русских ученых за границей. Т 4. Издательство «Слово». 425 с. // Современные записки. 1923. № 16. С. 445–446.

87

См.: Гурвич Г. Д. Рецензия на кн.: Проф. Ф. В. Тарановский. Энциклопедия права. 2-е изд., испр. и доп. 1923. Труды русских ученых за границей. Т 4. Издательство «Слово». 425 с. // Современные записки. 1923. № 16. С. 447.

88

«Поскольку Петражицкий не рассматривал вопрос о ранжировании источников права соответственно создаваемым ими видам позитивного права, то понятной становится критика другого великого русского правоведа, Ф. В. Тарановского, который упрекал Петражицкого в претензиях на нахождение “новых источников” права в тех фактах, которые на самом деле являются трансформацией уже данных субъективных прав» (Gurvitch G. Le temps présent et l’idée du droit social. P. 287).

89

См.: Гурвич Г. Д. Рецензия на кн.: Проф. Ф. В. Тарановский. Энциклопедия права… С. 445. Это определение дано в интерпретации Гурвича, чтобы продемонстрировать имевшуюся в 1923 г. общность представлений о праве учителя и ученика.

90

«Право представляет собой попытку осуществить в данных социальных условиях идею справедливости (как примирения противоречивых духовных ценностей…) путем многостороннего императивно-атрибутивного регулирования, основанного на неразрывной связи между правопритязаниями и обязанностями; это регулирование обретает действенность через нормативные факты, которые придают регулированию социальную гарантию эффективности, и может в некоторых случаях обеспечить выполнение своих требований посредством заранее установленного внешнего принуждения, которое не предполагается как обязательное» (Gurvitch G. Problèmes de la sociologie du droit // Traité de sociologie / G. Gurvitch (éd.). Vol. 2. Paris: PUF, 1960. Р. 175; цит. по: Антонов М. В. Мир права Г. Д. Гурвича // Гурвич Г. Д. Философия и социология права. Избр. соч. СПб.: Изд. дом СПбГУ, 2004. С. 33).

91

Гурвич Г. Д. Памяти проф. Ф. В. Тарановского // Современные записки. 1936. № 60. С. 458.

92

Так, в выпускной работе 1917 г. Гурвич благодарит «глубокоуважаемого дорогого учителя» за «любезные личные указания», которые Тарановский дал своему ученику в ходе подготовки диссертации (Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. Петроград: Изд-во Вольфа, 1918. С. 35).

93

Характерно, что сразу после кончины своего наставника Гурвич стал одним из организаторов (вместе с П. Н. Милюковым и Д. М. Одинцом) конференции по творческому наследию Тарановского, состоявшейся в Париже в рамках Русского академического союза 8 апреля 1936 г.: «Ф. В. Тарановский как теоретик и историк права Восточной Европы» (см.: Русское зарубежье. Хроника научной, культурной и общественной жизни: 1920–1940 Франция: в 4 т. / под общ. ред. Л. А. Мнухина. Париж; М.: УМСА-Press; ЭКСМО, 1995–1997. Т. 3. С. 186).

94

См.: Гурвич Г. Д. Памяти проф. Ф. В. Тарановского. С. 458–460.

95

В том же 1915 г. Тарановский также получает предложение о переводе на профессорскую должность в Петроградском университете, которое он отклоняет в качестве протеста против вмешательства властей в академическую свободу, требуя избрания, а не назначения на профессорскую должность. Это не помешало ему 1 октября 1915 г. дать своему ученику рекомендательное письмо для Петроградского университета (Личное дело Г. Д. Гурвича в Фонде Петроградского университета (1915–1917)). Только с учетом перемен в академической сфере после революции 1917 г. сам Тарановский принимает предложение о работе в Петроградском университете. См. об этом: Гурвич Г. Д. Памяти проф. Ф. В. Тарановского. С. 459–460; Дело об избрании Ф. В. Тарановского ординарным профессором на кафедре русского права. 8 апреля 1917 г. — 16 июня 1918 г. ЦГИА СПб, Фонд Петроградского университета. Ф. 14. Оп. 27. Д. 73; Михальчич Р. История сербского права в трудах Федора Тарановского // Русская эмиграция в Югославии. М., 1996. С. 223–224; Спекторски Е. Живот и личность професора Теодора Тарановско // Архив за правне и друштвене науке. 1936. № 22. С. 218.

96

Личное дело Г. Д. Гурвича в Фонде Юрьевского университета (1912–1915)… Ед. хр. 1.27.

97

Письмо директора Русско-Азиатского банка Д. Н. Гурвича министру народного образования от 8 августа 1915 г. Личное дело Г. Д. Гурвича в Фонде Петроградского университета (1915–1917).

98

Прошение Г. Д. Гурвича на имя ректора Петроградского университета от 10 сентября 1915 г. Личное дело Г. Д. Гурвича в Фонде Петроградского университета (1915–1917)… Ед. хр. 5.

99

Письмо Министерства народного просвещения от 24 августа 1915 г., направленное одновременно в Петроградский университет и в Русско-Азиатский банк. Личное дело Г. Д. Гурвича в Фонде Петроградского университета (1915–1917).

100

Помимо лекций А. С. Ященко, Гурвич слушал также лекции Ф. В. Тарановского, М. Е. Красножена, ЛА. Шалланда, М. И. Догеля, П. П. Пусторослева, АИ. Фрейтаг-Лоринговена, А. С. Невзорова (Зачетная книжка Г. Д. Гурвича. Личное дело Г. Д. Гурвича в Фонде Юрьевского университета (1912–1915)… Ед. хр. 1.18–1.24).

101

Ященко, Грабарь и другие видные профессора Юрьевского университета также были вынуждены решить вопрос о переходе в Петроградской университет в связи с опасностью, которую несли приближающиеся военные действия (см.: Исаков С. Г. Молодые годы знаменитого социолога. Запоздалая юбилейная статья… С. 28–29).

102

Ср. переписку Г. Д. Гурвича и А. С. Ященко (Гуверовский институт при Стэнфордском университете. Коллекция Б. Н. Николаевского. Картон 24).

103

Зачетная книжка Г. Д. Гурвича. Личное дело Г. Д. Гурвича в Фонде Петроградского университета (1915–1917)… Ед. хр. 23–31.

104

В поздних досье времен эмиграции Гурвич указывает на «10 октября 1917 г., накануне Революции» как на дату защиты своей дипломной работы о Руссо (Автобиография Г. Гурвича. Личное дело Г. Гурвича в Фонде Академии Парижа // Национальный архив Франции. Фонд AJ 16 6015). Однако эта датировка вступает в противоречие с архивными данными, из которых следует, что диплом об окончании обучения в Петроградском университете Гурвич получил уже 13 апреля 1917 г. (Зачетная книжка Г. Д. Гурвича. Личное дело Г. Д. Гурвича в Фонде Петроградского университета (1915–1917)… Ед. хр. 25) и тем самым окончил обучение на юридическом факультете. Нужно также отметить, что научный руководитель исследования Гурвича Л. И. Петражицкий покинул Россию в сентябре 1917 г. и поэтому не мог бы участвовать в защите в октябре. С учетом этих противоречий можно предположить, что много лет спустя Гурвич перепутал дату своей защиты, поставив 10 октября вместо 10 февраля. Подобные ошибки часто встречаются в автобиографиях, которые Гурвич представлял в официальные учреждения Франции.

105

В ЦГИА хранится анонимная работа, объемом 112 страниц, озаглавленная «Политическая доктрина Ж.-Ж. Руссо» (рукопись анонимной студенческой работы «Политическая доктрина Ж.-Ж. Руссо» в Фонде Петроградского университета (1915–1917) // ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 25. Д. 155). Она была подготовлена и представлена в период 1900–1918 гг. (предельные даты работ, хранящихся в данном фонде), научным руководителем работы был Л. И. Петражицкий. Принимая во внимание такие совпадения, как общность тематики и названия работы, приблизительные даты защиты, научное руководство Петражицкого, можно сделать вывод о том, что эта анонимная работа принадлежит перу Гурвича.

106

Гурвич Г. Д. Политическая доктрина Ж.-Ж. Руссо. С. 1.

107

Автор рукописи так характеризует основные черты своей работы: «сосредоточенность на отдельных принципах доктрины Руссо и поэтому отсутствие цели составить общий взгляд на политическую теорию женевского мыслителя» (Политическая доктрина Ж.-Ж. Руссо. С. 4). В работе предлагалось «простое повторение правильных выводов других авторов… из-за нежелания повторять справделивые чужие мысли, воображая их своими собственными» (Там же. С. 23) и даже произвольный выбор из идей Руссо того, «что совпадало с общими воззрениями Руссо… сглаживание или додумывание противоречий ради достижения задуманного» (Политическая доктрина Ж.-Ж. Руссо. С. 108–109). Отметим, что критики опубликованной в 1918 г. работы Гурвича о Руссо упрекали автора в тех же недостатках (см. ниже).

108

См.: Там же. С. 55–56.

109

См.: Там же. С. 112.

110

Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо.

111

«Только неожиданно появившаяся возможность публикации заставила автора опубликовать эту работу» (Там же. С. 1).

112

«Только неожиданно появившаяся возможность публикации заставила автора опубликовать эту работу» (Там же. С. 1).

113

См.: Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 5.

114

См.: Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 6.

115

Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. С. 21.

116

Кареев Н. И. Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав (рецензия). Октябрь 1918 г. Рукопись // НИОР РГБ. Ф. 119. Картон 43. Д. 13; Новгородцев П. И. Новое истолкование политического учения Руссо // Русская книга. 1922. № 4. С. 5.

117

См.: Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. С. 28 и след.

118

См. вышеназванные исследования Кареева и Новгородцева, а также критические ремарки в работе: Бицилли П. М. J.-J. Rousseau et la Démocratie // Годишник на Софийския университетъ. 1928. Кн. 24. С. 20–24. Если первые два автора более или менее сдержанны в своих комментариях, говоря о вышеуказанной тенденции работы Гурвича, то Бицилли прямо выражает недоумение по поводу метода исследования своего коллеги; искажения текста, случайные, вырванные из контекста фразы, опущенные слова при цитировании — все это, по мнению критика, свидетельствовало о том, что Гурвич стремился во что бы то ни стало выдать свои идеи за идеи Руссо (Ibid. С. 20). Поэтому вывод Бицилли категоричен: «Открытия г-на Гурвича доказывают как раз противное тому, что он пытался доказать» (Бицилли П. М. J.-J. Rousseau et la Démocratie. С. 22).

119

Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. С. 51 и след.

120

Это признает и сам Гурвич в 1922 г.: Gurwitsch G. Übersicht der neueren rechtsphilosophieschen Literaturin Russland // Philosophie und Recht. 1922. Bd. 2. S. 125.

121

Вряд ли можно рассматривать факт принадлежности молодого мыслителя к различным социал-демократическим партиям как свидетельство того, что основу его концепций составляла марксисткая идеология — эту точку зрения отстаивает в своих многочисленных работах американский исследователь Ричард Сведберг (см., например: Swedberg R. Georges Gurvitch. A Study of the Relationship between Class Strategy and Social Thought; Idem. Georges Gurvitch: The Unhappy Positivist; Idem. Sociology as Disenchantment: The Evolution of the Work of Georges Gurvitch. N.Y: Humanities Press, 1982). В этом плане скорее нужно согласиться с Жаном Дювиньо, который отмечал, что в те годы «Гурвич не был собственно ни меньшевиком, ни большевиком — просто его мировоззрение было воспламенено идеей социальной демократии» (Duvignaud J. L’oublie ou la chute des corps. Arles, 1995. P. 137).

