Нерассказанные истории

Элен Славина, 2021

Эту книгу лучше не читать. Лучше вообще не брать в руки. Положите назад, отойдите. Сплюньте через левое плечо, и через правое тоже. Прочтите все молитвы, какие знаете, или заклинания. Обведите мелом вокруг, посыпьте солью. А если не послушались, то знайте: нерассказанные истории испортят ваши моральные устои, изменят моральные принципы. Если вы не любите фэнтези, фантастику, магию – вы полюбите. Если вам не нравится современная проза – вам понравится. Если вы покупаете книгу в подарок, то отвечаете за последствия: человек перестанет скучать, перестанет выходить на связь, а когда появится в вашей жизни, то только с одним требованием – подарить ещё одну такую, даже две. Если покупаете для себя – предупредите близких, что можете исчезнуть на сутки и более, вам не вырваться из книжных уз. И не говорите потом, что вас не предупреждали! Содержит нецензурную брань.

МИСТИКА

Анна Грэйс

«Приговор»

Зал суда одно из самых красивых пространств Загробного Мира. Полы устланы полевыми цветами, стены переливаются звёздами, потолок утопает в снежных облаках. Грозные тучи-кресла, сверкающие фиолетовыми молниями, парят в центре. В них восседают двенадцать судей, облачённые в белые шелковые мантии.

Смотрю на них снизу вверх, чувствуя себя маленьким и жалким пред их смертельным величием. Выбеленные кости судей сияют, чёрные глазницы горят красным огнём праведного возмездия.

— Я, смерть Сигма Двести Сорок Седьмой, клянусь говорить правду и только правду, и ничего кроме правды.

Кладу правую руку на «Свод законов по сопровождению душ в Загробный Мир». Я знаю все три тысячи триста тридцать три. Пришлось выучить, чтобы нарушать по правилам. Надоело каждый раз отвисать по сто лет в Аду. Но нынче я немного увлёкся и нарушил самое главное «число душ оставленных в мире живых на момент отхождения считается в пропорции одна к тысяче». Я увеличил (или уменьшил?) ее на одиннадцать душ.

— Смерть Сигма Двести Сорок Седьмой обвиняется в нарушении…

За тысячелетнюю карьеру в должности смерти это мой семьсот девятнадцатый суд. Должен привыкнуть. Но каждый раз желтое пламя под белыми рёбрами взволнованно мерцает, переливаясь с белого на ярко оранжевый. Я плотнее кутаюсь в чёрный плащ, чтобы судьи не заметили. Ну, правда, что такого страшного может случиться? Подумаешь, разжалуют в черти. Буду зависать за чьим-то левым плечом, шептать всякие гадости.

— Смерть Сигма Двести Сорок Седьмой, готов оправдать свои преступления пред Высшим Судом? — вопрошают судьи замогильным голосом, не разжимая челюстей.

Больше всего раздражает эта манера чревовещания. Нельзя, что ли, как все нормальные смерти, клацать при разговоре?

— Да.

— Преступление первое. Кьяра Висконти должна была умереть первого марта две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил ее в жизни. Объяснись.

В воздухе разворачивается голограмма: божий одуванчик в ярком цветном платье, в жемчугах и красных туфлях на шпильках, стоит на кафедре и что-то увлеченно рассказывает студентам. Она сияет, словно солнце во тьме, а студенты подобно цветам тянутся к ней.

— Научные изыскания донны Кьяры спасли тысячи жизней. Сейчас ее команда работает над разработкой вакцины от «Эболы». Если бы я позволил ей умереть, то в жизни было бы на сто двадцать три ученых меньше, и на сотни тысяч умерших больше. А значит у смертей было бы больше работы. Правило пятьсот сорок второе: «позволяется оставить душу в жизни, если это приведет к значительному сокращению дальнейших отхождений ко смерти».

Я всегда готовлюсь заранее. Разворачивается вторая голограмма, где мои слова подтверждаются статистическими данными в цифрах и диаграммах. Судьи довольны аргументами. Приговор: «подтвердить пребывание в жизни».

Пламя в грудине вспыхивает так ярко, что рёбра слегка плавятся. На днях мы с Кьярой разопьем коньячку.

— Преступление второе. Тайсон Пирс. Должен был умереть семнадцатого июля две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил его в жизни. Объяснись.

