Избранные. Революционная фантастика

Коллектив авторов

«Мне 39 лет, и я думал, что после тысяч прочитанных фантастических романов меня сложно чем-либо удивить. Тем не менее… оказывается, новых сюжетов до сих пор хватает с избытком, причём менее известные авторы даже выигрывают в оригинальности у своих слегка забронзовевших от известности коллег. Рассказы весьма воодушевили… авторы нарисовали по большей части интригующее и манящее будущее, в котором хотелось бы если не жить, то хотя бы побывать в качестве туриста». Олег Макаренко, член жюри.

Настоящая румба

Дарья Рубцова

Солнце было повсюду.

В воде, в воздухе, в белесом выцветшем небе, растянутом над головами как старая простыня.

Марита сдвинула очки на лоб, с ненавистью посмотрела вверх — простыня и есть, целый день сушится на ветру и все никак не может просохнуть. Впрочем, неудивительно при такой влажности.

— Могу я предложить сеньорите мохо?

Рауль. Безмятежный, улыбчивый, с неизменной сигарой в уголке рта. Так похож на брата, только без бороды и какой-то… более утонченный что ли. Сверкнул шутовскими глазами, склонился, протягивая ей поднос. И она невольно сглотнула, оценив предлагаемый набор: блюдечко с нарезанным лимоном, запотевший увесистый графинчик, сахарница без крышки, полная крупных коричневых кубиков. И два высоких стакана.

Отвернувшись, она мрачно уставилась в залитую солнцем синеву за бортом.

— Когда приедет команданте?

Рауль вздохнул, передал поднос проходившему мимо матросу и театрально развел руками:

— У команданте много дел… Может, кто-то другой может скрасить ваш досуг? Например, я — как вам я?

Марита невольно усмехнулась. Вот ведь фразочка, «как вам я?», коряво и двусмысленно, но таким серьезным тоном. Он и тогда повторял ее все время. «Как вам я?» И при первом знакомстве, и в больнице, и в последний день, провожая ее в порту. Она покосилась на него через плечо — а ведь ничуть не изменился, словно и не было этих лет.

Все такой же юный: тонкий, ясноглазый, белозубая улыбка и безупречные манеры. Кажется, даже моложе стал. Может, и правда, магия хранит безумных братьев?

А что, пьют по утрам эликсир молодости… или напиток бессмертия… или что там положено пить колдунам, по мнению Лансдейла.

— Я не шучу. Магия существует, многие народы давно и успешно пользуются ей, и только мы, европейцы, все еще пытаемся отрицать очевидное. Прячемся в раковину своего рационального подхода, как жалкие устрицы… пока террористы и мятежники порабощают людей, устанавливая военные режимы!

Глаза его были прозрачными и злыми, губы под тонкими усиками кривились в гримасе ненависти. Потом он тряхнул головой, вернул на лицо маску вежливого сочувствия.

— Вы можете не верить, это не важно. Важно лишь, что мы с вами действуем во имя благой цели. Победить мерзавца, под гнетом которого стонет ни в чем не повинный народ.

— Мистер Лансдейл…

— Эдвард. — Протянул руку, накрыл ее ладонь своей, доверительно заглядывая в глаза. — Зовите меня Эдвардом.

— Мистер Лансдейл… Эдвард… я ведь уже согласилась. Вам известны мои мотивы, мне известны ваши, не будем играть словами. Магия? Что ж… он умеет убеждать. Умеет влиять, подчинять, навязывать свое мнение. Влюблять в себя, не только женщин, кстати… Похоже, теперь ему удалось влюбить в себя целый народ. Можно назвать это магией, можно — даром убеждения, харизмой. Нам это не важно, ведь так? Я сделаю все, что вы скажете.

Лансдейл кивнул и убрал руку. Откинулся в кресле, не спуская с нее глаз.

Она стиснула зубы, встретив его взгляд, и вдруг поймала себя на мучительном, почти нестерпимом желании отказаться. Вот прямо сейчас, встать и уйти — возможно ли это? Позволит ли этот странный белобрысый парень покинуть комнату? Или щелкнет пальцами, и на ее шее мгновенно захлестнется удавка?

«Соберись, — приказала она себе мысленно, — отступать уже поздно».

— Что вы сказали? — он наклонился вперед, заметив движение ее губ.

— Ничего, — она покачала головой. — Это неважно. Но нам нужно продумать все до мелочей. Давайте обсудим еще раз, поверьте, это не тот человек, которого легко обмануть или запутать.

— Хорошо, — он нахмурился, откинул с лица светлую челку. — Обсудим еще раз.

— Капитанская дочка?

Она вздрогнула и обернулась.

Ослепительно-белая рубашка, и улыбка в тон. Старший брат заметно постарел. Или это образ такой, непривычный — она и не помнила уже, когда видела его не в военной форме. Похудел, зарос, борода просто неприлично длинная… и лишь глаза прежние, все так же горят тайным безумным огнем.

— Марита. Королева ночей… очей, я хотел сказать. Рад приветствовать тебя на этом прекрасном судне.

— Это не твое судно. — Она шагнула ему навстречу.

— А я разве сказал, что мое? Я сказал лишь, что приветствую, и что рад. Жаль, что ты не захотела сойти на берег.

