Владивостокские рассказы (сборник)

Анатолий Смирнов, 2014

«…В книге напечатано более трех десятков рассказов, которые касаются разных направлений жизни нашего любимого города Владивостока. Буквально каждый рассказ интересен сам по себе: он впечатляет, тревожит, терзает душу, воспитывает, заставляет задуматься о правильности поведения „государевого человека“, учит патриотизму и любви к Родине, тактично направляет к лучшему стремлению, поведению среди окружающих людей в современном мире…» В авторской редакции

Русская душа

Туман от залива Петра Великого наплывал на Владивосток. От стоявшей на рейде возле маяка Скрыплёва плавбазы отошла шлюпка и, подлетая на волнах, направилась к Владивостоку в бухту Патрокл. На волнах вскипали барашки, и на глаз определялся небольшой шторм балла в три. В шлюпке находились четверо мужчин — рыбаков с плавбазы. Старшему из них, боцману Фролычу, было давно за пятьдесят, а глубокие складки морщин, обветренные в морях, старили его ещё больше.

Двое других были явно помоложе. А самый младший, матрос Санька, вообще походил на юнгу.

— А что, Фролыч, успеем до сумерек на берег? — спросил радист плавбазы Степан.

— Должны бы, — кивнул Фролыч.

Гладкое лицо Степана выразило удовлетворение. В отличие от других матросов-рыбаков радист относился к «судовой интеллигенции», это было видно и по его лицу, не исхлёстанному морским ветром с въевшейся в кожу морской солью.

Четвёртый спутник, моторист Паша, сидел на корме возле шлюпочного мотора и правил шлюпкой, на глазок прокладывая курс к берегу. Вся его специализация отпечаталась на руках, где темнели порезы с въевшимся машинным маслом. Этот уж точно из команды «деда», так на судах называют старших механиков.

Во Владивостоке в домах начинали зажигаться в окнах огни.

— Ты, Санёк, на берегу был, дровишек-то на костёр припас? — ласково спросил Фролыч. Этого паренька он когда-то присмотрел на берегу и взял на судно. Пришлось долго уговаривать капитана, чтобы оставить его и зачислить в команду. Санёк был из беспризорников, знал многие детдомы, из которых неоднократно сбегал и не знал ни родных, ни друзей, так же, как и Фролыч, ещё юношей ушедший в море и не расставшийся с ним. Родные его повымерли, жениться он так и не смог, не мог променять любовь к морю на любовь к женщине. Он проплавал на многих судах, как на рыболовецких, так и на пассажирских, был в Арктике и в Антарктике, во многих странах. Такого «морского волка» охотно брали на суда многие капитаны. А Санёк был у него и за сына, и за внука.

Шлюпка пристала к берегу в точно назначенном месте, слева начинался Владивосток, справа небольшая рощица. Это место Фролычу понравилось много лет назад. И когда приходилось быть на рейде свободным, он изредка покидал судно и до утра сидел здесь у костра.

Санёк занялся костром, Павел готовил снедь, а Степан отвечал за своевременно приготовленное спиртное. Пока жарили шашлыки, успели выпить по первой и дошли до третьей, кроме Саньки, которого Фролыч по этой части держал в строгости.

Все знали, что обычно малоразговорчивый боцман в такие минуты преображался, даже черты лица становились мягче. И если у него было хорошее настроение, то его рассказы длились до самого утра. Так было и на этот раз.

— Фролыч, а что за случай был у тебя с американкой? — спросил Степан, пробуя сочный кусок мяса на шампуре. С Фролычем на «ты» из этой компании он был один.

— Да это было совсем и не в Америке, а в Мексике, — ответил боцман.

— Всё равно в тех краях. Расскажи!

— Мы тогда возили тростниковый сахар с Кубы, — начал свой рассказ Фролыч.

Паша, обычно такой же немногословный, как и боцман, и даже всегда немного угрюмый, внимательно слушал, а Санёк даже рот раскрыл от восторга. Он всегда благоговейно слушал своего наставника.

— Мы зашли в мексиканский порт Веракрус забрать дополнительный груз. Я тогда, честно скажу, пребывал в трансе, что-то в душе защемило. Ещё на Кубе получил радиограмму: в деревне под Курском умерла моя мать. А я у неё один остался после войны. Отец на фронте погиб, старший брат на мине подорвался возле нашей деревушки. А я был ещё грудным. Вот и остались мы вдвоём с мамой. Изредка я навещал её, хотя мог бы приезжать каждый год. Теперь так жалею, что не делал этого. Все мы не делаем, когда можем. А когда потеряем, и уже ничего не вернуть, тогда жалеем на всю катушку упущенные возможности. Сидит в нас глубоко проклятый эгоизм и лень…

Фролыч тяжело вздохнул, задумался.

— Ну, а что в Мексике-то было? — выдержав паузу, угрюмо, как всегда, поинтересовался Павел.

— Дальше-то? — очнулся от своих мыслей Фролыч. — После школы-семилетки рванул я из колхоза куда глаза глядят. Паспортов тогда колхозникам не давали. Вот так без документов и прикатил сначала в Сибирь, а затем и вообще на край земли во Владивосток, на Тихий океан. Во Владивостоке пробился в мореходку, окончил её.

— Это которую все «шмонькой» звали? — встрял Степан.

— Сам ты «шмонька», хоть и среднее, но мореходное училище. С тех пор навсегда в морях. Считай все моря и океаны прошёл, на всех материках побывал.

— Ну, а американка-то, что за история с ней была?

