Нежные тайны

Misty

Маленькие истории о Любви… Истории сказочные и обыденные… Истории, которые были и которые будут, и даже те, которые никогда не произойдут.

Фотограф Lucrecia Lee

© Misty, 2022

© Lucrecia Lee, фотографии, 2022

ISBN 978-5-4474-4930-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тень улыбки

Сверхновая

Стояла теплая летняя ночь. Звезды тихо перемигивались, позванивая серебром. Часы на комоде пробили два раза. Маленький китайский болванчик ехидно кивнул и покачал головой. Ну и черт с тобой. Тоже мне философ нашелся! Нет у меня времени слушать твои колкости и затасканные притчи. Полчаса назад мне позвонил Марк, и взволнованно сообщил новость… Что-то там насчет Лефрона и сбоев в аппаратуре слежения. Все укатили на озера, и я единственная, кто ему может помочь.

Старенький пикап завелся на удивление быстро, и через минуту я уже неслась по желтой пыльной дороге в сторону гор, где находилась обсерватория…

— Смотри, смотри сюда… — Марк водил пальцем по снимкам и озабоченно скреб щетину недельной давности. Пренеприятнейшая привычка бриться раз в неделю. Но приходилось закрывать на это глаза, так как лучшего ассистента найти было нелегко. Я внимательно разглядывала снимки, и никак не могла понять, каким же чутьем надо обладать, чтобы определить место рождения новой звезды… А у Марка это получилось легко и непринужденно. Вот она родимая. В Большом Магеллановом Облаке. К сожалению, нужный снимок получился размытым, а последующие — вообще никакие. Это уже было по моей части. Мысленно я проигрывала возможные причины отказа аппаратуры и в пол-уха слушала, как Марк, возбужденно жестикулируя, в сотый раз доказывал гениальность теории звездной эволюции Лефрона. И теперь перед нами долгожданное подтверждение — безымянная маленькая звездочка.

— Я сварю тебе кофе, — наконец опомнился он, увидев перед собой не битком набитый зал, а мое усталое не выспавшееся лицо.

— Да, пожалуй, если остальные не против, — согласилась я, вопросительно оглядев ряд мерцающих экранов.

— Молчат, — улыбнулся он, и мы оба прыснули со смеху…

Через полтора часа, изрядно попотев, я устранила неисправность и с чувством выполненного долга откинулась на спинку кресла. Жадно затягиваясь сигаретой, я наблюдала, как Марк самозабвенно возился за компьютерами.

— Готово, — сказал он, и я почувствовала мягкое качание — заработала гидравлика. Под мерное и тихое жужжание, меня, словно Дюймовочку, бережно и осторожно переместили вверх к визиру телескопа, и мои глаза заглянули за сотни тысяч световых лет от Земли… Я задумчиво смотрела на мир, который был старше и мудрее нашего, и искала маленькую звездочку, способную приоткрыть некоторые его тайны, помочь понять его, нас и тайный смысл мироздания.

В какой-то момент ко мне подкралось неуютное ощущение бездны… Я покрутила настройку… Что-то больно кольнуло глаза и я, крепко зажмурившись, отпрянула от телескопа. Потирая веки, я осторожно приоткрыла глаза. Мягкий приглушенный свет внизу сглаживал силуэты предметов, и успокаивал боль. Марка нигде не было видно. Досадливо поморщившись, я вновь прильнула к объективу. И тотчас же вернулось ощущение бездны, нахлынула неизъяснимая тревога… То, что потом произошло со мной, с окружающей реальностью и Вселенной, настолько невероятно и непостижимо, что я, пожалуй, ограничусь простым изложением фактов…

Из глубин космоса на меня смотрела Маленькая Звездочка и грустно улыбалась. У меня перехватило дыхание.

— Что случилось, девочка? — невольно вырвалось у меня.

— Мне плохо. Я потеряла Ее и теперь никак не могу найти.

— Кого, милая? — Cлова непроизвольно слетали с моих губ.

— Мою любовь. Если я Ее не найду, мне суждено погаснуть и умереть.

Из глаз Звездочки скатилась янтарная слеза.

— Как я могу тебе помочь? Кто она?

— Спасибо… Но это очень трудно будет сделать.

— Я попробую.

Мои губы беззвучно шевелились, не произнося вслух ни слова.

— Но для этого тебе потребуется, — тяжело вздохнула Маленькая Звездочка, — уйти из своего мира.

— Как это уйти и куда?

— Я перенесу тебя к себе.

— Но почему? Почему ты выбрала меня?

— Я твоя звезда. Когда ты родилась, на небе появилась и я… Ты согласна?

Выдохнув «Да», я огненным следом перечеркнула свою жизнь…

Вертолет приземлился у ангара, рядом с обсерваторией… Марк бежал рядом с носилками, прижимая к груди мою куртку, словно боясь меня отпустить. Глупенький. Он еще на что-то надеялся. Я представила его с осунувшимся лицом за просмотром новых фотографий и его колючую небритую физиономию, внезапно расплывшуюся в счастливой улыбке. В руках он будет держать снимок, на котором вместо маленькой звездочки будет четко видна система двойной звезды… Кто знает, может через пару миллионов лет в этой точке Вселенной вновь вспыхнет Сверхновая… если только моя половинка не перестанет меня расспрашивать о китайских болванчиках.

Царь, царевич, король, королевич

Помню, давно в детстве, мне нравилась одна девчонка. Жила она в соседнем подъезде. Я часто встречал ее во дворе с другими девчонками, но они и рядом с ней не стояли. А было мне тогда лет семь. И вот играем мы, считаемся — царь, царевич, король, королевич… ну и все такое… И был среди нас толстяк. Мишка. Отец его работал каким-то важным начальником. Все родители ставили его нам в пример. И такой Миша вежливый и аккуратный и ведет себя, как взрослый — в носу не ковыряет, юлой не вертится (это при его-то весе!) — пай-мальчик, да и только… Но зуб на него я заимел еще с тех пор, как он на моем дне рождении все конфеты слопал. «Мишка на севере». Вкусные конфеты были. Редкие в нашем доме. Я их разложил так, чтобы нам всем по конфете хватило. И вот пока мы дружно задували свечи на торте, этот тип незаметно уединился с тарелкой конфет и полагая, что все «Мишки» — Мишке, съел их. Все. Гад… Помнится, я чуть не заплакал от досады. И не из-за того, что мне не досталось, а потому что я хотел девчонку ту угостить… Ну так вот, считаем мы значит, кто водой будет и выпадает на него, а этот тип (а сидит он аккурат рядом с ней), возьми и скажи, что я сжульничал. Не знаю, что на меня нашло. Но, ох, и разозлился я тогда! Взял и высказал все, что о нем думаю. Ну, известное дело драка началась. Он напирает на меня — красный весь, как индюк, животом меня толкает и руками норовит повалить на землю. Не выдержал я, ну и врезал ему по первое число. Хорошо так врезал. От души. Что началось! Он как заревел! Весь двор на ноги поднял. На его вой сбежались ребята постарше. А среди них брат Мишки. Года на три старше… Ну думаю, держись!.. А девчонка та стоит — тихая такая, как голубка. И только глаза широко раскрыла и смотрит на нас. Схватил я тогда палку и стал размахивать ею вокруг себя. По фигу мне было, если кого задену. Вначале меня еще пытались как-то достать, но потом плюнули. Его брат покрутил пальцем у виска и сказал что у меня явно не все дома… С тех пор меня стали обходить стороной и редко звали играть. Но мне было как-то по барабану. У меня и без них дел хватало. Вот только жаль, что девчонка та, тоже стала сторониться меня и вскоре перестала со мной вообще разговаривать… Гнусно это все. Несправедливо.

А был случай, еще — в пионерском лагере. Я в то время Конан Дойлем зачитывался. Была у него такая книжка — «Этюд в багровых тонах». Очень мне понравилась. Несколько раз перечитывал… И влюбился я в очень симпатичную девчонку. Так влюбился, что только о ней и думать мог. А она возьми — и заболей. Поместили ее в изолятор. С подозрением на скарлатину. Два дня я изводил себя, как положено Ромео, а на третий — ночью, осторожно вылез из домика, где спал наш отряд и спустился к речке. Вода была ледяная (нас уже неделю как не пускали купаться). Залез я в нее и пока весь не посинел от холода — не вылезал. Вернулся, нырнул под одеяло. А на утро — температура под сорок. Горло болит, хриплю, и колотит меня здорово… Так я очутился в том же изоляторе, только, понятное дело, в другой комнате. И вот наступает долгожданная ночь. Медсестра уложила нас и куда-то ушла. Слышу — девчонки хихикают, о разной ерунде болтают. А у нас — тихо. Только я один. Вдруг слышу — зовут. Но я, хоть и бравый солдат, но жутко стеснительный. Короче — не иду… Только я собрался спать, как вдруг полуприкрытые двери открываются — и я вижу ее. Ума не приложу, как они чувствуют, когда в них влюбляешься? Так они вас еще и с ума хотят свести. Хобби у них такое. Стоит моя девчонка в одной ночной рубашке, а я руки прижал к груди, боюсь сердце выскочит. Помню, голос ее нежный, чуть грустный… Она тихо позвала меня несколько раз… и ушла. А я лежу, молчу. С досады на себя я после этого всю ночь проплакал. А через день конец смены. Меня с врачем — в уазик и в город. Больше я ее так и не видел.

А потом пришла Она. Первая любовь… Наш 10«В» собрали в последний раз. Было весело, шумно и немножко грустно. Классный руководитель — преподаватель физики, травил анекдоты и разговаривал по душам. Все наперебой делились своими планами, кто, куда пойдет учиться, чем займется после школы… Столько лет прошло, а я, как сейчас, все помню. Она стояла у окна с подругами и болтала о чем-то. Короткий сарафан с блузкой шотландкой, нежно-пепельные волосы, серо-голубые глаза. Временами она рассеянно, чуть отстранено пробегала взглядом по оживленным лицам одноклассников, что-то кому-то отвечала, улыбалась, но, по-моему, как и я, не могла до конца поверить, что все — на этом школьная жизнь закончилась. Не будет больше звонка на урок, шумных переменок, записочек, сплетен, дурашливого соседа по парте, нудной физры по понедельникам и непременных контрольных в конце четверти. Все разлетится как карточный домик… В какой-то момент я поймал ее взгляд. Она с недоумением посмотрела на меня, словно увидела впервые, затем отвела глаза, а я так и остался с открытым ртом. Сердце бешено колотилось, и весь мир пропал в тумане ее серых глаз… А за окном во дворе цвела сирень, теплый ветер дышал в открытые окна и солнечные лучики заходящего солнца цеплялись за наши макушки, словно прощались с нами навсегда… В тот день я впервые проводил ее домой. Оказалось, что она живет в соседнем доме, в двух шагах от меня. А я и не знал этого. Я только сейчас понял, что целый год не замечал ее вообще. Не знал, что она существует… Потом были выпускные экзамены и встречи, и первый поцелуй, и первое прикосновение, и невыносимая жажда видеть, слышать, осязать друг друга. И мы обнимались, целовались прямо у всех на глазах. Не таясь. В школе, на улице, в парке. Да, пожалуй, мы и не замечали никого и ничего. Мы были молоды, счастливы и любили друг друга.

не сезон

холодный, пронизывающий ветер с моря… маленькая пристройка к дому… две кровати… старые гобелены над ними… запотевшие стекла… дождь за окном уже третий день… на подоконнике — пустая фляжка с коньяком… небольшая книжка в мягком переплете и засохшие апельсиновые корки на блюдце… разбросанная одежда… карандаш, блокнотик, клочки бумаги на полу… вещи, за которыми уже никто не вернется… только еле заметный след от чьих-то пальцев, выводивших сотни раз по ковру одни и те же имена…

Садовник и цветок

Цветок проснулся рано утром. Тонкий зеленый стебель сладко потянулся. Бледно-розовые лепестки причудливо изогнулись, раскрывая перламутровую чашечку с золотистым сердечком. Раннее солнышко украдкой заглянуло внутрь цветка и скатилось капелькой росы. Долгая зимняя ночь миновала… Вокруг пробуждались соседи — звенели синие Колокольчики, раскрывались прелестные Розы, прихорашивались пышные Астры. Листок к листку клонились душистые Ландыши, приветствовали друг друга белые Лотосы, любовались собой Нарциссы и царственные Лилии.

Цветок растерянно осмотрелся. Шепот и аромат сотен цветов, голоса незнакомых птиц, загадочный прозрачный купол вверху. Где он? И как здесь оказался?

Неподалеку несколько цветков о чем-то оживленно беседовали:

— Первые две цифры — красный, вторые две — зеленый и третьи — синий. 00 — минимальное значение, АА — максимальное…

— Откройся таинственный умняф! Ринулась пробовать с цветами…

— Главное свойство любого миррора в том, что он (оно) красив настолько, насколько красив тот, кто смотрит на него.

— Это просто факт. Их не бывает тут. А хорошо или плохо — это у меня причины над этим задумываться…

— Хрустящее, хрустящее счастье…

— Как ты сотворил сиреневый, ума не приложу! — произнес чей-то голос.

Цветок поднял глаза и понял что пропал. Совсем. Это был… Садовник. Некоторое время Садовник не замечал Цветок, поглощенный заботой о других цветах. Цветок попробовал робко кашлянуть. Садовник повернулся и приветливо улыбнулся новичку. Потом присел, зачерпнул ладошкой воды из лейки и полил ею Цветок. На душе у Цветка потеплело, забылись прежние печали и радости. Осталось лишь сокровенное желание ласки Садовника.

— Где я? — осмелился спросить Цветок.

— У меня в Оранжерее, — вновь улыбнулся Садовник.

— Но как я сюда попал?

— Не знаю, — пожал плечами Садовник. — Но раз ты уже здесь, то позволь я за тобой поухаживаю.

— Да-да… конечно, — пролепетал Цветок, и смущенно покраснел, когда рука Садовника тихонько прикоснулась к лепесткам.

— Ты мне нравишься. Пожалуй, даже мы сможем познакомиться поближе… Но не сейчас… Сейчас мне пора уходить.

Садовник встал и, обратившись к цветам, сказал:

— Милые мои! Я ухожу… пока всем… — Поцелуй, слетел с ладони легким ветерком, коснувшись чашечки каждого цветка. Садовник ушел и плотно прикрыл за собою дверь в Оранжерею…

В Оранжерее у Цветка появились новые знакомые, новые чувства, новые мечты. Порой бывало довольно шумно; как-никак, а цветы — самые болтливые существа на свете. Однако стоило им услышать знакомый скрип двери, и наступала благоговейная тишина — смолкали разговоры, забывались взаимные обиды, утихали споры и мелкие сплетни, грусть сменялась радостью, и снова пели, умолкнувшие было птицы… Все были влюблены в Садовника… Конечно же, каждый по-своему. И каждый по-своему выражал радость от встречи. Колокольчики — непосредственно и открыто, манерные Лилии — высокомерно и снисходительно, а в Цветке просыпалась нежность и угловатым ребенком стучалась в самое сердце. Цветок всячески старался привлечь внимание Садовника. Но почему-то все получалось как-то неуклюже, неумело, а порой и просто навязчиво. Цветок болтал всякие глупости и ласкался к каждому брошенному на него взгляду. Садовник мило улыбался, не забывал полить водой, а потом уходил к другим… Цветок не понимал, что с ним происходит. Дни и ночи сомкнулись, сжались в бесконечную круговерть и стали похожи на имя Садовника, слепившееся в комок, и звенящее болезненным эхом…

Как-то раз утром, Цветок услышал поблизости знакомый голос:

— Мне трудно это объяснить… Прости… — Садовник сидел на земле рядом с его соседкой — Хризантемой и виновато нежно касался ее лепестков.

— Почему ты все время говоришь, прости? За что? За то, что ты любишь Любовь, за то, что я теперь умею чувствовать… за то, что я влюбилась в Любовь, далеко не сейчас, нет — три года назад… Я не ждала ничего, как и сейчас, кроме одного, я буду просыпаться с ощущением того, что сегодня я, возможно, встречу Ее. Я буду знать, что Она есть, не смотря ни на что…, есть далеко, но во мне Ее так много… Я рада тебя видеть… И мне больно тебя видеть… каждый раз… — И она грустно оплела своими листьями руку Садовника. Маленькие темные капельки упали на подставленную ладонь… — Все так легко сотворить из воображения и чувств… — тихо прошептала Хризантема.