На голограмме Мистер Пирс за рулем полицейской машины преследует красный седан. Рядом с ним мальчик в слезах. Пирс, демонстрируя потрясающие навыки экстремального вождения, успевает успокаивать мальчонку.

— Мистер Пирс один из лучших полицейских нашего времени. На его счету сотни раскрытых преступлений. А с его нахождением в жизни будет ещё больше. Правило тысяча двести пятьдесят шестое: «Душу возможно оставить в жизни, если ее пребывание принесет очевидную полезность обществу, при условии, что ее можно заменить другой, бесполезной душой». В той перестрелке я забрал душу убийцы и насильника.

Голограмма со статистикой. Приговор: «подтвердить пребывание в жизни». Пламя весело шипит в груди, я уже представляю, как Пирс в красках, громко жестикулируя, рассказывает о гонках.

— Преступление третье. Ёжи Польска. Должен был умереть двадцать третьего августа две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил его в жизни. Объяснись.

На голограмме мужчина лет шестидесяти в окружении подростков. Рассказывает о своем нелегком детстве. Дети улыбаются, смеются, пихают друг друга в бок локтями «про тебя», «прямо как ты».

— Пан Ёжи в прошлом социальный работник, сейчас волонтер в детских комнатах полиции, приютах, интернатах. Благодаря ему, многие подростки нашли себя и никогда не вернутся на преступную стезю. Каждый день его жизни спасает сотни душ. Ведь те, кого спас пан Ёжи никогда не убьют, не изнасилуют, не украдут и не породят новую волну преступлений. Снова правило пятьсот сорок два: «позволяется оставить душу в жизни, если это приведёт к значительному сокращению дальнейших отхождений к смерти».

Судьи довольны моими оправданиями, статистикой. Приговор: «подтвердить пребывание в жизни». Завтра я с удовольствием выслушаю очередную байку из криминального прошлого пана Ёжи.

На следующие семь преступлений также вынесены подтверждающие приговоры. Иного и быть не может. Я знал это. Судьи тоже.

Кто-то из смертей по большому секрету рассказал мне, что я в любимчиках у Небесной Канцелярии за понимание своей работы. Истинную суть удаётся понять не многим. Заключается она не в сопровождении умерших, а в сокращении их количества, а значит, в умении оставлять те самые души в жизни. Я сам-то понял это не так давно. Просто люблю свою работу… хотя среди смертей слово «любовь» считается человеческим атавизмом и к аргументам не приравнивается.

Поэтому с каждым приговором мое пламя все сильнее скачет в груди, плавит ребра до красноты. Боюсь плащ сожжёт. И так пованивает паленым.

— Преступление одиннадцатое. Савельева Катерина. Должна была умереть девятнадцатого ноября две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил ее в жизни. Объяснись.

На голограмме блондинка в домашней одежде. Сидит на диване, укутавшись в плед. Смотрит сериал, ревет белугой, размазывая по лицу тушь.

Костяшки пальцев предательски звенят, я прячу руки за спину.

— Барышня Катерина очень добрая девушка. Волонтер в приютах для бездомных животных. Работает журналистом, всегда пишет только честные статьи. А ещё она мечтает написать книгу, роман. Я уверен, когда она напишет ее то, сможет помочь многим людям… Ее идеи о…

Говорю что-то ещё. О том какая она хорошая, добрая, красивая. Красное пламя в глазницах судей полыхает все праведнее.

— Аннулировать пребывание в жизни.

Мое пламя вырывается из-под ребер, прожигает плащ. Я пытаюсь его поймать, засунуть обратно в грудину, но оно больше не подвластно мне. Струится по моим костям огненными всполохами, будто хочет сжечь заново, капает на полевые цветы жгучими слезами.

— Пожалуйста! Умоляю! Я, — знаю, не должен этого говорить, но что мне ещё остаётся делать? — я люблю ее

Падаю на колени. Судьи приближаются ко мне в своих креслах. Рассматривают, будто видят впервые.

— Она не совершила ничего выдающегося. Но ей только двадцать семь лет! У неё все ещё впереди. Пожалуйста. Обещаю! Я обещаю, что она станет лучше. Напишет эту чертову книгу или спасёт тысячу жизней.

Судьи переглядываются, перешептываются на древне-ангельском.

— Ты знаешь, что максимальное число оставленных в жизни за один суд не может превышать десять душ. Мы можем подтвердить приговор барышни Савельевой, но тогда вынуждены будем аннулировать один из предыдущих. Кого ты выберешь, смерть Сигма Двести Сорок Седьмой?

