Неточные совпадения
Он
спал на голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́ камень; вставал
с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан;
курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Курицы кричали, хлопали крыльями, прыгали, оглушительно кудахтали; дворовые люди бегали, спотыкались,
падали; барин
с балкона кричал как исступленный: «Лови, лови! лови, лови! лови, лови, лови!..
— Не знаю, где и спать-то его положить, — молвила она наконец, — и не придумаю! Ежели внизу, где прежде шорник Степан жил, так там
с самой осени не топлено. Ну, ин ведите его к Василисе в застольную. Не велика фря, ночь и на лавке проспит. Полушубок у него есть, чтоб накрыться, а войлок и подушчонку, из стареньких, отсюда дайте. Да уж не
курит ли он, спаси бог! чтоб и не думал!
— Он мне отвечал
с наивеличайшею холодностию,
куря табак: — Мне о том сказали недавно, а тогда я
спал.
Канцелярские чиновники сидят по местам и скребут перьями; среднее чиновничество, вроде столоначальников и их помощников, расселось где
попало верхом на стульях,
курит папиросы, рассказывает ходящие в городе слухи и вообще занимается празднословием; начальники отделений — читают газеты или поглядывают то на дверь, то на лежащие перед ними папки
с бумагами, в ожидании Петра Николаича.
Со всех сторон круто вздымаясь кверху и
падая обратно растрепанными косицами, они придавали фигуре старичка сходство
с хохлатой
курицей — сходство тем более поразительное, что под их темно-серой массой только и можно было разобрать, что заостренный нос да круглые желтые глаза.
Незаметно, как маленькая звезда на утренней заре, погас брат Коля. Бабушка, он и я
спали в маленьком сарайчике, на дровах, прикрытых разным тряпьем; рядом
с нами, за щелявой стеной из горбушин, был хозяйский курятник;
с вечера мы слышали, как встряхивались и клохтали, засыпая, сытые
куры; утром нас будил золотой горластый петух.
Поэтому города, в которых господствует легкое поведение, процветают и отличаются веселостью; города же, в которых les messieurs вносят служебные свои дрязги даже в частную жизнь, отличаются унынием, и les dames, вследствие того, приобретают там скверную привычку ложиться
спать вместе
с курами.
Нужно было ехать по Старой Кедровской улице, но Гордей Евстратыч повернул лошадь за угол и поехал по Стекольной. Он не хотел, чтобы Пазухины видели его. Точно так же объехал он рынок, чтобы не встретиться
с кем-нибудь из своих торговцев. Только на плотине он
попал как
кур в ощип: прямо к нему навстречу катился в лакированных дрожках сам Вукол Логиныч.
Два огромных черных крыла взмахнули над шляпой, и косматое чудовище раскрыло обросшую волосами
пасть с белыми зубами. Что-то рявкнуло, а затем захохотало раскатами грома. Пара свиней, блаженствовавших в луже посередине улицы, сперва удивленно хрюкнули, а потом бросились безумным бегом во двор полицейского квартала,
с десяток
кур, как будто и настоящие птицы, перелетело
с улицы в сад, прохожие остановились, а приставиха вскрикнула — и хлоп в обморок.
«Часовому воспрещается сидеть,
спать, есть, пить,
курить, разговаривать
с посторонними, делать в виде развлеченья ружейные приемы, выпускать из рук или отдавать кому-либо ружье и оставлять без приказания сменяющего пост. Часовой, оставивший в каком бы то ни было случае свой пост, подвергается расстрелянию», — промелькнула в уме его фраза, заученная со слов Копьева.
Князь Г — цын, при отличавшей его прелестной доброте, не легко открывал двери своего дома для кого
попало и, ни в ком не нуждаясь, сторонился не только от «прибыльщиков», но даже и от их «компанейщиков». Проводив иного из иных Рюриковичей, он
с не изменявшею ему серьезною важностью иногда хлопал три раза своими маленькими белыми ладошками и приказывал явившемуся на этот зов слуге «
покурить в комнатах».