122

«Непосредственно перед революцией оставляет политическую деятельность и становится беспартийным социалистом», — так характеризует Б. Миркин-Гецевич политическую позицию Гурвича со слов последнего (анкета собеседования Б. Миркина-Гецевича с Г. Д. Гурвичем от 15 апреля 1928 г.).

123

Вот какую характеристику он дает Руссо в своей дипломной работе: «Руссо — это народный трибун, Руссо — воплощенный протест угнетаемых, Руссо — зеркало, отражающее в своих противоречиях противоречия общества, в котором дела расходились со словами, Руссо — глашатай нравственного стремления к возрождению, Руссо — будильник, заведенный рукой усыпленной, но еще не уснувшей совести, словом, Руссо — все для жизни и ничто для теории» (см. рукопись анонимной студенческой работы «Политическое учение Ж.-Ж. Руссо», автором которой предположительно является Г. Д. Гурвич, в Фонде Петроградского университета (1915–1917). С. 110).

124

«Переодетый террорист», как позднее охарактеризует свою политическую позицию в те годы сам Гурвич (Duvignaud J. Georges Gurvitch: symbolisme social et sociologie dynamique. Paris: Seghers, 1969. P. 183; Idem. Mort du Professeur Georges Gurvitch // Le Monde. 14 décembre 1965). В своих выступлениях на конгрессе 1965 г. в Брюсселе (который состоялся за месяц до смерти мыслителя) Гурвич также говорит о своем непосредственном участии в революции — он был одним из организаторов заводских советов на Путиловском заводе в Петрограде (Gurvitch G. Proudhon et Marx // L’actualité de Proudhon. Colloque des 24 et 25 novembre 1965. Bruxelles, 1967. P. 96). Интересно отметить, что владелец завода А. И. Путилов был учредителем и владельцем Русско-Азиатского коммерческого банка, который возглавлял Д. Н. Гурвич.

125

Об этом свидетельствуют и признания Гурвича в том, что он оставил университетские занятия, бросившись в революционные события (Durry M. Nécrologie: Georges Gurvitch (1894–1965) // Annales de l’Université de Paris. 1966. No. 66/2. P. 184; Roux Y. Lechoix de Gurvitch… P. 49). Об отношении молодого человека к происходящим событиям можно судить и по его более позднему письму: как пишет Гурвич своему ученику Ж. Дювиньо, узнав о падении царизма, в чем, будучи молодым, «принял самое деятельное участие», он «плакал от радости» (письмо Г. Гурвича Ж. Дювиньо от 4 ноября 1961 г. // Фонд Ж. Дювиньо (Дело Г. Гурвича). DVG. Cote 03. Institut Mémoires de l’Edition Contemporaine (Арденнское аббатство. Нижняя Нормандия. Франция)).

126

Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. С. 4 и след.

127

Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. С. 4 и след.

128

Gurvitch G. L’effondrement d’un mythe politique: Joseph Staline // Cahiers Internationaux de Sociologie. 1962. Vol. 33. P. 6–7.

129

Gurvitch G. Le principe démocratique et la démocratie future // Revue de Méthaphysique et de Morale. 1929. No. 36. P. 417. Основными ошибками политической доктрины французского мыслителя Гурвич считал механицизм и атомизм, характерные для учения об общей воле и сформулированные вполне в духе рационалистической философии Просвещения (Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. С. 100).

130

Gurvitch G. Le principe démocratique et la démocratie future // Revue de Méthaphysique et de Morale. 1929. No. 36. P. 417. Основными ошибками политической доктрины французского мыслителя Гурвич считал механицизм и атомизм, характерные для учения об общей воле и сформулированные вполне в духе рационалистической философии Просвещения (Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. С. 100).

131

Gurvitch G. Le principe démocratique et la démocratie future // Revue de Méthaphysique et de Morale. 1929. No. 36. P. 417. Основными ошибками политической доктрины французского мыслителя Гурвич считал механицизм и атомизм, характерные для учения об общей воле и сформулированные вполне в духе рационалистической философии Просвещения (Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. С. 100).

132

Gurvitch G. Democracy as a Sociological Problem // Journal of Legal and Political Sociology. 1942. No. 1. P. 47–48.

133

См., например: Laserson M. La sociologie russe // G. Gurvitch, W Moore (eds). La Sociologie au XXéme siècle. Paris, 1947. T. 2. P. 678.

134

Вопрос о Петербургской школе философии права был поставлен исследователями новой эпохи (Поляков А. В. Петербургская школа философии права и задачи современного правоведения // Правоведение. 2000. № 2. С. 4–23; Пяткина С. А. Л. И. Петражицкий и его эмоционалистская школа в системе правовых идей отечественной юриспруденции. М., 2000).

135

Timasheff N. S. Growth and Scope of Sociology of Law // Modern Sociological Theory in Continuity and Change / H. Becker, A. Boskoff (eds). N.Y, 1957. Р. 432. Здесь используется оригинальный вариант данной работы. Ср. пер. на рус. яз.: Беккер Г., Босков А. Современная социологическая теория в ее преемственности и изменении. М., 1961. С. 487–488.

136

Более подробно об использовании Гурвичем идей и принципов Петражицкого см.: Гурвич Г. Д. Идея социального права… С. 134–140; Он же. Юридический опыт и плюралистическая философия права… С. 339–352.

137

Timasheff N. S. Growth and Scope of Sociology of Law… Р. 431. См. аналогичную точку зрения другого воспитанника школы Петражицкого Максима Лазерсона: Лазерсон М. Петражицкий как творец науки права // Сегодня (Рига). 1931. № 139; Он же. Die Russische Rechtsphilosophie // Archiv für Rechts — und Wirtschaftsphilosophie. 1932/1933. Bd. 26. S. 317–318.

138

Например, М. Лазерсон указывает на то, что «Гурвич не избежал существенного влияния со стороны позитивистской теории права Петражицкого. Это ясно можно видеть на примере разграничения морали и права, которое Гурвич изложил в своей объемной работе на французском языке» (Laserson M. Die Russische Rechtsphilosophie… S. 317).

139

См., например: Gurvitch G. Une philosophie intuitionniste du droit: Léon Petrasizky // Archives de Philosophie du Droit et de Sociologie Juridique. 1931. No. 1. Р. 403–420; Idem. La théorie du «droit positif» et de la multiplicité infinie des sources du droit positif du savant russe Léon Petrazitsky // Gurvitch G. Le temps présent et l’idée du droit social. Paris, 1931. Р. 279–294; Гурвич ГД. Л. И. Петражицкий как философ права // Современные записки. 1931. № 47; Gurvitch G. Petrazitsky, Lev Iosifovich (1867–1931) // Encyclopaedia of the Social Sciences / E. R. A. Seligman, A. Johnson (eds). Vol. XII. N.Y., 1934. Р. 188; Гурвич ГД. Интуитивистская философия права: Лев Иосифович Петражицкий // Гурвич ГД. Юридический опыт и плюралистическая философия права… С. 339–352. О значимости идей учителя говорит то, чтов марте 1932 г. в Париже Гурвич прочитал французским студентам лекцию «Правовая теория Л. И. Петражицкого» (см.: Русское зарубежье… Т. 2. С. 287), стремясь тем самым популяризировать взгляды Петражицкого во Франции.

140

Гурвич ГД. Л. И. Петражицкий как философ права…

141

Гурвич Г. Д. Л. И. Петражицкий как философ права… С. 487.

142

«Жаль, что Гурвич не исследовал более детально взаимосвязь между своими идеями и идеями своих предшественников (О. фон Гирке, Л. И. Петражицкого, М. Ориу), с одной стороны, и немецких феноменологов — с другой» (Hessen S. Zur Geschichte und Theorie des Sozialrechts // Zeitschrift far Rechtsphilosophie. 1932/1934. Bd. 6. S. 73).

143

Laserson M. Die Russische Rechtsphilosophie… S. 318. См. также: Walicki A. Legal Philosophies of Russian Liberalism. Oxford, 1987. P. 283.

144

Gurvitch G. La théorie du «droit positif» et de la multiplicité infinie des sources du droit positif du savant russe Léon Petrazitsky… Р. 293. А. Печеник также обратил внимание на этот аспект теории Гурвича (и Тимашева), который пытался преодолеть индивидуально-психологическую основу теории своего наставника за счет «переформулировки взглядов Петражицкого в социопсихологическом ракурсе» (Peczenik A. Leon Petrazycki and the Post-Realistic Jurisprudence // Sociology and Jurisprudence of Leon Petrazycki / J. Gorecki (ed.). Chicago, 1975. P. 87).

145

Гурвич Г. Д. Л. И. Петражицкий как философ права… С. 481, 490–492.

146

Гурвич Г. Д. Л. И. Петражицкий как философ права… С. 486–487.

147

Гурвич Г. Д. Л. И. Петражицкий как философ права… С. 482.

148

Гурвич Г. Д. Л. И. Петражицкий как философ права… С. 489.

149

Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. С. 87 и след.

150

К вопросу о критике попытки Гурвича придать политическому учению Руссо контекст современных Гурвичу дебатов о сущности права и государства см.: Кареев Н. И. Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав [рец.]…; Новгородцев П. И. Новое истолкование политического учения Руссо… С. 5; Bizzilli P. J.-J. Rousseau et la Démocratie // Годишникъ на Софийския университетъ. Книга XXIV. С. 20–23.

151

Гурвич Г. Д. Идея неотчуждаемых прав личности в политических доктринах XVII–XVIII вв. // Труды русских ученых за границей. Берлин, 1922. Т. 2. Вероятно, данная статья представляет собой письменную версию прочитанного Гурвичем в 1921 г. в Берлине доклада на русском языке «Идея неотчуждаемых прав личности» (Отчет о деятельности Русской академической группы в Берлине // Там же. С. 273). Вполне возможно, что первоосновой этой работы является пробная лекция Гурвича на тему «Идея неотчуждаемых прав человека в политических доктринах XVII–XVIII вв.», прочитанная им в июле 1920 г. на политико-юридическом отделении факультета общественных наук (в то время так назывался юридический факультет) Петроградского университета (Протокол заседания политико-юридического отделения факультета общественных наук Петроградского университета от 26 июля 1920 г. Фонд Петроградского университета. 1918–1924 // Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (далее — ЦГАСПб) (Ф. 7240. Оп. 14. Д. 85).

152

См. критические замечания И. В. Делевского, видевшего недостаток работы Гурвича в сосредоточении поиска первоисточника неотъемлемых прав личности исключительно в западноевропейской правовой традиции: Дел-ски. Труды русских ученых за границей. Берлин, 1922. Т. 2 // Современные записки. 1922. № 11. С. 390–391.

153

Гурвич Г. Д. Идея неотчуждаемых прав личности в политических доктринах XVII–XVIII вв.… С. 74. В данном аспекте Гурвич считал Канта и Фихте всего лишь продолжателями Руссо, развившими его учение о совести как идеальной основе права (Там же. С. 73–74; Gurwitsch G. Kant und Fichte als Rousseau-Interpreten // Kantstudien. 1922. Bd. 27. S. 138–164).

154

Гурвич Г. Д. Идея неотчуждаемых прав личности в политических доктринах XVII–XVIII вв.… С. 74. Критические замечания Новгородцева о невозможности синтеза позитивного и естественного права (Новгородцев П. И. Новое истолкование политического учения Руссо… С. 5), к сожалению, были оставлены Гурвичем без комментариев. Но эти замечания еще раз указывают на то, что главная идея правового учения Гурвича направлена на интеграцию знания о праве.

155

С 24 января 1919 г. юридический факультет реорганизован большевиками в политико-юридическое отделение факультета общественных наук. См. по этому вопросу переписку между Петроградским университетом и Наркомпросом, а также решения этих органов (ЦГАСПб. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 111).

