КАЗАЧЬЯ ДОЛЯ. Первый чеченский след

Андрей Александрович Небольсин, 2010

Главные герои романа, друзья детства Абрамов и Кузьмин – жители деревни Ядрино Орловской губернии. Их судьбы тесно переплетены с событиями войны на Кавказе в период с 1855 по 1875г. Автор повествует о тяжёлой, изнурительной службе казаков, одновременно показывая, что такие вечные чувства, как любовь и дружба, играли не последнюю роль в жизни простых людей.

В оформлении обложки использована фотография с https://www.google.ru/search?newwindow=1&biw=1152&bih=731&tbs=sur%3Afmc&tbm=isch&sa=1&ei=eRCnXYLeHMKHwPAPudmToAY&q=%D0%BA%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D0%BA%D0%B8+%D0%B2+%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%B0%D1%85&oq=%D0%BA%D0%B0%D0%B7%D0%B0%D0%BA%D0%B8+%D0%B2+%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%B0%D1%85&gs_l=img.3…131812.135688..135981…0.0..0.97.1236.14……0….1..gws-wiz-img…….0j0i131j0i67j0i24.SBEJ7rj244M&ved=0ahUKEwjC_oWZ56DlAhXCAxAIHbnsBGQQ4dUDCAc&uact=5#imgrc=ayR_GLRuib8o7M: по лецензии СС0

Перед светлой памятью своего отца Небольсина Александра Андреевича преклоняю колени.

КАЗАЧЬЯ ДОЛЯ.

ПЕРВЫЙ ЧЕЧЕНСКИЙ СЛЕД.

Кавказ! Далёкая страна!

Жилище вольности простой!

И ты несчастьями полна

И окровавлена войной!

М.Ю. Лермонтов

К большому деревянному двухэтажному дому подъехал есаул Кузьмин Богдан Семёнович. На дворе старинной княжеской усадьбы толпилось множество солдат. Здесь можно было увидеть канониров, пехоту и казаков. Очевидно, казаки считали себя на этом дворе самыми важными. Им отделили ровно половину двора, хотя пехоты было намного больше. Галдеж стоял такой, будто гул ста орудий слился в один протяжный вой. Офицеры пытались успокоить вояк, но этого хватало на несколько минут, а потом все начиналось вновь. Но стоило Богдану Семеновичу показаться в воротах, как вся толпа вдруг замерла, наступила такая тишина, будто все солдаты одновременно уснули. Да и было чего испугаться. В ворота въехал сам Кузьмин. Ростом не Геркулес — обычный человек, только в плечах, как говорят про таких, два аршина, да в глазах у него было что-то такое, будто много горя он видел в жизни. Лет ему не больше тридцати, но весь седой, а выражение лица и особенно взгляд напоминали бывалого старика.

Богдан легко спрыгнул с коня. Скакун его весь в пыли, похоже, он проделал длинный путь но, несмотря на это, легко гарцевал на месте и был готов продолжить путь. Он был прекрасен, его стать была видна издали, таких коней можно встретить только у генералов или на царском дворе. Есаул подал поводья стоявшему рядом казаку, посмотрел ему в глаза. Тот сразу понял, что коня надо разнуздать, покормить и присмотреть за ним. Есаул прошел вглубь двора, там под высоким дубом стоял небольшой стожок сена, приспособленный для сна, и лег там.

Солдаты стали понемногу роптать, но уже не так, как раньше. У ворот, там, где стояли пушки, беспорядочно толпились новобранцы в еще новом обмундировании, еще не видавшие трудностей воинской службы. Перед висящим на заборе зеркалом они рассматривали себя со всех сторон. Два молодца осмелились подойти к пожилому солдату:

— Скажи, отец, кто такой этот есаул и почему пользуется таким авторитетом у солдат?

— Не знаю, сынки, наслышан только о его небывалой храбрости, будто пули облетают его стороной, солдат он своих бережет и под пули зря не пускает. Но есть, сынки, про него еще одна история. Про нее вам расскажет друг его, поручик Абрамов. Они с одной деревни, вместе на службу пришли, вместе воевали. Вы бы, солдатики, посмотрели на него, когда он утром мыться будет: на нем, бедолаге, живого места нет. Там и от пули следы, и от сабли, даже от пушки есть, только вот не берет его смерть. Говорят, сама его боится, ведь посмотри: кому одной пули хватит, а в нем только их одних восемь. Его сам главнокомандующий Небольсин Андрей Александрович шибко уважает, полный георгиевский кавалер, а награды-то он редко носит.

Небольсин сидел за большим столом и смотрел на карту. Перед ним за длинной столешницей расположились командиры полков, ожидая распоряжений.

–Сейчас мирное время, — говорил Небольсин, — но нельзя забывать про дисциплину. Вы — командиры полков, не можете навести порядок даже во дворе. А как вы поведете солдат в бой? Они вас и там не будут слушать. Завтра с утра всё молодое пополнение на плац и гонять"до седьмого пота", всех остальных — на строительство новой бани.

Когда во дворе стало тихо, Небольсин произнёс, улыбнувшись, но в то же время строго, как положено говорить генералу своим подчиненным:

–Это войско может успокоить и один человек, на строительство бани назначаю старшим есаула. А вы, господа офицеры, пожалуйте завтра в полном составе на плац. Будете учиться командовать личным составом, как говорится:"Строем и с песней". Приказ ясен всем?

–Мне не ясен! — из-за стола встал полковник Зубов.

–Что не ясно? — спросил генерал грубым тоном.

–Как мне держать солдат в повинности? Если я не могу наказать, ударить солдата, я не могу даже наорать на него. И всё потому, что они чувствуют ваше покровительство и ничего не боятся!

Наступила не очень приятная тишина. Небольсин встал, выдержал паузу и тихо заговорил:

–Почему же, полковник, вы считаете, что наш родной русский солдатик вас должен бояться, вы им что — враг? Вы — российский офицер! Вам напомнить, что меня вот такой же новобранец собой от пули заслонил. И вас, Зубов, вы, наверное, запамятовали — эти же солдатики раненого с поля боя выносили. Думаешь, что они своей жизнью рисковали под страхом, что ты им в лицо дашь? И не бояться они должны, а уважать. Вот завтра на плацу вы и завоюете их уважение. Теперь всем понятно, вопросов больше нет?

Офицерам очень не понравился приказ, но они знают: приказы не обсуждаются, они выполняются. Ходить по плацу с новобранцами — это для офицеров большое унижение. Андрей Александрович пользовался уважением среди солдат и офицеров, и никто не посмел возразить генералу.

Офицеры жили все в одном большом доме. Семейные занимали две комнаты, как, например, полковник Зубов. Он жил с женой и двумя детьми — гимназистами. Все утро, да и наверно, уже весь день, будут испорчены, так как по приказу комдива предстоит вместе с солдатами ходить по плацу.

— Мария! — закричал он, — где мой крем для сапог? Опять его на месте нет!

Маша, жена Зубова, вышла из спальни. Не обращая внимания на раздражительность мужа, спокойно подошла и сказала:

–Милый, крем не нужен, сапоги я тебе уже почистила.

Зубов хотел было что-то сказать жене, еще более неприятное, но Маша стояла и улыбалась. Полковник промолчал. Придраться не к чему, да и чего к жене придираться?"Она — то в чем виновата? — выходя из квартиры, подумал он. — Как же ловко может Маша сглаживать конфликты".

Из квартиры напротив вышел майор Лукаржевский, тоже в плохом настроении. Но он отличался веселым характером, позволяющим даже в трудное время найти причину пошутить или посмеяться над чем-нибудь. Майор тоже был женат, но часто забывал об этом, особенно когда видел молодых красивых девушек. Он не пропускал ни одной юбки; жена поначалу скандалила с ним, уезжала домой к родителям, но когда у их родился третий сын, она успокоилась и не обращала внимания на измены мужа. Лукаржевский поздоровался с Зубовым, и они вместе пошли вниз. Там, на выложенной камнем мостовой, их уже ждали капитан Березников и прапорщик Соколовский.

–Привет, соколики! — улыбаясь, окликнул их Лакаржевский. — Что, пошли на плац, погуляем?

–Эх, майор, шуточки у вас, — ответил Соколовский.

–Да не унывай, — продолжал майор, — вот есаул построит баню — попаришься там, я тебе девочку подгоню, самую лучшую.

–Ой, да не надо мне никого, у меня Варя есть.

–Дружище, не переживай, мы и Варе подго…

–Майор, прекратите паясничать, — перебил его Зубов. — Имейте совесть, право, сейчас не до ваших шуток.

–Не понимаю, господа, вашего тона. Вы обижаетесь на Небольсина, что заставил ходить по плацу, но смею вам напомнить, что мы пока в армии.

— Нам придется ходить по плацу с низшими чинами, — посетовал Зубов, — мало того, нам придется ходить с новобранцами. Представляю, какое посмешище получится.

–Ах, вот что волнует господ, смею вас уверить, что, может, нам придется с ними еще и на войну идти, представляю, как вам будет неприятно находиться с низшими чинами в одном окопе, — с ехидством сообщил майор.

–А вот интересно, почему Богданушка наш не идёт на плац, а идёт в баню, — Зубов нахмурил брови. — Ну, я ему сейчас скажу.

Тем временем они подходили к расположению полка. Часовой, стоявший на воротах, громко крикнул:

–Смирно!

Все встали. Вчетвером они пошли вглубь двора, где спал есаул.

–Встать! — крикнул полковник.

Кузьмин медленно встал, не смотря на Зубова, прошел к умывальнику. Непослушание привело командира в бешенство. Есаул, не обращая внимания на Зубова, снял с себя рубаху и начал мыться. Вся спина его была в шрамах, под правым плечом виднелся огромный шрам, левое плечо пересекал шрам, видимо, от сабли. Зубов молча смотрел на него. И стало ему так стыдно за то, что он накричал ни за что.

–Извини, есаул, — полковник отдал честь, щелкнул каблуками и ушел прочь.

Андрей Савкин, не сводя глаз, пытался посчитать все шрамы на изувеченном теле ветерана, определяя, от чего остался след, от пули или от осколка.

К Богдану подошел поручик Абрамов:

— Кум, дай мне двух солдат, надо на почту съездить.

Савкин и Зайков подбежали к поручику:

— Ваше благородие, возьмите нас, — поросился Слава Зайков.

Абрамов осмотрел новобранцев с ног до головы и строгим голосом скомандовал:

— У входа карета, бегом туда.

Пыльная дорога петляла по горным хребтам, то поднималась вверх, то спускалась. Пейзаж менялся один за другим. Мы ехали то по песку, то по камням. В окно почтовой кареты было видно, как вдали с очень высокой горы стекал горный бурлящий ручей, и чем ниже он спускался, тем шире становилось его русло. У подножия горы он превращался в маленькую речку.

— А скоро ль вернемся? — спросил Зайков.

–Если все будет хорошо, то, думаю, к завтрашнему вечеру возвратимся.

–Ну, если дорога такая длинная, то, может, вы нам расскажете, про то, как вы воевали на Кавказе, про друга вашего Кузьмина. Глядишь, и дорога станет короче.

–Что вам рассказать? Про все рассказывать никакой дороги не хватит. А хотя… Дорога и впрямь дальняя, попробую.

ВОСПОМИНАНИЯ

— Родились мы с Богданом под городом Мценском, что в Орловской губернии, в деревне Ядрино. Деревня наша стоит прямо в лесу. Здесь вот видите — красота какая, а там еще красивее. Под горой у нас река Зуша течет. Ох, и рыбы там! Я сам лично поймал сома на пять пудов, два часа вытаскивал. Чуть самого меня в реку не утянул, но всё же я его одолел. Охота там: кабаны, олени, медведи — кого хочешь, лови. На медведя с рогатиной ходили, короче, лучше места на земле нет. А как приятно пробежать утром по росе босиком, по сплошному ковру, расцвеченному яркими луговыми цветами. Прибежать на луг и просто поднять голову вверх: небо ясное, утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Приветно-лучезарное солнце мирно всплывает под узкой тучкой, а потом погружается в её лиловый туман. Потом хлынут играющие лучи, — и весело, и величаво, словно взлетая, поднимется могучее светило. И даже постоянное чувство голода, преследующее нас всё детство, не может испортить такую прекрасную картину, созданную самой природой. Родители еле сводили концы с концами, нам приходилось с утра до вечера помогать им и в поле, и на огороде.

В Мценском уезде распространено мельничное дело. На реке Зуше и ее многочисленных притоках стоят мельницы, крупорушки. Много мельниц было во Мценске. Только на реке Ядринке их стояло три. Мы тоже сеяли в поле зерно, излишки продавали на рынке. А у дома сажали все, что можно продать или съесть. И все бы ничего, да вот Дмитрий Матвеев, местный барин — «кровопийца», обложил оброком по сорока рублей с тяга, да ещё мы должны были ежегодно поставлять по тридцати яиц и по пяти куриц, так же ходить всякий день на работу. Работать на него, да ещё иметь три осьмушки десятины земли, которою должны сами кормиться, да ещё барина кормить. Хоть по миру иди, поди в ту же пору. Знаки подобострастия он принимал как надлежащую дань. И никто из крестьян не дерзал отказываться от его буйных увеселений. Избалованный всем, что только окружало его, он привык давать полную волю всем порывам пылкого своего нрава и всем затеям довольно ограниченного ума. Почти каждый вечер барин бывал навеселе. С крестьянами и дворовыми обходился он строго и своенравно. Поначалу ходили жаловаться в Мценскую прокуратуру, но Матвеев купил там всех, и на каждую нашу жалобу он отвечал нам повышением оброка. Так что детства у нас с Богданом, можно сказать, и не было. Дома у нас стояли рядом, родители дружили, и мы были как братья. Чуть подальше от нас жила семья лавочника, росла у него дочь Алена — красавица на всю деревню. И была у них дружба с Богданом, можно сказать — любовь. Ох, и дрались мы за нее с городскими, и так, кто косо посмотрит на Аленку, а рука у Богдана всегда была тяжелой, никто не мог на ногах устоять.

Когда подросли, и стало нам уже лет по двадцать, мы с Богданом стали ходить в город на работу: разгружали вагоны на вокзале и баржи на пристани. Платили мало, но сразу на руки, и мы могли что-то купить, да и оброк было легче платить. Так, понемногу, у Богдана набрались деньги на свадьбу с Аленой. Отец ее поначалу был против, но, видя, какая меж ними любовь, согласился, и родители назначили день свадьбы. Надо сказать, в Ядрино такой гулянки еще не было: веселилась и пила вся деревня. В тот же день к барину приехал сын из Германии. Обучался он там наукам всяким. Проезжая мимо, барин решил зайти посмотреть на молодых, да сына своего показать. Сынок, такая же тварь, как и его папаша, был изрядно пьян. Выйдя из кареты, направился, расталкивая людей, прямо к молодым. Я рядом встал, зная, что Богдан лишнего не стерпит, стал меж них и не пускаю молодого барина.

–Барин, поздравьте их, да идите с миром, — говорю ему.

Но он не унимается, ему непременно хотелось поцеловать невесту. Ссору уладил старший Матвеев. Подошел к сыну, стоявшему рядом с Богданом, и говорит:

–Погодь, негоже молодым праздник портить. Пойдешь ко мне работать? — и смотрит так противно в глаза Богдана.

–Нет, не пойду! — резко ответил Кузьмин.

–А что так?

–А не с руки мне, да и в городе у меня работа есть, — не отступался мой друг.

Богдан смотрел ему прямо в глаза, а барин привык, когда перед ним голову преклоняют, и от этого становился ещё злее.

Отец Алены налил стопку водки и сказал, протягивая барину:

–Барин, поздравьте молодых! Радость — то какая у нас.

–Завтра утром придете ко мне, решу, что с вами делать, — не унимался Матвеев.

Сквозь толпу барин шел быстро, его свита расталкивала людей. Надо сказать, что без охраны он не ходил даже в уборную. Видно, боялся гнева людского. В свите у него числилось человек пятнадцать настоящих головорезов, все «не наши», местных он не брал. Люди говорили, что он их от тюрьмы откупал, и они за это были преданы, как собаки хозяину.

Бывало, что кто возразит барину или поругается, пропадал человек и все. Поэтому и боялись его люди, а он за малейшие провинности наказывал, как хотел — публичные избиения были в порядке вещей. Даже кто плохо поклонился ему, сразу наказывали плетьми. Любую девку из деревни брал, приводил к себе в покои и делал, что вздумается. Вот мы и боялись в тот день, что может погубить семью молодую. Да и Богдан не смолчит, если Аленку кто обидит. Я предложил ночью уехать из деревни, но все же решили утром идти к Матвееву. « Будь что будет, — сказал я, — как хотите, но я пойду с вами». На том и порешили.

Брачная ночь молодым была, конечно, испорчена. Я остался около их дома, на лавке. Огляделся кругом: торжественно и царственно стояла ночь; сырую свежесть позднего вечера сменила полуночная сухая теплынь, еще много времени оставалось до первых шорохов и шелестов утра, до первых росинок зари. Луны не было на небе: она в ту пору поздно всходила. Я всё думал о прошедшем дне и не мог уснуть. Петухи пропели рано, но я не спал, все лежал и думал: «Как земля такую мразь носит, и сколько еще таких людей на земле живет. И почему хорошие люди все бедные, почему с богатством становятся злее? Может, злой рок над Россией висит? Почему, кто работает, ничего не имеет? И так было и при моем деде, и до него, наверное, будет и после меня, и над моими детьми будет издеваться этот сынок барский. Нет, лучше я умру сегодня с другом героем, чем пресмыкаться всю жизнь.»

Домой я ночевать не ходил, так у дверей молодых и провел ночь. За этими думами меня и застал Богдан, выйдя из комнаты усталый, но счастливый:

–Ну как, дружа, ночка? — спросил я.

–Да… ничего, — ответил он и стыдливо спрятал глаза. — Ты-то как здесь на лавке спал? Я думал, ты домой пойдешь.

–Да у тебя лавка, как у меня дома печь, вот только кровать у тебя скрипела, спать не давала. Как там Аленка? Живая?

Вдруг дверь открылась и на пороге появилась Алена. По ее виду было понятно, что весь разговор она слышала. Богдан по — детски обнял меня, и мы побежали на речку.

Река Зуша текла за деревней. Мы купались, как в детстве, резвились и брызгались, хотя вода по-весеннему ещё холодна. Вдруг Богдан резко остановился и строго сказал:

–Ты со мной сегодня не пойдешь! Понял?

–Нет.

–Понимаешь, я не смогу смолчать, если они Аленку тронут. А если я их трону — они меня в живых не оставят. Сам знаешь: я не хочу, чтобы с тобой тоже…

Я прервал его на полуслове:

–Подожди, ты хочешь, чтобы я остался жив.

— Ну…

–Даже если с тобой что случится?

–Да!

–Тогда скажи: как мне жить, как людям в глаза смотреть? Понимаешь, в жизни бывают моменты, когда лучше умереть с другом, чем жить одному и подлецом.

Богдан посмотрел на меня и сказал:

–Знаешь, если у меня есть такой друг, как ты, то жизнь я прожил не зря.

— Ну, хватит, а то я смотрю, ты уже помирать собрался. Знай, мы им просто так не дадимся, возьмем с собой прутья, может хоть двух-трех молодцев с собой прихватим.

— Подожди, — сказал Богдан, — надо подумать. Пойдем к ним, когда половина охраны уедет муку в город отвозить. Их останется человек семь — восемь, возьмем прутья побольше.

Так за разговором незаметно подошли к воротам, из них к нам навстречу выбежал перепуганный отец Богдана. Сказал, что барин за ними уже посылал.

— Богданушка, бежать вам надо. Не простит он, что не поклонился ему. Беги, сынок, беги.

–От себя не убежишь.

–Может, сынок, ты и прав, пойди к барину, в ноги упади, прощения попроси. — Хорошо, я так и сделаю, — ответил сын отцу и вошел во двор.

Войдя, мы увидели Алену. Она уже оделась, и была так хороша!. «О, как она красива! — подумал я, — за такую и на смерть можно идти и на каторгу».

В заборе мы выломали два хороших железных прута, за этим занятием нас застала Алена: — Вы что надумали, погубить нас захотели? Попросим у Матвеева прощения, он добрый, он простит. Да и собственно, что мы сделали, может, он нам хочет работу предложить, а вы на него с дубинками.

Ее слова со слезами на глазах как-то убедительно звучали, и мы подумали, может, и правда пронесет, но прутья под рубаху спрятали.

Подходя к дому барина, мы увидели, что две телеги с зерном уже загружены. Специально замедляя шаг, мы ждали, пока телеги отъедут. Они не заставили себя долго ждать. На телегах уехали семь человек. Это хорошо. Значит, осталось пять — шесть.

Дом Дмитрия Матвеева был самый большой в деревне — в два этажа. Первый этаж занимала прислуга, свита, второй этаж он со своим сыном. Жена барина давно на себя руки наложила — довел, гад. Вокруг дома стоял высокий забор, через который перелезть без веревки было невозможно.

Войдя во двор, мы остановились. На большой скамье, как на троне, сидел Матвеев. Рядом — его сын. — Ну? Что, встали? Я за вами уже посылал! Я не люблю ждать.

–Ну, брачная ночь, — краснея, проговорила Алена.

–А ты чего приперся? — барин свирепым взглядом посмотрел на меня.

–Я подумал, вы им работу предложите, может, и мне что найдется.

— Нет. Для вас обоих — нет, а вот для этой красотки найдется работа, на заимки у моего сына. Вы пошли вон отсюда. А она начнет работать прямо сейчас.

— Нет. Работать она здесь не будет! — громко и уверенно произнёс Богдан.

–Гоните их в шею, а ее в мои покои, — Матвеев встал и пошел в дом.

Здоровый мужик хотел взять Алену за руку, но Богдан стоял рядом и нанес ему такой удар, что тот отлетел на несколько метров и упал без чувств. Мы достали прутья, встали спина к спине и приготовились к бою. Я крикнул Алене:

— Беги!

Она убежала, но из-за ворот продолжала смотреть. Барин не ожидал, что так получится, и какое-то время стоял в недоумении, но потом, оценив обстановку, видя, что мы готовы на все, как будто ни в чем не бывало, сказал: — Зачем ты его ударил? Ну не хочет она работать и не надо. Пошли вон!

Мы какое-то время стояли в недоумении и не могли поверить, что он нас отпускает. Мы были готовы к любому повороту, но только не к такому, что барин нас просто отпустит.

Дней десять мы не видели ни барина, ни его холуев. Но однажды утром к нам во двор пришли солдаты и сказали, что я призван на военную службу сроком на двадцать пять лет. Нам стало понятно, как барин отомстил. Вот, сволочь, наверное, и к Богдану тоже пришли солдаты. Как же он будет с Алёной расставаться — ведь любовь у них. Я махнул через забор и сразу услышал плач женщин. Посреди двора стоял Богдан. Вид у него был рассеянный и, казалось, что мой друг не понимает происходящего. Я спросил у стоявшего рядом офицера:

— Когда мы едем?

–Да время еще есть. Поезд в восемь вечера, прощайтесь, собирайтесь в дорогу — на Кавказ поедем. А на меня не серчайте — я тоже человек подневольный. Слышал, что Матвеев сильно хлопотал о том, чтобы вас в армию забрали.

Офицера посадили за стол, принесли еды, накормили солдат, что с ним приехали. Алена с Богданом закрылись в комнате и долго говорили. Родители наши накрыли один большой стол, позвали родных, соседей. Проводы отметили как надо.

Уже во второй половине дня собрались уходить на вокзал. Проходя мимо барского дома, Богдан спросил: — Ваше благородие, позволь с барином проститься.

–Ну, давай, прощайся, — разрешил офицер.

Матвеев вышел из дома и с ехидной улыбкой посмотрел на новобранцев. Мы направились к нему. Поравнявшись, Богдан, смотря в упор в противное лицо, сказал:

–Слушай, скотина, если ты или твой выродок хотя бы посмотрите в сторону моей жены, я приду и убью вас обоих.

От таких слов барин побагровел от злости и, повернувшись к своим холуям, заорал так, что услышали не только они, но и весь двор:

–Высечь его.

Офицер подошел ближе, сказал:

–Это уже не ваш человек. Это — собственность российской армии. Потом высечешь. А пока мы его стрелять научим, башки козлам рубать, и вот потом высечешь, если сможешь.

–Офицер, вы угрожаете мне? — растерянно спросил барин.

–Помилуйте, барин, я говорю про козлов, надеюсь, вы не один из них. А впредь запомни: мы своих солдат в обиду не даем. Ну, мы пошли, а ты думай здесь и не забывай того, что я тебе сказал.

Друзей провожала вся деревня до самых ее окраин. Отец Богдана шел рядом, давал наставления:

— Сынок, ты за жену не переживай, мы ее в обиду не дадим. Думается мне, что припугнул ты его хорошо. По нем видно было, что боится, иначе не держал бы такую охрану. Ну, а что служить тебе, значит судьба твоя такая. Родину, сынок, тоже надо защищать! Ведь сколько врагов на нас нападало, французов вон только побили. А народу сколько полегло?! Ты только с головой воюй, вон, дядька твой, всю войну прошел — крест имеет. До Парижа дошел, прослужил двадцать пять лет и не одной царапины. Вот так и ты: где надо — полежи, а где надо — первым в бой иди. Знай: трусов у нас в роду не было, и ты не опозорь наш род.

Алена, взявшись за руку мужа, шла молча, слезы лились по щекам. Она и не пыталась их вытирать. Богдан шел рядом, не находя слов утешения, только сильнее прижимал её к себе. Слушая отца, он все думал:"Как Алена будет одна двадцать пять лет? Приду домой — мне будет сорок пять. Да Матвеев тут еще, все — таки здорово я его припугнул, видно было по глазам, что он испугался. А как офицер ему хорошо сказал про козла. Надо при случае его поблагодарить".

–Вот и последний дом, давайте прощаться, — остановился я и обнял отца с матерью.

Все стали обнимать нас и плакать, особенно наши мамы да Аленка. Я тогда еще подумал, придется ли свидеться, ведь срок-то очень большой. Женщин успокоил дядя:

–Ну, что вы плачете? Негоже так, чай войны сейчас нет, хорошо будут служить, глядишь — к зиме в отпуск придут.

Это всех утешило, родные успокоились и начали расходиться, договариваясь о письмах. Богдан отвел в сторонку соседа по кличке Ученый, который и правда был ученым — читать умел. Он и нас с Богданом научил всем наукам, какие знал.

–Дядь Наум, ты, если что тут, отпиши?

–Хорошо, Богданушка, не тревожься, сделаю все чередом, ты вернись только живой и здоровый.

Учёный и Богдан крепко обнялись. Мы вышли на дорогу, а все наши односельчане стояли на холме и махали платками, пока мы не скрылись. На душе стало очень тоскливо. Я взглянул на друга — в его глазах стояли слёзы.

Мы шли молча до самого Мценска. Солдаты и офицер думали о чем-то своем, может быть вспоминали, как так же и их когда-то забирали.

Богдан подошел к офицеру:

–Спасибо вам, господин офицер.

–За что?

–Ну… что вступились за меня перед барином.

–А, солдат, пустое, знал бы ты, как мне хотелось дать в морду этому барину. У меня и у самого такой случай, да почитай у всех солдат похожие истории. Помещики отдают в солдаты неугодных и непокорных, а хороших и смирных они держат возле себя. Но ничего, по себе знаю: из таких, как вы, хорошие солдаты получаются.

Я подошел поближе и спросил:

–А что у вас за история? Может, расскажете, как вы пришли в армию?

–Да почти такая же, как у вас. А вот у моих родителей похуже будет. Жили они в селе Пашутино после войны с французом. Помещица там была Аграфена Шеншина. Отличалась она особой жестокостью. Сколько ж люду погубила, всю семью порешила: отца, мать, деда. Мал я тогда был, но помню, она не просто убивала, а издевалась: руки, ноги отрезала у людей и только потом убивала, много было у нее помощников, таких же больных, как она. Жаловались на нее, в Москву писали, и только в 1817, уже в престарелых годах ее осудили заключить навсегда в женский монастырь. Ее бы на плаху надо, а они — в монастырь. Знаете, что самое сложное в солдатской жизни?

–Что?

–Подавлять крестьянские восстания. Много наших переходило на сторону восставших и принимало смерть от своих же солдат. Но хочу сказать, что не все помещики плохие. Вот у моего свояка в Тульской губернии живёт помещик. Всем крестьянским детям школу открыл, оброк не такой, как у нас, зато и любят его крестьяне. А когда было восстание, крестьяне вступились за помещика, помня его доброту, и не дали сжечь его дом. Так что помещики тоже разные бывают.

За разговором мы не заметили, как подошли к церкви, где стояли еще десятка два таких же новобранцев, как и мы. Вид у них был похожий на наш. По своей воле, наверное, в солдаты не ходят. С моим веселым характером мне хотелось как — то пошутить, подбодрить ребят, но в голову ничего не приходило.

— Ну, вот и все, — сказал офицер, подходя ближе, — не поминайте лихом. Моя миссия закончена, теперь у вас будут другие командиры. Я вам так и не представился. Зовут меня Жуков Николай Николаевич, я живу на улице Безбожной, дом №16. Если будет возможность, заходите.

–Спасибо вам, Николай Николаевич, за рассказ душевный, за помощь, за понимание. Я думаю, что если в армии есть такие офицеры, как вы, там можно служить, — сказал Богдан, пожав офицеру руку. Жуков по — военному козырнул и ушел. Я посмотрел на друга и сказал:

–Молчишь, молчишь, а как скажешь — опять ты меня удивляешь.

Стоявшие рядом ребята спросили:

–А почему офицер вам честь отдает?

Я подошел поближе к ним, чтобы все слышали и, показывая на Богдана, ответил:

–У него отец — полковник.

Рыжий парень аж присвистнул:

–А че ж, он в солдаты?

— Это у них традиция такая, отец его тоже с солдат начинал.

Богдан думал об Аленке, о родителях, не слушая, что я говорю, и не понимая, почему все на него так смотрят.

Перед отправкой нас всех завели в церковь. В церкви батюшка прочитал молитвы, мы помолились за семьи наши, за судьбу свою горемычную, поставили всем святым свечи и вышли. Всех поставили в строй и повели на вокзал,там уже стоял поезд, пуская пар. У вагона сгрудилось еще человек тридцать. Все терпеливо ждали команду на погрузку. Рядом стоял солдат лет сорока и говорил:

–Давно в южное направление не посылали столько солдат, видно, что-то затевается там с турками, не иначе скоро война.

Рыжий подошел ко мне и тихонько спросил:

–Слышь, спроси у друга, че, война шо ли, а?

–Ну да, а чего мы тогда здесь с Богданом делаем?

— Слышь, ну а когда, а?

Народ сгущался вокруг нас. Меня несло:

–Вот к зиме и начнется. Мы специально пораньше пошли, чтобы подучиться малость. Стреляю я плохо, а без ружья ты не воин.

Рыжий не унимался:

–А че твой друг такой грустный, ежели он по своей воле в солдаты идет? — Вот тебе что надо от службы: поесть вволю, да поспать. Так?

–Ну так!

–А ему надо в офицеры выбиваться, понял?

–Понял, — ответил рыжий, — тяжело ему будет, но, авось, папаша поможет?

— Нет, он должен сам, сила воли у него большая.

Кто-то издалека крикнул: «По вагонам!» Мы стали грузиться, Богдан последний раз оглядел вокзал, в сердце защемило, он сделал над собою усилие, чтобы успокоиться. В вагоне лежала солома, стало ясно, что лежачих мест всем не хватит.

Рыжий услужливо всех растолкал и пригласил меня с Богданом в дальний угол, где соломы лежало побольше. Абрамом проверил свое лежачее место, понравилось. — Что этот рыжий хочет? — спросил Кузьмин.

–А я знаю? Уважает, наверно.

Мы легли на солому. Богдан сразу уснул, я подумал про него: «Намыкался, бедолага». Паровоз дал длинный гудок и тронулся с места. В маленькое окошко было видно, как проезжали старинную Мценскую крепость на горе, где еще видны развалины былой славы, по углам еще возвышались старинные башни. Сколько пришлось пережить Мценским жителям, сколько раз пришлось им отбиваться от врагов за этими стенами. Проехали Стрелецкую слободу, начался лес, где-то там наша деревня. Придется ли свидеться с родителями еще, иль убьют в дальней чужой сторонке? Я повернулся к своим новым товарищам. Все они смотрели то на меня, то на моего друга и чего-то ждали. Я про себя подумал: соврать им еще что-нибудь? Ан нет, пусть пока это переварят, а я лучше посплю.

