В джунглях Москвы. Роман

Петр Алешкин

В произведениях Петра Алешкина всегда острые ситуации, конфликты с неожиданными поворотами, поэтому критики считают, что он привнес в русскую литературу новый прием – поток действия. В романе «В джунглях Москвы» показана полная приключений драматических ситуаций судьба молодого человека, приехавшего покорять столицу.

Часть вторая. Алёша

Глава первая

1

— К каждому столбу притуляется! — вздохнула хмурая пожилая женщина с усталым обветренным лицом. Сидела она, ссутулившись, напротив Егоркина у чисто промытого дождем окна.

Вагон проскрипел уныло, старчески, дернулся и замер, застыл, словно задремал. Косые дорожки от капель дождя на стекле стали выпрямляться, редеть. Егоркин смотрел на мокрые черные стволы деревьев лесопосадки, тянувшейся бесконечно вдоль железнодорожного полотна, на потемневшие, набухшие водой клочья таявшего снега на траве и представлял, как он будет добираться под дождем, ветром по раскисшей дороге в своих ботинках двадцать пять километров до Масловки. Автобус теперь наверняка не ходит. Дорога расползлась. Вся надежда на трактор или шальную в такую пору попутку. До Чуево-Подгорного асфальт, допрыгать можно легко, а дальше семнадцать километров по грязи с тяжеленной сумкой. Варюнька колбасы, мяса, вермишели разной накупила матери, масла, маргарина, даже курицу венгерскую сунула. Раньше из деревни продукты везли, теперь в деревню. Оттянет сумка руки за дорогу. Надо рюкзак купить, за плечами легче. Помнится, прошлой зимой по твердому снегу да налегке эти двадцать пять километров почти за три часа отмахал. Но то налегке да по ровной дороге, а сейчас дай бог часов за пять доползти.

Поезд, как всегда, опаздывал. К этому привыкли и не огорчались. Те, кого встречали, гадали, на какое время опоздает — на час, на три, сколько томиться близким на вокзале. Егоркин тоже поглядывал на часы, прикидывал, сумеет ли добраться до Масловки до темноты, представлял, как обрадуется мать: два месяца не виделись, два месяца жила она одна-одинешенька. Какие, наверное, длинные да тоскливые были осенние вечера. И телевизор не спасал. В одиночку его тоже невесело смотреть. Не думалось как-то в Москве об этом. Своя суета, свои проблемы! И какой черт в город потянул?.. Иван стал думать, вспоминать, когда он впервые решил уехать в город, и с удивлением понял, что никогда он и в мыслях не связывал судьбу свою с деревней. С тех пор как начал думать о будущем, всегда видел себя в городе. Как это случилось? Почему? Что за сила выдергивает из деревни? Театры, музеи сманили, дворцы культуры, как пишут газеты? Ерунда! За два месяца в Москве он ни в театре, ни в музее ни разу не был, и не тянуло туда, а в заводской Дворец культуры сунулся — оттуда сразу поперли: нечего, мол, болтаться. Тишина там полная. Гулко. Ни души. А дворец хороший. Действительно, дворец. Колонны мраморные, стены размалеванные… А через неделю после того, как его поперли из дворца, Егоркин прочитал в «Комсомолке», как какой-то комсомольский работник удивлялся, почему такие дворцы красивые отгрохали, а молодежь не идет в них. Руки чесались тогда ответить, что не пускают в них, потому и не идут: у каждой двери по три злые бабы в синих халатах торчат. Не прорвешься. Ни театры, ни музеи, ни дворцы никого в город не сманивали. Вранье! А кино и телевизор и в деревне такие же кино и телевизор. И бесхозяйственность деревенская, как говорят некоторые, ни при чем. Бесхозяйственность в деревне появилась тогда, когда хозяева в город удрали. Да и столкнуться нужно прежде с бесхозяйственностью, а потом уж бежать от нее. Не здесь собака зарыта. Не здесь. Главное ведь то, что мы еще мальцами мечтали о городе, еще мальцами нас от деревни отрезали. Не могло же вдруг все поколение, как чумой, городом заразиться. Отцы, деды жили в деревне, не в сладкие годы жили и не тяготились, не тянуло их в неведомые дали. Конечно, и среди них были те, кто покидал деревню, уезжал за счастьем в город. Но массового бегства не было. Что же случилось? Кому это было нужно — деревню оголить? Не могло же это случиться ни с того ни с сего. Вспомнилось, как учительница литературы, которая все случаи жизни объясняла словами Маяковского, говорила, когда сталкивалась с чем-то непонятным: если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Нужно было кому-то выдернуть нас из деревни, разметать по земле, лишить корней.

2

Егоркин не заметил, как поезд тронулся, покатил, мягко постукивая на мокрых стыках, не заметил, как прекратился дождь. Когда он в Уварове вышел на перрон, было сыро, зябко и уныло. Иван поежился, тряхнул плечами, разминаясь, и огляделся. Народ, выйдя из вагона, понуро и молчаливо разбредался по сторонам — одни вдоль вагонов — к переходу, другие — на площадь к автобусной остановке. Иван увидел на площади одинокий грузовик с крытым кузовом, решил, что кого-то приехали встречать, и с надеждой двинулся к нему, обходя лужи. Номер машины был незнаком, но вдруг по пути хоть километров пять. Напрасно надеялся Иван, — не по пути. Постоял он рядом с грузовиком, поглядывая, как разбредаются немногочисленные попутчики, вздохнул и решительно двинулся по мокрой, но твердой дороге. Была она когда-то засыпана щебенкой, машины разбили ее, растолкли, и теперь рытвины, колдобины заполнены мутной водой.

Идти по щебеночной дороге легко, если бы не тяжелая сумка, даже приятно шагать, приближая встречу с матерью, Валей. А нужна ли эта встреча Вале? — вдруг пришла мысль. Ждет ли она его? Как встретит? А как он сообщит ей, что приехал? А если из девчонок никто в клуб не ходит? Иван расстегнул куртку. Ветер дул в спину, подталкивал сзади. И был он не такой промозглый, как показалось сразу.

Машины изредка обгоняли Егоркина, шли навстречу. Он отходил на обочину, чтобы не обдали грязью. Пока не пытался останавливать. Машины местные. Но за городом, когда проходил мимо длинных приземистых зданий свиноферм откормочного совхоза, стал посматривать назад, не догоняет ли попутка, но машины сразу исчезли. Дорога стала хуже. Нужно было выбирать, куда ступать ногой, чтобы не зачерпнуть ботинком. Спустился с бугра в село Подгорное и пошел по улице. Избы здесь добротные, ошелеваные, выкрашенные, с железными и шиферными крышами. Село в километре от города. Многие живут здесь, а работают в Уварове. Химзавод вот он, рядышком дымит, на бугре. Двадцать минут прогулки — и в цехе.

Тихо на улице. Даже кур не видно, собаки из-под веранд выглядывают. Гусей и тех слякоть во дворы загнала. Сидят, молча смотрят по сторонам или под крыло носы засунули, дремлют, вспоминают летние дни, когда ватаги их были большие, гоготали, когда вдоволь, гонялись друг за другом в теплой воде. Тишина. И людей не видать: кому охота таскаться по грязи.

3

Магазин в Подгорном в противоположном от города конце, на самом выезде из села. Возле него всегда торчат летом машины, а трактора зимой. От Подгорного двенадцать километров до следующей деревни, да и дорога в стороне от нее пролегла, заворачивать надо, если в магазин приспело, а тут рядом проезжаешь, почему не остановиться. И продавец здесь женщина приветливая. Нальет — клянчить не надо.

Егоркин издали увидел две машины. Обе стояли носом на выезд из села. По пути! Егоркин заторопился. Чем ближе он подходил, тем сердце радостней колотилось. Знакомые машины. Номеров только не видно издали, грязью заляпаны. Близко уж совсем был Иван, когда из магазина вышел мужчина и направился к машине, сзади стоящей.

— Эге! — закричал Егоркин и замахал свободной рукой. — Погоди!

Мужчина оглянулся, остановился, стал ждать возле кабины. Егоркин побежал. Он узнал шофера. Был он из центральной усадьбы, из Павлодара. Иван не знал, как зовут его, но то, что он павлодарский, это точно!

— Погоди! — задыхаясь, радостно крикнул еще раз Иван.

— Жду! — откликнулся шофер.

Егоркин смотрел на него, радостно было, что не топать пешком до Масловки, и не заметил, как появился в дверях магазина Петька Чеботарев. Увидел он его только тогда, когда Петька заорал радостно:

— Ванек!

Спрыгнул с порога и побежал навстречу. Обнял, похлопал по плечам, радостно спрашивая:

— Сбежал? Наработался? Я знал, что ты сбежишь!.. Ну и правильно!

От Чеботарева сильно несло водкой. Видимо, только что в магазине махнул стаканчик.

— Я на денек…

— А-а! — так же радостно протянул Петька. — Давай сумку!..

Он взял и понес сумку к своей машине, бросил на ходу пожилому шоферу, который ждал Егоркина:

— Погнали, Панкратыч!.. Это Любаньки Егоркиной сын, Ванек!

— Понятно, — сказал шофер и полез в кабину.

— Соскучился по матери? — взглянул Петька на Ивана, открывая дверь кабины.

— Как она там? — спросил Егоркин.

— А че ей… Живет…

Егоркин очистил ботинки от грязи о подножку и сел на мягко хрупнувшее под ним сиденье. Машина Панкратыча прогудела мимо и покатила, погромыхивая кузовом, на бугор. Приятно было Ивану влезать в кабину, приятно ощущать, что повезло сильно — до самого дома доставят. Бросок по асфальту до Чуево-Подгорного, а там за час доползут по грязи. Но как было бы приятней, если бы сидел он сейчас в кабине незнакомого ему Панкратыча. Петька завел мотор, выехал на асфальт и покатил вслед за машиной Панкратыча.

— Тут не дорога, а песня! — взглянул Петька на Егоркина. — А после Чуево-Подгорного по-иному запоем… Говорят, возле Масловки у Киселевского бугра аммиачную станцию ставить будут, дорогу к ней заасфальтируют. Вот жизнь начнется!

Егоркин слышал об этом еще в Масловке, ничего не ответил Петьке, спросил о другом:

— В клубе-то как, бывает что?

— А что там бывает, режемся в домино да картишки… Чо там еще может быть?.. Сегодня школьники привалят из интерната. Набегутся! Галдеть будут…

— А Валька приходит? — спросил вдруг Егоркин и замер, ожидая ответа.

