Старое новое предприятие. 1988 год. Телефонный начальник

Виктор Ааб

Книга из серии «Телефонный начальник». Предприятие реорганизуется и пока непонятно – на пользу или во вред. С одной стороны, стало легче – повысилось качество работы сети. С другой стороны, новых людей надо вовлекать в управление производством. Добавляется проблем, но жизнь продолжается.«Больше демократии» – очередной лозунг будоражит общество. И первые сомнения – а все ли начинания перестройки полезны для страны? Что-то не так…Книга написана предельно честно и основана на реальных событиях.

Часть вторая. ПАРТИЗАН

Глава 9. Посторонние мысли обо всём

29 февраля мне надо быть в части. Часть расквартирована в городе Семипалатинске. Военкоматом строго предписано — опоздание недопустимо. Расклад времени для меня удачен. Рано утром, 28 февраля, в воскресенье, ЯК-40 отправляется прямым маршрутом на Семипалатинск, и часикам к двенадцати я уже буду на месте.

Близость соприкосновения с армией заставляет задуматься, а что же собственно о нынешнем положении армии я, как рядовой обыватель, знаю? В обществе, по отношению к армии, происходит переоценка. Это чувствуется. Как-то незаметно прошли времена, когда почти каждый взрослеющий юноша готовился к испытанию армией, и понимал это как доблесть. А сейчас, всё чаще и чаще, поговаривают о дедовщине. Рвение, отслужить в армии, тает у молодёжи на глазах.

Подливает масло в огонь явно затянувшаяся война в Афганистане. Очень скупо пресса освещает процессы, происходившие в этой дикой стране. Но всем известно, что нашим солдатам там явно, не сладко. Нарастает понимание, какой-то безысходности от продолжающейся без видимого конца, борьбы с всё более ожесточающимися и наращивающими сопротивление, афганскими племенами. Высокопарные слова об интернациональном долге уже никем не воспринимаются серьёзно.

Тем, кто хоть немного интересуется политикой — понятно, что идёт борьба за влияние на территориях, расположенных непосредственно, вблизи от наших границ. И в случае ухода наших войск — влияние в Афганистане будет американское.

Самим афганцам от этого будет ни тепло, ни холодно. А нашу армию, ограниченный контингент, они бьют за то, что мы, своё влияние, распространяли на эту страну очень уж неуклюже — топорными методами.

Слишком очевидно, что Афганистан, не без заинтересованной помощи извне, превратился в наш, советский «Вьетнам» и всё происходящее там, в отношении нас, точь в точь, идёт по сценарию, разыгранному в конце шестидесятых годов вьетнамцами, по отношению к американской армии. Явно, американцы берут реванш за свою, проигранную, вьетнамскую войну.

Все масштабнее и масштабнее провозглашаются задачи Перестройки. Замышлявшаяся, как перестройка остро нуждающейся в реформировании экономической системы страны, она явно расширяет свои аппетиты, ей уже тесно в рамках решения, только экономических проблем.

Нарождается сестра Перестройки — Гласность. Она врывается в общество и прожорливо перемалывает и выдаёт народу всё новые и новые сведения о темных сторонах жизни страны. Это всё безумно интересно — но, ведь одним обсуждением наших промахов дело не ограничится. Непременно, в качестве реакции на «обнародованные негативы» последует реакция, в том числе и от рядовых граждан. Какая это будет реакция…

Почему-то, вспоминаются декабрьские события 1986 года, когда с помощью взбудораженной толпы на площади в Алма-Ате, заинтересованные лица попытались решать сложнейшие вопросы управления Республикой, средствами, краеугольным камнем которых, явилась национальность вновь назначенного руководителя.

Перед глазами стоят, вдруг, изменившиеся лица моих товарищей по работе — казахов по национальности — Нурканова Кайрата, Айсина Жени, старейшей работницы Кокмановой Бану Кокмановны. Они, как-то вдруг, сжались тогда. На лицах — при встрече, выражение насторожённости, хотя, лично, никакого отношения к событиям того декабря, они не имели.

Но ведь это представители казахского народа открыто проявили националистические настроения — в том числе и в Синегорске, и связистам — казахам стыдно за это. Мне их состояние было близко и понятно — и я, внутренне, сопереживал им. Мне, немцу по национальности — подобное, тоже, приходилось переживать…

Буквально в последнее время, появляются скупые сведения о нарождающихся претензиях друг к другу азербайджанцев и армян. Камнем преткновения всплывает какая-то Нагорно-Карабахская автономная область. Кто из рядовых советских людей знал о существующих проблемах в национальных взаимоотношениях в этой области ранее?..

Смутной тревогой тянет от событий, происходивших в стране, в последнее время…

***

Самолёт по расписанию приземляется в аэропорту Семипалатинска. Адреса, где располагается нужная мне военная часть, я не знаю. Поэтому, разыскиваю областной военкомат, думаю — там мне подскажут необходимый маршрут.

Воскресный день. Полдень. Дежурный военкомата — рассмотрев предписание, отмахивается:

— Нас это не касается, вам надо прибыть непосредственно в воинскую часть.

— Ну, вы хотя бы подскажите, где эту часть искать, ведь в предписании ясно же указано, что она располагается в Семипалатинске.

Дежурный минут пятнадцать выясняет по телефону местоположение части и наконец, сообщает, что она находится километрах в десяти от окраины города, и на вопрос — как туда добраться — говорит, что рейсовый транспорт туда не ходит.

— Наймите такси — советует он.

Ну что ж, такси так такси — не болтаться же ночь в незнакомом городе.

По улицам гуляет, и всё сильнее разыгрывается позёмка и после почти часового поиска — удаётся, наконец, найти водителя, знающего, где располагается злополучная часть и с трудом, за плату в оба конца, согласившегося меня туда отвезти.

Пустынная загородная дорога, вызывая тревогу, обрастает перемётами — но такси резво пробивается вперёд. Часиков в шестнадцать водитель высаживает меня у ворот КПП какой-то части, разворачивается и уезжает. У меня ощущение, — что в поле располагается военная часть, прямо — в поле.

Глава 10. Перевоплощение в офицера

На КПП явно не ждут гостей. Похоже, я явился на сборы первым. Старший наряда — сержант, долго изучает предписание и, наконец, изрекает:

— И что же вы хотите, — вам же, указано явиться 29 февраля, то есть завтра, — вот, завтра и приезжайте.

Позёмка разыгрывается всё сильнее. Сразу за КПП завывает настоящий буран. В предписании указано, что в часть явился старший лейтенант — офицер.

Дежурный понимает, что его формальный ответ не может быть принят. Откуда-то из глубины территории вызывает на помощь старшего лейтенанта и вместе, они пытаются решить, что же делать со мной.

В дежурке тепло. Пышет жаром раскалённая печь и мне совсем не хочется из неё уходить. Неопределённость в отношении меня затягивается, и в душе, я кляну себя за проявленную пунктуальность, и неумение опаздывать.

