Надоеда, или Заповедник абсурда. Фантастический роман. Часть 1

Александр Поздеев

В далёком детстве меня посещала мысль создать Вселенную, полную абсурда. Но подобную идею можно осуществить только посредством творчества: на кинопленке, холсте, бумаге. Псевдомир, который существует в этой повести, никакого отношения – ни прямого, ни косвенного – к реальному Советскому Союзу не имеет. Надоеда – зло в чистом виде, тиран, упырь, высасывающий кровь из всего живого.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Надоеда, или Заповедник абсурда. Фантастический роман. Часть 1 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Часть первая

Допуск к нулю

Боги знают недоступное и непостижимое

Но одна загадка ставит их в тупик — человек.

Трамвай-экспресс

Это только потом, в конце вечера, трамвай, оторвавшись от порядком надоевших рельс, воспарил. Летел он, подобно Летучему Голландцу, над городскими парками, куполами церквушек, новостройками и каналами, над плывущими неспешно лодочками отдыхающих.

— Мы летим, а они смотрят, — смущенно сказала мне Женечка.

Она имела в виду людей, которые остались далеко, в серых в скучных реалиях рабочих будней. Я посмотрел на неё и улыбнулся. Она просто обязана сказать мне что-то такое в этот волшебный час. Я же мог ничего не отвечать. Разве непримиримый прагматизм этой девушки уже не был побежден в тот момент, когда трамвай убежал в нереальность?

«Ты — моя мелодия….» — донесся до нашего слуха пронзительный голос Магомаева.

С рукава Жениной куртки вспорхнула желтая бабочка. Звуки песни не умолкали — видно, кто-то забыл радиоприемник. Я впервые за весь вечер обнял Женю, но в ответ она бросила резкое «нет» и ударила меня по груди кулачками.

— Пожалуй, мне пора, — сказал я ей. — Моя остановка, слышишь?

Женя, повернувшись к окну, молчала. Голос Магомаева сменил старинный вальс, под него закружилась в танце парочка стариков, которая до этого полпути неподвижно сидела в обнимку на переднем сиденье.

Трамвай остановился. Женя всё так-же стояла, отвернувшись к окну. Потеряв надежду привлечь её внимание и махнув рукой на прощание, я соскочил с подножки, приземлившись в густую сорную траву.

— Не больно-то воображай! — крикнул я, обернувшись.

Первое впечатление от этой жизни — суровое, искаженное гневом лицо тетеньки-воспитательницы, отчитывающей меня за обкаканные штанишки. Потом — провал лет до шести.

Поездка с бабушкой в загородный дом отдыха, где она учила меня азбуке, любимый журнал «Мурзилка», последние предшкольные денёчки, мамины блины. По части воспоминаний у меня туговато, и всё-же, всё-же…

Как можно забыть первую подружку, симпатичную башкирочку Апар?!.. Нас вместе проводили в школу родители. Вместе потом сидели многие годы за школьной партой, подчас списывая друг у друга задания и получая нагоняи от проницательной учительницы. Недавно, спустя десять лет после окончания школы, мы встретились. Апар заимела двух дочерей, развелась с мужем и часто стала прикладываться к бутылочке.

Оно и понятно: легко ли сейчас одинокой женщине с детьми?

Нам по двадцать восемь. Трудно даже поверить, что буквально вчера мы переступили порог школы. Сколько всего за эти двадцать лет произошло!.. Вообразить трудно: менялась страна, менялись мы, оставалась неизменной лишь память о том, что ушло безвозвратно, бесповоротно. Любой без исключения человек воспринимает мир через призму собственных ощущений — кто с этим поспорит?.. Но ведь эта самая призма своими граням проходит все равно где — то касаясь чужих судеб, исторических деяний… Задумаешься тут.

Я уходил все дальше, раздвигая руками высокую ковыльную траву. Оглянулся на какой-то миг. Нет, Женя — человек гордый, не побежит она следом за мной, будет переживать, в себе носить, но догонять не кинется.

Вскоре я натолкнулся на свалку. Свалочка как свалочка — что такого? Только вот взгляд мой проницательный тотчас узрел одну деталь. Беспорядочно сваленные в огромную кучу толстые тома классиков марксизма-ленинизма. А подле этого сомнительного богатства восседает, подобно сторожу, бомжеватого вида старичок, напоминающий полузабытые портреты Брежнева, с таким же кустистыми бровями.

— Что, отрок, дороженькой ошибся? — спросил он с плутоватой улыбкой.

— Ну я, вообще-то, так не считаю.

— Думаешь, верно, свалка истории? — спросил он и обвел своей палкой необъятную помойку. — Ошибаешься — дорога в неведомое.

— Да знаем мы эти дороги… — начал, было, я.

Старичок показал кулачок — маленький, сухонький шиш получился.

— Ты кто такой? Кто такой?! — возмутился он. — Чтобы со мной спорить? Тебя девушка не любит? Другую найди, и все дела, а со мной не спорь: меня гневить — тебе же накладно будет.

Я оглянулся в сторону застывшего трамвая. Правду говорила моя бабуля: понедельник — день тяжёлый, но не безнадежный.

— Кто вы, дедушка?

— Едрит-кудрит, нашёл деда! Ступай-ка ты, сынок, по Ржавой улице — вот по той, что вьётся среди разбитых автобусов. До конца дойдёшь — кукушечка тебе судьбу нагадает. А с меня какой спрос?

Старичок заглянул мне в глаза, губы растянулись в, словно наклеенной, улыбке. Мне бы задуматься, но мною как назло овладела бравада: «Ну и пойду!»

— О девушке своей не беспокойся! — крикнул старичок мне вслед. — Домой её провожу с наилучшими почестями!

Но я уже скрылся за поворотом Ржавой улицы.

