Неточные совпадения
—
Зардевшись, словно
девушка,
Сказал из
сердца самого
Григорий — и ушел.
— Нет,
сердце говорит, но вы подумайте: вы, мужчины, имеете виды на
девушку, вы ездите в дом, вы сближаетесь, высматриваете, выжидаете, найдете ли вы то, что вы любите, и потом, когда вы убеждены, что любите, вы делаете предложение…
Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слез и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя
девушка с закружившеюся головою и геройским увлечением; ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который назовет ничтожными и низкими им лелеянные созданья, отведет ему презренный угол в ряду писателей, оскорбляющих человечество, придаст ему качества им же изображенных героев, отнимет от него и
сердце, и душу, и божественное пламя таланта.
Глупые вы, глупые, — кричала она, обращаясь ко всем, — да вы еще не знаете, не знаете, какое это
сердце, какая это
девушка!
Уловка моя удалась. Пугачев развеселился. «Долг платежом красен, — сказал он, мигая и прищуриваясь. — Расскажи-ка мне теперь, какое тебе дело до той
девушки, которую Швабрин обижает? Уж не зазноба ли
сердцу молодецкому? а?»
Но теперь, когда мысли о смерти и любви облекались гневными словами маленькой, почти уродливой
девушки, Клим вдруг почувствовал, что эти мысли жестоко ударили его и в
сердце и в голову.
Положим, Ольга не дюжинная
девушка, у которой
сердце можно пощекотать усами, тронуть слух звуком сабли; но ведь тогда надо другое… силу ума, например, чтобы женщина смирялась и склоняла голову перед этим умом, чтоб и свет кланялся ему…
В дверях столовой он столкнулся с Верочкой.
Девушка не испугалась по обыкновению и даже не покраснела, а посмотрела на Привалова таким взглядом, который отозвался в его
сердце режущей болью. Это был взгляд врага, который не умел прощать, и Привалов с тоской подумал: «За что она меня ненавидит?»
И в самом деле: образ офицера, отдающего свои последние пять тысяч рублей — все, что у него оставалось в жизни, — и почтительно преклонившегося пред невинною
девушкой, выставился весьма симпатично и привлекательно, но… у меня больно сжалось
сердце!
— Оставьте все, Дмитрий Федорович! — самым решительным тоном перебила госпожа Хохлакова. — Оставьте, и особенно женщин. Ваша цель — прииски, а женщин туда незачем везти. Потом, когда вы возвратитесь в богатстве и славе, вы найдете себе подругу
сердца в самом высшем обществе. Это будет
девушка современная, с познаниями и без предрассудков. К тому времени, как раз созреет теперь начавшийся женский вопрос, и явится новая женщина…
Натурально ли, чтобы молодые люди, если в них есть капля вкуса и хоть маленький кусочек
сердца, не поинтересовались вопросом о лице, говоря про
девушку?
Сам же он выкланял,
Выплакал, вымолил
Сердце у
девушки,
Сам же корит, бранит...
Бедная
девушка,
За
сердце трогают
Речи нехитрые,
Горе правдивое.
Красавица, поверь, что если б громы,
Средь ясного, безоблачного неба
Раскатами внезапно возгремели,
Не так бы я дивился, как дивлюсь
Словам твоим бесхитростным. Смеяться
Над
девушкой покинутой, над
сердцем,
Ребячески доверчивым! Ужасно!
Неслыханно, Бермята! Страшно верить!
Приспешники, ищите по посаду
Преступника; поставьте Мизгиря
На суд царев.
Вечером матушка сидит, запершись в своей комнате. С села доносится до нее густой гул, и она боится выйти, зная, что не в силах будет поручиться за себя. Отпущенные на праздник
девушки постепенно возвращаются домой… веселые. Но их сейчас же убирают по чуланам и укладывают спать. Матушка чутьем угадывает эту процедуру, и ой-ой как колотится у нее в груди всевластное помещичье
сердце!
Я стоял с книгой в руках, ошеломленный и потрясенный и этим замирающим криком
девушки, и вспышкой гнева и отчаяния самого автора… Зачем же, зачем он написал это?.. Такое ужасное и такое жестокое. Ведь он мог написать иначе… Но нет. Я почувствовал, что он не мог, что было именно так, и он только видит этот ужас, и сам так же потрясен, как и я… И вот, к замирающему крику бедной одинокой девочки присоединяется отчаяние, боль и гнев его собственного
сердца…
Потом, когда турок уехал,
девушка полюбила Пищикова за его доброту; Пищиков женился на ней и имел от нее уже четырех детей, как вдруг под
сердцем завозилось тяжелое, ревнивое чувство…
— Ненавижу, ненавижу Максима! — упрямо повторяла
девушка. — Он со своими расчетами истребил в себе всякие признаки
сердца… Не говори, не говори мне о них… И откуда они присвоили себе право распоряжаться чужою судьбой?
