Неточные совпадения
— В пререканиях власть почерпала не слабость, а силу-с; обыватели же надежды мерцание в них видели.
Граф Михаил Николаевич — уж на что суров был! — но и тот, будучи на одре
смерти и собрав сподвижников, говорил: отстаивайте пререкания, друзья! ибо в них — наш пантеон!
— Грустно это,
граф… Безбожное дело сделалось! люди были верные, семь лет назад все на видную
смерть шли. Не избыть срама тем, кем не по истине это дело государю представлено.
—
Граф? — повторил Зарецкой. — Так точно, это тот французской полковник, которого я избавил от
смерти, которого сам Рославлев прислал в дом к своей невесте… Итак, есть какая-то непостижимая судьба!..
— Очень!.. — отвечал
граф, но потом, спохватившись, прибавил: — Натурально, что любви к мужу у ней не было, но ее, сколько я мог заметить, больше всего возмущает позор и срам
смерти: женатый человек приезжает в сквернейший трактиришко с пьяной женщиной и в заключение делает какой-то глупый salto mortale!.. [смертельный прыжок!.. (лат.).] Будь у меня половина его состояния, я бы даже совсем не умер, а разве живой бы взят был на небо, и то против воли!
Сказав ей, чтобы она сидела спокойно,
граф вошел в переднюю попечителя и приказал стоявшему там швейцару доложить господам, что приехал
граф Хвостиков, — по вопросу о жизни и
смерти.
Аделаиде Ивановне хотелось бы спросить еще, что почему же
граф Хвостиков принял такое живое участие в его
смерти, но этого уже она не посмела, да и стыдно было!
Он слышал, конечно, что Мерова перед
смертью жила у Бегушева, но объяснял это чисто канюченьем
графа, не знавшего, как и чем кормить дочь…
Савелий, пораженный припадком безумия Анны Павловны, потом известием о
смерти Эльчанинова, нечаянным отъездом самого
графа и, наконец, новым известием, что Эльчанинов жив, только на другой день прочитал это письмо и остался в окончательном недоумении.
Анна Павловна почти вбежала в свою комнату и написала к Эльчанинову записку: «Простите меня, что я не могла исполнить обещания. Мой муж посылает меня к
графу Сапеге, который был сегодня у нас. Вы знаете, могу ли я ему не повиноваться? Не огорчайтесь, добрый друг, этой неудачей: мы будем с вами видеться часто, очень часто. Приходите в понедельник на это место, я буду непременно. Одна только
смерть может остановить меня. До свиданья».
Первым делом ты пойдешь к попу, так и так, позвольте метрики, а поп призовет дьячка Асклипиодота и предварительно настегает его, дескать, не ударь в грязь лицом, а Асклипиодот свое дело тонко знает: у него в метрике такая
графа есть, где записываются причины
смерти; конечно, эта
графа всегда остается белой, а как ты потребуешь метрику, поп подмигнет, Асклипиодот в одну ночь и нарисует в метрике такую картину, что только руками разведешь.
Граф, доложу вам, рад до
смерти!
— Хорошо, — говорит
граф, — пусть по-твоему: не запорю до
смерти, то до полусмерти, а потом сдам.
Затем, помню, я лежал на той же софе, ни о чем не думал и молча отстранял рукой пристававшего с разговорами
графа… Был я в каком-то забытьи, полудремоте, чувствуя только яркий свет ламп и веселое, покойное настроение… Образ девушки в красном, склонившей головку на плечо, с глазами, полными ужаса перед эффектною
смертью, постоял передо мной и тихо погрозил мне маленьким пальцем… Образ другой девушки, в черном платье и с бледным, гордым лицом, прошел мимо и поглядел на меня не то с мольбой, не то с укоризной.
Мы весело набросились на закуски. К съедобной роскоши, лежавшей перед нами на коврах, отнеслись безучастно только двое: Ольга и Наденька Калинина. Первая стояла в стороне и, облокотившись о задок шарабана, неподвижно и молча глядела на ягдташ, сброшенный на землю
графом. В ягдташе ворочался подстреленный кулик. Ольга следила за движением несчастной птицы и словно ждала ее
смерти.
— Извольте, скрывать не нахожу нужным: вчера я был так убит и придавлен своим горем, что думал наложить на себя руки или… сойти с ума… но сегодня ночью я раздумался… мне пришла мысль, что
смерть избавила Олю от развратной жизни, вырвала ее из грязных рук того шелопая, моего губителя; к
смерти я не ревную: пусть Ольга лучше ей достается, чем
графу; эта мысль повеселила меня и подкрепила; теперь уже в моей душе нет такой тяжести.
В записках Винского [См последнюю главу этой статьи.], через несколько лет по
смерти принцессы сидевшего в том самом отделении Алексеевского равелина, где содержалась она, сохранился рассказ очевидца (тюремщика), что к ней один раз приезжал
граф Алексей Григорьевич Орлов.
С каким секретом ни содержали захваченную
графом Орловым женщину, какою таинственностию ни окружили
смерть ее и погребение, несмотря на то, еще в царствование Екатерины разнеслись по Петербургу и оттуда пошли по другим местам слухи, будто в Петропавловской крепости уморили «дочь императрицы Елизаветы Петровны».