Судьба Жени в тот момент, почему-то, не очень интересовала, вроде как остыл. «Но все-таки кто заметит её в моем сердце?» — спросил я сам себя. Размышляя так, я, между тем, вышел, наконец, из этого странного переулка, образованного островами разбитых машин, пластами лежащих друг на друге. Прошел под выцветшим плакатом с полустертой надписью:

«Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи!»

Он был натянут между двумя покосившимся фонарными столбами. И здесь я остановился, задумался. Вроде бы, с Женей и так уже оказались по ту сторону реальности, когда трамвай неожиданно воспарил. Но, мало того, теперь я двигаюсь куда-то в совсем уж иную сторону бытия. Вернуться? Примириться, наконец, с холодностью Евгении? Сомнения раздирали мою душу, будто волки, но я не вернулся: моё внимание привлекли тоскливые звуки похоронного марша. Вдоль ленты пригородного шоссе двигался траурный кортеж. С минуту поколебавшись, я приблизился к нему.

Оксана Егорова

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я бросила вести дневник. До этого, класса с пятого, вела регулярно. Без прогулов записывала все свои ощущения, настроения, победы и поражения. А заголовок какой ему придумала!

СОЗЕРЦАТЕЛЬНОЕ ПОГРУЖЕНИЕ В СОКРОВЕННЫЕ ГЛУБИНЫ ДУХА

Вот так — не больше и не меньше.

На страницах дневника соседствовали египетские пирамиды и темнокожие рабыни-красавицы, комсомольцы, отдающие свою жизнь родине, и жгучие красавцы-мачо из солнечной Бразилии. Юный фараон Тутанхамон приходил ко мне в комнату, покидая свою усыпальницу в пустыне, стоило только открыть мне нужную страницу. Он садился в моё любимое кресло, закидывал ногу на ногу и раскуривал трубочку. Красивый, статный — совсем такой, как на картинке в учебнике истории.

— У тебя чулочек сполз, — деликатно говорил он.

— Ты бы не курил здесь, фараоша, — сердилась я, отмахиваясь от дыма. — Папа унюхает — подумает на меня.

— Ты права: ведь табак в Древнем Египте еще не изобрели, я искажаю историю. И вообще, пора. — и он исчезал.

Просыпаясь, я долго не могла прийти в себя, лежала, обычно смотря в одну точку на потолке, пока она не начинала расходиться волнами, как в океане.

— Капелька, капелька, капелька, маленькая капелька вот этого необъятного океана, — шептала я.

— Оксана, ты в школу думаешь собираться? — Голос отца почти всегда нарушал мою созерцательную мистерию.

Возвращаюсь к реалиям. Вот дневник, у меня под боком. От него исходят все эти видения с пыхающим дымом фараоном. Сжечь? Но ведь, считай, четверть души уместилась на его страницах, и, кроме того, я теперь знаю, что многие египетские правители умерли от рака легких. Это тянет на Нобелевскую премию.

— Оксана, сколько можно ждать тебя к столу? — сердится отец.

Я быстро заталкиваю раскиданные учебники в портфель, подпрыгивая на одной ножке, натягиваю школьную форму, напеваю песенку. По комнате бродит тень другой Оксаны, как две капли похожей на меня, только школьная форма у нее почему-то белая. И молчит, слова из нее не выдавишь. Ну да ладно, будет время — разберемся, в школу опаздывать не хочется. Признаюсь, очень неудобно, когда во время завтрака голова отца свешивается откуда-то с потолка: он у меня второй год увлекается йогой.

— Даже отсюда вижу: форму не гладила, — укоряет он.

— Пап! — иду я в атаку, — У всех отцы, как отцы…

— А я тебе, к тому же, ещё и мать, — ловко парирует он. — Допивай кофе — и брысь на контрольную.

Женя Праксина

Когда Сергей ушел, я долго не могла прийти в себя. Закурила, хотя табачного дыма не переношу. В открытую форточку трамвая шаловливый ветерок занёс обрывок газеты.

«Отчего умирали египетские фараоны»? — прочитала я, а сама подумала почему-то: «Пойти вслед за Сережей? А стоит ли?»

— Девочка, девочка, иди к нам! — позвали меня старики. У нас есть шампанское, чего тебе там стоять одной?

«Милые старички, — подумала я, — мне хорошо, не беспокойтесь, я не люблю Сергея и нашла в себе силы в этом признаться. Что же здесь плохого? Неужто, лучше притворяться и лгать? А он обиделся, хотя сам прекрасно понимал уже давно: я к нему равнодушна. Зря, конечно, согласилась на эту поездку, сказать всё честно сразу не решилась. А он вроде до последней минуты вынашивал в сердце надежду. Господи, как это мучительно и мерзко — говорить человеку «нет», отвергать! А тут ещё эта попытка обнять. Она, вроде, шла от бессилия что-то изменить, я чувствовала это, ну, и психанула. Горько на душе; может, правда, расслабиться? Чем? Алкоголем?..

Старички смеялись, обнимались, стреляли беспрерывно шампанским, дождались-таки своего часа, пусть и на старости лет, но дождались. А я вот дождусь ли?

— Товарищ Праксина, — донёсся до меня голос водителя, — попрошу не разводить в моем вагоне пессимизм, подобный ядовитым поганкам.

— Не больно-то и надо! — крикнула я в ответ. — Обойдусь без вашего дурацкого трамвая! — И вслед за этими словами соскочила с подножки.

Трамвай медленно оторвался от земли и воспарил к облакам. Проводив его взглядом, я направилась по Серёжкиным следам, они были заметны по примятой траве.

«Ты — моя мелодия!» — песня Магомаева не выходила у меня из головы. И я горько сказала сама себе: « Жаль, Серёжка, что ты не стал моей мелодией».

Так я дошла до свалочки в печальных раздумьях. Пока не натолкнулась на деда.