Проснулся я от того, что меня теребил Богдан:

— Слышь, Колюха, про какого полковника они у меня спрашивают? Про какую войну я им должен рассказать?

Позади него стоял рыжий и еще человек десять и с нетерпением ждали, что я отвечу.

–Богдан, ну что ты злишься, ты же не сказал, чтоб я про твоего отца — полковника не рассказывал, да и что такого, что я рассказал? Пусть знают, мы ж теперь как одна семья, что ж тут скрывать.

Богдан недовольно посмотрел на меня, махнул рукой:

–Трепло ты.

И лег рядом. Я встал — надо было продолжать.

–Вот нашел тайну, все равно рано или поздно узнают. Полковник — это не прапорщик.

Все посмотрели на сына полковника как-то с сожалением. Поезд остановился, рыжий подошел к Богдану и спросил:

— Что за город?

Кузьмин выглянул в окно, на доме написано: Орел. Наверное, это вокзал. Там велась большая стройка. Рядом с вагоном суетились строители: они что-то носили, пилили доски большой пилой, в вагон проник запах ели, опять вспомнилась деревня.

–Орел, — ответил Богдан рыжему, — вон написано — читай!

–Да я не шибко грамотный, — ответил рыжий и посмотрел в окно.

Я про себя подумал: хорошо, что нас дядя Наум грамоте обучил. Дверь в вагон открылась, и человек в военной форме спросил громким командным голосом: — Кто старший в вагоне? — все сразу посмотрели на Богдана, а он — сурово на меня.

–Я, — ответил Богдан, подходя к офицеру.

— Смотри за чистотой, кто будет хулиганить, докладывай лично мне. Дорога дальняя, мало ли что может быть. Я — начальник поезда, капитан Марков. Понял? — Слушаюсь, ваше благородие!

На восьмой день пути поезд остановился где-то в чистом поле. Все, кто был в нашем вагоне, сошли, оглядели чистую, поросшую невысокой травой степь. Верхом на коне сидел совсем молоденький прапорщик, очевидно, он нас давно поджидает, вся его форма в пыли и пятнах. Прапорщик приказал всем построиться и следовать за ним. Местность здесь совсем не такая, как у нас: то спуск, то подъем. А тут перед нами простиралась ровная степь, сколько не всматривались вдаль путники, так ничего и не увидели. И жарче здесь намного, к полудню солнце стало печь сильнее.

–Пить хочется, — сказал Богдан прапорщику.

— Потерпите еще немного, скоро придем к роднику, там и напоят вас, и накормят.

Вскоре показался маленький лесок, выросший вокруг небольшого озера, среди деревьев горел костер, над которым висел огромный котел, запахло мясом. Солдат в форме большой палкой помешивал кипящее варево и косо поглядывал на новичков.

— Слушай мою команду, — крикнул прапорщик, — всем обедать, через час снова в путь.

Так шли десять дней и ночей. Один раз в день в каком-нибудь укромном месте их поджидал солдат-повар, кормил — поил усталых новобранцев, и они снова пускались в путь. На одиннадцатые сутки природа стала меняться, степь была уже не такая ровная, как раньше. На дороге стали попадаться встречные люди, которые удивляли своим внешним видом, они сильно отличались от нас. Вдалеке показалось какое-то селение. Его жилища тоже совсем не похожи на наши: здесь не было деревянных изб, как у нас. В основном стояли каменные дома. Но большинство из них очень бедны, похожи на наши мазанки. Мы шли по узкой улочке. Жители деревни выходили из своих домов и оглядывали нас; женщины ходят, как в мешке — одни глаза торчат. Я спросил у того, кто шел рядом:

–Почему женщины прячут лицо в мешок?

–Это чадрой называется, — ответил кто — то сзади.

–И зачем прятать лица?

–А кто их знает! Басурмане…

–Да, — сказал я, — во попали… И что, нам с ними двадцать пять лет жить?

–Да нет, они тебя убьют скоро.

— Почему?

–Русским нельзя смотреть на их женщин. А ты пялишься, как на своих. Вот ночью придут в казарму и кровь тебе пустят.

Все вокруг как-то примолкли. И уже с опаской поглядывали на глазеющих на них местных жителей.

–Пусть сотню солдат ищут! — сказал спокойно Богдан.

–Зачем? — спросил все тот же знаток Востока.

–Я встану на защиту Николы, и посмотрим, каким цветом у них кровушка: красна или черна, как они сами.

Возражать"сыну полковника"никто не стал. На утро следующего дня показался какой-то город. В нем были длинные, но узкие улицы. И дома казались побогаче. Мы шли по главной улице города. Жители города глазели на нас, оглядывая с ног до головы. Я повернулся назад, ища глазами того, с кем только что говорил.

–Слышь, знаток востока. Они на нас так смотрят. Я надеюсь, нас здесь не скушают. Что-то они голодными глазами глядят.

За городом было небольшое селение, вроде нашей деревни. В самом конце этого селения мы увидели большой забор. С дальней стороны виднелись высокие, полуразрушенные стены древней крепости. По углам высились сторожевые вышки, на которых застыли караульные. Они пристально нас оглядывали. Тот шутник, что шел позади, сказал:

–Вот, друзья, здесь мы и проведем свои лучшие годы.

Ворота отворились, перед нами открылась обширная территория, на которой находилось не меньше тысячи солдат, каждый из которых занимался своим делом. В центре туда-сюда ходили солдаты. Некоторые из них уже с седой бородой, и все равно ходили, несмотря на чин и возраст. С правой стороны расположились казаки, они на полном ходу рубили шашкой горшки, висевшие на палках. Я подумал:"Вот бы попасть к казакам". Подошел к Богдану:

–Послушай, друг. На коне — не пешком, пойдем попросимся в казаки, может, возьмут, ведь не было в деревне лучше наездников, чем мы.

–Ну, в общем, да, — спокойно отвечал Богдан.

–Чего, да? — не отставал я от друга.

–Можно в казаки.

–От тебя слова не добьешься, я не пойму: ты хочешь или нет?

–Надо осмотреться, потом видно будет.

–Мне в казаки хочется, вдруг не зря нас дядька твой верховому делу учил, может, сгодится, а?

Дядька Богдана, когда пришел с войны, захотел из нас сделать наездников. Сначала он посадил нас на бревно, дал камень в ноги, и мы должны были его держать. Это для того, чтобы ноги стали сильными: во время боя конем ногами управлять надо, а руками врагов бить. Когда мы научились управлять конем, он дал нам палки в руки и учил бить сразу двумя руками. Много прошло времени, пока мы научились, ведь тот, кто владеет двумя мечами, непобедим, и мне казалась, что равных нам у казаков нет. Поэтому мне хотелось попасть к ним. Прапорщик, что нас привел, подождал, пока мы напились, крикнул:

–Стройся, в баню пойдем грехи смывать.

Баня была хорошая, с березовым веником, интересно: откуда веники? Берез я здесь не видел. После баньки нам выдали форму. В новой форме мы казались все одинаковые, я никак не мог найти Богдана, а он сидел рядом.

–Да, у казаков форма лучше, — проговорил Кузьмин.

–Конечно, лучше, пойдем проситься?

–Погоди, оглядеться надо.

–Ну, гляди, гляди.

Ужин был по распорядку, нас поселили в отдельную казарму, показали, кто, где будет спать. Прапорщик всё объяснил и ушел. Утром нас разбудил громкий крик дежурного:

–Сотня, стройся!

Итак, началась наша служба. Перед строем стоял офицер с суровым видом и очень громко говорил:

— Меня зовут штаб-капитан Павлов Андрей Ильич! Ко мне обращаться: Ваше благородие. Передо мной стоит задача: в кратчайший срок сделать из вас солдат. Я со своей стороны буду от вас требовать все, что захочу. Вы со своей стороны будете выполнять все, что я вам прикажу. Всем все понятно?

–Так точно, ваше благородие.

Вот так и пошли наши деньки солдатской нелегкой службы. С утра до вечера мы только учились ходить левой, правой, туда, сюда. Хуже всего приходилось переносить жару, вода всегда была теплой, вонючей. За малейший проступок заставляли стоять на одной ноге и час, и два. И это самое легкое наказание. Бывало, рассказывали, за нарушение дисциплины проводили сквозь строй — редко, кто выживал после такого побоища.

Офицеры в полку были разные, нам с Павловым не повезло — слишком суров, не жалел нас, будто не люди мы. К концу месяца понемногу стали втягиваться в службу. Как-то капитан вызывает Богдана к себе и спрашивает:

— Кто твой отец?

–Крестьянин.

–А у меня другие сведения. Грамоте обучен?

–Так точно, ваше благородие, обучен.

–И говоришь, что ты — крестьянский сын?

–Так точно.

–Ну ладно, иди, — с недоверием сказал Павлов.

Рядом на стуле сидел урядник в казацкой форме, уже в годах, он со вниманием оглядывал Богдана и поглаживал свою бороду.

–Вашбродь, он нормально служит, ничем не отличается от других.

–Ты меня не учи, позови ко мне Абрамова.

–Вашбродь.

–Все, пошел вон!

Через минуту я уже стоял на пороге.

–Разрешите, ваше благородие?

–Да, проходи.

Я прошел в темную комнату. В ней было только одно окно и то больше похожее на бойницу, рядом с окном стояли ружья. Я окинул их взглядом: должно хватить на всю нашу сотню. Павлов оглядел медленно меня с ног до головы и начал:

–Скажи-ка мне, Абрамов, почему ты всем говоришь, что Кузьмин — сын полковника, а он сам это отрицает. Ты ведь с ним из одной деревни, так?

–Так!

–Ну, вот и расскажи, а то мне непонятно. А я очень не люблю, когда что-то не понимаю, я в своей сотне должен знать все, — уже со злобой сказал Павлов.

Я решил для себя: если начал врать, то надо врать до конца.

–Ваше благородие, это очень длинная история.

–Я слушаю, — уже с яростью в голосе сказал Павлов.

–Его отец еще не закончил гимназию, — начал я, — французы заняли нашу деревню, все, кто мог защищать Родину, держать оружие в руках, ушли, кто в партизаны, кто в армию. Семен, так звали его отца, попал служить в армию генерала Барклай де Толли. Был у него ординарцем, всю войну прошел, дошел до Парижа. По окончании войны его ждала академия генерального штаба.

Меня несло. Капитан и урядник очень внимательно слушали, мне это нравилось, и я продолжал:

— После генштаба Семен приехал в деревню к Марфе. У них вскоре родился сынок Богдан. Но после Москвы и Петербурга Семен не смог жить в деревне; люди говорили, что в Москве у него есть еще жена, дочь Московского губернатора.

Павлов при этих словах аж со стула подпрыгнул, подошел к окну.

«Вот, блин, наверно, губернатора я зря затронул», — я помолчал.

–Дальше что?

–Богдан хотел, чтобы отец жил с ними, и из-за этого они сильно ругались с отцом. Семен всегда говорил, что он с самых нижних чинов до полковника дослужился. Поэтому Богдан и пошел служить добровольцем. Ну и я с ним, вроде как ординарцем.

–Какое образование вы получили?

–Гимназия и все.

–С таким образованием он выше поручика не поднимется, да и это звание еще надо заслужить.

–Он надеется на скоро грядущую войну.

При этих словах Павлов резко спросил:

–Какая война? У нас перемирие.

–Ой, господа, не выдавайте меня, но Богдан сказал, что война будет через месяц, может — два, с мюридами вновь.

–Кто ему сказал? — спокойно спросил капитан.

–Эти новости из самого Петербурга.

–У нас с ними перемирие, — повторился капитан.

–Да я почем знаю.

–Ладно, ступай, солдат.

–Господа, прошу, не выдавайте меня, Богдан убьет меня, если узнает, что я вам про его семью все рассказал.

–Хорошо, ступай.

Я вышел. Пройдя немного, увидел стоявшего Кузьмина.

–Ты че тут?

–Тебя жду!

–Зачем?

–Хочу узнать, зачем тебя вызывали. Только не ври мне.

–А че мне врать? Хотели назначить меня урядником, но я отказался.

Богдан сильно меня толкнул.

–Сказал же, не ври мне! — он резко повернулся и пошел прочь.

Капитан Павлов сидел за столом, рассматривая карту:

–Послушай, урядник, я в затруднительном положении, не знаю, что

мне делать. Я должен доложить о грядущей войне, но если он врет, меня поднимут на смех.

–Не извольте беспокоиться, вашбродь, пусть будет как есть.

–Ладно, пусть, но к утру подготовь ружья, будем учить стрелять.

–Извините, конечно, но на обучение у нас нет патрон.

–Как нет? — удивился Павлов.

–Да так, нет. И откуда им быть? Когда последний раз привозили?

–Наверное, все-таки придется доложить о войне, а то начнем без патрон, навоюем, положим всех, — Павлов оделся.

–Смотри тут, я в штаб.

Полковник Аркадий Степанович Степанов был очень строгим к нижним чинам и очень требовательным к офицерам, мог за малейший проступок ударить в зубы солдата, но что удивительно: не позволял офицерам бить солдат, и если это случалось, то мог и сам дать по морде офицеру, но никогда не сделает подобного при солдатах.

Аркадий Степанович сидел за столом и пил чай. Рядом был его давний друг — майор Семкин Сергей Александрович: среднего роста, слегка лысоват, крепкого телосложения. За дружеской беседой их застал Павлов:

–Разрешите.

–А, штабс — капитан, проходи, садись, давай сразу к делу. Я тебя пригласил вот зачем. Сегодня после обеда придет обоз с оружием. Пушки возьмет майор, а патроны и винтовки поставь у себя. Понял?

–Так точно!

–Завтра с утра начнешь обучать стрельбе. Как они у тебя?

–Да нормально.

Дверь открылась, на пороге стоял посыльный:

–Ваше благородие, я не могу Павлова найти, нет его нигде.

–Ступай, солдат, он уже здесь. Павлов встал.

— Разрешите идти?

–Да, ступай, Андрей Ильич, а ты зачем приходил?

–Да как раз за этим и приходил.

–Не понял?

–Не знаю, как вам сказать, Аркадий Степанович.

–Говори как есть.

–У меня солдат есть. Про него говорят, будто у него отец — полковник, а у того тесть — губернатор Москвы. И еще, что война будет через месяц — два. До больших чинов хочет дослужиться. Да сам он все это скрывает, это дружок его рассказал.

–Ну, что тебе сказать, — немного подумав, начал полковник, — война действительно уже рядом. А как фамилия солдата?

–Кузьмин Богдан.

–А солдат какой?

–Отличный солдат.

–Ну, тогда не препятствуй ему в продвижении по службе. Пусть послужит, потом видно будет.

–Разрешите идти?

–Да, ступай.

Павлов вышел из штаба и направился прямо на плац. Там вся сотня ходила взад — вперед. Капрал, идя рядом, увидел капитана и крикнул:

— Смирно.

Павлов спросил:

–Где Кузьмин?

— Я здесь.

— Возьми пять человек на разгрузку обоза — привезут винтовки. Пятьдесят винтовок поставить ко мне в кабинет.

— Слушаю, ваше благородие.

— Остальным привести себя в порядок, скоро вас будут распределять, кого куда.

–Разрешите вопрос? — обратился Богдан.

–Да.

–Кого куда — это как?

–А это, если на коне хорошо скачешь, то в казаки возьмут; если хорошо стреляешь и смышленый — то в канониры. Добавлю, что у канонира самая почетная служба, хороший канонир — на вес золота, а так же почет ему и уважение.

Богдан опять спросил:

–А у кого нет способностей, того куда?

–Домой назад отправим, — ответил Павлов, и все засмеялись на его шутку.

–За это, солдаты, можете не переживать, я любого солдатом сделаю. Нет такого человека, чтобы я из него отличного солдата не сделал.

Обоз приехал вовремя; винтовки, патроны привезли, было ещё пять новеньких пушек.

–Богдан, а может, нам в канониры? — спросил я.

–Может.

–Разговорчивый ты мой! Как мне приятно с тобой беседу вести.

–Да уж не такой трепло, как ты, — ответил с обидой Богдан.

–Я может и вру всем, только из-за того, что ты всегда молчишь. Ведь с тобой нельзя поговорить просто так, по душам, а я человек общительный, мне с людьми разговаривать надо. Вот ты на меня обижаешься, а скажи — можно с тобой поговорить на любую тему?

–Можно, — ответил Богдан, немного подумав.

–Вот видишь, ты задумался!

–Слышь, Колюха, да говори ты, с кем хочешь, и о чем хочешь, только не обо мне. Зачем ты всем натрепал, что я сын полковника? На меня смотрят все, как на идиота — что солдаты, что офицеры.

–Ты своей выгоды не понимаешь, — не отставал я от друга.

–Какая еще мне с этого выгода, — возразил Богдан, — мне от твоей брехни уже тошно.

–Вот смотри: я за месяц уже два раза в наряде был, полы в казарме, уже не помню сколько раз, мыл. А ты хоть раз в наряде был? Полы хоть раз мыл? А на разгрузку обозов почему назначили старшим? Вот, дружище, увидишь, скоро на повышение пойдешь. Богдан, у меня к тебе просьба есть, — вдруг стал серьезным я, — ты выполнишь?

–Ну конечно, ты же мне как брат. Ну, говори, что хотел.

— Богдан, ты когда на повышение пойдешь, про меня не забудешь?

–Николай, мне кажется, что ты и сам в свою брехню веришь, навыдумываешь, и веришь, — уже спокойно и как-то с сожалением сказал Богдан, — не трогай меня, пожалуйста, своей враньей.

К нам подошли солдаты, один спросил:

–Богдан, скажи, а вот ты куда пойдешь: в казаки или канониры?

–Я хотел бы в казаки, — произнёс Богдан и замолчал. Все посмотрели на меня, я смотрел, улыбаясь, на Богдана и молчал. Пауза затянулась.

–Ну, расскажи товарищам, что ты молчишь, — обратился я к другу.

–Рассказывай сам, продолжай свое дело, — сказал Богдан, вставая.

–Да нет уж, ты сам, — делая обиженное лицо, ответил я, — тебя старшим назначали.

Богдан пошел в одну сторону, я — в другую. Тот, что задавал вопрос, немного постоял и, увлекая за собой остальных, отошёл, все наконец-то разошлись.

К вечеру мы собрались у костра и обсуждали, куда лучше пойти. Вдруг раздался сигнал караульного, все, кто находился рядом, побежали к воротам. Мы в недоумении стояли и смотрели на ветеранов. Ворота открылись, и перед нашим взором появился отряд казаков. Все они были в пыли. Видно, длинный путь проделали. Впереди ехал казак с погонами есаула. Увидев подходившего полковника, соскочил с коня, подошел к старшему по званию и доложил:

–Ваше благородие, по вашему приказу полусотня с дальней заставы вернулась, среди личного состава больных нет, на заставе… — он посмотрел на окружающих их солдат и замолчал.

–Приведите себя в порядок с дороги и пожалуйте ко мне.

–Слушаю, вашбродь.

Есаул прошел к умывальнику, разделся, и мы увидели перевязанное плечо.

— Что с плечом? — спросил старый канонир в помятой фуражке.

— Да вот, пометили басурмане, — ответил с досадой есаул и добавил:

–Ох, ребята, скоро опять начнется, недолго, видать, было перемирие. Скапливают они там большие силы, да турки им помогают. У них пушки Круковские. Как долбанут по нам, а мы сидим за стенами, выйти боимся, армяне с дальнего аула ещё когда ушли, и нам надо было давно уходить, да как без приказа… Сколь людей положили. Им тропа нужна была, а мимо нас как пройти? Слава Богу, Павлов по своей технологии стрелять научил. Они три раза пробовали прорвать нашу оборону, но у нас что пуля — то в цель. Горы трупов оставались перед стенами. Но два дня назад им пушки привезли, они все наше укрепление разбили. Хорошо, что подвалы там глубокие и большие. В них мы и прятались. Ну, ладно, надо на доклад идти.

Он посмотрел на нас:

— Это что — пополнение? Из Орла есть?

–Никак нет! Но есть из Мценска.

— Ты, что ли?

— Так точно, — сказал я.

–Ну, земляк, подь сюды, — мы обнялись.

–Как там землица родная?

— Да как сказать.

— Ладно, потом расскажешь, мне к полковнику надо.

В кабинете полковника сидели уже все офицеры, не было только есаула, капитана и доктора, который перевязывал раненых, приехавших с заставы. Есаул вошел и, понимая, что ему здесь придется говорить, прошел поближе к полковнику. Начальник гарнизона, полковник Степанов встал и подошел к подробной карте, которая висела на стене:

— Господа, хочу доложить вам, что наместник генерал Муравьев в 1855 году в переговорах с Шамилем добился перемирия, но только на два года этого и хватило. В связи с этим предлагаю послушать есаула Русакова.

Русаков встал, подошел к карте и начал:

–Это у вас здесь два года было тихо, — повернулся он к полковнику, — а на заставе нам так не казалось, у нас там по воду на речку по одному никто не ходил. Армян в ближайшем ауле семьями вырезали, последнее время особенно часто стали нападать на наши посты. Если кого в плен брали, никому живота не оставляли, казнили люто, не по-людски.

–Как погиб капитан Никулин Денис Степаныч? — спросил полковник.

–Поехал он в аул с пятью бойцами за продовольствием, а там их ждала засада, солдат поубивали, а Денис Степаныча хотели в плен живьем взять. В его пистолете патроны кончались, он саблей стал обороняться, встал спиной к амбару и бил басурман, пока сабля не сломалась. Потом обрезком сабли пронзил себе сердце. Одна армянка спряталась в доме напротив и видела все. Мы на том месте восемнадцать трупов насчитали, некоторые были пополам рассечены. Небывалой силой был наделен капитан и погиб, как герой. Так они, гады, его тело прибили на крест перед нашим редутом. После смерти капитана я принял команду на себя. Ночью мы с двумя десятками казаков отбили тело капитана и похоронили по православному. Не было у нас трусов, все дрались, как львы, — есаул достал из кармана листок бумаги, — вот, господин полковник, список особо отличившихся бойцов, представленных к различным наградам.

Полковник взял листок, прочел.

–Русаков, я смотрю, вы себя первым в список внесли, от скромности не умрете.

Все засмеялись. Есаул со злостью в глазах подождал, пока стихнет смех, и сказал:

–Это не моя рука, это капитан Никулин писал, смейтесь, смейтесь, скоро вам не до смеха будет.

–Извини, есаул, ступай, отдыхать, — сказал полковник.

Есаул вышел, он был вне себя от шутки Степанова, а особенно — от смеха офицеров.

–Смеются, сволочи, мы там воюем, а они здесь в тепле сидят, — он взялся за плечо. Оно вдруг сильно заныло, в темноте есаул не заметил, как я за ним шел. Есаул, не переставая, ругался. Я не мог понять, от чего он ругается: от боли в плече или от обиды в сердце. Русаков, бормоча себе под нос, подошел к своей сотне. Казаки в ночной тишине не спали — ждали его.

–Что ругаешься? — спросил кто-то.

–Да ну их, сидят, сволочи, смеются, их бы, гадов, в ту резню.

Седой казак, подходя ближе, сказал:

–Зря ругаешься, есаул, там нет офицеров, которые не были в бою. Там есть такие, которые поболе твоего воевали, ну а смеются — правильно делают, на войне без смеха нельзя, смех нам помогает расслабиться, а так сердце не выдержит. А кто это с тобой?

Есаул повернулся ко мне и спросил:

–Ты кто?

–Я земляк из Мценска.

–А, ты! Давай завтра поговорим.

Я попрощался и ушел. Подойдя к казарме, увидел собравшихся солдат:"Меня, наверное, ждут; видели они, что я за есаулом пошел. Сейчас расспрашивать будут, а я не знаю ничего, опять врать придется". Я шёл, обдумывая, что им сказать. Вдруг на меня сзади кто-то набросился и сбил с ног. Это был Богдан. Я его такого радостного не видел давно. Он стал меня обнимать, целовать.

–Что случилось? — спрашиваю.

–Я письмо из дома получил, Аленка пишет, — немного успокоившись, сообщил Богдан.

— А мне письма нет?

–Тебе, дружище, письма нет, — с досадой ответил он, — но Аленка пишет и про твоих, все хорошо у них.

–Ну, давай поподробней.

Богдан начал читать, его жена писала, что у них все хорошо, барин их не трогает: «…Передай Коле, что его родители скучают по нему. Мы каждый вечер собираемся вместе и о вас говорим, как вам там, горемычным, служится. Хорошо, что войны нет…» Я спросил:

–Про моих больше ничего нет?

–Нет, больше ничего не пишет, привет тебе передает.

Я по его словам понял, что он что — то не договаривает.

–Ну, а еще что пишет?

–Пишет, что я к январю отцом стану, — как — то нерешительно сказал он. Я даже подпрыгнул.

–И что ты молчишь? С этого надо было начинать. Поздравляю тебя, друг, — сказал я, обнимая его.

–Да рано еще поздравлять, пусть родит. Я вот думаю, как мне казака назвать, а?

Он посмотрел на меня:

–В кумовья ко мне пойдешь?

–Пойду.

— Только бы родила хорошо.

— О, за это не переживай, твое дело главное, основное, самое сложное. А Аленке осталось родить и все, для баб это дело простое.

–Скажешь тоже. Ладно, кум, пойдем спать, завтра день будет трудным.

–Пойдем, — согласился я.

Утро сразу показалась не таким, как всегда. Нас, новобранцев, построили на плацу, полковник говорил громко и четко, по — военному.

–Солдаты, наступил день, когда вы присягнете на верность царю-батюшке, и с сего дня вы станете защитниками Отечества, защитниками своих земель, защитниками своих семей. Теперь никто, кроме вас, не остановит врага, который решится нарушить покой наших жен, матерей. Помните, солдаты, что нет злее врага и бесчеловечнее, который достался нам. Во многих войнах участвовал, во многих битвах бывал. Но скажу вам, что нигде не встречался с таким врагом, который измывается над пленными, пыток которых свет не видел. Перемирие, которое заключил наш наместник, по всей видимости, скоро закончится. И сейчас от вас требуется скорее стать в строй обученными верховой езде и стрельбе, потому как от ваших знаний может зависеть жизнь вашего товарища. Теперь о приятном: сегодня у наших ветеранов приятное событие. Есаул Русаков, выводи тех, кто закончил службу.

Вместе с Русаковым вышло еще двенадцать человек, видимо, они были подготовлены к этому, потому как одеты были «с иголочки». Медали и кресты были у всех, есаул был полный георгиевский кавалер, и еще несколько медалей украшали грудь. На его мундире четко в ряд висели четыре креста. Мы, молодые бойцы, не сводили глаз с ветеранов и их наград. Я про себя подумал: «Это, наверное, традиция такая — в день присяги прощаться с ветеранами». Ветераны шутили:

— Салаги, не переживайте, и у вас будут кресты.

Невеселый стоял тот солдат, который ночью есаула учил сердце жалеть. Полковник тоже это заметил:

–Кузьмич, что невеселый такой? Аль трех крестов тебе мало? — пошутил полковник, — или домой не хочешь?

–Да нет, вашбродь, крестов в самый раз, только ехать некуда, дом мой еще десять лет назад барин вместе с семьей сжег.

–За что? — спросил полковник.

–Барин к дочери моей пристал, а сын вступился, ударил его. За это барин собрал в дом троих сыновей, двух дочек, жену, мать — старуху, дверь подпер и зажег. — По щекам ветерана текли слезы. Он их не стеснялся.

–Разрешите обратиться, вашбродь, — как — будто проснувшись, сказал он.

–Слушаю тебя, герой.

— Разрешите остаться в строю, не могу я ехать домой, да и нет у меня дома.

–Ладно, Кузьмич, потом поговорим.

Кузьмич повернулся и пошел. Мы все стояли и смотрели ему вслед. Наверное, у многих здесь похожая судьба. Я посмотрел на своего друга — он опять ушел в себя. Богдан подошел ко мне:

— Слышь, кум, я вот не пойму: по всей России у бедных одна судьба.

–Ты не переживай, ты получил письмо, у твоих все хорошо, радуйся пока.

–Во-во, ты правильно сказал «пока». А что потом?

–Стройся! — крикнул дежурный.

–Давай, Богдан, вставай, пошли. Команда «строиться».

Для принятия присяги построили нас на плацу, пришел священник, благословил нас. Все хотели сделать это торжественно, но рассказ Кузьмича тронул душу каждого: и солдата, и офицера. Похоже, праздник был испорчен. Да и какой это праздник? Скорее, наоборот.

После присяги было свободное время, мы сидели и думали каждый о своей судьбе.

–Кто мценский? — послышалось у входа.

–Я! — крикнул я и побежал к выходу. Там стоял есаул, блестя наградами и улыбаясь.

–Привет, земель, пойдем поговорим, расскажешь про Орел мой.

–Да я Орел видел, когда сюда ехал, и то из вагона.

–А раньше не был?

–Не приходилось. Только слышал — строится хорошо, что больше Мценска уже стал.

–Ну, а в Мценске у меня тетка, на Стрелецкой горе живет. Бывал там?

–Мы с отцом зерно на мельницу возили, а мельница у подножья Стрелецкой горы.

–Да, да, помню, — задумчиво сказал есаул.

— А где тетка живет? — спросил я.

–На горе направо, третий дом.

–А, знаю, хороший дом. Мы с Богданом на вокзал ходили каждый день по этой улице, я там каждый дом знаю. Богдан тоже здесь. Мы с ним из одной деревни, Ядрино.

Есаул задумался:

–Ядрино, это что за городом, в лесу?

–Так точно, Ваше благородие.

–Тебя как зовут?

–Абрамов Николай.

–Я с тобой как с братом поговорил, о земле родной вспомнил, как будто дома побывал, а ты «Так точно», мы что, в строю, что ли? Говори свободно. Меня Андреем зовут, когда будем в строю, другое дело, а здесь расслабься.

–Андрей, я спрошу, ладно?

–Спроси. — Андрей, тебе когда домой?

–Не знаю, пока сотню сдам, пока вас поднатаскаю, думаю, через месяц, не раньше.

–Мы с Богданом в казаки хотим, поможешь?

–Что от меня будет зависеть — помогу, но вы и сами должны уметь все, как в стременах не слабы, казаки в сотне почти все из одной станицы. Все с детства на коне, а вы как?

–Я думаю, не опозоримся.

–Тут мало этого, вы должны быть лучше их, вас скольких привезли?

–Шестьдесят двух.

–Вот, а мне в сотню надо всего восемнадцать, и выбирать буду не я один. Сам полковник большой любитель этого дела. Выбирает самых лучших, завтра увидишь — будет целый праздник. Слушай, земляк, а может тебе в канониры пойти? Там лучше, и в бой они не ходят, издали стреляют.

Я сделал вид, что обиделся.

–Да ладно, ты не обижайся, сказал же: помогу.

–Спасибо.

— Спасибо скажешь, если живой и невредимый домой вернешься. Ладно, пойду к своим. Ну, пока, Колюха, завтра увидимся. Мы простились. Я рассказал все Богдану. Тот на мое удивление никак не среагировал.

Утро выдалось солнечное. Выйдя из казармы, я посмотрел на плац. Там уже суетились солдаты — готовили для экзаменов площадку. Строили на ней настилы из бревен, чтобы их перепрыгивать, рыли ямы, наполняя их водой, готовили копья, сабли для джигитовки. «Весело сегодня будет», — подумал я.

После завтрака нас построили на подготовленной смотровой площадке. Здесь стоял весь полк. Зрелище обещали грандиозное. Из аула и города пришли гости посмотреть на казаков, все ждали приезда высокого начальства. Оно не заставило себя долго ждать. Приехал заместитель генерала Муравьева со свитой. Этот заместитель был не в военном, весь разодетый, как баба. Я таких нарядов никогда не видел. Его окружали в основном женщины, такие же наряженные, как он. Полковник Степанов ему отрапортовал:

— Князь, разрешите начать?

Князь небрежно махнул рукой, мол, начинайте. Полковник вышел на середину, встал так, чтобы было всем слышно и начал:

–Дамы и господа, позвольте мне перед началом немного объяснить правила нашего состязания. В казачьей сотне есть восемнадцать вакансий. Мы должны из желающих попробовать себя в джигитовке выбрать лучших. Участники должны преодолеть все препятствия: выйти на прямую, копьем сбить приготовленные горшки. И в заключение на участника нападут пятеро конных казаков. Сабли у всех будут затуплены. Не обязательно их победить. Да и скажу вам, что это невозможно. Все казаки бывалые, не одну войну прошли. Необходимо просто несколько минут продержаться. Но не бойтесь: бить будут не сильно, но больно. Так, начнем! Желающие, принять участие в состязаниях, выходи, стройся!