Прошел ноябрь. Пленница разрешилась от бремени.
Граф Алексей Григорьевич Орлов, обольстивший из усердия к службе несчастную женщину, сделался отцом. Как обыкновенно случается с женщинами, которые страдают чахоткой во время беременности, болезнь сильнее овладела пленницей после разрешения.
Смерть была близка. Что чувствовала мать при взгляде на рожденного младенца?
Филипп-Фердинанд, владетельный
граф Лимбургский, Стирумский, Оберштейнский и проч., князь Священной Римской империи, претендент на герцогство Шлезвиг-Голштейннское, незадолго перед тем наследовал престол по
смерти старшего брата.
— Скажите,
граф, у вас есть желание отомстить японцам за
смерть вашего отца? — спросил я.
После
смерти Настасьи звезда счастья
графа Алексея Андреевича стала быстро катиться к закату.
— Что с вами,
граф? — обратилась она к нему, улучив свободную минуту. — Вы ходите как приговоренный к
смерти.
На другой день он отправил посланного с письмом к
графу Алексею Андреевичу. Он писал, что
смерть Настасьи Федоровны так его расстроила, что он захворал, а потому и не может приехать. Ему не хотелось видеть ненавистной ему женщины даже мертвой.
Он вспомнил, что всю ночь отгонял от себя мысль о появлении Савина, не только знавшего, но и бывшего в приятельских отношениях с действительным владельцем титула
графов Стоцких, отгонял другою мыслью, что успеет еще на следующий день со свежей головой обдумать свое положение, и вдруг этот самый Савин, как бы представитель нашедшего себе
смерть в канаве Сокольницкого поля его друга, тут как тут — явился к нему и дожидается здесь, за стеной.
Не спав почти всю ночь, Азиатов явился к
графу в шесть часов утра и застал его с чайником в руке, так как после трагической
смерти Настасьи Федоровны он редко кому доверял приготовлять чай, разве только приезжим дамам или Татьяне Борисовне, которой в то время уже не было.
По телеграмме, данной княжной Юлией, нельзя сказать чтобы чересчур потрясенной трагической
смертью ее отца, к которому она за последнее время питала страшную злобу, в Варшаву приехали
граф и графиня Ратицыны, а с ними и Виктор Аркадьевич Бобров, которого княжна с непоколебимой твердостью в голосе перед гробом отца представила своей сестре и ее мужу как своего жениха.
Произошло ли это от того, что она все же привыкла считать
графа близким себе человеком, или же от расстройства нервов, чем графиня особенно стала страдать после
смерти своего сына, родившегося больным и хилым ввиду перенесенных во время беременности нравственных страданий матери и умершего на третьем месяце после своего рождения — вопрос этот решить было трудно.
Вскоре после
смерти и похорон Степана Васильева, на которых присутствовал сам
граф, отдавая последний долг своему товарищу детских игр и столько лет гонимому им слуге, Семидалов был сделан на место покойного дворецким петербургского дома. В Грузине же, после убийства Настасьи Минкиной,
граф Алексей Андреевич разогнал всех своих дворовых людей и ограничился присланными по его просьбе полковником Федором Карловичем фон Фрикен четырьмя надежными денщиками, которые и составляли личную прислугу
графа.
Значит, исцелить сердечную рану
графа можно было лишь доказав, что Настасья была далеко не идеалом верного друга, ему одному безраздельно принадлежавшей преданной женщиной, какою идеалист Аракчеев считал ее до самой
смерти и какую неутешно оплакивал после трагической кончины.
Происходило это не от того, что она любила общество, напротив, она скорее пряталась от людей, но в эти вечера занимались музыкой и пением, а этого было достаточно, чтобы Анжелика забыла все и всех, упиваясь звуками, которые заставляли вспомнить ее милую мать. Она сама прекрасно играла на рояле, но игры ее в доме
графа еще никто не слыхал, так как со
смерти матери она не дотронулась ни разу до клавишей.
— Двадцать тысяч рублей! — прошептал он. — Да где же я их возьму! Проклятая игра! О, с какой радостью отказался бы я от нее. Но ведь мне необходимо добыть денег… а другого способа нет… Отец… Но как сказать ему о таком проигрыше… Он ни за что не выдаст мне даже моих денег… или же предложит выделиться и идти от него, куда я хочу, с проклятием матери за спиною… Он неумолим… Тронуть капитал для него хуже
смерти… А я дал клятву матушке… Хотел выручить
граф Сигизмунд, но и он что-то не появляется… Как тут быть?..
Петр Федорович не мог назваться новым управляющим села Грузина, так как занимал первое место в грузинской вотчинной конторе в течение уже нескольких лет, а именно, с памятного читателям 1825 года — года
смерти императора Александра Павловича и совершенного незадолго перед кончиной венценосного друга
графа Аракчеева убийства знаменитой домоправительницы последнего, Настасьи Федоровны Минкиной.