Часа два длится неопределённость, наконец, военные выясняют, что сборы офицеров запаса с завтрашнего дня, действительно, начинаются. На улице уже темнеет, и старший лейтенант сопровождает меня к имевшемуся на территории части, офицерскому общежитию — смутно видневшемуся вдали.

Пустая неухоженная комната, четыре кровати с панцирными сетками, матрацы, грубые одеяла, обшарпанный столик. Солдат приносит комплект постельных принадлежностей.

— Располагайтесь. Определяться будете завтра, — старший лейтенант оставляет на столе ключ от комнаты и уходит.

Ну что же, и на том спасибо, мне бы ночь подержаться…

Действительно, — продержаться! Температура в комнате — не более десяти градусов. Тусклый свет одинокой лампочки на потолке — сгоряча после жаркой каптёрки раздевшись, я вынужден снова натянуть на себя пальто. Опять разыгравшийся было кашель, — стихает.

Делать нечего, голодный, расправляю постель — остаётся только спать. Одеяла недостаточно чтобы согреться, нахлобучиваю поверх его своё пальто, укрываюсь с головой — постепенно, ощущение озноба проходит. Жить можно. Да-а, хорошо встречает меня армия… а вообще, кому до меня есть дело в воскресенье?.. Ладно, утро вечера мудренее, — я проваливаюсь в сон.

Рано утром, ещё не рассвело — меня вырывает из постели стук в дверь — прибыл ещё один «рекрут». Он из Павлодара и тоже, очень боялся опоздать, и тоже, такими же методами, как и я — с трудом нашёл часть, и с трудом уговорил таксиста — доставить себя к ней.

Мне становится легче. Слава Богу, не одному придётся «мыкать горе».

Окончательно всё проясняется утром. В комнату входит моложавый подполковник представляется как руководитель сборов, сообщает, что на них должны прибыть двадцать пять запасников.

— Жить будем здесь в общежитии, заниматься будем — в основном, тоже в общежитии. Программу я сообщу позже. Сегодня, — день заезда и обустройства, — решает он. А пока, вам надо стать на довольствие.

Да, действительно, перекусить бы сейчас — в самый раз. Хотя бы, чайку горячего хлебнуть…

Наконец в штабе, который располагается рядом с общежитием, в приспособленном щитовом домике, регистрируют наше прибытие.

Подполковник разыскивает старшину, распоряжается выдать нам обмундирование, показывает, где располагается солдатская столовая — сообщает о режиме её работы.

— Там для вас будет накрыт отдельный столик, — сообщает он.

Подполковнику некогда, у него масса своих дел. Он оставляет нас на попечение старшины и уходит.

Огромный склад в основательно оборудованном полуподвальном укрытии — чего там только нет! Мы подбираем под свой размер обмундирование.

Нательное белье, гимнастёрка, штаны — галифе. Сапоги, портянки, шинель… — всё солдатское, погоны — офицерские.

Мой новый товарищ, — Володя, он из Павлодара и совсем не связист, а строитель — сообщает — таких как мы призывников называют в народе — « партизаны».

Понимая, что в месте нашего нового проживания вряд ли будет теплее, буквально, вырываем у старшины — дополнительно, по комплекту тяжёлых, из верблюжьей шерсти — одеял.

Столовая — закрыта, теперь она откроется только в обед, и у нас есть время, заняться подгонкой обмундирования и переодеванием.

Слава Богу, у меня богатая, из детства, практика наматывания портянок и совсем не пугает жёсткость кирзовых сапог. Я хорошо знаю, как обходиться с ними, да и белый подворотничок на гимнастёрку подшить, — не проблема. Володя, тоже, не отстаёт, в отличие от меня он, когда-то, служил в армии — солдатом.

Проходит не более часа и вот, оба мы облачены в одежду цвета хаки. На погонах — по три звёздочки, в петлицах — кому что нравится. По слухам — мы находимся на территории танкового полка, поэтому у меня — танк. Солдатский ремень — по талии. Непривычно себя ощущать в военной форме, но сразу чувствуется — она удобна. Гражданскую одежду нам приказано сдать на хранение в склад, что мы и делаем.

Время до обеда пролетело незаметно. В очень просторной столовой деревянные столы, каждый — человек на десять, — облеплены солдатами. Дневальный проводит нас к нашему столу. Здесь уже стоит посуда и во главе стола — огромная кастрюля с рассольником — на целое отделение.

На второе — макароны по-флотски. Нас всего двое — а еды — ешь, не хочу. Даже без учёта того, что мы проголодались, обед хоть и прост, но вкусен. Жить можно.

После обеда, опять появляется подполковник — придирчиво оценивает наш, изменившийся внешний вид и остаётся доволен. Сообщает, что прибыло ещё шесть человек — тоже сейчас, обустраиваются.

— Ну что же, — занятия начнём завтра, — на сегодня, можете быть свободны. И чуть помедлив, добавляет:

— Территорию части — не покидать. Водку не пить!

— А что, отсюда можно как-то выбраться? — искренне удивляемся мы.

— Конечно, — утром и вечером в город уходит и возвращается армейский автобус…

— Товарищ подполковник, а в общежитии всегда так будет холодно?

Офицер щупает руками стылую батарею:

— В части напряжёнка с топливом, но у нас своя кочегарка. Семейные офицеры, проживающие в общежитии, на холод не жалуются.

— А кто работает в кочегарке?

— Солдаты…

— Явно, дрыхнут солдаты, особенно по ночам, — умудрённый опытом собственной службы, констатирует Володя.

Подполковник, похоже, совестливый. Ему явно неудобно от нашего замечания, но вопрос отопления общежития не входит в его компетенцию. Он обескуражено разводит руками — так и живём… Сославшись на дела, — уходит.

Одеяла, которые нам выдали со склада, наверное, лежали там без движения лет десять. Они буквально пропитаны многолетней пылью. Пока мы их тащили, сложенными в стопку, со склада в комнату — это не замечалось. Но стоило их только развернуть — вокруг, сразу же, образовалось пыльное пространство. Их невозможно даже, нормально трясти на улице, — хлопок и возникает тучное облако пыли, от которой некуда деться. Ветра нет, невозможно дышать. Разок встряхнув, бросаем одеяло, отскочив в сторону. Поднимаем — опять хлопок — и опять, одеяло на пол. Постепенно пыли становится меньше, но выбить её до конца — похоже, бесполезная затея.

Так, с перерывами — боролись мы за чистоту минут сорок. Руки — как у кочегаров, на лицах — пыльные маски. От белого снега на полянке не осталось и следа — так, грязно-серая местность. Но, согрелись — неимоверно.