Желающих оказалось много, почти все новобранцы хотели попасть в казаки. — Кто первый, выходи.

Первым вышел очень уверенный в себе хлопец. Лихо вскочил в седло, вышел на исходную. Слева висело копье, справа — прикрепленная затупленная сабля.

–Первый пошел!

Первый круг смельчак объехал под громкие аплодисменты зрителей. Он-то вставал на седло ногами, то пролазил под брюхом лошади. Я про себя подумал: «Как в цирке». Все преграды перелетел отлично; следующий круг был с копьем, он на ходу достал его и несколько раз прокрутил над головой, затем очень точно сбил горшок. Публика ликовала. В заключение на него двинулось пятеро казаков с саблями. По ним было видно, что они нападают меньше, чем в полсилы, но и этого хватило, чтобы наездник упал с лошади. Второй на глазах у всех зрителей под оглушительный смех упал в воду. Третий не попал в горшок.

Мое внимание привлекла девушка в чадре, судя по фигуре, она была молодой. Какая-то непреодолимая сила потянула меня к ней, я подошел и спросил:

— Девушка, позвольте полюбопытствовать, вам хорошо видно?

Девушка опустила голову и молчала, а я продолжал:

–Девушка, вы можете говорить по-русски?

Она продолжала молчать. Я будто про себя сказал:

— Не понимает она ни хрена.

Но она вдруг резко повернулась ко мне и на чистом русском ответила:

–Я понимаю по-русски, но не понимаю некоторых солдат, которые пристают к девушкам, вместо того, чтобы пробовать себя на ристалище.

–Хорошо, мадам, следующий заезд я посвящаю вам. Позвольте узнать ваше имя.

–Мое имя слишком известно в этих местах, вот если вы победите, я назову его вам.

–А личико покажете?

–Победите сначала, вон уже девятый в лужу упал. На словах вы все казаки, а в деле, увы, только лужа.

–Я не прощаюсь, но учтите, если я — в лужу, то вы меня никогда не увидите. А если пройду, то вы от меня никуда не спрячетесь.

Я развернулся и пошел к столу, где сидели судьи. Подойдя к есаулу, на ухо прошептал:

–Андрюх, позволь нам сразу вдвоем выступить.

— Зачем вдвоем?

— Мы с детства вместе, наша сила в единстве, мы, когда вместе, нас никто не может победить. Разреши нам вдвоем?

–Как это?

— Но пусть там казаков будет десять.

–Ладно, идите, готовьтесь, я все организую.

Я подошел к Богдану, рассказал про девушку, про то, что договорился с есаулом. Богдан спокойно выслушал и сказал:

–Опять ты всё решил без меня, вот и езжай сам.

–Ладно, — спокойно сказал я, — поеду один на десятерых. Прощай, друг.

Я отошел, зная точно, что Богдан пойдет за мной. И я не ошибся — мой друг подошел уже со своим планом.

–Кум, работаем так. Слушай сюда, что я скажу, кому удавалось дойти до казаков, останавливались и ждали, пока они на них нападут. А мы сами на них налетим, с налета неожиданно атакуем их, и еще посмотрим, чья возьмет.

–Ты что, Богдан, они уже лет двадцать воюют. Как мы их победим?

–Ты помнишь, как дядька мой учил? Почти то же самое, только копья мы в горшки метали. Давай, а?

–Поехали, там посмотрим.

Я смотрел, как ставили дополнительные горшки. Подъехали еще пять казаков. Но не это меня интересовало, я искал в толпе ту девушку, что тронула мое сердце. И увидел ее уже в первом ряду, она скромно махнула мне рукой. Я ответил тем же. Она подошла поближе. А это значит, что я ее чем-то заинтересовал. Только бы победить.

— Господи, помоги! — взмолился я.

Мы попробовали управлять ногами, кони легко поддались. Так, значит, руки в бою будут свободные. Оба коня были гнедые, настоящие казацкие кони, как легко ими управлялось. Мы взяли по две тупых сабли и вышли на исходную. Казак с флажком подал команду. — Готовсь, марш!

Мы рванули с места. Кони были прекрасными, понимали каждое малейшее движение ездока, легко перелетали через препятствия. Выйдя на прямую, мы достали копья и метнули их. Копье Богдана угодило прямо в цель, разбив при этом горшок, а мое слегка затронуло горшок, но все же сбило его с палки. На полном ходу мы налетели на казаков, наши кони грудью ударили их коней, да так, что две лошади вместе с наездниками упали на землю. Не давая казакам опомниться, мы налетели на них. Работая двумя руками, поразили четверых солдат, остальные, окружив нас, все-таки победили, но их осталось всего пятеро. В фехтовании они оказались сильнее нас, но минут десять, если не больше, мы продержались. Полковник дал нам команду подойти. На бегу мы поправляли форму. Степанов встретил нас с улыбкой:

–Ну, казаки, порадовали старика, давно не видел такого боя.

И вдруг серьезно спросил:

–Чей план?

–Мой, — ответил Богдан.

–Дважды молодец, как фамилия?

— Кузьмин.

— Я смотрю, вы работаете двумя руками. Кто научил?

–Дядя.

–Молодцы, нечего сказать. Ступайте форму получать. А что у тебя с плечом? — обратился он уже ко мне.

В горячке боя я не заметил, что у меня всё плечо в крови.

–Да, ерунда, царапина.

–Быстро в лазарет.

Я искал в толпе ту незнакомку, но не увидел и, повинуясь приказу, пошел в лазарет. Там мне сделали перевязку и отпустили в казарму. На выходе меня ждал Богдан.

–Ну, что, кум, подлатали тебя немного?

–Да вот, угораздило, но ничего, мы им тоже хорошо поддали.

— Сколько человек взяли в казаки?

— Восемнадцать самых лучших.

Мы обнялись и пошли спать.

Утром разбудил Павлов:

— Ну что, солдаты, сегодня будем учиться стрелять. После завтрака жду всех в ущелье.

Идя туда, мы все думали, что за специальный метод обучения у него. Подойдя ближе, мы увидели небольшое ущелье, вернее, начало ущелья, потом оно уходило далеко в горы, где открывался прекраснейший пейзаж. Здесь еще под ногами рассыпался песок, но дальше в горы уходила дорога из одних камней. Метрах в двадцати у скалы стояли мишени, на позиции нас ждал Павлов.

–Солдаты, слушать меня внимательно, говорю один раз, а проверять буду часто.

Он взял в руки винтовку:

— Ну вот, знакомьтесь, это на ближайшие двадцать пять лет ваш самый лучший друг, и я вам помогу познакомиться с ним поближе.

На телеге лежали сумки, полные патронов. Андрей Ильич приказал взять сумки, положить их рядом с собой.

–Для стрельбы лежа — марш! Заряжай! Приклад к плечу крепче прижимай, пли!

Раздался выстрел. Павлов просмотрел все мишени.

–Все мимо, — объявил он, — теперь слушай мою команду. Взяли по патрону и бегом к мишени. Ткните в нее пулей, а чтоб вы опять не промазали, возьмите с собой сумку с патронами.

Я поднял сумку. В ней было больше пуда, пулю взял в другую руку, приготовился.

–К мишеням бегом марш.

Мы подбежали к мишеням, ткнули в нее пулей, побежали назад. Из сумки торчали острые края пуль, на плечо ее было больно положить, приходилось тащить в руках, и она очень больно била по ногам.

— Издевается, гад, — прошептал Богдан.

Мы вернулись на исходную позицию. Павлов спросил:

–Ну что, попали?

–Скотина, — прошептал Богдан.

–Для стрельбы лежа — марш!

Мы легли.

— Заряжай, пли!

Я хорошенько прицелился и выстрелил, сразу же заметил, как моя мишень покачнулась, значит — попал. Павлов просмотрел все мишени. На этот раз не попали восемь человек, Богдан в том числе. Не попавшие в мишень опять взяли патрон, сумку и побежали к мишеням и обратно. Третий залп попал только я один. Все побежали, а я так и остался стоять, и отчего-то мне стало так неудобно перед своими товарищами. Я стою, а они бегают. И они как-то искоса посматривали на меня. Следующий выстрел я попал опять, но чтобы не выделяться, я молча поднял сумку с патронами и приготовился к бегу.

–Абрамов, ты попал? — спросил Павлов в ожидании ответа.

–Хочу посмотреть, может показалось.

–К мишеням бегом марш!

Мы побежали. Богдан был вне себя, он проклинал нашего офицера на чем свет стоит. Так продолжалось, пока мы не упали совсем без сил, но стрелять так и не научились. К вечеру мы еле-еле дошли до казармы. После ужина к нам вошел дежурный и крикнул:

–Кузьмин, к штабс-капитану!

Вернулся он оттуда совсем бешеным, таким я его давно не видел. Богдан встал у дверей в казарму, громко сказал:

–Ну, браты, говори, кто меня Попову сдал.

Я спросил:

–Что случилось?

–Да вот, какая-то сволочь Попову настучала, что я его сегодня на стрельбище ругал всякими словами.

— Это что ж, браты, у нас крыса завелась, да? — спросил я.

Богдан отодвинул меня своей ручищей:

–Не лезь, когда я говорю. Крыса! Лучше выходи, все одно узнаю, потом порву на куски.

Солдаты загудели, что теперь и говорить нельзя, все будет известно Павлову. Во попали!

Богдан стоял посреди казармы и продолжал:

–Что, крыса, спряталась? Все равно вычислю и порву.

Он повернулся и пошел к своей кровати. «Его от злости вот-вот разорвет», — подумал я. И чтобы как-то успокоить его, сказал:

–Слышь, друг, говорят, после присяги нас теперь в аул будут выпускать, пойдешь со мной? Мне надо найти ту девушку.

–Николай, меня завтра будут плетьми сечь.

Я вскочил, как ужаленный, и закричал:

–За что?

— Да понимаешь, стоит эта плесень передо мной, орет, что я его на стрельбище поносил, кулаками машет. Ну я ему спокойно так говорю: «Ваше благородие, вы кулаками-то не машите, а то я боюсь — не стерплю». Ну, Коль, я же ему честно сказал, а он почему-то обиделся, заорал, что завтра на плацу высечет. Я ему также спокойно: «Вашбродь, война, — говорю, — скоро, стрелять там все будут». Тут вообще что началось, позвал казаков на меня, я так и стоял спокойный такой, а он всё орал и орал. Меня казаки вывели, привели сюда, сказали, что я под арестом и выходить никуда не должен. Я встал, подошел к выходу, там стоял казак. «Вот блин, попал куманек, характер дюже прямой у него», — подумал я. Утром об экзекуции знал весь полк. На двух столбах висели веревки для рук. Нашу роту построили ближе всех, чтобы виднее было. Богдану привязали руки, два палача приготовили плети. Ждали только полковника. Он появился и издали узнал лихого наездника. Подойдя ближе, спросил у Богдана:

— Что ж, ты, казак лихой, офицера обругал, а?

— Виноват, ваше благородие, побоев не смог стерпеть, обругал малость.

— Каких побоев?

У полковника загорелись глаза, он смотрел прямо на Богдана.

–Каких побоев, говори? — повторил полковник.

–Ваше благородие, сил нет терпеть побои, меня никто никогда в лицо не бил.

Павлов стоял рядом, конечно же, все слышал. На нем лица не было. Я видел, что он боится, но Павлов молчал, боялся влезть в разговор. Полковник повернулся к нам:

–Кого еще бил?

Я и еще человек десять подняли руки. У меня на душе стало спокойнее. Молодцы, ребята, заступились за Богдана. Ведь на самом деле он никого не бил, и все солдаты это понимали. Орать — орал, оскорблял, но никогда не бил. Полковник смотрел в глаза Богдану:

–Развязать его!

Полковник был в страшном гневе.

–Штабс-капитан!

–Я!

–За мной в штаб. Всем разойтись.

Я, радостный, подбежал к другу, подал ему рубаху, обнял. Потом строго спросил:

–Кум, ты же говорил, что он тебя не бил.

Богдан хитро улыбнулся:

–Учитель у меня хороший!

— Вот видишь, как бывает полезно соврать, — ответил я.

–Так ведь иногда, а ты врешь всегда. Мы обнялись и пошли догонять своих. В казарме Богдан сказал:

–Браты, спасибо! Не дали сгинуть.

Все загудели, начали обсуждать Павлова, как ему сейчас там, у полковника. На середину вышел Серега Бродов. Он явно что-то хотел сказать.

— Ну, чего ты? — спросил Кузьмин.

–Богдан, ударь меня, я не обижусь.

–Ты про что?

–Это я сказал Павлову, — тихо ответил он и покраснел.

Богдан резко встал. Я попытался его удержать, но он меня оттолкнул. Те, кто стоял за Бродовым, отошли, чтобы, падая, он не зацепил их. Серега закрыл глаза. Я про себя прошептал: «Все, капец ему». Все приготовились к худшему, но Богдан подошел к Бродову и протянул руку:

–Молодец, что нашел в себе силы признаться

Серега с радостью вцепился в руку.

–Помни, помните все, нет в жизни подлее дела, чем доносить на товарища, нам с вами долго еще жить придется, может, и смерть принимать вместе будем.

Все его слушали и наверно думали, какой он умный, какие речи говорит. Только я понимал, что он говорит дядюшкины слова. Тот, как выпьет лишнего, так давай нас уму-разуму учить.

Богдан говорил, пока его взгляд не встретился с моим.

–Теперь подождем нашего командира, что тот скажет?

Командир не заставил себя долго ждать.

–Сотня, стройся! На обучение стрельбе шагом марш!

Мы вышли с территории полка, в лицо дунул сильный ветер с песком. Я подумал: «Как же стрелять? Ведь песок попадал в нос, глаза, рот». За высоким забором ветер не казался таким сильным. Павлов на лицо натянул платок, на глаза надел очки. «Вот сволочь!» — подумал я. В самом ущелье ветер казался тише, но песок все же попадал в глаза. Стрелять было еще труднее. Кто не попадал, снова бежали к мишеням с сумкой. Но с каждым выстрелом таких становилось все меньше и меньше. Наверное, при двадцатом выстреле попали все, но это не обрадовало нашего командира, он приказал увеличить расстояние до мишеней. При первом залпе не попал никто, и все побежали с сумками к мишеням. — Да с такого расстояния просто невозможно попасть, — сказал я солдатам, но Павлов услышал меня.

–Солдат, ко мне марш!

Я подошел.

–Дай винтовку.

Он зарядил, прицелился.

–Последняя мишень справа.

Он выбрал самую дальнюю мишень и попал в самую середину.

–Абрамов, держите винтовку, тренируйтесь.

И мы опять: то стреляли, то бегали. У кого получалось, у кого нет. Не хочу хвалиться, но у меня получалось лучше всех. Через несколько часов меня подозвал Павлов:

–Оставляю тебя старшим. Пусть стреляют и бегают, ясно?

— Так точно!

–Я пошел в аул, через два часа построишь всех и приведешь ко мне, я буду вон в том доме с железной крышей. Понятно?

–Понятно, вашбродь.

Он дал мне бинокль и ушел. Я подошел к солдатам. С серьезным видом подал команду:

–К стрельбе лежа — готовьсь, заряжай, пли!

Посмотрел в бинокль: не попала в мишень ровно половина.

–Кто не попал, взяли по два мешка с патронами и бегом к мишеням!

–Почему по два? Мы с Павловым с одним бегали, — спросил рыжий.

–Я вам не Павлов, я с вас три шкуры буду драть.

Богдан понимал, что я шучу, но не показывал вида. Улыбка его выдавала, и он решил отойти в сторону и отвернуться.

–Я повторяю последний раз: кто не попал, взяли по два мешка и бегом к мишеням.

Все с большой злостью в глазах стали брать по два мешка.

–Браты, вы че? Я же шучу.

Здесь Богдан не выдержал — он смеялся до слез.

— Ну, Никола, тебе в театр надо, мы и вправду подумали, что ты сбрендил.

Один спросил у Богдана:

— Ты нам говори, когда он шутит, а когда нет.

–Да это легко понять: если он просто говорит, то, скорее всего — правду, а если очень правдиво, значит, врет.

–Ладно, командуй, — сказал рыжий.

–Стреляйте, — сказал я, — только цельтесь лучше.

–А бегать?

–Не надо.

Мы расстреляли все патроны, что нам дали, посидели, отдохнули.

–Пошли домой, — сказал я.

–Куда?

–В казарму!

Мы построились и пошли; я шел рядом, как командир, и мне это нравилось. В ауле я увидел, что навстречу шла девушка, и так мне захотелось, чтобы это была та самая. Я, изображая из себя командира, подавал команды. Девушка подошла ближе, и я понял — это она.

–Здравствуйте! — закричал я.

–Здравствуйте, нам не надо с вами здесь говорить.

–Почему?

–Здесь такие обычаи.

–Скажите, как вас зовут?

–Даша.

— Это русское имя.

–Я русская.

–Где я вас могу найти?

–Не надо. Вам же лучше будет.

Даша ускорила шаг, а я стоял и смотрел, в какой дом она войдет. Девушка вошла в большой дом на краю аула, недалеко от нашего гарнизона.

Мы тронулись в путь. Дом с железной крышей был один в ауле, и мы без труда его нашли. Штабс-капитан, уже изрядно выпивший, сидел за столом. На столе стояла кружка с пивом. Увидев нас, он допил, что было в кружке и, шатаясь, вышел на улицу. Вдохнув свежего воздуха, громко крикнул:

–Абрамов, веди их сам, я остаюсь здесь!

–Слушаю, вашбродь.

Мы пошли. Как же мне хотелось зайти в дом к Даше! Но как? Какой предлог найти? Поравнявшись с ее домом, я дал команду стоять. Перед домом был высокий забор. Я тронул дверь — она открылась. Зашел внутрь. С улицы кричал Богдан: — Куда ты? Нельзя!

Я шел дальше, перед домом рос сад, в основном из невысоких деревьев. Я пробирался между этими деревьями. Богдан уже не кричал, и я догадывался, что он идет где-то рядом. Деревья кончились, и передо мной предстала Даша. Она вешала белье и меня не видела. Такой женской красоты я ещё не видел, мое тело не слушалось. Я просто стоял и любовался ею, пока кто-то сзади не отвлек меня. Я оглянулся — это был Богдан. Не обращая на меня внимания, он смотрел на Дашу, да так нагло!

–Кум, позволю себе напомнить, что ты женатый человек, а женатым так смотреть нельзя. Тем более, это моя девушка.

Даша услышала.

–Быстрее уходите, вы меня погубите, — на ее глазах выступили слезы. Богдан тут же ушел. Я остался с ней один. Даша твердила только одно: чтобы я ушел, и что я ее почему-то погублю.

— Я уйду, если просишь, но сначала ответь мне на два вопроса.

Она посмотрела мне в глаза.

–Ты замужем?

–Нет.

–Когда мы встретимся?

–Это опасно.

–Тебе кто-то угрожает?

–Это для тебя опасно, пожалуйста, уходи.

В ее глазах я видел мольбу,

–Как стемнеет, я тебя буду ждать за последним домом. Придешь?

–Приду, если смогу, — ответила она и густо покраснела.

Я прошел через сад, вышел на дорогу. Меня уже заждались. Подходя к своим, я крикнул:

— Шагом марш!

На душе у меня было светло и радостно. Я еще не думал о том, как смогу выбраться вечером, но уже точно знал — я приду. Зайдя в казарму, я лег на кровать и вспоминал каждую секунду, проведенную рядом с Дашей. Почувствовав на себе чей-то взгляд, я поднялся. На меня смотрел Богдан и хитро улыбался. Я встал, подошел к нему и спросил:

–А что это ты, куманек, так смотрел на мою девушку? Влюбился?

–Зачем? У меня Аленка есть, скоро сына мне родит, просто красоты такой никогда не видел.

–Я договорился с ней о свидании.

–Когда?

–Сегодня, как стемнеет.

–Опасно!

–Все равно пойду.

–Я пойду с тобой.

Вечером мы с Богданом с помощью веревки и крюка перепрыгнули забор, так как он был очень высокий. В назначенном месте мы просидели до утра, но Даша так и не пришла. Богдан меня еле удержал, так хотелось пойти к ней домой. Я для себя решил: если завтра ночью не придет, то пойду к ней сам, и будь что будет. На тот момент мне казалось, что я без нее жить не смогу. Наверное, это и есть то большое чувство, которое все любовью зовут.

Весь следующий день мы опять стреляли и бегали, бегали и стреляли, и, казалось, конца и края этому нет. Как только у нас получалось, и мы попадали в цель, Павлов еще дальше отодвигал мишень. Плечо сильно болело от тяжести сумки и кровило от острых краёв патронов. Сил тащить сумку уже не было, а ноги волочить по земле нельзя. И если кто так делал, из-за него одного Павлов возвращал всех.

Наш начальник всегда улыбался, наверное, получал удовольствие, видя на сумках нашу кровь, и всегда добавлял: «Чем больше крови, тем больше умений». Мы все утешали себя: «Скорее бы война. Первая пуля будет его. На войне все спишут, никто не будет расследовать: кто его убил, свой или чужой». Эти слова немного успокаивали, но ненадолго. Я боялся, что Богдан не стерпит. Но сорвался первый Генка Пономарев. На вид спокойный, он отличался от всех, был постарше нас всех и живот у него был большой. С его весом очень трудно приходилось. Подбегая на исходную, он вдруг споткнулся и упал лицом прямо в сумку с патронами. А когда поднялся, мы увидели, что на его правой щеке почти не было кожи. Кровь вместе с песком и пылью стекала на одежду. По мне прошла дрожь. Я никогда не видел столь отчаявшегося человека, казалось, в нем не было на тот момент ничего человеческого, душевная доброта его, доселе прибывавшая в нем, куда-то делась. Он заорал, как дикий зверь, схватил винтовку и выстрелил в Павлова. Кузьмин стоял рядом и вовремя успел поднять ствол винтовки, пуля просвистела над головой Павлова. Я ждал от Павлова испуга смерти, но, на удивление, он был очень спокоен. И также спокойно достал свой револьвер.

–Ну что, солдат, ваш выстрел сделан, теперь выстрел за мной.

Пономарь был еще спокойнее, на тот момент ему действительно было все равно: жить или умереть.

–Стреляй, гнида, пей кровь солдатскую.

Я встал между ними, чтобы помешать Павлову выстрелить.

–Отойди, сейчас мой выход, — сказал он раздражённо.

Кузьмин спокойно перезарядил винтовку, загнал в ствол патрон, не направляя на офицера, встал рядом со мной. Все сразу поняли: если что — Богдан выстрелит. Понял это и Павлов. И тут я услышал голос командира:

–Абрамов, веди это стадо в гарнизон. У Пономарева винтовку отобрать, его самого взять под охрану.

— Слушаю, вашбродь, — сказал я и попытался с ним заговорить, чтобы он Генку не шибко наказывал. Но он на меня заорал:

–Веди, я с ним сам разберусь!

Я повел. Мы еще надеялись на то, что он зайдет в дом с железной крышей и там напьется. Но нет — он прошел мимо. В гарнизоне Павлов сразу пошел в штаб. Через несколько минут перед казармой встали казаки. Как и в том случае с Богданом. Ну, все, хана Генке, забьют до смерти, сволочи. Ближе к ночи в казарму вошел мой земляк Андрюха, вызвал меня на разговор. Мы отошли подальше.

–Я слышал, что у вас завтра представление намечается?

— Да, если это здесь так называется, нигде нет мужику покоя: ни дома, ни в солдатах. Везде пытаются унизить, живьем в землю и душу, и честь закопать.

–У солдата чести нет, она только у офицеров, это дворянская привилегия. Ладно, слушай, что, солдат этот крепкий, сдюжит?

–Не знаю, — сказал я, — вроде крепкий.

–Я с тобой поговорить хотел, это разговор секретный, между нами. В трех днях пути отсюда начинаются леса, там атаман воюет за простой народ. У богатых добро отнимает и бедных подкармливает. Встречался я с ним. Широбоков его фамилия.

–А это кто?

— Потом расскажу, всех восставших здесь перебили давно, а его не могут поймать, потому-то все войско у него из казаков состоит. И когда мы встречаемся с ними, то винтовки им даем, патроны. Они нам деньги, если есть. Но вот что я тебе хочу сказать: ты поговори со своим солдатом, может ему к атаману, а? Но говори аккуратно, это опасно, за такие разговоры могут и в кандалы упрятать.

–Хорошо, Андрей, спасибо тебе.

–Ладно, не кашляй, — хлопнув меня по плечу, сказал он, — и смотри сам, чтобы он тебя не сдал, ежели его поймают. Если решится — пусть бежит через окно, чтобы моих казаков не подставить. Всё, пока.

Зайдя в казарму, я увидел, что все стояли вокруг Генки. Его кто успокаивал, кто пытался обработать раны. Но он говорил: «Не надо, все равно завтра мне хана», и держался молодцом. Мне понравилось, что все ругали Павлова и не боялись, что эти слова могут дойти до него, и тогда на дыбе можно оказаться с Генкой. Я крикнул: — Всем отбой!

Все быстро разошлись.

–Обработать ему раны.

Тот стал отказываться.

–Это приказ, приказы не обсуждать.

–Зачем мне это?

–Чтоб на завтрашней дыбе хорошо смотрелся, будешь знать, как в Андрея Ильича стрелять.

Все с большим презрением посмотрели на меня, аж мне стало не по себе. Я подождал, пока ему обработали лицо и плечо. На себе я со всех сторон чувствовал сверлящие взгляды товарищей, и мне от этого было не по себе.

Я взглянул на Богдана, но тот на меня смотрел тоже таким же взглядом, и мне стало очень обидно, что и он меня принял за сволочь. Я посмотрел на него таким же взглядом презрения. Богдан отвернулся. Я еще раз громко сказал:

— Отбой всем.

Я подождал, пока все уснут, подошел к Генке и рассказал все, что мне сказал Андрюха. Пономарь как-то оживился и согласился бежать. Я дал ему веревку с крюком, и мы тихо вылезли в окно. Подойдя к забору, мы обнялись.

–Спасибо тебе, ты настоящий друг, может, и ты со мной, а?

–Скоро война. Кто врага будет бить, если все уйдут?

–Ну, прощай, может, свидимся.

Я помог ему взобраться на забор, забрал веревку и ушел. Я жалел лишь о том, что из-за этого не смогу увидеться с Дашей. Вдруг она меня ждет?

Утро началось с созыва всех на плац, солдаты просыпались и смотрели на пустую кровать. Рыжий спросил у меня очень ехидно:

–Вашбродь, а что, Пономаря уже увели?

–Увели, наверно. А что ты у меня спрашиваешь? Я спал, как и ты.

В казарму зашли казаки.

–Где ваш арестант?

Все посмотрели на меня. Я ответил:

–Не знаю, я думал — вы увели.

Они ушли. Через минуту пришли майор Семкин, капитан Павлов, есаул Русаков. Начал майор:

–Где он?

Мы молчали. Есаул прошел в конец казармы, просмотрел все окна и остановился у одного, там виднелись следы свежего взлома.

–Вашбродь, посмотрите: вот сюда он ушел.

–Солдаты, кто найдет беглеца, получит золотой на водку, — сказал майор.

–Капитан, командуйте.

Нас выстроили в цепь, и мы пошли прочесывать всю близлежащую местность. Я заметил, что солдаты что-то говорили между собой и не так злобно уже смотрели на меня. Наверно, они понимали, что я помог Генке. Ко мне подошел Богдан и, пряча глаза, сказал:

–Ты прости, что я о тебе плохо вчера подумал, но ты должен был мне все рассказать.

–Чтобы разделить на троих дыбу?

–Да хоть и так!

–Нет, я поступил правильно, и мне легче самому на дыбу, чем с тобой, одному не так больно будет.

К вечеру все усталые, но довольные, что не нашли Пономарёва, пришли в гарнизон. Павлов по очереди со всеми разговаривал, допрашивал, угрожал. Но, видимо, все ему говорили, что я с Пономарем круто разговаривал. Поэтому меня он не допрашивал, а предложил:

–Слушай, Абрамов, скоро вас всех будут распределять: кого — куда, может, ты в казаки не пойдешь, а здесь со мной останешься?

–Вашбродь, я казаком хочу стать, да и полковник мне лично казацкую форму приказал дать.

–Ладно, ступай, скажи своим, что ваша учеба закончена. Завтра воскресенье, у вас свободный день, можете идти в город. Ты старший, смотри и объясни каждому, чтоб дошло, армяне еще относятся нормально, но в городе полно турок. Те люто нас ненавидят и много наших солдат сгубили. Здесь рядом, в ауле почти все — армяне, а дальше лучше не ходить.

Он налил в стакан водки и протянул мне. Я залпом выпил.

–Благодарствуйте, вашбродь.

Он налил себе и залпом выпил, хотя уже был изрядно пьян.

–Слушай дальше. Я не хочу сам говорить, солдаты меня не любят, да?

–Ну, если мягко сказать, то да.

–Это сейчас, зато в первом бою спасибо скажут. Мой метод обучения жестокий, но самый верный. Вы на сто шагов в маленькую мишень попадаете. Никто из наших врагов так не умеет, и это многим из вас жизнь спасет.

Я молчал; как-то и злость к нему уже прошла, жалко было Генку. Но кто знает, может, у восставших ему будет лучше.

–Ладно, Абрамов, ступай, скажи: пусть в город лучше не ходят, в ауле водка еще дешевле.

Я собрался выходить, но он меня остановил.

–Мне доложили, что ты вчера сильные речи говорил, и что тебя солдаты почти так же, как меня, не любят. Но хочу тебе сказать, что Пономарев не смог бы перепрыгнуть забор один, и кажется мне, что это ты ему помог.

Он смотрел прямо мне в глаза.

–Почему вы так думаете?

— Хитрый ты очень, поэтому и хочу к себе взять — люблю таких.

Он налил себе еще, выпил.

–Переборщил я с ним, и когда мы его не нашли, я даже рад был. Но ты ответь мне, помог или нет?

Он был пьян, еле стоял на ногах, но его глаза сверлили меня насквозь.

–Ну, отвечай мне, помог иль нет? Только не ври мне.

–Разрешите идти?

–Иди.

От капитана я вернулся, когда уже все, кроме Богдана, спали. Он стал приставать с вопросами: что да как. Я не мог ему внятно все объяснить, потому как в голове у меня на тот момент была только Даша. Я пообещал, что утром все расскажу и уговорил его со мной не ходить, сказал, что ничего опасного в этом нет. Я взял веревку, крюк, легко перепрыгнул забор и пошел к тому заветному дому, где договаривался о встрече. Подходя к дому, я всматривался в темноту улицы и молил Бога, чтобы она пришла. Ночь выдалась очень светлая; на небе сверкало множество звезд, и мне показалась, что они такие же, как на нашем небе, но все равно что-то их отличало. Я пытался понять — что. Вдруг я услышал позади себя треск ветки. Оглянулся: держа сломанную ветку в руках, стояла Даша. При свете луны она была еще красивее, я не мог быстро сообразить, мой язык как онемел. Я просто стоял и смотрел. Видимо, не дождавшись меня, она начала первой. — Тебя как зовут?

–Николай.

–Я тебя ждала вчера.

–Я не смог.

–Ты, пожалуйста, не подумай ничего плохого обо мне, но мне не с кем поговорить, я так скучаю по русской речи.

Я немного стал приходить в себя. — Скажи, а как ты здесь?

–Это длинная история, она давно началась, когда меня еще не было на свете.

Она повернулась и тихо пошла вниз к ручью, который течет с гор. Даша была в том же черном платье до самых пяток. Девушка шла так бесшумно, что, казалось, она летит по воздуху. Мы дошли до ручья, где стояла скамья, сели, и я слушал ее такой приятный и нежный голос. Она рассказывала свою историю, и мне казалось, что с ней давно никто не говорил. Я ни о чем не спрашивал, не перебивал, мне даже как-то не верилось, что я сижу с ней рядом. Я боялся ее перебить, потревожить, мне казалось, что она сразу уйдет. Вдруг Даша спросила:

–Коля, ты меня слушаешь?

–Я тебя очень внимательно слушаю, только не все понимаю.

–Что ты не понял?

–Ты сказала, что твой отец декабрист. Извини, но я не понял.

Даша на меня посмотрела таким взглядом, что мне стало неловко за свой вопрос. И зачем я только спросил. Но она так ласково продолжала:

–Николай, извини, ты ведь из деревни?

–Да, — ответил я, и почему-то опустил глаза. Мне первый раз стало стыдно, что я из деревни. До сей поры я чувствовал себя большим грамотеем среди тех, кто вовсе не умеет читать. Дядя Наум нас с Богданом научил писать, читать, разговаривать не так, как деревенские, а по культуре, но с образованным человеком я так и был деревенщиной. Она заметила, что мне стало неловко.

