Неточные совпадения
Старичок-священник, с редкою полуседою бородой, с
усталыми, добрыми глазами, стоял
у аналоя и перелистывал требник.
На втором приеме было то же. Тит шел мах за махом, не останавливаясь и не
уставая. Левин шел за ним, стараясь не отставать, и ему становилось всё труднее и труднее: наступала минута, когда, он чувствовал,
у него не остается более сил, но в это самое время Тит останавливался и точил.
Ямщик остановил
усталую тройку
у ворот единственного каменного дома, что при въезде.
Ей-ей! не то, чтоб содрогнулась
Иль стала вдруг бледна, красна…
У ней и бровь не шевельнулась;
Не сжала даже губ она.
Хоть он глядел нельзя прилежней,
Но и следов Татьяны прежней
Не мог Онегин обрести.
С ней речь хотел он завести
И — и не мог. Она спросила,
Давно ль он здесь, откуда он
И не из их ли уж сторон?
Потом к супругу обратила
Усталый взгляд; скользнула вон…
И недвижим остался он.
Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще
усталые лакеи
На шубах
у подъезда спят;
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони:
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
Володя заметно важничал: должно быть, он гордился тем, что приехал на охотничьей лошади, и притворялся, что очень
устал. Может быть, и то, что
у него уже было слишком много здравого смысла и слишком мало силы воображения, чтобы вполне наслаждаться игрою в Робинзона. Игра эта состояла в представлении сцен из «Robinson Suisse», [«Швейцарского Робинзона» (фр.).] которого мы читали незадолго пред этим.
— Ну, вот и ты! — начала она, запинаясь от радости. — Не сердись на меня, Родя, что я тебя так глупо встречаю, со слезами: это я смеюсь, а не плачу. Ты думаешь, я плачу? Нет, это я радуюсь, а уж
у меня глупая привычка такая: слезы текут. Это
у меня со смерти твоего отца, от всего плачу. Садись, голубчик,
устал, должно быть, вижу. Ах, как ты испачкался.
Уставши, наконец, тянуться, выправляться,
С досадою Барбосу он сказал,
Который
у воза хозяйского лежал:
«Не правда ль, надобно признаться,
Что в городе
у вас
Народ без толку и без глаз?
Лариса. Ах, как я
устала. Я теряю силы, я насилу взошла на гору. (Садится в глубине сцены на скамейку
у решетки.)
—
У тебя ужасно
усталое лицо, — объяснила она свою заботливость.
Но Клим уже не слушал, теперь он был удивлен и неприятно и неприязненно. Он вспомнил Маргариту, швейку, с круглым, бледным лицом, с густыми тенями в впадинах глубоко посаженных глаз. Глаза
у нее неопределенного, желтоватого цвета, взгляд полусонный,
усталый, ей, вероятно, уж под тридцать лет. Она шьет и чинит белье матери, Варавки, его; она работает «по домам».
— Чудаков
у нас слишком много, от них
устаешь, — заметил Самгин, а через несколько дней услыхал...
— Да так… посмотреть, —
устало ответил Иноков и, позевнув, продолжал: — Вот и сюда приехал вчера, тоже не знаю зачем. Все здесь известно мне, никого
у меня нет.
Сказав матери, что
у него
устают глаза и что в гимназии ему посоветовали купить консервы, он на другой же день обременил свой острый нос тяжестью двух стекол дымчатого цвета.
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно
у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и
устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
— Отличный старик! Староста. Гренадер. Догадал меня черт выпить
у него в избе кринку молока, ну — понятно: жара,
устал! Унтер, сукин сын, наболтал чего-то адъютанту; адъютант — Фогель, командир полка — барон Цилле, — вот она где
у меня села, эта кринка!
— А — и не надо ехать! Кум правильно сообразил:
устали вы, куда вам ехать? Он лошадь послал за уполномоченными, к вечеру явятся. А вам бы пришлось ехать часов в шесть утра. Вы — как желаете:
у меня останетесь или к Фроленкову перейдете?
Сестры Сомовы жили
у Варавки, под надзором Тани Куликовой: сам Варавка уехал в Петербург хлопотать о железной дороге, а оттуда должен был поехать за границу хоронить жену. Почти каждый вечер Клим подымался наверх и всегда заставал там брата, играющего с девочками.
Устав играть, девочки усаживались на диван и требовали, чтоб Дмитрий рассказал им что-нибудь.