Больше до вечера — делать нечего. Постепенно знакомимся. Володя — моего возраста. В армии служил радистом. Сейчас — работает прорабом на стройке. По окончании строительного ВУЗ-а — получил офицерское звание. По роду войск — к связи, так приписан и остался. Познания по связи — у него практически, нулевые.

На ужин в столовую, собираемся заблаговременно. Хочется просто пройтись, размяться на воздухе, просто привыкнуть к форме, к шинели. На голове — солдатская шапка с офицерской кокардой. Жёсткий воротник шинели — трёт шею… Подпоясанный ремнём, обтянутый длинной приталенной шинелью с непривычки, чувствуешь себя как в броню закованный — но, тепло.

Столовая набита солдатами. Их не видно на гарнизонных площадках. Они появляются неизвестно откуда и неизвестно куда исчезают. Заметив звёздочки на наших погонах, уступают нам дорогу у входа, — опасливо сторонятся. Ужин уже находится на нашем столе — и по-прежнему, нас за ним — двое.

Утром следующего дня, собираемся в классе — нас уже четырнадцать человек. Подполковник высказывает предположение, что остальные одиннадцать человек вряд ли прибудут. Обещает представить рапорт высшему начальству о неудовлетворительной работе военкоматов по укомплектованию сборов. Звать подполковника — Валерий Егорович. Большинство прибывших на сборы — из Караганды и Темиртау, по профессии толи металлурги, толи шахтёры, — все, офицеры запаса. Находится, даже, среди нас один — капитан. Он, как старший по званию, и назначается командиром взвода — несмотря даже на то, что по виду — он, явно с бодуна.

Выясняется окончательно, что среди всех, по профессии и образованию, я — единственный связист. Подполковник смотрит на меня с явным удивлением — и как это я сюда попал…

Валерий Егорович в единственном лице будет и нашим командиром и нашим преподавателем. Целый месяц в данном импровизированном классе мы будем заниматься теорией, изучать матчасть, а затем, будем участвовать в учениях. Становится понятным, что кроме него, мы в части, в принципе, никому не нужны.

Он подготовился к первому занятию. Под запись рассказывает о принципах организации связи в роте, батальоне. Это всё — радиосвязь. Называет типы радиостанций. Перечисляет нам тактико-технические данные оборудования. Я не знаю, насколько это интересно моим новым товарищам, но меня бросает в неудержимый сон. Скулы разрываются от зевоты. Сколько раз я слышал всё это. Спасает лишь то, что приходится записывать информацию в тетрадь.

Обыкновенная лекция, но только очень низкого качества. Как и положено, она прерывается перерывами и наконец, завершается временем на обед. После обеда мы должны собраться в своём классе на самоподготовку, повторять записанное…

— Мужики, напутствует нас Валерий Егорович, — вы же взрослые люди и всё понимаете. Поэтому главное, — ведите себя тихо…

…И потянулись будни. Боже, — какая тягомотина, какая скука…

Глава 11. Как — без самоволки?

Единственное место, которое как-то отвлекает, это столовая. Еда не отличается разнообразием, экзотика проходит и всё быстро приедается. И суп жидок, и каша часто недосолена. Никогда в жизни не мог себе представить, что самым вкусным продуктом из солдатского рациона является сливочное масло. Его положено — двадцать грамм. Как и хлеб — на свой стол его надо получить, из хлеборезки. Строго дозированные круглые ломтики. Просто с хлебом — как это вкусно… — тают во рту. Нам достаётся по два кусочка — за счёт доли наших, не прибывших. Солдатам в хлеборезке нет дела — все ли мы за столом.

Конец первой недели. Режим дня понятен — завтрак, занятия, обед. Самоподготовка — свободное время, ужин, сон. На субботу, воскресенье, мы тоже предоставлены самим себе. Заняться абсолютно нечем, в холодной комнате хорошо только под двумя одеялами, и оказывается, сон тоже, очень сильно надоедает.

Нет газет, нет книг, нет телевизора. Субботний день тянется невыносимо медленно — это просто пытка временем. Единственная польза — остатки простуды, кашель, покидают меня окончательно. С наслаждением отдираю выполнивший свою миссию перцовый пластырь с груди — наконец-то кожа перестанет зудеть.

Мы уже знаем — путь в часть через КПП не единственный. Часть не ограждена сплошным забором. За котельной есть тропинка, ведущая в город. И она — довольно нахоженная. Кто знает — сколько солдат бегает по ней в самоволку. Ребята — карагандинцы, тропу шустро разнюхали и освоили. В субботу — во второй половине дня, их земляк — капитан, уже лыка не вяжет. Видно ему не надо много. Они начали «ужинать» в своей комнате загодя. И в столовой, вечером, вся их комната уже не появляется.

Ну что ж, завтра, если погода не испортится — пойду в город и я, не письма же домой писать, — попробую дозвониться…

Погода в самый раз. Настоящий воскресный день, — лёгкий морозец, ясное солнышко и просматривающаяся насквозь, заснеженная степь. Легко шагается по протоптанной дорожке — километра четыре. Кроме самой дорожки, ориентиров нет никаких, — по мере удаления от части, всё осязаемей и осязаемей чувствуется тревога.

Страшно в степи одному. Затем, как-то внезапно, из дымки, сначала смутно, потом всё отчётливей, всё ещё очень далеко, начинают появляться контуры какого-то высотного здания — похоже, элеватора. Чувство тревоги, пока был со степью и горизонтом — один на один, начинает улетучиваться — теперь не заблужусь.

Контуров становится больше. Дорожка выводит на железнодорожный узел. Впереди, разрастается мощная разгрузочная территория — взгляд сначала зацепляется за верхушки высотных кранов, постепенно опускается по ним и, наконец, краны растворяются в серости территории, в огромных угольных завалах, за которыми уже явственно выступает город. Около полутора часов длился путь. Наконец, долгожданная остановка автобуса. Через неё все маршруты ведут в центр.

Главпочтамт. Переговорный пункт. Много желающих позвонить. Несколько кабин оборудовано автоматическими междугородными телефонами. И доступ к ним свободен. Чтобы обеспечить непрерывность набранного по коду и происшедшего соединения — автомат нужно периодически кормить пятнадцатикопеечными монетами. Тут же разменный пункт. Наменял я их — в горсть не помещаются. Ну, минут на пять разговора — точно, хватит.

На другой стороне провода радостный голос жены, бодрый, звонкий…

— Ну, как ты там справляешься, милая?

— Да что со мной сделается, — приспособилась, — выходим из дому пораньше, Лена с удовольствием топает ножками сама, правда медленно, не торопясь… на работу успеваю… с Олей — проблем нет.

Я не улавливаю в интонациях Ромы ни единой нотки, даже косвенно указывающей, что ей трудно. Она держится молодцом и тут же, перебивает меня своими встречными вопросами

— Да что мы, — мы дома! Как у тебя дела, как устроился?

