МоЯн

Алексей Шнейдер, 2019

Книга о маленьких тайнах, которые не принято озвучивать, но их нужно иметь в виду, начиная диалог или снимая белье, желательно – медленно… Книга-алкоголь, книга-похмелье… Книга с именем и одновременно без него. Книга о противоречивости секса, о хаосе в головах, о границе разумного и о том, какие все мы скрытные. Почему страсть – не повод любить? Почему ушел? Почему не забыл? Почему пожирают не только глазами? А облака при всей своей воздушности – такие грязные. Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Вторник — лучший день после понедельника. Он символ того, как неумолимо тянется неделя к своему завершению. И жизнь клерка становится оттого чуть проще. Принятые в понедельник решения отменяются в этот день. Но свадьбу, на которую был приглашен, отчего-то в этот день не отменили. Птички пели, солнце светило, а прекрасное время, где можно было нажраться в хлам и тебя за это еще и похвалили бы, приближалось.

Проснулся в бодром настроении. Принял душ, намарафетился. Проверил дыхание, дыхнув на ладошку, проверил подмышки. — Жеребец! — обратился к отражению. И выпорхнул на улицу.

Солнце светило, соловьи заливались.

Едва вышел за угол дома, мое сердце оборвалось. Одиноко стоящий на парковке мерин был изуродован надписями белой краской, а все четыре колеса проколоты. «ЭТА СУКА ТОГО СТОИЛА?!» и «Я ТЕБЯ ЛЮБИЛА» буквально светились на всю улицу, и на этот свет летели прохожие.

Стою в метре от своего внедорожника, а брови никак не могут вернуться в исходное положение. «Что это?!». Смешанное чувство досады, печали и сарказма погрузило меня в молчание на грани траура.

— Твой, что ли? — обратился ко мне мужик, всем видом и запахом сообщающий о своем вольном нраве и духе. Выхинский хиппи, недавно ковырявшийся в мусорном бачке возле магазина. Его забавляла картина проколотых шин и надписей, красовавшихся со всех сторон моего авто. Я не ответил.

— Хех, бабы — они такие. Чем горячее в постели, тем мстительнее за ее пределами, — «радовался» за меня мужичок, шепелявя без передних зубов. — Машина не член, можно восстановить, — ободряюще заявил он. А ведь прав. Даже смешно. Кроме нее, больше некому удивлять в постели и в жизни. Приложил ладонь к щеке — жгло воспоминание. Кроме Аленки, такую херню никто бы не выкинул. Она набирала обороты.

— Братиш, подкинь деньжат, — за добрые слова и учтивость мужичок просил оплату.

— Сам в поисках.

— Заработка? — удивленно посмотрел на меня.

— И счастья…

К ресторану в пределах Бульварного кольца подъехал с большим опозданием. Паркуясь, поймал смешки водителей и прохожих.

— Можно сфотографироваться? — обратились ко мне проходящие мимо девчата. Им было смешно от надписи с водительской стороны: «Эта сука того стоила???».

— Можете написать на машине свой телефон, — закрывая дверь, подмигнул студенткам. Они хихикнули.

Гостей было меньше сотни: немного родственников с одной и с другой стороны, друзья и коллеги.

Ведущий праздника, как по мне, должен дирижировать мероприятием так, чтобы бордовыми лицами светилась только часть гостей. Он должен держать хрупкий баланс между силами алкогольного зла и нудными снобами, вынуждающими его зевать от скукоты. Но праздника в душе так и не оказалось. Набравшись смелости и опрокинув пару шотов с водочкой, взял слово:

— Дорогие мои! — обращаюсь к молодоженам, — брак — это тыл, который вас всегда прикроет, оставляя где-то там бушующие страсти повседневности. Но сберечь его — особый талант и непомерный труд. Ты, Глеб, еще тот бездельник, так что это последний шанс принять себя и не спорить с судьбой. Такси у входа, бежим! — Глеб, сидя за отдельным центральным столом, только одарил меня пьяной улыбкой, больше походившей на улыбку одурманенного пленника, чья рука находилась в оковах цепкой невесты. — Крепкая уверенность в своей правоте и непоколебимость в выборе. Держитесь, ребята, друг друга! Сложно найти свою половину! — и уже шепотом добавил: — Глеб, машина стоит еще десять минут.