Варвара, сказав, что она
устала, скрылась в комнату, отведенную ей; Самгин тоже ушел к себе и долго стоял
у окна, ни о чем не думая, глядя, как черные клочья облаков нерешительно гасят звезды.
Устав стоять, он обернулся, — в комнате было темно; в углу
у дивана горела маленькая лампа-ночник, постель на одном диване была пуста, а на белой подушке другой постели торчала черная борода Захария. Самгин почувствовал себя обиженным, — неужели для него не нашлось отдельной комнаты? Схватив ручку шпингалета, он шумно открыл дверь на террасу, — там, в темноте, кто-то пошевелился, крякнув.
— Любаша —
у нас, и в полном расстройстве чувств, —
устало продолжал он.
— Познакомил бы вас с женой, но она поехала в Новгород, там — какая-то церковь замечательная. Она
у меня искусством увлекается, теперь искусство в моде… молодежь развлекаться хочет,
устала от демонстраций, конституции, революции.
Он был очень недоволен этой встречей и самим собою за бесцветность и вялость, которые обнаружил, беседуя с Дроновым. Механически воспринимая речи его, он старался догадаться: о чем вот уж три дня таинственно шепчется Лидия с Алиной и почему они сегодня внезапно уехали на дачу? Телепнева встревожена, она, кажется, плакала,
у нее
усталые глаза; Лидия, озабоченно ухаживая за нею, сердито покусывает губы.
Говорил Самойлов не спеша,
усталым глуховатым голосом и легко, как человек, привыкший говорить много. Глаза
у него были темные, печальные, а под ними — синеватые мешки. Самгин, слушая его, барабанил пальцами по столу, как бы желая намекнуть этим шумом, что говорить следует скорее. Барабанил и думал...
—
Устала я и говорю, может быть, грубо, нескладно, но я говорю с хорошим чувством к тебе. Тебя — не первого такого вижу я, много таких людей встречала. Супруг мой очень преклонялся пред людями, которые стремятся преобразить жизнь, я тоже неравнодушна к ним. Я — баба, — помнишь, я сказала: богородица всех религий? Мне верующие приятны, даже если
у них религия без бога.
У Гогина, по воскресеньям, бывали молодые адвокаты, земцы из провинции, статистики; горячились студенты и курсистки, мелькали
усталые и таинственные молодые люди. Иногда являлся Редозубов, принося с собою угрюмое озлобление и нетерпимость церковника.
Макаров бывал
у Лидии часто, но сидел недолго; с нею он говорил ворчливым тоном старшего брата, с Варварой — небрежно и даже порою глумливо, Маракуева и Пояркова называл «хористы», а дядю Хрисанфа — «угодник московский». Все это было приятно Климу, он уже не вспоминал Макарова на террасе дачи, босым,
усталым и проповедующим наивности.
— Какое
усталое и сердитое лицо
у тебя. Тебе бы пожить в Отрадном недели две, отдохнуть…
Ее взгляд,
усталый и ожидающий, возбуждал
у Самгина желание обернуться, узнать, что она видит за плечом его.
Рука, взвешенная в воздухе,
устала, он сунул ее в карман и сел
у стола.
Пушки стреляли не часто, не торопясь и, должно быть, в разных концах города. Паузы между выстрелами были тягостнее самих выстрелов, и хотелось, чтоб стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые ждут конца. Самгин,
уставая, садился к столу, пил чай, неприятно теплый, ходил по комнате, потом снова вставал на дежурство
у окна. Как-то вдруг в комнату точно с потолка упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
Лежанье
у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как
у больного или как
у человека, который хочет спать, ни случайностью, как
у того, кто
устал, ни наслаждением, как
у лентяя: это было его нормальным состоянием.
— А черт с ним, кум!
У тебя денег-то лопатой не переворочаешь! — возражал Тарантьев, тоже немного в тумане, — источник есть верный, черпай только, не
уставай. Выпьем!
— Едем же! — настаивал Штольц. — Это ее воля; она не отстанет. Я
устану, а она нет. Это такой огонь, такая жизнь, что даже подчас достается мне. Опять забродит
у тебя в душе прошлое. Вспомнишь парк, сирень и будешь пошевеливаться…
— А если, — начала она горячо вопросом, — вы
устанете от этой любви, как
устали от книг, от службы, от света; если со временем, без соперницы, без другой любви, уснете вдруг около меня, как
у себя на диване, и голос мой не разбудит вас; если опухоль
у сердца пройдет, если даже не другая женщина, а халат ваш будет вам дороже?..