«И платье, — говорят, — и обувь, и пищу дам, и хозяйство устрою, и по три рубля денег в месяц на табак будешь получать, — только осторожней
кури и трубку куда
попало с огнем не суй, а то деревню сожжешь».
Не
спали. Иван Иваныч, высокий худощавый старик
с длинными усами, сидел снаружи у входа и
курил трубку; его освещала луна. Буркин лежал внутри на сене, и его не было видно в потемках.
В большом ауле, под горою,
Близ саклей дымных и простых,
Черкесы позднею порою
Сидят — о конях удалых
Заводят речь, о метких стрелах,
О разоренных ими селах;
И
с ними как дрался казак,
И как на русских
нападали,
Как их пленили, побеждали.
Курят беспечно свой табак,
И дым, виясь, летит над ними,
Иль, стукнув шашками своими,
Песнь горцев громко запоют.
Эффект состоит в том, что вся дворовая и около дворов живущая птица закричит всполошным криком и бросится или прятаться, или преследовать воздушного пирата:
куры поднимут кудахтанье, цыплята
с жалобным писком побегут скрыться под распущенные крылья матерей-наседок, воробьи зачирикают особенным образом и как безумные попрячутся куда ни
попало — и я часто видел, как дерево, задрожав и зашумев листьями, будто от внезапного крупного дождя, мгновенно прятало в свои ветви целую стаю воробьев;
с тревожным пронзительным криком, а не щебетаньем, начнут черкать ласточки по-соколиному, налетая на какое-нибудь одно место; защекочут сороки, закаркают вороны и потянутся в ту же сторону — одним словом, поднимется общая тревога, и это наверное значит, что пробежал ястреб и спрятался где-нибудь под поветью, в овине, или сел в чащу зеленых ветвей ближайшего дерева.
Все почти товарищи, некоторые из зависти, а другие просто для удовольствия, любили подтрунить над ним, рассказывая, что будто бы он
спит с нянькою и по вечерам беспрестанно долбит уроки, а трубки
покурить не смеет и подумать, потому что маменька высечет.
С этими словами он перевернулся на другой бок и решился выходить из берлоги только для получения присвоенного содержания. И затем все пошло в лесу как по маслу. Майор
спал, а мужики приносили поросят,
кур, меду и даже сивухи и складывали свои дани у входа в берлогу. В указанные часы майор просыпался, выходил из берлоги и жрал.
В то время старичок этот был уж в отставке и жил себе в Николаевске на спокое, в собственном домишке. И по старой памяти все он
с нашими ребятами из вольной команды дружбу водил. Вот сидел он тем временем у себя на крылечке и трубку покуривал.
Курит трубку и видит: в Дикманской
пади огонек горит. «Кому же бы это, думает, тот огонек развести?»
«Дожди-ик? А еще называетесь бродяги! Чай, не размокнете. Счастлив ваш бог, что я раньше исправника вышел на крылечко, трубку-то
покурить. Увидел бы ваш огонь исправник, он бы вам нашел место, где обсушиться-то… Ах, ребята, ребята! Не очень вы, я вижу, востры, даром, что Салтанова поддели, кан-нальи этакие! Гаси живее огонь да убирайтесь
с берега туда вон, подальше, в
падь. Там хоть десять костров разводи, подлецы!»
Беклешов. Хорошо, хорошо. Идеалист! Я говорю, коли я не возьму тебя в руки, ты
попадешь, как
кур во щи. Ну, да
с этой точки зрения мы затравим. Ну, расскажи, сама особа какова?
Этот лекарь, которого все искусство состояло в том, что он носил сапоги
с мягкими подошвами, умел деликатно браться за пульс,
спал четырнадцать часов в сутки, а остальное время все вздыхал да беспрестанно потчевал барыню лавровишневыми каплями, — этот лекарь тотчас прибежал,
покурил жжеными перьями и, когда барыня открыла глаза, немедленно поднес ей на серебряном подносике рюмку
с заветными каплями.