Она протянула ему руку и он пожал ее, крепко, как мужчине.

— Как отец?

Марита покачала головой. Нет, нельзя позволять ему вести разговор — закружит, запутает.

— Как жена?

Он ухмыльнулся, поднял вверх большой палец.

— Хорошо парировала, молодец. Жена отлично, здорова и весела. А вот брат грустит.

— Вот как? — Она оглянулась, но Рауль уже куда-то испарился.

— Да. Скучает очень. По тебе.

— Ясно. — Засмеялась, отступила на шаг назад, вынуждая его последовать за ней. — Но теперь-то все в порядке? Я же здесь, — и мысленно: «Давай, команданте, давай, танцуй со мной. Шаг, еще один… в ритме. Три шага на четыре такта — румба, твоя любимая». — Слушай, он мне тут мохо предлагал… ты как насчет выпить?

Он усмехнулся.

— Мохо пусть дамочки пьют. А я тебе ром привез, самый лучший.

И она не сумела удержаться от гримасы ярости. Как в тот день.

— Брат передает вам ром

Рауль отводил руку в сторону, держал бутылку за горлышко, подальше от себя — словно змею.

— Предлагает напиться и все забыть? Где он? — она попыталась поймать его взгляд. — Где? Я тебя спрашиваю, чертов сукин сын, где команданте?! — сорвалась на крик, не выдержала, понимая, что фактически «закатывает сцену», как те самые часто упоминаемые команданте «дамочки».

Младший вздохнул.

— Он занят. Вы же знаете, команданте не принадлежит ни себе, ни вам. Кто-то другой может составить вам компанию? Например, я — как вам я?

Она отвернулась.

— Простите… простите за срыв… Но я не видела его уже месяц. Месяц, Рауль! Я… я тут совсем одна! Я ребенка потеряла, вы это понимаете?

— Помню. — Поставил бутылку, осторожно коснулся ее плеча. — Думаете, я мог забыть? И брат помнит. Он скорбит, как и вы, поверьте. Но сейчас у него просто нет возможности проводить время с вами, ситуация очень тяжелая. Страна фактически в руинах…

— Перестаньте, — она вскинула ладонь вверх, пытаясь отгородиться от него. — Перестаньте мне повторять эти его слова. Страна в руинах, население за гранью бедности… и все прочее. Раньше это не мешало ему проводить со мной время.

— Мешало и раньше. Но команданте такой человек, он, бывает, теряет голову… и все-таки однажды настает момент, когда приходится наступить себе на горло и вернуться к делам.

Марита усмехнулась, стараясь сдержать злые, рвущиеся наружу слезы.

— Себе? Он мне на горло наступает, мне!

Взяла бутылку, покачала в руке. И вдруг подумала, как приятно было бы сейчас разбить ее о чью-то голову. Например, о голову Рауля.

— Что же мне делать? Уезжать? Убраться отсюда к чертовой бабушке… как вы думаете, Рауль?

Он пожал плечами, улыбнулся примирительно.

— Можно уехать, а можно и остаться. На Острове свободы много мужчин…

— Капитанская дочь, не ходи гулять в полночь…

Они сидели в ее каюте, на диванчике. Рядом, почти соприкасаясь локтями, и все-таки далеко друг от друга — она отчетливо чувствовала это. В разных мирах.

— Помню, помню. Так постоянно говорил один офицер в романе русского писателя Пушкина.

— Поэта. Русского поэта.

— Ты говорил, писателя… погоди, так это роман в стихах?

Он усмехнулся, подвинул друг к другу круглые пузатые рюмки.

— Это роман в прозе. Но написал его поэт. Русские — загадочный народ… Кстати, герой был отрицательный, и он оскорблял девушку этой фразой, представь себе. Для русских есть что-то оскорбительное в ночных прогулках.

Она прищурилась.

— Ты хочешь меня оскорбить?

— А разве ты русская?

Плеснул в рюмки еще рома, наклонился к ней, заглядывая в глаза. И она невольно отодвинулась — там, на дне его глаз, клубилась тьма. Горячая, живая. Голодная.

— На сколько мне известно, нет.

— Это хорошо. Тогда не слушая меня и гуляй. Гуляй, капитанская дочь! — Поднес рюмку к ее губам, заставляя выпить. И неожиданно:

— Давай потанцуем.

Марита поперхнулась, закашлялась — ром? Да это какое-то адское зелье! — и с трудом выдавила улыбку.

— Без музыки?

— Почему «без»? Мое сердце стучит в ритме румбы, разве ты забыла?

Он взял ее за руку, прижал ладонь к своей груди.

И она услышала. Тук… тук, тук. Раз… два, три. Три стука на четыре такта, все верно — настоящая румба.

— Ваши европейские сердца пугливы, они стучат все время одно и то же: тик-так, тик-так, отсчитывают секунды, боясь сменить ритм. Поэтому и умирают рано — изнашиваются от монотонной работы. Заканчивают жизнь, как и начинали: в безнадежных попытках убежать от времени… А сердца кубинцев свободны и вольны танцевать.

Она облизала губы и попыталась отнять руку.

— Ну да, теперь. После революции. Раньше-то было не до танцев, сплошное угнетение и рабство. А теперь все вольны и все танцуют… так?