Перед внутренним взором переливаются светом все одиннадцать душ. Катя сияет ярче всех. Как, как мне доказать, что она не менее значима для этого мира, чем остальные? Просто время для ее великих дел ещё не пришло.

— Мы ждём.

— Разве моя любовь недостаточно веское доказательство того, что она нужна миру? — Я медленно встаю, гремя костями. — Ведь считается, что Любовь — не доступна ангелам, тем более работающим в должности смерти. Но если эта душа и вправду пробудила во мне это удивительное чувство, то разве вы не должны изучить сей феномен?

Красное пламя в глазницах судей меняется с алого на багровое. Они в растерянности. Наверное, впервые за много тысячелетий. Снова шепчутся на древне-ангельском.

— Ты прав, это исключительный случай. Мы отсрочим аннулирование приговора на год. За это время она должна будет доказать, что достойна оставаться в жизни. И не думай, что сможешь помочь ей.

Пламя танцует сальсу в груди, кланяюсь судьям. О, нет, я смогу ей помочь, обязательно. Даже если придётся стать чертом, хранителем или смертным. Барышня Катерина любит жизнь, а я люблю ее.

Вера Бересклет

«Хозяин»

— Ну, ты, серьёзно, что ли? — Варвара наставила свои раскосые печенежьи глаза на жениха — чисто коза, — в смысле"смотаемся по-быстрому"?!

— В прямом. По-быстрому. Сегежа — это не Африка ж, и даже не Кемь — Стас, как всегда, был идеально спокоен, — да и не будет тётка без толку настаивать.

Он поймал узкую прохладную ладошку своей крутонравой невесты и уткнулся в неё носом.

— Ну, Вааарь, ну, надо.

Варвара только тряхнула копкой рыжеватых кудряшек. До свадьбы две недели, дел невпроворот, а тут эта поездка. Но при всей крутости характера, мозг у неё работал, как часы.

— Надо, значит, надо. Эту неделю свидетели покрутятся, там осталось по количеству гостей определиться и времени, где и когда проезжаем-фоткаемся, — она взъерошила льняной чуб Стаса, — и всё-таки вы, северяне примороженные, две недели до свадьбы — "мы всё успеем ещё и время останется".

Ещё раз недоуменно покачала головой и пошла доставать рюкзаки.

Варвара обожала русский север, даром что родилась в горячих степях. Кровь прадеда помора оказалась сильнее родственных связей и причитаний про «где родился, там и пригодился». Да и кочевники со стороны мамы не прибавляли смирения: дорога, новые места — с детства любимое Варварино развлечение. А поморская основательность, помноженная на древнюю степную ворожбу, были самым сильным и безотказным оберегом.

Окончила школу и только её и видели: институт этнологии в Москве с бесконечными вылазками в Заонежье да к Белому морю. А потом и вовсе перебралась в Питер. В одном походе и встретила Стаса. Лёд и пламень — сразу окрестили их друзья. С тех пор они не и расставались, отшучивались, что слишком уж красиво пламя играет в кристаллах льда…

И вот уже перечеркнут Санкт-Петербург, трасса стелется серой лентой и сливается на горизонте с таким же серым небом. Всё больше за окном мелькает скал и озёр, всё лучше становится настроение у Варвары.

— Будет у нас два свадебных путешествия, чем плохо? — она наливает из термоса кофе и устраивается поудобнее, — три дня в лесу — это ж просто подарок, хоть и в конце ноября.

К вечеру уже грелись наваристой ухой у Стасовой бабушки.

— Стас, ты ж знаешь свою тётку, если ей заегозилось что-то, проще сделать, — бабушка суетливо, пытаясь скрыть смущение, всё передвигала тарелочки поближе к молодым, — а с этим завещанием совсем чокнулась. Я ей говорю, ну не перед свадьбой же об этом, в самом то деле, да Пешу разве переупрямишь?

— Ба, не переживай, мы к ней съездим, всё обсудим, быстренько подпишем, а правнуков всё равно тебе привезём, — Стас обнял Варвару, — хочет Пеша этот дом, на здоровье, лишь бы тебе спокойно было.

— Да она не то, чтобы все дома хочет, она хочет свою заимку на тебя переписать, а дом этот на себя, говорит заимке хозяин нужен, — бабушка покачала головой, — как чёрт в неё вселился с этими домами.