— Валька? — Петька чересчур внимательно смотрел да дорогу. — Ты, это самое… не огорчайся!.. Подумай сам… Армия… туда-сюда… Вечность! Ты жениться на ней сейчас не собираешься, нет! Ты в городе, она здесь! Ты же без девки сидеть не будешь?.. Она тоже человек… Поэтому не огорчайся и не осуждай ее… А я женюсь… Я в город не собираюсь. Нам здесь хорошо!.. До армии я хотел в город, но послужил — плюнул. Где родился человек, там и…

— Значит, правда? — перебил Иван.

Мокрый асфальт шипел под колесами. Кое-где он износился, потрескался. Машину трясло, когда колеса попадали в выбоины. Кузов погромыхивал. Видно было, как впереди грузовик Панкратыча притормозил, свернул и спустился на грунтовую дорогу, в грязь.

— Колька Скворец мне писал… — проговорил Иван после долгого молчания.

— А-а!

— А я думаю, почему она не пишет…

— А зачем? Оправдываться?

— Ну да!

Петька мягко свернул с асфальта, сменил передачу. Мотор завыл напряженней, машину стало водить по грязи из стороны в сторону, но все-таки двигались довольно быстро.

— Погоди! — сказал Иван.

Чеботарев взглянул на него.

— Остановись!.. Передашь матери моей сумку с продуктами, ладно?

— А ты? — выключил скорость Петька, глядя на Ивана.

— Я вернусь… Скажи матери, на вокзале встретил… Скажи, на Новый год приеду, а сейчас… на одну ночь… нечего… А Вальке… Вальке… Ладно, пусть у вас все будет хорошо… Ты прав, у меня в Москве девчонка есть… Галя, Галя Лазарева! Ну, счастья вам! — Иван улыбнулся Петьке жалко и побито, выбрался из кабины и быстро пошел, утопая в грязи, к асфальту, не выбирая дороги.

Вышел на шоссе, оглянулся. Машины медленно удалялись. Разбитая черная дорога тянулась к серому горизонту, к дальней лесопосадке, темневшей рядом с бесконечной цепью телеграфных столбов. Горько было, обидно, стыдно… Ну да, все это он предчувствовал. Внезапно за болью и обидой почудилось ему неясное облегчение, освобождение. Не ехал ли он в Масловку с тайной надеждой убедиться в том, что Валя гуляет с Петькой? Машины удалялись… Вспомнилась мать. Застонал Иван. Она-то ждет, а он… Повернул назад, без сумки быстро дотопает до деревни. Сердце колотилось: Ва-ля! Ва-ля! Иван сел на пучок влажной соломы на обочине и ткнулся лбом в поднятые колени.

4

Галя слышала шаги матери и Наташи в коридоре. Мать сердилась. Она не могла что-то отыскать и ругала Наташу. Сестра отказывалась, громко говорила, что она не брала. Мать заглянула в комнату и спросила у Гали, не видела ли она платок.

— На кой он мне…

Галя вспомнила, что мать с отцом вчера вечером договорились съездить в Клин к двоюродной сестре отца.

Мать, ворча на свою память, вышла, но появилась Наташа. Она была моложе Гали, но выше ростом, плотнее, крепче. И характером сильнее, энергичней. Галя иногда дразнила сестру акселераткой, а Наташа в ответ обзывала заморышем.

— Ты долго валяться будешь?

— Иди отсюда! — нарочно сердито схватила Галя с пола тапок и замахнулась.

Наташа исчезла за дверью. Галя засмеялась, Наташа высунула голову из-за двери.

— «Утреннюю почту» проспишь!

Галя снова опустила руку с постели к тапкам, и голова Наташи скрылась.

Настроение у Гали было невеселое. Оттого-то и вставать ей не хотелось. Лежала, чувствовала себя больной. Вечером легла она рано, но заснуть не могла. В большой комнате долго смотрели телевизор родители с Наташей. Алеша, когда пришел с тренировки, заглянул к ней, спросил:

— А где твой баскетболист? Сегодня же суббота… Вы что, поругались?

Алеша с детства привык опекать сестру. Мать частенько говорила ему раньше, что он мужчина, а сестра его хрупкая, следить он должен, чтоб никто не обидел ее, защищать. В школе одноклассники, видя, как он коршуном налетает на того, кто дернет Галю за косу или поддразнит, скоро перестали ее трогать. А когда стали взрослеть и ровесники Алеши все чаще начали поговаривать о девчонках, он просто взбесился, как говорила Галя, злясь на него. Увидит, как она разговаривает с кем-нибудь из парней, так чуть ли не в морду к тому лезет. Может быть, из-за этого Галя не встречалась ни с кем до Егоркина. А Иван Алеше понравился. Сначала, правда, прежняя ревность в нем всколыхнулась, но, увидев застенчивую улыбку Егоркина, когда Галя знакомила их возле подъезда, почувствовал почему-то, что Иван не сможет обидеть сестру, что он надежный, свой парень. Почему он решил, что Иван надежный, он объяснить себе не мог, но поверил этому ощущению. И в этот день, возвращаясь с тренировки, он искал глазами Галю с Иваном возле дома, но не увидел, потому-то и спросил ее о Егоркине.

— Иди ты, — буркнула Галя. — Спать хочу!

Но не спалось. Как только она вспоминала, что сейчас Егоркин, может быть, обнимается со своей деревенской девчонкой, ее охватывал озноб. Она сжимала зубы, боялась, как бы они не начали стучать. «А мне-то что? Мне-то что за дело? — спрашивала она себя в тысячный раз, чувствуя, как слезы щекочут щеку. — Ну и пусть!.. Я-то при чем? Что я для него значу?.. Помог у Царева деньги взять! Ну и что? Он справедливый, добрый! Он и Катерине бы помог… и любой другой! Провожал до дома? Но он же ясно сказал, что не знал, что я рядом живу… А если бы знал, пошел бы? Пошел бы или нет?.. У, длинноногий! — Галя всхлипнула и испугалась, прислушалась. За стеной по-прежнему спокойно мурлыкал телевизор. — Придет, не взгляну на него! — думала Галя. — И разговаривать не стану!.. Какая же я дура, дура! Реветь из-за деревенского жирафа… Ну, дура!» Страдала, казнила себя долго. Прикинулась спящей, когда пришла сестра и зашуршала платьем, раздеваясь.

— Наташ, — позвала она ее неожиданно для себя. — Иди ко мне!

— Ты чего? — Наташа испугалась, услышав необычный, наполненный страданием голос Гали.

— Иди…

Наташа подошла, белея в темноте длинной ночной сорочкой. Галя взяла горячей рукой сестру за локоть и легонько потянула к себе.

— Ложись ко мне… Иди… поплачем… — всхлипнула она.

Наташа притихла, поняла, что случилось что-то серьезное. Молча забралась к ней под одеяло.

— Ой, у тебя подушка вся мокрая! — шепнула она.

Галя, всхлипывая, перевернула подушку другой стороной, обняла сестру и уткнулась ей в плечо. Наташа гладила ее по волосам, по спине, а когда Галя затихла, шепнула:

— Ты что, влюбилась?

— Ага… — качнула головой Галя.

— А почему плачешь?.. Я, когда влюблюсь, все время смеяться буду…

Галя фыркнула, засмеялась, спросила:

— Даже… когда он к другой уедет?

— Зачем ему к другой уезжать? Я же его любить буду!.. А-а, вот ты из-за чего? Он что, к другой уехал? А зачем же ты его полюбила, раз у него другая есть?

— Не знаю…

— Ну, я в такого влюбляться не буду… На кой он мне… — В коридоре послышались чьи-то шаги, и Наташа замолчала. Когда дверь ванной стукнула тихонько, Наташа снова зашептала: — А кто он?

— Тоже сборщик… У нас работает… — Галя стала рассказывать о Егоркине.

Рассказала, как он из-за нее с Царевым подрался, как конвейер вместе с Маркиным переделал, как провожал ее из Дворца культуры.

Утром Наташа обращалась с сестрой как с больной, но, увидев, что Галя не думает подниматься с постели, не встала даже к завтраку, начала покрикивать на нее. Она вдруг ощутила себя старше и опытней Гали.

После ночного разговора с Наташей Галя чувствовала некоторое умиротворение, и хотелось длить, длить такое ощущение. О Егоркине вспоминала без боли, с грустью. Прислушивалась, как мать с отцом одеваются в коридоре возле двери ее комнаты. Когда входная дверь захлопнулась за ними, Галя сказала себе: «Надо вставать!» — опустила ноги на мягкий ворс прохладного паласа и поднялась. Голова у нее легонько кружилась. Мышцы расслаблены, будто она действительно проболела, провалялась в постели неделю. «Так нельзя! Надо быть бодрей!» Галя еле оторвала ногу от паласа, пытаясь пробежаться на месте. Голова кружилась, перед глазами — круги. В коридоре звякнул телефон и умолк. Через мгновение задребезжал снова и дребезжал долго, длинно. Галя почему-то забеспокоилась, напряглась в ожидании. К телефону никто не подходил.

— Алешка, ты что, оглох?! — раздался крик Наташи.

— А ты?!

— Это тебя, мне некому звонить…

Телефон дребезжал. Кто-то прошлепал тапками к телефону.

5

Вернулся Егоркин в Москву рано утром. Ехал в общем вагоне, лежал на третьей полке, положив голову на теплую, обмотанную какой-то мягкой клеенкой трубу, ворочался, думал, заставлял себя вспоминать вечера с Валькой, но то и дело воспоминания эти размывались и всплывал недавний вечер, когда шли они с Галей по белой улице, и снег под фонарями поблескивал, светился, и голубые тени двигались рядом, удлиняясь, когда они отдалялись от фонаря.

Снега в Москве не было, дождь слизнул его мигом. Асфальт был в лужицах, мокрый и скучный. Ветви деревьев густо увешаны каплями. Машины шипели колесами. Водяная пыль сопровождала их.

Володя спал. Он поднял голову, когда Егоркин вошел в комнату, взглянул и снова уткнулся в подушку. Не удивился, не спросил, почему Иван вернулся. Видать, ночью наработался. Возле стола под лампочкой стоял чертежный станок с приколотым кнопками листом ватмана. Володя притащил станок из учебной комнаты общежития и, вероятно, чертил допоздна. Иван разделся и с наслаждением влез под одеяло, думая, что непременно позвонит днем Гале и пригласит ее… А куда он ее пригласит? В кино? А может, куда-нибудь поинтересней? А куда? В парке сейчас делать нечего. На хороший концерт надо билеты заранее покупать. В театр тоже… А что он наденет в театр? Свитер да джинсы, в которых он ночью катался по пыльной полке в поезде да таскался по грязи? Иван открыл глаза и взглянул на штанины. Джинсы висели на спинке стула возле кровати. Были в засохшей грязи. Ткань на сгибах вытерта до белизны. В такой одежке по театрам не ходят, подумал Егоркин. Костюм надо покупать… А на него надо месяца два работать, пальто зимнее нужнее… Мать на свадьбу Варюньке поистратится сильно… При мысли о матери и сестре защемило сердце. Снова стал укорять себя за то, что вернулся, не доехал. И Варюнька ругать будет, когда узнает. Думая о сестре и матери, Иван уснул.

