Неточные совпадения
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко не с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого в
голове оставался простор для того, чтоб и отвечать профессору и вместе понимать ту простую и естественную
точку зрения, с которой был сделан вопрос, улыбнулся и сказал...
Он видел, что Лидия смотрит не на колокол, а на площадь, на людей, она прикусила губу и сердито хмурится. В глазах Алины — детское любопытство. Туробоеву — скучно, он стоит, наклонив
голову, тихонько сдувая пепел папиросы с рукава, а у Макарова лицо глупое, каким оно всегда бывает, когда Макаров задумывается. Лютов вытягивает шею вбок, шея у него длинная, жилистая, кожа ее шероховата, как шагрень. Он склонил
голову к плечу, чтоб направить непослушные глаза на одну
точку.
Дня через два Елена показала ему карикатуру, грубо сделанную пером: в квадрате из сабель и штыков — бомба с лицом Пуанкаре, по углам квадрата, вверху — рубль с полустертым лицом Николая Романова, кабанья
голова короля Англии, внизу — короли Бельгии и Румынии и подпись «
Точка в квадрате», сиречь по-французски — Пуанкаре.
Она еще неодушевлена, в глазах нет жизни, огня. Но вот он посадит в них две магические
точки, проведет два каких-то резких штриха, и вдруг
голова ожила, заговорила, она смотрит так открыто, в ней горят мысль, чувство, красота…
Он рисует глаза кое-как, но заботится лишь о том, чтобы в них повторились учительские
точки, чтоб они смотрели точно живые. А не удастся, он бросит все, уныло облокотится на стол, склонит на локоть
голову и оседлает своего любимого коня, фантазию, или конь оседлает его, и мчится он в пространстве, среди своих миров и образов.
Только совестясь опекуна, не бросал Райский этой пытки, и кое-как в несколько месяцев удалось ему сладить с первыми шагами. И то он все капризничал: то играл не тем пальцем, которым требовал учитель, а каким казалось ему ловчее, не хотел играть гамм, а ловил ухом мотивы, какие западут в
голову, и бывал счастлив, когда удавалось ему уловить ту же экспрессию или силу, какую слышал у кого-нибудь и поразился ею, как прежде поразился штрихами и
точками учителя.
— Я не знаю, в каком смысле вы сказали про масонство, — ответил он, — впрочем, если даже русский князь отрекается от такой идеи, то, разумеется, еще не наступило ей время. Идея чести и просвещения, как завет всякого, кто хочет присоединиться к сословию, незамкнутому и обновляемому беспрерывно, — конечно утопия, но почему же невозможная? Если живет эта мысль хотя лишь в немногих
головах, то она еще не погибла, а светит, как огненная
точка в глубокой тьме.
Едет иногда лодка с несколькими человеками: любо смотреть, как солнце жарит их прямо в
головы; лучи играют на бритых, гладких лбах, точно на позолоченных маковках какой-нибудь башни, и на каждой
голове горит огненная
точка.
— С
точки зрения частного человека это может представляться так, — сказал он, — но с государственной
точки зрения представляется несколько иное. Впрочем, мое почтение, — сказал Топоров, наклоняя
голову и протягивая руку.
Он долго сидел на своем месте, крепко подперев обеими руками
голову и все-таки кося глазами на прежнюю
точку, на стоявший у противоположной стены диван.
— Ни одному слову не верите, вот почему! Ведь понимаю же я, что до главной
точки дошел: старик теперь там лежит с проломленною
головой, а я — трагически описав, как хотел убить и как уже пестик выхватил, я вдруг от окна убегаю… Поэма! В стихах! Можно поверить на слово молодцу! Ха-ха! Насмешники вы, господа!
У самой
головы оврага, в нескольких шагах от той
точки, где он начинается узкой трещиной, стоит небольшая четвероугольная избушка, стоит одна, отдельно от других.
Я долго не мог уснуть. Всю ночь мне мерещилась кабанья морда с раздутыми ноздрями. Ничего другого, кроме этих ноздрей, я не видел. Они казались мне маленькими
точками. Потом вдруг увеличивались в размерах. Это была уже не
голова кабана, а гора и ноздри — пещеры, и будто в пещерах опять кабаны с такими же дыроватыми мордами.
