Неточные совпадения
Я не хочу сказать этим, что сердце мое сделалось очагом любви к
человечеству, но несомненно, что с этих пор обращение мое с домашней прислугой глубоко изменилось и что подлая крепостная номенклатура, которая дотоле оскверняла мой
язык, исчезла навсегда. Я даже могу с уверенностью утверждать, что момент этот имел несомненное влияние на весь позднейший склад моего миросозерцания.
Так что предсказание о том, что придет время, когда все люди будут научены богом, разучатся воевать, перекуют мечи на орала и копья на серпы, т. е., переводя на наш
язык, все тюрьмы, крепости, казармы, дворцы, церкви останутся пустыми и все виселицы, ружья, пушки останутся без употребления, — уже не мечта, а определенная, новая форма жизни, к которой с всё увеличивающейся быстротой приближается
человечество.
Я с большим любопытством смотрел на его узенькие, нежнопепельного цвета брюки, и невольно, сравнив их с сильно вытянутыми на коленях штанами учителя математики, а также и с толстыми, сосископодобными ногами учителя немецкого
языка, я тут же убедился, что одна только французская нация достойна носить узенькие панталоны, тогда как прочему
человечеству решительно следует ходить в шароварах.
Язычество, как религия
языков, несет на себе печать вавилонского столпотворения и смешения наречий, в котором выразилось внутреннее взаимоотчуждение в духе
человечества.
Борьба с бедностью (на
языке экономистов «развитие производительных сил») есть общее трудовое послушание, «проклятием» земли наложенное на
человечество.
О, не совсем так! Люты были старинные времена, люди стыдились тогда не того, чего стыдимся мы; вкусна была для них жизнь, и
язык их был чист. Но всегда человек — с тех пор, как он стал человеком, — стоял выше отъединенной от мира «радости и невинности зверя». Он чувствовал свою общность с другими людьми, с народом, с
человечеством. И он знал то, чего не знает зверь, — стыд.
–…и на всех
языках начинает объясняться в своей любви к
человечеству, причем его уверенность в успехе может равняться только количеству долларов в его кармане?
Магнус спокойно слушал Мое повествование, и еще с большей неохотой Я рассказал о множестве неудачных попыток развязать Мой кошелек: о бесконечном количестве прошений, написанных дурным
языком, где правда кажется ложью от скучного однообразия слез, поклонов и наивной лести, о сумасшедших изобретателях, о торопливых прожектерах, стремящихся со всевозможной быстротой использовать свой недолгий отпуск из тюрьмы, — обо всем этом обглоданном
человечестве, которое запах слабо защищенных миллиардов доводит до исступления.
В самых трескучих и пышных выражениях, виляя
языком, как адвокат, этот господин уверяет нас, что война принесет необыкновенное счастье всему
человечеству, конечно, будущему.
Если бы кто-нибудь мог подняться в бесконечную высь, одним орлиным взором окинуть все
человечество, чутким слухом уловить его многоголосную речь — он, быть может, с негодованием выбросил бы из нашего
языка самое слово «человек».