156

Данные взяты из письма Г. Д. Гурвича А. С. Ященко от 7 марта 1921 г. (Коллекция Б. Н. Николаевского). Подтверждение зачисления молодого ученого в преподавательский состав кабинета государственных наук юридического факультета Петроградского университета можно найти в архивах университета (Список лиц, прикрепленных к юридическому факультету Петроградского университета в 1917 г. Без даты // ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 27. Д. 660) и в последующих автобиографических справках Гурвича (анкета от 4 апреля 1944 г. // Фонд Г. Гурвича в Архивах Высшей школы социальных наук; анкета от 12 февраля 1932 г. Дело Г. Гурвича в Фонде Университета Парижа (1932–1965) // Национальный архив Франции. Cote F17 28495). На должность ассистента указанного кабинета Гурвич избран 6 октября 1919 г. (Протокол заседания политико-юридического отделения факультета общественных наук по вопросу избрания ассистенов кабинета государственных наук Г. Д. Гурвича и СБ. Крылова от 6 октября 1919 г. // ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 85). Для подготовки к научному званию Гурвичу была предоставлена университетская стипендия со 2 октября 1917 г. по 1 января 1919 г. (Список лиц, прикрепленных к юридическому факультету Петроградского университета в 1917 г. Без даты. Фонд Петроградского университета // ЦГИА СПб. Ф. 14. Оп. 27. Д. 660; письмо декана историко-филологического факультета в Правление Петроградского университета от 30 мая 1918 г. // ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 14).

157

Анкета собеседования Б. Миркина-Гецевича с Г. Д. Гурвичем от 15 апреля 1928 г. Но увидев положение дел в белогвардейском движении, мыслитель «вновь становится левым» и по возвращении в Петроград больше не участвует в политике (Там же).

158

Протокол заседаний политико-юридического отделения факультета общественных наук от 5 июля 1920 г. // ЦГА СПб. Фонд Петроградского университета. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 85. Детальное описание сложной процедуры сдачи магистерских экзаменов в Петрограде после прихода к власти большевиков можно найти в автобиографическом очерке ПА. Сорокина: Сорокин П. А. Мой долгий путь. Сыктывкар, 1991. С. 69–70.

159

Протокол заседаний политико-юридического отделения от 21 сентября 1920 г. // ЦГА СПб. Фонд Петроградского университета. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 85.

160

Вместе с тем нужно отметить, что Гурвич в отличие от своих коллег Н. С. Тимашева и П. А. Сорокина еще не был включен в списки профессорско-преподавательского состава университета. См., например: План преподавания по политико-юридическому отделению на 1919/1920 гг. // ЦГАСПб. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 85.

161

Имеющиеся данные не позволяют с точностью ответить на вопрос о том, приступал ли Гурвич к преподаванию в Томском университете и выезжал ли он в этот сибирский город в 1920 г. График подготовки к магистерским экзаменам и к тому, чтобы остаться в Петроградском университе (вплоть до 21 сентября 1920 г. — даты принятия решения об оставлении на юридическом факультете Петроградского университета; см.: Протокол заседаний политико-юридического отделения от 21 сентября 1920 г.) с трудом позволил бы молодому ученому такую дальнюю и длительную командировку с учетом того, что уже в октябре 1920 г. он эмигрирует из России (анкета собеседования Б. Миркина-Гецевича с Г. Д. Гурвичем от 15 апреля 1928 г.). В одной из своих французских автобиографий Гурвич подтверждает, что был назначен на профессорскую должность в Томском университете, но «не приступал к осуществлению своих профессорских функций в связи с отъездом из России» (Автобиография Г. Гурвича. Без даты. Примерно начало 1932 г. Дело Г. Гурвичав Фонде Университета Парижа (1932–1965) // Национальный архив Франции. Cote F17 28495).

162

Рогачевский А. И. Curriculum vitae профессора СИ. Гессена // Русское еврейство за рубежом. М.; Иерусалим, 1994. Т. 3. С. 132.

163

Это предложение было поддержано профессурой и руководством отделения, где преподавал Гурвич: ему дозволена научная командировка до августа 1922 г. (Протокол заседаний политико-юридического отделения от 26 июля 1920 г. // ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 85). Но воспользоваться этой официальной возможностью покинуть Советскую Россию молодой ученый не захотел или не смог.

164

Гурвич впоследствии объяснял эмиграцию несогласием с политикой большевиков, в частности с заключением Брест-Литовского мира. См., например: Durry M. Nécrologie: Georges Gurvitch (1894–1965). Р. 184; Balandier G. Evocation de Georges Gurvitch // Cahiers Internationaux de Sociologie. 1993. No. 95. Р. 229; Bosserman Ph. Dialectical Sociology: An Analysis of the Sociology of Georges Gurvitch. Boston: Extending Horizons, 1968. P. 13.

165

Roux Y. Le choix de Gurvitch… P. 50; Tiryakian E. A. Georges Gurvitch (1894–1965) // The Social Science Encyclopedia. L., 1985. P. 348. В личной беседе с учеником ПА. Сорокина ЭА. Тириакяном Гурвич утверждал, что эмигрировал под угрозой расстрела, которым ему грозил Ленин. Данную информацию, полученную от Гурвича в период его краткосрочного пребывания в США в начале 1960-х годов, ЭА. Тириакян подтвердил в личной беседе с автором этих строк на Конгрессе франкоязычных социологов 7 июля 2004 г. в Туре (Франция).

166

Gurvitch G. Libéralisme et Communisme — une réponse a M. Ramon Fernandez // Esprit. 1934. No. 2. P. 448; Idem. Proudhon et Marx… P. 96–97. См. также: Faye J.-P. Socialismes décentralisés et totalitaires // Les Lettres nouvelles. 1959. No. 7. P. 25. Именно в советах Гурвич видел осуществление своих политических идеалов, основанных на теории Прудона, и решительно возражал против превращения в Советском Союзе «профсоюзов и заводских советов в маскарад… в прикрытие для работы агентов власти». (Рукописный вариант ответов Г. Д. Гурвича на возможные ответы при защите его докторской диссертации в январе 1932 г. // Фонд Г. Гурвича в Архивах Школы высших социальных наук.)

167

См. выше: об отказе принять назначение, которое он считал «ниже своего достоинства» (Durry M. Nécrologie: Georges Gurvitch (1894–1965). P. 184), Гурвич говорил в ряде интервью. В частности, он подтверждает это обстоятельство в письме к М. Коренбаум, своей ученице и переводчице на английский его работ. См. отрывок из письма Гурвича к М. Коренбаум (октябрь 1963 г.), приведенный в ее предисловии к выходящему в свет в 1964 г. английскому переводу работы Гурвича: Korenbaum M. Translator’s Preface // Gurvitch G. The Spectrum of Social Time. Dordrecht: D. Reidel Publishing, 1964. Р. IX.

168

Анкета собеседования Б. Миркина-Гецевича с Г. Д. Гурвичем от 15 апреля 1928 г.

169

Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 6.

170

Swedberg R. Sociology as Disenchantment: The Evolution oftheWork of Georges Gurvitch. Р. 45.

171

На что указывает А. Хант: Hunt A. The Sociology of Law of Gurvitch and Timasheff: A Critique of Theories of Normative Integration // Research in Law and Sociology / S. Spitzer (ed.). Greenwich: Jai Press, 1979. Vol. 2. Р. 171.

172

См. постановку этих проблем соответственно в двух основных работах Гурвича: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1. Paris, 1950; Idem. Lidée du droit social. Paris: Recuei Sirey 1931.

173

В этом смысле А. Мендрас называет Гурвича «жертвой революции»: Interview de F. Farrugia avec H. Mendras // Farrugia F. La reconstruction de la sociologie française (1945–1965). Р. 95. Ж. Дювиньо, ученик Гурвича, отмечает, что Гурвич позиционировал себя во французской социологии как единственного свидетеля революции 1917 г. в России, и именно отсюда происходила основная линия его социологии (Duvignaud J. Le prix des choses sans prix // Unitam. 1993. No. 6. Р. 17). Об огромном значении революции 1917 г. для Гурвича говорят многие современники мыслителя. См., например: Ansart Р. Les sociologies contemporaines. Paris, 1990. Р. 11; Interview de F. Farrugia avec J. Duvignaud // Farrugia F. La reconstruction de la sociologie française (1945–1965). Paris, 2000. Р. 236; Balandier G. Evocation de Georges Gurvitch… Р. 229. В другой работе Ж. Баландье отмечает, что «русская революция была основой первого проекта социологии Гурвича; проекта, который мыслитель конструировал и реконструировал в течении всей жизни» (Balandier G. Georges Gurvitch: sa vie, son ceuvre. Р. 6).

174

Bosserman Ph. Georges Gurvitch et les durkheimiens en France, avant et après la Seconde Guerre mondiale // Cahiers Internationaux de Sociologie. 1981. No. 70. Р. 125. См. также: Bosserman Ph. Dialectical Sociology: An Analysis of the Sociology of Georges Gurvitch. Р. 2–3.

175

Clark T. N. Prophets and Patrons. The French University and the Emergence of the Social Science. N.Y, 1973. Р. 230. Ален Турен в связи с этим справедливо говорит, что «проблема Гурвича — это проблема российского общества. И мог ли он избежать этого влияния, наблюдая, как обрушались социальные системы, давая рождение авторитарной власти?» (Interview de F. Farrugia avec A. Touraine // Farrugia F. La reconstruction de la sociologie française (1945–1965). Paris, 2000. Р. 273).

176

Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 12.

177

Термин, который Гурвич использует для характеристики своей позиции в годы революции (письмо Г. Гурвича Р. Кёнигу от 4 ноября 1963 г.).

178

Gurvitch G. La vocation de la sociologie française est de produire une jonction entre la sociologie théorique et la recherche empirique… P. 67.

179

Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 6.

180

В другом месте Гурвич, отвечая на вопрос Ж. Дювиньо о наличии связи между формированием принципов его социологической теории и революционными событиями 1917 г. в России, подчеркивает, что «такая связь очевидна! Мои конкретные социологические наблюдения были сделаны на собственном жизненном опыте — констатация очевидных противоречий между различными социальными группами и уровнями социальной действительности в тот момент, когда социальная структура всего общества — царизм — была разрушена, а новая социальная структура Советской России только еще формировалась» (Duvignaud J. L’oublie ou la chute des corps. P. 24).

181

Toulemont R. Sociologie et pluralisme dialectique: Introduction a l’oeuvre de Georges Gurvitch. P. 7.

182

Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 6. Впоследствии Гурвич нашел аналогию своим демократическим идеалам (социальный и правовой плюрализм, децентрализованная планификация) в общественном устройстве Югославии 1950-х годов. Ср. письмо Г. Д. Гурвича П. А. Сорокину от 12 марта 1957 г. (Pitirim Sorokin’s Papers. Saskatchewan University Library).

183

В связи с этим вполне можно согласиться с Р. Сведбергом, который считал, что «мировоззрение Гурвича было схожим с мировоззрением всей русской интеллигенции: покинув свою страну, мыслитель остался верен ее интеллектуальной традиции» (Swedberg R. Sociology of Disenchantment: The Evolution of the Works of Georges Gurvitch. N.Y, 1982. P. 71).

184

Отчет о защите Г. Д. Гурвичем докторской диссертации по теме «Идея социального права» (составлен Г. Д. Гурвичем). Рукопись. Приложение к письму Г. Д. Гурвича М. В. Вишняку от 23 января 1932 г. // Коллекция Т. Вишняк.

185

См. биографическую заметку: Гурвич Г. Д. (анонимный автор, предположительно А. С. Ященко) // Русская книга. 1921. № 1. С. 15.

186

Шпенглер О. Прусская идея и социализм / пер. с нем. Г. Д. Гурвича. Берлин, 1922. Мыслитель также собирается перевести на русский работы ведущих немецких философов: «Основные проблемы социологии» Г. Зиммеля и «Система философии» Г. Риккерта (письмо Г. Д. Гурвича А. С. Ященко от 7 марта 1921 г. // Коллекция Б. Н. Николаевского), но отказывается от этого замысла.