Часть зала, на которой расположились родственники жениха, смеялась от души. И среди них шире всех улыбалась Норма Джин Бейккер. Не иначе как Мэрилин в молодости, она радовалась присутствию в этом зале еще кого-то, кроме престарелых родственников и женатых друзей ее двоюродного братца. «Дорогая Монро, буду вашим президентом в этот вечер», — вел мысленно с ней диалог через столики. Густые, золотистые волосы обрамляли милое фарфоровое личико. Куколка с красными, как клубника, губами, не отводя взгляд, озорно аплодировала, пока не сел на отведенное мне молодоженами место. Все остальные сорок минут королева вечеринки находила повод сесть вполоборота и кинуть взгляд на заинтересовавшего ее Бауэра.

Ох уж эти свадебные забавы. Всегда такие разные, такие веселые. Посмотрите это фото наших молодых до того, как они встретились. Это Глеб в грязи и совочком — когда он нажрался, как свинья, на двадцатилетие, это Ника получает диплом. Потом еще час фотобиографии, результатом которой должна быть их замечательная свадьба. Потом много-много музыки, чтобы не особо себя слышать, еда, выпивка, тривиальные шутки ведущего о святости уз брака, о равенстве полов и прочей ахинее.

И наконец уставший ведущий предложил потрясти костями. Встал, встала и Мэрилин. Двинулся в ее сторону, она смотрела и ждала. Только протянул к ней руку со словами «Дивная…», как меня буквально в метре от нее перехватила бабушка Глеба. Грузная, ниже среднего роста женщина килограмм двухсот хватает меня за руку и насильно принуждает к бальным па.

— Не откажете преклонных лет даме? — сверля глазами, улыбалась ехидная старушка. Разве откажешь милой бабуле за шестьдесят в безобидном удовольствии оторваться?

— Почту за честь, Жозефина! — отчеканил с бравадой и цокнул, как гусар, каблуками.

Кружить в свадебной карусели два центнера при смерти еще то увлечение, но Мэрилин эта неожиданность только завела. Внезапный «перехват» очень развеселил ее, и она заливалась от смеха. Выбрав из противоположного лагеря кавалера подряхлее, она буквально выдернула его на энергичный танец. Дед ошалел. Мне отсюда чувствовалось подросшее давление, пробившее барометр старика, а клацающая челюсть норовила покинуть расплывшийся в улыбке рот пенсионера. Счастью не было предела.

Поблагодарив подругу за чудное времяпрепровождение, сообщил, что кони не кормлены и Франция в опасности, но она, Жозефина, покорила мое сердце. Старуха сверкнула по-девичьи глазами и кокетливо разулыбалась, обнажив ровный ряд зубов. Наверняка в молодости порядком повидала членов. Приятная старушка. Если вдруг стану геронтофилом, то она будет первая, кому позвоню.

В небольшом уличном закутке возле ресторана уже толпилась вся курящая братия.

Обмен банальностями по поводу великолепного вечера и выбора чудного дня для такого замечательного праздника прошел быстро. Встав чуть дальше остальных, затянулся как полагается — полной грудью. Хорошая затяжка без постороннего внимания, когда никто не мешает насладиться отравой — куда приятнее, чем публично дымить, поддерживая образ брутала. Дым, обжигая трахеи, постепенно оседает, отравляя смолами кровь, мгновенно поднимается наверх, щекоча скальп. Прикрыл глаза, затянулся.

— Привет! — молодой женский голос звоном вернул меня из состояния эйфории в обывательский праздник.

— Саутон и Порчер, — заявил, открывая глаза.

— Не поняла, прости, что ты сказал?

— Саутон и Порчер. Два предпринимателя, додумавшиеся продавать аплодисменты.