Он сжал ее маленькую руку в своей. Ему казалось странным, что ее тихое ответное пожатие так непохоже на прежние: слабое движение ее маленьких пальцев отражалось теперь в глубине его
сердца. Вообще, кроме прежней Эвелины, друга его детства, теперь он чувствовал в ней еще какую-то другую, новую
девушку. Сам он показался себе могучим и сильным, а она представилась плачущей и слабой. Тогда, под влиянием глубокой нежности, он привлек ее одною рукой, а другою стал гладить ее шелковистые волосы.
Не мудрено рассудить, что если человек со всеми соглашается, то у него значит, нет своих убеждений; если он всех любит и всем друг, то, значит, — все для него безразличны; если
девушка всякого мужа любить будет, — то ясно, что
сердце у ней составляет даже не кусок мяса, а просто какое-то расплывающееся тесто, в которое можно воткнуть что угодно…
Но есть у Островского пьеса, где подслушан лепет чистого
сердца в ту самую минуту, когда оно только что еще чувствует приближение нечистой мысли, — пьеса, которая объясняет нам весь процесс душевной борьбы, предшествующей неразумному увлечению
девушки, убиваемой самодурною силою…
Кажется, чего бы лучше: воспитана
девушка «в страхе да в добродетели», по словам Русакова, дурных книг не читала, людей почти вовсе не видела, выход имела только в церковь божию, вольнодумных мыслей о непочтении к старшим и о правах
сердца не могла ниоткуда набраться, от претензий на личную самостоятельность была далека, как от мысли — поступить в военную службу…
Да, эта
девушка сохранила в себе чистоту
сердца и все благородство, доступное человеку.
Однажды, в театре (Мочалов находился тогда на высоте своей славы, и Лаврецкий не пропускал ни одного представления), увидел он в ложе бельэтажа
девушку, — и хотя ни одна женщина не проходила мимо его угрюмой фигуры, не заставив дрогнуть его
сердце, никогда еще оно так сильно не забилось.
Вместо ответа, Семеныч привлек к себе бойкую
девушку и поцеловал прямо в губы. Марья вся дрожала, прижавшись к нему плечом. Это был первый мужской поцелуй, горячим лучом ожививший ее завядшее девичье
сердце. Она, впрочем, сейчас же опомнилась, помогла спуститься дорогому гостю с крутой лестницы и проводила до ворот. Машинист, разлакомившись легкой победой, хотел еще раз обнять ее, но Марья кокетливо увернулась и только погрозила пальцем.
— Не
девушкой я за тебя выходила замуж… — шептали побелевшие губы. — Нет моей в том вины, а забыть не могла. Чем ты ко мне ласковее, тем мне страшнее. Молчу, а у самой
сердце кровью обливается.
Ненависть Морока объяснялась тем обстоятельством, что он подозревал Самоварника в шашнях с Феклистой, работавшей на фабрике. Это была совсем некрасивая и такая худенькая
девушка, у которой душа едва держалась в теле, но она как-то пришлась по
сердцу Мороку, и он следил за ней издали. С этою Феклистой он не сказал никогда ни одного слова и даже старался не встречаться с ней, но за нее он чуть не задушил солдатку Аннушку только потому, что не терял надежды задушить ее в свое время.
Слушавшая ее
девушка с головой уходила в этот мир разных жестокостей, неправды, крови и слез, и ее
сердце содрогалось от ужаса.
Райнера нимало не оскорбили эти обидные слова:
сердце его было полно жалости к несчастной
девушке и презрения к людям, желавшим сунуть ее куда попало для того только, чтобы спустить с глаз.
— Славная какая! — произнесла она, отодвинув от себя Гловацкую, и, держа ее за плечи, любовалась
девушкою с упоением артиста. — Точно мать покойница: хороша; когда б и
сердце тебе Бог дал материно, — добавила она, насмотревшись на Женни, и протянула руку стоявшему перед ней без шапки Никитушке.
Письмо это передаст вам
девушка, у которой золотая душа и брильянтовое
сердце.
— Послушайте, Неведомов, — начал Вихров с некоторым уже
сердцем, — нам с вами секретничать нечего: мы не дипломаты, пришедшие друг друга обманывать. Будемте говорить прямо: вы любите эту
девушку; но она, как видно из ее слов, предпочла вам Салова.
Отдохнув, я причесался, почистился и сошел вниз к чаю. Образ молодой
девушки носился передо мною,
сердце перестало прыгать, но как-то приятно сжималось.
Матери показалось, что в голосе
девушки звучат знакомые чувства — тоска и страх. И слова Саши стали падать на
сердце ей, точно крупные капли ледяной воды.
— Я не про это, — с лица вам можно больше дать. А посмотришь в глаза ваши, послушаешь вас и даже удивляешься, — как будто вы
девушка. Жизнь ваша беспокойная и трудная, опасная, а
сердце у вас — улыбается.
Чистота, полная преданность воле Бога и горячность этой
девушки поразили старца. Он давно уже хотел отречься от мира, но монастырь требовал от него его деятельности. Эта деятельность давала средства монастырю. И он соглашался, хотя смутно чувствовал всю неправду своего положения. Его делали святым, чудотворцем, а он был слабый, увлеченный успехом человек. И открывшаяся ему душа этой
девушки открыла ему и его душу. И он увидал, как он был далек от того, чем хотел быть и к чему влекло его его
сердце.