Со смешанным чувством зависти и легкой ревности Цветок слушал их, прикрывшись дрожащими лепестками. Ну почему он — не Хризантема, почему он здесь? Ведь мое место сейчас там, рядом с Садовником, — думал Цветок. Я же вижу, что нравлюсь ему… А он так мило улыбается и молчит, молчит, молчит… — И тут Цветок внезапно осознал, что он влюбился. Втрескался. По самую макушку. И никуда от этого не деться… Да и нужно ли?

На следующий день куда-то исчезла Хризантема. В дальнем углу о чем-то тревожно шушукались Лилии, а появившиеся на ее месте желтые Нарциссы ничего вразумительного рассказать не смогли. Цветок не знал, радоваться ли ему или огорчаться. Он уже привык к грустной, чуточку рассеянной Хризантеме и ему было немного не по себе, что она исчезла, но с другой стороны выходило, что теперь Садовник сможет уделять ему больше внимания. Ведь Хризантема больше не заслоняла его лепестки.

Так и случилось. Однажды, чье-то ласковое прикосновение разбудило Цветок.

— Доброе утро, мой маленький… — глаза Садовника заглянули в самую душу.

— И никакой я не маленький! — вырвалось у Цветка — А очень даже взрослый!

— Взрослый — не значит «не маленький», — примирительно улыбнулся Садовник и огорченно добавил: — Прости, я не хотел тебя обидеть… Все мы — маленькие… Просто я была не умна…

— Ты знаешь, я не обижаюсь, да и вряд ли смог бы.. — Внутри Цветка творилось черт знает что, но он стойко держался.

— Ты изменился за последнее время… — Садовник залюбовался Цветком.

— А я думал, что ты меня не замечаешь…

— Что за глупости? Просто так много дел…

— Я знаю… Ты просто чудо, — выпалил Цветок, и весь зарделся от смущения.

— Спасибо. Это приятно. Будем знакомиться ближе?

— Будем…

— Расскажи мне о себе…

С тех пор Садовник и Цветок виделись каждый день и подолгу о чем-то беседовали. Вечерами, когда все цветы засыпали, Садовник садился недалеко в уголке на потемневшую от времени доску, вынимал блокнот и что-то записывал, изредка поднимая голову и задумчиво поглядывая на спящие цветы.

— Можно узнать, что ты пишешь? — спросил его как-то раз Цветок. Последнее время он почти не спал и наблюдал за Садовником, но до сих пор не решался нарушить его одиночество.

— Так… небольшие истории.

— О чем они?

— Обо всем на свете, но главным образом о Вас, о моих любимых Цветах…

— Но разве можно так — любить всех?.. И меня?

— В моем сердце много места. Там есть уголочек и для тебя.

— И для Колокольчиков?

— И для Колокольчиков.

— И для Лилии?

— И для Лилии.

— И для Фиалок?

— И для них.

— Но так невозможно… так не бывает… — Цветок запнулся, и с трудом подбирая слова, продолжил: — Любить всех нельзя… Наверное, я что-то не понимаю, но мне кажется, что любить всех — значит, никого не любить… по-настоящему… кроме себя… Ты знаешь, Хризантема как-то сказала, что тебе только и надо — одному испытывать чувства… не взаимно… — И в перламутровой чашечке заблестели слезы.

— Глупый, глупый Цветочек… Ну, что ты такое несешь?.. Мало ли что, сказала Хризантема… Мне нравится впитывать Людей и Мир, и Вас… И своего я не добиваюсь, — мягко сказал Садовник, и, озорно посмотрев на Цветок, добавил: — Если только оно не добивается меня.

Цветок смутился и спросил невпопад:

— Тебе бывает одиноко?

— Одиноко бывает всегда… Это мой панцирь, — грустно улыбнулся Садовник. — Не болезненно, а свежо…

Наступило недолгое молчание.

— Почитай, пожалуйста, — попросил Цветок — Если можно…

— Хорошо… Слушай…

Садовник присел рядом с Цветком, и тот нежно приник к синим джинсам, заворожено слушая, как в воздухе тихо звенят слова.

Надо ли говорить, с каким нетерпением Цветок ожидал появления Садовника! Как ловил каждое его слово, каждый жест, каждый взгляд. Как трепетно прислушивался к его настроению, как грустил, как радовался, как ждал вечеров, когда чуткие пальцы приласкают его и прольются мелодии его неповторимых историй. Но стоило Цветку попытаться заговорить о своей любви, как он натыкался на невидимую преграду и слова комом застревали у горла, обжигая и терзая его…

— Я слушаю тебя и не понимаю, почему так… Почему у тебя Любовь и Боль всегда рядом.

— Полагаю Любовь=Боль… Для меня это так…

— Это печально. Мне всегда хочется плакать после твоих историй. Даже если они светлые и озорные. Но почему их так мало? Почему у тебя так много грустного?

— Не знаю… Может оттого, что печаль трогает больше, чем радость… Радость — повод для зависти. А печаль — повод для сострадания… Представь, если я буду излучать только щенячий восторг и карамельную сладость, — долго ли ты будешь меня слушать?.. То, что я пишу — это часть Мира, который меня окружает…

— Это… там, за дверью?

— И там тоже.

— Я хочу быть с тобой… Там… Или ты боишься?

— Я не боюсь, нет, просто не хочу «переедать».

— Ну, пожалуйста… Возьми меня с собой… — взмолился Цветок и неуклюже попытался сострить: — За часок не поправишься.

— Поправиться может и невозможно, но отравление заработать — запросто!

— Ну, спасибочки… Неужели я похож на поганку? — обиженно надулся Цветок, и замолчал.

— Ты торопишься… не нужно… Нужно знать друг друга много ближе и точнее, чтоб не разломаться… — глаза Садовника погрустнели. Он закрыл лицо руками, словно пряча его. Цветок продолжал молчать. Наконец, тягостное молчание прервал Садовник:

— Не думаю, что стоит обижаться и чего-то требовать, правда? Может быть, завершим нашу историю?

От этих слов у Цветка перехватило дыхание и ледяной волной прокатилось по каждой клеточке. Что? Что за глупость он сказал Садовнику… Чем обидел?.. Я же люблю его, разве он не понимает этого? Зачем он так? Цветок хотел ответить грубостью, но мысль о том, что он может потерять Садовника навсегда, остановила его. Проглотив горькую пилюлю, он лаской попытался все сгладить.

— Прости меня, я что-то не так сказал… Тебе плохо? Я могу, чем-нибудь помочь?

— Просто будь недалеко от меня.

— Но как? Ты же меня не подпускаешь?

— Напротив, ты близко… слишком близко…

…Никто не должен знать… Никто… — стучало в голове Садовника, когда он, уходя, закрывал за собою дверь в Оранжерею, где яростно полыхали языки пламени… Тяжело вздохнув, он наклонился над железным баком с водой и плеснул ею себе на лицо. На темной рябистой поверхности отразился силуэт цветка с розовыми лепестками.

Страх

— смотри мне прямо в глаза — приказала я.

она задела взглядом, остановилась.

— смотри мне в глаза — повторила я.

два уголька, два черных солнца — не смущены, не мигают, смотрят ровно, холодно.

— муть какая-то… — она встряхнула головой, словно прогоняя наваждение.

— что?

— каркнула бы для приличия…

— я не в духе… лето все-таки…

— ну ладно, допустим… смотрю… что дальше?

— как, насчет я — да?..

— чего?

— яда…

— подкалываешь?

— куда там… мне с тобой не сравнится…

— детка, похоже, ты перебрала…

— яда для маленьких душ… — я упрямо стучала в переносицу меж двух солнц.

— а-а… — протянула, зевнув, — так ты опять об этом… ревность?.. боже, как скучно… интересно, почему я не удивляюсь?

— разве ты способна?

— ты права… меня мало, что может удивить.

— еще пару ступенек…

— ты донельзя идиотична… к тому же их никто не заставляет.

— говорил удав кролику.

— перестань сверлить меня взглядом… — резко откинула челку. — я не белая и не пушистая… а если удавы едят кроликов — значит это кому — нибудь нужно.

я отвернулась. посмотрела в окно.

— скоро дожди… грустно…

— нет. это хорошо… — кивнула она. — все кролики забьются по теплым норкам и к весне их станет побольше.

— ты не найдешь здесь себя.

— тебе — то, какое дело?

— смешно…

— не правда.

— и страшно за тебя… ты за гранью…

— может быть, и что с того?

— оттуда не возвращаются.

— что ты можешь знать об этом?!

— все… и ничего… мне и этого достаточно… в твоих глазах все меньше света и они не отражают ни-че-го.

— так было всегда.

— нет… раньше ты в это играла… а теперь поверила и живешь с этим… была бабочкой — стала тенью.

— кого?

— ты знаешь… издалека похожа… зачем тебе это? всю жизнь — тенью?

— у тебя не спросила.

— ну нет же! нет!.. — вскричала я так, что мир содрогнулся. — нет никакой реинкарнации!.. пойми ты наконец!.. поэтесса хренова!

— тихо — тихо детка… не пойму… что-ты так суетлива сегодня? — пальцы задумчиво перебирали перья. — так… подожди, подожди… — она щелкнула языком. — может это все из-за нее? — мой полуслепой кивок. — бог мой… как же я сразу не догадалась!

улыбочка.

— значит она среди них?

— да.

— и кто ж такая таинственная?

— неважно… — я пришла в себя и отстранившись, уже спокойно продолжила: — напиши что-нибудь… грубо, бестолково, непристойно… то, что ей не понравится и оттолкнет от тебя…

— с какой стати?

— подумай…

— я никого не неволю… тем более себя… да и ты знаешь — я ненавижу насилие…

— угу… возможно… но то, что ты делаешь — еще хуже…

— это твои домыслы…

— ты никого не сделала счастливой.

— а должна?

— не в этом дело — должна — не должна… ты питаешься кроликами — разве это не насилие?

— но кролики кричат — еще-еще-еще!!!

— ну и пусть кричат… ты же умней… и никогда не слушала толпу… только себя… зачем они тебе?

— может, взрослею…

— и теряешь себя.

— когда кругом кролики — рано или поздно сам становишься им.

— не ври… ты просто искала бога… и не нашла…

— ха-ха-ха… ну и память…

— так как?

— нет.

— тогда…

— да-да, ждем-с с нетерпением… что тогда?

— тогда я предам тебя… и для начала опубликую наш разговор…

— так-так… интересненько… шопотом?

— топотом… всю твою историю… от начала до конца.

— ты не можешь знать…

— я знаю… почти все… впрочем, это не главное, ты не того боишься.

— ненормальная… я давно это подозревала… но, ты не посмеешь.

— еще как посмею… так как?

— ну, ты и мерзость… — она брезгливо поморщилась. — тебе никто не поверит.

— поверит… твои слова… твой слог… это лучше всякого признания.

уже сидя на подоконнике, я повернулась и сказала:

— если ты взрослая, то знаешь — когда родится он, твоя выдуманная страна рассыпется в прах… перья перестанут светиться… страх быть как все — уйдет… родится другой страх — быть не как все… ибо все нынешнее — неживое… а жизнь свою ты ни за что не пожелаешь ему… так что подумай… у тебя еще есть время…

а пока — ври, если можешь, ври.

И да не наступит никогда Осень…

Осень… Я ненавижу осень за сырость и холод, за внезапно налетающий ветер, за свинцовые тучи и долгие нудные дожди, за пустынные улицы и раннюю темноту, за бабочку, окоченевшую под утро у окна, но больше всего за то, что она выкинула со мной сегодня вечером. Летним вечером… Ну, хорошо, хорошо… Поздним летом, поздним вечером.

Итак, все по порядку.

Я столкнулась лицом к лицу с Осенью, вечером, в одном из старых закоулочков Риги. Подвернув каблук, я лихо спикировала прямо в ее объятия, чуть не задохнувшись от запаха мокрых листьев и сильных рук, прижавших на мгновение меня к своему телу.

— Осторожно! — Губы сжаты, глаза из-под копны пепельных волос понимающе смеются.

— Что-что?.. — Я никак не могла сообразить, что произошло, и ничего не видела вокруг, в секунду потерявшись в непроглядном тумане ее бездонных серых глаз.

Лишь какое-то время спустя я опомнилась, неловко отстранилась и густо покраснев, пролепетала:

— Извините, пожалуйста… Я вас не испачкала?

Идиотский вопрос. Ее белый плащ был без единого пятнышка.

Я попробовала стать прямо. Заныла нога. Осень подхватила меня под руку:

— Идем со мной… Здесь, за углом есть тихое уютное местечко. Посидим, пока дождь не пройдет.

— Какой дождь? — Я удивленно вскинула голову вверх, и крупная капля упала мне на лицо.

Еще секунду назад небо было чистым, и закатное солнце освещало город в оранжево-золотистый цвет, а сейчас все заволокло серыми облаками. Потемнело. Поднялся ветер. Большие тяжелые капли забарабанили по крышам домов, по булыжникам мостовой, зашелестели листьями деревьев и холодными струями потекли по моему лицу.

Прихрамывая и опираясь о руку Осени с изящными тонкими пальцами, я кое-как доковыляла до невысокого дома с башенками. Дверь певуче скрипнула, и мы окунулись в атмосферу старинного особняка.

Одинокие свечи бросали слабый свет на неровную поверхность столов. По стенам, обшитым темным дубом, колебались и ползли причудливые тени. В дальнем углу потрескивали бревна в камине. И ни одной человеческой души.

— Где мы? — недоумевая, спросила я, повернувшись к своей спутнице.

— У меня в гостях, — На красивом широкоскулом лице заиграла таинственная улыбка. — Позволь, предложить тебе бокал вина.

Она бережно усадила меня за стол у горящего камина и грациозным движением скинула свой плащ на спинку соседнего стула. Открытое темно-синее бархатное платье, на руке красивый золотой браслет и на чуть смуглой коже, около шеи, две ярких изумрудных звездочки на жемчужном ожерелье.

Боль в ноге прекратилась. Теперь я вся дрожала, почувствовав тревогу и нереальность происходящего. Я попробовала вскочить и убежать. Но, повинуясь негласному приказу, осталась на месте и, не сводя взгляда с ее колдовских глаз, пригубила вино из хрустального бокала.

Теплая красная жидкость согрела меня и успокоила. Откуда-то полилась нежная мелодия, и старинная музыка захватила меня.

— Это — Корелли, — ответила она на мой немой вопрос и, щелкнув зажигалкой, прикурила сигарету. — La Follia. Восхитительная вещь.

Я протянула руку. Наши пальцы медленно встретились у свечи, и я пару раз затянулась ее сигаретой.

Вновь странная улыбка промелькнула на ее лице и, наклонившись вперед, ко мне, она спросила:

— Потанцуешь со мной?

— Но, я не умею, — смутилась я.

— Ничего… Не волнуйся. У тебя все получится.

Словно в полусне, я прильнула к ней и, вдыхая терпкий дразнящий запах ее кожи, медленно, торжественно закружилась в танце. Магические звуки проникали внутрь, растворялись в моей душе, вознося ее к небесам, и потом бросали в объятия Осени, волнующей меня безумными, соблазнительными прикосновениями.

Осень трогательно и нежно целовала мои губы:

— Ты давно ждешь меня?

Внутри, будто кольнуло что-то… «Ждешь меня…» — эхом пронеслось по каждой клеточке и взорвалось в сердце. Память вернулась ко мне.

— Не-е-т! — прокричала я нахально и дерзко, остолбеневшей Осени…

В тот же миг все исчезло и растаяло, оставив ощущение какого-то неповторимого, ускользнувшего волшебства.

Пространство вокруг свернулось, уменьшилось, и меня захлестнул рев гитарных аккордов и грохот ударника. Помещение заполнилось людьми, в основном — молодыми, громкими разговорами, смехом. Запахло пивом и дешевым вином, а под потолком, с безвкусными люстрами в виде свечей, клубился сизый табачный дым.

Я подняла стеклянный бокал и поморщилась от боли в ноге. Черта с два, тебе… Осень… И, вспоминая красивое, вытянутое от изумления лицо, глупо захихикала. Светка, сидевшая рядом, недоуменно взглянула не меня…

Я вышла в ночь на узкую пустынную улочку. Часы на башне Святого Петра пробили три раза.

Заканчивалось мое долгое ожидание.

Внезапно, по лицу вновь побежали капли… Я испуганно лизнула языком и счастливо рассмеялась — по моим щекам струйкой стекали слезы. И в каждой была частичка радости и дикого шального счастья, что летело, посапывая во сне, на высоте десяти километров… Она возвращалась… Моя Любовь… А значит, Осень никогда не наступит.