— Интересный факт…

— Матерые аферисты быстро раскрутились, поняв, что мнением можно манипулировать, а люди — ведомый скот. На премьерах новых артистов или спектаклей они подсаживали своих людей в зал, и те, в свою очередь, бурно осыпали овациями выступающую труппу. Зал взрывался по принципу домино. Лишь бы не показаться невежами, люди рьяно долбили в ладоши. Кассовые сборы росли, а с ними и процент Саутона и Порчера. Ваши сегодняшние аплодисменты купил по большой цене.

— Спасибо. Они были искренние. Все пришли словно на вручение Нобелевской премии или званый вечер в Кремле. Ни пошевелятся, ни улыбнутся. А ведь праздник. То ли дело вы.

— Бауэр Алексей. И давай все же на «ты», если не против?

— Саша. Не против, — все так же улыбаясь, нерешительно подала мне руку моя спутница.

Поклонившись в реверансе, поднес ее кисть к губам. Прикосновение было легким, кожа нежной, а Саша озорной.

Папа Саши обладал чутьем и позвал ее по каким-то неотложным делам, сверкая гладковыбритой лысиной. Ярко-красный джемпер вел мою восемнадцатилетнюю Мэрилин в стадо рыхлости и заносчивости. Безбожники! Они думают, она хрупкий цветочек и их оранжерея убережет ее нежные лепестки от сорванцов. Бьюсь об заклад, Саша уже перетрахала половину своего курса, причем на постели своих родителей и пару раз у бабушки.

— Бауэр, могу с тобой поговорить? — отвлек меня Игорь от размышлений о прелестнице. — Тут такое дело, у меня появилась девочка.

Алкоголь ударил по голове тремя стопками и стало резко приятно. Прохладный ветерок дернул челку набок. Глаза сузились, образовав только одному мне понятную радость от любви к моменту.

Через дорогу, заложив руки за спину, стояла девушка в бежевом платье. С площадки возле ресторана, где курил, казалось, что она смотрела в нашу сторону или даже на меня. Фокус образовался не сразу. Но посмотрев пристальнее, понял. Напротив ресторана стояла Алена. Алена! Туристический автобус скрыл застывшее, как в фильмах ужаса, сконцентрированное тело моей недавней страсти из вида. Мурашки пробежались по спине. Меня передернуло.

— Поздравляю, это куда лучше одинокого манипулирования естеством, — смотрел все так же, не моргая и не отводя взгляда, на ту сторону, где вот-вот должна появиться моя психанутая подруга.

— Да, все ништяк. Девчонка огонь, талантлива, весела. Поет в ресторанах, голосище! Балдею от нее.

— Но? Есть какое-то «но»? — автобус стоял в пробке целую вечность, скрывая пронзительный взгляд Алены.

— Да, понимаешь, как только доходит… ну ты понимаешь… — мой друг виновато осмотрелся, — так возникает ступор. — Автобус отъехал, и там не было никого. Жить становится веселее. Но сомнений не было: послание на авто — привет от извергнувшейся больной любовью Алены. Этот Везувий пока только обдал пеплом. Скоро будут грохот, взрывы, землетрясения и уничтожающая тягучая масса злости.

— Главное, что это «но» — не член гермафродита. Ладно, не слушай меня, это деликатная тема. Но стесняться ее нечего. Когда наедине с собой остаешься, бывают сбои?

— Нет!

— Тогда ты здоров и пить ничего не нужно. Так бывает. Мы неосознанно продолжаем относиться с опаской к, по сути, постороннему человеку, не доверяем. И оттого «черепашка не покидает свой домик». Ты не знаешь наверняка, как она отреагирует на тебя, теперь уже в новом обличье Калигулы в ее постели. И сомневаться в своих силах естественно, особенно когда девочка очень нравится. Еще сомнения из-за здоровья, разумеется ее, ведь в своем-то мы всегда уверены. И это тоже норма.

— Так что делать?

— Ничего. Просто занимайтесь тем, чем занимались раньше: смотрите кино, читайте, разговаривайте, но только голые. Поверь, девчата так же стесняются себя, как и мы. Так что свои недостатки перекроешь ее изъянами. После пары дней такой терапии перестанете обращать внимание на моральные барьеры и будете прямо на улице друг друга дониматься. И сдайте анализы.