— Какой из меня хозяин? — Стас только руками развёл, — я ж за год пару раз всего могу приехать-то…

Наутро лёг туман. Леса стояли по обочине сонные, ещё не зимние, хрусткие, в белом наряде, а тёмные, тяжёлые от холодной осенней воды. Кое-где земля припорошена и там нет-нет да и виделись следы лесного народца.

— Стас, — Варвара схватила его за руку, — притормози, там следы огромные какие-то.

До Пешиной заимки было уже недалеко, поэтому особо удивляться не приходилось — вокруг стояла чаща, сказочная, дремучая, с такой шутки шутить не будешь, только уважительно, только с почтением. Да и сказки здесь не всегда заканчивались добром.

Варвара стояла около обломанного дерева и зябко куталась в шарф. От него, теряясь в буреломе, шла босоногая цепь следов, местами с кровавыми пятнами.

— Так, — Стас нахмурился, — быстро в машину, — шатун это, а он церемониться не станет.

В машине, до самой заимки молчали, приятного мало, когда по округе бродит огромный зверь, болью и голодом доведённый до полной невменяемости.

Пеша встретила их спокойно и даже немного неприветливо. Можно подумать, это они набивались к ней в гости. Но списали всё на слишком уединенную жизнь и нынешнюю необходимость разговоры разговаривать.

— Стас, — Пеша говорила распевно, как будто выигрывая время, чтобы вспомнить следующее слово, — может всё-таки переберешься сюда? Хозяин земле нужен.

— Тёть, ну какое переберешься? Мы ж уже это обсуждали, у меня работа там, а скоро и свой дом с семьёй, — он улыбнулся совсем детской, счастливой улыбкой, — помогать будем, приезжать тоже, но постоянно никак.

Тётка молча двинулась к печи что-то недовольно бормоча, поводя покатыми, сильными плечами.

— Пеша, — Варя пошла следом, — тут если всё правильно организовать, можно и наездами поддерживать порядок. Конечно, тебе тяжело, но переживать не о чем, где сами, где друзья помогут…

Пеша шваркнула в печь котёл с остатками щей:

— Не болтай о том, чего не знаешь. Земле хозяин нужен, а не эти твои друзья наездами!

Варвара оглянулась на жениха и закатила глаза.

— Утром на дальний сруб надо бы съездить, — Пеша говорила со Стасом словно они одни были в избе, — кормушки подсыпать, капканы проверить. На обратном пути на болото посмотреть, мне кажется, там сохатый увяз.

— Кстати, тёть, про шатуна не слышала? Мы следы видели, лапы у него уже кровят, значит и настроение так себе.

— Вроде говорили что-то, — Пеша ещё не сменила гнев на милость, и по лицу блуждала недобрая улыбка — да ты знаешь, что, да как, а она и дома посидит день, ничего страшного.

Варвара плюнула за себя, сверкнула зелёными глазами, одними губами отворот прошипела. Пеша может сколько хочет дурить голову Стасу — она то видит её насквозь.

Ночью Варвара почти не спала, всё ей казалось, что ворочается под окнами бурый зверь, пробует плечом входную дверь, лижет обмороженные лапы…

А проснулась — Стас уже уехал, да и тётки тоже не было слышно. Она прошлёпала босиком к окошку. Снега чуть подсыпало за ночь, а под окном — Варе сделалось нехорошо — босоногие медвежьи следы.

— Варвара, — Пешин голос из сеней прозвучал музыкой, — нам бы сегодня перетряхнуть ковры, да из подпола натаскать заготовок, да дров к печи, дел хватает.

— Не вопрос, — Варя уминала свежие калитки, запивая чаем, — сейчас доем и быстренько всё сделаем.

Полдня рука об руку трудились, наводили порядки, как выражалась Пеша. К обеду тётка стала к печи, собирая вчерашнее на перекус.

— Оставь его нам, — Пешин голос прозвучал глухо и раскатисто, — земле хозяин нужен.

Варя отвернулась от окна и недоуменно уставилась на тётку. Но спорить не было желания и… Варя резко повернулась снова. Что-то не так, за что-то зацепился взгляд, но откинул, как несуразное. Из-под подола длинного, в пол, Пешиного платья виднелась босая звериная пятка в бурой шерсти.