— Да, нормально устроился, служу…

Проклятый попался аппарат. Он щелкает как часы, издаёт предупреждающие звуки и всё норовит прервать связь. Лихорадочно заталкиваю в его жерло монеты — их количество в руке стремительно уменьшается.

Или время летит так быстро, или просто автомат разрегулирован, в погоне за сохранение соединения я теряю канву разговора, он какой-то прерывистый, с паузами недопонимания.

Чем так говорить — лучше, совсем не говорить. Услышали голос друг друга — и ладно.

— Все, у меня кончаются монеты. Ещё позвоню… целую… люблю…

Долетающие с другого конца провода слова прощания прерываются пустотой. Не успев даже «пережевать» последнюю монету, автомат отключается.

Ощущение полного сумбура в душе перемешано с приятной теплотой. Не важно, что именно, говорила моя жена, важно, что я услышал её голос — голос, насыщенный любовью…

Остывая от разговора, некоторое время брожу по городу — не нравится мне город, какой-то широкий, разбросанный, неухоженный, насквозь продуваемый непонятными сквозняками. И солнышко светит и небо, ясное, и ветра нет — а душе не уютно. Чужой город…

В ближайшем киоске скупаю газеты — и за вчерашний день, и за позавчерашний. Журналы все местные — республиканские.

Покупаю журнал «Простор». Как правило, в нем нет ничего интересного, но в моем положении — на безрыбье и рак — рыба.

Всё. Можно возвращаться назад. Обратный путь не близок. Не дай Бог, начнётся позёмка — тогда будет худо.

Спиной чувствую удаляющийся город, но связь с ним всё слабеет и слабеет. И вот, уже вокруг — пустой, голый горизонт и только тропинка, растворяющаяся в блеске солнца среди снежной глади. Позёмка усиливается.

В голову лезут дурные воспоминания из детства. У нас, тоже, за селом — километрах в семи, в горах Каратау стояла ракетная часть. Как правило, зимой военная часть не досчитывалась нескольких солдат. Уходили они в самоволку и не возвращались. Потом, находили их замёрзшими, хоронили всем селом. С оркестром, с почётным караулом, с прощальными залпами из карабинов…

Как медленно тянется время…

…Кочегарка военной части возникает внезапно, вместе с ограждением. Тело охвачено приятной усталостью. Теперь — после двадцатикилометрового броска, не грех — и поспать.

Глава 12. И здесь, надо воспитывать

Против обыкновения — газетный материал прочитываю, не торопясь, не просто просматриваю, а именно, прочитываю — не пропуская ни одной строки, ни одного абзаца. Впереди, до следующего броска в город, целая неделя и надо растянуть удовольствие.

В духе времени распространяют по стране авторы статей жар Перестройки.

И как бы совсем не к месту, скромненько, не выпячиваясь, проскальзывает вдруг, информация о событиях в Азербайджане. Она воспринимается с недоумением. В целом, время хорошее, — чего людям не хватает?

В Нагорно-Карабахской области, в городе Агдам в ходе криминальных разборок хулиганствующими элементами убиты два человека, по национальности — оба азербайджанцы.

В ответ на эти события — националистически настроенными элементами, в городе Сумгаите, организована дикая, шокирующая резня, в ходе которой массово избивались проживающие в городе армяне, подвергались ограблению их дома. В результате столкновений — погибло более двадцати армян…

Ситуация в Азербайджане, накалённая событиями вокруг НКАО, развивается по восходящей, и имеет всё более негативные последствия.

Её, почему-то, не удаётся притушить быстро и сравнительно безболезненно, как в своё время, притушили события в Алма-Ате. А ведь и здесь, явно проскальзывает национальный подтекст.

Оказывается, уже давно по Армении прокатываются митинги. Официально действует какой-то комитет «Карабах». Именно он выдвигает требование, суть которого сводится к выводу из состава Азербайджана, и присоединению к Армении — Нагорно-Карабахской автономной области, с проживающим там преимущественно, армянским населением. Налицо — территориальный спор между советскими республиками.

А я-то считал, что помимо проблемы восстановления ликвидированной во время войны Немецкой Автономной республики, на территории Поволжья — у Советского Союза других проблем нет. Но немцы — ладно, — не коренная нация. А тут — коренные народы! Что они не поделили?.

Положение вокруг событий в Нагорном Карабахе становится предметом обсуждения на состоявшемся в феврале, Пленуме ЦК КПСС и не находит своего разрешения.

Вот и кровь пролилась… Горбачёв характеризует эти события как «удар ножом в спину Перестройки».

Неужели, у Перестройки есть враги…

Приятно удивляет журнал «Простор». В попавшемся мне номере напечатано начало романа казахстанского писателя Ивана Щеголихина — «Должностные лица». Роман захватывает с первых страниц, написан очень остроумно, простым языком. Действие романа разворачивается вокруг событий, связанных с разворовыванием пушнины, незаконным производством и реализацией меховых изделий в одном из городов Казахстана. Дело поставлено на широкую ногу и имеет успех. Это всё так правдоподобно, что захватывает дух…

Неужели, именно такая жизнь течёт вокруг нас всех?

Как люди, описанные в этой жизни, контрастируют с образом советского человека, представляемого каждым из нас! И как эти люди впишутся в Перестройку — куда приведёт их Гласность? С нетерпением хочется дочитать роман до конца. Но его продолжение будет напечатано в следующем номере, — через месяц. Надо будет за журналом поохотиться.

***

С опозданием на неделю прибывает последний «мобилизованный». Он поселяется — «третьим», в нашей комнате. Жунусов Алихан, — лейтенант запаса, механик одной из автобаз города Джамбула. Мы с Володей уже приспособились к климату в комнате — а он, южанин, — мёрзнет неимоверно — помимо двух одеял, набрасывает на себя и шинель. Опоздание обходится ему без последствий.

Как-то, в разговоре об офицерской жизни, наш подполковник упоминает, что практически все молодые офицеры части регулярно пишут рапорты с просьбой направить их в Афганистан. Наверное, для большинства из них — это единственный способ вырвать себя, а впоследствии и свои семьи, из одуряющей рутины и неустроенности быта, испытываемой и нами, в полковом общежитии. Но мы-то временно, а они — годами. Да и год, говорят, там идёт за три, и платят там прилично. Вся природа патриотизма раскрывается просто…

Мы по-прежнему, занимаемся в быстро опостылевшем классе. Помимо тактико-технических данных — записываем назначение каждого тумблера, каждого регулятора на панелях радиостанций. Наверное, моим товарищам это бездумное, теоретическое запоминание нужно — они в душе, опасаются обещанного экзамена, но мне-то, это зачем? И экзамена я не боюсь.