–Ты стесняешься, что из деревни?

–Нет, мне стыдно, что не все слова для меня понятны, я прочитал все книги, что были у нас в деревне. Меня всегда тянуло к знаниям. Но деревня есть деревня, — сказал я и опустил глаза.

–Коля, не стесняйся, что ты из деревни, я вот графиня, и что из этого? Я нахожусь вместе с тобой.

При этих словах позади нас треснула ветка, и чья-то тень побежала в сторону гарнизона. Даша сильно испугалась, она хотела уходить, но я ей объяснил, что это мой друг. Он волнуется за меня и поэтому охраняет. — Хорошо, когда есть хороший, надежный друг, который всегда поможет в трудную минуту. А я одна на весь белый свет, вокруг меня одно зло.

На ее глазах появились слезы.

–Дашенька, ты только пожелай, и у тебя будет друг, который жизни не пожалеет за тебя.

Я прижал ее к себе и обнял. Она смотрела на меня доверчивыми глазами. И я увидел близко ее лицо; она еще совсем была молода.

–Сколько тебе лет?

–Семнадцать.

«Она совсем еще ребенок», — подумал я про себя.

–Даша, расскажи мне, пожалуйста, декабристы — кто это?

–Тебе в деревне хорошо жилось? Барин мучил тебя, твоих родных?

–Да уж пришлось хлебнуть горюшка!

–Но не думай, есть на Руси люди, которым не безразлична судьба простых людей. В Петрограде в 1825 году вспыхнуло восстание дворян, там были и князья, и генералы. Все они хотели отмены крепостного права, что так угнетало простых людей. Но их не поддержал сам народ, и свои же предали; восстание было потоплено в крови. Мой отец смог убежать, спрятаться здесь, у своего друга — турка. Через год, оставив светскую жизнь, к нему приехала мама, ей очень трудно было привыкать к новой жизни, но она очень любила папу и стойко переносила все трудности. Со здоровьем у нее было худо. Врачи ей запретили рожать, но ей так хотелось меня, что она решилась. Папа привез из Ростова доктора на мамины роды, но и он не помог: мама умерла, когда родилась я. Меня воспитывал папа. Поначалу все было хорошо, он отдал меня в гимназию, в Ростов. Часто ко мне приезжал погостить, но по окончании гимназии я приехала сюда. От старых ран папа сильно болел и этой весной умер. Я осталась одна. Хозяин Мустафа-паша хочет меня взять восьмой женой, но я сказала: «Если так, то я убью себя.»

За разговором я не заметил, как стало светать.

–Мне пора, Даша!

Она будто проснулась:

–Ой, мне тоже.

Мы быстро расстались, но договорились, что как стемнеет — встретимся. Я перелез забор, незаметно прошел в казарму. Богдан спал. Его сапоги были в песке, а мы вечером обувь вместе чистили. Друг охранял меня, пока я ходил на свидание.

Спать оставалось один час.

–Подъем! — крикнул дежурный.

Я взглянул на Богдана, тот уже заправлял кровать.

–Ну что, рассказывай, Дашу встретил?

— А то ты не знаешь!

–Нет.

–Ты что, не ходил за мной?

–Сам же сказал: не надо.

Я задумался. Если был он, то я его легко расколю, а вот если не он, то кто?

–Ну, свидание было у вас?

–Было.

В казарме остались только мы, все ушли на завтрак.

–Представляешь, у нее отец декабрист!

–А это кто?

Я посмотрел на него, как учитель смотрит на плохого ученика:

–Ой, деревенщина! Как это можно не знать?

–Ну, вам-то, милейший граф, должно быть все известно.

–Так все-таки это ты ветками трещал?

–Нет, не я.

Он встал с кровати и вышел. Я смотрел ему вслед и думал: «Он же из-за меня тоже всю ночь не спал».

Я шел за другом, и на душе у меня было радостно. Может, судьба специально меня сюда забросила, чтобы я здесь, вдали от родины, нашел свою любовь и спас ее от ненавистного турка. Так, размышляя, я подошел к кухне. Богдан сидел в стороне и ел кашу. Рядом стояла полная тарелка. Богдан, протягивая мне кашу, сказал:

–Прошу прощения, граф, но здесь кроме каши ничего нет, вашему сиятельству, наверное, не понравится такая еда?

–Да нет, отчего же, по утрам я могу себе позволить кашу.

Богдан молчал, ждал, когда я сам заговорю про Дашу. Мне тоже очень хотелось рассказать другу про мое свидание, и я спросил:

–Ты не все слышал, да?

–Я до графини слышал.

–Ее замуж хотят выдать насильно, восьмой женой.

–Какой?

-Восьмой.

–Ну, живут же здесь эти султаны. Николай, ее надо вытаскивать из этого гарема, пока не поздно.

–Ночью опять пойду. Только не ходи за мной. Мне неудобно, что ты не спишь из-за меня.

–Ты думаешь, что я забыл из-за кого ты здесь, — сказал он обиженно, — если бы ты со мной не пошел к барину, то сидел бы сейчас дома.

–Да… и не встретил бы Дашу.

–О, кум, да ты влюбился?

–Да, Богдан, мне тоже так кажется.

–Стройся! — крикнул дежурный.

Мы встали в строй; первым к нам подошел майор Семкин.

–Равняйсь, смирно! Тех, кого отобрали в канониры, выйти из строя!

Вышло человек двадцать, майор подал команду:

–Направо шагом марш!

Артиллерия ушла. Пехоту забрал капитан Мишин — двадцать три человека. На плацу осталось стоять восемнадцать тех, кого отобрали в казаки.

–Ну, что стоим? Не маленькие, дорогу к казакам сами найдем, пошли, — сказал Богдан.

Мы немножко построились, пошли к казакам. Увидев их издали, я сразу почуял неладное. Видно было, что они нас ждали, но почему не пришли за нами на плац, как все офицеры? Я видел, как есаул нас заметил и зашел в палатку. Это меня еще сильнее насторожило. Казаки жили в четырех палатках. По неубранной территории было видно, что дисциплина у них хромает: вокруг палаток валялись какие-то коробки, мусор, прямо на мусоре стояли казаки, все в полном составе, и приготовились к представлению. Глядя на их одежду, казалось, что они похожи на бандитов: красивая форма висела на них, как на корове, сапоги, похоже, никогда не чистили, кинжал, который должен висеть на поясе у каждого казака, висел не у всех — у некоторых были только ножны. Впереди всех стоял вахмистр Дениска Шунько, такого же неприглядного вида. В его глазах улавливалось какое-то презрение. Я узнал его: это был тот казак, которого сбил на землю своим конем Богдан. Вахмистр не сводил глаз с Богдана:

–Почему задержались? Сколько вас можно ждать?

–Мы ждали офицера! — ответил Богдан.

–Вас надо за ручку приводить, да?

Он стаял вплотную к нему и, размахивая кулаками перед лицом, орал, оскорбляя Богдана. Казаки все смеялись. Им это нравилось. Их смех еще больше подзадоривал вахмистра. У Богдана от злости выступил пот на лбу, и кум мой не выдержал:

–Руками не маши!

–Что? — продолжал орать вахмистр, краснея от злости, — что ты сказал?

Я подошел ближе и сказал:

–Он сказал: руками не маши, а то получишь, как давича на экзаменах.

Драку остановил крик есаула:

–Стоять! Вы что, салаги, страх потеряли?

–А у меня его нет! — ответил Богдан.

–Кого нет?

–Страха!

–Всем разойдись, проверка закончена, — он злобно посмотрел на нас, — за мной пошли.

Мы зашли за есаулом в палатку. Я начал первым:

–Андрюх, но он первый начал, нам что, молчать, когда он кулаками машет?

–Он — вахмистр, в званиях научись разбираться. Я скоро уеду домой, а он вместо меня есаулом будет; он, если захочет, вас до ручки доведет.

–Меня нельзя довести, — Богдан посмотрел на меня и добавил:

— Нас нельзя до ручки довести.

–Герои, мать вашу, казаки не таких обламывали.

Мы промолчали.

–Ладно, пошли коней вам дам.

Мы вышли из палатки. Наши товарищи делали разную работу: кто собирал мусор, кто просто приседал, Серега Муравьев скакал на палке верхом под громкий смех казаков.

–Зачем они их ломают?

–Обычай такой: их ломали, теперь они ломают.

–А тебя как?

–И меня хотели, я им в зубы дал — они успокоились. Ну и вы все правильно сделали, только других не обучайте. Казаки должны видеть, с кем в бой идти. Вот этот на палке, сразу видно, вояка плохой будет, но вы на них не обижайтесь. Обычай такой здесь: все станичные, они даже из своих станиц так проверяют.

Мы зашли в конюшню, там стояло много лошадей, в основном, гнедой масти.

–Выбирайте себе!

Я шел по проходу, смотрел на коней. В отдельной загородке стоял конь в яблоках, я сразу узнал орловского рысака. Граф Орлов разводил их где-то под Воронежем. У нашего барина был конь такой масти.

–Чей этот?

–Полковника. Молодец! Узнал земляка, один он у нас такой красавец. Кварц зовут, ну, ладно, пошли, ваши кони стоят в конце конюшни.

Оказывается, нам коней уже отобрали. В самом конце стояли восемнадцать коней. Но какого выбрать? Я подошел к загородке и, обращаясь к коням, сказал:

–Ну что, красавчики, кто хочет со мной служить?

Они насторожились, присматриваясь и принюхиваясь ко мне. От всей компании отделился гнедой конь и смело подошел ко мне. Я посмотрел его зубы, для себя сказал: «Лет семи, не больше, повоюем еще».

–Доброго коня ты выбрал, Никулина Дениса Степаныча конь, погиб его хозяин в неравном бою.

–Это не я, это он меня выбрал. Можно мне проехаться?

–Да попробуй.

Богдан поступил по моему примеру: его тоже выбрала лошадь. Мы ездили взад — вперед по гарнизону, стараясь управлять ногами. Кони были приучены к джигитовке и очень легко слушались наездника. Несколько раз мы проехали рядом с казармой, хвастаясь перед пехотой. Вдоволь накатавшись, мы почистили своих коней, поставили их в конюшню и пошли к казакам. Муравьев и еще несколько ребят прыгали на палках, изображая военные действия, казаки ими командовали, кричали: «Окружай!», — держась за животы от смеха.

Мы хотели обойти всех и зайти в палатку незамеченными, но у нас это не получилось. Кто-то крикнул:

— Эй, не прячьтесь, идите к нам.

Мне показалось, что крикнул вахмистр. Но подойдя ближе, понял, что кричит Серега Морозов — казак лет двадцати пяти, не больше, худощавого телосложения, в помятой форме. На поясе висели только ножны. Рядом стоял вахмистр и молча смотрел, как бы ждал — что будет. Тот казак бросил две палки: скачите, тоже помогайте своим.

–Зачем? — спросил Богдан.

–Учить будем вас военному делу.

Богдан взял палку, сломал ее пополам, бросил казаку, потом сломал пополам вторую, взял в обе руки, как сабли и, обращаясь к казаку, сказал:

–Может, ты лично меня научишь чему?

Казак быстро встал, схватил палки, но через секунду Богдан дал ему палкой в ухо. Казак схватился за окровавленное ухо и ушел в толпу. На его место тут же выскочил другой казак, взял палки и на Богдана. Мой кум уже на пятой секунде засветил и этому в ухо. Схватившись за больное место, убежал и второй. Кузьмин молча стоял и ждал, никого не зовя. Криков и смеха заметно поубавилось. Вахмистр, обращаясь к казакам, спросил, где Двурукий. На середину вышел здоровый казак лет сорока — Остап Данько. Форма на нем сидела ладно. Он снял пояс с кинжалом, чтобы не мешал.

–Ну, новичок, «мать твою душу», начнем. Если меня поранишь, то я тебя водкой угощу, — сказал без всякой злобы, с улыбкой, вышедший на середину, здоровяк.

Богдан в обоих случаях нападал первый, а здесь Двурукий явно нравился ему, да и был он намного старше, Богдан не знал, как себя вести. Это заметил и его соперник:

–Давай в полную силу!

И напал на него первым. Удары по Богдану сыпались со всех сторон, противник также владел обоими руками. Мой друг, казалось, был в безнадежном положении. Он еле-еле успевал отбивать удары. Один удар пришелся по рубахе, она сразу разорвалась. Богдан стал быстро отступать. Я понял: он хочет измотать своего соперника, держа его на расстоянии и изнуряя. Богдан вскоре этого добился. Двурукий стал уставать и ошибаться. Вскоре у него сбилось дыхание. И, казалось, когда победа была близка, Богдан пропустил удар в грудь. Я понял, что сделал это он нарочно, дабы не опозорить ветерана. Понял это и двурукий: он подошел к Богдану, протянул ему руку:

— «Мать твою душу», хорошо бьешься!

А на ухо прошептал:

— Водка с меня.

Повернувшись к казакам, сказал: — Эти двое под моей защитой, не трогать никому. Да я думаю, что вряд ли кто осмелится.

Он нас обнял и повел в палатку.

–Будете спать рядом со мной.

Палатка вся пропиталась папиросным дымом. В ней не было кроватей, как в казарме, по двум сторонам возвышались настилы, на которых лежала солома. Такова постель казаков. Мне это очень не понравилось, но что делать? Спать мне все равно не придется.

Молодых с этого дня уже не мучили. Их заставляли только делать грязную работу: собирать мусор, чистить конюшню. Нас с Богданом это не касалось. Мы ездили на конях, махали саблями. Так и проходило время.

Вечером я тихо перелез забор, пришел на наше с Дашей место. Чуть подальше по ручью я заметил очень красивое место. Здесь росло небольшое, но очень раскидистое дерево, немного похожее на нашу иву.

От дерева к ручью разлёгся огромный камень, похожий на лодку. Вода бесшумно огибала его, пузырьки уплывали дальше, вниз по течению. Я притащил небольшое бревно, подложил под него камни, и получилась хорошая скамья. Очистив место от сухих веток, я отошел немного подальше и со стороны посмотрел на свою работу.

–Очень красиво, — послышался голос Даши, — я за тобой уже минут десять наблюдаю. У тебя так хорошо получилось. Ты можешь видеть красоту, а это не всем дано. Скажи, Коля, ты можешь любить красоту так, как ее любят поэты?

Я посмотрел на нее взглядом ученика. Она продолжала:

–Когда мне было три года, к нам в гости часто захаживал Михаил Юрьевич Лермонтов, ты слышал о нем?

–Нет.

–Я была маленькая, но хорошо помню его. Он был небольшого роста, плотного сложения, имел большую голову, крупные черты лица, широкий и большой лоб, глубокие, умные и пронзительные черные глаза, невольно приводившие в смущение того, на кого он смотрел долго. В тот вечер, когда я видела его последний раз в нашем доме, он не снимал ни сабли, ни перчаток. На нем был мундир лейб-гвардии Гусарского полка. В наружности Михаила Юрьевича было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Михаил Юрьевич был прекрасным человеком. С ним было всегда интересно. Он видел природу глазами художника, он слушал ее, как музыкант. В его поэтическом мире все звучит и поет, все сверкает и переливается красками. Горы, скалы, утёсы, потоки, реки, деревья — вся природа живет в его произведениях. У него даже камни говорят, а горы думают, хмурятся, спорят между собой, как люди, утёсы плачут, деревья ропщут на бога и видят сны. Я помню, как вечерами у нас собирались друзья. А как зачарованно мы слушали его стихи!

–Даша, я никогда не слушал стихи, ты можешь прочитать мне что-нибудь?

–Да, конечно, с удовольствием. Скажи, что бы ты хотел услышать?

— Конечно, Лермонтова. Ты так интересно о нем говоришь.

— Я прочту, но стихи надо уметь слушать. Поэзия Лермонтова — исповедь человеческой души. Его стихи обращены непосредственно к человеческому сердцу. Они отличаются исключительной полнотой и так же насыщены внутренним чувством — идеями, эмоциями, желаниями, жизнью, — как переполнена и душа поэта. Ты представь человека, у которого есть все: богатство, власть, но ему не безразлична судьба простых людей. Он бросает все и идет бороться с несправедливостью и злом. Лермонтов мне сказал, что это стихотворение про моего отца.

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом.

Что ищет он в стране далекой?

Что кинул он в краю родном?

Играют волны, ветер свищет,

И мачта гнется и скрипит:

Увы! Он счастия не ищет

И не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,

Под ним луч солнца золотой…

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в бурях есть покой!

-Коля, почему ты плачешь?

–Дашенька, мне всегда казалось, что богатые все, как наш барин, и то, что есть твой отец и его друзья, которые бросили все и пошли нам на помощь, глубоко затронуло мое сердце.

Я прошел под дерево и сел на самодельную скамью. Даша сорвала с дерева большой листок, проткнула его сухой палочкой и пустила в ручей, как кораблик. Быстрое течение подхватило его. Кораблик немного покружился у камня, как бы показывая свое превосходство над волнами, и поплыл дальше, не боясь ни ветра, ни быстрого течения. Мы смотрели ему вслед, пока он не исчез в темноте.

–Хочешь, я еще прочту? — спросила Даша.

–Не знаю, мне бы этот переварить. Еще один такой стих, и мое сердце не выдержит.

Я подошел, присел на край камня. Вода, набегая на камень, намочила мои сапоги. Я пытался представить себя корабликом, который оторвался от своих берегов, и волны его несут вдаль от тех, с кем жил, кого любил. И никто не знает, что ждет его впереди. А самое главное то, что он не ждет ничего хорошего, а, наоборот, просит бури. Я поймал себя на том, что вновь и вновь повторяю про себя этот стих.

–Как он называется?

–Не знаю, Михаил Юрьевич записал его мне на листочке без названия, этот листочек лежит у меня в шкатулке. Я берегу его, как память о великом человеке.

Мы молчали. Каждый думал о чём-то своём. И так мне было хорошо среди этих деревьев, в таинственной тишине леса. Я даже забылся на мгновение. Очнулся, когда услышал голос Даши. Она вновь читала Лермонтова.

Со стороны гарнизона доносились чуть слышные звуки и не давали мне покоя, шум становился все громче и громче.

–Дашенька, прости мне надо идти. Может, там что-то случилось? До завтра.

Я побежал. Еще издали увидел открытые ворота гарнизона, из них кто-то выбежал навстречу мне. Я узнал Богдана. Подбегая ко мне, он быстро говорил, что меня ищет есаул.

–Зачем я понадобился ему?

–Не знаю, но он требовал привести тебя к нему, будто знал, что тебя нет.

Мы незаметно прошмыгнули в ворота, все солдаты уже были одеты и стояли с винтовками. Все бегали в темноте, непонятно, куда и зачем. Около штаба стоял майор Семкин и держал в руках часы. Богдан сказал:

— Смотри, видишь, по часам засекает. Тренировка это.

Казаки уже выводили из конюшен коней. Есаул увидел нас и заорал: — А ну, подь сюды!

Я подошел.

–Где был? — заорал он. Все обратили внимание, мне это очень не понравилось. Я перешел на шепот.

–Андрей, что ты орешь? Нормально спросить не можешь?

–Я с тобой потом поговорю, где ты всю ночь шлялся, а сейчас бери винтовку, коня, стройся у ворот, я — в штаб.

Полковник Степанов сидел за столом, рассматривал карту. Майор Семкин нервно ходил из угла в угол, поджидая, пока все офицеры соберутся. Последним зашел Русаков.

–Господа, перемирие на вас плохо влияет, я — командир гарнизона, уже двадцать минут жду есаула, пока он соблаговолит подойти.

–Виноват, ваше благородие.

–Не перебивай меня, в бою минуты не прощу… Теперь слушай приказ, который пришел только что от командующего Барятинского. Трем казачьим сотням надлежит во главе с майором тотчас отправиться по дороге на север, по направлению к городу Ростов. Там было совершено нападение на карету с царской казной. Я думаю, вы понимаете, что это проделки Широкова. И в связи с этим, у Сергея Александровича есть соображения, которые представляют собой некий план наших действий. Кроме наших казаков в поиске бандитов принимают участие еще пять тысяч человек.

Полковник сел, уступая свое место майору. Семкин вышел к карте, осмотрел суровым взглядом всех присутствующих и спросил:

–Господа, я хотел бы задать вопрос вам, почему мы шестой год не можем поймать атамана?

Майор перевёл взгляд на Павлова:

–Изворотлив, хитер, много лет прослужил….

–Нет! — перебил его Семкин и посмотрел на Русакова.

–Я понимаю, к чему вы клоните, господин майор, но я промолчу.

–Знаешь, есаул, я бы с тобой на любого врага пошел, только не на Широкого.

–Почему же такое недоверие, ваш бродь?

–Мне, есаул, кажется, что ты бандитов будешь не ловить, а помогать им. А посему вашей сотней в походе будет командовать ваш вахмистр, а вы остаетесь здесь.

Есаул сурово посмотрел на майора, но спорить не стал, да и бесполезно это. Степанов встал:

–Майор, вы обвиняете есаула в измене?

–Аркадий Степаныч, у меня нет доказательств, но у меня есть предчувствие, что есаул сочувствует бандитам.

–Ступайте, есаул.

Есаул вышел.

–Продолжайте, майор.

Семкин немного подумал и продолжил:

–Господа, насчет поимки бандитов у меня есть план действий. Как мы знаем, бандиты ограбили царскую казну. Исходя из этого, у меня вот какое предложение. Прошу взглянуть на карту. Приказ выступать к нам пришел по железной дороге. А мы знаем, что Широков делает с награбленным: он ездит по станицам и раздает все награбленное бедным и нуждающимся. Как вы все помните, неделю назад в станице Соломенской, что в одном дне пути в сторону Ростова, при пожаре сгорело двенадцать дворов.

Семкин все четко, по-военному, рассказывал и показывал на карте. По нему было видно, что он — опытный офицер и не первый год на войне.

–Вот мне и кажется, что разбойники придут именно в эту станицу, чтобы отдать награбленное добро погорельцам.

Семкин прикурил сигару, выпустил дым к потолку и подошел к карте:

–Я предлагаю не прочесывать лес, как это было ранее, что как всегда не дает никаких результатов, а сесть в засаду в станице и, дождавшись его, можно взять в плен живым.

–Вот именно: дождавшись, а не дождавшись, а если он пойдет в другое место, как прикажете мне докладывать, почему я вместо того, чтобы прочесывать местность, как мне приказано, буду сидеть и ждать его в какой-то станице. Вы, Сергей Александрович, предлагаете мне приказ нарушить?

Майор опустил голову, немного помолчал и продолжил:

–Я предлагаю разбойников поймать, и то, что я предлагаю, продумал до мелочей. Но давайте сделаем так: две сотни казаков отправятся лес прочесывать, а я с сотней Русакова отправлюсь разбойников ловить. Как вам такой план?

Аркадий Степанович встал, походил по комнате, по нему было видно, что он сильно сомневался и не решался нарушить приказ. Наконец сказал:

–Сделаем так, господа. Казачья сотня, усиленная канонирами и пехотой, отправятся лес прочесывать. Вы, майор, возьмете сотню поручика Чистякова и сотню Русакова под мою ответственность.

–Спасибо, Аркадий Степаныч.

–Учтите, Сергей Александрович, говорят, что у Широкова полусотня, и все они лихие казаки. Расскажите подробнее ваш план.

Майор опять подошел к карте.

–Смотрите, господа, я начну все сначала. Приказ пришел поездом. Это значит, быстрее, чем верхом. От Ростова до станицы Соломенской два дня пути, от нас до станицы — один день пути. И если мы поспешим, то поспеем раньше, чем бандиты.

–Хорошо, господа, не теряйте времени! Отправляйтесь.

Я сидел верхом на коне и ждал приказа на выступление. Из штаба вышел Русаков. Сразу было видно: он сильно нервничал. Я вспомнил, как он на меня накричал, про себя подумал: «Наверное, есаулу влетело в штабе, так ему и надо, не будет орать на земляков». Он подошел ко мне:

–Пойдем, отойдем, разговор есть.

Мы отошли так, чтобы никто нас не слышал.

–Николай, скажи, тебе можно доверить очень серьезное и опасное дело, не проболтаешься?

–Если только с Богданом поделюсь.

–С ним можно. Он казак добрый, ну ладно, слушай. У нас мало времени, сейчас вы отправляетесь ловить Широкова, меня не берут, за вами следует обоз. В одной телеге, на которой будет ехать Кузьмич, под соломой лежат винтовки и патроны к ним, надо их атаману передать. Плохо у них с этим. Ну что, согласен?

–Согласен, — не раздумывая, сказал я.

–Самое главное — в этом деле нельзя ни на кого положиться, потому, как у нас в сотне доносчик есть.

–Кто?

–Если бы я знал. Не могу вычислить уж сколь годов. И что бы ни случилось у нас, сразу становится известно Семкину. И ты никому не доверяй; если будет сложно, то не рискуй, вези оружие обратно, понял?

–Понял! Как же жить нам, когда рядом доносчик?

–Да вот, привыкай, и прежде чем слово сказать, подумай сначала. Если по доносу приедет ревизор, в лучшем случае запорют до полусмерти.

–А в худшем?

Андрей достал папиросу, закурил и грустно сказал:

–Кандалы. Мы с Серегой Широковым вместе служить пришли, вместе врагов пять лет били. Семкин был тогда еще поручиком, сильно он любил по морде солдат бить. Вот и Сереге он дал, а тот ему в ответ, да так, что челюсть вылетела. Он в лазарете полгода провалялся. С того дня он люто атамана ненавидит. Ну а Серегу в кандалы упрятали, на каторгу. Он по дороге убежал, теперь вот по горам да по лесам прячется. Я тебе это вот почему говорю: мне скоро домой. Кто будет ему помогать? Кроме тебя, некому. Показался ты мне приличным, да и земляк, приедешь домой в отпуск — зайдешь ко мне, расскажешь.

–Отпуск?

–Я пять раз был. Ладно, светает, надо расходиться. Ты все понял?

–Все.

Я подошел к Богдану, сел на коня и приготовился к маршу. Из штаба вышел Семкин и крикнул:

–Сотники, командуйте к маршу. Сотня, по коням стройся, справа марш.

Мы выехали из ворот и двинулись через аул к городу. Проезжая мимо знакомого мне дома, я всматривался в темноту в надежде еще раз увидеть Дашу, но ее не было. Я подумал: «Как бы турок ее не обидел».

Из-за гор поднималось солнце и, как всегда бывает в такой ранний час, над ручьем стоял густой туман. Клубясь и извиваясь, он тоже тянулся вдаль, туда, где ручей становился все уже и уже. Но вдруг с гор налетел ветер, и туман нехотя попятился назад. Уже разорванный ветром в клочья, он пополз вниз. Новый порыв ветра рассеял последние остатки тумана, солнце поднималось все выше и выше. И вот на ярком синем небе возникли контуры гор.

Впереди ехал Семкин, задавая темп всем казакам. Если, как сказали, ехать до вечера, то лошадей загоним. Жалко мне было своего коня, но майор только прибавлял; сотни растянулись так, что нам, ехавшим впереди, совсем не было видно, где конец. Обоз давно уже отстал, но его никто не ждал. Мой конь шел прямо за конем майора. Я подумал: «У него конь хороших кровей, сдюжит, но майор же должен понимать, что не у всех такие кони. Загонят казаки своих коней».

К трем часам дня мы уперлись в широкую реку. Я слышал, как Семкин подозвал Чистякова. Поручик подъехал, на его коня было жалко смотреть.

–Сергей Александрович, мы ведь загоним коней. Зачем такая прыть, сотни растянулись на многие километры, казаки еле в седлах сидят. Кто будет банду ловить, если мы не доедем?

–Поручик, не плачь, сейчас передохнем. Я вот думаю, как нам реку форсировать: моста, как видишь, нет, и течение очень быстрое. Вброд не перейдешь — по карте здесь глубоко.

–Вода мутная, деревья затоплены. Видимо, в горах дождь, и река вышла из берегов, — сказал поручик.

— Ладно, двадцать минут перекурить.

–А потом?

–На мост поедем, он здесь недалеко — в часе езды.

Я взял пучок соломы и вытер коня. Он смотрел мне прямо в лицо. Какие умные у него глаза! Складывалось впечатление, будто конь смотрит тебе в душу и понимает, что хозяин не по своей воле чуть не загнал его. Коня звали Свист. Он отзывался и на имя, и на свист. Стоило мне свистнуть, и он тут же подходил. Казачьи сотни потихоньку подтягивались, взмыленные кони дико ржали, казалось, — еще немного, и все: не спасли бы их. Я подвел Свиста к реке напиться. На противоположном берегу реки природа казалась совершенно другой: совсем не было скал, и начиналась степь. Река неширокая, но бурная, с очень быстрым течением. Ее берега густо покрыты тростником. А дома тростник такой же. Я решил понюхать его, и в это время сзади подошел Богдан.

–Что, домом пахнет?

–Пахнет. Помнишь, на Зуше сколько его росло?

Про себя я подумал: «Стоит ли Богдана втягивать в это рискованное дело? У него жена беременная, скоро родит». И решил не говорить ему об оружии и о своем секретном задании.

–По коням!

Мы вскочили на коней, и опять эта бешеная скачка продолжалась до вечера, пока не показался хутор. По сгоревшим домам я понял, что это Соломенское. С одной стороны была степь, с другой — небольшой лесок и овраги. Со стороны оврагов подойти было намного удобнее, нас поставили в засаду именно туда. Майор расставил всех так, чтобы разбойники попали в кольцо. Мы с Богданом оказались в самом начале оцепления. В нашу задачу входило пропустить и закрыть им выход, в случае сопротивления — уничтожить всех. Мы закопались так, что нас не было видно, и затаились. Курить не разрешали — темнело. Я Богдану говорю:

–Кум, отойду, мне надо. Если что — скажи чего-нибудь, придумай.

–А куда ты?

–Пойду по нужде, к утру вернусь.

Богдан с укоризной посмотрел на меня, но расспрашивать больше не стал.

–Не хочешь — не говори!

Я потихоньку отполз на безопасное расстояние. Только хотел встать — услышал впереди голос и подполз поближе. По голосу я сразу узнал Семкина, потом уже увидел полоски на погонах — вахмистр. Значит, майор доверяет только ему. Уж не он ли доносчик?

Майор с ним распрощался и ушел. Я потихоньку, бесшумно, обошел его и затаился подальше, размышляя: «Этот вахмистр, он не разбойников караулит, а тех, кто захочет предупредить их о засаде». Вдруг вдалеке я услышал еле слышный разговор и стук копыт. Луна светила почти как солнце, в ста шагах было видно — хоть читай. Я решил подойти поближе. Прячась за деревьями, я пробирался навстречу голосам. Шагов через сто я увидел трех всадников. Они не спеша ехали и шепотом разговаривали. Одежда на них была казачья, на близком расстоянии я разглядел, что она изрядно потрепана. Когда эта тройка поравнялась со мной, я вышел на дорогу. Они сразу же схватились за винтовки.

–Тихо! — прошептал я, — мне с вашим атаманом говорить надо.

–Зачем? — тоже тихо спросил один из них.

–Затем, что засада вас ждет в станице!

Один быстро развернулся и поскакал назад, второй слез с коня и спрятался вместе с конем в кустах, третий развернул коня, приглашая меня на круп лошади.

–Прыгай, посмотрим кто ты таков.

Одним махом я запрыгнул на коня. Но тот, что вез меня, не спешил. Хорошая у них дисциплина! Эти трое уже заранее знали, что им предстоит делать. Первый поехал предупредить, второй остался следить, чтобы никто не следил за нами, третий везет меня. Везёт тихо, не стуча копытами, давая время атаману разобраться в сложившейся обстановке. Выехав на большую поляну, я сразу увидел человек двадцать также плохо одетых людей. Некоторые были одеты и в крестьянскую одежду. Посередине стоял здоровенный казак, за поясом которого виднелись два револьвера и висящая на левом боку сабля.

–А — ну, подь сюды!

Я соскочил с коня, подошел.

–Кто таков?

Я только рот открыл, как кто-то крикнул:

–Колюха!

Ко мне шел Генка Пономарев. Мы обнялись.

–Батька, это друг мой, что помог мне бежать.

–Ладно, тихо! Что орать-то? Понял я, давай отойдем.

Атаман отвел меня на приличное расстояние, так, чтобы никто не мог подслушать. Он осмотрел меня с ног до головы. Его взгляд пронизывал меня насквозь. От атамана сильно пахло костром, он настолько пропитался дымом, что стоять с ним рядом было невыносимо.