"Не истери!!"Варвара зажмурилась, а когда присмотрелась повнимательнее, готова была себя убить — конечно, это кёнги, мягкие кожаные башмаки, и, конечно, они на меху.

Тётка поставила на стол вчерашние щи, по избе поплыл густой, наваристый дух. Варвара обожала такую стряпню и пару минут просто не могла оторваться от тарелки. Пеша тоже только сопела, сидя напротив.

— Пеша, — Варвара подняла глаза на тётку.

Напротив за столом развалилась огромная медведица. С вывороченных тёмно-розовых губ свисала тягучая слюна, маленькие глазки оценивали Варварины шансы.

"Это морок, это Пеша чудит, ты и сама так умеешь." — Варин мозг пытался противостоять картинке, вот только картинка была слишком реальной. Медведица заворочалась, потянулась к Варваре и последнее, что та запомнила перед обмороком — тяжёлый гнилой запах медвежьей пасти.

Очнулась она в постели, хозяйка меняла ей холодный компресс и вздыхала.

— Где Стас, — голос прозвучал отвратительно жалко, — я думаю нам лучше уехать.

— Не приехал он, видимо там заночует, завтра уже поедете, — тётка встала и переваливаясь двинулась в сени, — ты спи, утро вечера мудренее.

Варвара подождала пока дверь за Пешей закроется, сползла с кровати. Сил было так мало, что круг солью она насыпала в три приёма. «Уж лучше я утром объясню, что окончательно тут крышей поехала, чем останусь совсем без защиты». Обошла его трижды, грела ладони над самым пламенем свечи, да их род огня не боялся — огненные оморочники и шептуны они от огня силу брали.

В доме было непривычно тихо. Тётки не было, но не было и ощущения пустоты. Варя куталась в плед, забившись в угол кровати. Вдруг под окном послышалась тяжёлая поступь. «Не паникуй, ты всё правильно сделала, не войдёт никто в круг». Дверь в сенях заскрипела, охнула и распахнулась. Что-то огромное ворочалось, пыхтело в душной темноте.

Варвара скинула плед и огляделась. «Пока не поздно — на шкаф в задней комнате, достаточно высоко». Из своего укрытия она видела, как шатун, переворачивая вёдра и скамейки, ввалился в избу. Огромный бурый медведь становился, поводя сухим, потрескавшимся носом, порыкивая скинул со стола остатки вчерашнего обеда, только не этот запах будоражил его.

Варвара старалась не дышать, но сердце качало кровь с утроенной силой, и ей казалось, что шкаф под ней ходит ходуном. Зверь пока оставался на месте, оглядывался, раскачивался из стороны в сторону, словно в каком-то жутком танце. До утра оставалось не больше часа и если повезёт…

Медведь взревел — соль круга впилась в его больные лапы тысячью злобных жал. Он отпрянул от белой полосы, рыча вертел головой, пытался слизать соль и вдруг замер: вот чем так сильно пахло.

Страх.

Запах накатывал волнами и находился дальше, где-то в темноте впереди. Он ещё раз принюхался. Варвара была уверена, что по морде оборотня скользнула такая знакомая то ли улыбка, то ли оскал. Шатун поднялся на задние лапы и шагнул снова.

… Стас влетел в избу, сбив напрочь и без того болтающиеся на одной петле двери. Посреди комнаты комом лежало что-то, прикрытое простынёй с пятнами крови. Рядом тихо выла Пеша, всё оправляя края савана.

Стас медленно сполз по стенке:

— Тёть, это же не Варя?

Пеша обернулась. Сухие глаза смотрели на Стаса и сквозь него:

— Задрал под утро. Я выходила с силками.

Отвернулась, склонилась над тем, что ещё вчера мешало заполучить ей хозяина для своих земель, прошептала:

— Ты очень сильная, но твоя земля далеко. Я же на своей стою, мне здесь всё в помощь, и никто не помеха. А хозяин скоро тебя забудет, по весне приведу ему настоящую хозяйку.

Данила Григорьев

«Договор»

На улице воет собака.

— Чертовы собаки, брага пропадет, — ворчит краснощекий живчик — хозяин корчмы и добавляет шепотом: «Тьфу-тьфу-тьфу камень на грудь, говно не забудь».

Читая заговор, исподволь поглядывает в дальний угол, где уселся незнакомец.

Над дубовым столом возвышается серая фигура. Плащ замызган, камзол потерт, а залатанный капюшон закрывает половину лица. Зато отчетливо видно презрительную складку тонкогубого рта. Неприятный тип.