— Едит-кудрит, девка! — всплеснул руками старичок. — Ну, тебе путь прямо по улице Обманной.

Немного подумав, я спросила:

— А мой друг точно туда пошёл?

В это время взгляд мой скользнул по разбитому фанерному щиту. «25 мая 1979 года», — значилось на нём.

Старичок молча указал мне на переулок, вьющийся среди нагромождений разбитых машин. Он, конечно, был далеко не единственный, но дедушка указал именно на него.

— Но всё-таки помни: улица зовется Обманной, — сказал он мне вслед на прощание.

Бред Гомункулуса

Сижу я, друзья, на этой свалке, чтобы людей в заблуждение вводить. Да-да. И никакой я не дед вовсе, а самый настоящий Гомункулус, да ещё и оборотень к тому-же. Любой облик принять могу. Городок-то наш, признаюсь, он целиком существует в моём воображении и стоит на двести сороковой параллели моей сто десятой мозговой извилины. Вот такие дела, едрит-кудрит.

Родился я, как помню, под барабанный бой и звуки пионерского горна. И, только лишь увидев меня, врачи в ужасе разбежались. Мать подписала отказную. Так и остался сиротой с самых пелёнок. Но не расстроился — на то я и Гомункулус. Поселился в подвале краснодеревщика Митрича в качестве домового, регулярно получал порции молока и, заменяя кота, ловил мышей. Да, только вот, трагедия произошла: увидел я себя как-то в зеркале и с того момента проклял час своего рождения. А потом медленно, но верно начал приобретать человеческий облик, только на свет белый выходить всё-равно боялся.

И вот, как-то, через окошечко подвала увидел я ту девочку, и сразу захотелось мне до смерти стать юным, молодым, красивым, чтобы быть рядом с этим ангелом. А мой Митрич-то в свободное время алхимией пользовался, чтобы изобрести новый способ самогоноварения. И были у него различные снадобья непонятного предназначения, спрятанные в ящике стола. Я его взломал и аккурат все пузырёчки опустошил — авось, какой и подействует. Вот с этого-то момента вся реальность и переместилась в мой мозг. И началось!

Молодым, конечно, не стал, но нормальный облик человека принял. А жить мне было определено на свалке истории. Здесь я и встретил во второй раз свою девочку, из-за которой лишился покоя.

Занавес открывается

Я приблизился к траурному кортежу. Хоронили девушку, совсем юную, судя по сопровождавшим гроб школьникам. Полная женщина в чёрном платке плакала особенно сильно. Терзающие слух звуки похоронного марша плыли над улицей, сопровождая ее безутешные рыдания. Я поотстал от процессии и, заприметив чуть отставшую так же, как и я, школьницу, спросил:

— Что с ней случилось?

— Попала под машину, — неохотно отозвалась девочка.

«Значит, умирают здесь, в Нереалии, по-настоящему», — подумал я и тихонько поковылял за удалявшейся процессией.

Девочка обернулась ко мне, в больших голубых глазах её читалось любопытство. Чуть помявшись, он подошла.

— А вы нездешний.

— Точно! Как ты угадала?

— Это несложно. Тот, кто появляется со стороны свалки, однозначно не может быть местным. Со свалки можно только прийти…

— Поясни.

— Что пояснять? Обратно из нашего городка не уходит никто, это — закон, город Ноль держит свои жертвы, как паук.

— Если захочу уйти, никто меня не остановит.

Девочка улыбнулась. Я видел, что ей не нравится моя бравада — что тут поделаешь? Характер в угоду, какой-то девчонке менять не собираюсь. Но ей явно хотелось со мной общаться.

— Тут недалеко кафе, — сказала она, — я страшно голодна.

Пожав плечами, я последовал за ней. Но у входа вспомнил, что не взял с собой деньги. Впрочем, что я говорю? Деньги здесь совсем иные.

— Ничего, — успокоила меня школьница, — я заплачу.

Кафе, в которое мы зашли, оказалось серой забегаловкой, при виде коей, на меня сразу нахлынули воспоминания о студенческих годах.

— Что будешь заказывать? — мысли мои были прерваны в самый неподходящий момент.

— Прости, задумался. Пива бы…

— Хорошо, а я как несовершеннолетняя закажу «Буратино».

От стойки оторвалась полусонная официантка, ленивым движением подхватила поднос и подошла принять заказ.

— Нет ни пива, ни «Буратино», — процедила она сквозь зубы.

— Что есть?

— Пончики, салаты.

— Несите.

Официантка с сердитым видом удалилась за заказом.

Я, привыкший к демократическим буфетам, недовольно поглядел ей вслед. Господи, опять! Никогда не предполагал, что ещё раз буду есть в советской столовке. Юность, что ли, моя вернулась?..

Девочка не отрывала от меня взгляд. Меня это смущало, поэтому я попросил её отпустить меня выкурить сигарету. Она кивнула, достала из портфеля учебник и уткнулась в него. А официантка всё не шла и не шла. Вместо одной я выкурил в холле лже-кафе три сигареты, провожая взглядом автомобили. Потом вернулся.

— Как тебя зовут? — спросил я, — мы уже почти час рядом, но так и не познакомились.

Она опустила учебник, посмотрела на меня очень пристально, и лицо её будто озарилась светом. Улыбнулась.

— Оксана. Но папа называет меня Ксюшей.

— Ты красивая девчонка, Ксана, и добрая…

— От красоты нет никакой выгоды, — на лице девочки появилось выражение грусти, — я не умею идти на компромиссы — вот в чём беда. Жизнь моя была бы спокойной и размеренной, как у других девочек, но я слишком непримирима к несправедливости.

Я чуть не подпрыгнул при этих словах.

— Девочка моя, это же хорошо! Зачем грустить?!

— Хорошо, что я непримирима? — переспросила Оксана. — Не забывайте: тут не реальность, и все ценности поставлены с ног на голову. Нежелающих приспосабливаться могут даже в тюрьму посадить.