187

Gurvitch G.: Die Einheit der Fichteschen Philosophie. Berlin: Gollingen, 1922; Gurwitsch G. Die Zwei Größten Russischen Rechtsphilosophen: Boris Tchitcherin und Wladimir Solowiew // Philosophie und Recht. 1923. Bd. 2. S. 80–102; Idem. Fichtes System der konkreten Ethik. Tübingen, 1924; Idem. Ubersicht der neueren rechtsphilosophischen Literatur in Russland; Гурвич Г. Д. Идея неотчуждаемых прав личности в политических доктринах XVII–XVIII вв.

188

Chronik russischen Lebens in Deutchland 1918–1941 / K. Schlögel. (Hrsg.) Berlin, 1999. Not. 431.

189

См.: Отчет о работе Русской академической группы в Берлине // Труды русских ученых за границей. 1922. Т 2. С. 273.

190

См.: Chronik russischen Lebens in Deutchland 1918–1941. Not. 642.

191

См.: Анкета собеседования Б. Миркина-Гецевича с Г. Д. Гурвичем от 15 апреля 1928 г.

192

См.: Стародубцев Г. С. Вопросы преподавания международного права в Протоколах Русского юридического факультета в Праге // Право и жизнь. 1999. № 24.

193

См.: Simirenko A. Social Origin, Revolution and Sociology: TheWorkofTimasheff, Sorokin and Gurvitch // The British Journal of Sociology. 1973. No. 24. Р. 87.

194

Gurwitsch G. Kant und Fichte als Rousseau-Interpreten… S. 138–164; Idem. Kritische Bemerkungen über die Philosophie M. Heideggers // Der Russische Gedanke. 1930. Nr. 1. S. 234–237; Idem. Otto von Gierke als Rechtsphilosoph // Logos. 1922/1923. Bd. 11. S. 86–132; Idem. Die neueste französische Literatur über den nach-kantianischen Idealismus // Logos. 1931. Bd. 20.

195

По мнению рецензентов этой работы, она также была написана в контексте русского философского дискурса и представляла собой один из этапов становления идеал-реалистической концепции Гурвича (Гессен СИ. Georg Gurwitsch. Fichtes System der konkreten Ethik // Современные записки. 1925. № 24. С. 455–460; Lossky N. Fichtes konkrete Ethik im Lichte des modernen Transzendentalismus // Logos. 1926. Bd. 15. S. 349–363).

196

См.: Диспут Г. Д. Гурвича // Руль. 1925. 9 апр. С. 4.

197

Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. С. 99–100. См. ответ Новгородцева на эту критику в 4-м издании его книги «Об общественном идеале» 1922 г. (Новгородцев П. И. Об общественном идеале. М., 1991. С. 109) и в цитированной выше рецензии на книгу Гурвича о Руссо. По мнению Новгородцева, утверждение первичности личностного начала по отношению к обществу не ведет к индивидуализму; и наоборот, попытка уровнять личное и социальное начала несет в себе угрозу личной свободы.

198

См., например: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1. Р. 31–35. Помимо некоторых индивидуалистических тенденций правовой философии Новгородцева, Гурвич критикует и чрезмерную «спиритуализацию» философии права этого великого русского ученого в последние годы его жизни. Ср.: Гурвич Г. Д. Профессор П. И. Новгородцев как философ права // Современные записки. 1924. № 20. С. 389–393.

199

См.: Он же. Этика и религия // Современные записки. 1926. № 29. С. 259 и след.

200

См.: Гурвич Г. Д. Введение в общую теорию международного права. Прага: Изд-во Русского юрид. фак-та, 1923. Эта книга представляла собой первую часть исследования по международному праву, которое Гурвич не завершил из-за переезда в Берлин и работы над диссертацией по концепции Фихте.

201

См.: Вишняк М. В. Социалистическое государство и социальное право // Современные записки. 1925. № 25. С. 525.

202

Waltz K. N. Man, the State, and War. N.Y, 2001. P. 67.

203

См.: Русское зарубежье… Т. 1. С. 205. См. также: Гурвич Г. Д. Философия права Гуго Гроция и современная теория международного права. Отдельный оттиск из Сборника Русского института в Праге. Прага, 1929. С. 279. Примеч. 1.

204

См.: Gurvitch G. La philosophie du droit de Hugo Grotius et la théorie moderne de droit international. Р. 365 et suiv. Этот французский вариант русской статьи Гурвича был несколько дополнен с учетом стандартов французской научной общественности и особенно принципов кружка французского философа Ксавье Леона, протекция которого и позволила Гурвичу осуществить данную французскую публикацию (см. письмо Г. Гурвича К. Леону от 19 декабря 1925 г.).

205

Ср. афиши лекций и иные материалы Института славянских исследований в Париже за 1924–1929 гг. (в настоящее время находятся в Центре современных архивов Франции. 20010498/174-177).

206

См.: Russische Emigration in Deutschland 1918 bis 1941. Leben im europäischen Burgerkrieg / Schlögel K. (Hrsg.) Berlin, 1995. S. 43 usw. Для мыслителя наиболее выгодным оказывается вариант с командированием в Париж для работы в Институте славянских исследований. Именно поэтому Гурвич вместе со своим коллегой по Петроградскому университету Тимашевым пишет письмо признанному лидеру русской эмиграции П. Н. Милюкову с просьбой содействовать в переезде из Праги в Париж, сохранив содержание от Русского юридического факультета в Праге. Ответа на это письмо не сохранилось, но, по-видимому оно возымело действие, и два молодых ученых получили командировки в Париж (письмо Г. Д. Гурвича и Н. С. Тимашева П. Н. Милюкову от 29 сентября 1927 г. // Государственный архив РФ (далее — ГА РФ). Ф. 5856. Оп. 1. Д. 203).

207

Анкета собеседования Яна Гуровича с Г. Д. Гурвичем от 3 мая 1928 г. в архивах ложи «Северная Звезда» в Париже… 7/213.

208

Gurwitsch G. Übersicht der neueren rechtsphilosophischen Literatur in Russland… S. 111–125.

209

Gurwitsch G. Übersicht der neueren rechtsphilosophischen Literatur in Russland… S. 124–125.

210

Gurwitsch G. Die Zwei Größten Russischen Rechtsphilosophen: Boris Tchitcherin und Wladimir Solowiew… S. 80–102.

211

См.: Гурвич Г. Д. Два величайших русских философа права: Борис Чичерин и Владимир Соловьев / пер. с нем. М. В. Антонова, А. В. Полякова // Правоведение. 2005. № 4. С. 146.

212

См.: Гурвич Г. Д. Два величайших русских философа права: Борис Чичерин и Владимир Соловьев / пер. с нем. М. В. Антонова, А. В. Полякова // Правоведение. 2005. № 4. С. 154.

213

См.: Гурвич Г. Д. Два величайших русских философа права: Борис Чичерин и Владимир Соловьев / пер. с нем. М. В. Антонова, А. В. Полякова // Правоведение. 2005. № 4. С. 143–144.

214

Примечательно, что в течение нескольких лет Гурвич продолжал интересоваться философией права Вл. Соловьева, о чем свидетельствуют прочитанные им лекции и доклады о творчестве этого великого мыслителя в кругах русской эмиграции в Париже (см.: Русское зарубежье… Т. 1. С. 218).

215

См.: Гурвич Г. Д. Этика и религия.

216

См. Дело Г. Гурвича (анкета от 27 апреля 1928 г.) в архивах русских масонских лож (Великий Восток Франции — Северная Звезда (1924–1970)). 11-2-1/207.

217

Так, в одном из писем Ф. Броделю Гурвич пишет о том, что в годы революции он был «очень близок к идеологии левых эсеров» (письмо Г. Гурвича Ф. Броделю от 18 января 1962 г. // Библиотека Института Франции. Фонд Фернана Броделя. № 52).

218

Так, в программе за 1926–1927 гг. указано, что Гурвич читал лекции по истории политических учений в Новое время (происхождение и эволюция демократических идей): Программа курсов Франко-русского института социальных и политических наук на 1926–1927 гг. // ГА РФ. Ф. 5956. Оп. 2. Д. 540.

219

См. афиши лекций за 1925–1927 гг. в архивах Института славянских исследований в Париже. (Центр современных архивов Франции. Фонд Института славянских исследований. 20010498/176). Чтение Гурвичем лекций по русской философии права подтверждают и другие источники. См., например, список лекций и докладов мыслителя (Русское зарубежье… Т. 2. С. 212 и след.), его переписку с издателем (письмо Г. Гурвича Ф. Зибеку от 12 ноября 1925 г. (цит. по: Gurvitch G. Ecrits allemands. Vol. 1. P. 357)).

220

Gurvitch G. La philosophie russe du premier quart du XXème siècle // Monde slave. 1926. Р. 255. Показательна дискуссия между Гурвичем и Лосским во Французском философском обществе по поводу интуитивизма Н. О. Лосского (См.: Lossky N. et al. L’intuitivisme russe et le réalisme anglo-saxon. Discussion sur la conception de Nikolai Lossky. Séance du 09 juin 1928 // Bulletin de la Société française de Philosophie. No. 28. Р. 167–171), где, высоко оценивая философскую концепцию Лосского, Гурвич упрекает мыслителя в том, что «в его идеал-реалистической системе очевидным образом реализм преобладает над идеализмом, тогда как синтез интуитивизма и критического трансцендентализма, возможно предугаданный в последних работах Фихте, должен вести к построению позиции, превосходящей как реализм, так и идеализм» (Ibid. P. 171).

221

См.: Gurvitch G. La philosophie russe du premier quart du XXème siècle. Р. 259.

222

См.: Gurvitch G. La philosophie russe du premier quart du XXème siècle. Р. 259.

223

См.: Gurvitch G. La philosophie russe du premier quart du XXème siècle. Р. 263.

224

См.: Gurvitch G. La philosophie russe du premier quart du XXème siècle. Р. 263.

225

Например, в письмах к Н. А. Бердяеву мыслитель говорит о своих попытках включить известного французского философа Э. Жильсона в философскую полемику в среде русской эмиграции с участием С. Л. Франка (письмо Г. Д. Гурвича Н. А. Бердяеву от 7 февраля 1926 г. // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 448.). Гурвич не оставляет своих русских коллег, прося для них о протекции. Так, через несколько лет мыслитель пишет Бердяеву о своих неудачных просьбах о помощи С. Л. Франку, которому Э. Жильсон отказался помогать, заслужив за это от Гурвича эпитеты «очень злой и недоброжелательный человек» (письмо Г. Д. Гурвича НА. Бердяеву от 2 июля 1933 г. // Там же). Характерна в этом отношении переписка Г. Д. Гурвича с В. Э. Грабарем, которому его бывший ученик пытается помочь с публикациями во Франции.

226

См.: Гурвич Г. Д. Собственность и социализм // Современные записки. 1929. № 38. С. 346 и след.

227

Ср. письмо Г. Д. Гурвича М. В. Вишняку от 2 сентября 1931 г. // Коллекция Т. Вишняк.

228

См., например: Гурвич Г. Д. Социализм и собственность // Современные записки. 1928. № 36. С. 347 и след.

229

Ложа «Северная Звезда» была создана в ноябре 1924 г. под покровительством Великого Востока Франции — ритуала, противопоставлявшегося шотландскому, в частности, по политической ориентации: масоны шотландского обряда во Франции занимали преимущественно консервативные позиции; русские масоны этого обряда придерживались ярко выраженных антисоветских настроений, тогда как масоны ритуала «Великого Востока Франции» представляли собой «левое крыло русской эмиграции» (см.: Theakston S. La franc-maçonnerie russe en France, entre l’exode de 1919 et la guerre de 1940 // Travaux de Villard de Bonnecourt. T. VIII. Liège, 1972. P. 61).