Валерий Егорович относится ко мне очень уважительно. Я не выпячиваюсь, совсем не показываю вида, что мне всё это знакомо, дисциплинированно пишу всё, что он диктует, но чувствую, он, даже, как будто стесняется меня — хотя, когда-то, окончил военное училище связи. Сам Валерий Егорович, чувствуется, высокий профессионал в своём деле, практик — многие годы имевший дело с солдатами. Вот и нам передаёт (он просто не может по-другому) свои знания — как рядовым солдатам.

В один из перерывов задерживает меня: — Надо поговорить.

— Виктор, — он называет меня просто, по имени, — у вас большой опыт руководства гражданскими людьми.

Вы не могли бы поговорить с капитаном Завальнюком о его поведении. Ведь он, уже и на занятия приходит полупьяным. Я, конечно, могу привлечь его к ответственности в соответствии с уставом, могу, наконец, сообщить о пьянстве на его работу. Но вы же все — гражданские люди, призваны сюда на короткий срок и совсем не для того, чтобы армия занималась вашим перевоспитанием. Нам достаточно наших солдат. Да и по возрасту, Завальнюк старше меня. Не хочу я ему неприятностей, да и себе самому из-за него — лишних проблем.

Деликатный и тактичный человек — этот подполковник, — с молодости служит в армии, а совсем, не солдафон. Мне понятна его озабоченность. Я обещаю поговорить. Мне лично, самому, претит пьянство, и мне просто неудобно, наверное, как и другим, сидеть в комнате на занятиях с полупьяным офицером. Нас — пятнадцать человек вокруг него — у всех офицерские погоны на плечах, но все мы делаем вид, что ничего не происходит.

Кто же кого больше портит, унижает и позорит — армия гражданского человека, или гражданский человек — армию? Общество всё хуже и хуже отзываемся об армии. Но как воспринимает армия гражданских людей…

В этот же день, заглядываю в комнату капитана. В комнате — вместе с ним, трое его земляков. Но они-то в пьянстве не замечены! Живут лучше нас — уже только потому, что у них теплее. Комната расположена с солнечной стороны. Наверное — от прямых лучей солнца. В комнате даже есть шахматы. Принадлежат капитану.

Похоже, не совсем пропащий человек — капитан. Мне играть с ним шахматы безнадёжно — в первой же партии он разбивает меня в пух и прах. Проиграв партию, закончив нейтральную переброску словами с ребятами о житейском, — перед уходом, непосредственно обращаясь к Завальнюку, чётко произношу:

— Капитан, — мне нет дела от чего тебя «ведёт». Но с сегодняшнего дня, ты прекратишь превращаться в свинью. Понятно о чем я говорю?

Завальнюка передёргивает от неожиданности услышанного. Он съёживается как от удара, и… — молчит.

— Так понятно, или нет?

— Понятно — выдавливает капитан.

Вероятно, чувствуется людьми, годами наработанная во мне властность. Все последующие дни, на занятиях, капитан находится в форме.

***

Обыденный утренний завтрак в набитой солдатами столовой. Сегодня, я несу к столу нарезанный хлеборезами хлеб и драгоценное сливочное масло.

Вдруг, резкий толчок… — земля уходит из-под моих ног. Она просто ходит ходуном. Я с трудом удерживаю в руках разнос. На ближайшем столе — дребезжит посуда. Волнами, волнами идут толчки, постепенно, замирая. Солдаты, и ухом не ведут.

В местах, где прошло моё детство, в горных местах, такие явления — не редкость. Но здесь-то, откуда землетрясение — в простирающейся всюду, голой степи?..

Мы возбуждённо переговариваемся. Вездесущий Володя просвещает

— Это, на полигоне произвели ядерный взрыв. Здесь, это — обычное явление. В Павлодаре мы, тоже, ощущаем толчки. Ждите официальное сообщение.

Чуть позже, по « Маяку», в сводке утренних новостей, действительно, звучит:

— Сегодня, в пять часов тридцать минут по московскому времени в целях… — … в Советском союзе, на Семипалатинском полигоне осуществлён подземный ядерный взрыв, мощностью — 20 килотонн.

Боже, — всего, двадцать килотонн…

Глава 13. Дыхание реальной службы

В унылом однообразии завершается март. Наш подполковник иссякает. Всё теоретическое, что он мог преподнести, продиктовано и записано в конспекты. Он всё чаще опаздывает на занятия, отпускает «на самоподготовку» нас заранее. Его можно понять, — ведь его непосредственных обязанностей, по несению основной службы, никто не отменял. Наконец, он обращается ко мне:

— Виктор, проведите несколько занятий по проводной связи. Я сам не силен в проводной связи, а ребятам полезно будет иметь о ней представление, и будут они при деле…

Я соглашаюсь — всё, какая-никакая, работа.

Мои товарищи по комнате толи от желания убить время, а толи действительно, из интереса, одолевают меня вопросами — а как работает телефон, а что такое собственно — сама АТС? Почему — если случается повреждение на кабеле — его устраняют очень долго.

Я стараюсь буквально на пальцах, простым языком, довести до их понимания, в общем-то, очень сложные физические процессы, лежащие в основе организации связи. Вижу — им это интересно, и они довольны собой, когда от моих объяснений у них что-то откладывается в голове.

Так заложено в человеке — любая мелочь, которую он постиг — это всегда открытие. И не важно, что это — мелочь, сведения о которой никогда человеку не пригодятся. Важно, что он её постиг, и именно это приносит удовлетворение.

Примерно как у меня — в своё время. Уже много знавший теоретически я, наконец, на практике, научился отличать линии связи от линий электропередач. По количеству изоляторов в гирляндах, наконец, научился определять мощность линии электропередачи — сколько было радости, от познания нового…

Но чтобы нормально довести материал до сведения двух десятков слушающих «студентов» — нужно серьёзно готовиться. Целую неделю, теперь, я «убиваю» и своё время, и время взвода.

Между тем, стараниями Валерия Егоровича на площадку между армейскими складами и штабом, клацая гусеницами, однажды резво вползает танк. Мы как раз возвращаемся из столовой. Испортив воздух запахами не отработанной солярки — танк лихо замирает на месте. Вслед за ним из глубины части, из пустоты, появляется бронетранспортёр, и пристраивается рядом с танком.

— Будем заниматься практикой — провозглашает подполковник.

Он хочет, чтобы каждый из нас почувствовал себя членом экипажа боевых единиц и прямо из них, по рации провёл переговоры. Лишних средств связи, которые можно принести в класс для тренировок, у подполковника нет.

Мы все с любопытством крутимся вокруг застывшей техники. Красивый всё-таки этот Т-55 и одновременно — грозный. Для того чтобы залезть внутрь — через узкий люк башни — надо скинуть шинель. Большинство из нас ограничиваются тем, что взбираются на броню. Заглядывают вовнутрь через открытые люки — что там интересного — железо оно и есть железо, и спрыгивают назад.