— Почти, — он перестал улыбаться. Сдавил ее руку, словно тисками. — Почти так, капитанская дочка, но не совсем. На самом деле сердца кубинцев танцевали всегда: и тогда, когда их владельцы голодали, и когда погибали от пуль. Мы не можем иначе, никто не заставит нас склониться и замереть. Но знаешь, это были невеселые танцы.

— В оковах голода и каторжного труда, — подсказала она с вызовом и внутренне усмехнулась — а ведь ей удается. Не так уж и сложно, оказывается, сбивать команданте с толку, уводить разговор в сторону. Сейчас он заведется…

— Ты смеешься, капитанская дочка? Тебе смешно. Ты ведь не знаешь, как здесь жили раньше, — его глаза сверкнули гневом, казалось, тлеющие в них искорки разгораются в жаркое пламя. — Тридцать процентов населения не знали алфавит, а образованными были только десять процентов. Семьдесят процентов голодало, и всего пять — были сыты. Люди рождались и жили в грязи, а умирали от болезней, которые современная медицина давно уже научилась лечить. Везде, но не на Кубе… С тех пор многое изменилось. Мы построили школы и больницы, мы создали много рабочих мест, а для тех, кто все еще не нашел работу, существует пособие. Когда у тебя есть работа и кров, есть возможность учиться и осваивать новые профессии, когда государство заботится о твоей безопасности и здоровье — представляешь, какие начинаются танцы? Совсем другие. Веселые и свободные. Жаркие… кстати, о танцах…

Она поспешно перебила:

— Скажи, а разве раньше не было ничего хорошего? Нет ли чего-то, о чем ты жалеешь?

Он задумался. Потом медленно кивнул и снова заулыбался.

— Да. Знаешь, с чем у нас был полный порядок? Со шлюхами. Более ста тысяч женщин вынуждены были продаваться, чтобы прокормить себя и детей. А теперь все они хотят получить образование и работать на приличной работе. На приличной работе, вот так. А что же делать мужчинам? Многие ведь страдают без продажной любви. Они и рады бы заплатить, готовы выложить свои кровные, но нет. «Que va, любовь! — отвечают им женщины насмешливо. — Забери свои деньги, cabron, я не продаюсь». Это радует. Но немного и печалит. Нет, я не такой, я никогда не платил женщинам, но… — он небрежно положил руку на ее колено, — но. Ты все отстраняешься, моя морская королева, все дрожишь. Словно чайка на холодных волнах. А мое сердце, между тем, колотится все сильнее. Я обещал тебе румбу.

Марита прикрыла на минуту глаза, стиснула зубы. С каждой минутой, с каждым его словом ее все больше затягивало в водоворот.

Он расстегнул рубашку, усмехнулся.

— Сердце звучит, как гром…

Она протянула руку, послушала снова неровный ритм. Раз… два, три. Черт, как это у него получается? — и пожала плечами.

— Ну, не знаю. Здесь совсем нет места, да я и не в настроении танцевать. А в Калифорнии, например, мужчины танцуют румбу в одиночестве. Просто выходят на сцену и танцуют, сами с собой, партнерши им не нужны.

Он тихо засмеялся.

— Мало ли, что в Калифорнии. Не говори мне об этих американцах, они, может, и любовью сами с собой занимаются, что нам до них. — Надвинулся, окутанный запахами табака и рома, прижал ее к себе. — Настоящую румбу танцуют только вдвоем, а места тут достаточно. Потуши свет.

Свет. Такой яркий, что сразу заболели глаза. Серый набухший от влаги потолок в уродливых темных пятнах.

— Сеньорита…

Рауль? Она повернула голову, протянула ему руку. Он подошел, похудевший, осунувшийся, с ввалившимися глазами. Что с ним? Щетина на подбородке — не меньше трех дней… так сколько же она…

— Где я?

Младший открыл было рот, но он сразу перебила, заторопилась, с трудом выплевывая слова.

— Нет, я не то хотела… я хочу сказать… где же? Все ли… в порядке…

Посмотрела в его бледное лицо, задохнулась.

— Мне очень жаль.

Рауль опустил голову и тяжело вздохнул

— Врачи сделали все, что могли, но… наша медицина еще не достаточно хороша. Брат просил передать, что вы должны быть сильной. Ради него и ради себя.

Она попыталась сесть и только сейчас почувствовала боль.

— Нет, — он осторожно прижал ее к кровати, — вам нельзя пока вставать, швы могут разойтись… Все пройдет, сеньорита, все образуется.

Марита отвернулась, запрокинула голову. Потолок расплывался, пятна на нем плавились и стекали ей на лицо.

— Я хочу его видеть, — выдавила она, пытаясь сдержать рыдания.

— Как, разве вы не поняли? Ребенок… умер.

Она стиснула зубы.

— Не ребенка, Фиделя

— Увы. Пока команданте не может прибыть. Но сердце его с вами.

«Сердце его с вами». И со всем его народом: с каждой дояркой, с каждым рыбаком в порту. Он для всех — такой большой и сильный, благодушное божество, готовое дарить любовь всему миру. Но не одной единственной женщине.

— Проснулся?

— Как видишь, — он привстал и картинно потянулся. — Как видишь, моя морская королева. А ты, я смотрю, уже завтракаешь?

Она усмехнулась.

— Нет, я уже пью.