–Ты только пришел служить, значит, сам еще не мог сообразить. Кто научил людей ко мне послать, предупредить о засаде?

–Русаков Андрей «привет» тебе передает!

–А почему он тебя для этой цели выбрал?

–Земляк он мой.

–А ты откель?

–Я из Мценска, — мне не понравилось, что меня допрашивают, но, наверное, так у них заведено.

–Ну, а что ж ты первому встречному рассказываешь про Русакова? Может я не тот, за кого себя выдаю?

Я посмотрел удивленно на атамана:

–Генка Пономарь с тобой. Это мне и подсказало, что вы как раз те разбойники, которые мне нужны. И костром от тебя воняет так, как от любого другого вонять не может.

Атаман, ничуть не смущаясь, продолжал допрос:

–Ну, расскажи, наверное, Семкин эту засаду придумал.

–Да, он. Андрей велел винтовки, патроны передать. А я не знаю — как. У нас доносчик есть, а кто — неизвестно.

–Никак Русачок его не вычислит, — сказал, задумавшись, атаман.

Я рассказал ему о вахмистре, что тот сидит в засаде.

–Может, он?

–Ладно, подумаем над этим. Теперь об оружии. Мы сейчас уйдем, а вы тут еще побудете, думаю, суток двое. Попробуй спрятать винтовки в первый сгоревший дом, закопай их поглубже. И еще: вот тебе шестьдесят золотых, отдай Игнату, в чей дом будешь прятать, он верный мне человек, поделит золото по-честному меж погорельцами. И вот тебе, — он залез к себе в карман и вытащил еще один мешок, — это золото тебе и Русаку.

Я взял в руки — там было не меньше тридцати золотых.

–Здесь очень много!

–Здесь много потому, сынок, что и ты для нас сделал много. Ну, все, надо прощаться, — он обнял меня так, что кости затрещали.

«Сколько в нем силы», — подумал я.

–Тебя проводят.

Атаман повернулся и ушел. Подошли те трое, от них тоже сильно пахло костром. Они проводили меня до того места, где скрывался вахмистр. Я обошел это место как можно дальше, подполз туда, где оставался Богдан.

— Ну, что тут, тихо?

–Тихо. Ты где был? А если б разбойники налетели?

Я ответил ему на ухо:

–Спи, куманек, спокойно, не налетят! Утром все расскажу.

Проснувшись, я взглянул на солнце, оно стояло уже высоко. Посмотрел на Богдана: он лежал и смотрел в небо. Я опять уснул. Мне снился сон, будто я приехал домой в отпуск. Захожу в дом, а там все мои в красивой одежде меня встречают, с пирогом стоит Даша, говорит с поклоном: «Отведай пирога, муж мой». Я тоже весь такой нарядный, достаю из кармана золотые монеты и кидаю на стол. Братишка мой мелкий кричит: «Еще, еще!», и я достаю и бросаю. Сзади Богдан меня зовет: «Кум, кум!», а я достаю и бросаю. Богдан уже кричит:

— Кум, кум, проснись.

Я встал, смотрю: все строиться идут. Надо же, гады, такой сон прервали, но на душе все равно было хорошо, я всех своих родных, как воочию увидел… и Даша там была.

Строил всех Семкин, отобрал человек восемьдесят и поехал лес прочесывать. «Как раз кстати, я спокойно найду Игната и передам золото».

— Богдан, — подозвал я его. Кум подошел, и по нему было видно, что он обижается из-за моего молчания. Ему было интересно, куда я ночью ходил.

–Смотри, — я открыл мешочки с золотом. Богдан аж присвистнул, но спрашивать ничего не стал.

–Ну, не обижайся ты!

–На обиженных воду возят!

–Это мне атаман дал — погорельцам передать.

–Значит, ночью ты к нему ходил? А меня почему не взял? Вдвоем сподручнее было бы. Ладно, рассказывай!

Я ему все рассказал: все, как есть, ничуть не наврал, но он на меня смотрел опять с недоверием. Я понял этот его взгляд, перекрестился и сказал:

–Ну, ей богу, не вру!

–Я тебе верю. Пойдем в станицу, Игната надо искать.

Мы обошли стороной свою сотню, чтобы лишних вопросов не было. На входе в хутор стоял Кузьмич, рядом — обоз. Мы подошли ближе, и я отвел Кузьмича в сторону.

–Кузьмич, винтовки и патроны спрячь в первую сгоревшую хату.

–Какие винтовки? — он смотрел на меня, не моргая. Я растерялся. В голове промелькнула мысль: «Может, не тот Кузьмич?» Впервые в жизни я не знал, что сказать, а вслух произнёс:

–Я пошутил!

Пожал плечами и пошел прочь. Настроение сразу испортилось, я не знал, что делать. Вдруг он расскажет майору про мои слова. Богдан шел рядом и что-то говорил, но я его не слышал. В голове перемешались все мысли. Наконец Богдан остановил меня и сказал:

–Я его убью!

Мы повернулись в сторону Кузьмича: он вез свою телегу в сторону первого сгоревшего дома. Проходя мимо, Кузьмич хитро мне подмигнул. Я сразу успокоился: все нормально. Мы пошли дальше. А я всё думал: «Наверно, правильно поступил старый казак. И мне нельзя в открытую спрашивать про Игната, надо что-то придумать.» Мы шли по хутору. Это была одна длинная улица, по обеим сторонам которой стояли дома. Слева предстала страшная картина: двенадцать дворов были сожжены. Я представил, как хуторяне метались от дома к дому, спасая свое и так небогатое добро. Посередине хутора стоял большой амбар, вокруг него толпилось много людей. Нам стало понятно, что здесь живут погорельцы. Но как узнать, кто из них нам нужен. Погорельцы о чем-то шумно говорили. Увидев нас, сразу замолчали и посмотрели на чужаком недоверчивым взглядом.

–Здорово живем, что невеселые, о чем тоскуете?

–Вы расстреливать нас пришли, али как? — спросил здоровый мужик лет пятидесяти.

–А ты, что ж, в каждом казаке врага видишь? — спросил я.

–Да друзей нынче мало ходит! Шли бы вы отсюда подобру-поздорову.

–Игнат, перестань, что на людей бросаешься, они ведь тоже подневольные! — вступилась женщина, по-видимому, его жена. Но мужик этот не угомонился, он продолжал оскорблять и унижать нас. Я не выдержал, снял винтовку и ткнул ему в грудь:

–Ты, гад, оскорбляешь солдат его Величества? А ну, пошли к майору! — и дослал патрон в патронник. Игнат сразу замолчал, зато все бабы в голос заорали. Богдан тоже заорал на баб:

— А ну, пошли! Молчать! Отведем к майору, пусть он разберется. Будет знать, на кого орать, а то и вас отведу.

Бабы затихли. Не унималась только его жена, она плакала и просила отпустить.

–Руки за спину, пошел вперед! — я толкнул его в спину и он зашагал не спеша. В его глазах стоял страх, а мне не хотелось его пугать. Я собирался отвести его подальше, чтобы поговорить. Жена Игната не отходила ни на шаг, и с ней еще баб десять. Все они умоляли отпустить его. Я подошел поближе к мужику и на ухо шепнул:

–Где твоя хата?

–Нет хаты!

–А где была?

–Да вон, первой стояла.

–Тебе привет от атамана!

Он повернулся ко мне и посмотрел в глаза.

–Пошел, — и опять толкнул его в спину. Бабы уже просто завыли.

Игнат повернулся к ним и строго сказал:

–Цыц! Домой пошли!

Бабы остановились, перестали плакать. За нами не пошли, но и домой тоже не свернули, так и остались стоять на дороге. Я повесил винтовку на плечо и пошел рядом с Игнатом. Он засунул руки в карманы, сделал кивок головой — мол, идите за мной. Мы прошли за сгоревшую усадьбу, где нас никто не видел.

–Тебе атаман привет передавал? — спрашиваю его. Игнат спокойно стоял и смотрел на меня. Я понял, что тоже не доверяет, тогда достал мешок с золотом, открыл его и показал. Мужик обнял меня, поблагодарил.

–Спасибо вам, хлопцы!

–Нам-то за что, атаману «спасибо» скажешь!

–Вы тоже рискуете головой.

–Да ты нас на улице уже отблагодарил! — с обидой сказал Богдан.

–Вы, казаки, не обижайтесь. Сами посудите: в тот день, когда хаты наши сгорели, детишки казака видели. Вот мы и думаем, что это он поджог. Вот только зачем — не знаем. Сами смотрите, хата от хаты стоит далеко, ветра не было, не могли сами по себе сгореть двенадцать дворов.

— А как выглядел тот казак?

–С бородой, в годах.

–Вашу станицу сожгли, чтобы разбойников поймать! — сказал я.

«Неужели Семкин специально сжёг, — думал я, — как можно людей крова лишить ради поимки». Я попросил Игната присмотреть за оружием, что находится в его сгоревшей хате. Он с удовольствием согласился. Мы обнялись и простились. Богдан предложил:

— Давай по улице не пойдем, а свернём дворами.

Проходя мимо первого дома, я обратил внимание на Кузьмича — он лежал на телеге. Мне стало интересно, что же он мне ответит.

–Кузьмич, тебе помочь?

Он опять посмотрел на меня своим суровым взглядом:

–Что?

–Ну и таскай сам! — со злобой сказал я.

–Спасибо, ребята, я сам. Вы свою работу сделали, теперь мне работать надо.

–Какую работу? — спросил я и поставил на него такие же неморгающие глаза. Кузьмич засмеялся и опять лег в телегу.

Весь день и всю ночь мы провели в засаде. К утру вернулся майор с казаками. Семкин был очень зол. От казаков мы узнали, что он видел следы бандитов и догадывался, что их кто-то предупредил. Он долго ругал вахмистра, что тот проспал разбойников. Вахмистр клялся, что не спал, что караулил всю ночь. Поручик Чистяков был спокоен, он проспал все два дня и, отдохнувший, собирался в обратную дорогу. Поручик подошел к майору:

— Мы совершили ошибку, что в станицу вошли. Нам надо было встретить разбойников подальше отсюда. Их скорее всего предупредили станичные. А может, их и не было?

–Я видел свежие следы в лесу. Их было человек пятьдесят, трое конных шли в дозоре, не дойдя триста шагов, повернули назад. Может, и станичные предупредили, теперь можно только догадываться. Стройте казаков, поручик, поедем в гарнизон.

Назад мы ехали не спеша, казаки пели свои казачьи песни: то веселые, то грустные. Так и доехали. У ворот нас встречал полковник. Я сразу обратил внимание, что что-то не так. На территории гарнизона ходили посторонние люди, а раньше никого сюда не пускали. У офицеров были винтовки, а раньше они ходили с револьверами. Я в толпе искал есаула, но увидел его только около палатки. Рядом с ним стояла женщина в чадре. Меня как молния прошила, это же Даша. Я спрыгнул с коня и помчался к ней. Мы обнялись. Я прижал ее к себе так сильно, что окружающие обратили на нас внимание. У мусульман не принято так открыто выражать свои чувства. Даша сняла с головы платок, и ее длинные русые волосы упали ей на плечи. Полковник подошел к нам и тихо, спокойно попросил:

–Объясните, пожалуйста.

–Ваше благородие, это — моя невеста, — ответил я.

–Он правду говорит? — обратился полковник к Даше.

–Да, — она густо покраснела и спряталась за меня.

–К вечеру зайдете ко мне, — сказал полковник и пошел в штаб.

Я взял свою невесту за руку и пошел в палатку. Там сидели казаки, они сразу же вышли, дав нам возможность побыть наедине. Даша начала рассказывать:

— Как только вы уехали, наскочили воины Шамиля, армян стали резать. Среди них было много турок, те — вообще звери. Они пришли к нам в дом, мой хозяин угощал их. Там были его родственники, которым хозяин сказал, что на сегодня назначена свадьба. Но вскоре в дом ворвались солдаты, взяли меня и привели сюда под вашу защиту. Солдаты спасли много армян. Шамиль осадил гарнизон, но нападать не решился. Я рассказала офицеру про нас с тобой, и он помог мне. Его зовут Андрей.

К нам подбежал Бродов. Он по распределению попал в пехоту и двое суток прочесывал лес и побережье Дона.

–Коль, ну как там у вас, засада получилась?

–Серега, слышь, я у всех уже спросил, молодые не знают, а у старых спрашивать негоже: кресты георгиевские здесь дадут или надо ехать к генералу Барятинскому.

–А зачем тебе, и крест кому?

–Мне! Кому же еще!

–За что тебе-то?

–Ты откуда свалился? Все знают, один ты ничего не знаешь. Я собственноручно Широкова поймал. Слышь, ну здоровый мужик он оказался. Мы его с Богданом еле связали. Полковник лично сказал, что кресты вам обеспечены. Все хорошо, вот только ехать неохота, — задумчиво сказал я. Бродов посмотрел на меня, молча, каким-то непонятным взглядом, повернулся и ушел. Обернувшись, я увидел, что Даша ушла от меня далеко. Она шла очень быстро, не оглядываясь. Я догнал ее, взял за руку и повернул к себе. В её глазах стояли слезы.

–Что с тобой, Дашенька, почему ты плачешь?

— Как ты мог? Он ведь такой хороший! Он бедным людям помогал, а теперь его убьют, — Даша говорила и плакала. Она пыталась вырваться и убежать, но я держал ее за руку и смотрел на нее. В слезах она была еще красивее.

— Дашенька, послушай меня, я никогда не посмел бы атамана поймать. А если бы даже поймал, то только для того, чтобы помочь. А этому я просто наврал, чтобы не перебивал меня, когда я с девушкой разговариваю.

Даша смотрела на меня и не знала, чему верить: тому, что я сказал раньше, или тому, что говорю сейчас.

–Я не могу привыкнуть. Ты так убедительно обманываешь.

Мы стояли и молчали. Тишину нарушил Богдан. Он бежал к нам, и я сразу понял — что-то случилось.

–Даша, извини. Кум, на минутку отойдем.

Мы отошли, Богдан на ухо мне прошептал:

–Атамана поймали, сюда везут!

–Кто поймал?

–Привезут — узнаем!

Даша смотрела на нас и ждала, что я ей расскажу о том, что поведал мне кум. Я не хотел ничего говорить Даше, так как она могла обвинить меня в поимке атамана.

–Дашенька, нам надо идти.

–Хорошо, иди.

–Я вечером приду.

Беженцев поселили в казарме. Посередине поставили ширму. В одной стороне жили мужчины, в другой — женщины.

Я шел и думал: «Поймали атамана или это те сплетни пересказывают, что я наплёл Бродову. Мы нашли Русакова в палатке, он был не в себе, орал на всех, кто попадется на глаза. Я подошел к нему и сказал:

— Выйдем.

Он сразу успокоился и пошел за нами. Мы отошли подальше, чтобы никто не подслушал. Присев на бревно, я спросил:

–Кто сказал, что атамана поймали?

–Да весь гарнизон говорит.

–Сомневаюсь, что его поймали, не верю, — сказал я, — да и видел я его не так давно.

–Ладно, расскажи, как там было?

Мы с Богданом рассказали все, как было: про то, как атамана встретили, про винтовки и, самое главное, что Игнат говорил про казака, что видели в день пожара, уж очень он похож по описанию на вахмистра.

–Станица сгорела за неделю до ограбления казны, и как раз вахмистр ездил в Ростов. Я еще подумал, почему его одного послали; вернулся он через три дня, а до Ростова только в одну сторону три дня ехать. Значит, можно предположить, что он ездил хутор поджигать, чтобы атаману сделать засаду.

Есаул рассуждал сам с собой:

— Все к одному подходит: вахмистр — доносчик, вот гад.

–Убить его, гада, и дело с концом! — сказал Богдан.

Есаул задумался, достал папиросу, закурил.

–Убить — дело нехитрое, да и заслужил он смерти, это точно. Но с другой стороны, он же царю присягал, и служит верой и правдой царю-батюшке и отечеству. И в этом его попрекнуть нельзя. И в бою он зверь, не один год воюем. В 1845 году нас с сотни осталось двенадцать человек.

–Это что за бой был, расскажи?

— Воронцов нами командовал. С боя взяли мы аул Дарго, резиденцию Шамиля, надеялись, что горцы отойдут дальше в горы, но не тут-то было. Они окружили нас, много часов мы отбивали атаки одну за другой, но горцев было намного больше, чем нас. Вскоре у нас кончились патроны. Из аула вела одна дорога, и была она надежно перекрыта. Нам пришлось прокладывать себе путь саблями и кинжалами. В первую шеренгу встали казаки покрепче: Широков, Данько, Остап, и пошли в прорыв. После боя была жуткая картина. На Остапа смотреть было невозможно: весь в крови, на коне, на нем самом были куски человеческих мозгов и куски скальпов. В первой шеренге шел и Шунько. Шрам у него на щеке от этого боя. У Широкова в бою сломалась сабля, он взял ось от телеги и бил врага нещадно. Много погибло в том бою казаков. Обоз, артиллерию пришлось оставить. Но самое страшное было смотреть в глаза раненым, которых пришлось оставить. Их глаза мне до сих пор снятся. Вот так было, а вы говорите — убить его. Он — храбрый казак, и в предстоящей войне он нам еще пригодится. Ну, а что касается того, что он доносит, вы сами лишнего не болтайте. А атамана поймать — у него ума не хватит, он по натуре тупой, своей головы у него нет, но свято выполняет порученные приказы. Честно говоря, я сомневаюсь, что его поставят есаулом вместо меня. Не потянет он на этой должности — нерешительный, да и казаки за ним не пойдут. Чтобы казаков поднять в бой, надо, чтобы они в него поверили. И кроме него — никому.

Есаул встал, поправил шапку, отстегнул саблю, поцеловал и протянул мне:

–Вот, земляк, это тебе подарок от меня. Храни ее. Это настоящая дамасская сталь, таких мало, эту никогда не сломаешь.

Я взял ее в руки, тоже поцеловал. На ножнах было очень красиво написано: «За доблесть и отвагу. М. С. Воронцов.»

–Она же дарственная, как ты можешь ее дарить?!

–Тебе она больше пригодится, а мне завтра домой, — задумчиво сказал Андрей, как будто домой ему совсем не хотелось ехать.

–Тебе что, домой неохота? — спросил Богдан.

–Конечно, охота, только я здесь привык. Двадцать пять лет — это большой срок, теперь мне опять надо учиться крестьянствовать. А что я умею — только людей убивать. И передо мной сейчас неизвестность.

Есаул опять полез за папиросами. Он достал дрожащими руками папиросу, прикурил. Я смотрел на него, и мне его стало жаль. Мне стало жаль человека, который свои лучшие годы посвятил защите Отечества, двадцать пять лет его удерживали насильно в солдатах, а теперь, когда дали свободу, он не знает, что с ней делать. Ему надо начинать учиться жить заново, а как живут мирные люди, он давно уже забыл. Пауза затянулась, и я не мог ее выносить. Я хотел как-нибудь пошутить, но ничего не шло на ум. Мы сидели и молчали. Я полез в карман, достал мешок с золотом, которое дал атаман.

–Андрей, вот здесь Широков передал золото. Сказал, чтобы мы поделили. Здесь тридцать золотых, половина — тебе, и половина — мне. У меня к тебе просьба есть: ты можешь отвезти деньги к нам в деревню?

Есаул немного повеселел:

— О, золото, это я люблю. Конечно, отвезу.

Он не стал разглядывать монеты, а просто положил в карман. Значит, атаман часто давал золото ему. Когда я показал Богдану золото, он рассматривал каждую монетку. Ему не приходилось раньше держать в руках золотые монеты.

–Андрей, передай моей семье и Богдановой жене поровну.

–Не волнуйтесь, все будет хорошо. Передам, а вы, как в отпуск придете, сразу ко мне в гости приходите.

Вечерело. Надо было идти к полковнику. Расставшись с друзьями, я пошел к Даше в казарму. Она сидела на скамье и поджидала меня.

–Коля, как ты долго, нас Аркадий Степаныч ждет, пошли быстрее.

Даша взяла меня за руку, и мы побежали в штаб. В коридоре дежурил поручик третьей казачьей сотни Алексей Александрович Кузнецов. Он указал нам на стулья и велел ждать. Дверь к полковнику была приоткрыта. Я заглянул — за столом сидел Кузьмич. Полковник говорил громко, и в коридоре было хорошо слышно.

–Кузьмич, голубчик, я тебя позвал вот по какому поводу: после последнего нашего разговора я сделал запрос в твою Псковскую губернию с просьбой рассмотреть злодеяния барина в селе Дубовое. И вот сегодня пришел ответ: в удовлетворении отказать. Ты уж извини, Кузьмич, но я сделал все, что смог.

–Спасибо вам, ваше благородие.

На глаза Кузьмича навернулись слезы.

— Ступай, голубчик, завтра все, у кого закончился срок службы, уезжают домой. Насчет тебя я договорился с командованием. Будет тебе жалование. Служи, сколько хочешь.

Полковник залез в карман, достал рубль:

— Кузьмич, держи, выпей.

–Спасибо, вашбродь.

Кузьмич вышел, прошел мимо нас, даже не взглянув в нашу сторону. Кузнецов доложил полковнику про нас.

–Прошу, садитесь, Дарья Александровна, — сказал полковник вежливо.

Я подвинул стул Даше, потом сел сам. Даша удивленно посмотрела на полковника.

–Вы так похожи на свою маму.

— Я не знала, что вы были знакомы с моей семьей.

–С момента появления вашей семьи здесь я не упускал вас из виду, всегда помогал, ведь это я помог вашему отцу с вашей гимназией в Ростове. И как только вам угрожала опасность, я послал солдат за вами. У вашего отца удивительная, прекрасная судьба. Но давайте про вас. Вы сказали, что жених и невеста, это правда?

Даша покраснела и опустила голову. Аркадий Степанович посмотрел на меня.

–Мне хотелось на это надеяться, — я не знал, что больше добавить и стоял, как плохой ученик перед учителем.

–Ты, солдат, знаешь о происхождении Дарьи Александровны?

–Так точно! Знаю.

–Ну и что ты думаешь? Ты достоин?

От слов полковника меня пробил пот. Было так неловко, ведь полковник мог подумать, что я ради ее графского титула ухаживаю за Дашей. Я молчал, не зная, что ответить. Даша встала и суровым тоном сказала:

–Зачем вы так, Аркадий Степаныч? Я люблю его, и что мне от этого титула? Я еще беднее Коли, у него хоть винтовка есть, а у меня что?

От слов Даши мне стало еще хуже. Сердце моё вот-вот вырвалось бы из груди. Я увидел у Даши слезы, и это меня привело в бешенство.

–Извините, пожалуйста, меня старика, Дарья Александровна, я не хотел вас обидеть.

Полковник так искренно извинялся, что я сразу успокоился, Даша присела на стул.

–Как я вам завидую, солдат, вас любит самая красивая девушка России. Но скажите, господа, что мне с вами делать прикажете? Я не могу беженцев держать здесь слишком долго.

–Но если вы их выгоните, то их убьют турки, поверьте мне, это самый безжалостный народ из всех, кого я знаю, — сказала Даша.

–Ладно, что будет дальше — я сам не знаю, будем жить одним днем. Но прошу меня простить, отдельных комнат у меня для вас нет. Было бы мирное время, я разрешил бы вам жить в городе, но сейчас вот-вот война, так что не обессудьте, пока вам придется пожить врозь.

–Спасибо вам, Аркадий Степаныч!

–Да не за что меня благодарить, я для вас пока еще ничего не сделал, но обещаю, что возьму под своё покровительство.

Мы простились с полковником, я проводил Дашу до казармы и пошел спать к себе в палатку. Перед её входом стояли казаки, поджидали, наверное, меня. Подойдя поближе, я ощутил на себе пристальные взгляды. Впереди всех стоял Остап Данько с очень злобным видом и пристальным взглядом. Я понял, что это сборище по мою душу, и не избежать мне сегодня скандала. Подойдя поближе к казакам, с улыбкой спросил:

–А что это вы тут делаете?

— Тебя ждем, чтоб ты нам на ночь что-нибудь соврал! — сказал Двурукий. Он хотел еще сказать, но его остановил вахмистр Шунько.

–Ты, Абрамов, расскажи нам, как Широкова ловил?

–Ловил, как все.

–Нам сказали, что ты один поймал всех бандитов.

–Пока не поймал, но обязательно поймаю, — сказал я, смотря прямо в глаза вахмистру.

–А зачем ты наврал, что поймал?

–Ищу среди казаков тех, кто сочувствует бандитам. Найду их — найду Широкого.

На мой ответ никто не захотел задавать вопрос. Задать сейчас вопрос, значит, было зачислить себя сочувствующим бандитам. Я специально так сказал, чтобы не было лишних вопросов, и у меня это получилось. Я посмотрел в сторону. Там стоял есаул. Он улыбался, явно ему понравилось, как я вышел из положения, казалось, безвыходного. Шунько тоже понравилось, он, наверное, подумал, что в моем лице нашел помощника для поимки Широкова, ну и ладно, пусть он так и думает. Пройдя рядом с есаулом, я на себе чувствовал взгляды казаков. Все смотрели по-разному. Но многие — с завистью, что у меня есть хоть какая-нибудь надежда для поимки бандитов. В сотне по-всякому относились к ним: кто — хорошо, кто — плохо, но больше было тех, кому было все равно. Хотя все знали, что за поимку бандитов обязательно будет вознаграждение и отпуск домой. Хуже всех смотрел Двурукий, от его взгляда мне было не по себе, он как бы прожигал меня насквозь своими глазами, в которых я был сволочью. Мне было так стыдно, что я просто не знал, что делать. И застыл на месте, смотря растерянным взглядом то на Двурукого, то на есаула, как бы ища у последнего защиты. Андрей все понял. Подойдя поближе, он ударил меня по плечу, подошел к Остапу и отвел в сторону. Я сел рядом с палаткой. На душе у меня было очень плохо. Захотелось закурить. Попросил у проходящего казака папиросу, неумело поджигая, втянул дым в себя. Дым пошел у меня и из носа, и изо рта. Я сильно закашлялся, в глазах все закружилось. Как они курят эту гадость? Из моих рук выбили папиросу. Я встал. Передо мной стоял Остап. Он, улыбаясь, протянул мне руку.

— Ты, мать твою душу, не куришь и нечего начинать.

Я пожал ему руку, но сказать не мог и слова, от табака все горело в горле, и голова всё кружилась. Немного приходя в себя, я увидел, что рядом стоят есаул и Двурукий.

–Николай, я Остапу все рассказал. Это твой помощник теперь будет, можешь положиться на него, как на меня.

–Хорошо, теперь-то мы точно поймаем его! — сказал я.

–Кого? — спросил Остап, не понимая, что я шучу.

–Ладно, проскакали. Потом объясню.

Я зашел в палатку, лег на солому, вспоминая, как вышел из положения, и, удовлетворенный собой, заснул.

–Подъем! — заорал Семкин своим железным голосом.

–Вот, гад, приперся, с утра весь день испортил, — говоря себе под нос, я одевался.

–Сотня, стройся! — заорал опять майор.

Мы быстро выбегали из палаток, строили весь гарнизон. В центре стоял полковник, он говорил быстро, но все было понятно.

–С сегодняшнего дня гарнизон находится на военном положении. Никто без моего разрешения не покидает этих стен. И еще: сегодня мы прощаемся с теми казаками, у которых вышел срок службы. Они уезжают домой, попрощайтесь с ними. Всем разойтись! Казачьи сотники, ко мне в штаб.

Богдан подошел ко мне:

–Пойдем с есаулом простимся.

–Пойдем, — со вздохом сказал я.

Мне так не хотелось, чтобы Андрюха уезжал. Я привык к нему, как к другу, как к старшему товарищу.

Мы подошли к есаулу. Он стоял, окруженный казаками, нарядный. Четыре георгиевских креста украшали его широкую грудь. Все рассматривали, задавали вопросы, за что кресты получил, но он не слушал. Андрей дал мне листок с адресом, где он живет в Орле.

— В отпуск поедете, обязательно заходите в гости.

Мы обнялись, простились. Он немного отошел, поклонился.

–Ну, прощайте, если что, кого обидел, не держите зла.

Повернулся и пошел. Полковник дал в сопровождение двадцать сабель, наверное, и впрямь горцы где-то рядом. В штабе собрались все офицеры. Около карты занял свое место Аркадий Степанович.

–Господа, сегодняшний пакет нас обязывает жить по военному времени. Не далее, как вчера, в горных аулах было совершено нападение на Армянскую милицию. Из сорока милиционеров уцелело только пять. По их словам можно сделать вывод, что горцы хорошо вооружены, стреляли, не жалея патронов. А это значит, что им турки поставляют оружие. Еще у них видели большие пушки, по-видимому, крупповские. Из этого следует сделать вывод, что скоро начнётся война. Турки денег на ветер кидать не будут. Сегодня поручик Кузнецов с полусотней пойдет в разведку. Мне необходимо знать, какими силами располагают горцы, где скапливают основные силы, что за артиллерия, есть ли у них крупповские пушки. Но самое главное, где находится сам Шамиль. Двигаться по ущелью обязательно с головным дозором. Эти регифы — мастера на засады. Будь, поручик, осторожен, на рожон не лезь, действуй больше из-за укрытий. Помни: твое дело — разведка, при любой встрече с горцами сразу отправляй посыльных, понял?

–Понял, ваше благородие, не впервой.

–Ну, давай, Алексей Александрович, с Богом.

Поручик вышел из штаба веселый, в хорошем настроении, подошел к казакам:

–Казаки, не засиделись ли вы по своим норам? Кто желает кресты заслужить — стройся!

Поручик смотрел, как вся его сотня построилась.

–Нет, казаки, мне нужна только полусотня. Кукла?

Мы засмеялись, было интересно, кого он зовет. Из толпы вышел вахмистр: около двух метров роста, большая борода свисала по грудь, ото лба тянулся большой шрам через щеку и терялся в бороде. Своим единственным глазом он сурово посмотрел в нашу сторону. Смех у нас сразу пропал. Я подумал: «Фамилия смешная, а на самого попробуй, посмейся.»

–Отбери, голубчик, казаков, полусотню молодых возьми, пусть поучатся. Жду у ворот.

Кукла подождал, пока поручик отошел, повернулся к нам и спросил:

–Кто смеялся?

Мы молчали. Уж больно страшен был вид вахмистра. Тогда он пошел на нас, мы невольно попятились назад. За нас заступился Двурукий. Выйдя вперед, он обратился к Кукле:

–Серега, мать твою душу, перестань, молодые они, тебя еще не знают.

–Теперь знают?

–Да тебя разве забудешь? — Остап встал перед ним, не пропуская косого к нам. Он хотел обойти, но Остап опять преградил путь.

Кукла понял, что Данько его не пропустит, а идти на конфликт с двуруким он не хотел.

–Ладно, казаки, пошли, Кузнецов ждет.

Он еще раз посмотрел на нас своим единственным глазом и повел казаков к воротам. Мы смотрели им вслед и немного завидовали, уже надоело: четыре месяца на одном месте, хотелось разнообразия, повоевать, на горцев посмотреть. Сидим за забором, ничего не видим, как в тюрьме. От ворот послышалось: «По коням!», открылись ворота, казаки медленно выезжали, запели казачью песню. У них так хорошо получалось, я слушал, пока они не скрылись.

–Не унывай, еще навоюешься, — сказал Остап.

–Да сколько можно здесь сидеть? Я не рвусь на войну, но и здесь уже надоело.

–Вот тут ты врешь, могу спорить, не может тебе здесь надоесть.

–Ну и че? Давай спорить, — я протянул руку. Остап взял мою голову и повернул вправо. Там стояла Даша.

–Так, я побежал.

–Нет, мать твою душу, стой, спорить давай, — и протянул мне руку.

–Извини, Остап, я не подумал.

–Ладно, беги, жених.

Только я хотел идти к Даше, как меня позвал Богдан. Он шел ко мне, в руках держал письмо, которым он размахивал и кричал:

— Танцуй!