Мне любопытно — я спускаюсь в башню. Овальная полукруглая «собачья будка» — мрачная толщь толстого литого железа давящая мёртвой непреклонной твёрдостью. Где-то внизу — в днище, место механика-водителя. Прямо над ним — практически расположив ноги у него на плечах, располагается командир экипажа. Но как в башне может расположиться третий член экипажа — уму невообразимо.

Прямо на днище башни — на голом железе, лежит ватник, вероятно, используемый им в качестве подстилки. Пока я, стоя на коленях, разглядываю внутренности танка, разыскиваю рацию — невольно, головой, несколько раз ударяюсь о нависающую броню.

А что будет в движении… И толстый шлем не спасёт. Стылым, леденящим холодом веет от настоявшейся ночным морозом, брони. И такое чувство, что ты замурован. Есть узкие щели обзора наружной обстановки — триплексы, какой это обзор…

Я пробыл в железной полусфере всего несколько минут… — из любопытства. Мне — достаточно. По телу пробегает лёгкий озноб — а что, если внутри придётся находиться по-настоящему, и долго. Как это, могут выдерживать люди, даже в мирных условиях. А в условиях боя…

Вот она — настоящая армейская жизнь. Да, наше холодное общежитие — это же настоящий рай! А ведь оберегла, в своё время, меня судьба — перекрывшая мне путь в военное танковое училище «из-за воспалившихся гланд». Как я в юности, неразумный, рвался туда, представлявший себя в будущем, непременно офицером!

Распахнул люки, в промежутках между мощными колесами, бронетранспортёр. Ну, внутри его, всё-таки просторней, он рассчитан на целое отделение солдат. А всё равно — давит и лягается своим железом.

По тактике современного боя, разворачиваясь в атаку, в движении, через эти жерла-люки, выпрыгивая, солдаты должны покидать бронетранспортёр. Какие тут, к черту, правила техники безопасности в понимании мирного производства!

Возле боевой техники всегда, рядом находится смерть, и высшее благо, что эта техника, пусть даже в самых нечеловеческих условиях, всё-таки, даёт какую-то возможность человеку — солдату уберечься от смерти.

Как-то, все мы притихли после «практических» занятий…

Глава 14. Смутная тревога, навеянная статьёй в газете

Набирает силу весна. Яркими, ослепительными лучами отражается солнце от серебристого снежного панциря, прикрывающего собою поле. Уже привыкли и спокойно реагируют на этот свет глаза. И как-то внезапно, вдруг, истосковавшееся тело по-особому, начинает ощущать реальное солнечное тепло.

Особенно это чувствуется в поле, на тропе, во время субботних, а то и воскресных походов в город. Вынужденное безделье в неприкаянные дни очень ощутимо сглаживают эти походы. Весь март, да и начало апреля, в степи стоит на удивление тихая и безветренная погода. Реальное ощущение неуклонно приближавшейся весны пьянит и напрочь отбрасывает все опасения о возможности появления на длинном, пешем пути, непредвиденных погодных обстоятельств. К счастью, они и не случаются.

Зато, каждую субботу, добравшись до города, я набираю номер домашнего телефона и разговариваю с женой, по которой очень тоскую. Скучаю и по детям. В своём возрасте они сейчас такие забавные… Рома говорит, что всё больше и больше задерживается с ними во дворе по вечерам, во время возвращения из садика. Хорошо детям во дворе, потихоньку изучают мои дети окружающий мир…

Я уже перепробовал все пять, установленных на переговорном пункте междугородных телефонов-автоматов, и среди них появился излюбленный, который и слышимость хорошую обеспечивает и чавкает заглатываемыми монетами через разумные временные интервалы.

Жена по-прежнему, держится молодцом, — раз за разом повторяет, что дома всё в порядке. Короткого временного промежутка в пять — десять минут, в течение которых длится разговор, мне хватает, чтобы успокоить душу.

Кроме забот о доме, тревожно и по другой причине — с третьей декады марта вступает в свои права паводок. Как там на работе? Держат ли удар, с каждым теплеющим днём, от набирающей силу воды — люди. Видит ли она Висящева, и что говорит о состоянии дел Макарычев?

Рома с лёгкостью, и какой-то бесшабашностью, и по этой теме, пытается развеять мои тревоги.

— Да и у них все в порядке! Какой паводок? Уже после восьмого марта, в городе, практически не осталось снега, — выморозили его ночные морозы. Все тротуары сухие! Какой паводок…

— Ну, а телефонов-то в городе много не работает?

— Я, недавно, перебросилась несколькими словами с Макарычевым. Он говорит — повреждений мало. Да не беспокойся ты, они без тебя прекрасно справляются…

Трезвым своим рассудком я понимаю, что так и должно быть — ведь перед паводком повреждения на сети были сведены к нулю. Но воображение, накачанное практикой борьбы с прошлыми паводками, упорно навязывает свои виды на вступивший в права, очередной, сложный сезон. Конечно, катастрофической ситуации бояться нечего и всё-таки, всё-таки…

Рома тоже, как и любой человек, не сталкивавшийся с этим явлением на практике — судит поверхностно и не схватывает:

— На тротуарах, только малая, видимая, часть паводка. Основная его сила — в канализации, в колодцах.

Разговоры по телефону с женой подводят черту под ещё одной прошедшей неделей, бессмысленной самой по себе, и тяжёлой, именно, от осознания бессмысленности своего пребывания в военной части. Они являются единственным источником, подзаряжающим душу, наполняют её особым теплом. Его хватит, чтобы полностью растворить тоску, которая периодически будет подкатываться к сердцу, в ходе следующей недели.

Греет и то, что после каждого разговора, — этих, самых длинных в моей жизни, бездельных недель, впереди, становится всё меньше.

Я уже освоился и изучил центр Семипалатинска. И у меня есть время, которое лучше — убить здесь в городе, например, в ближайшем кинотеатре. Дома, для посещения кинотеатра просто невозможно выбраться, а тут, раз в неделю, я смотрю новый фильм. Какой попадётся.

Прошлое воскресенье попался детектив «Десять негритят» по роману Агаты Кристи — увлечённый напряжённым, непредсказуемым сюжетом не заметил, как пролетели часы.

Сегодня — «Легенда о Нараяме». Судя по рекламе — шедевр. С трудом удалось заполучить билет. Японские фильмы, особенно, японская литература, всегда необычны и загадочны — особая культура, особая философия. И этот фильм, очень необычен по сюжету, о жизни простых бедных людей в горах, скучной, рутинной, жизни, акцент на изображении течения которой, как-то ненавязчиво и в то же время, неизбежно, настраивает задуматься над вечными, высокими материями духовной жизни, казалось бы, никчёмных людей.

И совсем неожиданно, контрастно, сюжет разбавляется откровенными сексуальными противоестественными сценами человека — полуживотного, по образу жизни, со своей престарелой матерью и вдруг… с собакой. Шокирующие сцены — не укладывающиеся в голове…

Общество, к которому принадлежу и я, совсем не избалованное демонстрацией постельных сцен в кино, довольствовавшееся созерцанием романтических поцелуев — вдруг, вынуждено, совершенно неожиданно увидеть собственными глазами, откровенную мерзость.