Я не люблю смерть

Я не люблю смерть. Я не люблю игры, которые затевают со смертью. Не люблю, когда меня охватывает азарт и появляется щекочущее ощущение на острие бритвы. Когда шаг влево — бездна, шаг вправо — бездна, назад не вернутся, а вперед нет сил больше идти. Закрываю глаза и молюсь всем богам, которые во мне. Закрываю глаза и ухожу в себя, «там, где сбываются мечты»… Там, где сбываются мечты, ее нет, не было и никогда не будет. Ни для меня, ни для моих близких, ни для кого на свете. Она — просто миг, не самый страшный, не самый важный из всего, что было или будет в моей жизни. Я не хочу знать ее, я не хочу видеть ее, я не хочу верить в нее… Я открываю глаза — она позади. Ей снова не удалось увлечь, затянуть меня в свой мистический мирок. Пусть белая обезьяна истошно повизгивает, бренчит своими колокольчиками и рядится в шутовской погребальный смокинг. Напрасно старается. Все позади… Все кто ушел… это ничего… они просто ушли. Они живут во мне и рядом со мной, в солнечности лета и морозных зеркалах зимы, в ночном дыхании и дневной суете, в твоих трогательных детских глазах и в цветистом огоньке светлячка… Жизнь будет долгой. Долгой и удивительной. А временами прекрасной, как твой поцелуй. И бесконечной, ведь ты знаешь — я не люблю смерть.

Капелька

Туча нависла над городом. Над парком. Над пожелтевшей от осенних ночей листвой. Тенью легла на сердца двух влюбленных… Возможно, они так никогда больше и не увиделись, если бы не капелька…

Капелька пьянела от свободы. Только что она покинула облачко и летела, кувыркаясь, свободная ото всех и от всего. Она летела и пела о своем неожиданном счастье. Лучик солнечного света упал на нее и согрев, засветился красочным фонариком. Удивительно красивая, удивительно искристая звездочка парила и кружилась в пространстве. Весело и безмятежно. Но впереди была земля. Капелька не знала об этом, а земля неумолимо приближалась — года пролетали за секунду. В какую-то из них капелька заметила другую капельку и влюбилась в нее. Переливаясь двумя бриллиантами, капельки приблизились, и растворились друг в друге. Солнечный луч, отразившись от них, упал на лицо веснушчатой девчонки и ослепил вспышкой света. Та зажмурилась. Ее подруга, воспользовавшись этим мгновением, прикоснулась к ее губам. Маленький мокрый бриллиант, рассыпался на тысячи мельчайших брызг, напоил нежные губы, и иссохшие уста прошептали: you don’t fool me… nevermore…

Я была капелькой, а может одной из девчонок, а может быть просто пьяной, пьяной от выпитого вина, от невозможной радости и сумасшедшего счастья.

Моя маленькая нежность

Поезд медленно набирал ход. Мимо потянулись унылые серые постройки. Купе пустовало. Я откинулась на мягкую спинку и тупо уставилась в окно, за которым подходил к концу хмурый осенний день. Чтобы совсем не раскиснуть, я попробовала унять накатившую тоску спасительным самоанализом…

«Никто тебе не обещал легкой встречи. Не девочка же и знаешь, что от инета до реальности, как от Земли до Веги. Наверно легче покорить Эверест, ступая по краешку бездны, но все же по твердой земле, чем в зыбких песках Сети найти любимую и обрести счастье. Пожалуй, если ввести такое понятие Сети (по аналогии с SETI) как поиск любимого человека, то придем к той же неутешительной картине, иже — безысходности. Одни говорят, что никого нет и мы одиноки, другие уверяют, что Она существует, только надо набраться терпения. Вот только нет у меня в запасе столько времени, как у компьютеров, просчитывающих далекие сигналы в поисках братьев по разуму. Жизнь коротка и годы стремительно уходят… Забавно, но мы по отдельности чем-то схожи с Человечеством, которое ищет понимание в глубинах равнодушного космоса. Хотя, может статься, что и то и другое одинаковая блажь и на самом деле ничего не существует кроме инстинктов и любовь, как и инопланетяне — только в кино и книгах, а редкие свидетельства — просто эмоциональная чушь обманувших самих себя людей…»

Заморосил дождь и капли, растекаясь по грязному стеклу, смазывали краски исчезающей реальности, словно оживляя картину импрессионистов. Раздался стук в дверь. Я не успела открыть рот, как дверь с хлопаньем раздвинулась и в купе ввалилась дородная проводница.

— Ваш билет, — грозно произнесла она.

Посмотрев заранее приготовленную мной бумажку, она присовокупила ее к остальным и, окинув взглядом купе в поисках «зайцев», на всякий случай спросила:

— Вы одна?

— Да.

— Чай не будете? — последовал то ли вопрос, то ли утверждение.

— Нет, нет, не беспокойтесь…

Удовлетворенно хмыкнув, она колобком выкатилась в коридор.

Я с облегчением защелкнула за ней дверь и вернулась на свое место. Так… Хотя бы в одном мне повезло — мое одиночество не будут нарушать докучливые соседи. Не надо будет вымучивать из себя вежливые улыбки и живой интерес к незнакомым и безразличным мне людям. По этой причине я по возможности всегда старалась лететь самолетом, где можно было избежать слишком живого и назойливого общения. Но Пулково из-за тумана было закрыто на неопределенное время и волей-неволей мне пришлось плестись на Московский вокзал.

Я вновь уткнулась в окно. Поезд уже несся на всех порах, перестукивая колесами.

Тук — ту-ту-тук — тук, там — та-та-там — там, — выбивал ритм, покачиваясь, вагон.

Там — где-то-там — там, там — где-то-там — там…

Там, где-то там позади, лил дождь и капали слезы, и губы, напрягшись для прощального поцелуя, неловко коснулись мягкой щеки.

— Прости… — тихо сказала она мне и, наскоро обняв, развернулась, засунула руки в карманы плаща и решительно зашагала в сторону Невского.

Я стояла и смотрела, как ее маленькая одинокая фигурка удалялась от меня все дальше и дальше… Так ни разу и, не обернувшись, она скрылась за ближайшим углом и улочка враз осиротела. Как и я… Вот и все… Ушла моя маленькая нежность…

За окном смеркалось. Мои глаза, уставшие от бесконечно мелькавших пейзажей, постепенно закрывались. Стало клонить в сон…

Внезапно раздался тихий аккуратный стук в дверь.

Чертыхаясь, я потянулась к ручке и, не поднимаясь, открыла купе. На пороге стояла девушка.

Прошло уже немало времени, но, даже сейчас, оглядываясь назад — я ясно вижу ее перед собой. Четкий изящный профиль, окаймленный длинными светлыми волосами. Тонкие нервные пальцы, непрерывно теребящие падающий спереди локон. Изящный с маленькой горбинкой нос, неповторимый разлет серо-голубых глаз и почти никакой косметики. Мне она чем-то напомнила фройляйн с картины немецкого романтика. Фройляйн, переодетую в разбойницу. На ней были светлые узкие джинсы и куртка, а за плечами с лихой небрежностью висел рюкзачок. Свободные руки непрерывно накручивали на указательный палец кончики волос и, распуская, вновь брались за дело.

— Мне сказали, у вас есть свободное место, — сказала она мягким голосом, прерывая мой оценивающий взгляд.

— Да, да… — Я спохватилась и, отодвинувшись, пропустила ее. — Проходите.

Девушка оставила в покое волосы и, скинув с себя рюкзачок, вошла в купе.

— Здесь не занято? — Она показала на нижнюю полку напротив меня.

— Нет, здесь никого нет, — ответила я, не сводя с нее глаз.

Сон как рукой сняло. Вне всякого сомнения — это была Она.

Девушка присела, и большие нежные глаза стали внимательно меня рассматривать.

— Дина… — представилась она, и протянула мне длинную узкую ладонь.

— Ира… — Я легонько сжала ее руку, и, чтобы скрыть нахлынувшее на меня смущение, вскочила. — Извините, вы располагайтесь, а я выйду ненадолго. Чай все не несут. — и с застывшей улыбкой пулей вылетела из купе…

Пройдя в конец вагона, я остановилась в тамбуре, и закурила. Сердце бешено колотилось, руки — как будто кур воровала… Черт-черт-черт… Зачем… Эй, там наверху!.. Ну, кто тебя просил, а?.. Я прикрыла глаза и на экране своего монитора увидела Ее парижские фотографии…

Наш бурный виртуальный роман начался года два назад. Тогда я впервые прикоснулась к грезам, рожденным из слов и образов невидимого собеседника. Под черным бархатом ночи самые простые и обычные слова сплетались в волшебные кружева и звенели серебряными колокольчиками. Ее письма — ласковые, пронзительно нежные, невидимыми пальцами касались моей души и наполняли ее тайной радостью и очарованием. Десятки раз я перечитывала ее строки, медленно и не спеша, словно пробуя молодое виноградное вино, и каждый раз пьянела от их искристой пронзительной легкости и сладкой щемящей нежности… Так пролетел месяц, одним вздохом, опалив огненными крыльями сердце, а в конце разбросал осколки под мои босые ноги. Ибо в какой-то момент, она замолчала и я напрасно неделями сидела в чате, искала в каждом новом нике знакомые черточки, рыскала по разным доскам, не находила себе места и вывела на рекорд трафик хотмэйла, но так и не нашла ее. Проклиная все на свете — начиная от клавиатуры до Билла Гейтса, я изводила себя бессонными ночами и немереным количеством сигарет, пока не почувствовала что захожу слишком далеко и инстинкт самосохранения не дал первый звоночек. Будь у меня ее телефон или адрес, я, не задумываясь, сорвалась бы и приехала к ней. Но все наши телефонные разговоры начинались с ее звонка, а адреса ее я так и не успела узнать. Единственное что меня немного успокоило — как-то косвенным образом мне удалось узнать, что она жива и здорова, но в инете уже не появляется…

Проходило время и раны понемногу начали затягиваться… Но самое удивительное то, что в глубине меня по-прежнему жило теплое светлое чувство к ней. И по сей день, если услужливая память соизволит мне напомнить хотя бы строчку из ее письма, хотя бы звук ее голоса по телефону — оживает внутренний камертон и вновь звенит серебро ее слов…

Теперь я думаю, вы в состоянии понять меня и тот шок, который я испытала, узнав в случайной попутчице свою виртуальную любовь. Пытаясь унять предательскую дрожь рук, и как следует успокоиться, я закурила еще одну сигарету, приводя мысли в порядок и беря власть над расшалившимися нервами.

Тук — ту-ту-тук — тук, — стучали подо мной колеса…

Узнала ли она меня? Сомнительно. За прошедшее время я очень изменилась, повзрослела, сменила прическу. Да и та пара фотографий, которые я отослала, были из-за спешки небрежно отсканированы и не блистали особым качеством… Что же мне делать? Притвориться, что я ее не узнала или открыться?.. Ладно, пускай все течет само собой, — решила я… Пора было возвращаться.

Когда я вошла в купе, на столике дымился чай и в воздухе висел крепкий запах мандаринов.

— Куда же вы пропали? — Ее глаза светились в предвкушении уютной вечеринки. — Чай уже готов. Я составлю вам компанию. Вы не возражаете?

— Конечно же, нет, — ответила я, присаживаясь напротив. — Извините, жутко захотелось курить.

— А я вот бросила, — с гордостью произнесла она. — А можно мы с вами на ты?

— Отчего же, нет… Давай…

Я чувствовала, как напряжение спадает и уходит вместе со страхом быть узнанной. Мы мило стали болтать о пустяках, понемногу рассказывая друг о друге и делясь впечатлениями от Питера…

Через полчаса я знала, что она в России уже пару недель и завтра вечером улетает с матерью обратно домой в Вену, где в будущем году заканчивает университет. Что она обожает кошек, мороженное, старые иконы, походы и маленькие веселые компании, вроде нашей. Было странно легко и весело. Согревшись чаем, мы перешли на более крепкий напиток, и после третьей рюмки коньяка я словила себя на мысли, что мне неудержимо хочется открыться ей.

— Дина, хочешь, я тебе что-то скажу, — порывалась я прервать очередной рассказ.

— Ирка, ну ты послушай, послушай… что дальше-то было…

Я молча кивала, тут же забывала о своем желании и с глупой довольной улыбкой, немного пьяная от вина и косая вдрызг от счастья впитывала утекающие минуты с жадностью скряги, собиравшего рассыпанные золотые.

Полутьма… Свет бегущий по стенкам купе от фонарей за окном… Голова моя лежит у нее на коленях, и кончики льняных волос щекочут мое лицо. Я вдыхаю нежный мандариновый запах ее рук, приглаживающих мою непослушную челку… Милые, близоруко прищуренные глаза ласково и внимательно смотрят на меня.

— Знаешь, а я ведь тебя знала и раньше, — тихо шепчу я.

Она загадочно улыбнулась и прижала палец к моим губам.

— Тсс!.. Тихо, милая… не говори ничего… не надо…

Затем убрала палец, наклонилась, и ее мягкие горячие губы поцеловали меня. Если у меня и были еще какие-то мысли и желания, то они вмиг испарились. Мир беззвучно рассыпался на маленькие кусочки, и волна нежности накрыла меня…

Москва встретила нас своей обычной равнодушной суетой, кричащими вывесками и лицом провинциального сноба. Холодный ветер гонял по асфальту редкие осенние листья. Я сидела в машине вполоборота, к ней лицом, положив подбородок на левую руку и, молча, смотрела на нее. Как будто сговорившись, мы почти ничего не говорили друг другу, словно опасаясь вспугнуть что-то неуловимое, бесконечно дорогое и беззащитное, витающее вокруг нас… И каждый понимал, что пора было возвращаться в реальность, где только бог мог знать, есть ли для нас в этом сумасшедшем мире уголок или только места в первом ряду «иллюзиона».

Машина, взвизгнув тормозами, остановилась у «Савой». Рассчитавшись с шофером, мы вышли на улицу.

Я подняла воротник плаща, прячась от пронзительного колючего ветра.

— Напиши, когда приедешь…

— Обязательно… — кивнула она и глаза, немножко грустные и усталые, вдруг вспыхнули таинственным светом.

— Вот, чуть не забыла… Это тебе… — сказала она, что-то достала из кармана и вложила в мою руку.

— Что это?

— Так, безделушка на память…

Она быстро чмокнула меня и исчезла за дверями отеля.

Я проводила ее долгим прощальным взглядом, потом раскрыла ладонь. На ней лежал смешной игрушечный котенок.

Домой не хотелось. Мелкий озноб от прохлады осеннего утра загнал меня в первый попавшийся по дороге бар. Заказав чашечку кофе, я присела за свободный столик и, поставив перед собой игрушечного котенка, стала бездумно вертеть его в руках. Внизу, у него на брюшке я заметила какую-то надпись. Я присмотрелась. Мелкими неровными буквами был выведен… мой старый ник!..

Кофе уже остыло, а я все растерянно смотрела на надпись, на улыбающегося котенка, и машинально поглаживая его искусственную шерстку, грустно улыбалась ему в ответ…

Прямо с порога меня перехватил звонок телефона.

— Кира, как ты? Как доехала?

— Все нормально, ма… Я только что вошла.

— А я звоню, звоню… уж и на вокзал позвонила… думала, может поезд задержали… а тебя все нет и нет, — взволнованно щебетала мама.

— Мам, ну все… все хорошо.

— Ладно… Ты зайдешь сегодня к нам?

— Не знаю… Я позвоню попозже.

— Ну, тогда давай отдыхай, детка.

— Мам, ну ты опять за свое… — Я жутко не любила, когда она меня так называла.

— Не ворчи… Да… Тут тебя на днях какая-то девушка спрашивала.

— Кто?

— Не знаю… Раза три звонила… Я ей сказала, что ты в Питере… В пятницу утром будешь.

Сердце у меня замерло.

— Она сказала, как ее зовут?

— Я не разобрала точно… то ли Тина, то ли Дина.

Я в изнеможении опустила трубку, потом вновь поднесла ее к уху.

— Кира, Кирочка, что ты молчишь?

— Извини, Ма, у меня ключи выпали…

— Ну ладно, целую тебя… Звони… — и короткие гудки в трубке.

Вечером, так никуда и не выбравшись из дома, я сидела в углу на своем любимом диване. Рядом на только что распечатанных листах, лениво устраивался кот. Накормленный свежим мясом, он уже не с таким ужасом вспоминал «Вискас», который несколько дней в него впихивала соседка.

Резкий звук телефонного звонка спас бедолагу от трепки.

— Алло, Москва?

— Да.

— Минуточку, сейчас будете говорить с Петербургом…

— Алло?..