Я стоял в растерянности, не зная, куда мне идти. Это было мое первое письмо из дома. Богдан получил уже три письма от Аленки, а мне никто не писал. Алена писала, что у моих все нормально, но я переживал, почему нет писем. Богдан еще не подошел, а я уже плясал «Барыню». Он протянул мне два письма от родителей. То ни одного, а теперь сразу два. Я взял письма, поблагодарил Богдана и пошел к Даше. Она знала, что мне из дома нет писем, что я переживал, и теперь, когда я их получил, Даша радовалась вместе со мной. Мы отошли подальше от чужих глаз, чтоб никто нам не мог помешать. Я читал письма вслух и поймал себя на мысли, что совсем не стесняюсь Дашу, что доверил самое святое — свою семью, наверное, даже Богдану я не стал бы читать свои секреты, секреты своей семьи. Оба письма написал отец. Писал, что у них все по-старому, живут хорошо. Богдана семья тоже не хворает. Поначалу барин все косился на Аленку, но потом, когда у нее стал виден живот, он перестал обращать внимание и, проходя мимо, даже не смотрел в ее сторону. И это только радовало. Радовало также и то, что беременность проходила у Аленки нормально, и что по приметам у нее будет мальчик. На этой строчке я вдруг вспомнил про Богдана. Где он? Нехорошо с ним получилось. Я взял письмо и даже не позвал его с нами, надо ему сказать, что у него дома все хорошо, он же переживает за жену. Богдана я увидел на том же месте, где он и вручил мне послание. Кум переминался с ноги на ногу и стеснялся подойти к нам, узнать хоть что-то про свою семью, а я даже не позвал. Мне стало очень стыдно; я, что есть мочи, крикнул:

–Богдан, ну что ты там стоишь, давай бегом сюда, для тебя новость есть.

Он быстро подбежал:

–Ну, что там?

–Новость уж больно хорошая, давай пляши.

Богдан быстро сплясал.

–Ну, говори!

–У тебя мальчик!

Он аж подпрыгнул от радости, подбежал к нам, поднял нас двоих на руки и закружил, потом поставил нас на землю и спросил:

–Родила, да?

–Ой, Богданушка, какой ты еще ребенок! Ты что, не знаешь, что бабы рожают через девять месяцев, а не через четыре.

–А что тогда? — растерянно спросил он.

–По всем приметам у тебя родится сын, — уже мягче сказал я.

Богдан медленно повернулся, хотел уйти. Даша взяла его за руку:

–Богдан, не уходи, побудь с нами.

Даша потянула его за руку и пригласила присесть. Своим нежным приятным голосом она рассказывала про то, что было в письме. Богдан быстро успокоился.

–Николай, вот видишь, как надо рассказывать, все понятно, а ты заорал. Я уж думал, правда, родила. Ладно, друзья мои, уже темнеет, для вас самое время гулять, а мне пора идти спать.

–Посиди с нами еще, не уходи, — сказала Даша.

–Я вам тут мешаю, как говорят: третий — лишний.

–Коля, скажи, что он нам не мешает.

–Конечно, нет, ты же мне, как брат, да и секретов у нас нет от тебя.

Мы присели на скамью. Молчание немного затянулось. Даша спросила:

–Хотите, я вам почитаю стихи?

–Да, конечно, я никогда не слышал настоящих стихов, — ответил Богдан.

–А настоящее стихотворение — это, по-твоему, какое?

–Я не знаю, но мне кажется, это такой должен быть стих, какой человека может толкнуть на подвиг. Мне кум пробовал рассказать тот, что про парус, мне понравилось. Он же написан настоящим поэтом, да? Как там его фамилия…

— Лермонтов Михаил Юрьевич. Хотите, я вам прочту стихотворение, которое называется «Смерть поэта», Лермонтов посвятил его Пушкину. За это стихотворение Михаила Юрьевича сослали сюда, на Кавказ.

Погиб поэт! — невольник чести —

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!..

Не вынесла душа поэта

Позора мелочных обид,

Восстал он против мнений света

Один как прежде… и убит!

Убит!… к чему теперь рыданья,

Пустых похвал ненужный хор

И жалкий лепет оправданья?

Судьбы свершился приговор!

Не вы ль сперва так злобно гнали

Его свободный, смелый дар

И для потехи раздували

Чуть затаившийся пожар?

Что ж? веселитесь… — он мучений

Последних вынести не мог:

Угас, как светоч, дивный гений,

Увял торжественный венок.

Даша читала стих так нежно, таким приятным голосом, казалось, что слова летят как бы по воздуху сами собой. Я взглянул на Богдана. Он, открыв рот, слушал Дашу. Видно было, что он слушал сердцем, не пропуская ни слова, следя за каждым ее движением. Я подумал: «Как Лермонтов писал такие стихи? Мог бы я так, или для этого нужен дар божий?» Я так хорошо представил себе поэта, будто жил он в большом красивом городе, без хлопот и забот, и деньги есть, и знаменит, принят при дворе самим царем, похвален он. Вдруг я поймал себя на мысли, что думаю стихами. Надо попробовать сочинить что-нибудь подобное, и Дашу хотелось бы удивить. Даша закончила читать, но Богдан как будто продолжал слушать. Она смотрела на него и не мешала думать. Наконец он встал.

–Дашенька, ты — чудо, я никогда не слышал ничего подобного. А какова судьба Лермонтова?

— Странную имеют судьбу знаменитейшие наши поэты. Лермонтов был прекрасным офицером и отличнейшим поэтом. Он был убит в Пятигорске, на водах; убит не на войне, не рукою черкеса или чеченца, увы, Лермонтов был убит на дуэли — русским! Он сочинил какие-то стихи на своего дальнего приятеля Мартынова, с которым они повстречались на лечении в Пятигорске. К этим стихам присовокупил и нарисованный им очень похожий портрет Мартынова. Тот не принял это за шутку, а, выйдя из себя, требовал сатисфакции за то, что называл обидою. И вот назначен час дуэли. Когда явились на место, где надобно было драться, Лермонтов, взяв пистолет в руки, повторил торжественно Мартынову, что ему и в голову не приходило его обидеть, даже огорчить, что все это была только шутка. Но Мартынов стоял на своем. Надлежало начинать Лермонтову, он выстрелил на воздух, желая кончить глупую ссору дружелюбно. Не так великодушно думал Мартынов, он был довольно бесчеловечен и злобен, чтобы подойти к самому противнику своему, и выстрелил прямо в сердце. Удар был так силён и верен, что смерть стала столь же скоропостижна, как выстрел.

Мы с Богданом молчали. Нам было очень интересно слушать Дашу.

–Ребята, вот вы из деревни, но умеете слушать. Не все, поверьте, понимают стихи, для многих это пустые слова, а для поэта — жизнь.

–Дашенька, скажи, а много времени уходит у поэтов на сочинение одного стихотворения, и пробовала ли ты писать? — спросил я.

–У всех поэтов по-разному: от нескольких минут до недель и месяцев. У меня тоже есть свои. Вот, например. Даша читала своё стихотворение про природу здешних мест, про горы. Мне очень понравилось, хотя, конечно, не как у Лермонтова. В моей голове опять пошли стихи, мне казалось, что они у меня уже почти готовы, но я стеснялся. Мне хотелось очень хороших стихов, и пусть пройдут недели или месяцы.

Богдан попрощался и ушел спать. Уже совсем стемнело, я проводил Дашу до казармы и тоже отправился спать. У палатки меня поджидал Богдан, я присел рядом.

–Повезло тебе с Дашей. Она такая милая, умная.

–Повезло, говоришь, не знаю, друг, что тебе и сказать. Люблю я ее, и она меня, я это вижу. Но, Богдан, она — графиня, а я — кто? Просто тот турок держал ее взаперти после гимназии, и я — первый мужчина, которого она встретила, а попадись ей сейчас какой-нибудь граф, может, она меня и забудет сразу.

–Ты сказал, что она тебя любит.

–А самое главное — что я могу ей дать? Я же солдат подневольный, разве ей нужен такой, как я? Поверь, Богдан, трудно мне с такой мыслью. Я хочу, чтобы она была счастлива, а я не смогу ее сделать счастливой, и я не смогу уже без нее.

–Дружа мой, ну какая она графиня? Она живет, как простолюдинка.

–Она говорила, что у нее есть родственники в Петербурге, но они даже не знают о ее существовании.

-Ну, вот видишь, живи, пока живешь, люби, пока любится, потом видно будет. Пойдем, кум, спать, завтра рано вставать.

–Подъем, сотня, стройся! — у входа в палатку стоял Семкин и орал опять своим железным голосом. — Бегом стройся, что, как вареные, ходите.

Казаки, скрипя зубами, выбегали строиться. Им сильно не нравилось, что их гоняют, как молодых. Никого, кроме нас, больше не было, значит, Семкин просто тренирует. Гад, нашел время, я думал, правда, что-то случилось. Но майор посмотрел на нас, развернулся и ушел, получая в спину злобные речи.

От казармы по направлению к нам шла Даша. Я поспешил к ней навстречу. Девушка испуганным голосом спросила:

–Что случилось?

–Ничего не случилось, просто издевается, — сказал я, гневно глядя в сторону, куда удалился майор.

–А зачем?

–Потому что сволочь! Он нехороший человек, и, больше чем уверен, он не может писать стихов.

Со стороны палатки я услышал смех, вся сотня смотрела на нас и смеялась.

–Мне надо идти.

–Ты стесняешься меня?

–Нет, Дашенька, просто сейчас будет завтрак, а потом я приду к тебе.

До завтрака еще было время, и казаки решили немного поспать, зашли в палатку и легли. Мне очень не понравилось, что меня обсмеяли, но ругаться с целой сотней бесполезно, и я решил посмеяться над ними, как они надо мной. Подойдя к палатке, я крикнул:

–Подъем, сотня, стройся!

Гаркнул я голосом Семкина.

Казаки суетливо выбегали на плац, быстро строились. Серега Муравьев на выходе из палатки споткнулся и упал, на него рухнуло ещё несколько казаков, получилась куча-мала. Я стоял за палаткой так, чтобы меня не было видно, и наблюдал за их построением. Вдруг совсем рядом я увидел майора. Он подошел с другой стороны, видимо, шел из конюшен.

–А что, казачки, строитесь? Кто велел?

–Вы, ваше благородие, приказали, — произнёс растерянно вахмистр.

–Я?

Семкин удивился, но вслух произнёс:

— Завтракать уже время.

Все казаки стояли в строю, а я не мог найти Богдана, прошел весь строй, но нигде не нашел. Зайдя в палатку, я увидел его лежащим на своем месте.

–А ты что не строишься?

— Кум, я твой голос узнаю из тысячи.

–Лихо я их, да? Не будут надо мной смеяться, мне так перед Дашей было неудобно.

–А ты видел, как они на выходе упали? — Богдан смеялся от души, ему очень понравилось, как я их проучил.

–Ладно, кум, пошли завтракать.

После завтрака все занимались своими делами. Я сходил в конюшню, проведал коня, покатался верхом, попрыгал через ямы. И только потом пошел к Даше. Она уже поджидала меня и, издалека увидев, как я направляюсь к ней, сразу пошла навстречу. Мы отошли от всех злых глаз подальше, чтобы никто не мог нас увидеть. В самом дальнем углу гарнизона, у старой крепости, было безлюдное место. Там находился только караульный на вышке, и то сверху ничего не видел. Мы разговаривали очень долго, не замечая, как проходило время. Даша читала мне стихи, и я удивлялся, как много она их знает наизусть. Я пытался тоже что-то придумать, но не получалось ничего. Стоило мне только придумать пару строк, я хотел придумывать дальше, но что было раньше, я уже забывал. А записывать я стеснялся, так и крутился на двух строчках.

Как-то вечером мы с казаками собрались попеть песни, которые мне они очень нравились своей мелодичностью, у нас совсем не так поют. Очень хорошо пел Данько: напевно, раздольно, с душой. Песни были и шуточные, и про судьбу солдатскую, горемычную. Я тоже спел несколько песен, которые пели наши родители, вот так же собираясь вечером на завалинке. Но меня зачем-то потянуло на стихи.

–Ребята, давайте я прочитаю вам стихи очень известного поэта. Он тоже воевал на Кавказе, и самой большой его мечтой было облегчить страдания простых людей, солдат, казаков. Он вступил в неравный поединок с теми, кто угнетал бедняков, кто делал невыносимой жизнь простых людей. Его зовут… Не успел я закончить, как мне прямо в лицо ударило полено. Из носа потекла кровь. Я вскочил в страшном гневе и был готов убить любого, кто кинул в меня это. Но передо мной стоял Остап, он покрутил у виска пальцем, обжёг меня своим взглядом и, ничего не сказав, прошел мимо. Только кивком головы показал, чтобы я шел за ним. Пройдя за палатку, он круто повернулся, взял меня за грудки.

–Ты, мать твою душу, что, дурак, наделал, ты же не только сам в кандалы попадешь, но и Дашу за собой потянешь.

Его слова прошили меня насквозь.

–Что же делать, Остап? Я не прощу себе, если из-за меня пострадает Дашенька. Но кто может на меня донести? Шунько?

–Нет, он на это не пойдет, не такой он человек. Поверь, у нас здесь хватает подлецов, которые работают на ревизоров. Зато деньги хорошие получают. Если на неделе не появится ревизор, считай — тебе повезло. Ну, а если появится, то прячь Дашу подальше, ее хоть не погуби, если своим длинным языком себя погубил.

–Ты, я смотрю, уже меня похоронил, может, пронесет, а?

–Поверь мне, старому, много я повидал, не пронесет, почитай, вся сотня была, все слышали, как ты с ума сходил. А ревизор этот — такая сволочь… И фамилия у него подходящая: Хряк Онуфрий Онуфриевич, весь жиром заплыл, глаз не видно, сопровождают его всегда четверо отморозков под два метра ростом, такие же жирные и здоровые, как он. Самое любимое их дело — это пытки, пытают они людей не по-людски, а по-зверски. Говорят, учились они этому в Персии, учителя были хорошие, не было у них человека, который бы не заговорил. Я вот что думаю, может, тебе бежать к атаману?

— Нет, не побегу.

–Ты не спеши, подумай, потом поздно будет.

–Скоро война, как вы без меня? А Дашу куда?

–Дурак ты, Коля, тебя на дыбу, а ты рвешься родину спасать. Зачем она тебе, покалеченному?

–Нет, не побегу!

–Смотри сам, ты уже взрослый.

–Остап, у меня к тебе просьба есть. Если что со мной — присмотри за Богданом. Как бы он спасать меня не кинулся, всех тогда я погублю, кто мне мил и дорог.

–Хорошо, друг, сделаю, как надо.

На пятый день после случившегося, к вечеру, я пришел к Даше в казарму, но ее там не оказалось, а поутру приехал ревизор, и сразу меня вызвали к нему. Меня вели к нему под конвоем. Я подумал, что, наверное, полковник вчера спрятал Дашу, он, может быть, узнал, что должен приехать ревизор, и спрятал ее где-то в ауле или в городе. Меня ввели в кабинет, специально подготовленный для пыток. На столе лежали кусачки, молотки, еще какие-то инструменты. Я смотрел на них и думал только про Дашу. За столом сидел очень толстый мужик в зеленом костюме. Казалось, что он вот-вот лопнет на нем. Толстый посмотрел на меня и сказал конвоиру:

–Девку тоже давай.

Конвоиров было трое, и раньше я их не видел. Скорее всего, это те, о которых предупреждал Остап. Значит, приехали вместе с этим толстяком. Один сразу вышел, двое, что остались, привязали меня к стулу, что стоял посреди комнаты и был прибит к полу.

–Ну, расскажи мне стишок, — сказал ревизор.

–Какой стишок?

–Ну, какой ты хотел рассказать казакам?

–Да я просто, ваш бродь, хотел найти сочувствующих, и вам потом сообщить.

–Такие штучки со мной не проходят, эти сказки будешь детям своим рассказывать. Ты еще молодой, лет двадцать на каторге проведешь, потом заведешь семью, детей, если здоровье останется, и вот им расскажешь, они тебе поверят. А мне говори правду, а то мои ребята — мастера на пытки.

Все трое были около двух метров, и такие же толстые, как хозяин. Один из этих здоровяков взял меня за волосы и потянул вверх. Мои волосы трещали, казалось, что он снимет с меня скальп, а он все тянул и тянул. Отпустив волосы, у него в руке осталась целая прядь, он покрутил ею перед моим лицом.

–Ну что, казак, будешь рассказывать, кто тебя учил этим стишкам? Я тебе советую рассказать сразу, ты все равно скажешь, только не сделав этого сразу, можешь лишиться здоровья. А вот когда лишишься здоровья, ты уже не будешь нужен своей красавице, ее, кажется, Дашей зовут?

При этих словах ревизора у меня вся боль прошла. Но я не знал, что ему говорить, я молчал и думал только о Даше, хоть бы ее не нашли. Хряк с добрым лицом продолжал:

–Коля, дорогой, ты вот подумай. Я хочу тебе помочь, у меня приказ: отослать тебя на каторгу. Но я знаю, что ты и читать-то, наверно, не умеешь, куда уж тебе стихи сочинять. Ты, вот, пытаешься выгораживать эту девку, а ведь она — враг. Это она хочет, чтобы ты шел на каторгу, она специально научает казаков, чтобы они в дезертиры шли, а не на войну. Коля, ты вот мне расскажи, как она тебе все это говорила, где она прячется, скажи и ступай служить дальше, а я буду уже с ней беседовать.

Я продолжал молчать, мне было противно даже смотреть на Хряка. И чем дольше я молчал, тем злее он становился. В комнату вошел тот, который ушел за Дашей.

–Хозяин, ее нет нигде!

На душе у меня сразу стало спокойно. В комнату вошел еще один. Вот и четвертый охранник Хряка, все в сборе.

— Ну, я вижу, ты не хочешь говорить по-хорошему. Как хочешь, значит, вытащим из тебя клещами, Давайте, ребята, работайте.

Все четверо подошли ко мне.

— Казак, мы тебя сейчас будем бить и пытать. Если ты захочешь нам все рассказать — скажи, мы сразу перестанем, понял?

–Понял.

И все четверо, по очереди, начали меня бить. Били в самые больные места: кто в лицо, кто по ногам, удары сыпались со всех сторон, пока я не потерял сознание. Очнулся оттого, что на меня кто-то лил воду. Открыв глаза, я увидел перед собой противную рожу ревизора.

–Очнулся? Хорошо. Сказать ничего не хочешь?

Я молчал.

–Продолжайте, ребята.

Ко мне подошел тот, что ходил за Дашей.

–Ну, казак, теперь я тобой займусь, и поверь, ты мне расскажешь не только про свою сучку, но и про то, как на царя покушение делал.

Он подтащил стол поближе, положил на него мою руку, вытянул мой палец, и что есть силы, ударил по ногтю молотком. От такой боли я заорал не своим голосом, такой боли я не ощущал никогда. Из пальца тонкой струйкой стекала кровь, заливая на столе инструменты. Мой ноготь лежал рядом с пальцем. Сквозь боль я услышал, как на улице кто-то орал. И я узнал: это был Богдан. Он орал и ломился сюда, в комнату, его кто-то удерживал. Я понимал, что если закричу еще, то его никто не удержит, и тогда я погублю и себя, и его. Тем временем мои мучители только входили во вкус. Толстый положил на стол другую руку, и ударил по ногтю молотком. Я зубами прикусил язык, чтобы не заорать, во рту появился вкус крови, боль пронизывала меня всего, но то, что я не подал и звука, моих палачей еще больше злило, и они сразу ударили по другому пальцу. Я потерял сознание. Очнулся от нестерпимой боли, мне казалось, что по моим пальцам били и били, не переставая. Хряк и четверо палачей стояли у окна, разговаривали о чем-то своем, не обращая на меня никакого внимания. Мне хотелось, чтобы они не заметили, что пришел в себя. Я не знал, сколько времени пробыл без сознания. Казалось, что стоит мне только шевельнуться, как они примутся опять меня пытать. Ревизор посмотрел в мою сторону.

–Посмотрите, он, наверное, должен прийти в себя.

Здоровяк вылил на меня ведро воды.

–Хозяин, он готов продолжать экзекуцию.

–Ну что, казак, больно? Может, подумаешь и назовешь сообщников. Говори, сволочь, где девка?

Я молчал.

–Продолжайте.

Мою руку положили на стол. Я, уже по привычке, прикусил язык. Боль опять прошла по всему телу. Третий палач, подойдя ко мне, сказал:

–Ну, теперь моя очередь, сейчас я буду тебя пытать. То, что было до этого — цветочки, теперь ты у меня петь будешь.

Толстый схватил со стола щипцы, подошел с идиотской улыбкой и взял мой мизинец.

–Ну, петь будешь? Девка где? Молчишь, сука, — и откусил кусачками мне полмизинца. И я снова потерял сознание. Очнувшись, увидел, что в комнате только один палач. Я жутко испугался, что Богдан на мой крик вбежал сюда, и теперь его будут пытать. Дверь открылась, вошли Хряк и трое палачей. Я хотел что-то сказать, но язык мой опух, и я не мог произнести и слова. Тот, который бил мне по пальцам, подошел и палкой открыл мне рот.

–Хозяин, он откусил себе язык.

–Ладно, хрен с ним, закончили. На каторге он и немой сгодится. Давай полковника ко мне.

Полковника привели через пять минут. Хряк с ним разговаривал, как с простым солдатом.

–Полковник, этого в лазарет, под арест, через неделю я за ним пришлю конвоиров. На каторгу поедет.

–Узнали от него, что хотели? — спросил полковник.

–Эта сволочь откусила себе язык.

Степанов посмотрел на мои руки.

–Казаки! — позвал Степанов. В комнату вошли Богдан и Остап.

–В лазарет его, быстро.

Я пытался спрятать от Богдана руки, но он все равно их увидел. Кровь бросилась в его лицо, руки зачесались. Он посмотрел на голову Хряка, обдумывая, куда хватить кулаком. Но полковник это понял и закричал:

–В лазарет его, быстро, быстро.

Богдан с Остапом взяли меня на руки и понесли в лазарет. Там капитан Тюрин сделал мне укол, и я не чувствовал боли совсем, мне вдруг стало хорошо. Капитан обработал мои раны.

Богдан был со мной, он не отходил от меня ни на шаг, говорил, что с Дашей все нормально. И как только уедет Хряк, он ее приведет ко мне. Два конвоира, поставленные полковником, были из нашей сотни, их можно не бояться.

–Богдан, — позвал его Остап, — тебе пора.

Я посмотрел на него и понял: он что-то задумал, но говорить я не мог. Кузьмин вышел из лазарета и направился к конюшне. Быстро запряг коня, вскочил верхом и поскакал. У ворот его ждал Остап, он дал ему два револьвера и две шашки. Богдан поскакал дальше, он проскакал через аул до небольшого лесочка, где можно было спрятаться, развел костер и стал поджидать, когда поедет ревизор с палачами. Огонь в костре весело потрескивал, Богдан смотрел на костер и придумывал, как будет убивать обидчиков. И чем дольше их не было, тем злее он становился.

К вечеру показалась карета, запряжённая тройкой лошадей. Богдан, держа два пистолета в руках, преградил им путь. Четверо сидели в карете, один — на месте кучера.

–Что тебе надо, казак?

–Застава. Всем выйти для проверки.

–Какая здесь застава? Ты что, казак, с дуба рухнул?

–Разбойники здесь лютуют! Выходи, а то щас пальну по карете.

Из кареты показалась толстая морда Хряка, с шашкой на боку. За ним вышли еще трое.

–Я — ревизор наместника, — он пристально посмотрел на Богдана. — Казак, а мне твое лицо знакомо, я тебя где-то видел.

Богдан со всей силы ударил по ведомому коню, вся тройка сразу сорвалась с места и исчезла за деревьями, увозя за собой пустую карету и оружие, находившееся в ней.

–Тебе чего надо? — дрожащим голосом спросил Хряк.

–Вот вы-то мне и надо. И за друга своего покалеченного я вас сейчас на куски буду рубать.

–Послушай, казак, у нас работа такая. Но ты-то как можешь убить безоружных?

–А ты, сволочь, как, а?

–Но тогда чем ты лучше нас? — продолжал ревизор.

— Ну, что ж, будь, по-вашему, — Богдан засунул револьверы в седло, слез с коня, взял две шашки и пошел на них.

–Я вас шашками порублю.

Один из палачей подошел к Хряку, взял шашку и приготовился к бою.

–Ну, толстяк, иди сюда.

Толстый хотел ударить первым, но Богдан одной шашкой отбил удар, а другую по рукоять вогнал в сердце. Палач присел на колени, потом рухнул на бок.

— Так, господа палачи, кто следующий? Берите шашку, и в бой смелее. Казнить, наверно, полегче, а? Ну, гад, бери.

Следующий дрожащими руками поднял шашку, и, чуя свой смертный час, дрожал от страха. Третий палач поднял рядом лежащую дубину и тоже пошел на казака.

–А, суки, вы вдвоем на меня. Ну что ж, так даже интереснее. Можешь и ты, свин, взять себе что-нибудь. Хряк и еще один палач взяли по дубине и вчетвером двинулись на Богдана. Несмотря на то, что их было четверо, они боялись нападать, сжимая в руках дубины и, чувствуя свой смертный час, дрожали от страха. Первым напал тот, что был с шашкой, но Богдан хладнокровно отбил удар одной из своих шашек, а другой отрубил здоровяку руку. Палач какое-то время, не понимая, что ему отрубили руку, в горячке, не чувствуя боли, продолжал атаковать.

— Стой! — толстяк остановился, посмотрел на руку. Ее не было по локоть, фонтан крови тек из раны.

–Ну, толстый, скажи, больно тебе?

–Нет, — удивленно ответил он и рухнул на землю без сознания.

–Теперь, господа, ваша очередь смерть принимать.

–Убейте его! — заорал Хряк двум оставшимся охранникам. Но те закрыли глаза в ожидании смерти, бормоча что-то себе под нос, по-видимому, молитву.

–Вот так будет правильно, помолитесь перед смертью, хотя грехов у вас очень много, но, может, они будут вам отпущены.

С этими словами Богдан махнул двумя шашками, и головы покатились с плеч палачей.

–С этими разобрался. Теперь, свинья, что с тобой делать? Как ты хочешь умереть — быстро или медленно?

Хряк молчал, только плакал, как ребенок.

–Если ты бы меня пытал, я может тебя и простил, но ты, гад, моего лучшего друга покалечил. Вот этого я тебе не прощу, и умирать ты будешь лютой смертью. Я тебе, пожалуй, отрублю обе руки, отрежу язык и отпущу.

При этих словах Хряк как бы ожил, он согласен был лишиться рук и языка, но сохранить свою подлую жизнь. Богдана это поразило до глубины души, он не понимал человека, который готов лишиться добровольно рук и языка в обмен на жизнь.

–Ну, я вижу, ты согласен. Тогда собери своих палачей в одну кучу и сожги их. Хряк начал таскать бывших своих подданных в кучу. Он с легкостью поднимал их и складывал их друг на друга. «Силен, однако», — подумал Богдан. Когда Хряк взялся за того, у которого не было руки, то тут же отпрыгнул от него.

–Ой, он живой, — почти плача, сказал Хряк.

–Души его.

Ревизор дрожащими руками взялся за горло своему сослуживцу, тот преданными глазами смотрел на Хряка, не говоря ни слова, Хряк душил его до тех пор, пока безрукий охранник не закатил глаза. Казак с ужасом смотрел на то, как палачи изводят друг друга. Не выдержав такого зрелища, подошел и отрубил голову Хряку. Голова отлетела на два шага, а тело, будто не согласное со смертью, пыталось встать и билось в судорогах, заливая все вокруг кровью. Богдан взял его за ногу, оттащил в кучу, потом обложил всех ветками деревьев и поджег. Сухие сучья быстро разгорелись, по маленькому леску пошел запах горелого мяса. Богдан смотрел, как горят останки этих плачей с большим для себя удовлетворением, ничуть не сожалея о содеянном, а скорее, наоборот. Он отомстил за друга. Казак посмотрел на дорогу. Хорошо, что никто не проезжал и не видел того, что происходило здесь не так давно. Надо ехать, найти карету и спрятать ее, а лошадей отпустить. Так, рассуждая, он подошел к коню и увидел голову Хряка. Она лежала в стороне, и широко открытые глаза смотрели так злобно, с лютой ненавистью, что у Богдана даже мурашки прошли по спине.

–Вот сволочь!

Богдан взял из седла револьверы, подошел к голове и выстрелил в упор сразу из двух. Его лицо как-то искривилось и стало еще страшнее. Богдан пнул голову, она отлетела в кусты. Садясь на коня, он еще раз взглянул на костер, он горел, а в нем горели пять извергов. Что не сгорит, то волки да собаки доедят. Ударив коня, он понесся, что есть силы, мчась от этого страшного места. Богдан гнал коня во весь опор, но кареты все не было. Уже начинало темнеть. Дорога вела в более темный и густой лес. Немного замедлив ход, он сразу увидел карету. Подъезжая ближе, разглядел вокруг кареты десяток хорошо вооруженных людей. По одежде он сразу понял — это разбойники. Но как узнать: они хорошие или плохие Широбокова или, может, какие еще? Все они были небрежно одеты: кто — в крестьянской одежде, кто — в казацкой.

–Ты кто? — спросил мужик с большой бородой.

–Я — казак. А ты кто?

–Проезжай, куда ехал.

Богдану хотелось поговорить, узнать про Пономаря, как он там живет, но разговор не ладился.

–Братья — разбойнички, а скажите, нет ли среди вас Генки Пономарева.

Бородатый прищурил глаза: — А ты откель его знаешь?

–Служили вместе. Я помог ему бежать.

Но бородатый не шел на разговор, уж очень он осторожен.

–Ладно, борода, не хочешь говорить — не надо, поехал я, пора мне. Коней возьмете себе?

Бородатый продолжал смотреть, не отвечая на вопросы.

–Немые, что ли вы? — обиженно сказал Богдан.

–Слышь, казак, а ты не знаешь, где люди из этой кареты?

–Разве они люди?

–Где они?

–Нет их больше. Они друга моего покалечили, за это я их порубил на куски, — со злобой сказал Богдан.

–Спасибо тебе, казак, ты нашу работу сделал. Что Пономарю передать?

–Я так и думал, что вы хорошие разбойники. Привет от… друзей служивых.

Богдан не стал говорить свое имя, чтобы его не сочли за болтуна.

–Ну, прощевайте, живы будем — свидимся.

Бородатый подошел поближе к Богдану:

–Друг, ты передай там, кому следует, что горцы с турками большую силу собирают, скоро ударят. С артиллерией идут.

–Откуда знаешь?

–Человек наш у них есть, да и следим мы за всеми их передвижениями.

–Спасибо на добром слове. Прощайте.

–Прощай, казак. Дай бог тебе всего.

Богдан развернул коня и поскакал. Проезжая мимо костра, остановился. Огонь еще горел. Конь нервно дергался, было понятно, что на запах пришли волки. Их не видно, но конь уже учуял. Богдан отпустил поводья, и конь сам его понес по знакомой ему дороге, поднимая столб пыли.

Стемнело. У ворот его поджидал Остап, он тревожно смотрел ему в глаза, взглядом спрашивая результат его поездки.

–Все хорошо. Убил и сжег.

–Собакам — собачья смерть, — сказал Остап.

Из темноты к нам подошел полковник.

–Кузьмин, ты где был?

Богдан опустил голову и молчал. За полковником подошел Семкин.

–Казак, ты меня плохо слышишь? Я спросил: ты где был?

–Ваше благородие, я вам не хочу врать, а правды сказать не могу.

Полковник подошел к коню, взял револьверы, понюхал стволы. Потом подошел поближе и в упор смотрел на Богдана, но уже, казалось, не злым взглядом.

–Сергей Александрович, снимите караул у Абрамова.

–Да, но…

— Что — но, майор? Думаете, куда он ездил? Из револьверов по воронам стрелял?

–Так ты что, Хряка убил? — с улыбкой во весь рот спросил Семкин.

Богдан, не зная, как себя вести, просто молчал.

–Ну, что, майор, нам с ним делать?

–Урядника ему дадим. Я думаю, заслужил.

–Майор, вы разговариваете с низшими чинами!

–Я, Аркадий Степаныч, с такими казаками в любой бой, на любого врага пойду.

–Делай, что хочешь, — махнув рукой, сказал полковник и пошел спать.

–Ну, Кузьмин, порадовал ты меня. Только скажи точно: он здесь больше не появится?

Богдан молча покачал головой.

–Ну, молодец, такого хряка завалил. — Семкин говорил, как будто про кабана, даже не про человека. Это, наверно, потому, что не был Хряк человеком, и много он горя сделал людям. И если бы он доехал до Тифлиса, и полковнику, и майору, тоже пришлось бы плохо.

— Молодец, такого Хряка завалил. Хорошо себя в бою покажешь, последуют за тобой казаки, на повышение пойдешь.

–Слушаюсь, вашбродь.

–Только хочу сказать, казаки, смотрите, не болтайте лишнего, крыса у вас в сотне.

–А кто, вашбродь?

–Честное слово, казаки, не знаю, догадываюсь, но не точно. Сам не люблю таких. Узнаю — скажу. Ну, а за друга не переживай. Я сейчас от него. Капитан закончил осмотр. Язык его цел, просто покусал. Ногти нарастут. Мизинца половины лишился, но могло быть хуже. Спит он, утром навестишь.