3 часа мы шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун, о которой говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной
точки на небе и палило вовсю. Лошади шли, тяжело дыша и понурив
головы. В воздухе стояла такая жара, что далее в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц; только одни насекомые носились в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
Я начинал что-то путать. Острия ногтей все с большим нажимом входили в мою кожу, и последние проблески понимания исчезали… Была только зеленая искорка в противных глазах и пять горячих
точек на
голове. Ничего больше не было…
Напротив,
голова ужасно живет и работает, должно быть, сильно, сильно, сильно, как машина в ходу; я воображаю, так и стучат разные мысли, всё неконченные и, может быть, и смешные, посторонние такие мысли: «Вот этот глядит — у него бородавка на лбу, вот у палача одна нижняя пуговица заржавела…», а между тем все знаешь и все помнишь; одна такая
точка есть, которой никак нельзя забыть, и в обморок упасть нельзя, и все около нее, около этой
точки ходит и вертится.
Некоторые дремали, опустив
головы и бессильно свесив руки с напружившимися жилами, другие безучастно смотрели куда-нибудь в одну
точку, как пришибленные.
Лиза вметала другую кость и опять подняла
голову. Далеко-далеко за меревским садом по дороге завиднелась какая-то
точка. Лиза опять поработала и опять взглянула на эту
точку.
Точка разрасталась во что-то вроде экипажа. Видна стала городская, затяжная дуга, и что-то белелось; очевидно, это была не крестьянская телега. Еще несколько минут, и все это скрылось за меревским садом, но зато вскоре выкатилось на спуск в форме дрожек, на которых сидела дама в белом кашемировом бурнусе и соломенной шляпке.
Когда птички привыкли к лучку, стали смело возле него садиться и клевать зерна, Евсеич привел меня осторожно к кусту, сквозь
голые ветки которого было видно все, что делается на
точке.
Сперва никто не понимал, что это, — не понимал даже и я, кому (к несчастью) было открыто больше, чем всем другим. Это было похоже на огромный рой черных аэро: где-то в невероятной высоте — еле заметные быстрые
точки. Все ближе; сверху хриплые, гортанные капли — наконец, над
головами у нас птицы. Острыми, черными, пронзительными, падающими треугольниками заполнили небо, бурей сбивало их вниз, они садились на купола, на крыши, на столбы, на балконы.
Нет, я не понимаю. Но я молча киваю
головой. Я — растворился, я — бесконечно-малое, я —
точка…
Мутный свет прямо падал на лицо этого человека, и Ромашов узнал левофлангового солдата своей полуроты — Хлебникова. Он шел с обнаженной
головой, держа шапку в руке, со взглядом, безжизненно устремленным вперед. Казалось, он двигался под влиянием какой-то чужой, внутренней, таинственной силы. Он прошел так близко около офицера, что почти коснулся его полой своей шинели. В зрачках его глаз яркими, острыми
точками отражался лунный свет.
Вдруг чьи-то шаги послышались впереди его. Он быстро разогнулся, поднял
голову и, бодро побрякивая саблей, пошел уже не такими скорыми шагами, как прежде. Он не узнавал себя. Когда он сошелся с встретившимся ему саперным офицером и матросом, и первый крикнул ему: «ложитесь!» указывая на светлую
точку бомбы, которая, светлее и светлее, быстрее и быстрее приближаясь, шлепнулась около траншеи, он только немного и невольно, под влиянием испуганного крика, нагнул
голову и пошел дальше.
Она, кажется, и забыла, что я в комнате, и стояла всё на том же месте у стола, очень задумавшись, склонив
голову и неподвижно смотря в одну выбранную на ковре
точку.
— Извините, если я вам позволю дать совет. Не глядите вниз, это гораздо хуже, от этого происходит кружение
головы. Лучше всего глядеть на какую-нибудь неподвижную
точку. Например, на звезду. А лучше бы всего вам лечь.
Мысль этого момента напоминала свистнувший мимо уха камень: так все стало мне ясно, без
точек и запятых. Я успел кинуться к памятнику и, разбросав цветы, взобраться по выступам цоколя на высоту, где моя
голова была выше колен «Бегущей». Внизу сбилась дико загремевшая толпа, я увидел направленные на меня револьверы и пустоту огромного ящика, верх которого приходился теперь на уровне моих глаз.