Шорох в трубке и до боли знакомый голос.

— Это ты?.. — выдохнула я.

— Я… Как ты там?..

Иногда они ошибаются…

Я сидела в углу, в кресле. Вокруг царил полумрак. Свет от камина падал на книгу, а за окном шуршал дождь из талого снега. Глаза в очередной раз непроизвольно заплутали между строк, и я потерялась среди ледяных и туманных драконов. Я потрясла головой, сбрасывая остатки чешуи и повернувшись, с усталой нежностью посмотрела на свое чудо, мирно сопящее во сне, на любимом месте в моем кабинете — небольшом, уютном диване. Засыпая, она смешно натягивала одеяло на уши и все бормотала, чтобы я не оставляла ее здесь одну. Ночью. В темноте. Среди призраков, которые порой посещают мой замок.

Очнулась я от холода. Похоже, немного задремала. Я посмотрела на стенные часы. Так и есть — третий час ночи. Потирая затекшие руки, я потянулась и… замерла от неожиданности. Рядом, у изголовья моей возлюбленной, на маленькой шифоньерке сидела маленькая ночная фея и играла золотистыми звездочками. Они взлетали с одной крохотной ладошки и с тихим переливчатым звоном опускались на другую. Маленькие искрящиеся блестки ложились на сомкнутые веки спящей, на ямочки у губ, заливая все мягким туманным светом а-ля Висконти… Она улыбалась во сне. Тихо так. Нежно.

Фея заметила, что я проснулась, и хрустальный звон прекратился. Мерцающие звезды послушно вернулись к хозяйке. Она прижала маленький пальчик к губам, и в моей голове прозвучали слова:

— Тихо… только не шуми…

Я машинально кивнула головой и тут же спросила:

— Послушай… — жалобно так, вопросила, почти без надежды. — Ты мне снишься или как?

— Снишься — не снишься… какая разница… — чуть капризно ответила ночная фея и досадливо поморщилась на мою непонятливость. — Я здесь не для того, чтобы с тобой препираться…

— А для чего? — Нервы мои были на пределе — меня начинало колотить от несуразности ситуации, и я мысленно дала себе зарок не пить джек-к-к ближайшие три недели. Как раз — до дня рождения. И перестать вызывать драконов. До весны. Больше мне не выдержать…

— Эй!… — Фея теряла терпенье. — Ты слышала, что я сказала?… Оставь ее… На время…

Я прекратила раскачивать головой и уставилась на нее с плохо скрытой издевкой.

— Ну, уж это — дудки… Это еще почему?

— Посмотри на себя… Ну, нельзя же себя так изводить.

Я глянула в зеркало — темные круги под глазами, кожа бледная — ни кровинки на лице, тень — тенью… Да, уж… Еще тот видок.

— Ты не волнуйся… все будет хорошо… — с детской непосредственностью пропела фея, словно речь шла о песочном замке, который поправить — раз плюнуть… — Она поймет…

— Чего поймет? — Я пыталась осмыслить услышанное.

— Ты должна уйти, оставить ее на некоторое время или… она потеряет тебя, — осторожно произнесла фея, с тревогой наблюдая за моей реакцией.

И правильно. Только чудом мне удалось не поджечь ее миленькое платьице…

Еще в детстве я узнала, что феи — такие же сказочные существа, как и мы… Но мне всегда было не по себе в их присутствии. И лишь много позже, изучая историю в школе магов, я узнала — почему… Оказалось, что феи — это умершие девочки, так и не ставшие взрослыми. Для них не существует ни ада ни рая. Их мир — наши сны. Вернее — некоторые из них. Невинные, искренние и нежные. В книгах говорилось, что они приносят свет в наш печальный мир и пытаются предостеречь от опасностей и неразумных поступков… Они уходят каждое утро, чтобы вернуться поздним вечером к изголовьям тех, кто им понравился. Своенравные, порой капризные, дети ведь, но всегда — преданные до остатка тем, кого полюбили, кого сделали своей избранницей, отдавая все и ничего не требуя взамен…

Я печально смотрела на свою любовь, и слезы капали на мраморный пол.

Я знала, что у меня нет выбора. И я знала, что маленькая фея права. Что я смертельно устала, что силы мои на исходе, и что держусь я только на заклинаниях.

Я улетела той ночью к морю, к Светящимся холмам, доверив свою любовь маленькой фее. Хотя кто знает, может, она ошиблась, эта маленькая ночная феечка… Кто знает… И задрав голову к луне, я тоскливо завыла, отгоняя придуманных мною призраков.

И в раю есть смерть

Мне сопутствовала удача. Последние выставки в Хэвенбосхе прошли с большим успехом. Они собрали всю столичную богему и получили самые восторженные отзывы в прессе. Рики, мой агент, была завалена предложениями от известных меценатов, музеев и простых любителей живописи, желающих приобрести столь необычные полотна. В тот вечер она сидела среди вороха бумаг на краешке стола, болтала ногами как маленькая девочка и шутила, что теперь наша любовь, искупавшись в лучах славы, станет бессмертной. А я смотрела на легкое яркое платье, на губы сладкие, как вино и понимала, что ничего бы в моей жизни не свершилось без нее.

Однако я не торопилась расставаться со своими творениями и настаивала на продолжении турне. Мне хотелось, чтобы как можно больше людей увидели своими глазами то, что некоторые называли восьмым чудом света. Мои картины. Вы не видели их? Жаль. В них мне удалось изобразить — к чему инстинктивно влечет нашу духовную сущность, те места, куда она стремится попасть. На холстах, среди ярких, захватывающих миров, сюжетов и образов отражалась каждая душа, и каждая душа находила в них что-то свое. Неудивительно, что они вызывали такой живой отклик в сердцах людей, черпающих в них истоки будущего пути.

А что же я? Что двигало мной? Желание славы, поклонения, альтруистические мотивы? Трудно сказать. Быть проповедником, промыслом воли божьей мне не очень-то и хотелось. Но как спорить с радостью светящейся в их глазах…

Была, правда, одна странность. Церковь хранила молчание. Шло ли это от сложности определения моего творчества в рамках канонов или были какие-то иные, скрытые причины — кто его знает, но будучи искренне верующей, я не находила ничего зазорного в порывах своего гения…

Завтра мы улетали. Оставалось получить подтверждение.

Светлая тихая ночь.

Еле слышный стук в дверь.

— Рики? Ты?

Молчание.

Я подошла к двери.

В воздухе зазвенел незнакомый мелодичный звук.

Что-то удержало меня на месте.

— Кто там? — спросила я.

Меня спасло предчувствие и хорошая реакция. Дверь словно перышко слетела с петель, и огненный шар пролетел в дюйме над головой. Комната мгновенно заполнилась странным резким запахом, а в образовавшееся отверстие повалил мерцающий туман, пожирая все на своем пути.

Я ринулась на балкон, с размаху перелетела на другой, и, что есть сил, забарабанила по стеклу, пытаясь попасть в комнату Рики. Никто не открывал.

— Рик-и-и! — в отчаянии кричала я, пытаясь достучаться. Непонятное чувство неизбежной утраты душило меня, темной болью сжимая сердце.

Неожиданно для себя я размахнулась и ударила кулаком по стеклу. Оно разлетелось на мелкие осколки, нисколько не поранив руку, и я проникла в помещение.

Тот же самый запах висел в воздухе. В углу на кровати лежала Рики. Я подбежала.

Она еще дышала. Маленькое тело сводили судороги. Я присела рядом с ней и поцеловала милые черточки у ее губ.

— Картины… — это все что я смогла разобрать в ее шепоте.

— Ну, что ты… что ты… — я обняла, прижала к себе, и, укачивая, стала поправлять ее светлые волосы, прилипшие к лицу. — Это не важно. Все — не важно. Ты, главное — не уходи… Не уходи…

Из моих глаз потекли капельки. Я попробовала их на язык. Соленые.

Немыслимо. Кто-то или что-то, проделывал невероятные, невозможные вещи. Зачем? Почему?

Через минуту Рики затихла навсегда.

Я машинально встала и вышла на балкон. Туман, свесив молочно-серый язык из моего окна, нерешительно покачивался, как бы принюхивался — где я?..

Когда я выбежала в коридор, было уже поздно — существа в раздвоенных остроконечных шляпах с колокольчиками спешили ко мне, поднимаясь по лестнице. Свободным оставался только один путь. И я помчалась наверх.

Выбравшись на крышу, я, тяжело дыша, прислонилась к сетке из железных прутьев. Город тысячи гигантских небоскребов-цветов, подсвеченный ровным красноватым цветом, покачивался словно океан. Откуда-то выплыла большая рыбина и, не мигая, уставилась огромным глазом на мое трепещущее от холода тело. Затем безмолвно шлепнула хвостом и у меня перед глазами заплясали круги — белый, черный, золотой… Белый, черный, золотой… В конце — они превратились в тоннель, в затягивающий серебристый водоворот. Я нащупала плохо закрепленный прут, выдернула его и вонзила в самый центр огромного равнодушного зрачка. Потом сложила руки и прыгнула. Вниз. В бездну. Туда, где меня ждала тьма, смерть и… новая жизнь.

Очнулась я в грязном, пропитанном запахом пота и нечистот, полуподвале, служившем прибежищем нищих в долгие морозные ночи. Мое тело было худым, костлявым, одетым в лохмотья и главное — я стала… мужчиной. Я почти все забыла. Тепло, божественный свет, нежный запах цветов, духовную призрачную легкость… Но крупицы того, что еще помнила моя душа, зернышки моих воспоминаний порой всплывали в моей памяти. Тогда я брала кисть и начинала рисовать…

Многие в Босхе смеются над моими фантасмагорическими полотнами, иные же находят аллегории с неким философским подтекстом. Часто я вижу, как некоторые осеняют себя крестом при виде меня, полагая, что моя фантазия не что иное, как порождение дьявола, а что касается собратьев по кисти — те вообще принимают меня за шута.

Недавно я закончила триптих.

Вглядись, любовь моя…. В нем я смешала бред сумасшедшего с нежностью влюбленного… Ты смотришь из прозрачной чашечки цветка, ты множишься в кругу своих отражений с ибисом на голове, ты танцуешь в воде, нежишься на травке и четырехпалые руки жадно обнимают тебя…

Я аккуратно положила на холст последний мазок и вывела внизу: 1504 год от Рождества Христова.

Пройдет еще пять столетий, прежде чем я встречу Тебя.

Мотель

Мотель со странным названием «Кружева» был старым, зашарпанным, двухэтажным зданием с черепичной крышей, с большой грязной лужайкой, парой заброшенной клумб и несколькими коттеджами, разбросанными вокруг маленького озера. Когда-то он был известен в здешней округе своей роскошью и комфортом. Но времена меняются, и теперь он стал похожим на местных шлюх, которых снимают на ночь, когда уже некуда податься.

— Стоп. Приехали.

Серебристый «Форд» остановился перед железными воротами. Стильные, узорчатые — они были, пожалуй, единственное, что сохранилось с прежних времен.

За рулем сидела женщина, в темных очках и длинными русыми волосами. Рядом — дитя неопределенного возраста, с короткой стрижкой. Оно с ужасом взирало на покосившееся здание и капризным тоном вопросило:

— Лия, какого дьявола мы здесь? Тут даже приличное привидение не остановится.

— Не глупи, Тинка. Идем… Хоть нормально выспимся.

— Знаешь, лучше я в машине переночую, — ныло чудо в клешеных джинсах и огромном кольце в левом ухе.

Лия, сняла очки, резко повернулась и отчеканила:

— Послушай, ми-ла-я, я уже трое суток за рулем и устала как черт. Мне достало ночевать в машине, так что я все готова отдать за стаканчик виски и мягкий матрас. Понятно?.. Так ты идешь?

Дитя нехотя сдвинулось с места, и выползло из машины в серо-дымчатый вечер.

Они открыли дверь и вошли в небольшой холл. Тусклый свет. Вдоль стены — стулья, парочка кресел. Запах свежей краски. В углу — куча строительного мусора.

Маленький лысый человечек что-то старательно писал за конторкой. При звуке открываемой двери он приподнял голову и с любопытством посмотрел на них.

— Комнату на ночь, — бросила Лия, облокотившись на стойку. Тинка прислонилась к стене и, вынув пилочку для ногтей, осталась стоять у дверей.

Человечек, по-видимому, управляющий, широко осклабился и, поглаживая заросшую щетину, неожиданно замурлыкал:

— Добро пожаловать, милашки. Каким ветром в нашу глушь?

— Банк грабанули, — жестко отрезала Лия. — Следы заметаем.

Лицо человечка вытянулось.

— Копов здесь нет? — она щелкнула зажигалкой и закурила. — Вот и славно. Не дрейфь… Тебя мы не тронем, если будешь паинькой… Ну, где тут надо расписаться?

Мужчина дрожащими руками пододвинул к ней книгу, все время, косясь на Тинку, безразлично полирующую коготки.

— Вы, наверное, пошутили, — нервно хихикнул он.

— Тебе, какая разница, — сказала Лия. — Может, шутим, а может и нет… Давай ключи.

Видя, что с ним не настроены разговаривать и вряд ли поделятся добычей, маленький человечек насупился:

— Номера в здании мы сейчас не сдаем. Ремонт… Только в домиках. Пятьдесят за ночь.

— Держи. — Лия сунула мятую купюру в его потную ладонь, и, выхватив ключ, устремилась к выходу.

Тинка последовала за ней.

— Минуточку, мисс. Локи вас проводит.

Из-за стойки вынырнул лохматый сенбернар. Он сладко зевнул и равнодушно прошлепал мимо них на улицу.

— Номер пять! — крикнул им вдогонку лысый.

Туман стелился по сырой земле и серыми змейками путался под ногами. На вид — все домики пустовали, лишь в одном — на другой стороне озера светилось окно.

Лия проехала мимо бара, где тихо звучала какая-то музыка и подогнала машину к крайнему домику. К ее изумлению, на веранде в обнимку с сенбернаром сидела Тинка, и лакомилась печеньем.

— Ты что делаешь? — спросила Лия, вытаскивая тяжелую сумку из багажника.

— Он меня не пускает. А печенье — ест.

Лия подошла к ним и попробовала обойти пса, но тот предупреждающе зарычал.

— Вот видишь… Дай ему пятерку.

— Еще чего. Обломится.

— Лучше дай, — кивнула Тинка, — иначе мы здесь всю ночь проторчим.

Сенбернар скосил большой красный глаз на Лию.

— Вот зараза. На, подавись… — Лия в сердцах сунула псу пятерку за ошейник.

Сенбернар тяжело вздохнул и нехотя отступил в сторону.

— Пока, Локи! — Тинка чмокнула пса в нос и вбежала в дом.

Домик оказался на редкость приличным, с камином, с большой двуспальной кроватью и маленькой кухонькой.

— Пойду приму душ, а ты похозяйничай. — Захватив полотенце, Лия направилась в ванную.

Через полчаса, когда она вышла — в камине весело потрескивал огонь, а на низеньком столике у кресел стояли стаканы и початая бутылка виски. В одном из кресел, закинув ноги на подлокотник, развалилась Тинка. Ее карие глаза бесстыдно звали и дразнили Лию.

— Я думала, что усну, — капризно протянула она. Ее мягкий маленький ротик раскрылся для поцелуя.

Лия улыбнулась и опустилась возле нее на колени.

— Ангел мой, — прошептала она, наклонившись над ней.

— Тише… Ты слышишь? — вдруг остановила ее Тинка. Она вскочила, выключила свет и осторожно приподняла занавеску. За окном, под накрапывающим дождем, маячила темная фигура.

— Это он?

— Нет. Вряд ли… Он бы не успел.

— Тогда кто?

— Тсс…

В дверь постучали.

У Тинки заухало сердце.

Лиа потянулась к саквояжу…

— Кто там? — спросила Тинка резким голосом.

— Это я. Управляющий… Локи не у вас?

— Нет. А что случилось?

— Проклятый пес. Куда-то подевался… Извините за беспокойство, мисс. — До них донеслись удаляющие шаги.