— Это мы уже проходили, — согласился я.

— Пойдёмте, — сказала Оксана. — Надвигается ночь, а вас нужно куда-нибудь пристроить на ночлег — ведь вы наш гость.

Мы расплатились и вышли на пустынную вечернюю улицу. Оксана протянула мне руку. Наверное, с её стороны это был жест доверия. Я осторожно взял хрупкую ладошку в свою руку.

— Скажи, а девочка, которую хоронили, была твоей подругой? — спросил я осторожно.

— Да.

— Почему же, в таком случае, ты не проводила её до кладбища?

— Я не смогла бы смотреть, как её закапывают: в глубине моего сердца теплится надежда, что она жива.

— Ты не обижаешься на меня за эти расспросы?

— Разве может обижаться управляемая кукла? — с иронией в голосе заметила девочка.

Не найдя, что на это ответить, я промолчал. Между тем, мы пересекли огромную площадь с постаментом посередине, изображающим какого-то здешнего деятеля. Возле постамента несли вахту вконец замершие школьники в тонюсеньких рубашках: вечер был довольно прохладный.

— Как странно! — Пораженный внезапной мыслью я остановился.

— Что? — спросила Оксана.

Я остановил взгляд на темно-коричневом школьном платье своей спутницы, перевёл взгляд на синие галстуки ребят. Мне стало смешно и горько одновременно.

Все это похоже на уклад жизни в то время, в которое я учился и рос. Моему брату, родившемуся на излёте восьмидесятых, они уже ни о чем не скажут. Да и сам я, прожив десять лет после распада Союза, стал воспринимать его как очень давнюю полузабытую сказку, услышанную в детстве. И вот, пожалуйста, сказка воскресла для меня воочию. А смешно потому, что всё-равно сердце отказывается принимать происходящее со мной всерьёз. Горько? Да, наверное, оттого, что этот странный ретромир, чем-то напоминающий советскую действительность, на неё очень похож. «Нежелающих приспосабливаться могут и в тюрьму посадить», — вспомнил я слова Оксаны.

— Они не замёрзнут? — с тревогой спросил я девочку.

— Ничего, отстоят ночь и получат отсрочку от экзаменов, — ответила та.

Остаток пути мы молчали. Вскоре подошли к небольшому жёлтому дому, буквально утопающему в пышности цветущей черёмухи.

— Тетя Валерия! — громко позвала через окно Оксана.

Услышав голос девушки, на крылечко вышла невысокая сухонькая женщина лет пятидесяти. Увидев нас, она всплеснула руками. Выражение её лица казалось каким-то потухшим: усталость в глазах, потрескавшиеся губы. Но глаза! Они сияли! В полную мощь, излучая тепло, свет какой-то молодой задор.

— Входите, только тихо: соседи спят, — попросила Валерия.

Оксана взяла меня за руку и повела в тёмный коридор. Это была коммуналка. В подобной когда-то, ещё до войны, жили мои бабушка и дедушка. Впрочем, я об этом знал лишь по очень старым фотографиям из семейного альбома.

На белёной, исписанной телефонными номерами стене висел велосипед. На нём, наверное, не ездили уже лет сорок. Такой же старый телефон, рассохшийся шкаф, в котором наверняка грудами свалены столетней давности журналы.

Тетя Валерия, увидев, какое впечатление произвело на меня ее жилище, ничего не сказала и удалилась на кухню, предоставив меня Оксане. Девочка тормошила меня за рукав. Я же под впечатлением от увиденного едва не врезался в развешанное посередине коридора белье.

— Пойдём в комнату тети, Сергей, — сказала Оксана. — Возможно, что ты ещё будешь здесь жить. И всё тебе успеет надоесть.

— Жить… здесь?

— Да, тут есть одна свободная комната.

Оксана распахнутая дверь тётиной комнаты. Эта комната была совсем крохотной. Возле одной стены — диванчик, довольно потёртый, узкий шкафчик с книгами, у другой — стол, два колченогих стула. В углу, рядом с окном, стоял крохотный телевизор.

— Садись за стол, Сергей! — засмеялась Оксана, и ямочки на ее щечках вспыхнули огненными рубинчиками. — От мытья рук мы тебя с тетей освобождаем: ты — гость Нереалии.

— Да нет, неудобно, — улыбнулся я.

— Сиди, сиди, сейчас включим телевизор.

Глядя на бледный мерцающий экран, где юношеский хор с Иосифом Кобзоном — тоже довольно молодым, с волосами до плеч — исполнял патриотическую песню, я решил спросить:

— Скажи, какой у вас сейчас в Нереалии год?

Оксана оторвалась от учебника, молча протянула мне календарик с изображением заводского цеха: 1979

— Странно: в этом году в настоящей реальности мне должно быть только пять лет.

— Но ты же не в реальности, — возразила девочка.

Вошла тётя, осторожно неся в руках большую кастрюлю, из которой густыми клубами валил пар. Я сразу же почувствовал острое чувство голода. Но стало очень неудобно, и, поднявшись, я сказал:

— Пожалуй, пойду.

— Некуда тебе идти, — возроптала Оксана. — Запомни: ты будешь жить здесь, за бродяжничество у нас карают.

— Она права, — подтвердила тетя. — Вам, Серёжа, лучше привыкать к нашим порядкам.

Валерия разлила по тарелкам густой наваристый борщ. Уплетая его, я спросил между делом:

— А сложно здесь с работой?

— Какая у тебя специальность, Сергей? — спросила тётя. — У меня большие связи: всю жизнь проработала в обкоме. Муж у меня царство ему небесное, хороший человек был. Десять лет как умер.

— Я литературовед. Но много лет работал учителем.