И протянула ему полную до краев рюмку.

— Ох… ром. На завтрак. Сейчас лучше было бы заварить матэ…

— Матэ пусть дамочки пьют, — отрезала она. — А ты привез мне ром, самый лучший.

Он засмеялся и взял рюмку из ее рук.

— Это так. Но ты должна быть осторожна, так и алкоголичкой недолго стать. Правда, правда. Кто научил тебя пить ром по утрам? Это все твои калифорнийцы, наверняка они. Не умеют любить женщин, вот и учат плохому… ладно, молчу. Молчу.

Она смотрела, как он пьет и чувствовала, что ее собственное сердце тоже начинает стучать в ритме румбы. Тук… тук, тук. Все. Вот и все.

— Скажи, — отвернувшись, она осушила свою рюмку до дна, закашлялась, — если бы твоя жизнь должна была бы оборваться прямо сейчас — о чем бы ты думал? Радовался бы, что уходишь на пике славы, или грустил, что еще так многого не успел?

— Славы… — он медленно встал с дивана, приблизился, положил руку ей на плечо. — Она относительна. Человечество может исчезнуть, солнце может перестать светить… так чего стоит слава?

— Значит, грустил бы?

— Зачем грустить? Я многое успел. Могу сказать без лишней скромности, мне в жизни удалось сделать в десять раз больше, чем кому бы то ни было. Но я еще не скоро умру, Марита.

Его рука медленно двинулась вниз.

— Как знать. — Она усмехнулась. — Тогда другой вопрос, а боялся бы ты? Того, что ждет тебя после смерти?

— Ох. Какие у тебя сегодня вопросы… Нет, не боялся бы. Я никогда не был верующим… возможно, из-за тех методов, которыми пользовались учителя в школе, пытаясь убедить меня в существовании Бога… до сих пор считаю, что после смерти ничего не будет. И все же я умру не скоро.

— А я думаю, сегодня.

Она подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза — два горящих черных огонька.

— Почему? Только лишь потому, что ты подсыпала яд мне в рюмку? Пф-ф, капитанская дочь, не будь такой глупой.

Приготовленные слова застряли у нее в горле, она отшатнулась, пытаясь сбросить его руку, но он вдруг схватил ее за горло и наклонился, дыхнул перегаром в лицо.

— Меня нельзя убить. Разве мистер Лансдейл не объяснил тебе это? Они уже раз тридцать пытались, и все без толку. Думаю, он знает, почему.

— Ты… — она захрипела, задергалась, и он отпустил ее, выпрямился, мрачно глядя сверху вниз.

— Я бессмертен, капитанская дочь. Бессмертен.

«Магия существует!» — в памяти всплыло перекошенное лицо Лансдейла, его глаза, горящие фанатичным блеском. «И только мы, европейцы…»

— Это смешно. — Марита встала и подошла к дивану.

Сумочка, вчера она лежала здесь… где же?

— На полу, — подсказал он вежливо, тоном, от которого по ее спине мгновенно потек холодный пот. — Я сбросил ее на пол вчера. Смотри, вон, возле ножки.

Она наклонилась, дрожащими руками раскрыла сумочку.

— Браунинг? Девятьсот шестого? — он засмеялся, но в голосе не было веселья. — А я думал, их давно не выпускают. Что за ничтожные люди, они даже не достали тебе нормальное оружие.

Марита выпрямилась и обернулась. Прицелилась в этот ненавистный широкий лоб, чуть выше переносицы. Стрелять? Нужно стрелять, но, Боже, почему так трудно…

— Предохранитель слева на рамке, — команданте стоял спокойно, сложив руки на груди. Лицо его было… не злым, нет, но искаженным, словно от боли: уголки рта подергивались, глаза горели ровным огнем.

Она сняла браунинг с предохранителя, снова прицелилась. Почему он не пытается помешать ей? Не верит?

— Стреляй, капитанская дочь!

Прогремел выстрел, рука дернулась. Марита зажмурилась на мгновение и, когда открыла глаза, чуть не вскрикнула — он стоял целый и невредимый, ни царапины. Даже позу не переменил.

— Еще раз. Целься точнее. А лучше, подойди ближе, приставь дуло прямо мне к лбу. У тебя руки трясутся, ты иначе не попадешь.

Вот как? Как ни странно, эти его слова задели ее, заставили выйти из ступора, вызвав волну ярости. Не попаду?

Она сделала шаг. Еще. И приставила браунинг к его лицу.

— Не страшно? Кровь же забрызгает все вокруг. И руки твои, и личико. — Он оскалился, наклонился вперед, огромный и жуткий, борода вздыбилась, словно живая.

— Ну, давай. Докажи, что не боишься испачкаться. Стреляй.

Она закричала одновременно с выстрелом, ожидая увидеть круглое кровавое отверстие в его лбу. Но он даже не дернулся. И, казалось, ни один мускул не дрогнул не го лице.

— Я… — горло перехватило от ужаса, — я попала, точно. Где же пуля? Я…

— Исчезла, — он пожал плечами. — Просто исчезла, так бывает. А бывает, что рана остается, но почти сразу затягивается. Попробуй еще. Сколько у тебя там патронов? Используй все.