…Когда Тинка вернулась из душа, Лия спала как убитая, а в пепельнице лежала не зажженная сигарета. Тинка легла рядом с подругой и уставилась в потолок, по которому бежали огоньки от камина. И все повторилось опять: «Милая, милая девочка… Я пою тебе песни о любви, о трогательности и нежности — и ты любишь меня… Милая моя девочка, я пою тебе гимны, я возношу молитвы к звездам — и ты любишь меня… Ради меня ты перевернешь этот мир… Но это ненадолго… все ненадолго… Ты не знаешь главного… я не люблю тебя и вряд ли любила… все это скучно и чуточку грустно… я просто использую тебя, как использовала других… как всегда…»… Тинка болезненно сжала голову руками, и, покачиваясь, стараясь не потревожить Лию, тихо-тихо заскулила, как одинокий щенок…

Некоторое время спустя, вконец измученная, она повернулась к спящей, крепко прижалась к ней своим худеньким телом, обняла и наконец-то заснула…

Убедившись, что Тинка спит, Лия встала и, тихонько одевшись, вышла из домика. Взглянув на одинокий огонек на другой стороне, она направилась к мотелю.

Где-то недалеко хихикнул койот, потом еще один, и еще… Потом они разом смолкли.

В мотеле никого не было. Она потянулась за телефоном и стала набирать номер…

Когда она вернулась, Тинка сидела на постели, скрестив ноги, и в упор смотрела на нее. Рядом сидел тот самый пропавший пес и не по-доброму смотрел на Лию.

— Ты где была?

— Ты о чем?

— Ты ходила звонить.

— Нет.

— Врешь!.. Не подходи ко мне!

— Ну, тише… тише, маленькая моя. — Лия потянулась было к ней. Пес зло зарычал.

Вдруг Тинка дико завизжала:

— Не трогай меня!.. Дрянь! Сука! — темные безумные глаза яростно блестели.

— Как знаешь. — Лия равнодушно пожала плечами. — Но ты не понимаешь… Ты — это другое…

Лия, пыталась что-то еще сказать, но Тинка ничего не хотела слушать. Лицо ее посерело. Она вцепилась в подушку и завыла. Пес подхватил ее вой. Лии впервые в жизни вдруг стало по-настоящему жутко. Она бросилась к двери, но та почему-то оказалось запертой. Она стала беспомощно дергать ручку… Горячая волна догнала ее, развернула, ткнулась в живот и притянула к огромным безумным карим глазам.

…Дождь прекратился только под утро. Серая пелена тумана нависла над озером. Я сидела в домике №5, у темного расплывшегося пятна на кровати и тупо смотрела на пилочку для ногтей, которую не заметили коронеры…

Три года прошло с той поры, как я впервые столкнулась с этой хрупкой впечатлительной девчонкой. Роковой и невинной. Каждый день, каждый час я была с ней, жила с ней, думала о ней. Бывали минуты, когда я сама не верила в то, что это может происходить… с ней, со мной… Странные, нереальные цвета…. Но сегодня я была близка как никогда… И она меня опять провела… Я опять опоздала.

Исповедь одной писательницы

Ночь. Я лежу на спине, стараюсь уснуть. Лунный свет падает на рубашку голубоватым инеем. Холодно. Но натянуть одеяло — лень. В голове — кавардак, за окном — Амстердам… Рука Готфрида протопала мимо уже раз пять. Не спиться бедолаге. Интересно, какие мысли у него в голо… тьфу, в пальцах. Уж точно не жалость и не сочувствие. Выговорился через меня, мерзавец. Завтра вечером клацнет последний раз на машинке, поставит точку в романе, уложит аккуратненько листки и ко мне, в постель. Затем хруст нежной шейки — и нет меня. Вроде как и не бывало.

«Мы скорбим о смерти удивительной женщины. Писательницы и поэтессы…» — провоют над могилой поклонники и мировая пресса. Седовласый пастор с неподдельным страданием на лице оттого, что не поимел меня при жизни, первый бросит горсть земли. Requiescat in pace… Будут там толпы родственников, любовниц и любовников, безутешные мужья и жены, наконец-то обретшие успокоение, шакалы — журналисты, репортеры, да мало ли разного сброда соберется, чтобы насладиться зрелищем и потешить свою душонку исполнением сокровенного желания — самолично закопать в землю известную ведьму и суку. Так и вижу их руки: очаровательные ладошки — деток, вороватые, нетерпеливые — родственников, нежные — любовниц, скупые — любовников. Давка как при дешевых распродажах и каждый норовит пройти по второму, а то и по третьему кругу. Через пару минут и следа не найдешь, где была могила…

Я беспокойно заворочалась — слишком живое у меня воображение… Вдалеке, на кухне, щелкнул выключатель.

Да… Помотала меня судьба. Сколько квартир, городов и отелей поменяла я за свою жизнь… Помню свою первую, питерскую, и Кузьмича, соседа — алкаша. Часто вечерами он мне внушал: — Не твое это дело, книжки писать, — и попыхивая «Беломором» продолжал: — Замуж тебе нужно. Сына аль дочь родить, а то и двойню. Вот бабье счастье… А ты — куды? Книжки писать, да с лизбиянками шастать?.. Эх!.. — вздыхал он, — пороть тебя некому! — И сокрушенно крякал. Запрокидывал стакан с водкой, выпивал и вновь смачно крякал. Потому и звали его Мак Даком. Но был он либерал по натуре, терпелив и смотрел сквозь пальцы на моих девчонок, на ночные гулянки и истошные садомазохистские вопли… А самое убойное наступало утром, когда за чашкой крепкого чая он доставал с полки Сенеку и, подправляя мою нравственность, читал вслух отрывки из писем. В эти минуты он преображался в строгого, благородного патриция, громящего с Форума людские пороки и вскрывая язвы общества.

Сигаретка тухла. Пора было бежать на работу, в редакцию. А вслед мне неслось уже от Вергилия:

«Точно вакханка, она по пещере мечется, будто

Бога может изгнать из сердца…»

и:

«…Как последнюю ночь провели мы в радостях мнимых,

Знаешь ты сам…»

Подбодренная и облагороженная словами древнеримских мужей я тряслась в битком набитом вагоне метро, а в голове стучало напутственное: «Будь здоров… будь здоров… будь здоров…»

А разве я была больна?

Пожалуй. Множеством пороков. И самым сильным из них была любовь к женщинам. Не то чтобы я была лесбиянкой или нимфоманкой, но временами я и эти понятия так тесно сплетались, что у некоторых невольно складывалось превратное представление обо мне. Но вообще-то речь сейчас не об этом… Мне бы в детстве прочесть рассказ «Как я стала писательницей», напечатанный в БСФ, возможно все и сложилось бы иначе. Но, к несчастью, фантастику я не любила, от того-то и начались мои беды и скитания.

Как-то раз случай свел меня с любительницей средневековья. Мы занимались любовью и доводили друг друга до экстаза под звуки хоровых литургий. Там по глупости я и приняла прощальный подарок в виде железной руки. Кое-как запихнув ее в портфель, я возвращалась осенним утром домой и ошалевала от собственного маразма. На кой бес мне рука, пусть даже герцога Готфрида… как его там… Берли-ген-хен… А, один черт — мужика же, и я, глупо улыбнувшись, представила с какой бережностью и нежностью несла бы Ее руку, а не эту железяку. И так мне тошно стало, что я в сердцах, со всего размаха бросила портфель в ближайшую подворотню. Тот с грохотом кувыркнулся по асфальту, насмерть перепугав половину улицы, севшей на очередной синдром. Кто-то самый смелый попытался было поднять его, но видя мою решительность, раздумал. И правильно сделал, а то получил бы тем же — и по уху. Я прошла метров сто, и тут вспомнила, что в портфеле лежит ко всему прочему готовая рецензия, которую давно ждут в редакции.

Зинаида Александровна, главный редактор, была стервой. Не исключено, что еще в песочнице. А может даже раньше, еще до рождения. Она то и стала моей первой жертвой, вернее — железной руки… Получая в то утро очередной нагоняй за недисциплинированность, я чтобы не сорваться прикрыла глаза и мысленным взором представила в своих руках тонкий шнурок, стягивающий ее горло. Железный скрежет и тихий хрип вернули меня в реальность. Ойкнув от увиденного, я, как прилежная институтка, тут же потеряла сознание…

Очнулась я уже днем, в кожаном кресле, за редакторским столом, держа в руках подписанное постановление о назначении меня главным редактором, в связи со смертью прежнего руководителя. Рядом лежала только что принесенная секретарем справка из больницы, где говорилось, что Маркова Зинаида Александровна была доставлена в 11:35 бригадой скорой помощи, с острой церебральной недостаточностью и, не приходя в сознание, скончалась через два часа, случайно удавив себя правой рукой.

Траурное молчание моих мыслей сбил какой-то незнакомый скрежет и клацанье в дальнем углу кабинета. Я обернулась. За стареньким «Ремингтоном» лихо прыгала рука Готфрида фон Берлихингена, печатая для меня свой первый рассказ.

С него и началось мое триумфальное шествие на литературном Олимпе.

Но, тсс… Я слышу, как Он крадется, возвращаясь из кухни… С чашечкой дымящегося кофе и ликером…

В Москву я приехала в начале апреля. Улицы потихоньку очищали от снега. На душе было скверно и муторно, оттого может и воспринималась пестрота людей и зданий, как нечто болезненное, раздражающе — балаганное, суетное. Не радовали взгляд ни золотые купола, ни просторные магистрали, ни гранитно-мраморные здания — все уносилось прочь за окном машины, словно подчеркивая быстротечность, временность и какую-то надуманную важность столичного города. Таково было мое первое впечатление от Москвы, мало изменившееся со временем, разве только приукрашенное страстями, гордыней и глубоко запрятанной сентиментальностью людей, с которыми мне довелось пересечься на недолгий срок.

Обосновалась я в центре, на Малой Бронной. Прежний владелец скрылся от назойливых кредиторов за границу, продав мне роскошные апартаменты за символическую цену. Днем я бездельничала, болтала по телефону, принимала гостей, не забывая предварительно запирать Готфрида в потайной комнате, наверху. Вечерами я слепила «своими» перлами столичный бомонд, заводила флирт с прелестными дамами, много пила, играла, веселилась, пока не наступала глубокая ночь. Ночь же тешила меня изысканными ласками надменных красавиц, возжелавших экзотики и тепла моей славы… Иногда, когда приходило время, и железная рука по ночам начинала нервничать, все настойчивей скребясь под дверьми моей спальной, я выбирала одинокую, бездетную, несвязанную семейными узами красавицу и заманивала к себе. Напоив жертву до полного бесчувствия, я крепко привязывала ее руки к кровати, и оставляла наедине с Готфридом. Что происходило дальше за стеной, отделанной добротным звукопоглотителем — я не слышала и не хотела знать. Главным было то, что на следующий день все было чисто и спокойно. От ночной гостьи не оставалось никаких следов, вплоть до одежды. Вроде как и не было никого.

Однажды ко мне все же заглянул участковый с опером, молодые, с немного нервными, прыгающими глазами. Походили, порасспрашивали, поцокали от восхищения перед антикварными картинами, купленными мной на аукционах — на том все и закончилось. Уходя, они держали в руках по экземпляру моей книги с дарственной надписью и уже за порогом, смущенно переминаясь с ноги на ногу, пригласили меня как-нибудь выпить пивка в местном кабаке. Я не выдержала, дико расхохоталась и резко захлопнула дверь, чуть не прищемив их удивленные носы… Однако их визит меня встревожил и, когда мне подвернулось предложение о стажировке в Пражском Университете, я, недолго думая, прихватила портфель, печатную машинку и, повесив несколько нераскрытых дел на районный УВД, в тот же вечер вылетела из Шереметьево.

Прошел месяц…

Я сидела на краю холма, у монастырских развалин, под густой раскидистой липой. Внизу у моих ног дремала Прага, утопавшая в синеватых сумерках. Лунный свет окутывал мягким сиянием кровли домов, костелов, башен, серебрил шпили и окна Старого Города. Все дышало глубоким покоем. Я любовалась чудесной картиной, расстилавшейся передо мной, и совершенно позабыла обо всем на свете. Внезапно, знакомый, мрачный звук вернул меня на землю. Железная рука, почувствовав чье-то приближение, беспокойно скребла внутри портфеля, прося выпустить. Мой взгляд скользнул по скату холма, и я увидела маленькую одинокую фигуру. Она беззвучно поднималась по тропинке, ведущей ко мне. «Видит бог — я этого не хотела» — вырвалось непроизвольно у меня и непривычно защемило сердце.

Н-да… Последнее время меня явно потянуло на сентиментальность, я стала замечать какого цвета небо, птичек, улыбки и прочую дребедень. Причиной тому стала, вы не поверите, — хорошенькая цветочница с серо-голубыми глазами, вздернутым носиком и по-детски пухлыми губками. Ее наивность в сочетании с раскованностью и легкостью поведения вначале насторожили меня. Мне довелось повидать немало подобных особ, умело, с холодным расчетом использующих свою мнимую инфантильность. Но тут было другое. Все мои страхи рассеялись, стоило мне один раз заглянуть в ее глаза. В их глубине светило ясное теплое солнышко, пели цветы, порхали бабочки и скучал на лужайке одинокий олененок. Элиша — было его имя. «Олененок» — нежно шептала я, лаская ее. Элишка трогательно и смешно тыкалась мне подмышку, щекотала и мы, смеясь и кувыркаясь, летели вниз с кровати на пол, устланный пушистым ковром, борясь за место сверху. Потом одна из нас сдавалась, — и мы вновь погружались в середину мира, в самое сердце друг друга.

Проходили дни, пролетали ночи. И все было прекрасно, пока однажды, загадочно и непривычно долго молчавший Готфрид не поставил меня перед выбором. На следующее утро я не пошла на свидание, сославшись на важные дела, и переехала в другой отель. Весь день я провалялась в номере, мучаясь и страдая как последняя дура, а вечером вышла на улицу. Смеркалось. Моросил дождь, дул резкий ветер. Откуда-то неподалеку донесся заунывный, жалобный звон колокола. Я остановила такси и вскоре оказалась в квартале, где жила Элиша. Адреса ее у меня не было, и я побрела наугад, в надежде, что случайно ее встречу… Дождь все усиливался, надвигалась ночь, а я промокшая насквозь, все плутала по незнакомым безлюдным улочкам еврейского гетто, и на память приходил легендарный рабби и его слуга Голем. Вот только не знала я ни Талмуд, ни Каббалу, мне неведомы были сокровенные тайны природы. Я была простой, смертной женщиной и вместо чудодейственного шема вкладывала в железную руку человеческие жизни…

В ту осеннюю ночь я так и не нашла Элишу.

Спустя некоторое время я оформила бельгийское гражданство, бросила университет и отправилась путешествовать по Европе. Моим единственным спутником был Готфрид. Я настолько свыклась с этим железным пауком, что иногда ощущала к нему что-то вроде дружеской привязанности. У нас даже выработался ритуал. Когда приходило время очередной жертвы, он приносил мне утром в постель кофе с ликером, скручивал сигаретку (знали бы вы чего это ему стоило!) и рассказывал (вернее, печатал) о новых замыслах… Надо сказать что сей симбиоз был очень плодотворным. Наши книги имели потрясающий успех. Их перевели на 45 языков мира. Были заключены долгосрочные контракты с ведущими издательствами, а Sony Pictures выкупила право на экранизацию моих романов, опередив высоколобых скряг из Miramax.

И вот в какой-то момент я поняла, что мне пора всерьез подумать о настоящем муже. Слишком сложно стало отбиваться от назойливых поклонников, грязных намеков и пустых разговоров. Папарацци — те совсем обнаглели. Днем и ночью, эти жирные мухи кружились поблизости и отслеживали каждое мое движение. Не помогали ни охрана, ни частые переезды, ни судебные иски. Короче, нужен был дом — крепость, где я могла бы вздохнуть спокойно. Задавшись целью, я перебрала всех потенциальных женихов и остановилась на сэре Чарльзе-младшем, богатом наследнике газетного магната, отчасти из-за его склонности к своему полу, отчасти из-за моей любви к туманному Альбиону. Не прошло и недели, как он сделал мне предложение. Мы обвенчались с подобающей нашему сану пышностью и после медового месяца стали жить в родовом поместье в Сассексе. Вместе с сестрами. Милые были девушки… Только слишком любопытные… Говорят, что частный пансион в Швейцарии им не понравился. Ерунда. Мне его рекомендовали весьма уважаемые люди.

Вскоре, после их отъезда, случилось несчастье. Во время прогулки гнедая Чарльза неожиданно рванула и понеслась вскачь, как видно чего-то испугавшись. Мой супруг не удержался и при падении серьезно повредил позвоночник.

Местный констебль был на редкость корректен. Он не изводил меня бессмысленными расспросами о моем детсадовском прошлом и количестве родственников в России. Задав парочку формальных вопросов, он опросил прислугу, осмотрел место происшествия и до вечера провозился в конюшне с лошадьми. Перед уходом, он еще раз выразил мне свое сочувствие, но уже более теплым тоном. Да и кто бы не прослезился, видя убитую горем молодую жену, с полностью парализованным мужем на руках?!