Проснулся от стука в дверь. Володя стоял у чертежной доски с карандашом.

— Сейчас! — хмуро откликнулся он и пошел к двери.

Недоволен, что оторвали от доски. Чертеж, наверно, требовался срочно. Иван отвернулся к стене, натянул на ухо одеяло и закрыл глаза. Он никого не ждал.

— Спит? — услышал Егоркин голос Андрея Царева, когда захлопнулась дверь за вошедшим. — Так всегда: мы спим, а где-то решаются наши судьбы!

Иван повернулся на спину, все равно теперь не уснуть, и кивнул Андрею. Царев направился к нему, держа в руке серый клочок бумаги. Он был немного возбужден, как всегда бывает, когда человек приносит необычное известие.

— В руках повестка, в сердце — грусть! С тобой прощался я! — пропел Царев и протянул листок Ивану.

Это была повестка в военкомат.

— Труба зовет! — продолжал Царев, улыбаясь. — Пора в поход, дружина в сборе!

Егоркин сел на кровати, сунул ноги в тапки.

— Труба зовет, — повторил он, соображая, что делать: к сестре ехать или позвонить Гале.

6

Трубка в руке Егоркина подрагивала. Он крепко прижимал ее к уху, с напряжением слушал протяжные гудки. Дома ли Галя? Что скажет? Как встретит? В первый раз он звонил по телефону Гале и вообще в первый раз звонил девушке. Трубку наконец-то сняли. Иван ждал этого с нетерпением, но от щелчка вздрогнул.

— Алло, вам кого? — Голос мужской.

Отец или Алеша?

— Галю можно?

— Сейчас… — Потом послышался отдаленный крик: — Галька, тебя!

— Кто? — совсем издали донеслось.

— Жених.

Сердце захолонуло. Может, его с кем-то спутали? Ждали звонка от другого человека? Захотелось бросить трубку…

А Галя, с бьющимся сердцем слушавшая разговор, замерев посреди комнаты, сорвалась с места и выхватила трубку у брата.

— Я слушаю!

— Галя, это я!

— Ты?! — радостный выдох.

И снова показалось, что его принимают за кого-то другого, и он уточнил:

— Я… Егоркин!

— Ты где?! Ты вернулся? — радость в голосе Гали не убавилась. — Когда?

— Утром… Я уже выспался…

— Как съездил?!. Все в порядке?

— Как сказать… Это… как посмотреть! Думаю, в порядке… — Он засмеялся, и смех получился нервный.

— Ты где? Приезжай ко мне!

— К тебе?! — испугался Егоркин. — Сейчас?.. Я приду… Через полчаса приду…

Егоркин повесил трубку, вспомнил, что забыл сказать, что его призывают в армию. Ничего, там скажу. Он вытер пот со лба, пытаясь разглядеть лицо свое в стекле телефонной будки. Отражение смутное, расплывчатое. Брат у нее дома, родители тоже, наверно. Цветы надо бы купить. Но где их сейчас взять? Торт, лучше всего торт!.. Кулинария неподалеку от дома, где живет Галя. Иван выскочил из будки и побежал к магазину, думая, что по закону мировой подлости тортов там не должно быть. Но у закона этого были исключения.

Галя осторожно опустила трубку на аппарат и, улыбаясь, посмотрела на сестру, которая стояла у двери в кухню и глядела на нее.

— Он вернулся! — засмеялась Галя и вскрикнула, увидев себя в зеркале в ночной сорочке со спутанными волосами на голове: — Ой, он сейчас придет, а я — клуня!

Галя кинулась в комнату приводить себя в порядок. Алеша присвистнул, глядя ей вслед, и покрутил растопыренными пальцами у виска.

— Подрастешь, поймешь! — многозначительно сказала ему Наташа и пошла на кухню.

— Брысь, акселератка!

7

Егоркин поднимался по лестнице на четвертый этаж с тортом в руке и представлял с волнением, как он сейчас будет знакомиться с родителями Гали, вспоминал фильмы, в которых парни, придя в первый раз в дом родителей девушки, деревенели, слова вымолвить не могли, и подбадривал себя, готовился быть естественным и свободным.

Открыла Галя. Была она в розовом платье, волосы рассыпаны по плечам. Взглянула на него, блеснула глазами, отступая, чтобы он вошел. Он почувствовал жар на щеках и, немея от смущения, шагнул через порог, держа впереди себя торт. Галя взяла торт и сказала:

— Хочешь, разувайся, хочешь, так входи! — И указала на дверь комнаты.

Возле порога слева стояли тапки, вероятно, приготовленные для него.

— Я разуюсь! — пробормотал Иван.

Он скинул туфли, прислушиваясь, стараясь понять, где родители: на кухне или в комнате. Голосов не было слышно. В комнате, куда приглашала Галя, работал телевизор, Галя ждала с тортом в руке, когда он поменяет туфли на тапки и снимет куртку.

— Привет! — услышал Иван за своей спиной.

Егоркин выпрямился, сунул руку навстречу Алеше.

— Галя, я убываю! — Алеша снял свою куртку с вешалки.

— Счастливо…

— Наташка! — вдруг крикнул Алеша в сторону комнаты, где работал телевизор. — Ты сестру не смущай сильно!

— Молчал бы лучше! — донеслось оттуда. — Топай давай! Тренируйся!

Появилась девушка. Ростом она была выше Гали, но лицо детское. Наташа взглянула на Егоркина с любопытством и проговорила почему-то со снисходительной усмешкой:

— Здравствуйте.

Иван закивал растерянно.

— Вот уже и смутила! — засмеялся Алеша.

— Иди, иди! — насмешливо махнула рукой Наташа и взяла торт из рук Гали. — Я чай поставлю… — И пошла на кухню неторопливо и важно.

Алеша подмигнул сестре и выскочил из квартиры. Вся жизнь его была подчинена одному: Московской Олимпиаде. Сколько раз он видел себя в мечтах на пьедестале! Сколько раз слышал гимн Советского Союза в честь его победы! Но лишь один раз мелькнуло его имя в печати, когда он выиграл юношескую велогонку в ФРГ. Тогда, наверно, и специалисты не заметили. Никто не знает, что это была лишь первая ласточка, маленькая первая ласточка. В следующем году будут журналы на обложках печатать его портреты. Будут! Непременно будут! Будут его узнавать всюду, любить будут, указывать на него, когда он будет идти по улице, шептать: Алеша Лазарев! Алеша Лазарев!

Галя с Иваном направились в комнату. Галя впереди, Егоркин за ней, с нежностью глядя на ладно сидевшее на девушке платье, на мягкие русые волосы. По телевизору, вероятно, шла передача «Клуб путешественников».

— Чуть пораньше приехал бы, «Утреннюю почту» посмотрел… Сегодня хорошая была… Песен много… Садись! — указала Галя на кресло и вышла из комнаты.

Егоркин оглядел комнату, полированную стенку, знакомую, стандартную. Посуда под стеклом в серванте, книжный шкаф рядом. Коричневый палас на полу. Знакомая люстра большим желтоватым блюдцем с красными цветами. Иван стал глядеть на экран телевизора, прислушиваясь к тому, что происходит на кухне. И так мирно, покойно Егоркину, будто он был в этой комнате тысячу раз.

Услышав, как тихонько заскрипела дверь, Иван оглянулся и увидел большую голову пушистого серого кота. Кот, не мигая, смотрел на Егоркина своими зелеными глазами из сумрака коридора в щель приоткрытой двери, потом он, как показалось Ивану, подмигнул одним глазом и ухмыльнулся. Егоркин тоже подмигнул ему в ответ и засмеялся. Кот обернулся в коридор, словно проверяя, не наблюдает ли кто за ним, и решительно толкнул дверь головой. Она снова скрипнула, открылась шире. Кот поднял хвост вверх и, шевеля кончиком в такт своим шагам, важно и неторопливо двинулся к Егоркину. Весь вид кота: пушистая грудь, поднятая голова с длинными усами, взгляд, медлительные важные движения — были наполненными таким высоким кошачьим достоинством, что Егоркин едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Не засмеялся потому, что подумал, что кот обидится и вернется. Кот дошел до середины комнаты и сел, глядя с прежней усмешкой на Егоркина.

— Ну что? — спросил Иван у него дружелюбно. — Знакомиться будем? Я Иван Михалыч, а ты?

Кот снова оглянулся на дверь, поднялся, подошел к ноге Ивана и потерся ухом о штанину.

— Ну, вот и познакомились. Теперь давай дружить.

Егоркин взял кота с пола, посадил на колени и погладил по полосатой спине. Кот улегся у него на коленях и стал смотреть на экран телевизора. Показывали какую-то тропическую страну то ли в Африке, то ли в Южной Америке. Группа людей продиралась в джунглях сквозь заросли. Слышались резкие и тонкие крики птиц.

— Вот так, — одобрительно гладил кота по спине Иван. — Давай посмотрим, может, старшего брата твоего, тигра, покажут.

— Галя! — в коридоре раздался громкий вскрик Наташи. — Иди сюда, скорей!

Наташа распахнула дверь и смотрела на Ивана. Егоркин растерянно недоумевал: чего она уставилась? Он ничего не делал, сидит, как усадили.

Галя выбежала из кухни и тоже остановилась в двери.

— Смотри! — восхищенно указала ей Наташа на кота, который смотрел на них с удивлением.

«Что за переполох? — говорил его взгляд. — У нас тихо. Ждем, когда покажут моего брата».

— Он чужих не признает, — пояснила Галя Ивану с одобрительной улыбкой.

— Кот понял, что я не чужой, — засмеялся Егоркин и сказал, обводя взглядом комнату. — Как хорошо у вас.

— А что именно? — поинтересовалась Галя.

— Не знаю, — смутился он. — Все… Просто хорошо.

За чаем он сказал, что через десять дней уходит в армию. Галя онемела, растерянно глядела на него, словно ожидала, что он скажет, что пошутил, но Иван показал повестку.

С какой томительной нежностью, с каким счастьем и грустью вспоминал Егоркин под стук колес по пути в далекую Среднюю Азию, эти десять дней, проведенные с Галей. Счастливей не бывает человека! — думал он.

Разве есть на свете радость выше радости, которую дает взгляд, улыбка, прикосновение руки любимого человека?