Сверх того, старик не скрывал от себя, что Ольга была некрасива (ее и в институте звали дурнушкой), а это тоже имеет влияние на судьбу
девушки. Лицо у нее было широкое, расплывчатое, корпус сутулый, приземистый. Не могла она нравиться. Разве тот бы ее полюбил, кто оценил бы ее
сердце и ум. Но такие ценители вообще представляют исключение, и уж, разумеется, не в деревне можно было надеяться встретить их.
Автор однажды высказал в обществе молодых деревенских девиц, что, по его мнению, если
девушка мечтает при луне, так это прекрасно рекомендует ее
сердце, — все рассмеялись и сказали в один голос: «Какие глупости мечтать!» Наш великий Пушкин, призванный, кажется, быть вечным любимцем женщин, Пушкин, которого барышни моего времени знали всего почти наизусть, которого Татьяна была для них идеалом, — нынешние барышни почти не читали этого Пушкина, но зато поглотили целые сотни томов Дюма и Поля Феваля [Феваль Поль (1817—1887) — французский писатель, автор бульварных романов.], и знаете ли почему? — потому что там описывается двор, великолепные гостиные героинь и торжественные поезды.
Самые искренние его приятели в отношении собственного его
сердца знали только то, что когда-то он был влюблен в
девушку, которой за него не выдали, потом был в самых интимных отношениях с очень милой и умной дамой, которая умерла; на все это, однако, для самого Белавина прошло, по-видимому, легко; как будто ни одного дня в жизни его не существовало, когда бы он был грустен, да и повода как будто к тому не было, — тогда как героя моего, при всех свойственных ему практических стремлениях, мы уже около трех лет находим в истинно романтическом положении.
Прежде молодая
девушка готова была бежать с бедным, но благородным Вольдемаром; нынче побегов нет уж больше, но зато автор с растерзанным
сердцем видел десятки примеров, как семнадцатилетняя
девушка употребляла все кокетство, чтоб поймать богатого старика.
— Да, она удивительная
девушка, — говорил он, стыдливо краснея, но тем с большей смелостью глядя мне в глаза, — она уж не молодая
девушка, даже скорей старая, и совсем нехороша собой, но ведь что за глупость, бессмыслица — любить красоту! — я этого не могу понять, так это глупо (он говорил это, как будто только что открыл самую новую, необыкновенную истину), а такой души,
сердца и правил… я уверен, не найдешь подобной
девушки в нынешнем свете (не знаю, от кого перенял Дмитрий привычку говорить, что все хорошее редко в нынешнем свете, но он любил повторять это выражение, и оно как-то шло к нему).
И в тот же вечер этот господин Сердечкин начал строить куры поочередно обеим барышням, еще не решивши, к чьим ногам положит он свое объемистое
сердце. Но эти маленькие
девушки, почти девочки, уже умели с чисто женским инстинктом невинно кокетничать и разбираться в любовной вязи. На все пылкие подходы юнкера они отвечали...
— Не вдруг,
девушки! Мне с самого утра грустно. Как начали к заутрене звонить да увидела я из светлицы, как народ божий весело спешит в церковь, так,
девушки, мне стало тяжело… и теперь еще
сердце надрывается… а тут еще день выпал такой светлый, такой солнечный, да еще все эти уборы, что вы на меня надели… скиньте с меня запястья,
девушки, скиньте кокошник, заплетите мне косу по-вашему, по-девичьи!
И в это время на корабле умер человек. Говорили, что он уже сел больной; на третий день ему сделалось совсем плохо, и его поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила дочь, молодая
девушка, которую Матвей видел несколько раз с заплаканными глазами, и каждый раз в его широкой груди поворачивалось
сердце. А наконец, в то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот больной человек умер.
— А почему же не пойдет? — возразил Матвей задумчиво, хотя и ему самому казалось, что не стоило ехать в Америку, чтобы попасть к такой строгой барыне. Можно бы, кажется, и пожалеть сироту… А, впрочем, в
сердце лозищанина примешивалось к этому чувству другое. «Наша барыня, наша, — говорил он себе, — даром что строгая, зато своя и не даст
девушке ни пропасть, ни избаловаться…»
Ну, про эту нечего много говорить: простая, добрая; хлопотунья немного, но зато
сердце какое — ты, главное, на
сердце смотри — пожилая
девушка, но, знаешь, этот чудак Бахчеев, кажется, куры строит, хочет присвататься.
Я и сам не подозревал, какими тонкими, крепкими, незримыми нитями было привязано мое
сердце к этой очаровательной, непонятной для меня
девушке.
Графиня начала покровительствовать всех горничных и прижимать к
сердцу засаленных детей кучера, — период, после которого
девушке или тотчас надобно идти замуж, или начать нюхать табак, любить кошек и стриженых собачонок и не принадлежать ни к мужескому, ни к женскому полу.
У меня сжалось
сердце при виде убитой
девушки.
Бойкая и красивая, с светло-русой головкой и могучей грудью, эта
девушка изнывала под напором жизненных сил, она дурачилась и бесилась, как говорила Татьяна Власьевна, не зная устали, хотя
сердце у ней было доброе и отходчивое.