Зачем, для чего — кому нужно через такое, — постижение высокого философского смысла? Уверен — многие, как и я — выходят из кинотеатра в смятении, хотя, не показывают вида о своём состоянии — с беспорядочностью в мыслях и в растерянности.

Гласность, в своём триумфальном шествии, явно перешагнула рамки дозволенного, с шокирующей смелостью. И я совсем не уверен, что гадливая информация, излитая ею на нормальных людей, — полезна им, и нуждается в выставлении на всеобщее обозрение, в том числе, и присутствующим в кинотеатре, детям и подросткам.

Как-то по-новому раскрывает Гласность нашу жизнь. А если точно — не только нашу, а уже, по сути, прожитую, наших отцов и дедов. И как-то, тоже, через контрасты. Недавнее, безудержное восхваление позитивной исключительности нашей нынешней жизни резко сменяется отображением самых мрачных её сторон.

Вот, и недавняя статья «Не могу поступиться принципами» безызвестной Нины Андреевой, вдруг, неизвестно откуда появившейся! Статья, откровенным диссонансом выделившаяся, вдруг, из общего направления хода мыслей, и оценок, недавнего прошлого нашей страны, заданного современными идеологами. В статье — попытка защитить это прошлое, попытка остудить горячие головы, занимающиеся, сейчас, шельмованием дел и действий бывших вождей партии и государства.

Статья замечена. И замечена, в первую очередь, потому, что отповедь позиции автора, усмотревшего вред в расширяющейся кампании Гласности и открыто заявившего об этом — очень резкую отповедь, даёт именно, Михаил Сергеевич Горбачёв — руководитель КПСС, лично возглавивший Перестройку. А как же иначе! Ведь впервые, советским человеком, — коммунистом Андреевой, открыто подвергается сомнению нынешний курс коммунистической партии. Партии, традиционно сильной единством.

В последнее время я очень внимательно перечитываю и вдумываюсь в материалы прессы. И не потому, что долгими, послеобеденными часами, занять себя нечем. Смутную, неосознанную тревогу вызывает разворачивающаяся на глазах, у всего народа страны, и даже, мира — полемика, которую подстёгивает первое лицо государства.

И то, что происходит в жизни, отражается в прессе, и вот теперь — наглядно — в кино, похоже, тесно увязано между собой.

Хорошо думается об этом, в наполненном свежестью поле, на пути из города в часть. Под хлюпанье под разбухшими сапогами, насытившегося талой водой снега, под размешанный этим хлюпаньем мерный, поставленный шаг. Раз-два… раз — два…

Десять километров туда — десять километров обратно… Когда голова лопается от размышлений — быстро заканчивается и длинный путь.

Глава 15. Визит к начальнику ГТС

Между тем, я и мои товарищи по «службе» вполне освоились со своим положением. Приспособились к обстоятельствам, каждый в соответствии со своими пристрастиями. Главная заповедь — не мельтешить перед глазами у военного начальства и вести себя тихо, и неприметно. Ведь, по большому счету — здесь мы никому не нужны.

По воскресеньям, не пешком, а на армейском автобусе, вырываемся в городскую баню — в этот день она не так полна местным людом, как в субботу. Давно уже обнаружили, что на территории части существует, правда не бесплатная, офицерская столовая с приличным набором обычных, гражданских блюд, активно пользуемся ею в пятидневку и лишь, в два последних дня недели, когда она закрыта — вынужденно, посещаем солдатскую столовую.

Истина — в сравнении. Боже, насколько убога, именно по причине унылой однообразности, после офицерской, или — просто гражданской — солдатская пища.

А жизнь течёт. Уже не грех подумывать нам — партизанам, и о дембеле…

Как-то, оказавшись в штабе у армейского коммутатора — обращаю внимание, что абонентские проводки телефонов штабного начальства состоят сплошь из скруток. Как по ним работают телефоны — одному Богу известно. Хотя нет, известно и Валерию Егоровичу.

— Не связь, а сплошные слезы — сетует он. Ну не полевой же провод протягивать по кабинетам…

И вдруг его осеняет:

— Виктор, ну вы же, наверное, знаете местных, гражданских связистов. Может быть, сможете достать у них, хотя бы метров тридцать, комнатной проводки?

А что я? — Конечно, смогу. И хотя с местными связистами совсем не знаком, но и мне самому, очень хочется побывать на Семипалатинской ГТС, обменяться проблемами, может быть, почерпнуть что-то полезное из их опыта. И паводок у них в городе — не меньше нашего, Синегорского. Как у них с повреждениями?..

Сам бы не решился к ним сходить, а тут — подполковник просит. Неудобно отказать. Да и день среди недели, значит, пройдёт интереснее.

Телефонная станция — тоже в центре города. Отыскать её не стоит труда. Вход с внутренней стороны двора, того же корпуса здания, где располагается, и ставший уже мне родным, центральный переговорный пункт.

Добираюсь до приёмной. Прошу у секретарши аудиенции с директором. Представляюсь как начальник Синегорской ГТС. Секретарша оглядывает недоверчиво мою амуницию — что мол, за маскарад, но в кабинет пропускает.

Директору, похоже, тоже странно, что начальника связи областного центра и вдруг, призвали в «партизаны»?! Но он не подаёт виду. Чувствуется, что у него сейчас запарка — паводок в разгаре. Особо обмениваться мнениями — времени нет, но вежливость обязывает. А в принципе, нам вполне достаточно кратковременного разговора, из которого понятно — проблемы по связи у казахстанских гэтээсников абсолютно одинаковы. Так, — различаются маленькими вариациями…

На прямой вопрос: — а сколько в городе, сейчас, кабельных повреждений? — обречённо махнув рукой, проговаривается директор — более пятисот…

— Кабеля нет… Кабельщиков не хватает… Установки телефонов делать надо…

И видно по его лицу, что он смирился с этим количеством, и воспринимает состояние своей сети, как неизбежное. Мне, тут же, вспоминается мой двухгодичной давности горе-главный инженер Областного управления Искандеров, тоже, пытавшийся убедить меня, что триста кабельных повреждений для города Синегорска — вполне нормально.

Услышав о том, что месяц назад, мой коллектив свёл кабельные повреждения на сети к нулю — смотрит на меня как на безнадёжного фантазёра.

А ведь действительно, что с меня взять, — вид солдатский, погоны офицерские, и в голове — похоже, бред. Но вслух — усомниться не решается. Всё явственнее проглядывается — ему действительно, некогда. Время вежливого диалога выдержано. Уяснив конкретную цель моего визита, деловито распоряжается мой коллега принести провод ТРП — «лапшу», как его называют связисты. Целых сто метров комнатной проводки! Вроде и чудик перед ним, но всё-таки связист, — как ему откажешь…

Мой подполковник безмерно рад, будто с неба свалившейся ему, драгоценности. А меня, после похода на местную ГТС, с новой силой захлёстывают переживания и невесёлые предположения. Так ли всё благополучно у Макарычева в действительности, как рапортует моя жена.