Глава вторая

1

Всю зиму восьмидесятого года Алеша Лазарев готовился к олимпийскому сезону, не жалел себя, времени, сил. Каждый день тренировки, тренировки, тренировки! Он верил, что наступает его время, верил, что попадет на Олимпиаду, верил, что выиграет шоссейную гонку. Но сначала нужно было выиграть отборочные соревнования на гонку Мира и стать ее победителем. А уж победителя велогонки Мира непременно возьмут на Олимпиаду. Так говорил Истомин, тренер Алеши. И Лазарев видел себя на гонке Мира, видел на олимпийской трассе в Крылатском.

И вот апрель, солнце, Сочи, глянцевая зелень листьев магнолий, запахи моря, цветущей белой акации, выхлопных газов судейских машин, «техничек», автобусов, сбившихся в плотный ряд на площади перед квадратной громадой городского театра с тяжелыми колоннами со всех четырех сторон, и над слитным возбужденным гулом предстартовой круговерти спокойный голос радиоинформатора.

Алеша неторопливо крутил педали, катил по шоссе к площади со стороны гостиницы «Жемчужина», возвращался с разминки. Он слышал, как радиоинформатор называл имена знаменитых гонщиков. Алеша знал, что своего имени не услышит. «Ничего, через год назовут среди первых! — подумал он. — Непременно назовут!» Чувствовал он себя бодро, хотя волнение холодило грудь и ноги подрагивали от нетерпения, от жажды тяжелой и долгой работы, а в голове, как всегда от волнения, крутились беспрерывные одни и те же слова песенки: «Белой акации гроздья душистые спать не давали всю ночь напролет». Шоссе на повороте к площади выходило на крутой берег моря, поросший белой акацией. Сквозь редкие пока листья и цветы мелькнуло море. Вчера вечером, проезжая здесь, Алеша слышал, как волны шумели, накатываясь на берег, а сейчас шум волн заглушали голоса, музыка. Лазарев слез с велосипеда и покатил его по площади, придерживая одной рукой за руль, лавируя среди толпы гонщиков в разноцветных майках, корреспондентов, увешанных фотоаппаратами, любопытных болельщиков. Направлялся он к «техничке» команды, за которую выступал. Никто на Алешу внимания не обращал, никому он еще не был известен.

— Аркадий! — услышал он впереди себя радостный возглас и вздрогнул.

Голос был знакомый.

Алеша вскинул голову, остановился. Навстречу Аркадию Володину, капитану сборной СССР сквозь толпу пробиралась девушка в сером вязаном платье. Видел ее Алеша со спины и не мог понять, кто это. Он двинулся следом.

— Ты как сюда попала? — расслышал он среди гула толпы голос Аркадия Володина.

— В командировку… от журнала, — ответила девушка радостно. Она по-прежнему стояла спиной к Алеше.

— Да-а! Как же ты сумела? — голос у Аркадия сразу приобрел нежные и ласковые нотки, и Алеша подумал, не очередная ли это деваха Аркаши, но почему голос такой знакомый и почему он так взволновал его? Где он ее видел?

Лазарев слышал множество легенд о любовных приключениях Володина. Аркаша славился этим среди гонщиков. И тренеры не раз наказывали его за нарушение режима.

— Алеша! Алеша! — донесся крик.

Лазарев с досадой оглянулся и увидел возле «технички» сестру Галю рядом с белоголовым тренером Истоминым и механиком сборной Юрием Михайловичем Пухначевым, плечистым, высоким человеком. Галя махала обеими руками над головой и подпрыгивала, чтобы обратить его внимание. У сестры был отпуск, и Алеша уговорил ее поехать с ним в Сочи, быть свидетелем его триумфа. Лазарев поднял руку, помахал сестре, показывая, что он слышит и сейчас подойдет, и направился к Володину и девушке. Он слышал, как она спросила торопливо:

— Где Шадров?

Володин указал в сторону радиофургона, туда, где были судьи. Среди них выделялся своей крупной фигурой и светлым костюмом главный тренер сборной страны Шадров Владимир Петрович.

— С тобой вечером поговорить можно? Я в тактике шоссейной гонки совсем не разбираюсь… — быстро проговорила девушка и, не оглядываясь, двинулась средь толпы к радиофургону. Алеша так и не увидел ее лица.

Володин смотрел блестящими глазами вслед девушке, улыбался. Алеше показалось, что сейчас он спросит: «Хороша бабенка, а?»

— Кто это? — Лазарев тоже взглянул в след девушке, которая подходила к радиофургону.

Аркадий повернулся к нему и, не гася улыбки, ответил:

— Журналистка… С ее мамашей года три назад… Экзотическая бабенка ее мамаша! Мальчиков любит до потери пульса… Но хороша собой, хороша. И дочка, ишь, какая уже! — Он задумчиво потер лоб. — Тоже хороша!

— Алеша, — подошла к ним Галя. — Тебе Истомин что-то сказать хочет.

— Лиса! — воскликнул радостно Аркаша, глядя на Галю.

Лазарева взглянула на него удивленно. Высокий белолицый парень со светлыми короткими волосами был ей незнаком. Но откуда он знает, что ее в детстве Лисой звали?

— Это сестра моя, Галя, — сказал Алеша Володину с каким-то неприятным ощущением. Не хотелось, чтобы Володин смотрел на сестру такими глазами, не хотелось знакомить их. — А это Аркаша Володин… Я тебе говорил о нем! — быстро добавил он, надеясь, что Галя вспомнит его рассказы о гонщике-бабнике, который никогда спокойно мимо девок не проходит.

— А мне ты не говорил, что у тебя такая сестра! — с упреком произнес Аркаша, растягивая слова и с особенным значением выделяя слово «такая». — И так на тебя похожа! Вы что, одногодки?

Алеша не ответил. Галя не заметила, что брат помрачнел, смотрела она на Володина. Ей было приятно слушать его. Во всей ладной, мускулистой фигуре Аркаши чувствовались спокойствие и уверенность в себе. И когда Володин спросил, не одногодки ли они, а Алеша не ответил, Галя не выдержала, засмеялась, говоря:

— Нет, хуже! Одночасовки!

Алешу неприятно поразил показавшийся ему неестественным смех сестры. «Закудахтала, наседка!» — подумал он.

— Близнецы! — воскликнул Володин. — Вот это да! А ты молчал!

Алеша поморщился. Он понимал, что слова и изумленные вскрики Володина наигранны, и поражался, почему не видит этого Галя.

— Пошли! — взял он за локоть сестру.

— До вечера! — крикнул им вслед Аркаша.

«Ну, бабы! Ну, дуры!» думал Алеша с негодованием. Хотелось сказать сестре: Володин перед всеми рассыпается, каждой встречной лапшу на уши вешает, но только морщился, не зная, как поудобнее начать. А Галя испытывала почему-то такое же радостное чувство, какое бывало у нее, когда она вынимала из почтового ящика конверт, весточку от Ивана Егоркина: хотелось читать и читать бесконечно его ласковые слова. Служил он в пустыне, писал часто, но перед отъездом в Сочи от него девять дней не было вестей. Так долго он молчал впервые за полгода. Не случилось ли что с ним? Не в Афганистан ли отправили?.. С каким страхом ждала она письма, когда узнала, что по просьбе афганского правительства ограниченный контингент наших войск введен в Афганистан. Ведь городок-то, где служил Иван, был близ границы с Афганистаном. Но писал Егоркин из этого городка, и она успокоилась. Сейчас при мысли об Иване тревога шевельнулась в груди: почему так долго не пишет? Позвонить надо сегодня домой, нет ли письма. Двенадцатый день сегодня. А может, забывать стал, местная приглянулась? — с обидой мелькнуло в голове. И Галя неожиданно для себя поставила рядом Егоркина и Володина. Егоркин нескладный, застенчивый, угловатый, а Володин ловкий, литой, уверенный, в красной майке с гербом Советского Союза на груди, вспомнилось, каким особенным тоном он произнес: такая сестра. И почему он воскликнул: лиса?

— Почему у вас майки разные? — спросила Галя.

— С кем?

— С Аркашей…

— У него майка сборной… — буркнул Алеша.

— Алеша, ты что хмуришься? — встретил его Истомин возле «технички», на которой стояли гоночные велосипеды. Седые волосы Истомина, зачесанные назад, были взъерошены. Гляди бодрей.

— Я о другом… дела житейские…

— Все житейское вон!.. Важнее дела есть… Шадров заинтересовался тобой. Будет наблюдать… Действуй с умом!.. Знаю, как это важно — на первом же этапе обратить на себя внимание… и не разочаровать!..

А над площадью гремели слова:

— Товарищи водители! Напоминаем: судейские машины, пресса, медпомощь должны занимать левую сторону трассы, машины техпомощи — правую. Осевая линия должна быть свободна.

2

Ноги чуть подрагивали в ожидании выстрела. Алеша, пригнувшись к рулю, смотрел вниз, видел колеса, спицы, ноги гонщиков и почему-то остро чувствовал запах цветов белой акации. «Белой акации гроздья душистые…» Был Лазарев в самом центре группы, и главная задача для него на первых километрах этапа — пробиться в первые ряды. Иначе лидеры уйдут в отрыв, и будешь тащиться в хвосте до финиша.

Хлопнул выстрел. Дернулись, замелькали ноги, черные туфли, белые носочки. Поворот налево под уклон мимо мощных дубов, сквозь жиденькую весеннюю листву которых показалось на мгновение дымчатое зеркало моря. Зашипел асфальт. «Белой акации гроздья душистые…» Только бы не столкнулись впереди. Завал страшное дело! Ага, просвет! Алеша кинул велосипед между двух гонщиков, проскочил. Шоссе обогнуло здание гостиницы «Жемчужина» и круто свернуло направо к берегу моря. Гонщики на повороте, на спуске начали растягиваться, пошли не так плотно, обходить их стало легче. Скорость все возрастала. «Ничего, на подъеме буду в первых рядах!» — подумал Алеша. Шоссе выпрыгнуло на берег. Море ослепительно блеснуло в глаза, заискрилось, заблестело рябью волн. В белесой дымке на горизонте застыл белый пароход, замерла лодка с красным флагом на корме неподалеку от берега. Несколько человек в плавках стояли на пляже и глядели на гонку.

— О море в Сочи! — озорно выкрикнул кто-то из гонщиков.

— О Сочи в море! — отозвался другой.