Последующие пять лет критики единодушно признали самыми лучшими в моем творчестве, а легкий налет мистики и мрачноватые реминисценции объясняли случившейся трагедией и добровольным заточением в стенах замка. Правда, несколько раз в год я ездила в солнечную Испанию, чтобы поправить здоровье, пошатнувшееся от непривычной для меня сырости и частых туманов. Но я быстро впадала в тоску и через пару недель возвращалась. Меня ждал муж, дом, преданные читатели и кабинет со старенькой машинкой у камина.

Чарльз перенес несколько операций, но безуспешно. Было страшно смотреть, как он мучился. Особенно в те минуты, когда я развлекалась с его сестрами прямо у него на глазах. Милые из них вышли подружки после пансиона… Месяц назад он умер. Я шла за гробом и впервые плакала. После похорон я всем объявила, что бросаю писательское ремесло. Это прозвучало, как гром средь ясного неба. Понятное дело — никто не поверил. А через неделю, обговорив срок сдачи последнего романа, я уладила все формальности связанные с наследством, и укатила в Амстердам.

Вот такая история…

А как же Элиша, спросите вы? Что произошло с ней?..

У нее все в порядке. Через год после нашей разлуки она вышла замуж за адвоката. Они нежно любят друг друга. Детей бог не дал, но это дело — наживное. Правда, за ее жизнь, расплатилась девчонка, на свою беду гулявшая в тот памятный вечер на холме.… Но — это такая мелочь. Главное, что Элишка — счастлива.

Светает. Я зевнула и лениво потянулась. За окном тихо накрапывал дождь. На столике перед кроватью — пустая чашечка из-под кофе и немножко ликера на дне. Я взяла сигаретку, прикурила и с наслаждением затянулась. Я курила, смотрела на аккуратненькие, чистенькие крыши, вымытые дождем и мне отчаянно захотелось блевать.… Господи, как же я устала! Как я устала от этого мира! От его лживости, алчности, мерзкого лицемерия и тривиальной предсказуемости… Смертельно устала… Глаза мои стали слипаться. В голове странный глухой шум…

Черт!.. Готфрид!.. Ведь завтра еще не наступило!

Семь ночей в декабре

02.12

<Blackbird>

не стишок а стих

не шажок а шаг

взмах крыла и вниз

на раскрытый лист

до тебя:)

<nicotinca>

загадками — говорю

и взмахом крыла в ответ

что просто тебя… люблю…

а ты меня просто… нет.

04.12

<Blackbird>

ты из пыли, из черточек света

на асфальте под черным дождем.

ты — чертенок под именем никО

все игрaешь, играешь с огнем.

<nicotinca>

я взлетаю к уровню моря

опускаюсь к небесной тверди

я с собой — никогда не спорю

я с собою — одна на свете

05.12

<Blackbird>

засыпаешь… спутаны волосы.

сигаретка одна на двоих.

осень — ворон простуженным голосом

за окном среди тьмы голосит…

задремала… умчалась от путаниц

от дурацкого страха в туман

перевертышем неба и улиц

там где дождик из слез и обман.

<nicotinca>

заснула — темные глаза

прикрыла ей ладонь Морфея

во сне, гляди!.. идет гроза

и на снегу листва алеет.

Во сне все просто — от земли

толчок ногами — ты взлетаешь.

Во сне все лодки — корабли

Во сне все то, о чем мечтаешь.

06.12

<Blackbird>

мне снились священные лотосы,

корабли на пути к святилищу.

мне снились багряные птицы

и жрицы со свитком папируса.

саркофаг, золотистые стены,

потолки сжимают в объятиях —

вечно спят здесь мои королевы,

знак Исиды исполнен проклятия…

я вложу в твою руку лилию,

поправлю «локоны юности»

и ястреба тебе верного

накормлю остатками мудрости.

<nicotinca>

сквозь даль веков, сквозь пыль времен

я на тебя смотрю устало

тончайшей ткани покрывало

похоже на случайный сон.

там ты в цилиндре, я в шелках,

сжимаю нервно веер белый

ты смотришь на меня несмело

и вертишь тросточку в руках…

перчатка наземь — яблок стук

в саду, в права вступает осень

«Люблю» — ты тихо произносишь,

я отвечаю: «Я Ваш друг»…

07.12

<Blackbird>

ты шепчешь: — я?… не знаю… может быть…

ты прячешь дрожь за умными словами

ты ищешь смысл и нервно теребишь

несчастный веер белый пред устами…

вокруг тебя то полусвет, то полутьма,

то всходит ранняя звезда над Стиксом,

то нежно-кроткая луна, то с полусна

коснешься ты меня загадочной улыбкой…

в конце концов ты скажешь — нет… не может быть

опустишь ткани тонкой покрывало

и будешь дальше — просто жить,

как будто ничего и не бывало.

<nicotinca>

***попытка романса***

тут темно, просто гладишь печальные пальцы мои

не дыши, я тебя убаюкаю издали скрипкой

не скажу о безумной и страстной любви

только губы скривлю в предрассветной улыбке

не молчи, сердце в сердце, а руки в тиски

скоро утро и снова придется расстаться

но сейчас я в преддверье вчерашней тоски

и совсем не хочу в темноте улыбаться…

загляни мне в глаза в полумраке задернутых штор

и создай ощущенье домашней печи и уюта

и запомни вот этот ночной разговор

и не дли уходящей последней минуты.

09.12

<Blackbird>

я совсем не хочу в темноте улыбаться,

говорить чепуху и сквозь слезы смеяться.

я хочу помолчать на молчание в ответ

и услышать где ты, — а где тебя нет.

я хочу, что б на черные крылья не брызгали слезы,

что б не падали капли темнее, чем розы,

что б для зябнувших птиц подставляли ладошки,

а ловушку сменили в колыбельку для кошки.

я хочу, что б свеча в зеркалах не тускнела,

чтобы тихая грусть не светилась, а грела,

чтобы тайная сила, которой владела,

в камине с кольцом Соломона сгорела.

<nicotinca>

Вы нежны, но немного кокетливы,

Я рисую Ваш образ в альбом

Вы изящны, но не привередливы,

Я скучаю ночами о том.

Вы смущаетесь, жертвенно, пламенно

Вы вдыхаете запах листвы

Город Ваш как и мой — Белокаменный,

В полускомканых пятнах травы?

Вы в ночи целомудренно девственны,

Вы моих не приемлете уст

Вы так набожны, но так естественен

Под ботинками Вашими хруст…

Зверек по имени Кейт

Пол тихо поскрипывал под ее осторожными шагами, словно опасаясь вспугнуть столь редкого гостя. Старые напольные часы остановились, затаив дыхание, сверкая единственным глазом… Она подошла к овальному зеркалу, висевшему на стене. Провела ладошкой по гладкой поверхности, потускневшей от времени. Задумчиво посмотрела на свое отражение. Потом вдруг вспомнив о чем-то важном, подошла к дверям, распахнула их — в грудь ткнулся колючий прохладный ветер. Листва старого дуба заботливо укрывала порог дома от накрапывающего дождя. Помятый, видавший виды кадиллак сиротливо жался к соседской ограде. Шипело, забытое радио…

…Жар от раскаленных углей в камине давно согрел бокалы с вином, но никто так и не появился… Она закинула ноги в кресло напротив и сладко потянувшись, прикрыла глаза. За окном все так же накрапывал дождь. Было уютно, но несколько необычно ощущать себя свободной от деловых встреч, поднадоевших коллег и прочей суеты большого города… Время, правда, позднее. Хотя при желании еще можно вернуться домой. Вызвать такси. Телефон… Она точно помнила, что видела где-то здесь телефон. Она оглянулась по сторонам. В полумраке, среди пляшущих теней трудно было что-то разглядеть. К тому же усталость и ощущение полной безопасности прогоняли желание что-либо менять: веки отяжелели, глаза закрылись — она медленно проваливалась в спокойный безмятежный сон. Спустя пару минут из ослабевших рук на ковер упали очки… Она крепко спала, когда из полуоткрытых дверей потянуло сквозняком, и чья-то тень опустилась на ее лицо…

Она спала и видела сон.

Кто-то наклонился над ней и внимательно рассматривал ее. Страха не было. Все так же лениво было открывать глаза. Она только чуть-чуть пошевелила краешком губ и, улыбнулась, давая понять, что не спит, но и игру прекращать не желает… Тень отступила, звякнуло стекло, пробежал ветерок, поднятый чьим-то движением, капризно застонали ступеньки, ведущие вверх на второй этаж.

Когда она открыла глаза, угли в камине уже потемнели и остыли, а в ее зрачках плясал одинокий огонек догорающей свечи. Она протянула руку и неторопливо, но с неожиданной для себя жадностью, осушила бокал с терпким вином…Таинственный полумрак рождал причудливых и забавных существ. Ей стало весело, от мысли поболтать с ними, но она тут же приложила палец к губам и прислушалась. Сверху донесся тихий скрип половиц. Кто-то, задумавшись, ходил взад-вперед по комнате, стараясь как можно меньше шуметь.

Она поднялась и, заметив приоткрытую входную дверь, только сейчас почувствовала, как сильно продрогла. Поражаясь собственному спокойствию, она плотно прикрыла ее и на мгновение замерла, обхватив себя руками. По обнаженным рукам пробежали мурашки. Прикусив губу, все еще не понимая, что происходит, она взяла свечу и стала медленно подниматься по лестнице. Шаги наверху прекратились. Она тоже остановилась, крепко вцепившись правой рукой в деревянные перила. Внезапно дерево завибрировало под рукой, раздался резкий высокий звук, и все вокруг разлетелось на тысячи тысяч мелких осколков…

Когда она пришла в себя, то обнаружила что стоит в центре небольшого облака, сотканного из золотистого тумана и сверкающих капелек-звезд. Ее босые ноги не ощущали привычной тверди и обманно тонули в упругой воздушной пене. Она попробовала сделать пару шагов и зашаталась. Она раскинула руки, стремясь обрести равновесие, но все же не удержалась и упала. Чувство было такое, будто ее коленей коснулся пушистый теплый снег. Не думая ни о чем, кроме желания идти, она встала и вначале осторожно, потом все уверенней и уверенней зашагала в золотистом тумане. Спустя минуту она уже не шла, а летела, словно дух, заливаясь звонким смехом. Нарочно падая и по-ребячески дурачась, она зарывалась в золотистые хлопья лицом, подбрасывала их вверх, или как там это называлось, и с восторгом наблюдала, как среди маленьких солнц плещутся серебряные звезды…

Телефон…

В раскрывшиеся глаза нырнула Тьма и, свернувшись калачиком, настороженно притихла. Нащупав упавшие на ковер очки, она машинально нацепила их на нос, но результат был тот же — ни черта не видно. С грохотом, сваливая на пол предметы, она стала пробираться к телефону, разрывающемуся от звонков. Вот. Так оно и есть. Она не могла ошибиться. У самой стены. Сорвав с телефона трубку, она выдохнула:

— Алло?..

— Ну, наконец-то, солнце мое… Ты что, заснула там? Никак до тебя не дозвонится.

— Не… да, кажется… А ты разве…? — она запнулась, стараясь привести в порядок свои мысли. — Ты еще на работе?

— Да… Уже выхожу… И не забудь включить свет на лужайке, а то ненароком наеду на твоих ночных зверюшек.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, дурочка, — улыбнулась она — Вот появись только!..

— Да-да-да… милая… как же, знаем… прекрасная и ужасная смерть в твоих объятиях. Летящая на смерть, приветствует тебя! — отозвались на другом конце провода. Потом раздался искристый веселый смешок, и долетело последнее — Лю…

Короткие гудки… Она держала в руках трубку и задумчиво кусала губу… Она попробовала вспомнить, что видела во сне, но как всегда, после резко прерванного сна все уплывало и никак не удавалось ухватить ниточку, чтобы размотать клубок. Сновидения такие непостоянные друзья… Она вздохнула, положила трубку и медленно, наощупь, направилась к двери включить свет. Тьма в уголках глаз забеспокоилась и, предвидя свой скорый конец, раздумывала: куда бы прыгнуть, когда щелкнет выключатель? Но произошло непредвиденное. Только ее рука коснулась выключателя, как вверху на втором этаже резко скрипнула половица. Вздрогнув от неожиданности, она отдернула пальцы, и настороженно прислушалась. Раздался неясный шум, какая-то возня и кто-то стал ходить взад-вперед по комнате наверху… Сон сразу всплыл в ее памяти. Ей стало не по себе. Внутри ее проснулась неясная тревога, холодком пробежала по коже, и тягостное ощущение опасности камнем легло на душу.

Тьма радостно потирала свои маленькие липкие лапки…

…Зеркало ей досталось по наследству, от матери. Точнее от бабушки. Мать даже понятия не имела о его свойствах, но узнай, что несет в себе тусклая невзрачная поверхность — не видать тогда бы ей его, да и жизнь сложилась бы по-другому. Нормально. Как у всех. Без голосов одинокими ночами, без истерик в новолуния, без внезапных, изматывающих приступов головной боли и… без ночных зверюшек.

Все это свалилось на нее в 6 лет, когда умер ее любимый енот, и она впервые замкнулась от внешнего мира. Мира любопытных, неискренних глаз. Заперев свою комнатку, она уткнулась в подушку и всю ночь тихо скулила, размазывая наворачивающие слезы по пухленьким щекам.

Перебирая игрушки, с которыми они играли, она наткнулась на бабушкино зеркало. Енот часто любил смотреться в него и строить хитрые смешные рожицы… Сейчас зеркальная поверхность была затянута сплошной серой дымкой. Не понимая в чем дело, девочка терла мокрыми от слез кулачками, и мечтала лишь об одном — увидеть енота. То, что произошло потом, она восприняла совершенно спокойно. Как должное. Ведь она так любила бабушку, и та просто не могла ей не помочь… По зеркалу забегали разноцветные всполохи, и стало проступать ее собственное отражение. Она перестала тереть. Возникло легкое искажение, курносый носик исчез, и вместо него появилась знакомая забавная мордочка енота. Он смотрел на нее большими детскими глазами… Она кивнула. Он — в ответ, и фыркнул, как всегда, когда был доволен…

Грейс гнала машину по мокрому шоссе с непозволительной беспечностью. Струи дождя, как бешеные барабанили по стеклу. Редкие встречные машины с визгом проносились мимо, на секунду освещая темный салон и исчезали в никуда…

— Ничего со мной не случиться, — успокаивала себя Грейс, не снижая скорости. — Она бы предупредила меня. За год прошедший со знакомства с Кейт, она так уверовала в ее шестое чувство, что порой позволяла себе невозможные вещи…

Грейс посмотрела на часы. Минут через десять она будет на месте. Впереди два дня отдыха. Два изумительных дня наполненных до краев нежностью, вином и любовью. От нетерпения Грейс заерзала, рука потянулась в бардачок за сигаретой, но, вспомнив, что Кейт будет недовольно морщить свой чуткий носик — передумала и повертела ручку приемника. Ритмичный блюз и голос Рика Девиса напомнили ей первое свидание.

Первая встреча… Аромат соблазнительного, сладкого, нетерпеливого тела вскружил ей голову, а по-детски трогательные глаза — околдовали душу. Такое случилось с Грейс впервые. Обычно интрижки с женщинами протекали быстро. Пара встреч и она теряла всякий интерес к дальнейшему роману. Но с Кейт все было по-другому. Грейс словно подменили. Она вся светилась. На работе кто-то даже высказал предположение о ее скорой свадьбе. Жаль было бы потерять такого толкового юриста — поведал ей, как-то за кофе, недоумевающий шеф. — И кто же счастливчик?…Каково же было их разочарование, когда они наконец узнали про Кейт… Грейс прыснула… К сожалению, неожиданно проявившаяся мягкость и несвойственное Грейс сострадание порой играли с ней плохие шутки в переговорах с клиентами. Ей приходилось сдерживать себя и контролировать эмоции с большей тщательностью, чем обычно. В особенности, когда Кейт звонила ей на работу… Грейс иногда приходила в голову мысль, что все, что с ней происходит — это сон, который вот-вот окончится, и она с небес грохнется вниз, разбив вдребезги свое сердце. Но стоило ей увидеть Кейт, как все сомнения улетучивались с первым же поцелуем.