Марита опустила пистолет, отступила назад. Потом вскинула руку и снова выстрелила. На этот раз пуля точно вылетела из ствола, но попала почему-то в тумбочку возле дивана, намного левее от того места, где стоял команданте.

«Сейчас прибежит охрана, — подумала она отстраненно, как о чем-то постороннем. — Или Рауль. Должен же кто-то услышать выстрелы и прийти ему на выручку».

Голова ее вдруг закружилась, ноги подкосились, и пол ушел из-под ног.

— Тихо, тихо, — он подскочил, обнял, прижал ее к себе. Потом осторожно усадил на диван. — Все закончилось, все. Не паникуй.

— Ты… — зубы ее стучали.

— Выпей, — в ноздри ударил запах рома — рюмка оказалась у самого лица.

Она давилась, глотая обжигающую жидкость.

— Меня нельзя убить, я же сказал. Лансдейл пытался уже раз двадцать. А до него еще много раз пытались… а когда мы делали революцию, знаешь, сколько раз я был на волосок от смерти? Все без толку, она меня обходит. Я заговорен.

Марита поставила рюмку, откинулась на спинку дивана.

— И… кто же заговорил тебя?

Он вздохнул.

— Сложно сказать. Я и сам до сих пор не знаю… Что ж, если ты уже пришла в себя, расскажу. — Сел возле нее, наклонился вперед, упираясь локтями в колени, задумался.

— Это было в пятьдесят шестом. Через три дня после высадки в Лос-Колорадос… Ты наверняка слышала эту историю — яхта «Гранма», восемьдесят два бойца на борту, и ужасный шторм, внезапно налетевший на нас у побережья. Франк ждал подкрепления в Сантьяго-де-Куба, нам нужно было высадиться и двигаться ему на помощь… но мы не могли. Не могли даже причалить — яхту болтало там, как жалкую щепку, и пытаться добраться до берега было бы чистым самоубийством. В итоге, когда мы все-таки высадились, люди Франка были уничтожены. Все до одного, Батиста просто раздавил их… А мы, восемьдесят два опоздавших неудачника, уже не представляли для него угрозы и должны были в скором времени отправиться вслед за Франком.

Он покачал головой, лицо исказила гримаса страдания, видно было, что воспоминания до сих пор причиняют ему боль.

— Ничего не оставалось, как разделиться на маленькие отряды и по отдельности пробираться к Сьерра-Маэстре — в горах нас не так-то просто было обнаружить, и оттуда можно было начинать революцию сначала. Эрнесто повел один отряд, я другой… через три дня псы Батисты нашли нас. Представь, — команданте прикрыл глаза, повел рукой по воздуху, словно обрисовывая видимую только ему картину, — маленькая деревня, всего два десятка домов. Люди попрятались, заперли двери, так пустынно… Солнце палит с небес, словно адский огонь. И звуки выстрелов, как похоронный марш всем надеждам.

Мы отступали, пытались прятаться за домами, но они брали нас в кольцо, и времени оставалось мало. Пуля попала мне в плечо… я чувствовал эту боль, но боль в сердце была сильнее. «Все кончено, кончено, кончено, — крутилось у меня в голове. — Ты проиграл». Я не знал, сумеет ли Эрнесто начать все сначала без меня, и не знал даже, жив ли он. Рауль был слишком молод, на него надежды не было… Мне казалось, что революция заканчивается навсегда, и от этого чувства бессилия хотелось кричать. Потом я услышал голос…

Он открыл глаза и невидяще уставился в стену.

— Старческий женский голос, такой насмешливый и неожиданно бодрый. «Эй, барбудо, — сказала эта женщина, — ты помираешь, что ли?» Я оглянулся и увидел, что рядом со мной стоит маленькая седая старушка. Совсем крошечная, карлица, наверное. Она улыбалась, но как-то ехидно, зло. Казалось, наше положение веселит ее. «Пока нет, — ответил я в пику ей, хотя, конечно, так оно на самом деле и было. — Пока нет, я жив, и собираюсь пожить еще. Ну, хотя бы пару минут. А тебе стоит спрятаться, эти собаки не посмотрят, что ты маленькая и старая, они убьют тебя за компанию с нами». Она засмеялась. «Нет, барбудо, меня они убить не смогут. Ведь я не человек». Я решил, что она сумасшедшая… после прихода Батисты к власти, военные творили в деревнях настоящие зверства, и немудрено было повредиться рассудком. Я улыбнулся ей, не желая спорить, и прислонился к стене дома, ожидая врагов. Но она не уходила, и, казалось, чего-то ждала от меня. «Вижу, что ты хороший парень, — сказала она, наконец, как бы в задумчивости. — И помирать тебе пока рано. Но у меня есть вопрос: если ты не умрешь сегодня, и не умрешь еще много-много лет, как ты распорядишься своей жизнью?» Странно было пускаться в философские дискуссии с этой маленькой крестянкой, там, на солнцепеке, находясь на волосок от смерти. Но я ответил ей, не раздумывая.