Шоссе потянулось по берегу, отдаляясь от моря медленно. Лазарева обогнал гонщик в синей майке. Шел он, привстав на педали. Алеша узнал Трошина, известного спортсмена. Он однажды был победителем гонки Мира, не раз побеждал на других, но в этом году в сборную не попал. Возраст. Алеша кинулся за ним, пристроился сзади. Трошин оглянулся, улыбнулся, подбадривая. Лазарев обрадовался неожиданной помощи. Вдвоем они быстро выйдут вперед. Трошин устал, опустился в седло, оглянулся и кивнул Алеше, показывая головой вперед. Алеша поднялся на педали. Теперь Трошин пристроился к нему сзади. Так, меняясь, прячась от ветра друг за друга поочередно, они минут через десять оказались в передней группе.

— Привет… Аркаша!.. — крикнул, тяжело дыша, Трошин Володину.

Алеша тоже запыхался и отдыхал за спинами, жадно хватая воздух ртом.

— А-а! Привет! — отозвался Володин, оглянувшись. Он дышал ровно, словно катил на прогулке.

— Бросить хотели… старых да малых… — проговорил Трошин. — Но нас из седла… не выбить… — Он подмигнул Алеше.

Лазарев промолчал. Не до шуток. Отдышаться надо, отдохнуть — и вперед. Километров через тридцать в горы сворачивать, неплохо бы еще до поворота в отрыв уйти с кем-нибудь вдвоем. Гонщики впереди все мощные подобрались, знают друг друга вдоль и поперек, а он новичок, неопасный. Отпустить должны!

Алеша отдышался, отдохнул и стал медленно выползать из середины, выбирая позицию для атаки. Глядел он на асфальт, опасался, как бы глаза не выдали его намерение. Ему не раз говорили, что все его переживания, желания отражаются на лице. Скрывать, сдерживать эмоции он еще не научился. За поворотом, очередным на длинном подъеме, Алеша рванулся, выскочил из группы и, пригнувшись к рулю, помчался вперед. Устав, оглянулся. На колесе сидел незнакомый Лазареву гонщик, за тем пристроился Аркаша, за ним еще и еще. Вся группа вытянулась в цепочку, но никто не отстал. Алеша разочарованно сбавил скорость. Через мгновение цепочка стянулась, и гонщики снова пошли плотной группой. Рядом с Алешей оказался Володин. Лазарев взглянул на него и огорченно улыбнулся.

— Не дергайся! — сказал Аркаша. — Силы в горах пригодятся, а то сдохнешь раньше времени…

— Пошли вдвоем… — предложил Алеша.

— У меня задачи другие, — усмехнулся Володин.

— Уйду один! — упрямо сказал Лазарев.

— Не рвись, говорят! — вмешался Трошин.

— Пусть гонит, — засмеялся Володин. — Ему сейчас все в новинку. Петушок!

Алеша стал пробираться вперед.

3

Судейская «Волга» свернула в горы, запетляла меж густых деревьев по серпантину шоссе наверх. Скорость гонки сразу упала. Шипенье асфальта под колесами перешло в шуршание. Громче стало дыхание гонщиков. Слышнее сердитое урчание судейской машины впереди, чириканье воробьев в кустах да щелканье соловья где-то в ущелье. «Пора!» — решил Алеша. Шел он третьим и рванулся из-за спины, встав на педали. Бросок его то ли был неожиданным, то ли никто не захотел рваться за ним, и Алеша один стал уходить вверх, отрываться от группы. Временами оглядывался, видел, как гонщики один за другим исчезали сзади за деревьями. И он остался в одиночестве, только судейская машина маячила впереди. Лазарев рвался за ней, но она не подпускала его близко. Захотелось отдохнуть, сбавить скорость, но Алеша не стал делать себе поблажки, знал, что тотчас его настигнут. Второй раз уйти будет труднее. Сзади послышался шум мотора. Догоняла черная «Волга». Догнала, из окошка выглянул Шадров. Он был за рулем. Выглянул, крикнул:

— Молодец, Алеша! Давай, не щади себя!

Лазарев попытался улыбнуться, радостно стало оттого, что Шадров имя его знает, и оттого, что сумел обратить на себя внимание главного тренера. Алеша, улыбаясь Шадрову, увидел мельком лицо девушки, сидевшей рядом с тренером, той самой, которая разговаривала с Володиным. Она пыталась из-за Шадрова сфотографировать его. Лазарев успел заметить узкий шрам на ее подбородке с левой стороны возле уголка губ. И снова чем-то знакомым, родным пахнуло на него. Кто же это? Где же я ее видел? Не одноклассница ли бывшая? Алеша учился до седьмого класса в обычной школе, а потом перешел в спортивную. Но вспомнить кого-либо из знакомых девчонок со шрамом на подбородке Алеша не смог. «Волга» фыркнула и полезла выше. Заднее стекло отсвечивало бликами, по нему бежали тени ветвей. Ничего в машине разглядеть было нельзя.

С гор спускаться по бесконечному серпантину шоссе одному удобнее. Не нужно следить за гонщиками, опасаться, как бы кто не грохнулся на крутом повороте тебе под колеса, как бы кто на тебя не налетел, не сладив со скоростью. Одному хорошо! Ты — и мчащийся под колеса асфальт! Скорость, скорость!! Следи, чтоб на поворотах не слететь с дороги. Скрипели тормоза у судейской машины впереди, скрипели тормоза у «технички» сзади. Догнала она Алешу почти на перевале. Судьи разрешили идти за Лазаревым. Он — лидер! Мало ли что может случиться с велосипедом на спуске. И молил теперь Алеша об одном: как бы прокола не было либо другой поломки. Остановишься — мигом настигнут гонщики. Кажется, море синим пламенем блеснуло, скоро дорога ровная. Последний поворот. Уф, пронесло! Теперь выдержать, выдержать одному! Не сбавлять скорости! Ветер цеплялся за майку, давил в голову, сдерживал. Сейчас бы вдвоем, передохнуть бы малость за спиной. Алеша оглянулся. Может, кто идет за ним. Тоже мучается — подождать; но шоссе сзади было пустынным. «Техничка» подошла к нему вплотную, и Истомин крикнул:

— Еще тридцать километров! Выдержишь?

— Не знаю! — выдохнул Алеша.

— Потерпи — и ты лидер! Лидер! Понимаешь?!

Алеша привстал на педали, снова попытался прибавить скорость. Мелькали деревья, дома, мелькали люди, стоявшие на тротуаре. В ушах у Алеши шумело. «Белой акации. Белой акации…» Ох, и длинен же ты, город Сочи!

Снова догнала «техничка», снова Алеша услышал крик Истомина:

— Догоняют! Прибавь!

«Прибавь! Куда же прибавлять!.. Тебя бы на мое место!» — подумал Алеша с обидой и вспомнил, что был на его месте Истомин, да еще как был. Оглянулся. Действительно вдали на шоссе маячили гонщики, алели майки. Снова поднялся на педали. «Белой акации гроздья душистые…» Но ноги стали деревянными, и ветер злой давил на голову, в живот. Откуда он взялся, тихо было с утра. И листья на деревьях вроде не колышутся. Пот заливал глаза. Майка к спине еще на горе прилипла. Опять оглянулся Алеша. Гонщики ближе. Как электричка идут. Неумолимо! Не уйти от них! Не уйти! Но давил, давил Алеша на педали. Не сдамся! Не сдамся! — стучало в голове.

— Алеша! — кричал Истомин. — Отдохни! Не уйти одному! Сбавь! Отдыхай!

Опустился Алеша на сиденье, стал медленнее давить на педали. То ли пот лился по его щекам, то ли слезы. Вытер он тыльной стороной ладони лицо и больше не оглядывался, вслушивался в шум по сторонам дороги. По крикам болельщиков догадывался, как настигает, накатывается на него караван. Накатил, проглотил… Лазарев пристроился сзади. По сторонам не глядел, опасаясь увидеть насмешку на лицах гонщиков. «Ну что, мол, сопляк, допрыгался?»

Перед финишем бросился за рванувшимися из группы гонщиками, но силы не те, порастратил: не удержался, отстал и, огорченный, финишировал одним из последних в группе. Останавливаясь, видел, как обнимали Володина.

4

К вечеру пришел в себя Алеша, успокоился малость. Истомин убедил его, что главную задачу он выполнил: обратил на себя внимание специалистов. Пусть первым не пришел, но лидировал-то в одиночку пол-этапа, а это под силу не каждому, пять этапов впереди, надо не расстраиваться, а думать, как завтра победить.

Алеша стоял на просторном балконе, облокотившись о перила, с грустью смотрел с высоты четвертого этажа гостиницы на тускнеющее море, смотрел, как медленно меркнет солнце, опускаясь к туманному горизонту, как медленно ползет по тихой воде пароход, смотрел на пальмы внизу, на молодые банановые деревца, листья которых были похожи на листья хрена, на отдыхающих, прогуливающихся по тротуару на высоком берегу. Людей было мало, не сезон. До купания в море еще далеко, месяца полтора ждать, пока вода прогреется. Гуляли, сидели на скамейках пожилые люди. Молодежи среди них почти не было. Если где увидишь парня или группу парней, то без труда узнаешь своих братьев гонщиков. Но вот парочка вышла из гостиницы и направилась к спуску на набережную. Алеша замер, узнал Володина и ту девушку. Аркадий в своем ладном голубом спортивном костюме. Алеша знал, что на груди футболки герб Советского Союза под широкой белой полосой, наискось пересекающей грудь от плеча к животу.

В костюме этом Аркаша был особенно хорош: настоящий спортсмен, мужественный герой с экрана. Володин знал это и на сборах ли, на соревнованиях всегда выходил в нем к девушкам. Спутница Володина платье свое шерстяное сменила, была теперь в джинсовой юбке и кофте, как и платье, серенького цвета. Алеша проследил за ними, и когда они скрылись, спускаясь по ступеням к морю, бросился к телефону. Он знал, что Галя сейчас в своем номере. Она только что звонила домой и рассказывала ему по телефону, какие в Москве дела.

— Галя! — крикнул он в трубку. — Собирайся!

— Куда? — удивилась его напору сестра. — Что случилось?

Алеша понял, что выдал свое волнение, и уже спокойнее, сдерживая себя, проговорил:

— Ничего не случилось… Просто погулять захотелось возле моря! Нервы успокоить под плеск волн… Собирайся!

— Я готова. Заходи…

Спускались к морю. Алеша еле сдерживал себя, чтобы не броситься на поиски Володина и девушки. Хотелось скорее узнать, что это за журналистка, где он ее видел, но не хотелось выдать возбуждение свое. Он похлопывал рукой по бетонному парапету, зорко вглядывался в гуляющих по набережной и думал, в какую сторону пошли Аркаша с девушкой — к центру или из центра, а то ведь разминуться можно. Вдоль дорожки росли невысокие южные деревья: шар с острыми листьями на ножке, Галя прикоснулась к кончику листа и отдернула руку.

— Ой, как иголка!.. Это пальма?