Грейс скинула скорость и свернула с шоссе. Едва заметная дорога, проходила через небольшой перелесок. Низкорослый кустарник и густые деревья, недовольно хлестали непрошеного гостя, посмевшего потревожить их одиночество. Еще минута и Грейс въехала на холм. Внизу в метрах двухстах, под завесой дождя, тонул во мраке черный силуэт дома. Света на лужайке не было. Только при въезде, над воротами сиротливо качался фонарь…

Когда Грейс подъезжала к дому, дождь превратился в настоящий ливень. Блеснула молния, и раздался страшный раскат грома. Потоки воды хлынули сплошной стеной. Свет фар выхватил из тьмы старый двухэтажный дом, построенный в колониальном стиле с остроконечной крышей и небольшими колоннами по фронтону…

…Он приглянулся Кейт своей романтичностью. Заброшенный, увенчанный парой высоких, узких башенок, он напоминал постройки середины 18 столетия. Мраморная лестница упиралась в массивные входные двери из темного бука. Продавец предлагал сделать ремонт, но Кейт наотрез отказалась, так и стоял он с трещинами, покрытыми бесчисленными вьющимися растениями, облупившейся краской, в окружении неухоженного, такого же заброшенного сада, венцом которого был развесистый столетний дуб. В начале, Грейс взялась привести в порядок хотя бы сад, но натолкнулась на ожесточенное сопротивление Кейт. Видеть нахмуренное личико Кейт было выше ее сил и она, после пары попыток, в конце концов, сдалась…

Сейчас, в потоках воды, низвергающейся с небес, дом был похож на Летучего Голландца и высокомерно взирал на нее черным взглядом своих оконниц. Нигде не было видно ни огонька. Грейс отыскала на заднем сиденье фонарь. Проверила его. К счастью, аккумулятор еще не сел. Натягивая кожаную куртку, она объезжала, стоявший у ограды кадиллак, как вдруг впереди в свете фар что-то мелькнуло, раздался пронзительный писк, и Грейс мгновенно нажала на тормоз. Джип встал как вкопанный. Грейс выскочила из машины. Ветер мигом растрепал ей волосы, и дождь забился в лицо колючими струями. Она нагнулась. На земле под машиной лежало тельце маленького зверька. Эта была карликовая мангуста. У Грейс все похолодело внутри.

— Господи, как же так… Лаки!…Что же это… — она взяла длинное тельце на руки и приподняла острую рыжеватую мордочку — Лаааки!!! — она тихо потормошила его головку. Но та лишь безвольно закачалась из стороны в сторону. У нее затряслись губы, и накатившиеся слезы смешались с дождем.

«Боже, что будет с Кейт, когда она узнает!» — Грейс, всхлипывая, залезла обратно в машину и положила на соседнее сиденье зверька. Она осмотрела его. Крови нигде не было. Прильнув к мокрому худенькому тельцу, она молилась найти хоть какие-нибудь признаки жизни…

— Господи, Лаки… ну, пожалуйста, глупенькая… очнись…

Под мокрой гладкой шкуркой, она услышала тихий приглушенный стук.

Не теряя ни секунды, она выскочила из машины, и бережно прижимая к груди зверька, взбежала по ступенькам. Потянув за ручку, она с трудом приоткрыла дверь и вошла в дом. Внутри царила кромешная тьма. Фонарь остался в машине, и Грейс принялась искать свободной рукой выключатель. Нащупав, повернула его. Спокойный ровный свет залил гостиную. Она огляделась. Вокруг царил беспорядок. На полу валялись опрокинутый стул, листки бумаги, осколки вазы с комода. Стол был перевернут, и от упавшей бутылки на ковре расплылось большое красное пятно. Грейс напряглась.

— Кейт… — тихо позвала она, — Кейт, где ты?

Странная тишина окружила ее. Только снаружи доносились приглушенные звуки дождя и раскаты грома.

— Кейт! — позвала она еще раз. Чувство, похожее на страх подкралось к ней. Она замерла на минуту. Потом стряхнула оцепенение и, решив подняться наверх, в спальню, направилась к лестнице. Поднимаясь по шатким ступенькам, она все так же бережно держала мангусту, стараясь как можно меньше ее тревожить.

Спальня была пуста. Положив зверька на кровать, Грейс занялась им, стараясь привести в чувство, и на некоторое время, забыла обо всем. Лаки постепенно приходила в себя. Хриплое дыхание с тихим свистом вырывалось из усатой мордочки. Потом вдруг раздалось сердитое чиханье и кашель. Зверек раскрыл глаза и растерянно уставился на Грейс, словно спрашивая — «Где это я?». Грейс, уловив момент, влила ей в приоткрытый от удивления рот лекарство и быстренько запеленала в полотенце. Лаки пару раз дернулась, потом затихла и вскоре обиженно засопела во сне.

«Куда же подевалась Кейт?» — Грейс, достав из прикроватной тумбочки сигареты, нервно курила, вышагивая по комнате. — «И что за бардак там она оставила внизу?»

Взглянув напоследок на насупленную мордочку спящего зверька, она облегченно вздохнула, и спустилась вниз в гостиную…

Она поставила на место опрокинутый стол, и немного прибрав на полу, опустилась в кресло и… чуть не подскочила от страха. Прямо на спинке кресла, опираясь на короткие лапы, расположилась большая ящерица. Длинный тонкий язык, как у змеи, высовывался и снова прятался. Она свирепо смотрела на Грейс и неодобрительно пофыркивала. Сверху на чешуйчатой шкуре скотчем был прикреплен клочок бумаги. Грейс осторожно присмотрелась.

На ней большими буквами было написано: «Люблю тебя».

Грейс недоуменно уставилась на ящерицу. Та нахально подмигнула золотистым глазом. «Это все проделки Кейт. Скоро хоть зоопарк открывай…» — буркнула про себя Грейс и неуверенно замахала руками.

— Кыш, кыш отсюда… годзилла несчастная!

Ящерица, а вернее — варан, еще мгновение созерцал ее, потом обиженно громко чавкнул и не спеша скрылся под креслом.

Со стороны лестницы, послышался стук спускающихся сверху каблучков… Грейс подняла голову и, обомлела от неожиданности. Навстречу ей бежала, нет, — летела, одетая в ее любимое желтое платье, маленькое солнышко… очаровательная и озорная Кейт…

Она подбежала, виновато уткнулась ладошками в грудь, и пристав на цыпочки радостно прошептала на ухо:

— Я так давно ждала тебя!

Грейс зарылась в пепельно-серые волосы, пахнувшие дождем, и счастливая улыбка озарила ее лицо.

С плеча Кейт, медленно сползло полотенце, и упало на пол…

После дождичка в четверг

— Бог мой… Солнце!.. Ну, не могу я это больше слушать! — Вскочив с постели, я рубанула центр, исправно крутивший «I turn to you» в десятый раз. — Достало!

Вернувшись, я блаженно растянулась на диване, наслаждаясь тишиной. За окном — золотисто-красное осеннее утро. Голубое небо звало на улицу, но мне никуда не хотелось… Сегодня — пятница, никаких запланированных встреч, так что можно поваляться подольше, а то и вовсе не идти на работу. Своего шофера, я отпустила на три дня, к родственникам, а остальные только рады будут расслабиться без меня. Со школьным злорадством я представила, как все торопятся на работу, спешат по неотложным делам, и сладкое вороватое чувство, что сегодня я могу безнаказанно расслабится, тихо грело душу. Размечтавшись, я не заметила, как Ленка неслышно прокралась с кухни и нажала «play». Вместе с первыми звуками, она подлетела ко мне и повалила обратно в кровать.

— Лежать! — приказала она и, улыбнувшись, прильнула к раскрытым от негодования губам. Она восхитительно пахла. Сонными цветами и ночной лаской. Мягкий воск коснулся моих губ, и я, не в силах больше сердиться, ответно потянулась навстречу…

— Сегодня вечером идем в клуб, — выпалила она, не терпящим возражений тоном, и плюхнула мне на тарелку яичницу.

— Может не надо? — вопросила я жалостливо, что аж ангелы всплакнули на небесах. — В кои веки побудем одни.

— Не дури… Сегодня приезжают девчонки из Питера… Потанцуем, повеселимся… Не все же в гнезде сидеть.

Я смотрела на ее милое, такое родное лицо и знала, что не смогу отказать ей в этом капризе… в клуб, так клуб… я многим могла пожертвовать ради нее, в том числе и своими пристрастиями, только бы она была рядом.

* * *

Она влетела в мою жизнь за компанию с осенним дождем и колючим ветром. В тот вечер я задержалась в гостях у родителей и возвращалась домой очень поздно. По огромным лужам, поднимая фонтаны брызг, проносились редкие машины. Соскучившийся по одиноким прохожим, ветер играл моим зонтом, так и норовя вырвать его из рук. Не на ту напал. Я крепко вцепилась в ручку, твердо решив не сдаваться и оставить ветер с носом… Так препираясь, друг с другом, мы добралась до остановки, где я и увидела Ее. Косые струи хлестали по единственному уцелевшему стеклу. Прижавшись к нему спиной, маленькая фигурка бесполезно пыталась спрятаться от дождя под дырявым навесом. Видно я невольно перенесла на девушку избыток полученных родительских ласк. А иначе, почему меня потянуло к ней? Уж точно не из человеколюбия.

— Иди под зонт… Ты же промокла… А крыша тебя не спасет, ее уже второй месяц починить не могут, — без всякой задней мысли произнесла я.

Она робко улыбнулась, словно благодарила за внимание и, молча, придвинулась ко мне… Я особа не очень-то общительная, но тут, словно черт меня задергал за веревочки и я, удивляясь самой себе, помела какую-то чушь о погоде, о простуде, о стариках, о жизни… Быть может, я так пыталась унять смущение от неожиданной близости, стараясь прогнать неизвестно откуда навалившееся на меня странное чувство симпатии к мокрому медвежонку в белой пухленькой куртке. А может, просто я была недовольна своей смелостью и с ужасом ожидала каких-то резких, грубых слов… Но она слушала молча, лишь изредка вскидывая вверх на меня темные карие глаза, и забавно морщила нос, когда капли попадали на лицо… Я ловила ее быстрые взгляды, и мне виделось в них какое-то оценивающее ожидание, будто вот-вот я скажу что-то очень для нее важное, дам какой-то таинственный знак, и тогда она заговорит… Минут пять она слушала, слушала, а потом, видно решив, что так и не дождется ничего, спросила:

— Сигареткой не угостите?

— А? — встрепенулась я, и оторопело уставилась на нее. Я как раз вспоминала о том, что в наше время стрижки были не в моде и все девчонки бредили длинными светлыми локонами.

— Сигареты у вас есть?

— Ты куришь? — Я уставилась на кармашек ее рюкзака, из которого она вытащила зажигалку.

— Да, — хихикнула она. — Сколько себя помню.

— Сейчас посмотрю. — Держа в одной руке зонт, я недовольно начала рыться в сумочке.

Троллейбус вынырнул из-за угла — как всегда неожиданно… Так и не найдя куда-то запропастившуюся пачку, я вскочила вслед за девушкой в салон. Я не села — ехать мне было две остановки. Пустой троллейбус, потряхивая, катил нас, а она сидела и смотрела на меня в упор, не отрываясь, открыто, немного вызывающе — все ничего, но светились внутри ее глаз угольки, которые жгли и переворачивали все внутри.

— Пока! — бросила я им, выходя на своей остановке.

Вновь обретя твердую почву под ногами, а с ней и душевное равновесие, я облегченно вздохнула и, не оборачиваясь, поспешила к своей многоэтажке.

Я шла по асфальтовой дорожке, заливаемой непрекращающимся дождем, и вопрошала себя: «И что, мать, на тебя нашло? Какой-то несуразный бред…»

Она догнала меня возле подъезда.

— Вы хотели меня угостить сигаретой. — неловко улыбнувшись, сказала она.

Я выдержала ее взгляд — дома и стены помогают, и, наконец решившись, сказала:

— Похоже, что придется… и не только сигаретой. Пойдем. Обсохнешь, выпьешь чаю… — и, помедлив, я добавила: — Только, пожалуйста, избавь меня от вранья и душещипательных рассказов.

* * *

я так понимаю, вы уже слышали от нее историю нашей встречи… так вот… все это чушь собачья… в жизни не видела большей лгуньи и лицемерки… все было совсем не так… я ее сняла в одном клубе… вернее возле клуба, где она сидела на лавочке и по ее лицу было видно, что она так и ждет, когда кто-нибудь ее трахнет… я сразу ее отметила — брючки, жилетка и плащ классно сидели на ее фигурке… я оставила подруг и, попросив закурить, стала разводить ее на вечер… глядя на ее длинные пальцы (вы бы сдохли от зависти), унизанные золотыми кольцами, я приняла решение, что ограничится пивом для всей компании было бы глупо… кроме того, я кожей чувствовала, что она на грани и перегибать палку не стоит — сорвется, поэтому, сделав вид, что здесь оказалась случайно, я повела ее в тихий ресторанчик по соседству… стоял на редкость теплый вечер. мы шли по бульвару и я заливалась соловьем о учебе, о карьере, о дебилах — сокурсниках, о нежной и загадочной женской душе… надо сказать, что врать мне особо не приходилось — я листала старую книгу, пылившуюся в самом дальнем углу и ей это нравилось…

вечер был не плох, но под конец мне отчего-то стало так тошно и противно, что я не выдержала и для разрядки устроила сцену, сказав, что о ней думаю — прямым текстом, используя весь спектр русского языка… видели бы вы ее лицо!.. каменный истукан, показался бы вам живее… меня это еще больше взбесило, и я понеслась дальше… звонкий хлопок и ожог на левой щеке застали меня врасплох… потом мускат потек мне прямо за шиворот и я пропустила еще одну пощечину, теперь уже на правой щеке…

— я жду тебя на улице, — сказала она и растворилась среди танцующих.

все это произошло так быстро и неожиданно, что я и ответить — то ничего не успела… я выскочила на улицу — ее нигде не было… от злости я чуть не плакала — так позорно меня еще никто не опускал… я вспоминала кривые усмешки официанток, какие-то сморщенные лица в зеркалах… ярость и злоба душили меня… все от меня шарахались, как от бешеной псины…

минут за пять я прочесала все соседние улочки, дворы и переулки — бесполезняк… она исчезла, испарилась… ну, попадись ты мне, бормотала я, задыхаясь от быстрого бега и вконец выдохнувшись, прислонилась к одной из припаркованных машин… дрожащими пальцами я стала вытягивать из пачки сигарету…

тихий шорох опускаемого стекла и знакомый голос:

— Сигареткой не угостите?

* * *

Прошло несколько лет, как я видела их в последний раз, а все никак не могу забыть той удивительной нежности светящейся в их глазах, когда они смотрели друг на друга…

И мир для них был мал, и Вселенная была — капелькой…

На перекрестке

Плохо, просто плохо…

Так бывает. Потом проходит… Успокаивается. Потом снова накатывает… Как на перекрестке — желтый, красный, потом зеленый… Мне пора идти. Но я стою возле столба, бездумно смотрю на спешащих мимо прохожих: на девочку — воробушка, болтающую сменкой, строгую деловую даму, знающую себе и другим цену, мужчину с авоськой, хохотушек в кожаных юбках… Стою. Рядом подземный переход. Безопасно. Но я их не люблю — там грязно, душно, как в могиле. Перебегаю всегда поверху, стараясь не задеть и без того расшатанные нервы водителей… Бывает — не рассчитаю. Скрип тормозов… Ругаются чаще. Иногда смотрят как на инопланетянку и крутят около виска. Контакт устанавливают… Замигал зеленый. Я поздно спохватываюсь. Не успела.… Срываясь с места, пижонски газуют иномарки. Переваливаясь гадким утенком, медленно проезжает троллейбус. Какой-то парень на мотоцикле улыбается. Прокричал. Улыбнулся. Значит что-то хорошее. Или анекдот вспомнил. Про даму с картиной, картонкой… Ну вот. Вокруг меня опять люди. Рядом старушка что-то шепчет про себя: то ли молитву читает, то ли сдачу считает — не обманули ли? Чуть дальше — мужик сверлит колючим взглядом. Хорошо. Спокойно. Я как все. Жду. Сейчас загорится зеленый, и мы все вместе потопаем на другую сторону… Я внутренне собралась… Замигал желтый. Красиво. Желтый на черном… Бог мой! Как же давно это было. Желтые, желтые, песочные глаза… Маленькие усталые руки. И весь мир в них… Плохо… Опять плохо… Но, надо идти… Надо? Кому это надо? А не послать ли куда подальше все эти «надо»?! Чтобы жизнь не портили… Или мне надо это «надо»?.. Злюсь. Не понимаю, почему так долго мигает желтый? И где все? Куда дели бабушку? Я растерянно кручу головой. Упс… Красный. Та-а-ак… Вокруг постепенно собирается народ. Все. К черту. Пусть мне будет плохо, просто плохо. Я поворачиваюсь и иду в свой любимый скверик.