— Еще вот такая штука меня смущает. Она не спрашивает про защиту и сама не предлагает. Как с этим быть?

— Бросай эту прошмандовку и найди себе бабушку с другими принципами! — мне было весело.

— А если серьезно?

— Тогда понятна твоя неуверенность. Поговори, объясни, что тебя беспокоит, не дура, втянется в диалог. Ну а если дура, то не мучь себя и говори ей «прощай». Давай, расскажешь, как все прошло.

Игорь пошел к остальным в курилку, оставив меня наедине с собой.

Мэрилин послушно стояла в родственном кругу, среди семейных философов и домашних бихевиористов, внимательно слушала неизбежный разговор о высших силах и природе вещей. Такие разговоры начинаются в состоянии белой горячки, усугубленной маразмом. Мэрилин нужно спасать!

— Если говорим о Боге, извините, что встреваю, — нагло вклинился в мирную беседу старперов.

— Ничего, ничего. Будет интересно услышать мнение молодежи на этот счет, — сообщил профессорского вида носитель очков, снисходительно отвечая за всех.

— Если говорим о Боге в привычном и обывательском понятии этого явления, то его, на мой взгляд, нет.

— Что вы подразумеваете под «обывательским»?

— Обывательское — это олицетворение Бога в виде субстанции света или вполне себе индивидуума в человеческом обличии. Который, по собственному желанию или нет, дает жизнь, судьбу и прочее предопределение бытия. Здесь привычнее для меня прозвучит фраза физика: мы все рано или поздно попадем в бесконечный космос в виде частиц. На фоне этого все официально существующие конфессии — просто эпилепсия. Такая трактовка — самое короткое резюме на все концепции религий и в то же время научное обоснование высших сил.

— Любопытно, — переваривал пьяным мозгом собеседник мои слова.

— По мнению Невзорова, у религий всего два пути: либо они эволюционируют под общий образовательный минимум, удовлетворив с научной точки зрения потребность масс в чуде, либо они изживут себя и канут в Лету.

— Вы восхищаетесь атеистом Невзоровым? — обратились ко мне Очки.

— Не нужно приравнивать атеистов к особо умным товарищам или к культурным невеждам. Скорее атеист — человек-циник, не приемлющий понятия любви как бескорыстного на высшем уровне. Расписывающий его как химическую реакцию, и психологический кульбит. Атеист больше человек фактов и опровержений конфессий, чем слепо верящий в идею отсутствия божественного вмешательства. И нет, не восхищаюсь. — Мерилин смотрела на меня, и было непонятно: она испугалась моего вмешательства или возбудилась от наглости?

— Быть в стороне от общей духовной эйфории не так уж и плохо. Это снимает с вас эмоциональное бремя, позволяет не кривить душой, сочувствовать без слез или не впадать в рождественский экстаз. И такая модель поведения, скажу вам, становится все более популярной. И вот почему. Это позволяет избавиться не только от религиозных постулатов как обязательных, но и от прочих, моральных принципов заодно. Если уж слово Божье попрали, то почему наставления ограниченного круга лиц будут обязательными к исполнению? — подводили к бесконтрольности и беспринципности «новых» поколений Очки.

— И здесь скрыта большая яма для текущих и будущих пенсионеров на ближайшие 30 лет, — перехватил отнятую инициативу. — Отсутствие морали даст новому поколению спокойно воспринять не то что увеличение пенсионного возраста, а вовсе отмену пенсий по старости. Иными словами, каждый сам по себе. Тебя вырастят, воспитают. Но после восемнадцати ты один до самого конца. Не будет морали, обязывающей хранить связь с детьми, женами, родителями. Нет ничего, что позволит тебе морально надавить на них и заставить содержать тебя. Так что в этом контексте религия является катализатором нравственности. В какой-то мере ее наличие необходимо в переходный период и мы его достигли. Но эта мораль устарела.

— Интересная и наивная теория, — надменно сказали Очки.