— Кто ее знает, — ответил Алеша и радостно дрогнул, увидев голубой костюм Володина.

Аркаша и девушка шли тихонько вдоль пляжа по направлению к центру города.

«Теперь можно не торопиться!» — вздохнул про себя Алеша.

— Смотри! — показала Галя рукой вперед.

Алеша решил, что она увидела Володина. Он с девушкой повернули назад и шли теперь навстречу. Но Галя показывала на деревянного Нептуна. Он стоял у парапета, отделяющего пляж от тротуара. Мастерски сделанная из корневищ деревьев огромная бородатая голова с железной короной, вытянутая в сторону рука с большим железным трезубцем.

Аркадий с девушкой приближались. Володин слушал спутницу: она ему что-то оживленно рассказывала, а он как всегда мило улыбался, чуть наклонив к ней голову и поглядывая вперед. Галя при их приближении как-то замерла, притихла. Аркаша увидел их, улыбнулся шире, воскликнул радостно:

— А-а! Гуляем. Добрый вечер!

А Лазарев смотрел на девушку. Он узнал ее и прошептал тихо:

— Света… Светка!

— Алешка! Соня! — вскрикнула девушка. — Это же Соня! — дернула она за руку Володина. — Это он мне шрам посадил! — схватила она себя за подбородок. — Он! Я тебе только что рассказывала!.. Понимаете, я только что Аркаше про шрам рассказывала! Он спросил, а я рассказывала! А тут он… ты… — возбужденно взглядывала Света то на Галю, то на Алешу. — Это он твой брат? Да?.. Как здорово!

Алеша растерянно посмотрел на сестру:

— Вы знакомы?!

— Да, мы в одном номере… — все так же возбужденно и громко, захлебываясь, говорила Света. Она повернулась к Аркадию. — Я тебе говорю, знаешь ты Соню, — и снова Алеше: — А он вспомнить не может. А я фамилию твою не знала… А Лазарев это ты! Мне Шадров уши прожужжал: Лазарев, Лазарев! А это ты!

5

Лето после седьмого класса Алеша провел в спортивном лагере. Прозвали его там Соней: он в первый же день, устав на тренировках, уснул во время отдыха на берегу озера.

В лагере к нему впервые пришло чувство, которое не минует ни одного человека. Он полюбил. В какой она школе училась, он не знал, да и неважно это было тогда ему. Знал, что зовут ее Света, знал, что гимнастка. Впрочем, то, что она гимнастка, да и не особенно перспективная — тринадцать лет для гимнасток возраст солидный, — тоже ему было неважно. Важно было видеть ее в столовой, на озере во время отдыха, а особенно вечером на танцах, которые устраивались иногда прямо на улице. Танцевать ее приглашать Алеша не решался, танцевал с другими, но, танцуя, искал ее глазами, мучился, ревновал, когда кто-нибудь из парней слишком вольно обращался с ней, и она не сердилась. Взглядами встречались часто и в столовой, и на танцах. Он вспыхивал, опускал глаза и никогда не видел, не знал, как смущают ее его взгляды. Однажды, когда все были на пляже после обеда, а Света дежурила по столовой, убирала и мыла посуду, он собрал в лесу кулечек земляники и принес ей. Шел по столовой, ступая сделавшимися вдруг непослушными ногами. Она вытирала столы. Он подошел, положил на влажный стол кулек. Из него выкатились две неестественно алые от белизны стола ягодки и покатились на пол. Алеша буркнул хрипло, голос пропал: «Земляника!» — и нырнул в распахнутую дверь из душной столовой. До вечера мучился, что неловко вышло с земляникой, мучился, не зная, как отнеслась к его подарку Света, представлял, как она швырнула кулек в помойное ведро, куда смахивала крошки со стола, и не знал, показываться ему сегодня на танцы или нет. Но пришел. Пришел, увидел, как радостно заалели щеки Светы, как смутилась она, когда он взглянул на нее, а когда объявили белый танец, она вдруг подошла к нему…

Но на другой день на тренировочной гонке на лесной дороге на спуске Алеша, мчавшийся с огромной скоростью, врезался в Свету. Она скатилась с высокого бугра на шоссе и попала под его велосипед. Он сломал ключицу, она — ногу, разбила лицо… и больше он ее не видел.

Схлынули первые, обычные при такой встрече вопросы и восклицания, улеглось немного возбуждение, и все четверо двинулись по набережной дальше. Аркаша коснулся легонько руки Гали, качнул головой: отстанем, мол, оставим их вдвоем, не будем мешать! Они замедлили шаг. Алеша со Светой не заметили, что они отстали, не до них было.

— А как же ты приехать смогла корреспондентом, учишься на журналистку? — спрашивал Алеша.

— Мать организовала! — засмеялась Света. — Она у меня что хочешь устроит… Спит и видит меня журналисткой… Я в МГУ пыталась, но не удалось… Да ладно обо мне, еще наговоримся. Мне кучу материала нужно собрать о гонке, а я в ней ничуть не разбираюсь!.. Расскажи: почему ты в гору ушел от всех легко, а на ровной дороге тебя догнали?

— На подъеме сильному гонщику уйти проще. В горах командная борьба бесполезна… Надежда только на себя, на свою силу! А на равнине уйти одному нельзя. Вся команда должна на лидера работать! Гонку контролировать… — Алеша замолчал, вспоминая неприятные минуты, когда он бессилен был уйти от настигающего его каравана.

— А как контролировать?

— Допустим, мы с Аркашей в одной команде. Он атаковал и ушел. Я тут же занимаю место впереди группы и снижаю скорость, а сам слежу за соперниками. Им-то хочется догнать Аркашу! Как только кто-нибудь рванется догонять, я к нему на колесо и прячусь за его спиной от ветра. Он рассекает воздух, мучается, а мне легко за спиной. Он устал, уступил мне место, и я снова еле кручу педали, сдерживаю его, а Аркаша уходит и уходит…

— Почему же тогда тебе не помогали? — удивилась Света.

— Из нашей команды никого в первой группе не было… Да и уметь нужно контролировать, ведь рядом-то едут тоже не дураки. Если бы Аркаша был со мной, меня бы не догнали. Он мастер контролировать! Большой мастер!

На причале, мимо которого они проходили, на самом конце, далеко выдающемся в море, сидели рыбаки. Один из них, видимо, поймал хорошую рыбину. Его окружили, и что-то говорили громко. Голоса их доносились сквозь шум моря. Света посмотрела в сторону рыбаков, потом оглянулась на Аркадия с Галей и, понизив голос, спросила:

— Слушай, а почему его капитаном выбрали? Он же, я знаю, ни одной крупной гонки не выигрывал?

— Ну и что? Он командный боец. Он не финишер, да и в горах не силен. А это совсем разные грани… Кстати, я тоже финиширую слабо, я горный боец и темповик… Я же говорил тебе, что одному выиграть гонку нельзя, каким бы ты сильным ни был. Это все равно как, ну, например, один бы футболист играл против целой команды. Выигрыш невозможен! Вся команда должна быть сильной, и главное в гонке, наверное, работать на команду, поэтому его и капитаном выбирают. — Алеша замолчал, улыбаясь, и спросил: — Что тебя еще интересует?

— Мамаша моя у Аркаши дома была. Говорит, у него полно лавровых венков. Откуда же они у него, если он их не выигрывал?

— У команды все призы общие… После гонки их делят поровну. Кто их выигрывал — все равно! Собираются гонщики с призами в одной комнате. Один к стене отворачивается, другой указывает на приз и спрашивает: кому?

— Значит, кто выиграл венок, может его и не получить?

— Конечно! Бывает, что венка меньше всего заслуживает тот, кто выиграл… Я однажды видел, как гонщики ЦСКА наказали своего Он весь этап в хвосте отсиживался, к финишу свеженький пришел, а там в атаку, за венком! Его свои же догнали, окружили и задержали! Другая команда выиграла, но для всех урок…

Они прошли мимо Нептуна. Алеша кивнул в его сторону с улыбкой. Света ответила.

— Я уже видела! — и спросила: — А сколько гонщиков в команде?

— Шестеро. Сейчас просто отборочные. И командная борьба не так сильна. Каждый хочет себя показать. А на гонках, где есть командный зачет, там — страсти!.. В зачет идут результаты не всех шестерых, а только трех гонщиков из команды, тех, кто первым пришел на этапе. Там, как в шахматах, тысячи вариантов. Вот где борьба!

— Значит, скажем, в гонке десять этапов. Кончается она, результаты первых троих складывают и выясняют, какая команда победила?

— Нет, — улыбнулся Алеша. — После каждого этапа считают. Сегодня я пришел третьим в нашей команде, мой результат засчитывается, завтра — четвертым, не считают ни мой, ни пятого, ни шестого, а только первых трех. Нужно, чтобы побыстрей пришли три гонщика, а другая тройка команды хоть в последних рядах, это для команды не важно, важно только для самого гонщика, для его личного результата. А те, кто последними пришли, бывает, больше сил тратят в борьбе, готовят победу, чем те, кто первыми пришли, потому-то и делят призы поровну…

— А ты завтра снова будешь атаковать?

— А как же. Может, с кем из сильных вдвоем-втроем уйдем. Иначе мне не выиграть отборочных. Не выиграю здесь, на гонку Мира не попаду. Гонку Мира не выиграю, на Олимпиаду не попаду. Видишь, как все взаимосвязано. Мне непременно нужно завтра выиграть! И я выиграю!

6

Ночью в номере своем девушки долго не спали, разговаривали. Света возбужденно, прерывая себя то смехом, то восклицаниями, рассказывала, как она, тринадцатилетняя девчонка, влюбилась в Алешу. Они вместе были в спортлагере. Влюбилась потому, что он с нее глаз не спускал. Подружки это сразу заметили. Она тоже стала искать его глазами, думать о нем и влюбилась. Страстно мечтала, чтобы он ее пригласил танцевать, а он не подходил, танцевал с другими. Но когда она была дежурной по столовой, он принес ей кулек земляники, принес и убежал. От счастья она не удержалась, рассказала подружкам, а те заставили ее вечером пригласить его на белый танец. Они молча танцевали весь вечер, а потом она от счастья всю ночь не спала.

Утром гонщики тренировались в лесу. Девчата были свободны, сидели возле лесной дороги на бугре, почти отвесно спускавшемся к асфальту. Ей не терпелось увидеть Алешу, узнать, впереди ли он, не обогнали его? Она тянулась, стараясь увидеть, как появятся из-за деревьев гонщики. А когда они появились, стремительно приближаясь под горку, она не удержалась, свалилась с бугра и надо же — прямо под колеса Алешиного велосипеда. Ногу сломала. Спорт после этого побоку, да и гимнастка была никудышная. Месяц в больнице пролежала, а потом в школу.