— Девушка, вы куда? — меня догоняют темные девичьи глаза, и я вижу на немного недовольном лице странное внимание. Будто прислушивается.

— Ваше? — она протягивает мне холст.

— Ой… — я как дурочка сияю. — Как я вам благодарна! И что у меня только в голове?!

— Вам видней. — она деловито закуривает сигарету и, глубоко затянувшись, пристально смотрит на меня. — Мы не встречались раньше?

— Нет, нет… — растерянно бормочу под нос и ухожу в себя, черепашкой.

— Может, на выставке?

— Может быть.

Я вскидываю вверх глаза. Хочу сказать. Но, уже поздно… Я смиряюсь с неизбежным и тороплю ее:.

— Смотрите, уже зеленый… Спасибо Вам, большое… Идите, а то — опоздаете.

Она нерешительно стоит на месте.

— Идите же… Вас, наверно, ждут.

— Да… — долгий грустный взгляд. На мгновение промелькнуло что-то жалостливое, а может — жалобное. Ко мне, к себе или ко всему миру? Не знаю… Отвернулась. Бежит к перекрестку. Птицей.

Плохо, просто плохо…

Так бывает. Потом проходит.

Ангелы не летают после смерти

Мы приехали на Ривьеру в начале сентября. Море было теплым, стояли солнечные дни, и редкие дожди никак не могли испортить наше беззаботное настроение. Мы дурачились и веселились как дети. Помню, я на спор проплыла полкилометра до маленького островка и меня потом мутило весь вечер…

…Как-то ночью мы сидели на краешке причала, и я, усталая, посапывая на ее плече, вдруг услышала:

— Ангелы не летают после смерти…

— Что-что? — спросонья переспросила я

— Ничего… спи…

— Ну, вот. Ты опять… — недовольно пробурчала я, зевая. — Тебя нельзя оставлять наедине с твоими мыслями… Мы будем всегда вместе. И жить будем долго-долго и счастливо.

Ее не стало через год.

* * *

В тот день, как обычно, опаздывая на работу, я голоснула. Белая «четверка» остановилась, я нагнулась, механично проговорила адрес и, заглянув в глаза водителя, запнулась.

— Так вам куда? — переспросил мягкий женский голос.

— До Кропоткинской, — уточнила я, и нерешительно вновь заглянула в ее глаза. Честно скажу — не доверяю я женщине за рулем, хотя бы потому, что сама иногда этим балуюсь.

— Садитесь.

Я решила рискнуть и села на переднее сиденье, чтобы, в крайнем случае, быть поближе к рулю.

Но мои опасения оказались напрасны — вела машину она вполне профессионально.

Сзади дребезжала дверь и, предвидя мой вопрос, она виновато улыбнулась, словно сетуя на причиненное неудобство:

— Все руки не доходят… надо бы поправить… всего-то пару болтов затянуть.

— На работу?

— Нет. Сегодня выходной. Я решила побомбить немного. Надо же как-то жить.

Обычно в дороге я досыпаю. Но тут сон как рукой сняло. В глаза било весеннее солнце, «Е-Type» радостно бухал по радио, а мы щурились как маленькие котята. Слово за слово — мы разговорились и проболтали всю дорогу.

Уже подъезжая к офису, я поняла, что мне совсем не хочется идти на работу.

— Приехали.

Я сунула ей свою визитку и попросила:

— Позвони. Может, еще как-нибудь увидимся.

Улыбка скользнула по краешку губ, и ямочки озорно улыбнулись.

— Ммм… Так ты президент…

— Да будет тебе.

Я расплатилась, вылезла, и чуть было не захлопнула дверь, как вдруг спохватилась. За долю секунды я поняла, что она не позвонит, и больше мы никогда не увидимся.

Под недоуменный взгляд я села обратно в машину и сказала:

— Едем.

— Куда?

— К тебе…

Я часто теперь думаю — что бы делала сейчас, где бы была, если бы мне не довелось встретить ее в тот день. Но это так… Просто из-за того, что до сих пор не верится, что я нашла ее.

Она была ребенком даже в свои тридцать. Я не выносила ее слез. Они обжигали, душили меня, я задыхалась от жалости и какой-то сумасшедшей нежности… Она видела и пользовалась этим, но так неумело, так неловко, так искренне, что у меня не было сил сердиться на нее. И я прощала ей все ее закидоны и закрывала глаза на ее капризы… Она была не из нашего круга. Посиделки в клубах и мелькание множества лиц ее не трогали, да и войти в него она так и не смогла… Существует мнение, что не следует до конца открывать себя другому, надо оставить место для тайны, загадки… Чушь собачья! Тайна — не тайна, человека это не удержит, если он захочет уйти. Наплевать ему тогда на все тайны и загадки.

И мы были открыты друг другу. Между нами не было никакого соревнования — кто лучше, кто дальше, кто выше. Нам не нужно было брать барьеры, чтобы выделиться, что-то доказывать друг другу, как делают многие… Просто мы были счастливы, верили и любили.

…Ура!!! Завтра мы улетаем в Париж, а потом — к морю. Ты же его никогда не видела… моя маленькая девочка, мое солнышко…

* * *

Я больше не голосую. Никогда. Даже когда моя «Хонда» на приколе. Я боюсь внезапно увидеть знакомое лицо или похожее на Нее, хотя прекрасно знаю, что она под двумя метрами земли и ей давно безразлична наша суета. Но меня все мучает вопрос. «Ангелы не летают после смерти…» Что она хотела этим сказать? Я так и не поняла… Наверно никогда и не пойму.

И нечего хныкать

Говоришь, Тень у тебя исчезла?.. Вот была с утра, была, а потом — хоп и к обеду исчезла… Подумаешь. Тоже мне новость. Не у тебя одной случалось. И ничего. Обошлось без трагедий… Да и мало ли что могло случиться — вон какой сегодня ветер! Деревья, что травинки. Может, не удержалась — и унесло в облака… Ну-ну, нечего хныкать… Ненадолго это… Полетает, полетает и вернется… Они всегда возвращаются… Правда, немного иные, чем прежде… Но это даже хорошо — будет о чем поговорить… Кстати, вот ты. Когда последний раз с ней болтала?.. А?.. Не помнишь?.. Вот, то-то. А они же живые — их поить, кормить надо, заботится о них, на танцы водить. А ты ее все в кресло норовишь запихнуть… Ну, хоть о чем говорили, помнишь?.. О чем?.. О смысле жизни?.. Упс… А может и хорошо, что ушла? Что-то умная больно… Ну, ладно-ладно, поставь вазу на место… Это я так, сгоряча… Не подумала… А ваза, между прочим, из хрусталя. Богемского. Мой подарок… Слушай, а может она в прятки решила поиграть… Ты за шкафом смотрела?.. А под диваном?.. Нету?.. Вот, зараза… А у кота спрашивала?.. Он не попугай?… А причем здесь попугай… Говорящий?.. Впрочем, бог с ними — заболтают напрочь. Ты вот лучше припомни — когда ты свою Тень видела в последний раз? Перед третьим стаканом? А потом?.. Потом тебе было не до нее… Почему? Соломинка упала? Куда упала? На колени к Машке?.. Та-а-ак, понятненько… Перестань хныкать, кому говорю… Перестань… Отдай салфетку… Это не платок — это салфетка от 3М. Год за ней гонялась… Так говоришь, в Испанию уезжает? А ты здесь остаешься? Не приглашала?.. Ах, ты и не спрашивала… А почему?.. Все равно не поехала бы?.. Правильно… Нечего там делать с твоей профессией… Песок, пыль и Антониони… — может оттого твоя Тень и понадобилась? Не знаешь?.. Ты перестань хныкать, соберись, слезы утри — и позвони… Что?.. Не будешь?.. Это почему?.. Номер длинный. Тяжело набирать?.. А ты на повтор нажми. И пусть себе набирает… Боишься, что Тень окажется у нее?.. И что?.. А она что — их собирает?.. Не захочет вернуть? Ну и пусть. Ее проблемы… А ты новую заведи. Лучше прежней… А то та слишком много смеялась. А тебе надо грустную — по сезону… Грустные — они привязчивые. Надолго. И молчать любят. Как рыбы… Змеи? Зачем змеи? Ну да… Тоже молчат. Правда, шипят иногда… Звонить будешь? Нет?.. Покуришь?.. Ну, кури… кури… Кстати, когда будешь ложиться — балкон не забудь закрыть, а то под утро я замерзаю.

Недосказанное

Я сижу, курю на балконе. Длинную сигарету. Обязательно длинную. Чтобы как можно дольше побыть с тобой. Помечтать. Интересно, какие мы все-таки настоящие? Те, которые целыми днями бегают по кругу или в минуты короткие, когда остаемся одни, наедине с собою. А что если все поменять местами?..

Тогда — тропический рай, горы, сафари на джипах, дикий лес и водопад, к которому мы едем. Я договариваюсь с водителем — он остается в поселке, и вот — ты за рулем. В своей стихии. Деловая и решительная. Ты сейчас больше похожа на мальчишку и в диком восторге от старенького джипа, от неизвестной дороги и предстоящего приключения. А я… я — никогда не любила машин. Даже где-то побаивалась. Но сейчас — рядом ты, и я — спокойна. Я доверяю твоей реакции, и с улыбкой наблюдаю, как ты лихачишь на поворотах. Ты так похожа на мальчишку… Но когда ты входишь в белую пену водопада и встаешь под прозрачные струи — ты преображаешься. Я замираю, любуюсь тобою, и смотрю, как падает с огромной высоты вода, и удивляюсь — как медленно и нежно она ласкает твою кожу. Я не дотрагиваюсь до тебя — просто смотрю. И каждая ее капелька летит секунд десять. И эти десять секунд — ожидание тебя. Встречи с тобой. С твоим телом. Она напоит его влагой и подарит тебе свою коротенькую жизнь, тебе — смеющейся, радостной, счастливой тебе. Десять секунд до встречи с тобой и одно мгновение — вместе… А потом ты захочешь курить и привычно скрутишь косячок. Только — не хочется, и я валю тебя в воду, и озеро смыкается над нами, я обнимаю тебя — ты, я и изумрудная вода… А потом придет вечер, и мы усталые после поездки, упадем в плетеные кресла на веранде отеля. Ужин при свечах. В ресторане мало народа — не сезон. Всего-то занято несколько столиков. Играет музыка. Чувственно, чуть грустно… И закат. Таких закатов нигде больше нет. Сказочных, феерических и ярких как вино, пригубленное тобою. На этот раз — не джин, а — вино. Оно медленно раскрывает тебя как цветок. Твои глаза смеются, вновь бегают знакомые шальные искорки и поцелуй слетевший с ладони, замирает у моих губ… Вскоре нас настигает ночь. Мягкая, бархатная, но она — ни в какое сравнение с ощущениями от твоего тела. Мы одни. Где-то недалеко шумит океан, редкие голоса, звук гитары… но они не мешают — нам ничто не может помешать, мы — одни во всем мире. Беззаботные дети… Обманувшие время, свернувшие пространство и показавшие нос одиночеству… А потом захочется спать. И мы улетим в один и тот же сон. Мы будем спать, и видеть одни и те же сны, а просыпаясь — видеть все ту же нежность в глазах, и вместо мы станем одним я. Пусть ненадолго, на десять секунд — пока летит капля, пока догорает сигарета… стоит ли это всей жизни? Той — другой, которая там?.. И я подарю тебе радость, или ангела, или бесконечную жизнь, или просто любовь и ты не захочешь возвращаться, потому что здесь не будет грустных дней, здесь исполняются самые невероятные, самые невообразимые желания и мечты, которые ты когда-нибудь могла загадать… и так до тех пор, пока… пока, однажды утром, звук дождя или талого снега не разбудит меня и откроется дверь, за которой мои пальцы обжигает уголек сигареты. Я потушу ее и войду в комнату… Полумрак… Свет ночника падает на книгу. Смешно натягивая одеяло на голову, ты что-то устало бормочешь и не знаешь, что минуту назад я подарила тебе радость и частичку моей недосказанной нежности.

Бриллиант в водопаде Ангелов

такие разные… иные, чем все…

как стая белых ворон, кружащая над темным лесом. уродливые и прекрасные. как сладкоголосые сирены с далеких островов. очаровательные и коварные. словно водопад ангелов, сверкнувший на солнце миллиардом брызг, а затем угасший во тьме.

в том водопаде ты — таинственный бриллиант.

ты то — чего не должно быть.

и ты то — что есть.

этим и притягательна, этим и опасна.

для меня. для себя.

для всех вокруг.

и тебе это нравится…

ведь так?

посмотри… у меня на руке — мангуст, шебутной такой, непоседа, со смешной рожицей. бусинки его глаз похожи на твои. они озорно сверкают и радужкой проникают в меня… нос к носу… он встал на задние лапки и забавно покачивается, будто хочет меня загипнотизировать. а я притворяюсь, что ему удалось. медитирую. мы смотрим друг другу в глаза и молча покачиваемся в такт… харе-харе, харе-харе, харе кришна… проходит пара минут и он, уверовав в мое погружение, спрыгивает на пол. молнией летит на кухню, где на столе стоит завтрак. мой завтрак. еле сдерживая улыбку, я наблюдаю в зеркале, как он возится со стаканчиком йогурта и причмокивая выпивает сливки. когда я вхожу — он замирает. рот, набит остатками бутерброда, глаза преданно смотрят на меня. он вновь начинает покачиваться, будто ни в чем не бывало. я подыгрываю. но чем дольше смотрю на его усатую физиономию, на нос перепачканный розовым йогуртом, на пухлые щеки, как у хомяка, тем больше меня разбирает смех… все… не могу больше… я прыскаю и медленно сползаю на пол. мангуст еще некоторое время тупо покачивается… он недоуменно смотрит на меня — как я, держась за живот, трясусь от истерического хохота… тут уж его терпение лопает. он обиженно проглатывает оставшееся, и с жутким кличем, леденящим кровь, прыгает на меня. он верещит, крутится юлой, подпрыгивает на мне всеми четырьмя лапами. я слабо сопротивляюсь и после нескольких неудачных попыток — все же ловлю. крепко прижимаю его к себе. поглаживаю, лаская, и вскоре, успокоенный, он сворачивается клубком, словно кот и засыпает… я осторожно кладу его на диван и, тихонько собравшись, ухожу на работу…

падает снег… идет дождь… плутает в небесах солнечный ветер… совсем рядом — тихо улыбаясь проходишь ты…

я люблю тебя.

Спящие отражения

Вообще-то, по большому счету, они изначально предназначались друг другу. Но судьба распорядилась иначе. К тому времени как они встретились, у каждой была своя семья, привязанности, пожалуй, даже и любовь. Одним словом — все, что только может пожелать человек. Случайное знакомство и возникшая затем симпатия оказались полной неожиданностью для них. Обычно, в таких случаях, говорят о том, что эта встреча перевернула их жизнь. Но, ничего подобного не произошло… По крайней мере — внешне. Просто у каждой стало на одну подружку больше. Только и всего. И лишь с течением времени они стали замечать, как что-то неуловимо меняется в их жизни… Время, проведенное порознь — замирало, тускнело, дома прежний уют не грел, а пропитывался какой-то непонятной тоской и только раздражал своим благополучием… На короткое время их отвлекала работа, срочные дела, новые лица, но затем тоска возвращалась вновь, с новой силой и, сметая все на своем пути, погружала жизнь в серую пелену уныния. И тогда, чтобы не сойти с ума, они писали друг другу письма, ласковые, полные нежных фантазий, письма, которые затем рвались на мелкие кусочки, развеивались по ветру и сжигались в стеклянных пепельницах, чтобы никогда не попасть к получателю… Виделись они редко. Обычно они созванивались и, уединившись на пару часов в пустынном кафе или парке, болтали о пустяках, избегая откровений и ни словом не упоминая о своих чувствах… Так шло время. Мелькали дни, ночь сменял день, день — ночь, а звезды не спешили… Неискушенный, брошенный мельком взгляд на их отношения непременно обманулся бы и свел все к скуке, но более глубокий и внимательный — остановился бы в нерешительности и с сомнением покачал головой. Может даже с грустью. Ибо уловил бы недоступную большинству истину — трогательную и обреченную…

Конец ознакомительного фрагмента.