«Я продолжу бороться. Буду биться с врагами, пока на Кубе не воцарится справедливость. Я соберу товарищей и мы построим тут новое, совершенное общество. Я знаю, что для этого нужно делать, а чего не знаю, тому научусь. И потом я продолжу свою битву, и буду бороться со всем миром, если понадобится, пока революция не охватит весь земной шар. И пока во всем мире не воцарится справедливость». Так или почти так я ей ответил, даже прокричал, на одном дыхании, без запинки. Я знал, что всему этому не суждено сбыться, и эмоции захватили меня. Тогда она засмеялась и кивнула. «Хорошие слова, барбудо. Глупые, но хорошие. Все это звучит смешно, и ты, конечно, мог бы выразиться более толково, у тебя же высшее образование, да? Ты ведь юрист». Тут я вздрогнул и посмотрел на нее с изумлением, и она вдруг показалась мне намного выше ростом, чем была только что. «Ты не так прост на самом деле, — продолжила она и надвинулась на меня, начиная расти прямо на глазах, — и не так уж и добр. Но в тебе есть правда. И сила. И смелость. Думаю, пришло время, когда ангелы смерти должны сражаться не только на стороне зла, но и на стороне добра». Тут она протянула мне открытую ладонь, на которой лежал прозрачный светло-розовый камень. «Возьми, — она усмехнулась и положила этот камень прямо в нагрудный карман на моей рубашке. — Пусть это будет твоим талисманом. Береги его — пока он будет с тобой, ты будешь жив, кто бы ни захотел лишить тебя жизни. Но смотри, не давай его в руки своим врагам, если они уничтожат камень, уничтожат и тебя». В этот момент выстрелы стихли, и слова ее прозвучали громко, неожиданно громко и четко. Я встал и увидел, что ростом она уже с меня, а ведь только что казалась карлицей. Признаюсь тебе, я растерялся. Стоял там и бестолково топтался на месте, не понимая, что происходит, и что за создание вижу перед собой. А вокруг была тишина. Потом старуха шагнула назад, за дом. И исчезла, словно растворилась в воздухе, только камень в моем кармане остался доказательством того, что мне не померещился этот разговор.

В тот день… да, люди Батисты просто ушли. Вдруг. Развернулись и ушли, оставив нас там. Мы добрались до Сьерра-Маэстре и воссоединились с Эрнесто. И начали партизанскую войну.

Команданте вздохнул и медленно провел рукой по лицу, словно возвращаясь из воспоминаний.

— Я никому и никогда не рассказывал, даже Рауль не знает… но с тех пор храню этот камень, а он хранит меня. Можешь насыпать мне в рюмку хоть столовую ложку яда и расстрелять в меня две обоймы — я останусь цел и невредим… Ты веришь мне? — перебил он вдруг сам себя и наклонился, заглядывая ей в лицо.

Марита молча смотрела в пол.

— Веришь? — он протянул руку, приподнял ее подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза.

Она мрачно хмыкнула.

— Я стреляла в тебя несколько раз, а на тебе ни царапины. Как я могу не верить? Но знаешь, что? — дернула головой, отбросила его руку в сторону. — Это не благословление. Пускай ты заколдован, но это не благословление, а проклятие. Годы будут идти, и ты увидишь, как все твои близкие стареют и умирают… увидишь, как вся твой революция пойдет прахом, как все, чего ты добился, разрушат и уничтожат!.. Все исчезнет, все умрут, а ты будешь жить! Ты проклят, команданте, проклят!

Он встал и медленно прошелся по комнате. Потом вдруг заулыбался той своей, безмятежной утренней улыбкой.

— Так вот оно что. Ты ненавидишь меня, капитанская дочка. Или думаешь, что ненавидишь. Вот, в чем дело. Поэтому и пошла на это. Я рад. Рад, что не ради денег или чего они там тебе предложили. Лансдейл просто запутал тебя, обманул, наплел про меня что-то и воспользовался твоими эмоциями. Женщины всегда были его оружием…

Она отвернулась.

— Да. Ненавижу. Но дело не в Лансдейле, мне плевать на все его рассказы.

— Так скажи мне, — он остановился перед ней, глядя сверху вниз, — скажи, что я сделал, чтобы заслужить твою ненависть, морская королева.

— Что? — она засмеялась, с трудом сдерживая слезы. — Что именно? Ты пригласил меня на свой Остров свободы, рассказал красивую историю. Влюбил меня в себя, сделал своей любовницей. Я терпела такое положение, тебе ведь нельзя разводиться с боевой подругой… Это разрушило бы твой благородный образ! Я терпела, потому что любила и была согласна на любую роль, лишь бы быть рядом с тобой… А потом я забеременела, а потом потеряла ребенка. И ты просто выкинул меня, как сломанную игрушку, избавился от компрометирующей тебя истории! Я… так ждала тебя! И в больнице, и дома, и потом в порту… Ты вот все время говоришь, что сражаешься во имя справедливости. Ну а я? Разве я не заслужила справедливости так же, как все те униженные и оскорбленные, за которых ты воевал?

Она замолчала, чувствуя, как по щекам все-таки катятся предательские теплые капли. «Как дамочка». Да, ревет тут перед ним, как дамочка — вот, к чему они пришли.

Он перестал улыбаться и смотрел на нее с изумлением.

— Что вообще… Выбросил? Когда тебя повезли в больницу, я был с тобой, ждал у дверей операционной. И после, когда ты лежала там в забытьи. Но очнувшись, ты не захотела меня видеть… так передал мне Рауль. Ты хотела побыть одна и могла говорить только с ним. Я ждал. Неделю, две. Ты вернулась в наш дом, но все еще не позволяла мне приехать. А потом решила покинуть Остров свободы.