Галя ее не перебивала, поддерживала, где смешком, а где восклицанием. «Да! Неужели! Да ты что!» Но слушала вполуха. Мучило свое. Вечером звонила домой, письма от Егоркина все нет, двенадцатый день. Но не только это было причиной беспокойства: гуляя с Аркадием, она чувствовала, что нравится ему. Восхищенные глаза его, интонация, с которой он обращался к ней, говорили об этом. Да он и не пытался скрыть своего очарования. Рядом с ним Галя почувствовала себя уверенней, впервые почувствовала, что она хороша, что ею можно любоваться, что она, если пожелает, сведет с ума даже такого красавца и уверенного в себе человека, как Аркадий. Ей льстило его внимание, и она даже пыталась кокетничать. И теперь ей было стыдно. «А как же Ваня? — думала она о Егоркине. — Ведь я забыла о нем!» И тут же успокаивала себя: какая беда в том, что она погуляла часик с другом брата. Ведь не на свидание же к нему она пришла? Случайно встретились на набережной. Если бы Света с Алешей не знали друг друга, они бы прошлись вчетвером, поговорили и разошлись. И все!.. «Нет! Нет! Напрасно я лгу себе! Зачем себе-то лгу? Ведь мне было хорошо с Аркадием не как с другом Алеши. Не как с другом!.. Господи, меня так любит Ваня!.. Где он теперь?.. Почему от него нет писем? Может, я здесь мучаюсь, а он загулял? Гуляет с девчонкой, посмеивается надо мной, а я разнюнилась…» Гале стало жалко себя. Она почувствовала, как слеза защекотала щеку, медленно сползая на подушку. В комнате был полумрак. С улицы доносился шум машин. Изредка под окнами останавливалось такси. Хлопала дверца, слышались голоса. Внизу была стоянка.

— Свет, а ты была хоть раз потом счастлива вот так, как в ту ночь… после танцев с Алешей? — спросила Галя

— Счастлива?.. Я как-то не думала… А ты знаешь, действительно со мной никогда ничего подобного больше не было! Да, не было!

Они замолчали и молчали долго, пока Галя не спросила о другом:

— Ты давно с Володиным знакома?

— С того как раз дня, когда я под Алешин велосипед попала… Аркаша тоже в лагере был. Я и раньше видела его, но он старше нас лет на пять. Тогда он школу закончил и тренировался у Истомина, в институт готовился. Володин с Истоминым меня в больницу сопровождали, Аркаша за мамашей ездил. А потом он с мамашей сдружился… Почти год неразлучными были. Он часто к нам приезжал, подарки привозил… А что ты о нем спрашиваешь? Понравился? Он всем нравится, — засмеялась Света, делая ударение на слове «всем».

И по тому, что Света выделила это слово, Галя решила, что словом «всем» Света заменила слова «и мне», и сказала поспешно:

— Ну что ты! У меня парень есть! Я люблю его, и он меня любит. Ты почитала бы его письма, его слова… А что Аркадий? Аркаша не по мне… Мне такие совсем не нравятся…

— А где он, парень твой?

— В армии…

— А-а! Ты знаешь, Галь, у меня тоже парень есть. И он мне предложение сделал. Замуж зовет!

— Да-а? — удивилась Галя. Она подняла голову над подушкой и посмотрела в сторону кровати Светы. — А как же Алеша? — вырвалось у нее. Она сама поняла нелепость вопроса.

— Это же давно было! — Света засмеялась. — В детстве. Я уж и забыла об Алеше… Нет, не забыла! — добавила она поспешно. — Вспоминала иногда… Но я не думала, что увижу его когда-нибудь.

— И ты согласилась… замуж?

— Нет еще. Сказала, подумаю.

— А кто он?

— Журналист. Редактор отдела в молодежном журнале. Это он с мамашей командировку мне сюда организовал… — Света о любви своей к Алеше рассказывала эмоционально, играла голосом, а сейчас говорила без интонаций, говорила, как о каком-то скучном предмете. И тон ее сказал Гале больше, чем слова — Он вообще-то хороший. Мамаша говорит, перспективный, с ним, говорит, мне забот не знать… Жених он завидный. Зарплата хорошая, машина, квартира, дача, не жених — мечта!..

— Да-а! — удивилась Галя. — А сколько же ему лет?

— Тридцать.

— Смотри-ка, не старый еще, а все есть.

— Он коренной москвич. Родители помогали.

— Чего же ты не соглашаешься?

— Да ну его! Какой-то он занудливый… и скользкий…

Они снова замолчали надолго.

— Свет, ты не против, если я настольную лампу включу?. Письмо напишу! — спросила Галя.

— Включай! Все равно не усну… Столько впечатлений за день! Обдумать надо… Ты своему писать хочешь?

— Ему, — улыбнулась Галя смущенно.

— Только об Аркаше не пиши — заревнует…

— Непременно напишу! Он у меня понятливый.

— А вообще-то пиши! Ревность иногда полезна… Я вижу, на тебя Аркаша впечатление произвел. Смотри поосторожней, парень он — угар!

Алеша тоже не сразу уснул. Смутно было на душе, не выходил из головы совет Аркаши: вечером Володин отозвал Алешу в сторону и сказал — если помощник тренера сборной Янов предложит помочь пробиться в сборную на гонку Мира, а за это попросит половину выигранных в гонке денежных призов, нужно соглашаться, не пожалеешь. Лазарев ничего Володину не ответил. Стыдно сейчас было, и Алеша твердо решил отказаться от помощи Янова, если он предложит. Думал Алеша и о проигранном этапе, переживал заново. Хорошо ведь складывалось поначалу, потерпеть бы немного. Потом стал думать о Свете. Он вспоминал ее девчонкой в спортлагере, вспоминал радость ее при встрече, вспоминал, как она говорила, что Шадров ей уши прожужжал: Лазарев! Лазарев! Значит, Шадров оценил его, верит в него, нужно только хорошо показать себя в следующих этапах, и без помощи Янова он на гонке Мира. А там уж судьба покажет! И снова мысли возвращались к Свете. «Все-таки день сегодня здорово прошел! Хороший день! Хорошее начало!» — думал Алеша.

Уснул сразу только Аркадий Володин. Перед сном он позвонил в Москву жене, рассказал ей, как он победил на этапе, послушал агуканье в трубку восьмимесячной дочери, поагукал в ответ, пожелал жене спокойной ночи и с удовольствием нырнул в прохладную постель. Стал думать о дочери, потом вскользь мелькнула мысль о жене. Она была красива, но как-то быстро стала для него никакой. Умом он понимал, что его жена женщина красивая, нравилось, когда знакомые говорили ему об этом, но сам не замечал ее красоты, не трогала она его. Красива — и хорошо. Возникала иногда мысль, что за женой во время частых и долгих отлучек его на сборы и соревнования могут ухаживать мужчины, и что нет гарантий, что она не ответит на ухаживания. Но мысль эта не волновала почему-то. Потом стал думать о Гале: недурна, но, как все бабы, глупа. Любит, когда на ее ушах лапшу развешивают. Заняться, что ли, ею? Жаль, что сестра Алешки! А при чем здесь Алешка? Вспомнилась вечерняя прогулка по набережной, о Свете подумал с сожалением: теперь Алешка помешает. Ничего, утешусь сестренкой. С этими мыслями Володин уснул.

7

Гонщики плотной группой идут по извилистому шоссе под уклон. Мелькают придорожные кусты, скалы, груды камней.

Поворот, поворот.

Скрипят тормоза у «техничек», летят камешки из-под колес.

Шипение, свист.

Алеша в середине группы, пытается выбраться на простор, но велосипеды спереди, сбоку, сзади. Нырнет вправо, а на пути велосипед, влево — то же самое. Руки, ноги, глаза напряжены.

Поворот, шипение асфальта, поворот…

Скорость, скорость!

И вдруг треск впереди, упал кто-то.

Завал!

Не успел тормознуть Алеша, кто-то шарахнулся от завала в сторону, врезался в него. Кувыркнулись деревья, клочок синего неба.

Хруст, боль, вскрики, хрипы.

Кто-то тащит велосипед с Алеши, рвет майку педалью. Майка треснула, расползлась. Царапнул грудь велосипед. Кто-то на ногу наступил. В глазах красные пятна от боли…

Шум вокруг, крики.

Попытался вскочить Алеша с асфальта и чуть не взвыл. Рука, словно чужая, повисла безжизненно. Алеша сел на асфальт. Рядом гонщики злобно рвали сцепившиеся велосипеды, размахивали погнутыми колесами, подзывая механиков. Машины неподалеку в пробке застряли, сигналили, пытались поближе к завалу прорваться. Бежали механики с новыми колесами.

Нога у Лазарева начала лихорадочно дрожать. По бедру кровь текла и капала на асфальт. И понял Алеша: все! Прощай, гонка, прощай, Олимпиада, прощай, мечта! Понял и заплакал. Он пополз с дороги, упираясь в асфальт здоровой правой рукой и оставляя за собой кровавый след. Отполз и уткнулся лицом в траву, чтобы слез не показывать и не видеть, как проносятся мимо гонщики, которым механики заменили колеса.

— Алешка! Алеша! — услышал Лазарев женский крик и суетливо вытер, размазал по лицу слезы.

Трава на обочине была пыльная, лицо стало грязным, страшным.

— Алеша! — подскочила Света к Лазареву и ухватила его за плечи, чтобы к себе повернуть.

Чуть не взвыл он от боли. Лицо перекосилось, побелело.

— Рука! — успел он выдохнуть и потерял сознание.

Увидела Света бедро разодранное, след кровавый на асфальте, зеленое, под цвет травы безжизненное лицо Алеши и закричала истошно, опустилась рядом, решив, что он умер. А к ним уже бежали с носилками от «скорой помощи».

— Не ори! — рявкнул на Свету один из тех, что был с носилками и в белом халате, и сунул под нос Алеше кусочек ваты.

Лазарев замычал, дернул голову в сторону от руки врача. Лицо его стало розоветь. Врач потрогал осторожно Алешу за руку, помял и буркнул:

— Ключица! — Потом приказал: — В больницу!

Алешу уложили на носилки, понесли к машине. Света брела следом, всхлипывала, терла щеки, глаза ладонью.

— Света! — крикнул Шадров из машины, высунув свою крупную голову в окошко. — Садись!

Он даже из машины не вылезал, а может, вылезал и опять сел, только Света не видела, но все же она с неприязнью взглянула на Шадрова и махнула рукой: уезжай!

— Сумку возьми! — сердито крикнул Шадров, высунул руку с сумочкой в окно и кинул.