–Вашбродь, я там людей встретил. Они говорят, что горцы с турками большие силы собирают, артиллерия у них. Много турок.

–Кто сказал?

–Я говорю — люди. И говорят, что скоро начнется.

–Спасибо, казак, ступай спать.

Семкин задумчиво посмотрел на штаб, полковник был еще там, и он направился к нему.

–Аркадий Степаныч, разрешите?

–Заходи. Что не спишь, поздно уже.

–Кузьмин встретил людей там, по их сведениям горцы заметно активизировались, собираются большими отрядами, среди них много турок, артиллерия.

–Так, начинается. Как там Кузнецов? Завтра от него должен гонец быть.

–А если не будет?

–Значит, полусотни уже нет.

–Кузнецов — бывалый офицер, и казаки лихие. Аркадий Степаныч, может нам послать гонца в Тифлис, сообщить про готовящиеся военные действия?

–А что мы можем сообщить? Только то, что по сведениям каких-то людей на нас скоро нападут, — полковник достал сигару, с задумчивым видом прикурил.

–Не знаю, майор, что делать. Получается так, что сведений у нас о враге много, а сообщить нам нечего. Если мы сообщим, а сведения не подтвердятся, нам влетит по самое…

–Аркадий Степаныч, по нашим сведениям у горцев с помощью турок войско может достигать до двадцати тысяч, и единственной преградой являемся мы с двухтысячным гарнизоном. И продержаться нам тут…

Семкин задумался, представил себе, как гарнизон будет отбиваться от врага с многократно превосходящими силами.

–Сергей Александрович, если так случится, то мы не продержимся и двух часов. Здесь у нас нет никаких укреплений, а те, которые были, армяне разобрали на строительство домов. Завтра в самом узком месте ущелья будем строить укрепления, чтобы мы могли хоть какое-то время продержаться до подхода основных сил.

— Ну, что ж, спокойной ночи, Аркадий Степаныч.

Семкин вышел из штаба. Уже совсем стемнело. Он жил в офицерском доме на территории гарнизона с женой и сыном. Проходя мимо лазарета, он увидел огонек: кто-то курит и кашляет.

–Кто там?

— Я, вашбродь, Кузьмин.

–А, Богдан, что не спишь? Я же сказал, что с ним все в порядке. Заживет на нем, как на собаке. Молодой ведь еще.

–Да я не про то.

–А что тогда?

Богдан замешкался.

–Ну, садись, рассказывай.

Семкин присел на скамью, рядом устроился Богдан.

–Ну, рассказывай, что случилось. Ты весь какой-то встревоженный.

–Вашбродь, я раньше не убивал. Там в лесу как-то было нормально, а вот теперь — мандраж, ведь люди это.

–Нет, Богдан, это не люди. По их поступкам, тем пыткам, что они с людьми творили, — это дьяволы во плоти, и не переживай. Ты освободил мир от сатаны, многих казаков от смерти спас. Ты, казак, на войне, здесь надо как бы сердцем зачерстветь.

Семкин достал из кармана рубль, протянул его Богдану.

–Вот тебе, казак, рубль, хорошую ты службу сослужил. Я пять лет назад, будучи капитаном, тоже попал к Хряку на экзекуцию. — Семкин показал руку. При свете луны Богдан увидел искореженный ноготь.

–За что?

–Не знаю, доносчик у нас тут, есть он и в вашей сотне. Что уж он там ему написал, только попал я хорошо.

–Значит, он может писать?

–Кто?

–Доносчик.

–А, ну да.

–Вашбродь, я его вычислю. Ведь не так много в нашей сотне грамотных. И откуда он посылает письма?

–Из города. Давай, Богдан, вычисляй. Если какая помощь нужна, то обращайся.

–Хорошо, спасибо.

–Бери рубль, что смотришь.

–Нет, спасибо, не возьму.

–Ну, как хочешь. Давай, казак, пойдем спать.

Майор встал, посмотрел еще раз на звезды и пошел по направлению к дому. Богдан посидел немного и тоже пошел спать.

Утро следующего дня выдалось дождливым. На Кавказе очень быстро меняется погода. Сначала идет дождь, а через час может ярко светить солнце. Весь гарнизон: казаки, пехота, канониры — строили укрепления в ущелье. В самом узком месте ширина была метров пятьсот. Края ущелья уходили в горы, не позволяя врагу обойти. Дальше, на сколько хватало глаз, была открытая площадка. Ровно посередине с гор тек большой ручей с очень холодной водой и быстрым течением, перейти его невозможно — вода сбивала с ног. Через ручей строили мостик. Небольшой, но крепкий, для пушек. По ущелью ходили тысячи солдат, собирая камни и складывая их в укрепления, оставив только дорогу и ручей. Остап с Богданом собирали камни, носили их в кучи.

–Надо собрать отсюда все большие камни, чтобы врагу негде было укрыться от наших пуль, — сказал Богдан Остапу.

–Да, большие соберем, откатим, на конях оттащим, а маленькие — зачем? Пусть валяются!

— Как «пусть валяются»! Ведь за них будут прятаться и вести по нам огонь.

–Богдан, послушай. После первого нашего залпа здесь будут валяться сотни трупов, они за них будут прятаться. Понял? Укрепления строим мы хорошие, надежные, оборону держать будет удобно, но вот места для отхода здесь нет, кругом чистое поле. Не выдержав натиска, мы побежим, а при отступлении нас прорубают, как котят.

–А что делать? — спросил Богдан.

–Эх, мать твою в душу. Да что уж тут сделаешь. Степанов все правильно сделал, место хорошее, с флангов не обойти, мешают горы. Враг будет на открытой местности, стрелки у нас хорошие, не одну тысячу положат, пока они дойдут до наших укреплений. Лютый враг нам достался, скажу тебе, бесстрашные, смелые воины, они будут идти вперед, даже твёрдо зная, что идут на смерть. Трудно воевать с ними, непонятны они русскому человеку, живут здесь, в горах, света белого не видят, помешаны на вере своей.

–А много их?

–Тысяч пятнадцать — двадцать, не больше. Да сдюжим, не боись. Приходится меньше, чем по десяти на брата. Это нормально. Приходилось и похуже.

–А хуже, это как?

–Хуже, это когда, мать твою в душу, сидишь с винтовкой в руках, а в ней патронов нет, враг в тебя стреляет, голову не высунуть. А нашему командованию плевать, есть у тебя патроны или нет. Вот это самое обидное для солдата на войне. На моей памяти очень многие солдаты погибли из-за плохого снабжения. Это, знаешь, как пуля в спину, от своих-то нет патронов, или есть, но не того калибра.

–Подожди, Остап, я что-то не пойму. Это что получается? Нас полковник предает, специально на смерть посылает?

— Вот, мать твою в душу, — расстроился Остап, — да причем здесь наш полковник? Он такой же солдат, как и мы, только полковник и смерть свою, если что, здесь с нами будет принимать.

–Остап, а ты его давно знаешь?

–Еще поручиком у нас, у казаков, был. Лихой казак, пулям не кланялся, но и зря наши головы не подставлял. Да, почитай, лет пятнадцать мы с ним вместе. Во многих битвах бывали, командир он правильный.

–А майор?

–Тоже молодец. Правильно воюет и солдат бережет, да и с юмором все нормально, пошутить любит.

–Подожди, что-то не сходится. Ты говоришь, что офицеры у нас хорошие, а как же избиения на плацу? Меня самого чуть не засекли.

–А кто тебя спас? Помнишь?

–Да, полковник. Так, ладно, полковника не трогаем.

–Майор, ты говоришь, что он хороший человек. А он Широбокова хочет поймать. Что на это ты скажешь?

–Да что тебе сказать. Для тебя атаман — герой, да?

–А для тебя что, нет? — Богдан бросил камень и сел на него. Остап присел рядом.

–Богдан, ты, мать твою в душу, не ори. Вот послушай. Атаман — герой, но только с одной стороны. А с другой — казну царскую украл.

–Да, украл и деньги нуждающимся погорельцам раздал.

Остап достал папиросу, прикурил, посмотрел на Богдана. Тот сидел и ждал ответа.

–А вот теперь послушай. А если на эти деньги нам должны закупить оружие, патроны, винтовки, пушки. И теперь их нам не привезут. А ты еще помнишь, что на нас идет враг, вооруженный до зубов? Их Турция снабжает, и в бою они патронов не жалеют. Что на это скажешь?

–Но ведь ты же сам помогал атаману.

–Помогал, и буду помогать впредь.

Богдан взял голову двумя руками и так сидел, покачивая ею.

–Для тебя это еще трудно, но потом поймешь. И запомни: на плацу никого зря не пороли. Ну, а кого за дело, тот не обижается и зла в сердце не таит. И вот еще что..

Вдалеке послышался топот копыт. Ехал Кузнецов с полусотней. Кричали казаки. Богдан и Остап встали, вышли на дорогу. Впереди ехал Кузнецов, голова наспех перебинтована, за ним следовал Кукла, единственный глаз которого смотрел только вперед, не обращая внимания на тех, кто стоит на дороге. Казаки еле держались в седле. По ним было видно, что приняли они хороший бой. Кони, опустив головы, часто дыша, еле передвигали ноги.

— Двадцать три, — сказал кто-то рядом.

–Здорово, станичные, — крикнул тот же голос.

Досталось сердечным. Богдан дергал Остапа за рукав.

–Ну, и что теперь?

–Теперь жди их сюда.

–А как же патроны, у нас есть?

–Это, мать твою в душу, у атамана спроси, — ответил Остап и пошел за казаками. Кузнецов и вахмистр Кукла подъехали к штабу. На крыльце стоял полковник. Он смотрел на казаков. Кузнецов слез с коня и, пошатываясь, подошел к полковнику.

–Поручик, давай покороче.

–В ауле Хунзах попали в засаду. И лежать бы нам там всем, да грузинское ополчение помогло, отбили нас и проводили сюда.

–Сколько там горцев? Какими силами располагают?

–По сведениям грузин — до двадцати тысяч, имеют хорошее вооружение, пушки. Турок среди них большинство.

–Ладно, голубчик, ступай, отдыхай, завтра подробнее поговорим. Раненых в лазарет.

Поручик ушел.

–Гонца ко мне.

Через пять минут гонец ускакал в Тифлис.

Я сидел на скамье у лазарета. Смотрел, как приехали казаки из разведки. Мне хотелось узнать какие-нибудь новости. Но спросить не мог. Мой язык еще не шевелился и был опухший. Капитан Тюрин дал мне жидкость полоскать рот, но выздоровление проходило медленно. Пальцы без ногтей заживали тоже плохо. Я написал на листке бумаги: «Что разведка говорит?» Показывал всем встречным, но никто не мог читать. Вдалеке я увидел Серегу Морозова. Подошёл к нему сзади, взяв за руку. Он, испугавшись, отпрыгнул от меня.

–Ты что? Что тебе надо?

Я ему показал листок бумаги. Он прочел.

–Они попали в засаду, двадцать три казака осталось, остальных перебили.

Я смотрел ему в глаза. А Морозов извивался, как уж, не смея в глаза посмотреть. Сказав пару слов, поторопился уйти. Зайдя в палатку, я никого не обнаружил, а так хотелось поподробнее узнать про разведку. Тогда я пошел в казарму к Даше. Но и там никого не было. Надо идти в лазарет, дождаться Богдана, он-то точно расскажет. Сильно болели пальцы. Я подошел к капитану, жестами попросил сделать укол. Но Тюрин вежливо отказал. Я лег в кровать, но из-за сильной боли не мог уснуть. Ближе к вечеру пришли Богдан с Дашей, они мне и рассказали, как казаки попали в засаду, как отстреливались до последнего патрона, и как в последний момент им помогли грузины. Они вместе с боем отошли, их долго преследовали, но в конце концов отстали. Даша, видя, как я страдаю от боли, пошла к капитану, попросила сделать мне укол обезболивающий, но он ей тоже отказал. Богдан сказал, что теперь очередь нашей сотни идти в разведку.

— Нам надо знать, где они скапливают основные силы. Но как узнать? Здесь горы, идти можно только по ущелью. И там пути все надежно перекрыты.

«А сколько они ехали от того места, где на них напали, до нашего гарнизона?» — написал я на листке.

— Говорят, сутки ехали, но ведь это совсем рядом.

Их разговор прервал Остап:

–Не помешаю? Как тут больной? Мать твою в душу, лежишь? А ну встать, лежебока!

–Дяденька Остап, ну зачем вы, он же болеет, — взмолилась Даша.

–Письма из дома надо стоя получать.

Я вскочил, даже потанцевал немного. Письмо написал отец. Он писал, что к ним приезжал Андрей Русаков, привез много денег. Но что с ними делать, они не знают. Такое большое количество денег они не видели никогда. «…Друг твой приехал, как барин, на тройке великолепных лошадей, у нашего барина таких нет. Заходил он и к барину нашему, сказал, что вы с Богданом служите у князя Барятинского лично, что тот его послал узнать: не нуждаются ли их семьи. А если в чем нужда, то ты, как здешний барин, должен помогать. Барин ему ни в чем не перечил, спокойно выслушал. Обещал присмотреть…» Я дал Богдану прочитать вслух письмо, чтобы всем было слышно. Он пропустил лишь только то, что есаул деньги передал. Всем показалось очень смешным то, как Андрей барина напугал. Богдан поспокойнее стал, теперь уж точно барин побоится Аленку обидеть.

Утром, когда я еще спал, в лазарет вбежал Богдан:

— Мы на ближнюю заставу едем, тридцать нас, старший — Данько. Представляешь, Шунько там рвет и мечет, что его старшим не поставили.

— Я тоже с вами поеду! — прошептал я еле слышным голосом.

–Нет, ты лежи, лечись. Мы на две недели. Потом нас сменят вторая сотня или пехота, не знаю.

–Богдан, я не могу лежать здесь, когда ты под пули идешь.

–Ты не каркай, а то накаркаешь.

Мы обнялись, простились. Я лежал весь день, ворочаясь с бока на бок. У меня перед глазами всегда стоял бой, где Богдан стреляет в горцев, и они стреляют по нему. Я так сильно переживал, что меня нет рядом с другом. Может, поэтому в пальцах почти не чувствовалась боль. Значит, скоро выйду отсюда. Так, размышляя, я не заметил, как вошел полковник. Он еще не приходил ко мне, и поэтому его визит был для меня важен. Я вскочил с кровати и встал по стойке смирно.

–Лежи, казак, ты в лазарете. Имеешь право.

–Ваше благородие, я хотел вас поблагодарить за Дашу. За то, что вы ее спрятали от ревизора.

–Ничего, казак, пустое, — сказал полковник, присаживаясь на табурет.

–Ваше благородие, я хотел спросить, что со мной дальше будет?

–Ты о чем, казак?

–Ну, о том, куда меня? На каторгу или куда?

–А тебе твой друг Кузьмин ничего не рассказывал?

–А что он мне должен рассказать?

Полковник посмотрел на спящего рядом солдата, потом на меня и кивком показал на выход.

Полковник присел на лавку, достал сигару, прикурил.

–Ваше благородие, скажите, что мне должен был рассказать Кузьмин?

Во рту опять появился привкус крови, разговаривать было очень больно

–Ну, подробности ты у него сам спросишь, а я могу сказать, что те ревизоры до Тифлиса не доехали.

–Как не доехали? — спросил я.

Но полковник из моего шепота ничего не понял, на моих губах появилась кровь.

–Так, все, молчать. Не разговаривай больше, приедет Кузьмин, сам у него спросишь. Одно могу тебе сказать: все будет хорошо, и каторги не будет. Только язык впредь держи за зубами, чтобы потом не приходилось его кусать.

Я густо покраснел. Мне стало стыдно за мой длинный язык. Полковник ушел, я прополоскал рот и долго не мог прийти в себя. Это значит, Богдан их всех пятерых убил, что ли? Наверное, он был с Остапом. Ведь палачи были такими здоровыми.

Жизнь в гарнизоне проходила спокойно. Я чаше полоскал рот, и речь постепенно возвращалась, пальцы тоже заживали. Через неделю от Остапа приехал гонец. Говорит, что у них все нормально. Горцы постреливают, но не нападают. Раненые есть, убитых нет. Я пытался выяснить, кто ранен, но так и не узнал. Прошла еще неделя. Доктор снял с пальцев бинты. На руки было страшно смотреть. Обрубок пальца уже не кровоточил. Я смог написать письмо домой, посоветовал, чтоб они на те деньги, что привез Андрей, построили новый дом.

На следующий день, утром, я видел, как казаки второй сотни поехали на заставу менять Остапа. Значит, завтра приедет Богдан. Вечером мы гуляли с Дашей, она снова читала стихи, но уже шепотом. Мы боялись, что нас могут услышать. Как-то я попросил Дашу рассказать о своей семье.

–Моя фамилия Дашкова. Это очень знатная фамилия при дворе. У меня там, в доме у турка, осталось много папиных фотографий. У меня осталась тетя — папеньки младшая сестра. Он мне говорил, что в трудные дни можно обратиться к ней, что я после его смерти должна ехать к тете в Петербург.

–А как тебя там примут?

–Я очень похожа на тетю, они меня должны признать.

Мне бы очень хотелось, чтобы Даша поехала в Петербург и стала опять графиней. Но я также понимал, что это разлучит нас. Между нами возникнет большая пропасть. Если Даша немного пообщается в высшем свете, то наверняка уже не захочет общаться со мной. Зачем ей простой казак, когда рядом будут князья да графы.

–Коля, о чем ты думаешь?

Я молчал, не мог ей ответить.

–Коля, я никогда тебя не забуду. Я обещаю тебе.

Она прижалась ко мне, и мы долго молчали, рассматривая ночное небо. Приближалась зима, и звезд становилось все меньше. Больше появлялось облаков, закрывая звезды. У нас дома уже морозы. А здесь — почти лето, только ночью холодно.

–Коля, расскажи мне про зиму.

–А здесь бывает снег?

–Бывает, но он сразу тает.

–У нас снег выпадает в ноябре — декабре и лежит всю зиму. Хотя прошлой зимой в январе пошел дождь, и снег весь стаял. Но это редко бывает. Когда снега много, это большая радость для детей. Все катаются на деревянных санках с горок, это очень весело. Дашенька, а ты была в горах, где круглый год лежит снег?

–Нет, не приходилось. Коля, пойдем спать.

Я проводил Дашу до казармы и пошел к себе в лазарет. Утром меня разбудил сосед по койке.

–Иди друга встречай!

Я быстро вскочил, оделся и побежал искать Богдана. Все казаки стояли около штаба. Остап четко, по-военному, докладывал обо всех происшествиях, которые случились за время несения службы. Полковник поблагодарил Остапа за хорошую службу, и казаки стали расходиться. Я увидел Богдана. У него была перебинтована голова. Подойдя ближе, я закричал:

–Так это про тебя говорили — раненый, это ты свою тупую башку под пулю подставил? Тридцать казаков, и только один ты пулю поймал, специально что ли ты ее ловил?

Богдан стоял и улыбался.

–Куманек заговорил, — наконец радостно проговорил Богдан, — а я за тебя переживал, как ты тут, выздоравливаешь али нет. А ты вон какой голосистый.

Мы обнялись. Казаки вокруг смеялись.

–Во-во, Колька, поругай его, будет знать, как врагу голову подставлять.

Мы пошли в тихое место, где нам никто не мог помешать. Богдан рассказал, что четыре раза горцы пытались нападать на них. Но в открытый бой они не вступали, стреляли издалека и снова уходили.

— У нас приказа стрелять не было. Мы боялись в них попасть, потому, как они могли нас просто раздавить, их там много. Мы на той заставе сидели, чтобы просто обозначить свои границы. Ну, представь: нас тридцать, а их тысячи. Им только приказ нужен, они сомнут и наш гарнизон, и тем более, нашу заставу. Их от наступления что-то удерживает.

–Как тебя ранило?

— Дурак, в героя хотел поиграть, высовывался много. Вот они и подстрелили. Да, ерунда, царапина. Скоро заживет.

–Ты, мне, кум, еще про Хряка расскажи, — я смотрел ему прямо в глаза, чтобы он не врал.

–Да что говорить, Коль, он сам виноват. Ну, посмотри, что он с тобой сделал.

–А ты что с ним сделал?

–Ничего, просто убил, — очень спокойно ответил он.

–И все? Всех пятерых?

–Ну да, а что?

–Расскажи, как это было?

–Кум, давай потом.

–Иди, Богдан, на перевязку.

–Ладно, пойду, а ты иди к Остапу. Мы вычислили, кто тебя Хряку сдал. Ну, вернее, мы на пятерых думаем. Кто — точно не знаем.

Я вышел из лазарета и пошел к Остапу. Но еще издали услышал храп Данько.

–Так, не повезло поговорить. Спит, а это надолго.

Я присел на скамью около палатки. Ко мне подсел Данила Шунько.

–Что, выздоровел? Пальцы как?

–Да вроде бы ничего, заживают.

–Как Богдана ранили? — спросил я.

–Да, из-за Макара гундосого. Тому захотелось походить перед укреплением. А как по нему стрелять начали, то вся его храбрость куда-то делась. Богдан выскочил из укрытия и на себе его притащил. Тому ничего, а у Богдана вся голова в крови. Так что, твой куманек — герой.

–Да, герой. А мне, гад, ничего не рассказал.

— Рассказать кому — это значит, Гундосого унизить, а у него это тоже первый бой. А по первому бою не судят. Так что это тайна и для нас, и для тебя.

–Нет, я сейчас пойду, этому Макару все выскажу!

–Нет, не пойдешь. Ему и так, бедолаге, стыдно. Даже не говори с ним.

–Хорошо, не буду.

Но на душе у меня было скверно. Мне так хотелось всё высказать Гундосому, из-за которого ранило друга. Но этот Гундосый уже был под огнем, а я еще нет. Я сидел и ждал, пока проснется Остап или придет Богдан. Храп прокатился как раз в тот момент, когда вдалеке показался Богдан. Он шел, широко размахивая руками, в хорошем настроении. Подойдя ближе, улыбаясь, спросил:

–Что такой злой?

–Почему ты не рассказал, как тебя ранили на самом деле?

–Учусь врать, как ты!

–Ну — ну, ври дальше. Пойдем к Остапу, он, наверно, уже проснулся.

Войдя в палатку, мы увидели лежащего Остапа. В глубине сидел казак по фамилии Морковкин. Мы молча сели рядом, Данько грубо спросил:

–Мать твою в душу, что приперлись?

–Да ничего, — я встал с обидой и хотел уйти. Богдан удержал меня.

–Остап, мы пришли поговорить, — серьезно сказал он.

Данько, лениво поднимаясь, сел на солому, посмотрел вокруг.

–Морковка, иди погуляй.

Казак быстро встал и вышел. Остап опять лег. Богдан недовольно на него посмотрел. Но спорить не стал.

–Остап, я Кольке рассказал, что мы вычислили тех, кто мог работать на Хряка.

–Мать вашу в душу, отдохнуть не дадите. Да что мы с тобой вычислили! Только тех, кто писать умеет, и все. Да вы хоть понимаете, какое это серьезное обвинение, за такое к стенке ставят. А на догадках одних человека расстрелять нельзя, даже обвинить нельзя. Потому как с этими, кто в нашем списке, я не один год воюю. Не могли они на это пойти, не такие они люди. Я вот себе представляю эту мразь с дохлой натурой, с гнилой душой. И самое главное, с бегающими глазами.

— С бегающими глазами. А ну-ка, дай мне список, — попросил я.

Богдан достал мятый листок. На нем было пять фамилий.

–А где Морозов Серега?

–Он писать не умеет, — сказал Остап.

–Не знаю, как писать, но читать он точно умеет.

Я рассказал, как он прочитал мой листок.

–Так, мать твою в душу, — вскакивая, начал размышлять Остап сам с собой. — Дохлая натура есть, гнилая душа есть. Бегающие глаза вот-вот из орбит выскочат. Друзья мои, это точно он.

Остап стал быстро собираться.

–Ты куда собираешься?

–Убью суку!

–У тебя есть доказательства? — остановил его я.

Остап сел. Его борода нервно дергалась. Он достал папиросу, хотел прикурить, но руки тряслись от злости. Папироса рассыпалась в его в пальцах. Остап встал, заходил взад — вперед, нервно ругаясь своей любимой поговоркой.

–Так, — заговорил он, — подводим итоги. Писать умеет, и, притом, скрывает это. Письма, наверняка, отправляет из города. Надо сделать так, чтобы он опять отправил письмо, и мы его при этом взяли за жопу, чтобы наверняка не открутился. И отдать его Семкину, он его на нитки порвет.

–Нет, он — мой, — сказал я.

–Ты, Абрамов, отчего на него злой? За язык свой длинный? И запомни, здесь решаю все я. Вопросы есть? — строго спросил Остап.

–Нет, — обиженно ответил я.

–Надо что-нибудь придумать такое, чтоб он опять письмо написал, и тогда мы его на месте преступления возьмем.

–Остап, мы сами с кумом что-нибудь придумаем.

–Думайте, но без меня ничего не предпринимать.

Остап нацепил на пояс шашку, надел шапку и вышел.

–Богдан, мне кажется, он его убьет без всяких проверок. Уж очень он плохо к нему относится.

–Мне тоже так кажется. Ладно, кум, идём, посмотрим, куда он пошел.

Мы вышли из палатки, казаки собрались кружком, значит, будут петь. Казаки из других сотен тоже подходили поближе. Мы нигде не видели Остапа и опасались, что он порешит предателя раньше, чем мы что-нибудь придумаем. Но в этот момент из самой середины круга раздался голос Данько. Он пел один, очень красивым голосом выводил станичную грустную песню о том, как казак ушел на войну, где и сложил свою буйную голову. Когда пришла очередь припева, то запели одновременно сотни казаков. На этот звук сходились со всех сторон, все хотели послушать чудо-голос. Из штаба вышли все офицеры и направились в нашу сторону. Казаки должны приветствовать их стоя. Но полковник Степанов еще издали сделал жест руками, чтобы они не вставали и не прерывали песни, любителем которых он был. Офицеры присели с самого края, чтобы не мешать. Песни звучали одна за другой. Я пробрался к Остапу поближе и попросил его спеть песню «Черный ворон», очень она мне нравилась. Он спел. Было еще много песен, потом дошло до танцев. Особенно хороши грузинские. У нас было двенадцать грузин из ополчения, они танцевали свои национальные танцы в очень быстром ритме. Потом спели свои песни, тоже сильно отличающиеся от наших. Мне так хотелось спеть свои, родные песни, но язык еще болел. Богдан никогда первый петь не начинал, в основном он только подпевал.

Вдруг к полковнику подбежал гонец и вручил пакет. Степанов тихо, никому не мешая, ушел. Мы с казаками наблюдали за штабом. Песни потихоньку затихали, все жаждали узнать, что же это за пакет. Казаки стали расспрашивать гонца, что принес пакет. Это был гонец с заставы. Но приехавший казак говорил что-то невнятное, что напали, что там война идет, а он ускакал в самом начале боя. Я подошел к Остапу и попытался у него спросить, но он меня не слушал. Потом сказал:

–А ну, станичные, давай готовсь к выступлению.

Не успел он закончить, как из штаба вышел дежурный и громко крикнул: — Первая, вторая, третья сотни, по коням — товсь, офицеры — в штаб.

Полковник Степанов, не дожидаясь, пока зайдут все офицеры, начал:

–Господа, пакет от вахмистра второй сотни. На них напали, идет бой, скорее всего, уже закончился. Ведь против их тридцати — тысячная армия, и время не в нашу пользу. Но, господа, нам предстоит поехать и разобраться на месте. Это наш долг. Так, слушайте сюда. Первая сотня — дозорная, с ней идет капитан Павлов. На расстоянии выстрела идут две другие. Старшим — майор Семкин. Все, господа, время. Сейчас каждая минута дорога.

Пока офицеры были в штабе, казаки подготовились к выступлению. Все сидели в седлах и ждали только команды, чтобы выступить. Скоро должно было стемнеть.

–Как мы поедем ночью? Ведь на нас могут напасть и перестрелять, — спросил я у Шунько.

–До места доедем уже к утру.

–Да кто его знает, где место, и где теперь застава, и где нас ждут регифы.

Шунько со мной согласился, но приказ есть приказ. Семкин вышел из штаба и прямо с крыльца дал команду: «Трогай».

Ехали мы сначала быстро. Но доехав до гор, где местность вся была в невысоких деревьях, поехали не спеша, прислушиваясь к каждому шороху. Ночь выдалась темная, видно было только хвост впереди ехавшего коня. Быстро ехать было опасно, так как могли попасть в засаду. Остап выбрал десять человек для головного дозора.

Стало светать. Данько ехал впереди, всматриваясь в каждый куст. Он то вырывался вперед, то оказывался позади всех. Проезжая мимо меня, он сказал:

–Мать твою душу, а ты как здесь?

–Не понял. А где мне быть?

–В лазарете, лечиться!

–Все, вылечился, капитан сказал, что я здоров.

Остап с недоверием посмотрел на меня:

–Врешь, как всегда?

–Вру, но я не могу Богдана без присмотра оставить. Он тоже раненый, а едет. — тихо сказал я.

Остап грозно посмотрел и поскакал дальше.

До обеда мы проехали совсем немного. Боясь попасть в засаду, двигались не быстрее черепахи. По разговорам казаков, до заставы оставалось недалеко. Послышалась беспорядочная стрельба. Стреляли, по-видимому, с заставы. Значит, ребята еще живы и ведут бой. Надо быстрее их спасать. Но Остап что-то слушал. Прислушиваясь к выстрелам, он качал головой. Сзади послышался цокот копыт. Оглянувшись, я увидел, что все три сотни на полном скаку во главе с майором идут в бой.

— А ну, станичные, преградим им путь.

Мы встали во всю ширину дороги, преграждая им путь. Остап поскакал навстречу, размахивая шапкой. Разогнавшиеся кони чуть нас не сбили. Майор в гневе кричал, ругался. Показался Кузнецов. Остап ему жестом показал: «Уводи сотню». Поручик понял и стал быстро уводить казаков не только своей сотни, но и остальных. Казаки, по-военному, быстро отходили. Через несколько минут впереди остался только наш головной дозор. Семкин, соскочив с коня, почти подбежал к Остапу. Но видя, что тот стоит спокойный, спросил:

–Извольте объяснить, почему вы сорвали наступление?

–Вашбродь, застава рядом, за теми деревьями, мы слышим бой, но почему стреляют только турецкие винтовки?

Майор стал прислушиваться.

–Я думаю, вашбродь, казаков-то они давно перебили, а этими выстрелами они заманивают нас в западню.

–Ты прав, казак. Коней — в укрытие, казакам — укопаться, приготовиться к бою. — Майор вертел головой во все стороны. — Значит, они знают, что мы здесь и играют нам театр. Так, Данько, слушай мою команду. Отбери двух казаков потолковее. Заминируй вон ту скалу, что сзади нас, пусть они ее взорвут. Она засыплет весь проход, это даст нам время отойти на безопасное расстояние. Мы с Богданом стояли позади майора и, услыхав, что надо двоих казаков, подошли ближе. Майор посмотрел на нас строгим взглядом:

–Вам чего?

–Ну, мы — два толковых казака!

Семкин посмотрел на мои руки, но спрашивать ничего не стал. Подозвал нас поближе к скале.

–Слушай команду. Надо положить порох под скалу. Когда горцы будут вон у того отдельно стоящего дерева, подожжете шнур. Завал на дороге образуется шириной метров десять — пятнадцать. Конному этот завал пройти будет непросто. Они будут долго карабкаться по завалу. Вы тем временем их обстреляйте. Мы дадим вам несколько винтовок. Когда горцы перейдут завал, то сразу уходите, но не по дороге, а правее. В деревьях вас не найдут.

–А почему не по дороге, следом за вами?

–Они вас нагонят.

–Да куда там, нагонят! — обиделся Богдан.

–Ладно, идите за порохом, возьмите с обоза мешок побольше. И, ребята, прошу вас, задержите их хотя бы на один час.

–Слушаюсь, вашбродь!

Мы быстро побежали выполнять приказ, на телеге лежали три мешка с порохом. Мы взяли два. Под скалой выдолбили углубление. С помощью казаков положили мешки, приделали шнур и стали ждать. Головной дозор в десять сабель, прячась за деревьями, шли не спеша, прислушиваясь к каждому звуку. Здесь вперемешку были и камни, и песок. Остап шел впереди.