Марита закрыла лицо руками.

— О чем ты говоришь… Рауль?

Он развел руками:

— Рауль сказал, что я не могу приехать в порт, что тебе будет тяжело меня видеть, и ты просишь простить тебя и не ждать. Разве я мог спорить? Это была твоя воля… А теперь ты ввернулась, капитанская дочь, вернулась с поручением от Лансдейла, с ядом и пулями. Я был в замешательстве, просто смят. Никак не мог поверить. И тогда брат предложил встретиться с тобой, чтобы посмотреть и убедиться самим, правда ли все это. Может, наша разведка ошиблась…

Она убрала ладони от лица, подняла на него глаза.

— Твой брат был со мной все это время. Он один меня поддерживал и утешал… И он говорил, что у тебя слишком много дел и совсем нет времени на меня…

— Ясно.

Он сел рядом с ней, запустил пятерню в без того уже взъерошенную шевелюру.

— Рауль не так прост, как кажется, я всегда это понимал. В тот день, когда я разговаривал со старухой, он был с отрядом Эрнесто… может, они тоже кого-то встретили, не знаю. Но с тех пор он изменился. Стал… более циничным, что ли. Более жестоким. И всегда действует только в интересах Кубы и революции, «личное — ничто перед главным» — его любимая фраза. Что ж, я не могу его винить… К тому же, теперь уже все равно ничего не поделаешь. Прошлого не изменить, — он помолчал, потом осторожно коснулся ее руки. — Скажи, что я могу сделать для тебя сейчас, моя колдунья?

Она усмехнулась.

— Может, отпустить с миром?

Он удивленно покосился на нее и пожал плечами.

— Ты свободна. Это твое судно, ты вольна плыть на нем, куда хочешь, никто не посмеет задерживать. Но знай, что и Остров всегда открыт для тебя.

Марита вздохнула. Смешно, повторил почти слово в слово те слова, с которых начался их роман. Когда это было? Кажется, сотню лет назад.

— Вы уже закончили осмотр? — отец гневно сверкал глазами и стискивал зубы, с трудом удерживаясь от брани.

— Нет, — высокий затянутый в военную форму бородач остановился возле него и ухмыльнулся. — Мы только начали, судно подлежит полному досмотру, капитан. Время сейчас неспокойное, сами понимаете.

— Я… — отец набрал в грудь побольше воздуха, — вынужден выразить… выражаю протест! Мы теряем время! А ваши люди ведут себя бестактно и грубо!

— Что поделать, — верзила откровенно насмехался, — это простые парни, и манеры у них не очень. Кстати, вы бы вашу девушку увели в каюту, от греха.

Отец дернул щекой.

— Это дочь! Марита, спустись вниз, прошу тебя

На самом деле он просил ее уже третий раз, но она боялась оставить его одного. Ей почему-то казалось, что в присутствии дочери военные не посмеют причинить старику вред. Глупо, она сама понимала, глупо — этим головорезам было явно плевать сантименты. И все-таки старалась держаться возле отца.

— Дочь? — Бородач перевел на нее взгляд и вдруг изменился в лице. — Прошу прощения, капитан. Прошу прощения, сеньорита. Это в корне меняет дело. Капитанская дочь, разумеется, имеет полное право находиться на палубе и следить за досмотром своего корабля. Впрочем, мы уже почти закончили. — Он сверкнул белозубой улыбкой и неожиданно показался ей совсем не страшным… даже почти симпатичным.

— Простите, я не представился, — шагнул вперед, протягивая ей руку. — Команданте Кастро, для друзей — просто Фидель. Да, тот самый. Поступили сведения… в общем, сегодня я посчитал нужным лично произвести досмотр… Кстати, с латинского мое имя переводится как «преданный», «надежный». А вас как зовут?

Она невольно улыбнулась.

— Марита

— Не может быть! — поймав ее руку, он поднес ее к губам. — Это же означает «супруга», «жена», вы знали? У вас есть супруг? Нет? Прекрасно, очень рад!

— Э… — отец попытался отодвинуть его, — команданте, я хотел…

— Да, мы уже заканчиваем. Еще раз простите за причиненные неудобства. Скажите, Марита, а вы читали роман русского писателя Пушкина «Капитанская дочь»? Нет? Вы должны прочесть, непременно. Там почти про вас.

— Я хотел… — растерявшийся отец выглядел жалко.

— Капитан, еще полчаса, и можете отплывать. Это ваше судно, и вы вольны плыть на нем, куда захотите. Никто не посмеет задерживать. Но знайте, Остров свободы всегда открыт для вас. Может быть, желаете сойти на берег и насладиться нашим гостеприимством? Вы ведь, наверное, устали от качки — день, другой на твердой земле вам не повредит. Сеньорита, что скажете?

— Могу я предложить вам мохо?

Она обернулась и покачала головой. Кажется, это уже было, не далее, как вчера. Дежа вю? Рауль склонился в поклоне, протянул поднос с графином и сахарницей. Посмотрел ей в глаза и вздохнул.

— Нет, так нет. Команданте передал вам подарок, желаете получить?