230

Судя по переписке Гурвича с этой ложей и по сделанным им после 1946 г. докладам, мыслитель, несмотря на формальный выход из состава членов ложи, продолжал участвовать в масонском движении как после переезда в 1937 г. в Страсбург, так и во время эмиграции в США (1941–1945). Об этом свидетельствуют также его доклады, сделанные в США в 1943 г.: памяти Н. Д. Авксентьева (О долге русских масонов за границей. 30 декабря 1943 г. Рукопись // Национальная библиотека Франции. Отдел рукописей. Архивы русских масонских лож (Великий Восток Франции — Северная Звезда (1924–1970)). Boîte 8, без инв. No.) и МА. Осоргина (Gurvitch G. In Memory of Brother MA. Ossorgin // Masonic Club Rossia. 1943. No. 1. Р. 13–15). До вступления в эту ложу молодой Гурвич участвовал и в других масонских организациях. Так, 21 июня 1924 г. он прочел доклад «В. С. Соловьев и еврейский вопрос» в одной из русских масонских лож Берлина (Chronik russischen Lebens in Deutchland 1918–1941. Not. 3592).

231

Ср. рукописи его выступлений: «Капитализм или социализм» (6 марта 1930 г.), «О хозяйственной демократии» (3 марта 1932 г.), «О противоречии начал магического и религиозного» (24 сентября 1934 г.) // Национальная библиотека Франции. Отдел рукописей. Архивы русских масонских лож (Великий Восток Франции — Северная Звезда (1924–1970)). Boîte 1, без инв. No.

232

Гурвич Г. Д.: Тарановский Ф. В. Энциклопедия права. 2-e изд. 1923. С. 444–447; Он же. Алексеев Н. Н. Основы философии права. Прага, 1924 // Современные записки. 1924. № 21. С. 397–400; Он же. Лазерсон М. Общая теория права. Введение в правоведение. Рига, 1930 // Современные записки. 1932. № 43. С. 540–542.

233

См.: Д. Гурвич Expérience juridique et la philosophie pluraliste du droit. Paris, 1935 // Новый Град. 1935. № 10. С. 139–142; Вышеславцев Б. П. Georges Gurvitch. L’idée du droit social. Paris, 1931 // Путь. 1934. № 43. С. 78–82; Гессен СИ. Идея социального права // Современные записки. 1932. № 39. С. 421–435. Показательно, что СИ. Гессен находил в философско-правовой концепции Гурвича 1930-х годов попытку перенесения во французскую правовую науку принципов русской философии права (Там же. С. 423).

234

Вышеславцев Б. П. Georges Gurvitch. L’idée du droit social. С 80.

235

Вышеславцев Б. П. Georges Gurvitch. L’idée du droit social. С 82.

236

См.: Бердяев Н. А. О новейших течениях в немецкой философии. Гейдеггер // Путь. 1930. № 24. С. 115–122.

237

Бицилли П. М. Г. Д. Гурвич Expérience juridique et la philosophie pluraliste du droit… С. 139. Мы приводим ряд выдержек из этой рецензии, поскольку она, по нашему мнению, точно отражает основную идею политико-правовой концепции Гурвича.

238

Бицилли П. М. Г. Д. Гурвич Expérience juridique et la philosophie pluraliste du droit… С. 141. Мы приводим ряд выдержек из этой рецензии, поскольку она, по нашему мнению, точно отражает основную идею политико-правовой концепции Гурвича.

239

Бицилли П. М. Г. Д. Гурвич Expérience juridique et la philosophie pluraliste du droit… С. 142. Мы приводим ряд выдержек из этой рецензии, поскольку она, по нашему мнению, точно отражает основную идею политико-правовой концепции Гурвича.

240

В то же время такая позиция не являлась проявлением политического индифферентизма, о чем свидетельствуют многочисленные полемические статьи Гурвича в изданиях русской эмиграции, его принципиально антифашистская позиция в Институте философии и социологии права, его протест против войны Франции в Алжире. Нельзя поэтому согласиться с выводом А. Симиренко, который считает, что, «покинув Россию, Гурвич полностью укрылся в академической сфере от реалий повседневной жизни. Его творчество поэтому является антиисторическим» (Simirenko A. Social Origin, Revolution and Sociology: The Work of Timasheff, Sorokin and Gurvitch… Р. 91).

241

См. его критику позиций С. Л. Франка и Л. И. Карсавина, искавших в сущности большевистской власти элементы русского национального сознания: Гурвич Г. Д. Der Staat, das Recht und die Wirtschaft des Bolschewismus. 1 Teil. 1925 // Современные записки. 1925. № 25. С. 497. Характерна также критика евразийцев: Гурвич Г. Д. Пророки // Дни. 1925. 23 июня.

242

Впоследствии такая позиция послужила причиной разрыва между Гурвичем и руководством журнала «Современные записки» и, по-видимому, в более широком плане — большей частью русской эмиграции. Подобной позиции придерживались и друзья мыслителя — М. А. Осоргин, СИ. Гессен (Вишняк М. В. Современные записки: воспоминания редактора. Индиана, 1957. С. 106, 197–198). Из переписки Гурвича с немецким издателем его книги о Фихте — Зибеком (ср. письмо Г. Гурвича Ф. Зибеку от 1 октября 1922 г.; цит. по: Gurvitch G. Ecrits allemands. Vol. 2. P. 301) можно почерпнуть интересные признания ученого: в 1922 г. он вполне серьезно говорил о своем намерении вернуться в Советскую Россию, где ему якобы предлагали высшие академические посты. Хотя подтверждений действительности этого намерения в других источниках не находится, подобный ход событий мог быть вполне характерен для политической ориентации Гурвича.

243

Гурвич Г. Д. Государство и социализм // Современные записки. 1925. № 25. См. также письмо Г. Д. Гурвича Б. Н. Яковенко от 22 августа 1937 г. (Коллекция Б. и Д. Яковенко в Архивах Мельбурнского университета), где мыслитель ставит вопрос об объединении русской эмиграции в общей научной деятельности и вне вопроса о признании советской власти в России.

244

Вишняк М. В. Современные записки: воспоминания редактора. С. 106. См. также письмо Гурвича Вишняку, где первый в качестве несогласия сотрудничать с журналом указывает на его политическую ангажированность (письмо Г. Д. Гурвича М. В. Вишняку от 13 декабря 1931 г. // Коллекция Т. Вишняк).

245

Гурвич Г. Д. Будущее России. Рукопись. 1945 // Фонд Г. Д. Гурвича в архивах Высшей школы социальных наук. В качестве секретаря Института философии права и юридической социологии Гурвич в 1930-е годы переписывался с учеными, оставшимися в Советской России. Так, в 1938 г. он приглашал к участию в Конгрессе в Риме С. А. Котляревского и Е. Б. Пашуканиса (письмо Г. Д. Гурвича П. Л. Леону от 9 марта 1938 г. // Фонд Г. Д. Гурвича в архивах Высшей школы социальных наук).

246

См.: Заявление Г. Д. Гурвича от 26 июня 1922 г. // ГА РФ. Ф. 5765. Оп. 2. Д. 231-8.

247

См.: Заявление Г. Д. Гурвича от 8 октября 1923 г. // ГА РФ. Ф. 5765. Оп. 2. Д. 231-9. После ухода в этот отпуск Гурвич уже более не продолжал преподавать на Русском юридическом факультете, хотя до конца 1920-х годов числился на факультете и даже получал денежное содержание (анкета Г. Д. Гурвича от 27 апреля 1928 г., заполняемая при вступлении в члены ложи «Северная Звезда»… 11-2).

248

См.: Chronik russischen Lebens in Deutchland 1918–1941. Not. 3151, 4144.

249

Эту работу мыслитель непосредственно готовил с 1921 по 1924 г. (Gurvitch G. Dialectique et sociologie. P. 58), хотя ряд положений был сформулирован еще до эмиграции, ведь молодой ученый «попал под вдохновение» концепции Фихте «еще в двадцатилетнем возрасте» (Ibid. P. 82), т. е. начиная с 1914 г., и эмигрировал из России уже с набросками книги о Фихте (Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 6). Косвенно указывает на длительность работы над этим проектом то, что Гурвич признавал в письме издателю его книги факт «многолетней работы над книгой о Фихте» (письмо Г. Гурвича Ф. Зибеку от 21 июня 1924 г. Цит. по: Gurvitch G. Ecrits allemands. Vol. 1. P. 352).

250

Рене Тулемон в связи с этим справедливо сопоставляет влияния «немецкой метафизики, особенно Фихте, Гуссерля и Шелера, данником которой Гурвич был на протяжении длительного времени», и влияния русской религиозной философии, особенно таких ее концепций, как соборность, мир (См.: Toulemont R. Sociologie et pluralisme dialectique: Introduction a l’oeuvre de Georges Gurvitch. Р. 7).

251

Можно отметить, что уже в работе 1918 г. о политической доктрине Руссо философия Фихте была обозначена как единственный методологический путь к отысканию синтеза между индивидом и обществом (Гурвич Г. Д. Руссо и Декларация прав. Идея неотчуждаемых прав личности в политической доктрине Руссо. С. 100). Кроме того, еще в Петрограде Гурвич посещал семинары по философии Фихте, организованные СИ. Гессеном (см.: Дойков Ю. В. Жорж Гурвич — социолог первой волны эмиграции // Социологические исследования. 1996. № 23. С. 143), что говорит об интересе молодого ученого к творчеству Фихте.

252

В диссертационное жюри входили такие ученые, как СИ. Гессен, Н. Н. Алексеев и С. Л. Франк (см.: Лосский Н. О. «Fichtes System der konkreten Ethik» Г. Д. Гурвича // Руль. 1925. № 6. С. 1378. См. также упоминание о защите Г. Д. Гурвичавкн.: Chronik russischen Lebens in Deutchland 1918–1941. Not. 4085.)

253

Gurwitsch G. Fichtes System der konkreten Ethik.

254

Письмо Г. Д. Гурвича А. С. Ященко от 7 марта 1921 г. // Коллекция Б. Н. Николаевского.

255

Papilloud C, Rol C. Rapport éditorial // Gurvitch G. Ecrits allemands. Vol. 1. P. 328–330.

256

Письмо Ж. Гурвича Ф. Зибеку от 12 марта 1924 г. (цит. по: Gurvitch G. Ecrits allemands. Vol. 1. P. 349–350). О намерении выпустить работу по социальной философии Фихте Гурвич говорит и в заключении вышедшей в 1924 г. книги об этической системе немецкого философа (Gurwitsch G. Fichtes System der konkreten Ethik. S. 375). Но даже этому проекту публикации не суждено было осуществиться, и исследования Гурвича по философии права Фихте так и остались в набросках, послуживших, тем не менее, одной из основ для подготовленной семью годами позже докторской диссертации о социальном праве.

257

См.: Гессен СИ. Georg Gurwitsch. Fichtes System der konkreten Ethik. С. 455–460.

258

Gurwitsch G. Fichtes System der konkreten Ethik. S. 159–165.

259

В частности, см. работы Гурвича «L’idée du droit social» и «Dialectique et sociologie».

260

Отметим также ту демократическую направленность, которую Гурвич видел в социально-философской системе Фихте, называя последнего «философом Французской революции» (Gurvitch G. Die Neuestefranzösische Literaturüber dennach-kantianischen Idealismus… S. 109). Другим важным, с точки зрения Гурвича, моментом была связь Фихте и масонского движения (Ibid. 111–112).

261

См.: Диспут Г. Д. Гурвича… С. 4.