— Не думаю, что у вас есть что-то больше, чем еще одна теория. Если, конечно, в кармане не завалялся краеугольный камень бытия.

— Ваш катехизис нравственности понятен, — резко обрубил профессор.

Мэрилин, взяв меня под руку, сообщила окружающим, что нам пора присоединиться к бунтующей молодежи и проведать скучающих молодоженов. С чем согласился папаша, засмущавшийся невольного конфликта с профессором.

— Ты очень разговорчив, — тянула за собой моя Мэрилин. Она как будто почувствовала момент моего алкогольного согласия на все и потащила куда-то. Ей было весело, она шаловливо улыбалась и тянула дальше, мимо молодоженов.

— Это все ты и водочка. Профессура не права. Мнение, даже, если и отличается от их мнения, оно все равно мнение, — мы шли очень быстро, почти убегали.

— Обожаю умных людей, но не перевариваю умников, — без остановки говорила Мэрилин, пока мы шли. — Последние считают, что пересказав пару тройку избитых фраз или философских изречений, они станут лучше своих слушателей, думают, что превосходят их в интеллекте. Но это заблуждение. — Ее бедра в облегающем платье, гипнотизируя, переваливались с одной на другую сторону. — Они просто печатные машинки, отчеканивающие своим языком мыслителей и ученых прошлого, придавая больше красок патетикой и усиливая значимость повышенным тоном. Умник будет стараться унизить, как можно больше напустить непонятной терминологии в свой монолог тщеславия. — Мы не шли в сторону уличного закутка, где курили гости, не шли в зал ресторана. — Умный же будет использовать в дискуссии доступный слушателю сленг, стараясь не подавить оппонента, а раскрыть истинность своего суждения, — Мэрилин затащила меня с противоположного входа и мы юркнули в гардероб. — Обожаю последних за их гуманитарную миссию в сфере просвещения, — она без предупреждения крепко поцеловала меня среди курток и плащей. Затем отстранилась на вытянутые руки, словно проверяла, превращусь в принца или нет. Превращение не состоялось, и она продолжила.

— Ты гораздо лучше твоей бабушки. Хотя, если с тобой бы не срослось, то у меня был бы запасной план, — смеюсь вместе с ней.

Мэрилин снова всосалась в мое лицо. Пахнуло шампанским и помадой. Сколько нерастраченной страсти в этой хрупкой девочке. Забурившись в куртки, прижал ее к стене, лапая так, как будто искал ключи у нее под платьем, она хохотала и горела.

— Саша! — грубый командный голос прервал мои изыскания. Папа сверлил взглядом дочь, испепеляя и меня. Думаю, он верил в свою сверхсилу и у меня должен был отвалиться член или образоваться опухоль. — За тобой приехал твой молодой человек. Максим ждет тебя у входа, — папаша излучал злость. А Бауэр обалдевал от крутизны девчонки, только казавшейся кроткой. Максим, Максим, ты попал.

— Пятно на платье стирали… — пытался подкинуть Саше оправдание для будущего разговора с грозным родственником.

Бенито Муссолини мысленно меня четвертовал, пока его невинное дитя покидало шоурум из чужих курток и пальто.

Саша на прощание подарила мне шаловливый взгляд и улыбнулась собственной наглости. Папа дождался ее выхода из гардероба, затем вышел сам, плотно прикрыв дверь и подарив мне на прощание очередной уничтожающий взгляд.

«Пора домой и мне, веселее уже не будет», — подтягиваясь за повешенную куртку, встал.

На парковке меня ждал арт-объект, возле которого фоткались с разных сторон прохожие.

— Кыш, кыш, кыш, — расшугал зевак. Затем сел в авто и обратил внимание на десяток следов от поцелуев на боковом и лобовом стеклах. Резко обернулся — на сиденьях никого. Ощущение, что она рядом, теперь не покидало мою лохматую голову. Вот так, раз и пришла паранойя. Интересно, как долго это разнообразие продлится? Выдохнул, раздув щеки и приподняв брови.

— Аленка, — хмыкнув, улыбнулся и завел авто.