Всех их здесь пять человек. Только один благородного звания, остальные же все мещане. Первый от двери, высокий худощавый мещанин с рыжими блестящими усами и с заплаканными глазами, сидит, подперев
голову, и глядит в одну
точку. День и ночь он грустит, покачивая
головой, вздыхая и горько улыбаясь; в разговорах он редко принимает участие и на вопросы обыкновенно не отвечает. Ест и пьет он машинально, когда дают. Судя по мучительному, бьющему кашлю, худобе и румянцу на щеках, у него начинается чахотка.
В субботу Илья стоял со стариком на церковной паперти, рядом с нищими, между двух дверей. Когда отворялась наружная дверь, Илью обдавало морозным воздухом с улицы, у него зябли ноги, и он тихонько топал ими по каменному полу. Сквозь стёкла двери он видел, как огни свечей, сливаясь в красивые узоры трепетно живых
точек золота, освещали металл риз, чёрные
головы людей, лики икон, красивую резьбу иконостаса.
А публика еще ждет. Он секунду, а может быть, полминуты глядит в одну и ту же
точку — и вдруг глаза его, как серое северное море под прорвавшимся сквозь тучи лучом солнца, загораются черным алмазом, сверкают на миг мимолетной улыбкой зубы, и он, радостный и оживленный, склоняет
голову. Но это уж не Гамлет, а полный жизни, прекрасный артист Вольский.
Мы миновали лампу. Вдали передо мной опять такой же
точкой заалелся огонек. Это была другая лампа. Начали слышаться впереди нас глухие удары, которые вдруг сменились страшным, раздавшимся над
головой грохотом, будто каменный свод готов был рухнуть: это над нами по мостовой проехала пролетка.
Посредине пола, на
голой земле, лежала Людмила, разметав руки. Глаза ее то полузакрывались, то широко открывались и смотрели в одну
точку на потолок. Подле нее сидела ее пьяная мать, стояла водка и дымился завернутый в тряпку картофель.
Сестра лежала в одной комнате, Редька, который опять был болен и уже выздоравливал, — в другой. Как раз в то время, когда я получил это письмо, сестра тихо прошла к маляру, села возле и стала читать. Она каждый день читала ему Островского или Гоголя, и он слушал, глядя в одну
точку, не смеясь, покачивая
головой, и изредка бормотал про себя...
Тысячи народа ждали освящения барок на плотине и вокруг гавани. Весь берег, как маком, был усыпан человеческими
головами, вернее, — бурлацкими, потому что бабьи платки являлись только исключением, мелькая там и сям красной
точкой. Молебствие было отслужено на плотине, а затем батюшка в сопровождении будущего дьякона и караванных служащих обошел по порядку все барки, кропя направо и налево. На каждой барке сплавщик и водолив встречали батюшку без шапок и откладывали широкие кресты.
— Вы! вы! и вы! — послала ему в напутствие Ида, и с этими словами, с этим взрывом гнева она уронила на грудь
голову, за нею уронила руки, вся пошатнулась набок всей своей стройной фигурой и заплакала целыми реками слез, ничего не видя, ничего не слыша и не сводя глаза с одной
точки посередине пола.
Возница мне не ответил. Я приподнялся в санях, стал всматриваться. Странный звук, тоскливый и злобный, возник где-то во мгле, но быстро потух. Почему-то неприятно мне стало, и вспомнился конторщик и как он тонко скулил, положив
голову на руки. По правой руке я вдруг различил темную
точку, она выросла в черную кошку, потом еще подросла и приблизилась. Пожарный вдруг обернулся ко мне, причем я увидел, что челюсть у него прыгает, и спросил...
Ольга Сергеевна алеет еще больше и как-то стыдливо поникает
головой, но в это же время исподлобья взглядывает на Nicolas, как будто говорит: какой же ты, однако, простой: непременно хочешь mettre les points sur les il поставить
точки над i.
В комнате было страшно накурено, дым волнами стоял до самого потолка; от выпитого вина и пропитанного табачным дымом воздуха
голова у меня начинала кружиться, а Мухоедов с побледневшим лицом по-прежнему сидел на диване, то принимаясь что-нибудь рассказывать с лихорадочной поспешностью, то опять смолкал и совершенно неподвижно смотрел куда-нибудь в одну
точку.