— Вот и хорошо! Позвоним Карпинскому — это директор Оксаниной школы. Вам повезло: есть вакантное место. Налить еще добавки? Кушайте, не стесняйтесь!

— Ой, как хорошо! Он будет моим учителем! — Девочка захлопала в ладоши. — Тетечка, дорогая, ты — чудо!

— Нет, — улыбнулась тетя, — все решает образование, а вместе с ним — связи, интуиция, опыт. Да что это я говорю, как профессорша какая. Ладно, вы говорите, а я пойду, чай посмотрю.

— Я рад, что встретил тебя, — сказал я Оксане.

Она молча кивнула, заправила смоляную прядь волос за ухо, и долго неотрывно смотрела на меня.

Наконец, произнесла:

— Как жаль, что ты уже такой взрослый!

— Оксаночка, я сделаю одно признание, — произнес я. — Так вот, лет десять назад, в книжном магазине я увидел девочку. Она была приблизительно твоего возраста, но не это важно. Что-то в ней меня поразило. И я шёл за ней целых три квартала, горя желанием познакомиться.

— Ну и как? Познакомился?

— Нет, так и не решился. Ходил за ней, как хвостик, но так и не решился. А потом десять лет горевал, что не подошёл. Сейчас осознаю: она могла быть судьбой, которую я, к сожалению, упустил.

— Робость — не грех, а излечимая болезнь, — сказала Оксана. — У нас в Нереалии генсека выбирали раньше так: посадят его в одну комнату с красивой девушкой и запрут. Если он не оробеет и доставит ей удовольствие, значит, будет управлять народом. А из робкого какой правитель?

— Интересная логика, — улыбнулся я.

— Хочу тебя спросить. — Оксана поднялась, подошла к окошку. — Ты там, на свалке видел старика?

— Да, видел.

— И он указал тебе направление, по которому можно идти?

— Указал.

— Тогда — все: ты отмечен Великим Надоедой, назад пути нет.

— Каким еще Надоедой?

— Придёт время — всё узнаешь.

Вошла тетя, и наш разговор прервался, но она попросила меня пойти и осмотреть свободную комнату. В дверях на миг мелькнуло любопытное морщинистое старушечье лицо и тут же исчезло. Комнатушка, правда, оказалась совсем крохотной. В ней я едва бы смог поставить раскладушку и стол, например. Но мне большего и не нужно, тем более что надолго задерживаться в Нереалии я не собирался. Хотя, конечно, меня удивило, насколько убоги жилищные условия в этом мире. Валерия, бывший обкомовский работник, и та живет весьма скромно.

— Об оплате не беспокойтесь, — заверил я её.

— Заработаете — отдадите, — ответила хозяйка. — Располагайтесь, отдыхайте. Оксана, шла бы ты домой — отец, наверное, переживает.

— Тёть…

— Иди, иди. Сергей ещё в школе с тобой повидается. Наверняка будет у тебя классным. Отцу привет!

У двери Оксана обернулась, глаза ее горели огненной лукавинкой, как у лисички, мелькнули стянутые резиночкой хвостики и тут же растворились за порогом.

Ночью я долго не мог уснуть, сидел чуть ли не до утра на окне, выходящем в заросший бурьяном садик. Все здесь казалось чужим, луна, и та какая-то ненастоящая, не похожая на земную. Тревога за судьбу Жени не покидала меня. Взял и бросил девушку на произвол судьбы. Где она, что с ней?

Нет, надо утром идти её искать. К тому же, к старичку со свалки у меня доверия не было. Терзаемый сомнениями, уснул я только под утро.

Новый учитель

Будто всё это я уже переживал. Старинные ходики на стене пробили семь. Свалился со шкафа рыжий кот. Впрочем, он падал с этого шкафа каждое утро, и именно ровно в семь. Повернув голову, я увидел трещину на стене, она была точно та-же, что и год назад, — ничего не меняется в мире. Но меняюсь я, и с этим не поспоришь. В этот час мой звездный двойник бродит где-то по неведомым мирам. Я же здесь. А кто я?

Стряхнув остатки сна, остановил взгляд на голубенькой суперобложке книги, лежавшей на столе. «Капля» — гласило название. Потянувшись к книге, проснулся окончательно и все вспомнил. Встал с продавленной кушетки, подошел к узкому шкафчику, стоявшему в углу возле окна.

Шкафчик был полон книг. Я протянул руку и взял одну наугад: «Записки начинающего краеведа», автор — некий Филипп Вельямидов. Раскрыл наугад страницу, прочел:

Мир номер ноль,

Реальность — нереальность.

Как всё между собой сплетено.

Сумеет только девочка Оксана.

Коварства поломать веретено.

Кто-то постучал в окно с улицы. Я поспешил захлопнуть книгу и пошел открывать. Это, конечно же, была Оксана. Сунула мне в руки букетик сирени, глазища сияют.

— Что же ты через окно? — улыбнулся я ей.

— Когда придёшь в школу? — спросила она. — Я устала ждать.

— Оформлю документы; денька через два, думаю.

— Ой, как долго! Но ничего, я тебе советую: погуляй по Нереалии, осмотрись, пока свободен. Вернёшься домой — будешь рассказывать, как мы здесь живём. Ну ладно, я в школу побежала, а то первый — физика, а я не совсем подготовилась.

Я бросил взгляд на часы: половина восьмого. Впереди — целый день почти свободный. Надо только зайти в школу на консультацию к директору и поискать Женю. Потом можно будет вдоволь побродить по городу, сравнить приметы нашей жизни с этой полузабытой, советской.

С мыслями этими я оделся и вышел из дома. Тети Валерии уже не было: она и на пенсии работала в какой-то библиотеке. А трёх старушек-соседок, почти выживших из ума, в расчёт можно было не брать. Но относился я к ним с уважением.