Шли годы, а они не
уставали жить. Настала и тишина, улеглись и порывы; кривизны жизни стали понятны, выносились терпеливо и бодро, а жизнь все не умолкала
у них.
Райскому хотелось нарисовать эту группу
усталых, серьезных, буро-желтых, как
у отаитян, лиц, эти черствые, загорелые руки, с негнущимися пальцами, крепко вросшими, будто железными, ногтями, эти широко и мерно растворяющиеся рты и медленно жующие уста, и этот — поглощающий хлеб и кашу — голод.
Щека ее была
у его щеки, и ему надо было удерживать дыхание, чтобы не дышать на нее. Он
устал от этого напряженного положения, и даже его немного бросило в пот. Он не спускал глаз с нее.
— Та совсем дикарка — странная такая
у меня. Бог знает в кого уродилась! — серьезно заметила Татьяна Марковна и вздохнула. — Не надоедай же пустяками брату, — обратилась она к Марфеньке, — он
устал с дороги, а ты глупости ему показываешь. Дай лучше нам поговорить о серьезном, об имении.
«Все молчит: как привыкнешь к нему?» — подумала она и беспечно опять склонилась головой к его голове, рассеянно пробегая
усталым взглядом по небу, по сверкавшим сквозь ветви звездам, глядела на темную массу леса, слушала шум листьев и задумалась, наблюдая, от нечего делать, как под рукой
у нее бьется в левом боку
у Райского.
— Скорей! я замучаюсь, пока она не узнает, а
у меня еще много мук… — «И это неглавная!» — подумала про себя. — Дай мне спирт, там где-то… — прибавила она, указывая, где стоял туалет. — А теперь поди… оставь меня… я
устала…
Татьяна Марковна пробовала заговаривать об имении, об отчете, до передачи Райским усадьбы сестрам, но он взглянул на нее такими
усталыми глазами, что она отложила счеты и отдала ему только хранившиеся
у ней рублей шестьсот его денег. Он триста рублей при ней же отдал Василисе и Якову, чтоб они роздали дворне и поблагодарили ее за «дружбу, баловство и услужливость».
— Ух,
устала у обедни! Насилу поднялась на лестницу! Что
у тебя, Верочка, нездорова? — спросила она и остановила испытующий взгляд на лице Веры.
Жизнь ее — вечная игра в страсти, цель — нескончаемое наслаждение, переходящее в привычку, когда она
устанет, пресытится.
У ней один ужас впереди — это состареться и стать ненужной.
— Я
устала, брат… я не в силах, едва хожу… И холодно мне;
у тебя здесь свежо…
В этой, по-видимому, сонной и будничной жизни выдалось, однако ж, одно необыкновенное, торжественное утро. 1-го марта, в воскресенье, после обедни и обычного смотра команде, после вопросов: всем ли она довольна, нет ли
у кого претензии, все, офицеры и матросы, собрались на палубе. Все обнажили головы: адмирал вышел с книгой и вслух прочел морской
устав Петра Великого.
Наконец, не знаю в который раз, вбежавший Кичибе объявил, что если мы отдохнули, то губернатор ожидает нас, то есть если
устали, хотел он, верно, сказать. В самом деле
устали от праздности. Это
у них называется дело делать. Мы пошли опять в приемную залу, и начался разговор.
Усталый, сел я на пень
у шалашей и смотрел на веселую речку: она вся усажена кустами, тростником и разливается широким бассейном.
Я
устал и с удовольствием поглядывал на хребет каждой лошадки; но жители не дают лошадей, хотя я видел
у одного забора множество их оседланных и привязанных.
А провожатый мой все шептал мне, отворотясь в сторону, что надо прийти «прямо и просто», а куда — все не говорил, прибавил только свое: «Je vous parle franchement, vous comprenez?» — «Да не надо ли подарить кого-нибудь?» — сказал я ему наконец, выведенный из терпения. «Non, non, — сильно заговорил он, — но вы знаете сами, злоупотребления, строгости… но это ничего; вы можете все достать… вас принимал
у себя губернатор — оно так, я видел вас там; но все-таки надо прийти… просто: vous comprenez?» — «Я приду сюда вечером, — сказал я решительно,
устав слушать эту болтовню, — и надеюсь найти сигары всех сортов…» — «Кроме первого сорта гаванской свертки», — прибавил чиновник и сказал что-то тагалу по-испански…