Посвятить себя всецело княжне Александре Яковлевне и ее капиталам и имениям
граф Станислав Владиславович мог и потому, что вскоре после
смерти князя Владимира Яковлевича Баратова умерла и графиня Казимира Сигизмундовна Олизар.
Женитьба и даже серьезное ухаживание за княжной не входили, как видно, в расчеты
графа Довудского. Болевшая, но еще сильно боровшаяся со
смертью графиня Казимира Сигизмундовна Олизар служила ли к тому препятствием или же Станислав Владиславович находил, что и без обладания княжной, законно или незаконно, он достаточно крепко держит ее в руках ему одному известными средствами.
Добавим лишь несколько слов о судьбе приемного сына
графа, Михаила Андреевича Шумского. После
смерти Алексея Андреевича он тайно бежал из монастыря и целый год прожил в Грузине у вотчинного головы Шишкина в качестве учителя его детей.
— Какая муха укусила тебя, будь повеселей, — говорил
граф, — не воображай, что ты идешь к одру
смерти, ты входишь в храм жизни…
Эта великосветская сплетня находила себе некоторое подтверждение в совпадении времени отъезда певицы и начала ежегодных заграничных путешествий
графа, а также появления маленькой итальянки в его доме с известием о
смерти знаменитости, вскоре после варшавских гастролей удалившейся со сцены.
— Я люблю вас,
граф… люблю больше жизни. С вами жизнь, счастье, без вас —
смерть и мрак, а между тем…
— Жить ли мне здесь или сбежать тайком, так как волею
граф не выпустит, сегодня еще сказал мне, что не расстанется со мной до
смерти, боюсь, и коли сбегу я, на дне морском сыщет, власти-то ему не занимать стать.
Во время тех же поездок в суд Николай Герасимович Савин познакомился с двумя очень милыми людьми: депутатом бельгийской палаты Ван-Смиссеном, обвинявшемся в убийстве своей жены из ревности, и французом
графом Дюплекс де Кадиньян — любовником этой убитой мужем женщины, который, увлекшись ею, наделал в Брюсселе более миллиона долгов, а после ее
смерти уехал в Ниццу, не расплатившись со своими кредиторами и поднадув несколько простаков-бельгийцев, почему и был привлечен к суду за мошенничество.
Получение наследства графиней спасло ее почти от нищеты или, в лучшем случае, от зависимости от Корнилия Потаповича, потому что все ее состояние, составлявшее ее приданое, было проиграно и прожито
графом Петром Васильевичем, который ухитрился спустить и большое наследство, полученное им после
смерти его отца,
графа Василия Сергеевича Вельского.
Граф Алексей Андреевич Аракчеев с конца ноября 1825 года, то есть с того времени, когда в Петербурге было получено известие о
смерти императора Александра Павловича, находился почти безвыездно в Петербурге.
Граф Иосиф Янович Свянторжецкий, в несколько часов ставший Осипом Ивановичем Лысенко, в то время, когда гроб с останками Татьяны Берестовой, именовавшей себя княжной Людмилой Васильевной Полторацкой, опускали в могилу, уже ехал к границе с твердым решением исполнить волю мудрой и милостивой монархини: или беззаветной храбростью добыть себе прощение отца и милосердие Бога, или же геройски славною
смертью искупить свою вину — результат его необузданного характера и неумения управлять своими страстями.
Он понимал, что
смерть Коры вырыла еще большую пропасть между графиней и
графом — эта пропасть была могила дочери, которой отец отказал в последнем поцелуе.
«Восемнадцать лет — это целая жизнь! — проносилось в ее уме. — Да, несомненно, для нее это более, чем жизнь, это медленная
смерть… Ее жизнь…» — Наталья Федоровна горько улыбнулась. Эта жизнь окончилась в тот день, когда она в кабинете своего покойного отца дала слово
графу Алексею Андреевичу Аракчееву быть его женой, момент, который ей пришел на память, когда она поняла внутренний смысл бессвязного бреда больного Хрущева.
Наталье Федоровне все это было безразлично. Потрясенная до глубины души
смертью отца, для нее почти неожиданной, хотя за несколько дней доктора очень прозрачно намекнули на бессилие науки и близость роковой развязки, она не обратила внимание на такое поспешное удаление ее горничной из Грузина, что, впрочем, объяснилось и тем, что до 1 октября — срок, назначенный самим
графом для переезда в город, — было недалеко.
Все, казалось, по выражению его друга и руководителя
графа Стоцкого, «обстояло благополучно», а между тем сам Иван Корнильевич ходил, как приговоренный к
смерти, и только при отце и посторонних деланно бодрился, чтобы не выдать себя с головою.
— А что, если я, после
смерти моей невесты, сообщу кому следует о нашем разговоре, или же даже, во избежание этой
смерти, предупрежу о нем ранее? — запальчиво сказал
граф Свенторжецкий.
Он занимал место, на котором при Петре находился обширный дом адмирала
графа Ф. М. Апраксина, по
смерти которого дом, по завещанию, достался императору Петру II.
Он был главноуправляющим еще при жизни покойного
графа, но наибольшую силу и власть получил над графиней после
смерти ее мужа, случившейся лет около двадцати тому назад.