Дойдя до перекрестка Никитинской и Бауэра, я вдруг вспомнил о повестке. Она пришла мне буквально через три дня после прибытия в Нереалию, после того как тётя ходила насчет моего устройства и оформления на работу в какую-то важную инстанцию.

Гражданин Бартин С., мы уведомляем вас в том, что вы должны явиться в пункт порядка №34 с целью выяснения вашей лояльности к существующему строю.

Хранители порядка:Чистяков Я. П.,Наумов В. Ю.

Я понятия не имел, где находятся эти самые «пункты порядка», и, признаться, идти в один из таких не было никакого желания, но потом всё-же передумал. Было бы интересно поглядеть, как в Нереалии представляет собой этот аналог нашей родной милиции. Остановил спешащего куда-то парня, спросил:

— А-а-а, — промычал парень и сверкнул глазами. — Вы что, хотите идти в него добровольно? Вы — явный безумец. Впрочем, мне какое дело? Идите по Никитинской до здания администрации — такой большущий белого цвета дом. Слева, по переулку Свободному, и будет нужный вам пункт порядка.

— Спасибо!

Но парень лишь отмахнулся и поспешил ретироваться.

На одной из площадей я задержался. Здесь команда людей с автовышек монтировала на стене девятиэтажного дома портрет (видимо, здешнего правителя). Я уловил момент, когда ему приделывали кустистые брови. Таких портретов в своем детстве я видел немало, но сейчас это задело в сердце какую-то потайную струнку.

— Он, оглоед, языком-то еле ворочает, — проворчала старушка, выгуливавшая песика, — а ему медали все вешают. Ох, я бы его к стенке!

— Зачем же так? — укорил я ее.

— Приезжий, что ли? Али, не знаешь, что порядки у нас в городишке совсем кошмарные стали. А всё через него! — Старушенция погрозила портрету сухоньким кулачком.

Я не стал спорить с упрямой бабусей, пересёк площадь и остановился перед переулком Свободным, потому что меня наповал сразила одна деталь. Хорошо приглядевшись, я увидел, что переулок на самом деле не переулок, а имитирующая его объёмная голограмма. Всё, буквально всё — и дома, крепкие, приземистые, с черепичными крышами, и фонтан, который был виден в дальнем конце переулка, — оказались миражом, обманкой. Я недоумевал: где же искать пресловутый пункт порядка?

— Простите, вы по повестке? К Чистякову? — послышался позади меня женский голос.

Я поспешил обернуться. Миловидная девушка в строгой белой блузке и галстуке внимательно смотрела на меня.

— Да, к Чистякову, — вздохнул я.

— Вам нужно знать, что пункт порядка переехал; прошу следовать за мной. Товарищ Чистяков давно вас ждёт.

Я шёл за быстро идущей девушкой, не сводя глаз с ее стройных ножек. Почувствовав на себе мой взгляд, она обернулась:

— Я замужем, к вашему сведению, — с укоризной сказала она мне. Вскоре мы подошли к нужному дому. Там была вывеска.

Пункт Правопорядка №34.

Каждый, входящий сюда, будь готов.

Спросишь, к чему?

Будь готов выйти обратно на улицу лет через десять.

— Мрачно шутят у вас, — сказал я девушке.

— Вы не поверите, — ответила она шепотом, — но я сама буквально на днях вернулась из заключения. Семь лет, боже, семь лет! И за что? Я завернула бутерброд в газету с портретом вождя.

— Ну и порядочки у вас!

— Порядочки ещё те! Ну ладно, я пошла, разговорилась излишне, а мне совсем не хочется терять свою работу. Меня, ведь, и так взяли на неё с огромным трудом.

Мы разошлись с девушкой на крылечке пункта правопорядка. Поколебавшись, я толкнул дверь и очутился в маленьком тесном прокуренном помещении. Чуть не задохнулся от крепкого сигаретного дыма. Прокашлявшись, спросил милиционера, сидящего за стойкой:

— Как мне найти Чистякова? Или Наумова?..

— Чистякова не надо искать, он приходит сам, — хихикнул дежурный.

Его смех мне понравился.

— Так всё-таки? — настаивал я.

— Комната 206, — буркнул он и уставился в книгу, давая понять, что разговор окончен.

Я двинулся по коридору искать комнату двести шесть. Она оказалась в самом конце возле высаженного в кадке фикуса. Дверь была полураскрыта.

— Входите, товарищ Бартин! — раздался громкий голос.

Я невольно вздрогнул, вспомнились рассказы деда о тридцать седьмом. Вот так же: «зайдите в кабинет», а потом… Но на самом деле — не праздновать же труса!

Комната оказалась довольно просторной и очень светлой. Я сразу обратил внимание на портрет человека с бородкой, висящий над креслом Чистякова. Сам Чистяков, человек, обладавший неприметной внешностью, лысый, маленького роста, рябой, не произвел на меня никакого впечатления. Он проследил за моим взглядом и подсказал, не скрывая иронии:

— А, это? Этот товарищ — основатель всей нашей службы порядка. Человек с пламенным сердцем. Царство ему небесное!

— Как?! Он умер?! — удивился я.

— Вот чудак! Да уж лет двадцать, поди, прошло! Впрочем, перейдём к делу. — Чистяков нажал на кнопку звонка.

Вошел молоденький страж порядка, взял под козырек.

— Ваня, приведи Вельяминова, а тех девчонок, которых мы взяли сегодня из школы, не забудь покормить.

Ваня удалился, некоторое время мы с Чистяковым сидели в полной тишине, не считая того, что страж порядка нервно постукивал пальцами по рукояти своего кресла и при этом не сводил с меня гипнотического взгляда.

— Вы первый человек, который так спокойно ведёт себя в этих стенах, — наконец проговорил он. — Лично у меня к вам претензий нет. Зайдёте в комнату семь насчет паспорта, и можете жить спокойно…

Его речь прервал шум за дверью. Он вскочил.