От еды отказался, к ароматной бражке не притронулся. Кинул медную монетку и на том спасибо. В корчме больше никого. После недавнего, даже последняя пьянь по домам ныкается.

— Не желает ли сановный пан, чего-нибудь еще? — в угодливом почтении слышна фальшь простоватого хапуги.

— Желаю. Не беспокой меня.

Корчмарь обиженно суетится, смахивая несуществующие крохи с соседнего стола.

Скрипят ослабленные дверные петли. Входит усатый воин в кольчуге и с арбалетом. Герб на горжете принадлежит замку Пескенштайн. А замок и земли на сто верст вокруг — барону Витольду.

А вот и он собственной персоной. Облачён в пурпурную бригандину с золотыми заклепками. Сам рыжий, мясистое лицо усыпано веснушками.

— Этот? — громко спрашивает барон и не дожидаясь ответа от румяного корчмаря, чеканит шаг к незнакомцу. Последний не шевелится.

— Я барон Витольд, владелец здешних мест. Назовись чужеземец.

— Antihero Восемьсот Пятнадцатый. Колдун.

— Хвала Создате… — барон осекся и порывисто присел за стол. — Я рад уважаемый мастер, что ты быстро откликнулся на мою просьбу. В другое время тебя бы следовало сжечь. Но…

— Не затруднит ли многоуважаемого барона, успокоиться и изложить суть дела? — голос колдуна насмешлив.

— Да как ты смеешь? Я… — барон вскочил и замер, выпучив глаза.

— Что ты? Ну, обличен властью. И всякая власть от бога. Написано в вашем писании. Раболепно слушаю тебя, — Antihero815 слегка склоняет голову, нарочито разводя руки в разные стороны.

— А ты дерзок, колдун. Я начинаю думать…

— Стоит ли жизнь епископа таких хлопот? Уверен, что нет.

— Эй, Власик, — зовет злым голосом Витольд арбалетчика, — возьми-ка этого малахольного. Утром мы его суку поджарим.

Солдат наставляет арбалет на колдуна и…

Из курного оконца на стол выпадает гремучая гадюка.

— Не беспокойтесь. Это ко мне, — колдун эффектно откидывает капюшон. Продолговатая голова без единой морщины. Растительность равно отсутствует. Глаза. Вот что не отпускает. Под тяжелыми веками зрачки в радужке стального цвета. Неподвижный взгляд пронзает ненавистью.

–Ну, здравствуй, Алеша, — приветствует аспида Antihero815 и смотрит на барона. Змей меж тем ползет по рукаву камзола и обвивает в два кольца шею колдуна. Головкой утыкается в ухо, а трещоткой хвоста, ежесекундно постукивает по плечу. Трах-тибидох-тибидох в накаленной тишине.

Antihero815 широко улыбается. Бесконечный ряд зубов, будто нарочно сточенных и острых как игла суконщика.

— Не утруждайся, барон, Алеша поведал. Ваш костел облюбовал адский зверь. И епископа заодно. Войти в церковь никто не может, уже пытались. Епископ жив. Пока. Прячется за амвоном, кричит благим матом, — улыбка колдуна все шире. Куда уж. Мгновенно перестает улыбаться. — Я возьму за работу четыреста талеров.

— Да ты сука охренел. Я… — заводится барон.

— Не переживай Витольд, платишь не ты. Епископ уже согласился. — На немой вопрос барона некромант поясняет. — Алеша с ним договаривался. Епископ, надо отдать ему должное — жизнелюбив. А вот и денежки.

На последних словах некромант встает и, пошебуршив рукой в курном оконце, достает туго набитый кошель длинной с аршин. Развязав завязь, высыпает на стол кучу золотых монет.

Барон и подошедшие корчмарь со стрелком теряют дар речи. Золото слепит. Такие деньжищи в живую никто из них не видел. За эти деньги можно все местные земли купить вместе с замком.

— Вижу, ты корчмарь порченой браги отведал. Тошнит. А воин мясом тухлым обожрался. Пучит, — на этих словах колдуна, хозяин корчмы и служивый выбегают во двор. По суровой нужде.

— Ну, вот мы и одни барон, — Antihero815 наблюдает, как в глазах барона отражается золото. — Ты когда старого барона со старшим братом отравил, совесть не мучила?