–Казаки, мне кажется, что за мной наблюдают сотни глаз. Не к добру это, ой не к добру, чую, на мне рубаха горит, как на воре.

–Остап, давай залпом пальнем и посмотрим, что будет, — сказал казак с длинными усами.

— Давай попробуем. Стреляйте.

А сам он взял бинокль и стал наблюдать. После первого залпа стрельба на заставе стихла. После второго Остап в бинокль увидел врагов — они были повсюду.

–Ну, все, казаки, тикайте.

Они повернули коней и поскакали обратно. Мы с Богданом видели, как мимо проскакал Остап, он был последний. Цокот копыт стих.

–И что? Все? А где горцы? — обиженным голосом спросил Богдан.

Шум копыт с вражьей стороны послышался задолго до их появления. Горцы с криками неслись нам навстречу. Богдан поджег шнур.

–Рано. Ты что!

Но было уже поздно. Шнур быстро горел. Мы отбежали подальше. Там на месте лежали четыре винтовки и патронташ с патронами. Я прицелился в первого. Выстрелил, но не попал. Зарядил еще раз и опять не попал.

–Вот, вражья рожа! Заговоренный, что ли.

Но тут же он упал, сраженный пулей Богдана.

–Кум, тебе что, других мало, ты что моих бьешь? Стреляй своих…

Но договорить я не успел, на нас летели сотни горцев. Мы стреляли, они падали. Богдан крикнул: «Стреляй в коней!». Мы залпом выстрелили. Два центральных коня упали, на них падали другие кони. Когда мы перезаряжали, я заметил, что еще один конь упал, споткнувшись. Мы успели выстрелить еще по разу. И все горцы оказались лицом к лицу с нами. Мы бросили винтовки, вооружившись саблями и кинжалами. На нас шли десятка два горцев. Их злобные лица выражали гнев, они что-то говорили на своем языке. Мы, прижимаясь друг к другу, медленно отступали. И тут раздался взрыв такой силы, что земля под нами подпрыгнула. Поднялись столбы пыли. В одном метре ничего не было видно. Пыль, песок резали глаза. Меня кто-то взял за руку и потянул в сторону, оттащив за облако пыли. Я протер глаза. Рядом стоял Богдан, покрытый слоем песка.

–Коль, готов?

–Пошли, — сказал я.

По мере оседания песка и пыли прояснялись горцы — те, что нас минуту назад хотели резать. Богдан подошел к первому и вонзил в него кинжал. Я саблей рубанул другого: «Ну что, гады, попались?» Проходя понемногу дальше, мы рубили их направо и налево, пока они были слепые. Но вскоре мы дошли до самого завала. Пыль осела, и перед нами открылась страшная картина. Завал оказался шириной метров тридцать, под камнями оказались живые люди, они что-то кричали, наверное, звали на помощь. Но жалости к ним не было. Мы откопали в слое пыли свои винтовки. Быстро очистив их от песка, приготовились к стрельбе. На той стороне завала стояли горцы. Оцепеневшие от увиденного, они что-то говорили, возводя руки к небу.

–Наверно, молятся, — сказал я.

–Посмотри, сколько людей мы убили. А их почему-то не жалко.

–А они нашу заставу перебили.

–Война, — сказал Богдан и выстрелил в горцев.

Один упал. Я выстрелил — тоже упал. Мы стреляли как в тире, убивая одного за другим. Им было некуда спрятаться, и они были ослеплены пылью. Вдруг один из горцев замахал белой тряпкой. Он встал и пошел в нашу сторону. Мы подпустили его к себе, не вставая из укрытия. Горец был лет пятидесяти, в хорошей дорогой одежде, на поясе весела сабля, украшенная драгоценными камнями.

— По-русски говоришь? — спросил я.

–Да, говорю. Великий Шамиль просит вас не стрелять, здесь, под завалом похоронен его сын. Он, в свою очередь, обещает три дня не нападать на казаков. А мой личный совет — уходите отсюда. Шамиль за сына будет мстить, передайте Степанову. Пусть уходит дальше от наших земель.

Богдан встал, подошел к послу, достал кинжал. Я думал: «Все, убьет его». Но друг отрезал ремень, на котором висела дорогая сабля.

–Эту саблю я забираю себе, — сказал Богдан властным тоном.

Посол молча повернулся и ушел. Мы собрали винтовки, патроны и пошли к своим коням. Из укрытия мы еще часов пять наблюдали, как они разбирают завал. Мы хотели убедиться, что за нами не погонятся. И только к вечеру мы отправились в обратный путь. Ехали шагом, осторожно, слушали пение птиц.

–Странно, уже зима почти, а птицы поют, — сказал я.

— Они сюда, в теплые края, слетаются, здесь зимуют, потом опять к нам летят. Может, какая птица и к нам в деревню прилетит. Передать бы с ней привет родному дому.

Гарнизон показался, когда солнце уже было высоко. Нас увидели из укреплений, и сразу кто-то поскакал навстречу.

–Кто-то скачет.

–Остап, кто же еще.

Его большая борода развевалась на ветру. Он скакал во весь опор. Мы остановились у ручья, чтобы смыть пыль и песок. Сойдя с коней, стали ждать Остапа. Подъехав, он начал нас обнимать и целовать.

–Ребята, как я рад, что вы живы, я уж думал, вас тоже накрыло обвалом. Вы, друзья, что охренели — два мешка под скалу? Семкин же вам сказал один мешок взять.

–Он сказал взять мешок побольше, а те мешки были все одинаковые. А один мешок побольше, это и есть два поменьше.

Остап нас опять начал обнимать. — Ну, а что там дальше было, рассказывайте, — потребовал Остап.

–Да что там рассказывать. Тех, кто успел пройти завал, убили, постреляли немного, потом посол пришел и договорился с нами, чтобы мы их не стреляли, а дали похоронить тех, кого завалило скалой и тех, кого мы убили. Зато они обещали на нас не нападать трое суток. Да, вот еще что, их посол подарил мне вот эту саблю, — спокойным тоном ответил Богдан.

Остап взял саблю в руки.

–Подарил, говоришь. Ты хоть знаешь, сколько она стоит?

–А что, дорогая, да?

–Этот посол, наверно, шибко знатный, если ходит с бриллиантами. Скорее всего, вы у него отобрали ее.

Богдан опустил голову.

–Да пусть скажут спасибо, что мы их живыми оставили, а то и посла могли убить.

–Посла трогать нельзя. Это закон. Ладно, мойтесь и поехали. Даша всю ночь у ворот простояла, и сейчас стоит.

Я снял с себя одежду, зашел в холодную воду, помылся. Посмотрел на Богдана. Тот, стоя на берегу, умывался одной рукой. Я посмотрел на него и почуял неладное.

–Слышь, кум, а ну раздевайся!

–Холодно, я лучше в баню пойду.

Я подошел и рванул его одежду. Все его нижнее белье было в крови.

–Ах, ты, сволочь, опять пулю поймал. Ну когда ты, гад, успел? Ведь в нас стрельнули всего два раза.

Остап осмотрел рану.

–Навылет, это хорошо. Что-то, Богданушка, тебе не везет, два боя — два ранения.

Богдан обиженно смотрел то на меня, то на Остапа.

–Я не понял, что вы на меня орете. Я что, эти пули специально ловлю?

–Я думаю, что специально. И вот Остап тоже так думает. Скажи, Остап?

Данько молча помог Богдану одеться, сесть на коня. Потом посмотрел на меня и сказал:

–Не гундось, садись, поехали.

Богдан рассмеялся от души. Я с обиженным видом сел на коня и поехал позади них.

–Слышь, болтун, вперед смотри.

Я посмотрел. Нам навстречу бежала Даша. Я пришпорил коня. Когда подъехал к Даше, она кинулась со слезами мне на шею и заплакала ещё сильнее. Я, как мог, пытался ее успокоить.

–Коленька, почему тебя так долго не было? Я так за тебя переживала, все приехали, а тебя нет.

— Даша, да я просто там наблюдал за горцами.

–Коля, полковник меня и всех жен офицеров хочет увезти в безопасное место.

–Когда?

–Сейчас.

–Это правильно, через два дня сюда придут горцы, и здесь будет война.

–А что будет с тобой?

–Дашенька, не переживай, я — казак, со мной будет все хорошо. Сейчас мне надо идти рапортовать полковнику. Как только освобожусь, я сразу приду к тебе.

Поцеловав Дашу, я вскочил на коня и поехал догонять друзей. Они меня поджидали у ворот. Вместе мы въехали в гарнизон. Казаки, увидев нас, радостно приветствовали. У штаба, отдав коней казакам, мы зашли внутрь, нас уже поджидали офицеры. Они тоже радостно нас поприветствовали, постукивая по плечам. Я встал слева от Богдана, чтобы они не ударили его по раненому плечу. Впереди всех стоял майор Семкин с очень грозным видом.

–Почему нарушили приказ?

Все сразу вокруг замолчали. У Богдана стали расширяться глаза. Он приготовился получать похвалу, а вместо этого мы нарушили какой-то приказ.

–Не понял, вашбродь, — Богдан растерянно развел руками.

–Я вам приказал задержать горцев на два часа. Почему вы вообще остановили их наступление? Вы что, их всех убили, да?

Богдан в растерянности ничего не мог сказать, просто разводил руками. Я понял, что Семкин шутит. И тоже поступил, как он. С очень серьезным видом сказал:

–Ваше благородие, вот честное слово, мы их не всех убили, там еще есть. Мы их просто не догнали. Вы правду говорили, что они быстро ездят.

Офицеры все засмеялись.

–Молодец, казак, с юмором, — полковник встал. — Хватит, господа, к делу. Расскажи, голубчик, подробно.

Я деловито подошел к столу, рассказал, как мы взорвали скалу, как убили всех, кто уцелел. Потом, как пришел посол, договорился, что не будет воевать с нами трое суток.

–Ваше благородие, я вот думаю, что они люто нас бить будут, — встрял Богдан.

–Почему? — поинтересовался полковник.

–Там, под скалой, мы похоронили сына Шамиля, и тот посол просил передать вам, чтоб вы уводили гарнизон с его земель.

–Эти земли принадлежат России, — суровым голосом ответил полковник.

–Ну, что ж, — встрял майор. — Хорошую службу вы сослужили, и врага задержали, и переговоры правильно провели. Благодарю за службу.

–Рад стараться, вашбродь! — крикнул Богдан.

–Ваше благородие, да какую службу, пустяки, — добавил я, поглаживая рукой то место, где должны висеть кресты.

Все вокруг засмеялись.

–Будут вам кресты. Нам всем скоро будут кресты, — грустно проговорил полковник, склоняясь над картой.

Мы тихо вышли из штаба. Богдан пошел в лазарет, а я к Даше. Все женщины собрались у офицерского дома, в телегах лежали нехитрые пожитки. С Дашей стояла жена майора Семкина, рядом бегал их светловолосый сынишка лет десяти.

–Дашенька, вас будет кто-нибудь сопровождать? — спросил я у Даши, но смотрел на жену майора.

Даша очень приятным голосом ответила:

–Не волнуйся, нас будут сопровождать десять казаков из сотни Кузнецова. Потом еще раненые, нас много будет ехать. Вот с вами что здесь будет? — она заплакала, уткнулась носом мне в грудь. Глядя на Дашу, заплакала жена майора. Обе плакали у меня на груди, а я обнял их и успокаивал:

— Не переживайте, мы с Богданом вдвоем тысячу остановили. А двумя тысячами мы двести тысяч остановим.

За этим успокоением застал нас майор. Мне стало так неловко, что я стою и обнимаю его жену. Он очень нежно взял ее за плечи и развернул к себе. Она упала ему на грудь и еще сильнее зарыдала.

–Катюша, послушай, казак тебе правду говорит, разобьем мы их, гадов, бога не нашего. Не волнуйтесь, все будет хорошо, — он обращался уже и к Даше, и своей жене. Они обе понемногу стали успокаиваться.

–Ну, вот и хорошо, что вы успокоились, надо прощаться, — майор взял сына на руки. — Александр, теперь ты — мужчина в доме, береги мамку, пока я не приеду за вами.

Он поцеловал его и поставил на ноги. Отойдя, махнул тем, кто стоял впереди, чтобы трогались. Я поцеловал Дашу и посадил ее рядом с Катей. Обоз тронулся. Мы с майором стояли и смотрели вслед своим любимым, пока они не скрылись в ауле.

–Вашбродь, Кузьмин ранен. Может, пока они недалеко, пусть едет с ними, и нам спокойней будет.

Майор молча повернулся и пошел к казакам. Весь гарнизон был построен и ждал команды. Не было только канониров, наверное, они уже стояли на позициях. Полковник Степанов выступил с пламенной речью, он говорил недолго, но красиво. Призвал и офицеров, и солдат выполнить свой долг до конца.

–Что нам до прихода основных сил? Надо продержаться только сутки.

Потом майор подошел к нашей сотне.

–Кузьмин, — позвал он.

Богдан вышел из строя.

–Ты ранен, возьми коня и следуй за обозом.

Богдан очень злобно посмотрел на меня. Я опустил глаза.

–Вашбродь, а что бывает за невыполнение приказа? — спросил Богдан.

–В военное время — расстрел.

–Стреляйте! Но я не уйду.

Майор посмотрел ему в глаза:

–Стреляют за трусость. Встать в строй.

Богдан, до этого стоявший рядом со мной, уже не встал рядом, а прошел за строй. «Обиделся, — сказал я себе, — но я хотел, как лучше. Теперь он со мной не будет разговаривать, он так всегда поступал, когда мы в детстве ругались». Я подошел к Остапу, но и тот со мной разговаривать не стал. «Вот, блин, хотел для друга сделать как лучше, а он обижается». Весь день я провел один. Несколько раз я пытался подойти к Богдану заговорить, но он сразу уходил. Я про себя уж думал: «Поскорее бы на нас напали горцы, сил уже не было ходить одному. Как будто, я враг какой-то». Так и лег спать. Утром я подошел к Остапу и Богдану, стал рядом и не знал, как начать разговор. В ворота гарнизона въехал гонец, он крикнул, что на обоз напали горцы, и зашел в штаб. Здесь я уже посмотрел на Богдана таким же взглядом, как он смотрел на меня совсем недавно. Остап подошел ко мне, положил руку на плечо. Но я отбросил его руку и побежал в штаб. Не стучась, вломился прямо к офицерам. Полковник грозно посмотрел на меня, но прогонять не стал. Гонец начал рассказ:

–Мы только въехали на территорию Чечни, как нам преградил путь очень большой отряд горцев. Казаки, что охраняли обоз, выстроились в ряд, преграждая путь горцам, но из кареты вышла жена Его благородия, — он посмотрел на Семкина, тот покраснел, на его лбу выступил пот. — И с ней какая-то дама.

–Господи, это же Даша, — прошептал я.

Гонец продолжал:

— Женщины подошли к горцам, которые уже приготовились в нас стрелять. Та, что постарше, спросила: «Кто у вас главный?» Вперед выехал пожилой мужчина.

«Я слушаю тебя, женщина», — сказал он. «Эти казаки охраняют от разбойников нас, женщин. Вы явились сюда, чтобы воевать с женщинами? Ну, что ж, воюйте, но знайте: завтра все узнают, что дети гор воюют с женщинами» «Женщина, я пред собой вижу казаков, которые пришли на мою землю с оружием, и которые, по закону гор, должны либо уйти, либо умереть. Третьего не дано». «Мы уходим из ваших гор, казаки нас сопровождают. Позвольте нам проехать». Но их главный сказал, что «если вы ступили на нашу землю, то живыми отсюда не уйти». Потом вперед вышла другая дама.

Гонец посмотрел на меня и продолжил:

–Она сказала: «Храбрые вы. Сто на десятерых, мне говорили, что доблестные регифы посмелее.» Потом она говорила на непонятном мне языке, но ее отлично понимали горцы и становились еще злее. «Вы пришли на нашу землю, здесь и умрете». Он дал команду стрелкам стрелять в казаков. Но от казаков вышел Никита Хромых, обращаясь к аксакалу, сказал: «Винтовка — оружие для трусов, не хотят ли твои регифы помериться с нами силами?» Он достал из ножен шашку, помахал ею. «Предлагаю пари: нас десять, вас двадцать. Побеждаем мы — едем дальше, побеждаете вы — делайте, что хотите, как вам совесть позволит. Воюйте с женщинами, наверно, только это у вас хорошо получается», — сказал Никита. «Ты, казак, наверное, смелый человек, если так хочешь умереть. Я люблю смелых людей и даю тебе слово: если победите вы, ни один волосок не упадет с голов ваших женщин», — ответил старый. Он махнул в сторону своих, что-то им сказал, и на дорогу выехали двадцать здоровых горцев. Казаки что-то обсудили, разделись до пояса. И выстроились в ряд напротив горцев. Женщины умоляли не начинать бой, но аксакал их не слушал, только спросил: «Зачем они разделись?» «Они приготовились биться насмерть», — сказала молодая дама на их языке так, чтобы слышали горцы. Горцы, услыхав это, как-то посмотрели на казаков совсем по-другому, может, даже с уважением. Один из них подъехал к аксакалу и попросил: «Отец, позволь нам биться с ними десять на десять, я положу их головы к твоим ногам. Но биться с ними вот так считаю недостойным. Русские — смелые воины, почему же ты соглашаешься биться с ними двое на одного? Мы должны уважать смелых людей, так говорит закон гор». «Ты будешь с ними драться?» — спросил аксакал. «Один на один буду. Но как трус, двое на одного — нет». Старый горец махнул рукой, и на замену его сына подъехал другой. Обе стороны были готовы и ждали только сигнала аксакала. После его взмаха ятаганом казаки смело ринулись в бой. В самую середину горцев въехал Никита. В одной руке держа кинжал, в другой — шашку. Перед ним первым оказался молодой парень, неумело управляющий конем, но пытающийся как-то размахивать своей саблей, смотря прямо в глаза Никите. Старый казак кинжалом сделал обманный выпад, и в тот же момент срубил ему голову. Из того места, где только что была голова, брызнула кровь на лицо рядом стоявшего горца, что на секунду его отвлекло. Этого и хватило Никите, чтобы вогнать ему шашку между глаз. Никита вертел головой во все стороны, еле успевая отбивать удары. Он успел подумать, что они честные воины, не нападают сзади. Рядом, бок о бок, бились казаки, ничуть не уступая соперникам, а даже наоборот, тесня их. Вперед, расталкивая конем себе дорогу, пробирался уже немолодой, рослый горец с большим, как меч, в конце расширенным клинком. Он спешил, расталкивая своих, чтобы пробиться к казакам. Этим он и отвлек своих, а наши казаки убили сразу двоих. Но приблизившийся горец сразу налетел на казаков, размахивая большим мечом направо и налево. Его соперником оказался Серега Дрозд. Они бились недолго, горец его сначала ранил, потом убил. И тот с мечом направился к Никите. Никита дрался с двумя, еле успевая парировать удары. И вдруг один из них ударил коня. Конь захрипел, но еще держался, истекая кровью. Горцев становилось все меньше и меньше. Вскоре перевес уже был на стороне казаков. И наши ребята начали теснить горцев. Оставалось всего пять горцев, а казаки потеряли одного и двое раненых. Но они не нападали двое на одного, давая понять, что это не честно. Наш Никита сошелся с тем, у кого был большой меч. Но Никита уже не отбивал, а как бы сглаживал удар его тяжелого меча. Иначе, он мог сломать шашку. И вдруг конь Никиты, истекающий кровью, упал на колени, тем самым оставив хозяина врасплох. Этим и воспользовался горец, сразу ударил казака. Удар пришелся по руке, ниже локтя. Рука повисла на коже, но также крепко держала кинжал. Потекла кровь. Истекающий кровью конь упал на бок. Никита закрыл глаза, но удара не последовало. Горец тоже слез с коня и встал пред казаком. Никита шашкой отрезал кожу, на которой висела рука, и напал на горца. Он наносил удар за ударом, оставляя за собой на земле кровавый след. Горец, отступал, только парируя удары. Он даже не пытался отвечать. На поле боя остались только один горец и девять казаков, из которых четверо были ранены. Горец отступал до тех пор, пока Никита перестал наносить удары. Он воткнул шашку в землю, держась ею, чтобы не упасть, смотря горцу прямо в глаза. Но тот и не думал нападать. Он с восхищением смотрел на Никиту, потом бросил свой меч к ногам своего врага, снял с себя ремень и туго перетянул кровоточащую рану. Аксакал достал из своей сумки мазь, смазал ею рану и перебинтовал руку. Он сказал: «Ты храбрый воин, ты должен жить. Это — мой старший сын. Ты ему понравился, он любит смелых людей. Скажи, парень, у вас все такие казаки, что сидят в гарнизоне?» «Все», — ответил Никита. «Не пойму я вас, русских. Мы воюем за свою землю, за своих жен, матерей. Это понятно, но почему вы так самоотверженно бьетесь? Что вам до нашей земли?» Вперед вышла молодая дама: «Можно я вам отвечу?» «Говори, женщина». Она заговорила на их языке: «Вот вы, уважаемый аксакал, говорите, что вы бьетесь за свой народ. Так и казаки вот эти тоже бьются за ваш народ. Ведь это русские люди строят вам дороги, мосты. Скоро здесь будут заводы, которых у вас никогда не было. Скажи, уважаемый, ты ездишь по дорогам, которые построили русские?» «Да. Езжу». «Так зачем ты едешь убивать тех, кто строит дороги?» Горец смотрел на молодую женщину, и в глазах его была какая-то растерянность. «Ты, русская, но хорошо знаешь нашу речь». «Я — русская, но родилась здесь. И эти горы, и эти реки для меня такие же родные, как и для вас. Я так же, как и вы, люблю эту землю». « Женщина, нас здесь больше ста человек, мы все из одного аула, едем на воссоединение с Шамилем, чтобы воевать с неверными. Но твоя речь в меня вселила сомнения. И я, пожалуй, вернусь в аул и подумаю еще раз, стоит ли мне вести войну с теми, кто хочет мне добра». Сказав это, он махнул рукой и что-то сказал. Все развернулись и поехали за аксакалом. Никиту положили на телегу. Горец, что с ним дрался, пожал ему руку, что-то сказал и уехал. Никита приподнялся, посмотрел ему вслед. «Что он сказал?» — спросил он у молодой женщины. Она подошла поближе: «Он сказал, что он — лучший воин Чечни, и что впервые он встретил достойного соперника. И просил прощения за руку». Никита удовлетворенно покачал головой и потерял сознание. Вот и все. Приехал вам доложить.

Гонец, удовлетворенный своим рассказом, вышел из штаба. Я посмотрел на майора, он заметно повеселел. Тихонько, стараясь не обращать на себя внимания, я тихонько вышел. На пороге меня поджидали Богдан и Остап.

–Ну что там? — выступил вперёд Богдан.

–А, ты со мной друг? — протягивая руку, спросил я.

–Друг, друг, что там? — пожимая мне руку, повторил Богдан.

–А там Даша моя сотню горцев, ехавших на помощь Шамилю, повернула назад.

–Ну, какое же ты трепло. У тебя же нормально спрашивают.

–А я тебе что отвечаю?

–Да пошел ты! — Богдан развернулся и пошел.

Остап обжег меня взглядом и последовал за Богданом. Я опять остался один. Примерно через час из штаба вышел майор Семкин. Его сразу окружили казаки. Остап спросил:

–Вашбродь, расскажите, что там?

Семкин, найдя меня в толпе, спросил у всех:

–А что, вам жених не рассказал, как его невеста сотню горцев обратила в бегство?

Все посмотрели на меня.

–Я, ваше благородие, хотел рассказать, но мне никто не верит, — ответил я и с обидой посмотрел на Богдана с Остапом. Те в недоумении переглянулись и пожали плечами.

–Это же чудо какое-то: Абрамов правду сказал, — съехидничал Богдан.

Потом все окружили меня, и я им рассказал все, что слышал от гонца. Или почти все. Ну, приврал самую малость, что горцев было не двадцать, а сорок. И то только для поднятия боевого духа у солдат. До вечера ходили слухи про ту битву.

–Колюха, слышь, там говорят, что горцев было не сорок, а шестьдесят, — подошёл ко мне Богдан.

–Вот, видишь, Богданушка, кто настоящее трепло, а ты меня, честного человека, обидел до глубины души. А мне, знаешь, как обидно? Так обидно, — с серьезным видом говорил я.

–Ох, Коля, артист ты. Ладно, пошли, тебя Остап зовет, сейчас выступаем.

Мы обнялись и пошли строиться.

Вечерело. Тревожнее становилось на душе, все понимали, что с восходом солнца к нам, в спокойный доселе уголок, придет смерть. И кто живой останется, тому очень повезет. Нашей сотне выпало дежурить в эту ночь. Несколько казаков уехали вперед, за много километров, чтобы вовремя предупредить об опасности. С ними уехал и Серега Морозов. Я посмотрел ему вслед и подумал, что лучше бы его убила вражья пуля. Убить его — все равно, что взять грех на душу. Но и простить нельзя. Казаки развели много костров. Собравшись вокруг, сидели, смотря на горящие угольки, на искорки, которые время от времени отлетали от костра. Я посмотрел на Богдана. Он сидел, смотря на огонь, и думал о чем-то своем. Сегодня все казаки были, как никогда, опрятно одеты и побриты. Мы с Богданом сегодня первый раз не побрили усы. Потому как без усов в сотне были только мы. Нас звали «безусые казаки». Но мы не обижались. Я смотрел в костер и думал: «Смог бы я вот так отрезать себе руку и продолжать драться?» И мысленно представлял себе ту картину, от которой у меня прямо мурашки бежали по телу. Богдан посмотрел на меня.

–Ты про Никиту Хромых думаешь?

–Да.

–Я закрою глаза, а он стоит у меня перед глазами. А еще, знаешь, Даша твоя тоже смелая. Как она этих горцев, а? Или ты соврал? — он посмотрел мне прямо в глаза.

–Ты что? Я же ее люблю. Разве я могу? — спокойно ответил я.

–Друзья, пошли спать, — послышался голос Остапа, — завтра будет трудный денек.

Мы отошли от костра и легли на приготовленную рядом солому. Так бы лежали и смотрели в звездное небо.

–У нас не такое небо. Звезд меньше, — задумчиво проговорил Богдан.

–Был у нас тут один офицер, — Остап закурил папиросу, — так он знал, как называется каждая звездочка.

–Разве можно знать название всех звезд? Посмотри, сколько их, — отозвался Богдан.

Остап спокойно продолжал:

–Богдан, ты что, мне не веришь? Я же не трепло! — и посмотрел на меня.

Мне это совсем не понравилось, но перечить ему не стал.

–Вот смотри, видишь вон там самую большую звезду. Называется путеводная. Она помогает морякам найти путь домой. И все звезды, которые здесь есть, помогают морякам. Опытный моряк никогда не заблудится в море.

Я смотрел на путеводную звезду и думал: «Я домой и пешком бы ушел, и без звезд нашел бы дорогу, лишь бы разрешили». И вдруг мне показалось, что эта звезда начала двигаться. Я смотрел и не верил глазам своим. Потер их, смотрю: все равно движется. Я решил спросить Остапа:

–Остап, скажи, а звезды всегда на одном месте или они передвигаются?

–Нет, правдолюбивый мой друг. Звезды всегда стоят на одном месте, поэтому люди и используют их, как ориентир.

–И путеводная звезда стоит на месте?

–Конечно.

–Ну, тогда, любезный мой звездочет, посмотри на путеводную звезду, только повнимательнее.

Остап поднял голову к ночному небу:

–А что на нее смотреть…

Остап лежал, смотрел на звезду и не верил глазам.

–Она летит, — удивился он.

–Летит, да, а как насчет того, что они не передвигаются. Это ты, мой правдолюбивый друг, мне наврал, да?

Остап еще минуту присматривался к звезде. Потом резко вскочил и снова стал смотреть.

–Остап, ты встань на камень, тебе повыше будет.

–Мужики, смотрите, путеводная звезда левее и она намного меньше.

–А это кто?

— Я не понял, друг, ты сейчас у кого это спросил? — сказал с ехидством я.

Но Остап смотрел в небо, не отрываясь. Тем временем звезда приостановилась на одном месте.

–Может, мне показалось, — пробормотал тихо, как бы самому себе, Остап. Казаки, находившиеся рядом, тоже стали наблюдать за путеводной звездой. Вдруг она начала двигаться в другую сторону. На Остапа это подействовало еще сильнее. Он побежал, взял у Павлова бинокль, стал смотреть. Но бинокль ему не помог. Уже вся сотня смотрела в небо, удивляясь звезде. Она, будто смеясь, летала то вправо, то влево. Потом вдруг стала увеличиваться в размерах. Она росла и становилась все больше и больше.

–Остап, слышь, это она к тебе летит, — пошутил я.

–Нет, это она к нам летит, — спокойно ответил Остап.

–А кто на ней сидит? — не отставал я.

–А, хрен его знает, может, горцы! — злобно ответил Остап.

Тем временем звезда выросла до таких размеров, что уже никто не сомневался, что это нечто неестественного происхождения. Прошло немного времени. Звезда как бы замерла. Но через минуту, на удивление всем, кто на нее смотрел, она разделилась на три равные звездочки, что повергло Остапа в полное оцепенение.

–Остап, ты как-нибудь… — я не успел закончить фразу.

–Заткнись, — приказал Остап.

Все молча смотрели вверх, наблюдая, что будет дальше. Но в небе так и висели три частички звезды.

–Надо спать, — сказал подошедший Павлов.

–Вашбродь, а вы не знаете, кто там?

–Там? Знаю, конечно. Там такие же люди, как мы, только с другой планеты, прилетели посмотреть, как мы завтра мюридам жопу будем драть.

–Да. Или они нам, — послышался чей-то голос из темноты.

–Нет, казаки, мы — их. Разве я плохо вас обучил?

Все замолчали, наверное, вспомнили, как он обучал. И на душе многих стало неприятно. Народ стал расходиться спать. Я все смотрел на три звездочки, висящие в небе, и незаметно для себя уснул. Остаток ночи я спал, как дома на кровати, ни разу не проснувшись. Мне почему-то приснилась Аленка Богданова. Она усаживала меня за стол, как вдруг кто-то заорал: «Подъем!» Я встал и увидел, что заметно посветлело, звезд на небе почти не было, но три светящиеся точки висели в небе, как прежде. Богдан торопливо надевал сапоги.

–Давай быстрее, что ты возишься.

–Ой, Богдан, вот всегда орешь. Ты можешь спокойно говорить? Вот Аленка твоя меня сейчас за стол усаживала, кормить хотела, а ты помешал. Теперь голодным останусь.

–Так, Коля, я не понял. Это значит, я здесь, на этой соломе сплю, а ты с моей женой кушаешь, — Богдан хотел сделать серьезный вид, но у него это плохо получилось.

–Да, кум, она меня за стол усаживала. Стол от еды ломился. А Аленка так мне ласково: «Кушай, Коля» Платье она себе новое купила, наверно, на наши деньги, что мы с есаулом передали. Оно, знаешь, длинное такое, с вырезом на груди. В общем, очень красивое. Богдан задумался:

–Увижу я свою Аленку, аль нет.

–Увидишь еще, какие твои годы. Но вот что хочу тебе сказать: если ты еще подставишь свою бестолковую голову под их басурманские пули, то я тебе сам по башке надаю, понял?

–Понял, ваше благородие.

–Это еще кто тут благородие? — спросил незаметно подошедший Павлов.

— Да вот, вашбродь, командует, — Богдан ткнул пальцем в меня.

Также незаметно подошел Семкин.

–Это хорошо, что командует. Вот тебе, капитан, и урядник, — указал майор Павлову.

Я вытянулся по стойке смирно. Павлов осмотрел меня с ног до головы.

–Я не против, после боя посмотрим.

И все опять посмотрели в небо, там всё было без изменений.

–Ладно, капитан, смотри тут, я пошел к своей артиллерии.

Семкин расположил артиллерию чуть дальше, чем наш редут. Они стояли на возвышенности. И их снаряды должны были летать у нас над головой. Все шестнадцать пушек были направлены в одну точку, туда, где дорога была прижата обрывом. С другой стороны высилась скала, и ширина дороги в том месте была метров пятнадцать, не больше. Дальше за поворотом находилась большая площадка. Скорее всего, там должны собраться горцы одним мощным кулаком и именно оттуда начать наступление. А нам предстояло удерживать их в том узком месте, не давать им развернуться. На нас шло, по меньшей мере, тысяч десять, а продержаться нам тут предстояло целые сутки. Потом придет помощь генерала Евдокимова. И вот кто уцелеет, тому сильно повезет. Я смотрел на то место, откуда должны прийти горцы.

Конец ознакомительного фрагмента.