Света не поймала ее. Шмякнулась сумочка рядом на асфальт. Света подняла и побежала к машине «скорой помощи».

Галя, как и все болельщики, которые были возле театра напротив финишной черты, когда послышались возгласы: «Идут! Идут!» — тянулась, высматривала на шоссе гонщиков, а когда увидела надвигающуюся лавину, пыталась разглядеть среди первых майку Алеши, но майки всех цветов рябили в глазах, и непонятно было, кто впереди сейчас и кто будет впереди у черты. Гонщики надвинулись, налетели на черту, виляя колесами, промелькнули мимо. Кто победил — не понять! Кажется, первой мелькнула майка зеленая с белыми полосами. Значит, опять не Алеша и… не Володин. Галя искала среди остановившихся гонщиков брата, но не видно его было. Заметила улыбающегося Аркадия в желтой майке лидера, тяжело дышавшего, подошла к нему и спросила тревожно:

— А Алеша где?

— Алеша? — переспросил Аркадий и стал осматривать гонщиков. — Тут должен быть…

— Алешка?.. Лазарев, что ли? — оторвался от пластмассовой белой фляжки с соком один из гонщиков и взглянул на Галю.

— Да! — закивала она с надеждой.

— Он в завал попал… В больницу увезли…

В больнице напротив операционной у окна Галя увидела Свету и бросилась к ней.

— Где Алешка?!

Света молча указала на дверь. Галя взглянула на табличку, прочитала и воскликнула испуганно:

— На операции!

Дверь распахнулась, появился мужчина в белом халате и белой шапочке, взглянул на девушек и передразнил ворчливо:

— На операции! Скажут же. Оцарапается человек, косточку сломает, и сразу — операция. Спортсмены, называется…

Мужчина тянул за собой медицинскую тележку на колесиках. Сзади ее подталкивал другой. На тележке лежал Алеша с рукой и плечом в гипсе и с забинтованной ногой. Увидев заплаканные, искаженные страданием лица девушек, он подмигнул им и попытался улыбнуться бледными губами. Мужчины покатили тележку по коридору. Девчата пошли следом.

Часть третья

1

Легкое, едва ощутимое движение воздуха приносило в лагерь душный тревожный запах цветущего миндаля. Тревогой веяло и от тускло-синего неуютного неба, от слишком жгучего для апреля солнца, особенно от голых, каких-то унылых зеленовато-дымчатых гор. Роман Палубин почувствовал тревожную неуверенность и в излишне бодром голосе Кости Никифорова. Хрипотца в нем слышалась сильнее, когда Костя попросил Ивана Егоркина принести гитару. И в том, что Егоркин с готовностью вскочил, оставив свой автомат на камне в тени палатки, и как-то суетливо побежал, громыхая ботинками по шуршащим камешкам, чувствовалось что-то неестественное, натянутое. Роман знал, что Иван не любит, когда им помыкают. Десантники сидели возле длинной палатки на прохладных, остывших за ночь камнях. Палубин смотрел, как рослый, худой Егоркин, гибко пригнувшись, нырнул в палатку, исчез в ней. Вспомнилось, что полгода назад, в первые дни службы в Чирчике, Иван Егоркин был нескладный, неуклюжий и какой-то хрупкий, как ветка зимой, чуть согни — сломается, а теперь хоть и длинный и худой по-прежнему, но гибкий, ловкий, уверенный.

Появился Егоркин из палатки со старой гитарой с облупленной декой, появился, театрально откинув полог, брякнул пальцами по струнам и, дурачась, захрипел, подражая Косте Никифорову:

— Где же ты, Маруся? С кем теперь гуляешь?

Длинный, худой, он стоял у входа в палатку в мятой солдатской панаме, сдвинутой на затылок, щурился на ослепительном солнце и качал головой в такт ударам, глядя на Костю. Плохо настроенная гитара глухо и коротко бренькала.

— Ох, Маруся! Стройная красуля! — бил по струнам Егоркин. — Ждешь ли ты, Маруся, Никифора-салагу?

Десантники засмеялись недружно, как бы вынужденно. Только Роман Палубин не улыбнулся. Иван отметил, что сидел он бледный, прижимал обеими руками автомат к животу и напряженно думал о чем-то.

Ждать вертолетов, ждать боя с душманами томительно и тоскливо даже таким бойцам, как Никифоров. В Афганистане он с того дня, когда ограниченный контингент советских войск введен в страну по просьбе ее правительства, имеет орден Красного Знамени и медаль «За отвагу». Никифоров роста маленького, и плечистым назвать его нельзя. Быстрый, легкий, юркий, две минуты в строю спокойно постоять не может. Поэтому он всегда в задних рядах, подальше от командиров.

— Рядовой Егоркин, не вижу уважения к деду! — сердитым басом, подражая лейтенанту Желтову, командиру взвода, крикнул Никифоров. Он сидел на высоком камне, раскинув вытянутые ноги. На коленях небрежно лежал автомат. — Доложить о выполнении приказа!

— Есть! — гаркнул Егоркин, брякнув по струнам, и, держа обеими руками гитару на груди, словно автомат, двинулся к Никифорову строевым шагом. Он резко выбрасывал длинные ноги вверх и грохал об землю ботинками так, что пыль поднималась и камешки летели в стороны. Подойдя вплотную к сидящему Никифорову, Иван пристукнул ботинками, выпучил глаза, набрал в грудь воздуха, приготовившись рявкнуть, но Никифоров опередил его. Томно отгоняя ладонью поднятую Иваном пыль от своего лица, он, капризно морщась, проговорил:

— Ванька, не пыли! — и добавил: — Разрешаю доложить!

Десантники снова засмеялись, на этот раз оживленнее, веселее. Егоркин шумно выдохнул и нежным голоском заговорил:

— Дорогой Никифорчонок! Я бесконечно счастлив исполнить любой приказ, произнесенный твоими сладчайшими облезлыми губами, высушенными афганским солнцем и длительной неустанной болтовней. Прошу принять сей сладкоголосый инструмент и огласить окрестные горы меднонапевными звуками!

Егоркин упал на одно колено, склонил голову и протянул гитару Косте Никифорову, держа ее обеими руками. Никифоров, прежде чем взять гитару, толкнул локтем своего соседа, веснушчатого десантника, и сказал:

— Учись, студент, как к деду обращаться надо! Запиши, я отредактирую, и перед сном учи наизусть.

Роман Палубин смотрел на все это с презрительной усмешкой. Нелепо, глупо, невпопад, как в дрянном провинциальном спектакле. Что смешного?

Егоркин поднялся, отряхнул пыльную штанину, подхватил свой автомат и направился к Роману. Они вдвоем неделю назад прибыли в десантный батальон после обучения в Чирчике и еще ни разу не сталкивались с душманами.

— Что ты мрачный такой?

— Ломаться, что ли, как ты, перед этим шутом, — вяло кивнул Роман в сторону Никифорова, который отставил в сторону автомат и подтягивал струны.

— Он хороший мужик.

— Да ну вас… Душно…

— Помните Васильева? — обратился к ним сидевший слева десантник, смуглый, с надвинутой на блестевшие глаза панамой. Он слышал разговор. — Того, что три дня назад погиб? Он тоже перед боем мрачный ходил, томился… Чуял, наверно…

Егоркин и Палубин молча смотрели на соседа. В груди у Ивана снова заныло. И раньше было тоскливо. Он шутками пытался взбодрить себя, не показать десантникам своего состояния. Понимал, что от того, как он поведет себя в первом бою, зависит их отношение к нему.

— Ну и язык у тебя, — буркнул Егоркин и отвернулся. — Только унитаз чистить.

Никифоров, тихонько трогая пальцами струны, запел песню, которую Иван слышал однажды. От того, что Костя запел именно эту песню, Егоркин почувствовал к нему благодарность, показалось, что Никифоров понял его состояние и поет для него одного:

В этой деревне огни не погашены,

Ты мне тоску не пророчь…

Егоркину вспомнилась Масловка, мать, Валька. Мать писала, что свадьба у нее с Петькой была в феврале. Вспомнилось, как однажды после встречи Нового года в клубе провожал он Вальку домой, шли по сыпучему свежему снегу. Фонари горели на столбах, освещали избы с темными окнами. Глухая тишина. Снег потихоньку сыпался из темноты, искрился, мягко хрумкал под ногами… Потом вспомнилась Галя Лазарева. Шел мокрый снег, когда прошлой осенью стояли они у ворот военкомата. Большие хлопья падали на плечи, на грудь Гали и, тихонько шурша, скатывались вниз по болоньевой куртке, рассыпались. Верх шерстяной шапочки был в снегу, а по бокам на ворсинках дрожали капли воды. И лицо у девушки мокрое… Последнее письмо от Гали Егоркин носил в кармане. Были в нем нежные слова, было и то, что тревожило. Галя писала, что собирается с братом Алешей в Сочи на соревнования велогонщиков. Иван представил девушку в окружении спортсменов на берегу моря, и печально стало. И теперь думал о Гале с грустью и непонятной тревогой.

Кто мне сказал, что во мгле заметеленной

Глохнет покинутый луг?

Кто мне сказал, что надежды потеряны?

Кто это выдумал, друг?

Егоркин ждал этих слов песни. И, как и в прошлый раз, когда он услышал их, какая-то горькая тошнота сжала горло, и подступили слезы. «Кто мне сказал, что надежды потеряны? — повторил он про себя. — Кто это выдумал, друг?» Галя теперь в Сочи, у моря. Там хорошо! Егоркин никогда не был у моря, видел его только в кино. Может, теперь купается, если там такая же жара, и не представляет, что, может, через час-другой его не станет! Нет, как же так? Сердце заколотилось сильней. Егоркин поднял панаму на затылок и вытер пот… Я буду! Не может быть! Но и Васильев, наверное, думал, что он будет вечно? И все, наверное, так думают? Егоркин окинул взглядом десантников: Костю Никифорова, склонившегося к гитаре, Романа. Но боя без жертв не бывает… Я не хочу быть жертвой! Иван вздохнул глубоко. Палубин вскинул голову и глянул на него.

— Воздух хороший, — улыбнулся Егоркин. — Пахнет как!

— Это миндаль… Цветет миндаль.

— А тюльпаны, ишь, как хороши, — указал глазами Иван на пологий склон горы.

— Они мне кровь напоминают…

В Чирчике Роман с Иваном спали на одной двухъярусной кровати: Егоркин наверху, а Палубин внизу. И после службы Роман собирался ехать с Иваном в Москву на машиностроительный завод, о котором много хорошего рассказывал Егоркин. Роман вырос в детском доме. Мать младенцем оставила его в роддоме. И никто о ней ничего не знал.

Конец ознакомительного фрагмента.