262

Там же. Рецензируя эту работу своего молодого друга о Фихте, СИ. Гессен также отмечает, что «самое оригинальное в этой книге то, что ее основная идея принадлежит не Фихте, а самому Гурвичу» (Гессен СИ. Georg Gurwitsch. Fichtes System der konkreten Ethik. С. 457). См. также замечания американского автора Э. Блисс-Тэлбот в ее довольно благожелательной рецензии (Bliss-Talbot E. Gurvitch G. Fichtes System der konkreten Ethik // The Philosophical Review. 1925. No. 34. P. 507). Более жесткую критику работа Гурвича получила и в рецензии французского исследователя Э. Брейе, считавшего выводы Гурвича «шокирующими и парадоксальными», раскрывающими лишь собственные идеи Гурвича, основанные на представлениях современной немецкой философии (Bréhier E. Histoire de la philosophie moderne (compte-rendus) // Revue philosophique de la France et de l’étranger. 1926. No. 102. P. 157–158).

263

Работа в архивах Прусской императорской библиотеки в Берлине над рукописями Фихте являлась стержневым пунктом исследовательского замысла молодого Гурвича: именно в этих целях он берет отпуск без содержания на 1923/24 учебный год на Русском юридическом факультете в Праге и именно эту причину (необходимость работы в Берлинской библиотеке над рукописями Фихте) он указывает в заявлении на научный отпуск (заявление Г. Д. Гурвича от 8 октября 1923 г.). О напряженной работе над «почти нечитаемыми» рукописями Фихте Гурвич пишет известному в Германии того времени специалисту по философии Фихте Фрицу Медикусу (письмо Г. Гурвича Ф. Медикусу от 26 января 1924 г. (цит. по: Gurvitch G. Ecrits allemands. Vol. 1. P. 347)).

264

Письмо Г. Гурвича Ф. Медикусу от 26 января 1924 г. Это же Гурвич подтверждает и в своем автобиографическом очерке: Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 7.

265

См. рецензии M. Гейгера (Geiger M. Gurwitsch G. Fichtes System der konkreten Ethik // Theologische Literaturzeitung. 1926. Nr. 51. S. 145–146), M. Геру (Guéroult М. Le système fichteen de la morale concrète d’après G. Gurwitsch // Revue de Métaphysique et de Morale. 1926. No. 33. P. 127–133). Французский правовед Гастон Ришар также указывает на вольность автора в обращении с первичными источниками, приводя в пример как раз его исследование о Фихте (Richard G. Le transpersonalisme dans l’éthique de Fichte // Revue internationale de sociologie. 1935. No. 43. P. 411).

266

Диспут ГД. Гурвича.

267

Отчет о деятельности: Русское философское общество в Праге // Руль. 1925. 17 июня. С. 4.

268

Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 5.

269

Ibid. Р. 6. В своих зрелых работах позднего, «французского» периода творчества Гурвич уже очень редко ссылается на авторитет малоизвестных на Западе русских философов, но многие ключевые концепции его социологической теории находят свое основание именно в идее всеединства. Подбирая разные варианты перевода для этого термина, Гурвич опирается на этот мировоззренческий принцип, восходящий к трудам В. С. Соловьева, А. С. Хомякова и других русских философов-идеалистов. Так же как и его единомышленники (СИ. Гессен, С. Л. Франк и др.), он остается верным данному принципу, основными моментами которого, по мнению Анджея Валицкого, были: «1) идея примирения единого и многого в синтезе, направленном как против атомизма XIX в., так и против простого монизма, который есть не что иное, как тоталитарное извращение идеи единства; 2) идея “иерархии уровней”, направленная против редукционизма; 3) идея автономии, противопоставляемая натурализму и психологизму» (Walicki A. Legal Philosophies of Russian Liberalism. P. 417).

270

См.: Gurvitch G. Phénoménologie et critiсisme. Une confrontation entre les deux courants dans la philosophie d’Emile Lask et de Nikolai Hartmann… P. 284.

271

В этом отношении характерно, что в своей рецензии на книгу Гурвича Н. О. Лосский называет его типичным «представителем русской философии во всей ее оригинальности» (Losskij N. Fichtes konkrete Ethikim Lichte des modernen Transcendentalismus… S. 355). Интересный вывод делает американский исследователь Р. Сведберг. Соглашаясь с тем, что в работе 1924 г. Гурвич формулирует скорее собственную этическую систему, чем описывает систему Фихте, Сведберг считает, что замыслом данной работы был синтез философии русского интуитивизма и немецкого неокантианства (см.: Swedberg R. Sociology as Disenchantment: The Evolution of the Work of Georges Gurvitch. Р. 69). И хотя в данном аспекте приходится говорить о влиянии не неокантианства, а феноменологии, замечание американского ученого справедливо в том смысле, что раскрывает попытку Гурвича переработать и развить ключевые положения русского философского дискурса. На скрытую религиозную полемику в работах Гурвича обращали внимание и другие исследователи. Так, канадский ученый Ф. Сен-Луи считает, что «диалектика Гурвича — это борьба за Абсолютное, борьба с ностальгической, индифферентной по отношению к христианству социологией» (Saint-Louis F. D’Auguste Comte… a Georges Gurvitch // Revue de l’Institut de Sociologie. 1988. No. 1–2. Р. 163).

272

В этом заключался первоначальный проект исследования Гурвича по философии права Фихте, где Гурвич пытался сформулировать эскиз своей концепции социального права. См. первую работу Гурвича о Фихте: Gurwitsch G. Personal — und Gemeinschaftswert in der Ethik Fichtes. Berlin, 1922.

273

Gurwitsch G. Fichtes System der konkreten Ethik. S. 360 usw. Здесь можно видеть влияние феноменологии, которое, несомненно, давало о себе знать в те годы. Однако нужно отметить, что как раз в «философии Фихте последнего периода» Гурвич искал «разрешения противоречий, в которых запутались представители феноменологии» (Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 7).

274

См.: Gurvitch G. Dialektik und soziologie. Neuwied: Luchterhand, 1965. S. 78. Анализ этой взаимосвязи между идеями двух мыслителей можно найти в статье Пьера Ансара: Ansart Р. Dialectique et sociologie selon Georges Gurvitch // Revue de Métaphysique et de Morale. 1964. No. 1. Р. 101–115.

275

См.: Gurwitsch G. Fichtes System der konkreten Ethik. S. 310 usw.

276

Р. Тулемон полагает, что в основе работы Гурвича о социальном праве 1931 г. еще лежали влияния Фихте, которые к 1935 г. сменились влияниями интуитивистской философии (См.: Toulemont R. Sociologie et pluralisme dialectique. Introduction a l’oeuvre de Georges Gurvitch. Р. 63). Однако эта точка зрения представляется недостаточно обоснованной, так как интерес к интуитивистской философии Гурвич проявлял еще с 1920-х годов (Lossky N. et al. L’intuitivisme russe et le réalisme anglo-saxon. Discussion sur la conception de Nikolaï Lossky… Р. 171 et suiv), а идеи Фихте если и были использованы Гурвичем, то в искаженном виде (о чем свидетельствует его диссертация 1924 г.).

277

См.: Gurwitsch G. Kantund Fichte als Rousseau-Interpreten… S. 138–164.

278

См.: Gurwitsch G. Kantund Fichte als Rousseau-Interpreten… S. 155.

279

См.: Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 7.

280

Gurvitch G. Dialectique et sociologie. P. 23 et suiv.

281

См.: Hunt A. The Sociology of Law of Gurvitch and Timasheff: A Critique of Theories of Normative Integration… Р. 172 ff.

282

См.: Lazerson M. Russian Sociology // Twentieth Century Sociology / G. Gurvitch, W. Moore (eds). N.Y., 1945. Р. 676.

283

Поэтому многие исследователи рассматривают Гурвича как представителя именно феноменологической социологии и философии права. См., например: Cuvillier A. Oú va la sociologie française. Р. 98 et suiv; Brimo A. Les grands courants de la philosophie du droit et de l’Etat. Paris, 1976. Р. 429 et suiv.

284

Отрывок из письма Гурвича М. Коренбаум (октябрь 1963 г.).

285

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1. 1963. Р. 65. В ряде предшествующих произведений Гурвич, напротив, напрямую говорит об использовании феноменологии в своих правовых конструкциях: 1) Юридический опыт и плюралистическая философия права… С. 267; 2) Социология права // Гурвич Г. Д. Философия и социология права. Избр. соч. СПб., 2004. С. 596; 3) Essais de sociologie: les formes de la sociabilité, le problème de la conscience collective, la magie et le droit, la morale de Durkheim. Paris, Sirey, 1938. Р. 20–21.

286

См.: Bosserman Ph. Dialectical Sociology: An Analysis of the Sociology of Georges Gurvitch. Р. 107; Sorokin Р. Dialectique empirico-réaliste de G. Gurvitch // Les perspectives de la sociologie contemporaine: Hommage a Georges Gurvitch. Paris, 1966. Р. 439.

287

См.: Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 8. Отметим, что Альф Росс как раз видел сущность правовой теории Гурвича в попытке метафизической интерпретации правовых теорий, производных из институционализма Бергсона и феноменологии Гуссерля (приводится по: Trèves R. Sociologie du droit. Paris, 1995. P. 145). И хотя данная характеристика не принимает во внимание существенных ньюансов, введенных Гурвичем в правовую теорию в зрелый период творчества, она дает правильное представление об интеллектуальных основах социолого-правовой теории мыслителя, по меньшей мере в первые два периода его творчества.

288

На это указывает сходство тематики курса лекций и заглавия вышедшей книги о тенденциях современной немецкой философии. Отметим, что заглавие книги символично и в другом аспекте: основой современной ему немецкой философии Гурвич считает именно феноменологию. Другие тенденции, которые не перекликались с его научными принципами той эпохи, такие как аналитическая философия Витгенштейна и Фреге, идеи Венской школы, попросту игнорировались автором. См. критику такой позиции Гурвича: Pinto L. Retraductions. Phénoménologie et philosophie allemande dans les années 30 // Actes de la recherche en sciences sociales. 2002. No. 145. P. 29; Harms E. Gurvitch G. Les tendances actuelles de la philosophie allemande // Blätter für deutsche Philosophie. 1932/33. Nr. 6. S. 384; Metz R. Georges Gurvitch — Les tendances actuelles de la philosophie allemande // Kant-Studien. 1934. No. 39. P. 208.

289

С момента публикации Гурвичем своей первой книги на французском и можно говорить о вышеназванной интеграции: книга была замечена, а представляемые и развиваемые идеи стали предметом обсуждения во французской научной среде. Гурвич был первым исследователем, представившим во Франции основные направления немецкой философии тех лет. С этой точки зрения он вошел во французскую научную среду именно как специалист по немецкой философии. См. об этом: Aron R. La sociologie allemande contemporaine. Paris, 1981. P. IX; Toulemont R. Sociologie et pluralisme dialectique: Introduction a l’oeuvre de Georges Gurvitch. Р. 6.

290

См. об этом: Pinto L. Retraductions. Phénoménologie et philosophie allemande dans les années 30. Как ни парадоксально, но в те годы большая часть французской философской общественности не имела представления о развитии философии в Германии (см.: Aron R. Mémoires. Cinquante ans de réflexion politique. Paris, 1983. P. 40–41). См. также: Rabeau G. Gurvitch G. Les tendances actuelles de la philosophie allemande // La vie intellectuelle. 1932. No. 17. P. 412; Анонимная статья под инициалами «P.M.» Georges Gurvitch — Les tendances actuelles de la philosophie allemande // Archives de philosophie. 1931. P. 82; Berger G. Les tendances actuelles de la philosophie allemande // Les études philosophiques. 1930/1933. No. 4/7. P. 152; Bréhier E. Georges Gurvitch — Les tendances actuelles de la philosophie allemande // Revue philosophique de la France et de l’étranger. 1932. No. 57. P. 446; Анонимная статья под инициалами «G.B.». Georges Gurvitch — Les tendances actuelles de la philosophie allemande // Journal de psychologie normal et pathologique. 1932. No. 29. P. 330.