— Я же говорю, что не американка она, а мексиканка, а если уж совсем точно, то испанка. В Мексике жила, а родители — эмигранты из Испании. Ну вот, я уже говорил, что получил радиограмму о смерти матери и затосковал. Никогда такой тоски не испытывал. Меня из моря бывало на берег и не затащить. Так, когда к какой бабе сходишь, и опять на судно. Бабы-то у меня, почитай, в каждом порту были, во многих странах. Жениться, я не женился, деньжата водились, собой тоже видный, и ростом батька не обидел, и статью в мать, и чуб волной. А когда свободен, красив и с деньгами, то все бабы твои. Это сейчас вот возраст подошёл…

— Так что же было с испанкой? — робко спросил Санька.

— А, с испанкой дело было так, Санёк, — продолжил Фролыч, — Как я говорил, пришли мы в Мексику в порт Веракрус. Я сошёл на берег, дошёл до ближайшего кабака и хорошенько посидел там за «рюмкой чая». Иду, подвыпивши, на судно. Вижу перед портом толпа. А среди толпы всякие акробатические трюки показывает девочка-нищенка. Что она только не вытворяла! По обличью на нашу цыганку похожа. Когда она закончила выступать, то протянула тоненькую, худенькую ручонку, прося подаяния. Но толпа разошлась, как бы её не замечая. Я был поражён поступком толпы. У нас, в деревнях Курской области, после войны много нищих ходило, и всегда им помогали, хотя и сами жили очень трудно.

Боцман вздохнул и снова на время замолчал, погрузившись в свои воспоминания.

— Ну, давай, Фролыч, дальше рассказывай, — попросил Степан.

У Саньки блестели глаза, а всегда угрюмый Паша даже слезу смахнул, отвернувшись к костру, чтобы остальные не видели. Такая она, русская душа, сострадательная к чужому несчастью, даже самые суровые с виду люди, как Паша, не могут оставаться равнодушными.

— Я подошёл к девочке, — продолжал Фролыч, — Взял её за руку. Она ничуть не испугалась и доверчиво прижалась ко мне. Тогда я привёл девочку к себе на судно. Сначала думал только покормить. Там её умыли, причесали. И она снова показала свои трюки. Все моряки собирались на эти концерты. Капитан сначала высказал своё неудовольствие по поводу её пребывания на судне, а потом сам организовал для неё сбор денег.

Тихо потрескивал костёр, с моря на свет залетела пара сонных чаек. Море, как бы заслушавшись этой историей, тихо било волной о берег. Шторм совсем стих, волны успокоились, дул лёгкий бриз.

— Шашлыки подгорели, — виновато сказал Санька, он был за них ответственным.

— Ничего, не расстраивайся, — сказал Паша. Степан на его слова одобрительно кивнул.

— После этого по приказу капитана я отвёл девочку в город. Долго искал музыкальное училище. В первом и втором месте её не приняли, так как она была испанка без мексиканского гражданства. Вот тогда я и узнал о её национальной принадлежности. В третьем месте оказался музыкальный церковный приют, там учил музыке целый профессор. Вот туда я её и устроил. Она плакала и благодарила меня.

— А что было потом?

— Потом много лет я не попадал в Мексику. А когда попал, то на месте приюта уже был стадион. Никто не помнил приюта, тем более что стало с его учениками.

— Давайте выпьем за всё это, за русскую душу Фролыча! — расчувствовался Степан.

— Я половинку, — предупредил Фролыч, — с тех пор я ведь и в выпивке себя резко ограничил.

— Но на этом история не закончилась, — снова продолжал боцман, — Однажды в Испании я увидел афишу, где извещалось о выступлении на соревнованиях по художественной гимнастике знаменитой испанской спортсменки. И портрет красивой женщины. Сердце моё дрогнуло. Может это она, моя нищенка!

— И вы встретились? — тормошил его Санька.

— Нет, я ушёл в море…

— И что потом? — опять не выдержал Степан.

Паша откровенно смахивал слёзы, а Санёк подозрительно шмыгал носом.

— Ну-ка налей мне Степан полную, что-то я совсем расстроился! — приказал боцман. Все трое выпили, закусывая зеленью и шашлыками. Долго молчали. Молчание прервал Степан: «Ты больше так и не видел её?»

— Нет, не видел! Только знакомый боцман с «Маныча», это судно уже давно у стенки возле Эгершельда стоит, как раз на выходе из Золотого Рога, привёз мне из Австралии газету, где было написано, что знаменитая во всём мире спортсменка — мексиканка испанского происхождения посвятила свой мировой рекорд русскому моряку, который помог ей в детстве деньгами. Возможно, что это была она. Много нас русских моряков в разных странах помогали детям и взрослым. Такая у нас русская душа. Я слышал от наших моряков почти такую же историю. Такой же боцман, как и я, где-то, вроде бы в Италии, встретил тоже девочку-нищенку, та хорошо пела. Наши русские моряки собрали ей деньги, на которые она и выучилась, стала знаменитой певицей, даже фамилию нашего боцмана взяла. Вот они встречались, а мне не пришлось.

— Так если она мировая рекордсменка, то её можно запросто найти, — снова вступил в разговор Степан.

— Зачем? У неё своя жизнь, мировая слава, деньги, у меня своя жизнь. Я, ведь тогда, не ради благодарности ей помог, просто не мог оставить человека в беде, как и все истинно русские люди, — и ещё раз повторил, — У нас русская душа.

Над морем появилась розовая полоса. Шум прибоя стал слышнее. С моря подул лёгкий ветерок. С востока к Владивостоку пробивалось солнце. Наступало утро.

— Минут через двадцать начнём выдвигаться домой на плавбазу, после обеда пограничники дают отход, уходим в море, — сообщил Фролыч.