— Ну, уж я этому нарушителю порядка… — пробурчал он сквозь зубы.

В комнату, как ураган, ворвался интересного вида мужчина, лет тридцати. Серый, давно вышедший из моды плащ его был весь в заплатках, на голове — ковбойская шляпа с широкими полями, под мышкой — толстая, раздутая от бумаг папка. Одно стекло очков разбито.

— Свободу советскому краеведению! — провозгласил незнакомец.

— Вы уж извините, — обратился ко мне Ваня, вбежав в комнату вслед за ним. — Он не в своем уме. Вообразил себя гениальным историком литературы.

— А все — водочка, она, родимая! — Чистяков показал кулак молодому краеведу. — Ты на работу устроился?

— А как же, обязательно! В кинотеатр «Патриот» художником-рекламистом, — отчеканил нарушитель порядка.

— Вот и хорошо! Значит, так: узнаю еще раз, что ведете антиобщественный образ жизни, товарищ Вельяминов, тогда не обижайтесь, отправлю вас на расправу к самому Надоеде.

— Только не это! — побледнел Вельяминов.

— Все зависит от тебя. А теперь ступай прочь. Надоел.

Уходил Вельяминов из комнаты совсем не в том настроении, в котором пришел. Ссутулившись, опустив голову. Кажется, слова представителя закона заставили его задуматься.

— Я пойду? — спросил я Чистякова.

— Погоди, парень, — ответил он. — Покажу тебе еще кое-что, а там уж будь свободен на все четыре стороны.

Он повел меня по мрачному коридору со множеством камер предварительного заключения. Меня одолевало нехорошее предчувствие, но я молчал, хотя был уверен в глубине души, что живым не дамся. Отпер одну из дверей, Чистяков жестом пригласил меня войти вслед за ним. Из липкой темноты и сырости камеры навстречу нам выпорхнули две девчушки примерно Оксаниного возраста.

Встав плечом к плечу, они начали докладывать притворно бодрым голосами, за что попали сюда.

— Детей-то за что?! — не выдержал я.

— У нас, молодой человек, уголовная ответственность наступает с восьми лет. — Чистяков поднял палец вверх. — Эти глупышки написали такую же глупую петицию против нашего Вождя. Глупая-то она глупая, но последствия могут быть какие!

— В общем, я все понял, — гневно сказал я. — вы все здесь как один дрожите от страха перед каким-то Надоедой, и этот страх заставляет вас сажать в тюрьму даже детей. Я хочу забрать этих детишек с собой.

— Невозможно! Их арест — распоряжение Надоеды.

Я повернулся к девушкам, те смотрели на меня с испугом.

— Милые девочки, я обязательно за вами вернусь.

Они, как по команде, вздрогнули, развернулись и, взявшись за руки, удалились обратно во мрак.

— Не хотят, — хихикнул Чистяков. — В неволе жить легче: думать не надо.

Выйдя на улицу, я вздохнул с облегчением. Неужели этот Чистяков хотел меня запугать, проводя по тюремному коридору? Что ж, у него это почти получилось. Как страшно, наверное, было жить в пресловутые тридцатые годы!

— Вы на свободе? — услышал я знакомый голос. — Однако такое событие требуется отметить хорошим возлиянием.

Вельяминов сидел на корточках, прислонившись к забору. Рядом валялась раскрытая папка, бумаги были рассыпаны.

— Что же вы? — с укором сказал я, наклонился, подобрал их.

— А-а-а-а, не все ли равно?.. равнодушно махнул он рукой. — Понимаете, погибла моя мечта, значит, не существую больше и я.

— Мечта?

— Да, мы с фантастом Черепановым мечтали открыть первое в нашем городке литобъединение. Почти все бумаги собрали, подписи, получили одобрение властей, но все пошло прахом.

— Почему?

— Они, видите ли, бояться, что под видом литобъединения мы организуем заговор против власти, будем писать подрывные стихи. А то, что умирает культура, это никого не волнует. Спекулянту Колобкову отдали под склад половину библиотеки. Как вам это, а?

Он вытащил из кармана плаща бутылек, полный желтой жидкости, приложился, протянул мне. Я отрицательно покачал головой.

— Идите домой спать, — устало сказал я ему и пошёл по улице в сторону площади. На полпути оглянулся.

Вельяминов все так же сидел, сжавшись в комочек и раскачиваясь. Мне вдруг до боли стало жаль его. Но чем я могу ему помочь?!

Вернулся я на площадь с уже смонтированным портретом; слегка кружилась голова; ориентировался я в этом городе пока еще плохо. Куда идти? Зачем? Надо найти дорогу к дому Оксаниной тети. Недалеко от меня притормозила черная «Волга», и в ее окошке — такой до боли родной силуэт. Женя! Это она! Я забыл обо всем и помчался через площадь к машине, крича на ходу. «Волга» сорвалась с места и рванула в ближайший переулок. Догнать ее у меня, конечно, не было возможности. Я пытался утешить себя тем, что, возможно, ошибся.

Опустив руки, в полной растерянности стоял я посреди пустой площади, пока чья-то теплая рука не легла на моё плечо. Я обернулся — Оксана!

— Вот ты где! — воскликнула она. — Прости, но я тебя везде ищу, учительница литературы заболела, директор попросил разыскать тебя, хочет, чтобы ты приступил к работе незамедлительно.

— Что ж, пойдем в школу.

Я покорно следовал за девочкой, наблюдая сзади, как колышется «конский хвост», перевязанный резиночкой. Она же время от времени оборачивалась, словно боялась, что я сбегу.

Вот и серое здание школы, окруженное садиком. Была перемена, девчонки и мальчишки плотной массой облепили школьное крылечко. Кое-кто курил — в открытую, не таясь. Шум, смех, визг девчонок. О да! Это моя жизнь! С детства я желал быть только учителем и больше никем, потому и пошел сразу после окончания школы в педагогический. Правда, потом меня увлекло литературоведение. Была у меня такая мечта — изучать провинциальною литературу. То, что пишут непритязательные гении вроде Вельяминова. Жаль, что не поинтересовался его именем.