Барон переводит взгляд со стола на колдуна. Маленькие злые глазки аристократа наливаются кровью. Рука тянется к притороченному у пояса мечу.

— Спокойно, нас не слышат. У меня к тебе деловое предложение. Прочти. — колдун из-за пазухи достает скрученный синий пергамент и протягивает барону. Тот, помешкав, берет и читает серебро слов.

Смысл доходит не сразу: “Я раб божий Витольд, находясь в уме и твердой памяти, отдаю во временное пользование свою душу Лорду адского общества “Бродячий Сокрушитель” (ао “БРОСОК”) Antihero815 сроком на 300 (Триста) земных лет, за 400 (Четыреста) талеров. Настоящим подтверждаю, что данная сумма выплачена мне полностью. Действие договора наступает с момента подписания, срок аренды устанавливается с окончанием земной жизни арендодателя, т.е. посмертно. Место подписи.”

— Зачем тебе моя душа?

— Как зачем? — искренне удивился дьявол. — Посмертно мучить.

— Как мучить?

— Этого я тебе не скажу. Помрешь узнаешь.

— Ты Сатана?

— Барон опомнись, я же представился. Antihero815. А у отца свой ад, у меня свой.

— У какого отца?

— Да у моего. У Сатаны. Мне младшему в семье ничего не светило. Ты должен понять. Правда травить папашу, я бы не отважился. Вот сам себе и создал нечестивое царство.

Витольд задумался: «Золото. Вот оно лежит, тускло поблескивая. Кто бы, что не говорил, а это власть. Брать что хочу. Агнешку. Теперь точно князь не откажет, отдаст младшую дочь. Постой. Я еще ничего не решил. Муки посмертные. Как же?»

— Барон-барон. Тебе ада не избежать, — вещает адский лорд, будто читая мысли Витольда: У Сатаны муки вечные. А у нас душевно и тепло. Не санаторий, конечно, но триста лет не вечность. При этом гарантирую — ты раскаешься. А кто раскаялся, тот праведник. Праведнику уготован рай. За твое злодейство и золото получишь и вечное блаженство. Сам подумай. — Дьявол замолчал, а змей прильнув к уху Antihero815 шепчет: «Какой к чертям санаторий? В этом веке их еще нет!»

— Значит, я подписываю и золото мое?

— Да, — со вздохом кивает дьявол. Барон оглядывается в поисках пера. На столе звенит мизерикордия. — Кровью.

Барон с вызовом смотрит на адское отродье и режет кинжалом ладонь. Затем прикладывает ее к договору.

Лорду ада сразу скучно, зевает, аккуратно складывает пергамент и кладет за пазуху.

— До встречи барон, а мне с епископом еще разбираться. — Antihero815 быстро уходит за дверь. Барон глядит ему в след. Довольный оборачивается. А золота нет.

— Сука… Кинжал… Яд… — карает запоздалым осознанием Создатель. Тело Витольда плашмя падает на заплеванный пол. Сердце бешено стучит. И останавливается.

***

В лесу на полянке, дьявол снимает с шеи змея и кидает оземь. Хлопок. Дым рассеивается — с кошелём в обнимку спит светловолосый юноша. Пленительный в наготе розового тела. Набухший пенис иногда подрагивает.

— Бабы снятся, — улыбается дьявол. — Алеша просыпайся.

— А что, епископа уже пожарили? — белозубо зевая, Алеша взлетает в небо. — Ага полыхает. Значит скоро Бонифаций прибежит. О. Вот и Бонька.

На полянке собака, в холке с теленка. Острые уши, роговой гребень на спине, шерсть в проплешинах. Смердит гнилью.

— Собачка моя. Фу, вонючка. Опять с погоста жрал. — дьявол чешет псу за ушами, а тот пытается лизнуть лицо хозяину.

— Алеша, а ты зачем у Витольда золото забрал?

Алеша спускается на землю и глядя на колдуна зелеными глазами, произносит:

— Епископу хотел вернуть. А он взял и помер. Бедным раздам. В ближайшем борделе.

— И кто из нас дьявол?

— Фрейд считает, что дьявола нет, — друзья оценивающе посмотрели друг на друга и расхохотались.

Алеся Турбан

«Старый дворик»

Смеркалось.

