Неточные совпадения
Но чем громче он говорил, тем ниже она опускала свою когда-то гордую, веселую, теперь же постыдную голову, и она вся сгибалась и
падала с дивана, на котором сидела, на пол,
к его
ногам; она
упала бы на ковер, если б он не держал ее.
Левин вошел в денник, оглядел
Паву и поднял краснопегого теленка на его шаткие, длинные
ноги. Взволнованная
Пава замычала было, но успокоилась, когда Левин подвинул
к ней телку, и, тяжело вздохнув, стала лизать ее шаршавым языком. Телка, отыскивая, подталкивала носом под пах свою мать и крутила хвостиком.
Нынче после обеда я шел мимо окон Веры; она сидела на балконе одна;
к ногам моим
упала записка...
— Воры! караул!.. — кричали они; раздался ружейный выстрел; дымящийся пыж
упал почти
к моим
ногам.
Это становилось невыносимо: еще минута, и я бы
упал к ногам ее.
О, кто б немых ее страданий
В сей быстрый миг не прочитал!
Кто прежней Тани, бедной Тани
Теперь в княгине б не узнал!
В тоске безумных сожалений
К ее
ногам упал Евгений;
Она вздрогнула и молчит
И на Онегина глядит
Без удивления, без гнева…
Его больной, угасший взор,
Молящий вид, немой укор,
Ей внятно всё. Простая дева,
С мечтами, сердцем прежних дней,
Теперь опять воскресла в ней.
Возвратившись в затрапезке из изгнания, она явилась
к дедушке,
упала ему в
ноги и просила возвратить ей милость, ласку и забыть ту дурь, которая на нее нашла было и которая, она клялась, уже больше не возвратится.
Она села
к столу, на котором Лонгрен мастерил игрушки, и попыталась приклеить руль
к корме; смотря на эти предметы, невольно увидела она их большими, настоящими; все, что случилось утром, снова поднялось в ней дрожью волнения, и золотое кольцо, величиной с солнце,
упало через море
к ее
ногам.
«Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев его,
пала к ногам его; и сказала ему: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили его? Говорят ему: господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: смотри, как он любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?»
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так и выхватила оба кармана, один за другим наружу. Но из второго, правого, кармана вдруг выскочила бумажка и, описав в воздухе параболу,
упала к ногам Лужина. Это все видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем на вид и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою руку, показывая всем билет.
Соня
упала на ее труп, обхватила ее руками и так и замерла, прильнув головой
к иссохшей груди покойницы. Полечка припала
к ногам матери и целовала их, плача навзрыд. Коля и Леня, еще не поняв, что случилось, но предчувствуя что-то очень страшное, схватили один другого обеими руками за плечики и, уставившись один в другого глазами, вдруг вместе, разом, раскрыли рты и начали кричать. Оба еще были в костюмах: один в чалме, другая в ермолке с страусовым пером.
Марья Ивановна приняла письмо дрожащею рукою и, заплакав,
упала к ногам императрицы, которая подняла ее и поцеловала. Государыня разговорилась с нею. «Знаю, что вы не богаты, — сказала она, — но я в долгу перед дочерью капитана Миронова. Не беспокойтесь о будущем. Я беру на себя устроить ваше состояние».
Голова бедного калмыка
упала к ногам коменданта.
Швабрин
упал на колени… В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося в
ногах беглого казака. Пугачев смягчился. «Милую тебя на сей раз, — сказал он Швабрину, — но знай, что при первой вине тебе припомнится и эта». Потом обратился
к Марье Ивановне и сказал ей ласково: «Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь».
— Что такое, господи! — пролепетала, выбегая из гостиной, старушка и, ничего не понимая, тут же в передней
упала к ногам Анны Сергеевны и начала, как безумная, целовать ее платье.
Самгин видел, как он подскочил
к солдату у ворот, что-то закричал ему, солдат схватил его за
ногу, дернул, — Лаврушка
упал на него, но солдат тотчас очутился сверху; Лаврушка отчаянно взвизгнул...
Но люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею и солдатами тотчас образовалось пространство шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно поднял руку
к шапке и грузно повалился под
ноги солдатам, рядом с ним
упало еще трое, из толпы тоже, один за другим, вываливались люди.
Диомидов вертел шеей, выцветшие голубые глаза его смотрели на людей холодно, строго и притягивали внимание слушателей, все они как бы незаметно ползли
к ступенькам крыльца, на которых, у
ног проповедника, сидели Варвара и Кумов, Варвара — глядя в толпу, Кумов — в небо, откуда
падал неприятно рассеянный свет, утомлявший зрение.
Страх оглушил Самгина, когда солдаты сбросили ружья
к ногам, а рабочие стала подаваться назад не спеша, приседая,
падая, и когда женщина пронзительно взвизгнула...