291

Именно благодаря этой новой антиобъективистской ориентации французской философии начала 1930-х годов удалось добиться признания таким мыслителям-эмигрантам из России, как Александр Койре и Владимир Янкелевич, которые, подобно Гурвичу, опирались в своих построениях на идеи современной им феноменологической мысли. В этом отношении «использование разработок современной немецкой философии свидетельствовало об участии в борьбе против объективизма в науке» (Pinto L. Retraductions. Phénoménologie et philosophie allemande dans les années 30… P. 25–32).

292

Французский исследователь Мишель Эспань делает в связи с этим следующий вывод: «Фундамент русской религиозной философии, заметный в работах A. Койре и A. Кожева, в концепции Гурвича формирует принципы его подхода к идеям современной ему немецкой философии и, далее, к философии немецкого классического идеализма» (Espagne M. Les transferts culturels franco-allemands. Paris, 1999. P. 176).

293

Gurvitch G. Monitinéraireintellectuelou exclude la horde… Р. 7–8. Характерен и тот итог, который Гурвич подводит развитию немецкой философской мысли, чья основная задача — «синтез традиции мысли Фихте, Шеллинга и феноменологии» (Gurvitch G. Phénoménologie et criticisme. Une confrontation entre les deux courants dans la philosophie d’Emile Lask et de Nikolai Hartmann… P. 235). Этим мыслитель подчеркивает дистанцию между своей концепцией (в те годы основанной в значительной степени на философии Фихте) и феноменологией. Поэтому, как и в случае философии Фихте, Гурвич своеобразно истолковывает «основные тенденции» феноменологии. Справедливым в этом отношении представляется критический вывод Раймона Арона, который, рецензируя «Юридический опыт и плюралистическую философию права» (1935), указал, что «философия юридического опыта Гурвича оказывается построенной в основном на идеях Гуссерля и Шелера, весьма своеобразно интерпретированных автором» (Aron R. Gurvitch G. L’experience juridique et la philosophie pluraliste du droit // Zeitschrift far Sozialforschung. 1936. Nr. 5. S. 119).

294

См.: Gurvitch G. La philosophie phénoménologique en Allemagne: Edmund Husserl // Revue de Métaphysique et de Morale. 1928. No. 35. Р. 395–396.

295

На субъективизм мыслителя при построении синтеза разных научных концепций и на недостаточную обоснованность его попыток объединить феноменологию с идеями этих мыслителей указывали критики Гурвича. См., например: Metz R. Georges Gurvitch — Les tendances actuelles de la philosophie allemande… P. 209.

296

Письмо Г. Гурвича Ж. Валю от 4 марта 1929 г. // Институт современного издательского дела. Фонд Ж. Валя. Дело «Переписка».

297

См. анонимную статью под инициалами «N.N.» «Georges Gurvitch — Les tendances actuelles de la philosophie allemande» (Revue de Métaphysique et de Morale. 1931. No. 38. P. 4).

298

Gurvitch G. La philosophie phénoménologique en Allemagne: Edmund Husserl.

299

В частности, Гурвич дополнил свою книгу главой о последних изменениях в феноменологической системе Гуссерля, скорректировав некоторые критические замечания в адрес немецкого философа (см.: Gurvitch G. Les tendances actuelles de la philosophie allemande. Paris: J. Vrin, 1930. P. 78 et suiv; Berger G. Les tendances actuelles de la philosophie allemande… P. 150).

300

В этом смысле показательно также то, что Гурвич указывал на близость феноменологических идей Э. Гуссерля и М. Шелера принципам интуитивистской философии С. Л. Франка и Н. О. Лосского (см.: Gurvitch G. Les tendances actuelles de la philosophie allemande. Р. 152).

301

Gurvitch G. Les tendances actuelles de la philosophie allemande. Р. 64.

302

Idem. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 6–7.

303

См.: Idem. Remarques sur la classification des formes de la sociabilité // Archives de Philosophie du Droit et de Sociologie Juridique. 1935. Vol. 3–4. P. 75.

304

Idem. Lidée du droit social. Paris, 1931. P. 126.

305

См.: Idem. Remarques sur la classification des formes de la sociabilité… P. 45. См. также: Papilloud C, Rol C. Rapport editorial // Gurvitch G. Ecrits allemands. Vol. 3. P. 102–105.

306

Gurvitch G. Les tendances actuelles de la philosophie allemande. Р. 228.

307

Gurvitch G. Les tendances actuelles de la philosophie allemande. Р. 231.

308

Эта попытка подверглась не совсем справедливой критике со стороны Н. А. Бердяева и Н. О. Лосского. См.: Бердяев Н. А. О новейших течениях в немецкой философии. Гейдеггер. С. 119–120; Лосский Н. О. GurvitchG. Les tendances actuelles de la philosophie allemande // Современные записки. 1931. № 47. С. 509 и след.

309

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1. Р. 84.

310

См.: Idem. On Some Deviations in the Interpretation of the Concept of Social Structure // Sociometry. 1955. No. 18. Р. 503.

311

См.: Idem. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1. P. 93. Ср. с мнением Н. Лумана: Luhmann N. Sinn als Grundbegriff der Soziologie // Habermas J., Luhmann N. Theorie der Gesellschaft oder Sozialtechnologie — was leistet die Systemforschung? Frankfurt a. M., 1990. S. 43.

312

См.: Gurvitch G. The Spectrum of Social Time. Dordrecht: D. Reidel Publishing, 1964. P. 50.

313

См. об этом: Idem. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1. P. 98.

314

Критики творчества Гурвича справедливо указывают на то, что он и в поздних работах продолжал придерживаться редукционистского подхода к социальной действительности (см.: Bosserman Ph. Dialectical Sociology: An Analysis of the Sociology of Georges Gurvitch. Р. 107; Sorokin Р. Dialectique empirico-realiste de G. Gurvitch. Р. 439). В частности, А. Кювийе возражает, что «увлечение феноменологической философией не проходит даром и меняет всю систему мировоззрения. Напрасно г-н Гурвич говорит нам об эволюции его взглядов и о преодолении феноменологии… поскольку он слишком пропитан методологическими установками таких мыслителей, как Шелер, чтобы когда-либо от них полностью освободиться. Феноменология оказалась Нессовой туникой для Гурвича» (Cuvillier A. Où va la sociologie française. P. 133).

315

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1. Р. 65.

316

Gurwitsch G. Otto von Gierke als Rechtsphilosoph. S. 86–132.

317

В своем диссертационном исследовании 1931 г. Гурвич еще раз акцентирует близость методологических установок философии Фихте и Гирке (Gurvitch G. L’idée du droit social. P. 536). Собственно, в самой статье 1922 г. о правовой доктрине Гирке автор ставил своей целью доказать, что основной задачей творчества Гирке были «разработка и защита принципов философско-правового наследия послекантовской немецкой идеалистической философии, и в первую очередь философии права Фихте позднего периода» (Idem. Otto von Gierke als Rechtsphilosoph. S. 87).

318

См., например: Gurvitch G. L’idée du droit social. Р. 732 et suiv. Применительно к этой концепции Гирке Гурвич использует тот же термин «трансперсональная» (Idem. Otto von Gierke als Rechtsphilosoph. S. 132), что и для собственной правовой концепции, сформулированной в диссертациях о социальном праве. В одной из этих диссертаций Гурвич высоко характеризует значение правового учения Гирке для немецкой правовой науки. Мыслитель считает Веймарскую конституцию Германии 1918 г. «пропитанной духом идей Гирке», а саму правовую концепцию немецкого мыслителя — продолжением традиций немецкой социальной философии, заложенных Фихте и Краузе (Idem. L’idée du droit social. Р. 566).

319

В этом отношении классическим примером для Гурвича было рабовладельческое право на юге США (см.: Idem. Юридический опыт и плюралистическая философия права… С. 338). Основной ошибкой Гирке в данном вопросе Гурвич считал предположение обязательной связи между организованным социальным союзом и такими его формами, как юридическое лицо или государство, которые, по Гурвичу могли и не опосредовать организацию социального общения в рамках социальных союзов (см.: Idem. Otto von Gierke als Rechtsphilosoph. S. 126).

320

Idem. L’idée du droit social. Р. 564.

321

См.: Гурвич Г. Д. Социология права. С. 634–635.

322

См.: Gurvitch G. The Social Frameworks of Knowledge. Oxford: Basil Blackwell, 1971. Р. 120. Ср. со схожими идеями в современном правоведении: Поляков А. В. Общая теория права… С. 242–245, 324–345, 616–618.

323

Это логически приводит его теорию к историцизму, эклектизму и к поверхностному эволюционизму. См. об этом: Schelsky H. Das Jhering-Modell des sozialen Wandels durch Recht // Schelsky H. Die Soziologen und das Recht. Abhandlungen und Vortrage zur Soziologie von Recht, Institution und Planung. Opladen, 1980. S. 147–186. Вместе с тем предложенный Иерингом телеологический анализ права не сводится исключительно к субъективизму (и предопределяющему субъективистскую трактовку права индивидуалистическому мировоззрению) кантианской традиции, а также, как считает Шельски, к попытке объяснения эволюции права через процесс селективного конструирования правовых норм в коммуникативной практике участников правового общения (см.: Schelsky H. Systemfunktionaler, antropologischer und personfunktionaler Ansatz der Rechtssoziologie // Schelsky H. Die Soziologen und das Recht. Abhandlungen und Vortrage zur Soziologie von Recht, Institution und Planung. S. 95–146). Это дает повод для дальнейшего сближения теорий Иеринга и Гурвича, поскольку последний сначала в перспективе феноменологической философии, а затем в рамках своей диалектической концепции пытался объяснить процессы правогенеза и функционирования права через анализ форм общения (социабельности) как интенциональные направления коммуникативного действия (см.: Гурвич Г. Д. Юридический опыт и плюралистическая философия права… С. 254 и след.).

324

Мы говорим именно о совпадении, поскольку работы этого немецкого мыслителя приобрели известность довольно поздно, и Гурвич цитирует Гейгера только в своих работах 1950-х годов, хотя и считает его одним из основоположников социологии права как научной дисциплины (см.: Gurvitch G. Rechtssoziologie // Die Lehre von der Gesellschaft / G. Eisermann, G. Gurvitch (Hrsg.). Stuttgart: F. Enke Verlag, 1958. S. 191 usw.). Указывая на сходство исходных посылок социолого-правовых учений Гурвича и Гейгера, В. Пэлике отмечает их коренное отличие: акцент на нормативной природе права — у Гейгера и психологическая основа правового учения — у Гурвича (см.: Pälike W. Spätbürgerliche Ideologie und Rechtssoziologie (zur marxistische-leninistischen Analyse philosophischer Aspekten der Rechtssoziologiebei M. Weber, Th. Geigerund G. Gurvitch). S. 132).

325

См.: Гурвич Г. Д. Социология права. С. 698–699.

326

См.: Гурвич Г. Д. Социология права. С. 772–773.

327

Характерно, что фон Визе отмечает заслугу Гурвича в заполнении формально-социологическим анализом того промежутка, который существует между двумя аспектами социологии: методологией социального исследования и интеграцией социального знания. Поэтому Гурвич является «не только социологом права, но и систематизатором общесоциологической теории» (Wiese L. von. Soziologie. Geschichte und Hauptprobleme. Berlin, 1967. S. 90). Вместе с тем немецкий социолог критикует Гурвича за смешение социальных форм и социальных факторов, что приводило «не только к лишению концепции социологического формализма смысла, но и к пренебрежению важнейшими социологическими факторами» (Idem. Gurvitchs Beruf der Soziologie… S. 367).