Отступив от мира и рассматривая его с отрицательной
точки, им не захотелось снова взойти в мир; им показалось достаточным знать, что хина лечит от лихорадки, для того чтоб вылечиться; им не пришло в
голову, что для человека наука — момент, по обеим сторонам которого жизнь: с одной стороны — стремящаяся к нему — естественно-непосредственная, с другой — вытекающая из него — сознательно-свободная; они не поняли, что наука — сердце, в которое втекает темная венозная кровь не для того, чтоб остаться в нем, а чтоб, сочетавшись с огненным началом воздуха, разлиться алой артериальной кровью.
Молодой человек смотрел теперь на труд мыслителя с особенной
точки зрения; он хотел представить себе, что может почерпнуть из него человек, незнакомый со специальной историей человеческой мысли, и он метался беспокойно, боясь, не дал ли он просившему камень вместо хлеба. Эта работа внимания и воображения утомила Семенова.
Голова его отяжелела, тусклый свет огарка стал расплываться в глазах, темная фигура маячила точно в тумане.
В тени одной из лодок лежал Василий Легостев, караульщик на косе, передовом посте рыбных промыслов Гребенщикова. Лежал он на груди и, поддерживая
голову ладонями рук, пристально смотрел в даль моря, к едва видной полоске берега. Там, на воде, мелькала маленькая черная
точка, и Василию было приятно видеть, как она всё увеличивается, приближаясь к нему.
Авилов стянул с себя об спинку кровати сапоги и лег, закинув руки за
голову. Теперь ему стало еще скучнее, чем на походе. «Ну, вот и пришли, ну и что же из этого? — думал он, глядя в одну
точку на потолке. — Читать нечего, говорить не с кем, занятия нет никакого. Пришел, растянулся, как усталое животное, выспался, а опять завтра иди, а там опять спать, и опять идти, и опять, и опять… Разве заболеть да отправиться в госпиталь?»
По временам, будто кинутый чьей-то невидимой рукой, из-за гор вылетал черной
точкой орел или коршун и плавно опускался к реке, проносясь над нашими
головами.
Аким Петрович опять нагнулся. С усердием нагнулся! Иван Ильич несколько утешился. А то уж ему приходило в
голову, что столоначальник, пожалуй, догадывается, что он в эту минуту необходимая
точка опоры для его превосходительства. Это было бы всего сквернее.
Мелитон опять уставился в одну
точку. Подумав немного, он вздохнул, как вздыхают степенные, рассудительные люди, покачал
головой и сказал...
Тот, не глядя на него, взял рецепт, дочитал в газете до
точки и, сделавши легкий полуоборот
головы направо, пробормотал...
Бледное, жидковолосое, с выдающимся вперед подбородком и с чубом на
голове, оно в профиль походило на молодой месяц; нос и уши поражали своей мелкостью, глаза не мигали, глядели неподвижно в одну
точку, как у дурачка или удивленного, и, в довершение странности лица, вся
голова казалась сплюснутой с боков, так что затылочная часть черепа выдавалась назад правильным полукругом.
Ее худощавый стан стройно колыхался в широкой кофте, с прошивками и дешевыми кружевцами на рукавах и вокруг белой тонкой шеи с синими жилками. Такие же жилки сквозили на бледно-розовых прозрачных щеках без всякого загара. Чуть приметные
точки веснушек залегли около переносицы. Нос немного изгибался к кончику, отнимая у лица строгость. Рот довольно большой, с бледноватыми губами. Зубы мелькали не очень белые, детские. Золотистые волосы заходили на щеки и делали выражение всей
головы особенно пленительным.
Эта цифра зажглась в ее
голове, как огненная
точка. Васе нужно как раз столько. Даже меньше! Будь у нее в ящике или в банке такие деньги, она ушла бы с ним, вот сейчас уложилась бы, послала бы Феню за извозчиком и прямо бы на пароход или на железную дорогу, с ночным поездом.
Из саней вылез первым высокий мужчина в цилиндрической шляпе, в плотно застегнутом пальто с нешироким черным барашковым воротником и начал высаживать даму, маленькую фигурку в шубке, крытой сукном.
Голова ее повязана была белым вязаным платком. Лицо все ушло в края платка. Только глаза блестели, как две искристые
точки.
Глядя на него, бабушка вдруг срывает со своей
головы платок и начинает тоже выделывать руками и ногами разные штуки, молча, уставившись глазами в одну
точку. И в это время, я думаю, в
головах мальчика и старухи сидит ясная уверенность, что их жизнь погибла, что надежды нет…