Из стайки школьниц вынырнула озорного вида девчушка, подбежала к нам с Оксаной, точнее — прискакала на одной ножке.

— Моя одноклассница — Люська, — представила ее Оксана, — Никак не выйдет из детского возраста.

Остальные школьники, услышав наш разговор, дружно повернулись в нашу сторону.

— Вы наш новый учитель? — спросила озорница Люся.

— Надеюсь, что стану им.

Парни — рослые, баскетбольного вида, в школьных потертых пиджачках, рубахах, небрежно расстегнутых чуть ли не до пупа, — подозрительно меня оглядели. Я сохранял абсолютное спокойствие под этими уничтожающими взглядами, затем подошел к одному из них и, вытащив из его рта папироску, демонстративно растоптал ее.

— Ну, ты попал! — хрипло и возмущенно прошептал верзила.

— Плахин, придурок, это наш новый учитель! — бросила возмущенная Оксана ему в лицо.

— А вот на это мне плевать! — рявкнул тот и двинулся на меня.

Я совершенно спокойно уклонился от нацеленного в мое лицо кулака и одним метким ударом врезал Плахину по уху. Он закричал от боли, мне зааплодировали.

— Видит бог, не хотел, — сказал я ему, — но ты сам напросился, теперь на хорошие отметки не рассчитывай.

На крыльцо одновременно со звонком выскочил директор, школьники сразу же разбежались.

— Опять Плахин! — гневно закричал он. — Мое терпение лопнуло!

— А че, че Плахин?.. Он сам полез… — заныл хулиган.

— Сергей Александрович! — официально обратился ко мне директор. — У меня убедительная просьба: проведите сейчас урок в 8 «Б», а с Плахиным я разберусь. Оксана, проводи Сергея Александровича до кабинета.

Пока мы поднимались до третьего этажа, девушка держала меня за руку.

— Этот Плахин держит в страхе всю школу, — сказала она, — но здорово вы ему врезали! Правда, спокойной жизни он вам теперь не даст.

— Оксана, погоди, — увидев в коридоре третьего этажа гипсовый бюст и застывших возле него в неподвижности двух ребят, сказал я.

Глядя на эту картину, я почувствовал вдруг, как теплым комком ворочается внутри приступ ностальгии. Оксана смотрела на меня с удивлением.

— Ладно, пойдем в класс. Просто вспомнил, как когда-то и сам вот так же стоял и — Боже! — как гордился этим поручением.

Из-за полураскрытых дверей кабинета доносился страшный шум. Гремел магнитофон, но запись была настолько заезжена и запилена, что слов было совершенно не разобрать. Первой вошла Оксана, вслед за ней — я. Взвизгнув от неожиданности, кучка девчонок, приплясывавших до того у доски, бросилась за парты. Белобрысый парень одним махом убрал магнитофончик под стол. Воцарилась тишина, и почти двадцать пар любопытствующих, изучающих взглядов были устремлены на меня. Одна Оксана отвернулась к окну.

— Здравствуйте и садитесь! — сказал я. — Зовут меня Бартин Сергей Александрович. — Буду вести у вас русский язык и литературу, но для начала не мог бы обладатель магнитофона принести его мне?

Парень глубоко вздохнул, но, не сказав ни слова, принес аппарат. Я убрал его под стол, велел парню сесть и раскрыл классный журнал. Долго водил ручкой по клеточкам и произнес, наконец:

— Егорова Оксана.

Оксана, сидевшая за первой партой напротив меня, поднялась с места. Во всей ее позе чувствовалась грация пантеры. Кокетливо наклонив головку, она отвела упавшую на глаза тяжелую прядь волос, улыбнулась, выразительно посмотрела на меня. Огромные голубые глаза ее сияли в полную мощь.

— Лирика Лермонтова. Что вы можете сказать о ней?

— Я не учила, Сергей Александрович.

— Что ж, на первый раз прощаю, но хочу сказать, — обратился я к классу, — к своему предмету буду требовать уважения. Литературу бесполезно учить — её нужно просто знать. Я буду рассказывать вам много интересного и помимо школьной программы, если…

— Нельзя не по программе, — подала реплику девочка с задней парты. — Вы и нам навредите, и себе. Вы же не знаете, что творится в нашем городе.

— Только начинаю узнавать, — согласился я с ней.

Паренек с магнитофоном встал и сказал со злостью:

— Вчера в соседней школе прямо с урока забрали двух девочек. Так вот, я прямо скажу: одна из них — моя сестра, и она ни в чем не виновата, уверяю вас. Это детская глупая попытка протестовать против существующей власти, выходка несозревшего ребенка, но зачем же сразу в тюрьму?

Я, конечно, помнил девочек, которых показал мне Чистяков, но не нашелся сразу, что ответить парню. Самому было сложно: попробуйте-ка из страны, где царит демократия, попасть сразу в страну с тоталитарной системой! Трудно представить, а? И вот мне в тот момент тоже было крайне трудно.

Прозвенел звонок, окончился мой первый урок в новой школе, в новой стране. Придется все начинать сначала, заново привыкать к фальсификации истории, ко лжи, ругать религию.

Класс опустел, осталась одна Оксана, которая подошла и погладила меня по плечу, сумев почувствовать, что мне сейчас тяжело. Вошел директор, от всей души поздравил меня с первым уроком. Небольшой учительский коллектив толпился за его спиной. По знаку Тимофея Яковлевича они дружно спели в честь меня школьную шуточную песенку и вручили букет цветов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Надоеда, или Заповедник абсурда. Фантастический роман. Часть 1 предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я