— Подарок? — она пожала плечами. — И что там? Зная его, какой-то новый дамский пистолет последней модели. Или капсулы с ядом.

— По правде говоря, я и сам не знаю, подарок спрятан в шкатулке.

Она нахмурилась, сердце сжалось от тревожного предчувствия. Осторожно вязла из его рук маленькую серебряную шкатулку, откинула крышку.

Да. Прозрачный светло-розовый камень на бархатной подушке. И свернутый пополам лист бумаги. Письмо?

«Здравствуй, капитанская дочь. И прощай. Знаю, я сломал твою жизнь. С этим ничего уже не поделать, но мое сердце разрывается на куски и не хочет больше отстукивать румбу. Тик-тик-так, тик-тик-так — вот, как оно теперь стучит. Европейский вальс, красивый и грустный, как ты. Долго думал, чем я могу загладить свою вину, и понял, что не смогу ничем. Все, что мне остается — это обмен, жизнь за жизнь. Я сломал твою, ты вольна сделать то же самое с моей. Старуха говорила, не отдавай врагам, но ты ведь не враг мне, капитанская дочь. Хочется верить, что нет. Впрочем, можешь делать с этим камнем все, что тебе заблагорассудится: Можешь передать Лансдейлу, можешь утопить или разбить молотком. А можешь хранить. Я бы хотел, чтобы ты держала его у сердца, носила на цепочке каждый день, но шкатулка тоже подойдет. Только почаще доставай и касайся его руками, я буду чувствовать твои прикосновения и знать, что ты меня помнишь. Ну, а если все-таки решишь отдать Лансдейлу, то постарайся не прогадать, запроси хорошую цену и гарантии своей безопасности. Будь счастлива. По крайней мере, постарайся быть».

— Что там? — Рауль смотрел на нее из-под опущенных ресниц, во взгляде его читалась тревога.

Марита положила письмо поверх камня, закрыла шкатулку.

Ну вот. Все закончилось. План сработал, как и предрекал Лансдейл.

Она сомневалась, но он был так уверен…

«Я знаю людей, — сказал он тогда, и его вечно мокрые усики торжествующе встопорщились. — Все люди похожи, и есть определенные ловушки, в которые они всегда попадаются. Будь ты хоть Чингиз-хан, хоть Ленин, хоть Магомет, тебе не избежать общей участи. Эмоции, чувства… привязанность. Вот, что делает людей слабыми и позволяет играть на струнах их души любые песни. Он раскроет вам свой секрет. И покажет точки уязвимости. Туда вы и ударите, важно лишь не пропустить нужный момент. Любую защиту можно обойти, даже магическую, если не ломиться в закрытые ворота, а подождать, пока их откроют».

Что ж, похоже, он был прав. Она вернется с победой, отдаст камень и забудет этот жаркий остров и чертовых братьев Кастро навсегда. Месть — свершится, справедливость — восторжествует, как всегда. Возможно, ее даже наградят: подарят новый дом, обеспечат неплохое содержание… а, возможно, убьют по-тихому, чтобы не трепала языком. История в любом случае сохранит ее имя — как же, женщина, которой, наконец, удалось убить зарвавшегося революционера… тирана, так они напишут в учебниках истории. Красиво, черт возьми. Узурпатор пал жертвой любви — «дамочки» будущего будут замирать в восторге и хлопать в мокрые от пота ладошки.

— Возьмите, — она протянула Раулю шкатулку. — И больше не позволяйте команданте дарить такие подарки.

Несколько секунд Младший молча смотрел на нее, потом его взгляд потеплел.

— Спасибо, сеньорита. Рад, что вы приняли это решение… впрочем, я и не сомневался. Да, такими вещами нельзя разбрасываться. Шкатулка будет теперь храниться у меня.

Она недоверчиво покачала головой.

— Так вы… знали?

— Конечно, — он кивнул. — Брат горяч, эмоции иногда захватывают его… но для того я и нахожусь рядом с ним, чтобы удерживать от безумств и предотвращать жестокие ошибки.

Марита медленно кивнула.

— И если бы я не отдала вам сейчас шкатулку…

— Да. Вынужден признать, — он продолжал ласково улыбаться, но в глазах — теперь она видела это — клубилась та же тьма, что у старшего брата. — Вы бы не покинули с ней Остров.

Она отвернулась. И все-таки план был не удачным, как ни крути… как ни крути.

— Что же мне теперь делать? Уехать назад без камня? Они не простят. Впрочем, если прикинуться дурочкой…

— Можно уехать, а можно и остаться, — повторил он сказанное когда-то. — На Острове свободы много мужчин, и многие из них будут рады составить ваше счастье. Например, я — как вам я?

Она подняла голову, посмотрела в затянутое тучами небо. Вот ведь, еще вчера мечталось — ну, хоть бы облачко, хоть бы одна маленькая тучка — не было сил терпеть это проклятое солнце. А сегодня… влажная клубящаяся хмарь надо всем островом, и на сердце такая тоска. Словно не только небо, но и всю жизнь накрыла сверху эта серая беспросветная дрянь.

И все-таки в глубине души она знала — тучи не надолго. Пройдет час, полтора — поднимется ветер. Дохнет в лицо морской прохладой, разгонит всю эту пакость к чертовой бабушке… и солнце вернется.

Оно всегда возвращается.