Самгин, оглушенный, стоял на дрожащих
ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла
к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще
падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский, открыв лицо, тянул на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Он играл ножом для разрезывания книг, капризно изогнутой пластинкой бронзы с позолоченной головою бородатого сатира на месте ручки. Нож выскользнул из рук его и
упал к ногам девушки; наклонясь, чтоб поднять его, Клим неловко покачнулся вместе со стулом и, пытаясь удержаться, схватил руку Нехаевой, девушка вырвала руку, лишенный опоры Клим припал на колено. Он плохо помнил, как разыгралось все дальнейшее, помнил только горячие ладони на своих щеках, сухой и быстрый поцелуй в губы и торопливый шепот...
Приглаживая щеткой волосы, он протянул Самгину свободную руку, потом, закручивая эспаньолку, спросил о здоровье и швырнул щетку на подзеркальник, свалив на пол медную пепельницу, щетка
упала к ногам толстого человека с желтым лицом, тот ожидающим взглядом посмотрел на Туробоева, но, ничего не дождавшись, проворчал...
Взлетела в воздух широкая соломенная шляпа,
упала на землю и покатилась
к ногам Самгина, он отскочил в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь, стоит в двух десятках шагов от безобразной груды дерева и кирпича; в ней вздрагивают, покачиваются концы досок, жердей.
Он понял, что это нужно ей, и ему хотелось еще послушать Корвина. На улице было неприятно; со дворов, из переулков вырывался ветер, гнал поперек мостовой осенний лист, листья прижимались
к заборам, убегали в подворотни, а некоторые, подпрыгивая, вползали невысоко по заборам, точно испуганные мыши,
падали, кружились, бросались под
ноги. В этом было что-то напоминавшее Самгину о каменщиках и плотниках, падавших со стены.
Нагнулся и сунул штык, точно ухват в печку, в тело Дьякона; старик опрокинулся, палка
упала к ногам штатского, — он стоял и выдергивал штык.
Ложка
упала, Самгин наклонился поднять ее и увидал под столом
ноги Марины, голые до колен. Безбедов подошел
к роялю, открыл футляр гитары и объявил...
И все-таки он был поражен, даже растерялся, когда, шагая в поредевшем хвосте толпы, вышел на Дворцовую площадь и увидал, что люди впереди его становятся карликами. Не сразу можно было понять, что они
падают на колени,
падали они так быстро, как будто невидимая сила подламывала им
ноги. Чем дальше по направлению
к шоколадной массе дворца, тем более мелкими казались обнаженные головы людей; площадь была вымощена ими, и в хмурое, зимнее небо возносился тысячеголосый рев...
Он видел, что толпа, стискиваясь, выдавливает под
ноги себе мужчин, женщин; они приседали,
падали, ползли, какой-то подросток быстро, с воем катился
к фронту, упираясь в землю одной
ногой и руками; видел, как люди умирали, не веря, не понимая, что их убивают.
«Кошмар», — подумал он, опираясь рукою о стену, нащупывая
ногою ступени лестницы. Пришлось снова зажечь спичку. Рискуя
упасть, он сбежал с лестницы, очутился в той комнате, куда сначала привел его Захарий, подошел
к столу и жадно выпил стакан противно теплой воды.
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья
к плечам, начали стрелять. Сначала
упал, высоко взмахнув
ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин узнал: это — Дьякон.
— По Арбатской площади шел прилично одетый человек и, подходя
к стае голубей, споткнулся,
упал; голуби разлетелись, подбежали люди, положили упавшего в пролетку извозчика; полицейский увез его, все разошлись, и снова прилетели голуби. Я видела это и подумала, что он вывихнул
ногу, а на другой день читаю в газете: скоропостижно скончался.
— Что ты —
спал? — хрипло спросил Дронов, задыхаясь, кашляя; уродливо толстый, с выпученным животом, он, расстегивая пальто, опустив
к ногам своим тяжелый пакет, начал вытаскивать из карманов какие-то свертки, совать их в руки Самгина. — Пища, — объяснил он, вешая пальто. — Мне эта твоя толстая дурында сказала, что у тебя ни зерна нет.
Она хотела доследить до конца, как в его ленивой душе любовь совершит переворот, как окончательно
спадет с него гнет, как он не устоит перед близким счастьем, получит благоприятный ответ из деревни и, сияющий, прибежит, прилетит и положит его
к ее
ногам, как они оба, вперегонку, бросятся
к тетке, и потом…
А другой быстро, без всяких предварительных приготовлений, вскочит обеими
ногами с своего ложа, как будто боясь потерять драгоценные минуты, схватит кружку с квасом и, подув на плавающих там мух, так, чтоб их отнесло
к другому краю, отчего мухи, до тех пор неподвижные, сильно начинают шевелиться, в надежде на улучшение своего положения, промочит горло и потом
падает опять на постель, как подстреленный.