Скоро, уже скоро, закончится навязанное мне «добрым облвоенкомом» безделье. Осталось, чуть более двух недель, и окунусь я опять в бурную напряжённую жизнь, где только успевай поворачиваться — стресс слева… нахлобучка справа… недовольство сверху — на голову…

Моя война — не здесь, в армии. Моя война там — в абсолютно мирной жизни, на гражданке. Только оружие там не пули, а слова и эмоции мирных людей. Часто, жалящие душу гораздо эффективней, чем просто, физические раны… Мне всё более и более тревожно за состояние дел на МОЕЙ войне.

А наш подполковник, вдруг, начинает готовиться к учениям. Где-то в полях, под Аягузом, стягиваются запасники, такие же, как мы горемыки, а может ещё и более. Живут в поле, в развёрнутом палаточном городке… Валерий Егорович не распространяется о деталях, но наше, обязательное участие в этих, намечавшихся учениях, обещает.

А пока, мы вместе с ним, лихорадочно начинаем готовить связистскую матчасть. Время теории закончилась. Целую неделю, организованной группой, сразу же после завтрака, пересекаем всё ещё покрытый снегом, пустырь в глубине части и оказываемся на территории, оборудованной для хранения военной техники.

Вот она — мощь армии. Стройными рядами стоят бронетранспортеры и боевые машины пехоты. Уставились стволами грозных пушек в одном направлении танки разных модификаций. Но наиболее внушительно и впечатляюще выглядят ощерившиеся ракетами мобильные зенитно-ракетные комплексы. По словам моих товарищей, знатоков, — они могут поражать одновременно несколько воздушных целей. Вот тот комплекс, который мы видим прямо перед собой — сразу четыре! Грозная техника — от одного её вида захватывает дух.

Но не эта техника — наша цель. Нам поставлена задача — подготовить подвижный узел связи. На платформе-эстакаде стоит КУНГ — напичканный электронной техникой. Набором радиостанций различных модификаций, набором компактных, быстро разворачиваемых антенн, первичными и вторичными источниками электропитания, автономным дизель—генератором.

Тесно в КУНГЕ — с трудом умещаются в нем два человека. Но нам особо в «салоне» крутить ручки настроек — времени нет. Это будет потом. Сейчас же наша задача — установить КУНГ на голую раму военного автомобиля.

Мне удивительно. Чуть ли не крылатые ракеты рядом и… военный узел связи,… на задрипанном, времён царя-Гороха, автомобиле — ГАЗ-63???..

Да-а, — судя по типам стоящих на вооружении радиостанций и этого автомобиля — комплектование войск связи, вразрез с опытом прошедшей войны, в армии до сих пор, осуществляется по остаточному принципу. Или это, просто, частный случай?..

Судя по тому, как подполковник по-хозяйски, даже с удовольствием, «смакует» свою технику — это вряд ли.

Тяжёлый, весом более тонны КУНГ. Навалившись всей массой, путаясь в шинелях, и мешая друг другу, перемещаем его на шасси пристроившегося рядом с платформой, автомобиля, прямо на руках.

Опасная, очень опасная работа! Подполковник явно нервничает, но другого способа выполнения задуманного, у него просто, нет. Наконец, будка прочно легла на раму. Утираем вспотевшие лица, подполковник, а вместе с ним все курящие — с наслаждением потягивают сигареты.

Мне очень хочется влезть в КУНГ и основательнее ознакомиться с его содержимым — но нельзя, КУНГ прежде надо основательно закрепить к раме. Но, это мы будем делать уже завтра — сейчас, время обеда наступило. А после обеда в соответствии, с установленным ранее для учёбы, порядком — и работать нам не положено.

Ещё два неполных дня убиваем на изучение содержимого КУНГА. Много времени ушло на писанину в классе, а на деле — всё гораздо проще, и на практике познаётся лучше, и закрепляется основательно.

Найти и включить тумблер питания. Настроиться на фиксированную волну. Манипулируя тангентой радиотелефона, так чтобы не срезать начала и окончания слов, своевременно переводить её из режима передачи в режим приёма:

— Волга, Волга я Дунай. Как слышишь меня? Приём…

Всё это, очень быстро надоедает.

На четвёртый день практических занятий, утром, во время завтрака, опять, внезапно содрогается земля. Уходит из-под тела скамейка. Подпрыгивает, едва не расплеснув своё содержимое, посуда на столе. Это опять проведено очередное испытание ядерного заряда на полигоне. Как мы понимаем, в полном соответствии с международными договорённостями. Раз в месяц, в одно и то же, строго оговорённое время. Мощностью, как известит чуть позже диктор по радио — двадцать килотонн…

Мы не знаем, связано с этим или нет — но в этот же день, подполковник объявляет нам, что учения для нас отменены.

Глава 16. Пора — домой

Всё наше дальнейшее пребывание в армии утрачивает свой смысл. А между тем, до окончания назначенного срока остаётся ещё целая неделя. Мы тут же, начинаем в мыслях упаковывать чемоданы, однако подполковник остужает нашу радость. Он объявляет, что никто из нас не покинет части ранее предписанного в приказе срока. Все необходимые документы нам будут выданы в последний день, перед убытием. В этот же день мы получим и полагающееся денежное офицерское довольствие — сразу за два месяца.

Мы наседаем на Валерия Егоровича. Как же так, ведь нам необходимо заранее приобретать билеты — кому на поезд, кому на самолёт. Уезжать придётся в период предпраздничной первомайской нагрузки — их ещё достать надо. Подполковник неумолим — время нашего убытия не он определяет.

Я по натуре, дисциплинированный человек и по большому счету понимаю, что железная дисциплина и порядок для армии — благо, но в данном, конкретном случае, она высвечивает боком, на котором лоснится тупость, инертность и раздражающая бессмысленность.

— Товарищ подполковник, — ладно, черт с ним, с досрочным убытием, но мы же, все, обезденежили за два месяца. Согласитесь, просить жён, чтобы они прислали денег для покупки билета на отъезд из армии, как-то не солидно. Уж денежное довольствие, дня за три до отъезда — наверное, можно выхлопотать — хотя бы, за первый месяц…

Подполковник обещает справиться у финансистов. Неуверенное выражение на его лице в этот момент совершенно не вяжется с бравым видом и уверенной выправкой. Но лицо — лицом, а наработанная годами многолетней службы настойчивость и решительность делают своё дело. На следующий день, довольный, он приглашает нас в штаб для получения денег — но только, за первый месяц.

Конец ознакомительного фрагмента.