328

См.: Pälike W. Spätbürgerliche Ideologie und Rechtssoziologie (zur marxistischeleninistischen Analyse philosophischer Aspekten der Rechtssoziologie bei M. Weber, Th. Geiger und G. Gurvitch). S. 226 usw.

329

См.: Gurvitch G. Grundzüge der Soziologie des Rechts. Darmstadt; Neuvied: Luchterhand, 1974. S. 36 usw.

330

См.: Idem. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. P. 468–469.

331

См.: Зиммель Г. Социальная дифференциация // Зиммель Г. Избранное. М.: Юрист, 1996. Т. 2.

332

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1. Р. 38, 138, 235.

333

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1. Р. 236.

334

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 1. Р. 242–243. По этому вопросу см. также полемику Гурвича с Л. фон Визе: Gurvitch G. Réponse à une critique… Р. 94 — 104. Сходные положения развивал и другой социолог права, современник Гурвича Теодор Гейгер (Geiger Th. Die Gruppe und die Kategorien Gemeinschaft und Gesellschaft // Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitique. 1927. Bd. 58. S. 338–340). Ряд современных правоведов тоже рассматривают единство правовой системы как спонтанно возникающее единство всей правовой коммуникации в обществе, несводимое ни к отдельно взятым индивидам, ни к их действиям, ни к результатам таких действий, в том числе к правовым нормам и установлениям (см.: Поляков А. В. Общая теория права… С. 611–624; Luhmann N. Soziale Systeme. Grundriss einer allgemeinen Theorie. Frankfurt a. M., 1991. S. 16 usw.).

335

Рукопись текста из курса лекции по истории социологии XIX–XX вв. Лекция от 29 марта 1957 г. // Фонд Г. Гурвича в Архивах Высшей школы социальных наук.

336

Рукопись текста из курса лекции по основным проблемам современной социологии. Лекция от 12 декабря 1958 г. // Фонд Г. Гурвича в Архивах Высшей школы социальных наук.

337

См.: Gurvitch G. Réponse à une critique… Р. 103.

338

См.: Gurvitch G. Problèmes de la sociologie générale // Traité de sociologie / G. Gurvitch (éd.). Vol. 1. Paris: PUF, 1958. Р. 205–215; Idem. Déterminismes sociaux et liberté humaine. Р. 99–101.

339

См. об этом: Erard M. Une sociologie pluraliste // Les perspectives de la sociologie contemporaine: Hommage a Georges Gurvitch. Paris: PUF, 1966. Р. 396–397.

340

Gurvitch G. Les principaux répresentants de la sociologie allemande au XXème siècle // Gurvitch G. Ecrits allemands. Paris: L’Harmattan, 2006. Vol. 3. P. 15–16.

341

Idem. La vocation actuelle de la sociologie // Cahiers Internationaux de Sociologie. 1946. No. 1. Р. 5.

342

Эта теория впервые была сформулирована в работе: Gurvitch G. Eléments de sociologie juridique. Paris: Aubier d. Montagne, 1940.

343

Несколько иную схему предлагает канадский исследователь Ф. Сен-Луи, указывая в качестве непосредственных предшественников социологической концепции Гурвича таких мыслителей, как Кондорсе, Конт, Дюркгейм и Бергсон (см.: Saint-Louis F. Georges Gurvitch et la société autogestionnaire. Р. 51). Если эта цепочка и верна применительно к влияниям французской социальной философии (хотя философии Кондорсе Гурвич никогда особого внимания не уделял), то в ней не учитываются влияния немецкой и русской философии.

344

Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2.

345

Gurvitch G. Les fondateurs français de la sociologie contemporaine. Saint-Simon et P.-J. Proudhon. Paris: CDU, 1955. P. 45–50. Немецкий социолог Р. Кёниг упоминает, что в личных беседах Гурвич, безусловно, считал Сен-Симона основоположником социологии (König R. Autobiographische Schriften. Bd. 18. Opladen, 1999. S. 368).

346

Gurvitch G. Les fondateurs français de la sociologie contemporaine. Saint-Simon et P.-J. Proudhon. P. 42 et suiv.

347

Gurvitch G. Avant-propos // Saint-Simon C. H. de. La physiologie sociale. (Euvres choisies par Georges Gurvitch. Paris: PUF, 1965. P. 11.

348

Интересно, что в 1965 г. на конференции по философии Прудона Гурвич в своем выступлении подчеркнул значение идей Прудона как для революции 1917 г. в России, так и для его личного интеллектуального формирования. Основной идеей революции было создание советов как формы рабочего самоуправления (см.: Gurvitch G. Proudhon et Marx // L’actualité de Proudhon. P. 96–97), и потому отказ большевиков от советов как независимого социального института знаменовал, по мнению ученого, отказ от идеи революции (Ibid.). См. также: Gurvitch G. L’effondrement d’un mythe politique: Joseph Staline… P. 5 et suiv.

349

Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 6.

350

См. работы Гурвича: «L’idée du droit social» и «Le temps présent et l’idée du droit social».

351

См.: Гурвич Г. Д. Прудон и современность // Современные записки. 1927. № 30. С. 354 и след.

352

Gurvitch G. L’idée du droit social. Р. 282.

353

См.: Ansart Р. Les sociologies contemporaines. Р. 12 et suiv.

354

Говоря о влиянии концепции Прудона на формирование его взглядов, Гурвич подчеркивает, что если он и «был последователем Прудона, то только в начале своей карьеры» (Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… P. 6).

355

Говоря о влиянии концепции Прудона на формирование его взглядов, Гурвич подчеркивает, что если он и «был последователем Прудона, то только в начале своей карьеры» (Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… P. 6).

356

В этот период молодой ученый предпринимает «решительную атаку против марксизма с целью его преодоления» (Balandier G. Histoire d’autres. Paris, 1977. P. 247). Однако в более поздних работах Гурвич находил свой политический идеал в синтезе социалистических идей Прудона и Маркса. Сильной стороной Прудона было понимание центрального значения свободы для развития общества и тезис о необходимости децентрализации общественной жизни, тогда как заслугой Маркса был четкий анализ экономических противоречий существующего общества и анализ исторических перспектив его развития (см.: Gurvitch G. Pour le centenaire de la mort de P.-J. Proudhon. Proudhon et Marx: une confrontation. P. 7–16).

357

Вероятно, именно поэтому молодой Гурвич в годы революции бросает чтение трудов Маркса, которые не находят своего практического обоснования в происходящих событиях и служат только идеологическим прикрытием действий большевиков. Интерес ученого в те годы был направлен не на пророчества марксизма, а на «внутреннюю динамику социальных форм самого общества» (Duvignaud J. Georges Gurvitch // Anthologie des sociologues français contemporains / J. Duvignaud (éd.). Paris, 1970. P. 38). За это В. В. Ульрих упрекает своего молодого друга, который «увлекался чтением Прудона, Штирнера и современных русских поэтов Блока и Маяковского, вместо того чтобы продолжать комментировать труды Маркса» (Duvignaud J. Entretien avec Georges Gurvitch. P. 24–25).

358

См.: Gurvitch G. Déterminismes sociaux et liberté humaine. Р. 68–81.

359

См.: Idem. Problèmes de la sociologie générale… Р. 153 et suiv. В этом смысле идеи Гурвича лежат в одной плоскости не только со взглядами Прудона, но и с идеями М. Вебера, Н. Лумана и других мыслителей, предполагавших действие селективных механизмов в человеческой истории (как системы различных форм общения, приводящих в исторической перспективе к социальным изменениям) и выступавших против разного рода исторических детерминизмов.

360

См.: Idem. Proudhon und die Gegenwart // Archiv far Rechts — und Wirtschaftsphilosophie. 1929. Bd. 21. S. 537–562; Гурвич Г. Д. Прудон и современность. С. 344–379. Первоначально был написан русский текст с примерно идентичным содержанием, из которого следует, что импульсом, побудившим Гурвича написать работу о Прудоне, стали статьи Б. П. Вышеславцева, где тот подверг критике социализм как принцип социального движения (см.: Вышеславцев Б. П. Парадоксы коммунизма // Путь. 1926. № 3. С. 110–119; Он же. Два пути социального развития // Путь. 1929. № 4. С. 127–138).

361

См.: Saint-Louis F. Georges Gurvitch et la société autogestionnaire. Р. 76–77. Хотя мы не можем согласиться с мнением этого автора о том, что по существу идеи Прудона были несовместимы с теориями Гурвича или Баландье, поскольку Прудон выстраивал концепцию общества вокруг идеи справедливости, тогда как указанные мыслители были сторонниками релятивизма — идеи постоянного изменения социальных ценностей и структур (Ibid. P. 82). Социальный релятивизм в данном смысле не противоречил идее существования абсолютных ценностей, что, в частности, Гурвич пытался продемонстрировать в работах по философии права (см. прежде всего: Gurvitch G. L’idée du droit social) и в небольшом эссе по этике (Гурвич Г. Д. Этика и религия).

362

Gurvitch G. Mon itinéraire intellectuel ou exclu de la horde… Р. 7. В частности, мыслитель указывает на значение социологии знания Л. Леви-Брюля, теории социальных тотальностей М. Мосса и концепцию социального времени М. Хальбвакса (Ibid.).

363

См. об этом: Papilloud C., Rol C. Rapport éditorial // Gurvitch G. Ecrits allemands. Vol. 3. P. 94 et suiv.

364

Для русского эмигранта в Европе это было огромным достижением. С некоторой завистью Максим Лазерсон замечает в письме от 23 марта 1936 г., что он «душевно рад профессуре Георгия Давидовича. Наконец-то хоть он из всех беженцев нашего круга прилично устроился и сможет хорошо жить от науки. Немногим это счастье теперь дано!» (письмо М. Я. Лазерсона П. Л. Леону от 23 марта 1936 г. // Фонд Г. Гурвича в Архивах Высшей школы социальных наук). Хотя, как ни парадоксально, через год Гурвич писал Б. В. Яковенко, что «с момента устройства в Страсбурге, [он] не вылеза[ет] из долгов» (письмо Г. Д. Гурвича Б. В. Яковенко от 22 августа 1937 г. // Коллекция Б. и Д. Яковенко). Позднее, в 1955 г., другой «удачливый эмигрант» Питирим Сорокин также поздравлял своего коллегу по Петроградскому университету с «тем исключительным достижением, которое означает для иностранца занятие кафедры Дюркгейма и должностей декана и президента французского социологического института» (письмо П. А. Сорокина Г. Д. Гурвичу от 1 марта 1955 г. // Pitirim Sorokin’s Papers. Saskatchewan University Library).

365

Gurvitch G. Essais de sociologie. Paris, 1938. Среди других работ Гурвича в связи с этим можно отметить написанную в 1939 г. статью о Люсьене Леви-Брюле в «Русских записках» (Гурвич Г. Д. Интеллектуальное наследие Л. Леви-Брюля // Русские записки. 1939. № 18). Середину 1930-х годов исследователи считают переходом Гурвича от правовой проблематики к проблематике социологической. Так, Ж. Дювиньо указывает на публикацию в 1935 г. работы Гурвича «Remarques sur la classification des formes de la sociabilité» (Archives de Philosophie du Droit et de Sociologie Juridique. 1935. Vol. 3–4. P. 43–91) как на водораздел между «юридическим» и «социологическим» периодами его творчества (см.: Duvignaud J. Anthologie des sociologues français contemporains. P. 38). Соглашаясь с такой общепринятой классификацией, отметим, что Гурвич сохранил интерес к проблемам права и в дальнейшем, о чем свидетельствуют его многочисленные публикации.

366

См.: Gurvitch G. La vocation actuelle de la sociologie. Vol. 2. Р. 9 et suiv.