Когда нянька мрачно повторяла слова медведя: «Скрипи, скрипи,
нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы
спят, одна баба не
спит, на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет» и т. д.; когда медведь входил, наконец, в избу и готовился схватить похитителя своей
ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался на руки
к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у зверя, а на лежанке, подле няни.
Он испустил радостный вопль и
упал на траву
к ее
ногам.
Она молча приняла обязанности в отношении
к Обломову, выучила физиономию каждой его рубашки, сосчитала протертые пятки на чулках, знала, какой
ногой он встает с постели, замечала, когда хочет сесть ячмень на глазу, какого блюда и по скольку съедает он, весел он или скучен, много
спал или нет, как будто делала это всю жизнь, не спрашивая себя, зачем, что такое ей Обломов, отчего она так суетится.
— Ты молода и не знаешь всех опасностей, Ольга. Иногда человек не властен в себе; в него вселяется какая-то адская сила, на сердце
падает мрак, а в глазах блещут молнии. Ясность ума меркнет: уважение
к чистоте,
к невинности — все уносит вихрь; человек не помнит себя; на него дышит страсть; он перестает владеть собой — и тогда под
ногами открывается бездна.
К ногам злодея молча
пасть,
Как бессловесное созданье,
Царем быть отдану во власть
Врагу царя на поруганье,
Утратить жизнь — и с нею честь,
Друзей с собой на плаху весть,
Над гробом слышать их проклятья,
Ложась безвинным под топор,
Врага веселый встретить взор
И смерти кинуться в объятья,
Не завещая никому
Вражды
к злодею своему!..
Изменялись краски этого волшебного узора, который он подбирал как художник и как нежный влюбленный, изменялся беспрестанно он сам, то
падая в прах
к ногам идола, то вставая и громя хохотом свои муки и счастье.
Вера лежала на диване, лицом
к спинке. С подушки
падали почти до пола ее волосы, юбка ее серого платья небрежно висела, не закрывая ее
ног, обутых в туфли.
— О, вернулся еще вчера, я сейчас у него была… Я именно и пришла
к вам в такой тревоге, у меня руки-ноги дрожат, я хотела вас попросить, ангел мой Татьяна Павловна, так как вы всех знаете, нельзя ли узнать хоть в бумагах его, потому что непременно теперь от него остались бумаги, так
к кому ж они теперь от него пойдут? Пожалуй, опять в чьи-нибудь опасные руки
попадут? Я вашего совета прибежала спросить.
В Китае мятеж; в России готовятся
к войне с Турцией. Частных писем привезли всего два. Меня зовут в Шанхай: опять раздумье берет, опять нерешительность — да как, да что? Холод и лень одолели совсем, особенно холод, и лень тоже особенно. Вчера я
спал у капитана в каюте; у меня невозможно раздеться; я пишу, а другую руку спрятал за жилет;
ноги зябнут.
Стоят на
ногах они неуклюже, опустившись корпусом на коленки, и большею частью смотрят сонно, вяло: видно, что их ничто не волнует, что нет в этой массе людей постоянной идеи и цели, какая должна быть в мыслящей толпе, что они едят,
спят и больше ничего не делают, что привыкли
к этой жизни и любят ее.
В самом деле, для непривычного человека покажется жутко, когда вдруг четыреста человек, по барабану, бегут
к пушкам, так что не подвертывайся: сшибут с
ног; раскрепляют их, отодвигают, заряжают,
палят (примерно только, ударными трубками, то есть пистонами) и опять придвигают
к борту.
Один из них, натуралист, хотел, кажется, избавиться от этого неудобства, громоздился, громоздился на седле, подбирая
ноги, и кончил тем, что,
к немалому нашему удовольствию,
упал в воду.
Пройдя раза два взад и вперед за углом дома и
попав несколько paз
ногою в лужу, Нехлюдов опять подошел
к окну девичьей.
Широкогрудый, мускулистый красавец Филипп слегка поклонился, как бы извиняясь, и, слегка ступая по ковру своими сильными, с выдающимися икрами
ногами, покорно и молча перешел
к другому окну и, старательно взглядывая на княгиню, стал так расправлять гардину, чтобы ни один луч не смел
падать на нее.
29. Тогда товарищ его
пал к ногам его, умолял его и говорил: потерпи на мне, и отдам тебе.
— Какой там Привалов… Не хочу знать никакого Привалова! Я сам Привалов…
к черту!.. — кричал Бахарев, стараясь
попасть снятым сапогом в Игоря. — Ты, видно, вчера пьян был… без задних
ног, раккалия!.. Привалова жена в окно выбросила… Привалов давно умер, а он: «Привалов приехал…» Болван!