В конце залы была большая дверь из светлой желтой меди. Лишь только они подошли к ней, как соскочили со стен два рыцаря, ударили копьями об щиты и бросились на черную
курицу. Чернушка подняла хохол, распустила крылья… вдруг сделалась большая-большая, выше рыцарей, и начала
с ними сражаться! Рыцари сильно на нее наступали, а она защищалась крыльями и носом. Алеше сделалось страшно, сердце в нем сильно затрепетало, и он
упал в обморок.
И в это время она сравнивала себя
с курами, которые тоже всю ночь не
спят и испытывают беспокойство, когда в курятнике нет петуха.
Ложись-ка теперь
спать,
с батюшкой со Христом; я ладанком
покурю; а на утрие мы побеседуем.
Думали сначала на цыган или на поляков, но ни цыган, ни поляков нигде не видали; потом
падала мысль на поводырей слепого Нефеда, которые
курили трубку, но Нефед и его слепой товарищ и их поводыри, оказалось, «пели Лазаря», где-то далеко у чудотворца на празднике, и тогда староста Дементий — старовер и враг курения — подал мысль, что не виновен ли в этом кто-нибудь из молодых «трубокуров», и это первое подозрение Дементий обобщил
с другими известными ему подозрениями насчет маленькой солдатки Наташки — шустрой бабенки
с огромным renommée [Репутация(франц.),] всесветной куртизанки, из-за которой в деревне было много беспорядка не только между молодыми людьми, но и между старыми.
Дьячок Савелий Гыкин лежал у себя в церковной сторожке на громадной постели и не
спал, хотя всегда имел обыкновение засыпать в одно время
с курами.
Выйдя из дому, я обрывом спустилась к
Куре, перешла мост и, взобравшись на гору
с противоположного берега, оглянулась назад. Весь Гори был как на ладони. Вот наш дом, вот сад, вот старый густолиственный каштан под окном отца… старый каштан, посаженный еще при дедушке… Там за его ветвями
спит он, мой папа, добрый, любимый… Он
спит и не подозревает, что задумала его злая потара сакварела…
И вот страшная минута настала. Как-то вечером, простясь
с отцом и бабушкой, чтобы идти
спать, я, вместо того чтобы отправиться в мою комнату, свернула в каштановую аллею и одним духом домчалась до обрыва. Спуститься сквозь колючий кустарник к самому берегу
Куры и, пробежав мост, подняться по скользким ступеням, поросшим мхом, к руинам крепости было делом нескольких минут. Сначала издали, потом все ближе и ближе, точно путеводной звездой, мелькал мне приветливо огонек в самом отдаленном углу крепости.
Одним скачком
попал он наверх, на плешинку, под купой деревьев, где разведен был огонь и что-то варилось в котелке. Пониже, на обрыве, примостился на корточках молодой малый, испитой, в рубахе
с косым воротом и опорках на босу ногу. Он
курил и держал удочку больше, кажется, для виду. У костра лежала, подобрав ноги в сапогах, баба, вроде городской кухарки; лица ее не видно было из-под надвинутого на лоб ситцевого платка. Двое уже пожилых мужчин,
с обликом настоящих карманников, валялись тут же.
Захар
с видимым удовольствием принес бутылку лафиту, два стакана, слабых папирос, которые
курил Альберт, и скрипку. Но вместо того чтобы ложиться
спать, как ему приказал барин, сам, закурив сигару, сел в соседнюю комнату.
— Я, собственно говоря, в это время обедаю, а когда вы будете обедать, то я уже ужинаю, потому в восемь часов вместе
с курами ложусь
спать… За то встаю в пять часов утра, а иногда и раньше. В деревне так и следует, а вот моя любезная супруга… вы, кажется,
с ней знакомы? — вопросительно взглянул князь на Николая Леопольдовича.
Спать-то захотелось, а как лег на постель, так сон и прошел; и снова до утра ворочался и
курил, придумывая себе честные и подходящие занятия. Два отыскал как будто и подходящих: лакеем в ресторане (сейчас мужчин мало) или кондуктором на трамвае. Но днем, при свете солнца и ума, понял вздорность этих предложений, совершенно несовместимых
с моим слабым здоровьем и непривычкою к лакейскому трудовому делу. Куда уж!