Из темноты арки дома номер сорок пять отделилась фигура в темном плаще с капюшоном на голове и быстро зашагала через двор к пятому подъезду. Ровно через пять минут окно на пятом этаже осветилось яркой вспышкой. Раздался резкий звук разбитого стекла и черный силуэт полетел вниз, взметнулся полами плаща и кучей рухнул в самый центр круглого цветника.

На первом этаже загорелся свет и из окна показалась кислая физиономия полной рыжеволосой дамы. Она смачно зевнула во весь рот и стала крутить головой, пытаясь найти причину шума.

— Шо такое? — выкрикнула она. — Шо за безобразие? Шо кто удумал, порвать евону мать!

Дама надела на нос очки и посмотрела вниз. Клумба была безжалостно растоптана. Человек в плаще исчез.

— Шоб вас подрали одесские черти! — закричала она так, что свет зажегся на многих этажах. — Убийцы! На тебе такое выкинуть! Таки напрочь спохабили мою прекрасную клумбу!

Из квартиры на втором этаже, прямо над окном рыжей толстухи, вылезла прокуренная плешивая голова старого профессора и слеповато щурясь изрекла:

— Что такое, чего вы так орете, Роза Абрамовна?

Казалось, весь дом глубоко вздохнул, предвкушая полночи словесных изливаний. Роза Абрамовна не была одесской еврейкой, но очень любила ею казаться. А как известно, эти дамы отличаются самыми длинными языками в мире.

Но нет, как раз таки рядом с разбитым окном на пятом этаже скрипнула балконная дверь и появилась тонкая фигура в длинном черном платье, освещенная только лишь огоньком сигареты, которую та держала у губ, втягивая дым через курительный мундштук.

Все замерли, ибо давно знали, что старуха с пятого настоящая ведьма.

— Всем спать, — резко бросила она, выпустив из губ мундштук. — Это мой старый кот неудачно вывалился из окна. Ваша куцая клумба не стоит таких громких вздохов. Поверьте мне, Роза Абрамовна, жертва была оправдана, — подытожила она. И тотчас все окна захлопнулись, свет погас и даже Роза Абрамовна бесшумно исчезла за своей шторой.

Черная старуха сделала пару затяжек, внимательно оглядывая двор.

Пусто.

Стукнула пальцем по деревяшке мундштука, и сигарета щелчком вылетела, отправившись прямиком в центр вытоптанной клумбы. Как только она коснулась земли, исчезнувший несколько минут назад человек в плаще появился вновь. Это была женщина. Она лежала ровнехонько по центру круглой клумбы. Капюшон сполз с головы, обнажив сивую копну грязных волос. Лицо ее было серое, сморщенное как трухлявый сморчок, изуродовано крупными оспинами.

Старуха спрятала мундштук в карман и, лихо перемахнув через перила балкона, оказалась рядом с телом.

— Сколько раз говорить, сюда соваться бесполезно, — хмыкнула она и, схватив женщину за ногу, потащила в сторону арки. Тело было легкое, словно высушенное и заполненное трухой, истощало неприятный кисловатый запах.

Ночь опустилась плотной кофейной гущей на город. И только посреди парка яркой вспышкой взметнулся большущий костер. Старуха подбросила в него веток, а потом ухватила за пятку свою жертву и подтянула к самому огню. Та очухалась и попыталась сопротивляться, схватив старуху за подол длинного платья. Но безрезультатно. Словно по волшебству огонь метнулся в сторону жертвы и мгновенно слизал ее с лица земли.

Когда костер почти затух, старуха увидела грязные пятна на платье. Резким движением оторвала лоскут ткани и швырнула в угольки. Взметнувшись вспышкой последний раз, огонь мгновенно слизал лоскуток и затух.

Изредка покашливая и глухо постукивая деревянными каблуками по дороге, старуха направилась назад, в свой старый дворик. Это был единственный дворик в городишке, которого не коснулась своей костлявой рукой эпидемия холеры. Поговаривают, что именно после той ночи холера навсегда исчезла из города.

Вера Бересклет

«Зая»

Мы переехали в этот район две недели назад, сразу после окончания школьных занятий. Одним переездом убили всех зайцев, как шутил папа: его работа теперь была совсем рядом, новый район не загибал цены на аренду, а совсем недалеко начинался лес. Правда, в него без родителей ходить не разрешалось, но наша компания и не расстраивались — сразу за домами начиналась огромная пустошь, с заброшенными железнодорожными путями, маленькой речкой и безграничными возможностями для игр.

Конец ознакомительного фрагмента.